Наверное, я схожу с ума, подумал он. Будь сейчас Ильза с ним, она ему так бы и сказала. К сожалению, Ильзы здесь нет, но зато есть Тео Штерн… Вряд ли, до его загородной больницы слишком далеко. При мысли об этом он даже почувствовал боль в плече, что, конечно, было смешно, обычное самовнушение, так как плечо давно его не беспокоило. Но ведь оно вполне могло заболеть, не так ли? И провериться лишний раз совсем не помешает.
      Пол выпрямился на сиденье, пытаясь привести в порядок свои мысли. Итак, чего он, собственно, собирается этим добиться? Ничего. Он хочет лишь знать, вот и все. Как только он узнает, как обстоят у них дела, то сможет выбросить все это из головы. Он поклялся себе, что так и сделает. Но как он мог это узнать? Скорее всего, ему это не удастся. Хотя, с другой стороны, он мог услышать какое-нибудь случайное замечание, которое, возможно, прояснило бы ситуацию. Если же он не сделает этой попытки, его совершенно измучают собственные мысли. Он хорошо себя знал.
      Пол вылез из машины и вновь направился к телефонной будке, чтобы найти в справочнике адрес.
      Дверь кабинета Тео была заперта, но Полу была явственно слышна играющая там музыка. Он постучал в стекло снова, прислушался к величественным траурным звукам «Реквиема» Верди, подождал мгновение и постучал в третий раз. Внезапно музыка смолкла, и на пороге возник доктор Штерн. Он выглядел так, будто только что проснулся, и одну его руку покрывал толстый слой бинтов.
      Слегка растерявшись, Пол смущенно произнес:
      – Извините мне мое внезапное вторжение, но я был неподалеку и решил заехать, надеясь, что кабинет открыт. Мне хотелось бы договориться о консультации по поводу моего плеча. Вы его оперировали.
      Лицо Штерна было настолько лишено в этот момент каких-либо эмоций, что Пол окончательно пришел в замешательство и сделал шаг назад.
      – Но, как я вижу, с вами произошел несчастный случай. Вероятно, мне лучше уйти. Я не хочу вас беспокоить.
      – Никакого беспокойства. Входите. Что с плечом?
      Пол отказался бы от приглашения, если бы Штерн, уже более настойчиво, не спросил его снова, что у него с плечом.
      – Полагаю, ничего серьезного. Но я решил, что лучше все-таки лишний раз провериться. Вы, вероятно, не помните, но я был ранен дважды в это плечо… – Он замолчал, чувствуя себя в этот момент полным идиотом.
      – Я помню вас очень хорошо, мистер Вернер. Мне надо вас осмотреть.
      Они вошли в комнату с великолепным, украшенным резьбой письменным столом, восточным ковром на полу и полками, полными книг.
      – К сожалению, там, где я обычно принимаю больных, уже все разобрали, – проговорил Штерн с такой неподдельной мукой в голосе, что Пол не осмелился его о чем-либо расспрашивать.
      Он снял пиджак и рубашку, и в следующее мгновение почувствовал легкое прикосновение пальцев к шву на своем плече.
      – Я ничего не вижу, – проговорил Штерн, – разве что кожа немного обгорела.
      – Ах, да, я был на пляже.
      – Вероятно, в этом-то все и дело. Вам совершенно не о чем тревожиться.
      Надевая рубашку и завязывая галстук, Пол счел необходимым что-нибудь сказать.
      – У меня друзья на Лонг-Айленде. Они и пригласили меня к себе поплавать. В следующий раз постараюсь быть более осмотрительным и не проводить слишком много времени на солнце. Простите, что побеспокоил вас из-за ерунды.
      – Никакого беспокойства. У меня теперь масса свободного времени. По существу, только это у меня еще и осталось.
      Своим замечанием Тео дал ему возможность перевести разговор на более личные темы, и Пол не преминул этим тут же воспользоваться. К тому же он не мог совершенно проигнорировать травму Штерна. Это было бы верхом неприличия.
