Желая добраться сюда, ты начинал с того, что утром пересекал пролив по мосту Золотые Ворота, оставив слева от себя подернутый рябью серебристый океан. Затем добирался до Саусалито и, миновав его, ехал дальше, туда, где на западе зеленой глыбой возвышалась гора Тамалпаис. Оттуда дорога, постепенно поднимаясь, шла лесом, где росли деревья, которые были здесь, когда еще не существовало Соединенных Штатов; они были старыми, еще когда Вильгельм Завоеватель пересекал Ла-Манш и сарацины боролись с крестоносцами. В округе Марин среди скал возводились современные роскошные дома, напоминающие собой стеклянные кубики на полках. Дальше, в Сономе, стране виноградарства и виноделия, где кругом простирались виноградные плантации, земля напоминала собой светло-коричневый лист с прочерченными по нему темными линиями.
      Вскоре после полудня, когда солнце уже начинало слепить глаза, и ты по идущей в гору дороге ехал среди невысоких холмов и расположенных на склонах полей, местность становилась все более зеленой, переходя постепенно в пастбища и поляны, окруженные лесом. Ты съезжал с асфальта на грязную дорогу и, подскакивая на ухабах и объезжая выраставшие то и дело на твоем пути валуны, проезжал около трех миль вдоль высохшего оврага до развилки, где сворачивал на тропу, по которой едва могла пройти машина, и вскоре останавливался перед огромным викторианским особняком, стоявшим на краю «Пис Фарм», фермы Мира.
      Эта картина и открылась взору Стива, когда он в первый раз поднялся по тропе с вещевым мешком на плече, в котором было сложено все его нехитрое имущество. Но сейчас с того места на вершине холма, где он стоял, он видел ферму Мира словно бы с высоты птичьего полета, целиком, с ее яблоневыми садами, крепкими черно-белыми голландскими молочными коровами и людьми – маленькими темными точками, движущимися между домами и хозяйственными постройками. За всем этим виднелось смутное размытое пятно, которое могло быть облаками или даже морем.
      Было уже за полдень, и солнце начинало припекать. Все утро он строил из жердей изгородь, которая должна была уберечь овец от падения в овраг. Он чувствовал, что устал, но это была приятная усталость, как после хорошей разминки. Выше пояса он был коричневым от загара; волосы его выгорели на солнце, и в душе царил покой.
      – Тебе нужна перемена обстановки и отдых, – вспомнил он слова Тима Пауэрса.
      Они разговаривали у него в кабинете спустя несколько дней после того, как в университете взрывом бомбы оторвало человеку обе ноги.
      – Я видел его, я шел в библиотеку, когда увидел толпу. Они несли его к машине «скорой помощи»… Тим, я после этого две ночи подряд не мог уснуть, все видел окровавленные обрубки и слышал крики… Господи, Тим, эти крики все еще звенят у меня в ушах…
      Тим вышел из-за стола и, подойдя к Стиву, положил ему руки на плечи.
      – Они перестанут звенеть. Поверь мне. Ничто не длится вечно. Со временем все забудется, – проговорил он необычайно мягко. – И потом, ты, во всяком случае, не имел к этому никакого отношения.
      При всем насильственном характере демонстраций, в которых Стиву приходилось принимать участие, никогда, даже в день налета на отдел регистрации призывников, когда он весь трясся от страха, ему не было так тошно, как сейчас. Это увечье, нанесенное человеку, которого он знал, совершенно выбило его из колеи.
      Помнится, он задал тогда Тиму вопрос:
      – А что, если бы я имел к этому отношение?
      – Ты прекрасно знаешь, что нашей целью является уничтожение лишь собственности, без нанесения, по возможности, какого-либо вреда людям.
      – Да, я знаю.
      Тим убрал с его плеч руки и снова сел за свой стол. Стив продолжал стоять, устремив невидящий взгляд на пляшущие в луче солнечного света пылинки над столом.
      – Хотя, – подал внезапно голос Тим, – я никогда не говорил, что не может настать такого времени, когда нам придется… придется перейти и к более решительным действиям. Ты это тоже знаешь.
      Стив кивнул, чувствуя себя в тот момент безмерно несчастным.
      – Этот человек – жертва. Но та борьба, в которой он пал жертвой, не стала от этого менее чистой. Она остается борьбой за мир и справедливость. Даже в самом благородном деле ты не застрахован от ошибок. Так-то вот. Ты не согласен?
