В августе в Чикаго открылся съезд Демократической партии. Подготовка к нему имела зловещий характер. Части Национальной гвардии Иллинойса и полиция были приведены в состояние боевой готовности на случай возможных террористических актов: «йиппи», например, заявили, что введут ЛСД в систему водоснабжения Чикаго. Итак, глаза американцев были с большим, чем обычно, вниманием прикованы к телевизионным экранам.
      Тео с Айрис остались на лето одни. Лаура, перешедшая в последний класс средней школы, уехала в Нью-Гемпшир в составе группы агитаторов, призывающих голосовать за Маккарти. Филипп проводил лето в лагере в лесах Мэна. Джимми работал санитаром в чикагской больнице. Стив прислал кое-как нацарапанное коротенькое письмо с минимумом информации: он едет на запад с группой студентов, специализирующихся в политологии, для участия в каком-то семинаре; напишет позже. До августа он так и не написал им больше ни строчки, но Айрис была уверена, как если бы кто-то сообщил ей об этом, что местом назначения поездки «на запад» был Чикаго. Однако, сидя рядом с Тео перед телевизором, слушая программу новостей, она не стала говорить о своем беспокойстве.
      Они смотрели, как один за другим были забаллотированы претенденты, включившие в свою программу обещание «немедленного мира», и кандидатом от Демократической партии стал Хэмфри. Смотрели на беспорядки, вспыхнувшие в городе после того, как полиция разогнала молодых людей, разбивших, несмотря на запрет, лагерь в парке Линкольна. «Свиньи!» – орали молодые люди и длинноволосые девушки, все в одинаковых джинсах и майках. «Комми!» – кричали в ответ полицейские, раздавая направо и налево удары дубинками. В парке Гранта собралось десять тысяч человек. На улице напротив отеля «Хилтон» завязалась настоящая схватка. В полицейских летели кирпичи, камни, «вонючие» бомбы, те в свою очередь пустили в ход слезоточивый газ. С верхних этажей зданий бросали пакеты с экскрементами и мочой. Глядя прямо в камеры, молодые демонстранты, раскачиваясь, словно они пели в хоре или исполняли какой-то ритуальный танец, скандировали: «Весь мир смотрит на нас! Весь мир смотрит на нас!»
      Айрис застыла в напряженном молчании, не замечая, что руки у нее сжаты в кулаки. В комнате было темно, светился лишь экран телевизора; и в этом слабом свете она увидела, как Тео наклонился вперед, стараясь не упустить ни одной подробности происходящего на экране. Возможно, подумала она, он, так же как и я, высматривает Стива в этой оголтелой толпе.
      – Полиция заходит слишком далеко, – сказала она. Какая жалость. Ведь они же совсем еще дети.
      – Верно. Некоторые полицейские утратили чувство меры. Но они тоже всего лишь люди. Их вывели из терпения. Эти юнцы неуправляемы, вытворяют Бог знает что. Бросают всякие гадости из окон, танцуют голыми в фонтанах. А ведь вроде бы интеллигентные ребята, студенты университетов. В чем смысл? Чего они, черт возьми, хотят? Ведь в Париже начались мирные переговоры.
      – Хотела бы я знать, – пробормотала она, – там ли Стив.
      – Ну, если он и там, лучше бы ему не танцевать голым в фонтане, – угрюмо отозвался Тео.
      Не прошло и пятнадцати минут, как зазвонил телефон. Позже, возвращаясь к случившемуся, Айрис всегда вспоминала, что при первом же звонке ее охватило недоброе предчувствие.
      Звонил Джимми.
      – Мам? Не волнуйся, пожалуйста. Потом все наверняка как-то уладится, но Стива арестовали сегодня.
      – О Господи! Арестовали! Где?
      – В Чикаго. Он позвонил мне, и я тут же пришел. Я сейчас в полицейском участке.
      Тео выхватил трубку, и Айрис побежала на кухню к параллельному аппарату.
      – Ему предъявлено обвинение в нарушении общественного порядка, ничего серьезного. Могут отпустить под залог, но у меня нет с собой достаточно денег.
      По ответу Тео она поняла, что он в ярости. Любое, самое незначительное повышение голоса было у него признаком ярости.
      – Так, понятно. А если залог не будет внесен?
      – Ну, тогда его задержат. Я точно не знаю. – У Джимми заметно дрожал голос. – Хочешь поговорить с ним? Он здесь, рядом. Мы у стола сержанта.
      Раздался голос Стива:
      – Привет, это я.
      – В чем дело? Что ты сделал на этот раз?