      – Ваша рука… – начал он. – Надеюсь, она быстро заживет. Вам, должно быть, не терпится поскорее снова вернуться к своей работе?
      – Я больше никогда не вернусь к своей работе. Холодный, ровный тон, каким были произнесены эти слова, заставил Пола вздрогнуть. Он невольно поднял глаза на Штерна и увидел перед собой лицо, искаженное гримасой боли. Только теперь он заметил, как изменился Штерн. Казалось, постарел лет на двадцать с тех пор, как они виделись с ним последний раз, и сейчас мало чем напоминал того холеного красавца с тонкими аристократическими чертами лица, каким запомнил его Пол по их прошлой встрече.
      – Не похож на того, каким был прежде, не так ли?
      – Мне жаль, – только и смог выдавить из себя Пол.
      – Для меня наступили сейчас тяжелые времена. Я лишился трех пальцев на правой руке.
      – Ужасно! – воскликнул Пол, остро сознавая в этот момент всю банальность своего ответа. Но, в конце концов, на свете просто не существовало слов, которые были бы соразмерны такому огромному несчастью.
      – Прищемило дверцей машины в прошлом месяце, – пояснил Штерн.
      С этими словами он опустился в кресло, жестом приглашая Пола последовать его примеру. Очевидно, ему было совершенно необходимо с кем-то поговорить о своем несчастье. Судя по всему, он сидел здесь, предаваясь грустным размышлениям, в полном одиночестве; из внутренних комнат не доносилось ни стука пишущих машинок, ни звона телефонов. В самом кабинете шторы были наполовину спущены, и внутрь сквозь густую листву просачивался мрачный зеленоватый свет.
      Несколько мгновений Пол рассматривал дипломы, висевшие на стене за спиной Штерна, затем перевел взгляд на лежавшие на столе книги в коричневых переплетах. «Восстановительная челюстная хирургия» – прочел он заглавие на той, что лежала сверху. Что он здесь делает? Он мог забыть теперь о том, что привело его сюда. Будь сейчас в кабинете хотя бы еще один человек, он, несомненно, тут же поднялся бы и вышел, но покинуть кого бы то ни было в таком состоянии казалось Полу пределом жестокости. Это равносильно тому, как если бы он оставил тяжелобольного одного на улице, не думая о том, что с ним случится, и сможет ли он сам себе помочь.
      – Просто бред какой-то, – пробормотал Пол, чувствуя необходимость заполнить чем-то становившееся гнетущим молчание, даже если это и была обычная банальность. – Как говорят, несчастья подстерегают нас в основном дома или в нашей же собственной машине.
      – Да, так говорят.
      От всей фигуры Тео веяло такой мрачной безысходностью, что у Пола мороз пробежал по коже. В следующее мгновение смутная мысль, зародившаяся в его мозгу, приобрела вдруг совершенно отчетливые очертания: все это должно было сильно повлиять на Айрис и, скорее всего, и привело к тому, о чем несколько часов назад ему рассказала Лия. Он вздрогнул и неожиданно резко спросил, как произошел этот несчастный случай.
      Штерн вздохнул:
      – Во всем виновата эта война во Вьетнаме. У нас есть сын, замечательный мальчик, необычайно умный, с головой, полной разных идей… и, конечно, яростно отстаивающий свою независимость – в этом-то и заключается печальная сторона… Он стал радикалом, бунтарем, и мы потеряли с ним всякий контакт.
      На мгновение он замолчал, и Пол, воспользовавшись паузой, заметил:
      – Вы рассказывали мне об этом, когда я лежал в больнице.
      – Да? Обычно я ни с кем не делюсь своими бедами.
      – Вам тогда пришлось задержаться из-за метели, и мы несколько минут разговаривали с вами у меня в палате.
      – Вообще-то, я не из болтливых, – произнес Штерн с явной тревогой в голосе, словно для него было необычайно важно, чтобы Пол это понимал. – Похоже, вам на роду написано встречаться со мной в те редкие минуты, когда я говорю слишком много.