      – Разумеется, я согласен. И все же, мои нервы… Вот уж никогда не думал… Мне казалось, я-то заговорю о своих нервах в последнюю очередь.
      Тим улыбнулся.
      – Мы все не из железа. Тебе надо как следует отдохнуть, и на свежем воздухе. Одна из наших коммун в Калифорнии именно то место, которое тебе нужно. Чудесный теплый климат, никаких забот. Оставайся там, пока не почувствуешь себя полностью излечившимся и готовым вновь ринуться в бой. И тогда возвращайся…
      Как всегда, Тим понимал его лучше, чем он сам себя понимал, подумал Стив, собрав инструмент и начав спускаться по склону холма. Он действительно излечился, излечился настолько, что вообще перестал думать о том, чтобы уйти отсюда. Здесь теперь был его дом и его новая семья, полная дружеского участия и понимания.
      Сорок пять – пятьдесят мужчин и женщин, живущих обычно на ферме одновременно, называли себя «аполитичными». Некоторые из них когда-то принимали активное участие в общественной жизни, но впоследствии от этого отошли. Политика, говорили они, никому не нужна. Они никогда не слушали радио, не читали газет, и на ферме не было ни одного телевизора. Их девиз – вести простой образ жизни и делить все поровну. По их мнению, это и есть революция.
      Все здесь было общим: книги, еда, одежда, наркотики и любовники. Счастливые, независимые, полуголые дети бродили под жарким солнцем по всей ферме, и любой, кто оказывался поблизости, присматривал за ними и отвечал на их вопросы. Каждая мать заботилась о ребенке любой другой матери, и мужчины делали то же самое. Довольно часто мужчина не мог сказать, который из детей был его ребенком, или был ли у него вообще ребенок; все это не имело никакого значения.
      В университете также было полно свободного секса, правда, не детей, так что Стиву все это не в новинку. Что же до наркотиков, это у него тоже не вызывало никаких вопросов, хотя сам он никогда ими не увлекался. Одежду приходилось делить между всеми, что его вполне устраивало. В городе был магазинчик, который держал для таких, как он, бесплатные товары; ты просто протягивал руку и брал все, что тебе нужно.
      Очень скоро он научился тому, чего никогда не делал прежде, освоил в какой-то мере плотницкое дело, работал с кожей. Здесь каждый сам себе шил обувь. Он также научился доить коров и помогать им при отеле. Время от времени он пас коз и совершал «помойные» набеги на город, чтобы запастись некондиционными овощами и фруктами, которые выбрасывались супермаркетами.
      Это тебе не Вестчестер с его теннисными кортами и бассейнами, и даже не университет, подумал он и, усмехнувшись, вошел в сарай с инструментами, чтобы положить там все свои многочисленные молотки, пилы и рубанки.
      Убрав все на место, он совершенно неожиданно для себя вытянул перед собой руки и, расставив широко пальцы, принялся их разглядывать. Это были большие сильные руки со сбитыми кое-где ногтями и мозолями на ладонях, руки трудяги, которые многое умели делать. Он снова усмехнулся и тут же посерьезнел, причем так резко, что казалось, будто улыбку стерли с его лица. Такое с ним случалось время от времени, когда что-то вдруг напоминало ему о доме, об отце…
      Печальные, тяжелые воспоминания. Рука его отца. Он содрогнулся, словно его собственные пальцы почувствовали в этот момент невыносимую боль. О Господи, вся жизнь человека брошена псу под хвост! Каким бы узким и эгоистичным ни был этот маленький медицинский мирок, для отца он составлял всю его жизнь! Нельзя отрицать огромности постигшего отца несчастья, как нельзя и не сочувствовать матери, которая явилась невольной причиной этого.
      Стив попытался не думать о внезапно вспыхнувших в памяти словах, которые, как ему казалось, он случайно подслушал во время своего краткого визита домой после несчастного случая. Горничная и садовник шептались о чем-то в кухне, и не вообразил ли он того, что они говорили о попытке его матери покончить с собой? Он никому не сказал ни слова о подслушанном разговоре, наполовину веря тому, что услышал, и страстно желая не верить…
      Минуту или две он стоял в сарае, прислонившись к косяку двери, и впитывал в себя царящий снаружи покой, словно в надежде, что это поможет ему вновь обрести радость жизни, которая наполняла его до сих пор.