      – Ты же знаешь. Ты слышал.
      – Да, я слышал. Что ты с собой делаешь? И что ты делаешь с матерью?
      Через открытую кухонную дверь Тео увидел, что Айрис заплакала.
      – Извините, – ответил Стив. – Но сейчас речь не об этом. Нужен залог.
      Как он только может сохранять спокойствие? Айрис представила полицейский участок. Она была в полицейском участке один-единственный раз, когда кто-то помял ее припаркованную машину. Ей запомнилась лишь дубовая стойка золотистого цвета, такая высокая, что она не могла заглянуть через нее, и яркий свет ламп на потолке. Она представила Стива, стоящего у такой стойки.
      – Так как насчет залога? – услышала она в трубке его голос.
      – Это зависит от тебя, – ответил Тео. – Обещай покончить с этим раз и навсегда.
      – Никаких обещаний.
      – Так. Ни малейшего уважения к стране, дающей тебе образование?
      – Эта страна не дает мне ровным счетом ничего.
      – Она дала тебе все, что у тебя есть, черт возьми! Свободу…
      – Какую свободу? Наживаться на производстве напалма?
      Тео наконец взорвался.
      – Господи Боже мой! Айрис поспешила вмешаться:
      – Стив, не спорь с отцом. Сейчас не время для этого.
      – Ты права. Да и в любом случае они хотят, чтобы я кончал разговаривать, эти фашисты. Так будет залог или нет?
      – Фашисты? Ты, должно быть, совсем рехнулся, – заорал Тео.
      Где-то вдалеке Айрис слышала голоса, телефонные звонки и звук, похожий на звук передвигаемого по полу стула. Теперь она представила Джимми, стоящего в этом участке. Как несправедливо, что его впутали в эту историю, что на его еще детские плечи легла такая ответственность.
      – Стив, – умоляюще проговорила она, – не говори того, о чем потом пожалеешь. Образумься и разберись во всем.
      – Я же сказал, они требуют, чтобы я освободил телефон.
      – Очень хорошо, – вновь вступил в разговор Тео, – я еще раз прошу тебя. Обещай мне бросить все это. Тогда я поговорю с сержантом и выясню, что делать. Только дай мне честное слово.
      – Не могу, – ответил Стив.
      Айрис охватила паника. Неужели Тео бросит мальчика на произвол судьбы?
      – Позвони, когда передумаешь. А сейчас передай трубку брату.
      Раздался голос Джимми:
      – Па, нам больше не разрешают занимать телефон. Здесь полно народу и…
      Послышался щелчок.
      Айрис бросилась назад в гостиную. У телевизора был выключен звук, но на экране по-прежнему мелькали какие-то фигуры. Тео стоял, держа в руке телефонную трубку, уставясь на экран.
      – Ну вот, дожили, – сказал он.
      – Ты не собираешься помочь ему? Не собираешься?
      – Знаешь что? Я делал все, что мог. Я старался быть хорошим человеком, хорошим отцом, старался изо всех сил. Но я не святой, и моему терпению есть предел. Я дошел до предела. Здесь. Сейчас. В эту самую минуту.
      – Но ты не можешь! Что с ним станет? Ты не можешь!
      Тео вглядывался сквозь стеклянную стену в жаркую, светлую летнюю ночь.
      – Я помню день его бар-мицвы, о, я очень хорошо его помню. Все происходило в этой же комнате. Я тогда не смог его понять и сейчас не могу.
      – Не вспоминай об этом, Тео. Это давно прошло и забыто.
      – Я не забыл.
      – Но он же арестован. Арестован!
      – Вместе с такими же, как он, Айрис. Сошедшими с ума молокососами.
      Тео выглядел больным. Айрис смотрела, как он пошел на кухню, затем услышала шум льющейся воды и звяканье стакана. Спокойствие, сказала она себе, сохраняй спокойствие. И ему дай успокоиться. Он наверняка перезвонит в Чикаго и выяснит, что надо делать.
      К тому моменту, когда Тео вернулся из кухни со стаканом в руке и сел, она взяла себя в руки и заговорила с ним тихим ровным голосом, таким ровным, словно она только что выгладила его, как гладят мятую юбку.
      – Это известная истина. В погоне за идеалами люди подчас отрываются от реальности. – И, так как муж молчал, продолжила: – Мир стал таким сложным. Угроза призыва, проблемы конкуренции, поиска своего места…
      Тео поднял руку.
      – Пожалуйста, избавь меня от популярной лекции по психологии.