      Да, подумал Пол, такие минуты, скорее всего, были действительно очень редкими. В этом не могло быть никаких сомнений. Перед ним сидел гордый и замкнутый человек, которого лишь необычайно сильное потрясение могло заставить раскрыть кому-нибудь свою душу.
      Он ободряюще улыбнулся Тео.
      – Я ничего не имею против того, чтобы вас выслушать.
      Ему показалось, что то же самое он сказал Штерну и в прошлый раз, но полной уверенности в этом у него не было.
      – Итак, как я уже сказал, он всегда яростно отстаивал свою независимость, но сейчас, когда вырос, стал взрослым, эта его нетерпимость приняла совершенно ужасные формы. Он был арестован во время съезда демократов в Чикаго.
      – Сейчас время тревожное, и молодым весьма нелегко. Не то что в годы Второй мировой войны, когда мы знали, за что боремся.
      Эти банальные слова, как прекрасно понимал Пол, были небольшим утешением для родителя.
      – Возможно, – произнес неожиданно резко Штерн. – Но я думаю, что и сейчас мы боремся за то, чтобы не позволить разным негодяям заглотать кусок за куском весь мир… В общем, мы с женой постоянно ссорились из-за сына. Она считает, что он, видите ли, пока просто не нашел себя. Скажите мне, ради Бога, что это такое: «найти себя»? Они что, черт возьми, не знают, кто они такие? Я просто слышать этого не могу.
      – Иногда, – мягко проговорил Пол, – они действительно этого не знают.
      В голове у него невольно возник вопрос: а я? Я знаю, кто я такой? Банкир, и довольно расчетливый к тому же, который день ото дня множит свое богатство; также и филантроп, находящий удовольствие в том, чтобы тратить это богатство; дилетант в искусстве и музыке, который наслаждается и тем и другим, но сам ничего не создает; иногда политик, пекущийся о несчастных и обездоленных в этом мире; любовник – или был таковым когда-то…
      – В общем, его арестовали, – продолжал Штерн. – Жена хотела сразу же к нему поехать, но я подумал, да, сказать, по правде, и сейчас думаю, что он должен осознать последствия своего поступка. Как иначе он сможет чему-нибудь научиться? Идеалы – это одно, я их понимаю, но вести себя как бандит – совсем другое. В свое время я достаточно нагляделся на подобных молодчиков в Вене.
      Пол попытался мысленно установить связь между сыном и травмой Штерна, и взгляд его невольно обратил я к раненой руке. Он не остался незамеченным Штерном, который мгновенно понял, о чем Пол подумал.
      – В общем, мы поссорились, одно цеплялось за другое… – Он встал и подошел к окну. – Здесь темно, как в погребе. Давно надо было поднять шторы. Вам не мешает свет? Нет? – Он повернулся спиной к Полу и неожиданно добавил: – Это она прищемила мне руку дверцей машины.
      Пол был потрясен. Она… Айрис… сделала это!
      – Простая случайность, в этом не может быть никаких сомнений, и я повторял ей снова и снова, что я это понимаю, что любой дурак понял бы это…
      Случайность. Волна облегчения прошла по телу Пола, и его бешено колотящееся сердце вновь забилось ровно.
      – Но она так остро переживает свою вину… – Голос Штерна прервался.
      Прерывающийся голос и величественная фигура – в голове Пола мелькнула фраза «видный мужчина» – совершенно не вязались друг с другом, и это явное несоответствие производило чрезвычайно тягостное впечатление. Пол почувствовал неловкость, понимая, что не должен присутствовать при проявлении такого огромного личного горя. Ему следовало бы сказать какие-нибудь утешительные слова, предложить что-нибудь – только вот что? – и уйти. И, однако, он не мог заставить себя подняться.
      Внезапно Штерн повернулся к нему лицом и, вытянувшись в струну, как офицер на параде, подошел и встал прямо перед Полом Вернером.
      – Я не должен был вести себя подобным образом перед почти незнакомым человеком. Прошу меня извинить.