      Справа от коровника, дальше по склону, стояла грубо сколоченная деревянная полусфера на столбах. Если бы не ее довольно внушительные размеры и расположенные полукругом посередине стулья, она походила бы на летнюю эстраду на центральной площади в каком-нибудь заштатном городке. Здесь по вечерам все обитатели фермы медитировали, взявшись за руки и устремив взгляд на запад, на заходящее солнце. Сжимая в каждой своей руке теплую ладонь товарища, ты мог на время забыть о всех тревогах, уродстве и зле мира, забыть даже о том, что за этими холмами и долинами вообще существует какой-то другой мир.
      Решительным жестом Стив расправил плечи, чувствуя, как исчезает его трагическое настроение, и в душе вновь воцаряется покой. Внезапно он ощутил голод. Ну конечно же, поэтому-то он никого и не встретил – все были на ланче в большом доме.
      – Ты припозднился, – послышался рядом голос, – как и я. Ты идешь на ланч?
      Он посмотрел вниз – был вынужден посмотреть вниз, так как она была очень маленькой – на юную девушку. И тут же мысленно поправил себя: «Ты должен всегда говорить, даже думать, «женщина», а не «девушка». В руках она держала крошечного котенка, размером со среднюю мышь. Судя по его виду, ему было не более недели от роду, и он отчаянно мяукал.
      – Он хочет есть, – объяснила девушка. – Видишь ли, у его матери их слишком много, а этот еще и очень слабенький. Братья и сестры все время отталкивают его в сторону. Как тебе кажется, он выживет?
      – Надо взглянуть. Дай-ка его сюда. – Стив взвесил на ладони крошечное тельце. – Думаю, он умирает.
      – Бедняжечка! Ему так хочется жить.
      Подлинная грусть, прозвучавшая в ее голосе, тронула Стива и пробудила к ней интерес. Девушка была новенькой на ферме, она приехала сюда всего неделю или две назад. До этой встречи он не обмолвился с ней и двумя словами, знал только, что ее зовут Сьюзен, а так как здесь было несколько Сьюзен, то все называли ее Сьюзен Б.
      – Давай сначала сами чего-нибудь перехватим, – предложил он, – а потом подумаем, как накормить и его, или это она?
      – Он такой крошечный и слабенький, что я и не смотрела.
      Ты сама почти такая же крошечная и слабенькая, подумал Стив, бросив взгляд на шлепавшую с ним рядом по траве Сьюзен. Интересно, почему это он до сих пор ее почти не замечал? Она была… он на мгновение задумался в поисках подходящего слова… другой. Вся кремово-розовая, от двух толстых кос до хлопчатобумажного, рубашечного покроя, платья и голых узких ступней. Только глаза ее были очень темными и бархатными, как цветки. И она совсем не похожа на человека, сбросившего, так сказать, с себя оковы буржуазной морали. Совершенно невозможно представить ее занимающейся сексом с кем придется. Что-то есть в ней такое, что ясно говорит об этом. Начать с того, что вряд ли ей больше пятнадцати. Хотя, конечно, никогда нельзя быть уверенным в том, что касается возраста или секса.
      – Я спрашивала тут насчет медицинской пипетки, но ни у кого такой не оказалось, – прервала поток его мыслей Сьюзен.
      – Я привезу се тебе, когда поеду сегодня попозже в город.
      – Правда? А когда попозже?
      – Сначала надо перекусить.
      Столовая, кладовые и просторная кухня, в которой, вероятно, слуги готовили некогда великолепные обеды, были сейчас все заполнены людьми. Одни из них стряпали, другие ели, третьи мыли посуду: Пища готовилась в огромных побитых котлах и раскладывалась в щербатые, с трещинами тарелки. Иногда куски еды падали на пол, и никто не обращал на это никакого внимания, младенцы плакали, им давали грудь и только, дети постарше залезали на столы, но их даже не думали ругать.
      Стив со Сьюзен, сунувшей котенка в карман, устроились на скамье, положив себе в тарелки тушеного мяса из общей миски. Неожиданно Сьюзен рассмеялась.
      – По какому поводу смех?
      – Я внезапно кое-что вспомнила. Льняные белоснежные скатерти, полированная, красного дерева мебель, кругом цветы, и мне вдруг стало необычайно смешно. Хотя тебе, наверное, этого не понять.