      – Нам всем иногда необходимо выговориться, облегчить душу, – ответил Пол. – А с незнакомым человеком всегда легче разговаривать. Как, например, в самолете, когда ты знаешь, что, по всей вероятности, никогда больше не увидишь своего собеседника. Точно так же весьма сомнительно, чтобы вам когда-либо еще довелось меня встретить.
      – В самолете… Я понимаю, что вы имеете в виду. Или когда у тебя есть отец или дядя, вдвое тебя старше. Но, конечно, не друзья, во всяком случае, не в таком местечке, как это, где все всё знают друг про друга, а чего не знают, то выдумывают. – Он на мгновение замолчал. – Если бы я был католиком, то, вероятней всего, отправился бы на исповедь к священнику.
      Вот именно, подумал Пол. Разделить с другим свои беды и горести и почувствовать, возможно, что ноша твоя стала немного легче. Когда я был с Ильзой, я мог себе такое позволить. Он повторил:
      – Я ничего не имею против того, чтобы вас выслушать.
      Штерн вновь опустился в свое кресло. Обе его щеки перерезали глубокие борозды, которые при его сравнительно молодом возрасте вряд ли могли быть морщинами. Интересно, подумал Пол, пройдут ли они со временем?
      – Айрис застала меня с другой женщиной здесь, в клинике. Все случилось в ту самую ночь, когда был арестован Стив. Мы поссорились, и я пришел сюда в надежде хоть немного прийти в себя и успокоиться. В тот момент я меньше всего думал о какой-то там женщине! Я себя проклинаю. Чертова баба! Она караулила меня, несколько недель она меня караулила. Каждый раз, проходя через холл, я это видел. Но в ту ночь я был в полном смятении, не зная, что предпринять. Короче… это произошло. Вы ведь знаете, как это может быть. Меньше всего я хотел обидеть Айрис.
      Пол почувствовал, как в нем горячей волной вскипает гнев. То он «меньше всего» думал о женщине. То «меньше всего» хотел обидеть Айрис. Что же здесь было правдой? И, однако, постепенно Пол начинал видеть просвет во всей этой туманной, запутанной истории: Айрис, должно быть, просто решила посчитаться с мужем. Этот инцидент в магазине Лии… Да, конечно, так оно все и было. Что им, черт возьми, не хватало, этим двоим! Между ними, вероятно, произошло в тот вечер весьма бурное объяснение, и они наговорили друг другу множество нелицеприятных слов, которые, несомненно, каждый из них заслуживал. И все же рука была слишком большой ценой, абсолютно несоразмерной с совершенным проступком. Такой талант! И вот теперь он исчез, выброшен, можно сказать, на помойку. Бедняга! Пол почувствовал, как гнев в нем улетучивается.
      Тихий голос устало продолжал:
      – Она была вне себя. Сказать по правде, она ужасно ревнива, хотя старается этого не показывать. Моя явная измена стала для нее, похоже, последней каплей. Конечно, так и должно быть. Я это понимал. Для жены это, судя по всему, было совершенно невыносимо. Я знаю, как сам бы чувствовал себя на ее месте…
      Итак, подумал Пол, Айрис тоже не избежала этой иссушающей мозг и сердце болезни – ревности. Хотя чему тут удивляться? Разве сам он в молодости не мучился от ревности, представляя себе Анну в объятиях человека, который стал ее мужем? История, как видно, повторяется; его ревность не умерла, она лишь заснула на время, чтобы с еще большей силой проявиться в следующем поколении.
      На полочке за склоненной головой Штерна стояла фотография в рамке, на которой Айрис, в отличие от виденного им раньше семейного фото, была изображена одна. Ее прекрасные глаза смотрели куда-то в пространство, а улыбка на губах была едва заметной, можно даже сказать, неохотной, словно появившейся лишь в ответ той поистине ослепительной красоте, которой отличалась ее мать. И, однако, присущее ей несомненное чувство собственного достоинства делало ее подходящей парой для этого зрелого красивого мужчины, что сидел сейчас перед Вернером.
      – Может быть… – начал было он, но в этот момент Штерн, громко и торжественно, словно делая объявление, произнес:
      – Она пыталась покончить с собой. По крайней мере, впечатление было именно таким, хотя она и утверждает обратное. Угарный газ, у нас в гараже. Может, она и не собиралась этого делать. Думаю, она и сама этого толком не знает.
      Во рту у Пола мгновенно пересохло.
      – И… как она? – шепотом спросил он.
      – С ней все в порядке. Ее вовремя нашли.
      – И где… где она сейчас?
      – Дома. Самоубийство…
      – Вы уверены, что… что мозг ее не затронут? Лицо Штерна выразило откровенное удивление.
      – Конечно.
      Словно сквозь толстый слой ваты донесся до Пола собственный голос:
      – Я ничего не понимаю. Это ужасно… ужасно.
      Мгновение мужчины, не отрываясь, смотрели в глаза друг другу. Полу было ясно, что Тео находит его реакцию несколько странной.
      Он поспешил загладить неприятное впечатление, которое, вероятно, произвели на Тео его слова:
      – Боюсь, сказанное вами так меня потрясло, что я и сам не знаю, что говорю. На вашу долю выпало больше страданий, чем человек может вынести.
      Штерн слегка пожал плечами.
      – Я сталкивался в своей жизни и с более ужасными вещами. В некоторых случаях не остается ничего другого, как только терпеть. Иного выбора нет.
      От внезапного порыва ветра листва за окном заколыхалась, и солнечный луч, просачивающийся в комнату сквозь эту зеленую завесу, задрожал, отбросив причудливую тень на лицо Штерна и ярко осветив лежащую на столе забинтованную руку.
      – Что вы намерены делать? – спросил Пол.
      – Я уже голову сломал, пытаясь что-нибудь придумать. Я и из дома ушел, чтобы здесь без помех обо всем поразмыслить. Но, сказать по правде, мне пока ничего не приходит на ум.
      Только сейчас Пол заметил на полу, рядом со стулом, раскрытый чемодан. Он быстро проговорил:
      – Вы ведь не собираетесь вообще уйти из дома?
      Прижав руку ко лбу, Штерн устало произнес:
      – Похоже на то.
      – Понимаю.
      Как же жестоки порой люди друг к другу! Как, должно быть, страдала Айрис, если у нее, хотя бы только на мгновение, могла возникнуть мысль покончить с собой! А этот сидящий сейчас перед ним человек, растерянный, несчастный… И все же, несмотря на потрясение, несмотря на жалость к ним обоим, Пол был откровенно возмущен той колоссальной кашей, которую похоже, заварили эти двое.
      Держи себя в руках, не давай воли чувствам, приказал он себе и более спокойным тоном заметил:
      – Мне кажется, если вы сейчас расстанетесь, это только еще больше осложнит вашу жизнь. У вас дети…
      При слове «дети» Штерн скривился и, слегка заикаясь от волнения, воскликнул:
      – О Господи, конечно же! Это-то и доводит меня до исступления! Образование, путешествия… все то, что я хотел им дать, летит к черту, уже, можно сказать, улетело. Я даже не знаю, где найти денег, чтобы заплатить за следующий семестр.
      Почти машинально Пол окинул наметанным глазом комнату, мгновенно произведя в уме подсчеты: на стене, рядом с дверью, довольно приличный неоимпрессионистский пейзаж, напротив, на другой стене, несколько прекрасных гравюр девятнадцатого века с изображениями птиц в украшенных искусной резьбой деревянных рамках, в углу высокий бронзовый торшер, и на левом запястье Штерна массивные золотые часы швейцарской фирмы «Патек Филипп».
      Его молчаливые подсчеты не ускользнули от внимания Штерна, который прервал их, заметив:
      – Я вижу, вы пытаетесь разобраться в той истории, что я вам сейчас тут рассказал?
      – Откровенно говоря, да, хотя это, конечно, не мое дело.