      – Почему же? Очень даже понятно.
      Мысленно сравнив обстановку в своем доме с этой веселой безалаберщиной у него перед глазами, Стив почувствовал, что его тоже разбирает смех.
      – Когда-то, вероятно, здесь жил миллионер. Такая огромная величественная лестница с резными перилами, орган в музыкальной комнате, и посмотри, во что все это превратилось! – воскликнула Сьюзен.
      – И к лучшему, тебе не кажется?
      – Да, конечно, я лишь хотела сказать, что за всем этим должна быть какая-то история.
      – Ты права, история есть. Когда-то это поместье было летней резиденцией богатого горнозаводчика. Но когда сменилась пара поколений, наследники перестали сюда приезжать, и все здесь пришло в запустение. Наконец, его купил младший сын какого-то богача. Говорили, что парень был немного не в себе, попросту чокнутым, но, возможно, он понимал все намного лучше, чем другие, раз решил отдать свои деньги беднякам. Во всяком случае, ему назначили опекуна, но он уже успел передать эту свою собственность тем, кому она и принадлежит сейчас. Вот и вся история.
      – Это просто чудесно! – В голосе Сьюзен Б. была искренность. – Ты навсегда здесь останешься, Стив?
      – Возможно. Любой волен оставаться здесь, сколько пожелает, пока он выполняет свою долю работы и делится с другими всем, что имеет или что сможет заработать.
      – Это чудесно, – повторила она.
      Котенок замяукал, удивительно громко для такого слабого создания. Стив поднялся.
      – Я поехал в город. Где я потом смогу тебя найти?
      – В коровнике. Сегодня моя очередь убираться там.
      В мысли о семенах, проволоке для ограды, лампочках и фураже, занимавших Стива в городе, нет-нет да и вклинивалась мысль о Сьюзен Б., котенке и медицинской пипетке. Какой же она, в сущности, еще ребенок! Она определенно не вяжется с этим местом. Невозможно даже представить, что ты подходишь к ней и говоришь: «Как насчет сегодняшнего вечерка?» Или, еще более невероятное, что она подходит к мужчине и говорит: «Как насчет сегодняшнего вечерка?» Она была из того же теста, что и его сестра Лаура, которая всегда соблюдала приличия, а уж Лауру-то он никак не мог представить в этом месте. Что же все-таки заставило Сьюзен Б. приехать сюда?
      Он нашел ее в коровнике, где она подметала просыпанное зерно, и отдал пипетку.
      – Где котенок? Дышит еще?
      – Да, но еле-еле. Я положила его в коробку из-под ботинок, отдельно от других, чтобы они по нему не ползали.
      Котенок принял пипетку. Процесс кормления был долгим, прошел, наверное, час, прежде чем он, наконец, насытился и заснул в своей коробке. Давным-давно отзвучал колокол, звавший всех на ужин, но Стив со Сьюзен Б., сидевшие под эвкалиптом, его даже не слышали, что было довольно необычно, во всяком случае для Стива, который постоянно испытывал чувство голода.
      – У меня в кармане есть пара яблок, – предложил он.
      – Может быть, немного позже.
      Она сидела, обхватив руками колени и опустив голову, так что ему было видно то место у нее на затылке, где кончались, разделенные по центру на две косы, волосы. Почему, подумал он, затылок всегда кажется таким трогательным.
      Вокруг царила почти абсолютная тишина, нарушаемая лишь стрекотаньем цикад, но оно так редко прерывалось, что было словно частью этой тишины. Медленно наплывающий сумрак казался таинственным, он вызывал в душе странную печаль. Стив понял, что не в силах более выдержать эту тишину.
      – Ты приехала издалека? – спросил он внезапно. Она подняла голову, и он был удивлен, увидев повисшие у нее на ресницах слезы. Но она улыбнулась.
      – Из Долины. Это Лос-Анджелес, если ты не знал.
      – Я слышал. Я из Вестчестера. Это Нью-Йорк, если ты не знала.
      – Я слышала.
      Больше он не знал, о чем говорить. Его язык словно прилип к гортани. Прошла минута и, чувствуя, что должен что-то сказать, он произнес:
      – Моя сестра тоже любит животных. В основном, правда, собак.
      – Она хорошая, твоя сестра?
      – Да, но не такая, как ты.
      – Сколько ей лет?
      – Девятнадцать. А тебе?
      – Семнадцать.
      – А…
      Прошла еще минута. Он спросил ее, где она училась.
      – Я закончила среднюю школу. Собиралась поступать в колледж, но вместо этого ушла из дому.
      Он понимал, что ей хочется выговориться, что ей это совершенно необходимо, но она стесняется говорить о своих бедах с незнакомым человеком, которому ее признания могли показаться скучными, а возможно, даже и нескромными. Поэтому он с необычайной мягкостью произнес:
      Может, ты мне расскажешь обо всем?
      – Это отвратительная история.
      – Позволь мне самому судить об этом.
      – Ну хорошо. Три года назад мои родители развелись. Отец уехал во Флориду или еще куда-то, не знаю. Во всяком случае, с тех пор мы не получали от него никаких известий. Не то чтобы это слишком волновало мою мать. У нее самой денег всегда было предостаточно.
      – А тебя? Тебя это волновало?
      – Почему это должно меня волновать?
      – Да, ты, конечно, права. – Странно, подумал он, что ее отец вот так просто бросил все и ушел, тогда как его отец зажал их всех, словно в тиски, почти не давая дышать. – Но почему ты уехала? – спросил он.
      Она отвернулась, глядя вдаль, туда, где серые тени переходили в черноту на траве.
      – Дом казался… он перестал быть домом. К маме постоянно приходили какие-то мужчины… и все время разные. Одну неделю один, другую другой. – В голосе ее внезапно появилась легкая хрипотца, что странным образом было приятно Стиву; это был голос, который не забудешь. – Я слышала их всю ночь, даже с закрытой дверью. Мне все было слышно через стены. Иногда мужчин было сразу двое. Бывали и женщины… Вечеринки… – Она вновь повернулась лицом к Стиву. – Я все это ненавидела. Секс не должен быть таким.
      – Разве ты не считаешь, что он должен быть свободным? Как еда и питье, которые мы берем, когда испытываем голод или жажду?
      – Нет. Во всем этом должно быть что-то еще, что-то большее, – сказала Сьюзен убежденно, словно бы удивляясь его вопросу.
      Ее обращенное к нему лицо было слишком худым, и глаза слишком огромными, чтобы его можно было назвать красивым, и все же оно притягивало к себе. Он попытался отыскать в душе слова, умные, нежные, тактичные…
      Стиву было ясно, что она говорила искренне. Она не была ни ханжой, ни строгой блюстительницей норм буржуазной морали, а лишь неопытным существом, настоящим младенцем, который верил в то, что говорил. И он видел, что девушка напугана. Поэтому перевел разговор на другое, спросив, как она попала в коммуну.
      – Мне попалась на глаза статья в газете, что-то о местах, где можно работать лишь за содержание, не получая никаких денег. Это звучало так прекрасно. Там, откуда я пришла, всегда было слишком много денег.
      – Я знаю, что ты имеешь в виду. Деньги и вещи. Слишком много вещей.
      – Да, и мне хотелось выбросить все это из головы. Не чувствовать себя обязанной что-то говорить, делать… или иметь.
      Уже почти совсем стемнело. Не сговариваясь, они одновременно встали. Девушка взяла коробку с котенком, крошечное блюдечко, в котором оставалось еще молоко, и пипетку.
      – Думаю, он ночью проснется и запросит есть, – объяснила она.
      Когда она пошевелилась, Стиву показалось, что он уловил тонкий аромат ее волос, или, скорее, ее кожи. От нее пахло чистотой и свежестью, как от только что скошенного сена.
      – Сьюзен Б., – услышал он собственный голос, – ты чудесная девушка.
      На следующий день после полудня он отправился к ней в коровник. Можно сказать, подумал он, продолжая дискутировать сам с собой, что пришел лишь проведать котенка. И тут же обозвал себя полным идиотом за все эти попытки найти какой-нибудь предлог; обычно он вел себя с женщинами совсем по-другому! Во всяком случае, она была интересной девчушкой… интересной как тип…
      – Она в сепараторной, – ответил кто-то на вопрос о ней.
      Сепараторная, в которой стоял примитивный аппарат для снятия сливок, находилась рядом с помещением для коров. Там Стив и нашел Сьюзен, со склоненной набок головой и болтающимися на спине косами, внимательно слушающую объяснения Джерри.