      – Некоторые считают, что я склонен к экстравагантности. Во всяком случае, так думает моя жена. – Он невесело рассмеялся. – Но несколько долларов в ту или иную сторону не могут изменить того факта, что жизнь, в сущности, весьма дорогая штука. Я много давал на благотворительные цели, главным образом, что вполне понятно, на оказание помощи беженцам.
      – Да, это понятно.
      – Я часто спрашивал себя, почему я должен был остаться в живых, когда так много других людей погибло.
      Пол снова, как и в тот вечер в нью-йоркской больнице, поймал себя на мысли, что ему очень нравится Штерн. Он чувствовал в нем родственную душу, и это не могло его не привлекать несмотря на разницу в возрасте и на все его недовольство им сейчас. И все же, не в силах удержаться, он сказал:
      – Давать, конечно, можно, но не столько же, чтобы при этом самому превращаться в нищего.
      Не выношу людей, живущих не по средствам, подумал он. Вероятно, потому что я все-таки банкир. Однако, заговорив снова, он постарался, чтобы в его голосе не прозвучал упрек:
      – У вас что, совсем нет никаких сбережений? Штерн печально покачал головой.
      – К своему стыду должен признаться, что очень небольшие.
      Какая безответственность! Имея жену и детей, тратить все деньги на других, как бы эти последние того ни заслуживали; покупать изумительные серебристые пейзажи… Пол попытался представить себе дом, в каком живет Айрис. Если такой офис, то дом, вероятно, является настоящей сокровищницей. Что станет с ней, не привыкшей к нужде, да еще и винящей себя сейчас постоянно за бунтаря-сына, искалеченную руку мужа и еще один только Бог знает за что… Пол закрыл глаза, словно пытаясь таким образом прогнать внезапно возникшее перед его мысленным взором ухмыляющееся лицо Джордана. Что же с ней станет?
      Штерн, будто почувствовав страх Пола, медленно произнес:
      – Самое ужасное заключается в том, что Айрис не имеет никакого отношения ко всем этим расходам. Она редко тратит деньги впустую. Этот год, надо сказать, вообще был для нее невероятно тяжелым. Она потеряла отца и до сих пор, похоже, не может свыкнуться с этой утратой. Не знаю, право, почему, но с отцом она была более близка, нежели с матерью. Айрис по натуре чрезвычайно сложный человек. Конечно, в какой-то степени все мы такие, но она… – Он внезапно умолк.
      Печальный тон, каким были произнесены эти слова, заставил Пола внутренне содрогнуться. Придя сюда в напрасной, как он считал, надежде хоть что-нибудь разузнать, он вдруг испугался, что узнает даже слишком много. Он попытался перевести разговор на более животрепещущую, с его точки зрения, тему.
      – Должно же быть еще что-то, что вы умеете делать, какой-нибудь другой способ зарабатывать себе на жизнь, используя свой опыт и знания врача. Может быть, вам заняться преподаванием по своей специальности?
      Штерн с мрачным видом покачал головой.
      – Нет. Требуется демонстрировать то, чему учишь.
      Откуда-то появилась невидимая дотоле муха и принялась с жужжанием носиться по комнате. Невольно Пол подумал о сходстве этих беспорядочных метаний с действиями людей и со вздохом решил сделать еще одну попытку:
      – Не могли бы вы учить чему-нибудь другому? Простите, если сказал что-то не так, я весьма мало сведущ в медицине.
      Штерн, машинально следя за беспорядочным полетом мухи, уныло произнес:
      – Нет. Ничему.
      – Но должно же быть какое-то решение. У вас есть общее медицинское образование. В конце концов, вы, вероятно, могли бы практиковать как терапевт.
      – Мистер Вернер, прошли годы, годы с тех пор, как я изучал сердце и легкие. Что я могу об этом знать сейчас?
      – Но ведь существуют учебники. Вам достаточно лишь освежить все это в памяти, не так ли?
      Штерн, сидевший в своем кресле необычайно прямо, выпрямился, казалось, еще больше.
      – В лучшем случае, это был бы самообман, в худшем – наглое мошенничество. Не имея достаточной практики, я стал бы второ… нет, десятиразрядным врачом. А если я не могу быть лучшим в той области, какой занимаюсь, то уж лучше я буду никем. Я скорее открою палатку и буду торговать гамбургерами! – воскликнул он и яростно взмахнул рукой, задев при этом телефон, который с грохотом свалился на ковер.
      Как же трудно, подумал Пол, молча поднимая упавший аппарат, иметь дело с людьми, которые во всем стремятся к совершенству, и вслух спокойно произнес:
      – Итак, как я понимаю, вы собираетесь торговать гамбургерами?
      Прошло несколько мгновений, прежде чем Штерн ответил:
      – Я подумал… хотя, нет, это совершенно бессмысленно, не стоит об этом и говорить.
      – Может, все-таки стоит?
      – Ну, в общем, мне пришлось несколько раз исправлять дефекты после онкологических операций, в основном на лице, и в какой-то степени меня заинтересовала эта область медицины. Я как-то даже подумал, что, не будь у меня моей работы, я, скорее всего, занялся бы именно этим.
      – Вам бы хотелось стать онкологом?
      Штерн пожал плечами. Пол уже привык к этому жесту и теперь лишь молча смотрел на Тео, ожидая, что за этим последует.
      – Для этого потребуется провести по крайней мере два года в ординатуре, чего я сейчас не могу себе позволить.
      – Но ведь ординаторам теперь, кажется, платят?
      – Для моих потребностей этого недостаточно. Жена, какими бы ни были наши с ней отношения, и четверо детей, причем уже трое из них в колледже на следующий год… Нет, все это, как я вам и говорил, совершенно бессмысленно.
      Какое-то трудно объяснимое чувство, вероятно, гнев на судьбу, гнев, уходящий корнями в его собственное прошлое, заставил Пола довольно резко заметить:
      – Испытания обычно сплачивают семьи. Жены, например, идут работать.
      – О, – протянул с горечью Штерн, – эта будет наименьшей из моих забот. Уже многие годы Айрис беспрестанно пилит меня, желая вернуться к своему преподаванию. Но то, что она сможет заработать, будет каплей в семейном бюджете.
      Пропустив мимо ушей последние слова Штерна, Пол воскликнул:
      – Пилит? Почему пилит?
      – Я не хотел, чтобы она работала, резонно полагая, что ей лучше оставаться дома и вести как следует домашнее хозяйство. Нельзя быть в двух местах одновременно.
      – Вы живете в прошлом времени или, по крайней мере, в том, которое уже уходит, – мягко заметил Пол, и когда Штерн, подняв брови, ничего не ответил, добавил: – Простите, я, конечно, не имею никакого права упрекать вас в чем бы то ни было…
      – Я сам на это напросился своими излияниями. Господи, прямо фарс какой-то, подумал Пол. Сижу здесь, преисполненный жалости к ним и к самому себе, изображая из себя этакого добренького, бескорыстного дядюшку. Какой стыд!
      Какое-то время оба молчали. Очевидно, Штерн ждал, что Пол сейчас встанет и уйдет. Однако тот был пока еще к этому не готов.
      – Итак, – заметил он, – в конечном счете все упирается в деньги.
      – Почти все в конце концов в это упирается.
      – Я дам вам достаточную сумму, чтобы вы могли стать онкологом.
      Слова словно упали в пустоту и повисли там.
      – Простите? – произнес, наконец, с запинкой Штерн.
      – Я сказал, что дам вам необходимую сумму денег.
      – Не понимаю.
      – Вы смотрите на меня так, будто я сошел с ума. Но, уверяю вас, я вполне в здравом уме.
      – Но это какая-то бессмыслица. Зачем совершенно незнакомому человеку делать мне подобное предложение?
      – Я не совершенно незнакомый вам человек. Вы забываете, что я знал семью вашей жены…
      – Не совсем так, мистер Вернер. Вы были знакомы, насколько мне известно, лишь с матерью моей жены, причем когда-то в прошлом. Поэтому-то я и не…
      – Вам разве никогда не доводилось слышать о людях, помогающих ближнему? К тому же вы мне нравитесь. Вы прекрасный врач, и так уж получилось, что я могу позволить себе оказать вам помощь. Вот и все.
      Взгляд Штерна, пристальный и острый взгляд врача, казалось, пронизывал насквозь.
      – Меня, однако, не покидает чувство, что вы сказали мне не все, мистер Вернер. Да и ваше плечо тоже… Говоря по правде, я почти уверен, что оно у вас совсем не болит. Может, вы мне все же скажете, что вас в действительности привело сегодня сюда?
      Под этим пристальным взглядом Пол невольно смутился. Ему было ясно, что любой ответ, который он мог бы дать Штерну, совершенно никуда не годился. Все же он попытался найти выход из трудного положения:
      – Это был порыв, хотя и весьма эксцентричный, должен признаться.
      Ответ, похоже, не удовлетворил Штерна.
      – Странно… прямо загадка какая-то. Как и ваше щедрое предложение, которое я, разумеется, не могу принять.
      А, этот человек решил проявить упрямство!
      – Почему?
      – Такая огромная ссуда? Я, конечно, ценю ваше предложение, я весьма вам за него благодарен. Но существует еще такая вещь, как самоуважение. Гордость, если хотите…
      – Которой у вас, позволю себе заметить, даже в избытке.
      – Возможно. Но я знаю, что я могу, а чего не могу.
      – Очевидно, вы можете спокойно смотреть на страдания вашей семьи. Ваша жена, которая едва не покончила с собой… Неужели для вас более важна ваша гордость?
      – С вашей стороны довольно несправедливо ставить вопрос таким образом, мистер Вернер. Вы делите все на белое и черное, а это слишком просто.
      – Если вы не хотите брать деньги у меня, почему бы вам тогда не обратиться к матери вашей жены?
      – Она живет отдельно от нас. И, потом, я просто не могу просить у нее денег! Хотя мой тесть и обеспечил ее довольно прилично, она не богачка. Я не могу лишить Анну тех маленьких радостей, которые она, благодаря деньгам, может себе позволить. Она сейчас в Беркшире, посещает концерты в Танглвуде. Нет, об этом не может быть и речи.
      – Итак, все это вновь возвращает нас к началу, то есть, ко мне.
      С этими словами Пол вдруг резко поднялся и, сунув руки, которые мгновенно сжались в кулаки, в карманы пиджака, подошел к окну. Ситуация была просто идиотской! К своему ужасу он почувствовал, что глаза его наполняются слезами; такого не случалось с ним ни разу с того дня, как он улетел из Израиля, оставив там Ильзу.
      – Я начинаю припоминать, – послышался сзади него голос Штерна. – Отдельные, не связанные друг с другом эпизоды. Я знаю, что вы от меня что-то скрываете.
      – Вы ошибаетесь.
      – Айрис смутно помнит, что встречала вас два или три раза, когда была еще ребенком.
      – Это ничего не значит.
      – Кроме, пожалуй… Ладно, выложу вам все начистоту. После того, как вы оказались тогда на том обеде, а затем обратились ко мне в качестве пациента, она сказала, что вы всегда появляетесь. Она также сказала, что в тот вечер вы просто не спускали с нее глаз, и это ей ужасно не понравилось.
      – Довольно жестоко говорить мне об этом, – произнес Пол, по-прежнему не оборачиваясь.
      – Простите. Мне не хотелось бы быть жестоким. Но вы, как мне кажется, весьма цените откровенность. Итак, признайте, что во всем этом есть нечто странное.
      Он изо всех сил пытается заставить меня сказать правду, подумал Пол. Сказать правду! Это так просто. С какой радостью он облегчил бы сейчас свою душу. Нет, это было бы настоящим безумием!
      – Я уверен, что здесь существует какая-то связь, – продолжал тем временем Штерн. – Может, у вас были дела с отцом Айрис, и случилась какая-то неприятность. Или в молодости между вами было соперничество из-за матери Айрис? Простите, что разыгрываю здесь перед вами детектива, но я чувствую, что вы от меня что-то скрываете.