      – Это не лекция по психологии. Это правда. Ты вырос в другом, более упорядоченном мире. Да, тогда были войны…
      – О да, парочка каких-то там мировых войн и Гитлер впридачу…
      – Я говорю о временах до Гитлера. Ты должен признать, что жизнь тогда была другой. Отец – глава семьи, мать отвечала за дом, дети их слушались. Я не говорю, что тогда было лучше, но проще. Сейчас все так неустойчиво, и все эти разводы… – Она говорила довольно бессвязно, она просто умоляла.
      – Но мы же не разведены.
      – Есть и другие факторы. Он старший сын. Может, он сам к себе предъявляет слишком большие требования, может, он слишком быстро повзрослел. – Айрис говорила быстро, боясь, что муж ее прервет. – Все это очень сложно. Я читала… ну да ты сам врач, мне не нужно объяснять тебе…
      – Да, конечно, если очень постараться, можно оправдать все что угодно. Слова. Избитые слова, лишенные смысла.
      Пока мы так разговариваем, подумала Айрис, что-то там происходит в Чикаго? И в жаркую летнюю ночь она задрожала, как от холода.
      – Со дня бар-мицвы… – начал Тео.
      – Ради Бога, не вспоминай про это снова.
      – Я могу вспомнить массу других вещей, если тебе так хочется.
      – Ну спасибо, спасибо тебе огромное, – ответила она с горьким сарказмом. – Но не утруждай себя и не приводи мне примеры из прошлого, не напоминай, что было в прошлом году, в позапрошлом, в позапозапрошлом. Сделай одолжение и скажи, что ты собираешься сделать сейчас.
      – Я уже сказал – ничего. Если ты как следует подумаешь, ты поймешь, что это самое разумное и полезное. У меня осталась слабая надежда, что столкновение с суровой действительностью приведет его в чувство.
      – Не могу поверить, что ты оставляешь его без помощи. Какой же ты жестокий. Жестокий!
      – Вот как, Айрис? Я, значит, жестокий. Думай, что ты говоришь.
      – В настоящий момент – да, жестокий. Ты даже не хочешь понять, что, в принципе, эти ребята правы, хотя действуют они не самыми похвальными методами.
      – Выражать свои взгляды нужно голосованием, незачем швырять дерьмо в лицо другим людям. Своей тактикой они доведут страну до взрыва. А когда не будет закона и порядка, тогда что? Я тебе скажу что: распоясавшаяся толпа, угроза личной безопасности любого гражданина. Не защищай их. Я видел такие толпы в Австрии, ты – нет.
      – Но это же совсем другое дело. Как ты не понимаешь? – Она уже кричала. – Я сама поеду в Чикаго. Если ты не хочешь, поеду я.
      Почувствовав вдруг прилив энергии, она бросилась было наверх за сумкой и жакетом. Она поедет в аэропорт, дождется первого утреннего рейса. Черт с ним, с Тео. Что он за отец? Затем, вспомнив кое о чем, остановилась.
      – Мне нужны деньги. Своих мне не хватит. Вместо ответа он вывернул карманы и вытряхнул на стол содержимое бумажника.
      – Две десятки, пятерка и три доллара. Если хочешь, возьми их, – холодно проговорил он.
      – И это все, что у тебя есть? В этом доме никогда нет денег.
      – Верно. Не успеваю я их заработать, как они тут же исчезают.
      – Это не моя вина. Не я швыряюсь деньгами, как пьяный матрос. Я хожу в юбке, купленной пять лет назад.
      – Не изображай из себя мученицу. Никто не просит тебя ходить в старой юбке.
      Идиотским образом они затеяли какой-то бессмысленный, не имеющий отношения к делу спор.
      – Тогда я возьму машину и поеду к маме. До Беркшира я доберусь за три часа, возьму у нее денег и утром вылечу из Бостона.
      – Ничего подобного ты не сделаешь. Не втягивай в это свою мать. О чем ты только думаешь? Хочешь напугать ее до смерти и испортить ей первый после смерти отца отдых?
      Тео схватил Айрис за руку, она вырвалась, задев при этом локтем вазу с цветами. Вода, осколки, мокрые цветы – все оказалось на светлом ковре. Айрис расплакалась. Не то чтобы ей было жалко ковра, она вообще не слишком дорожила вещами, просто это стало последней каплей. Она рухнула в кресло.
      – О Господи, о Господи, что же с нами будет?
      Тео принялся за уборку. Он отлично знал, что нужно делать – принес из чулана тряпку и осторожно промокнул лужу, не давая ей растечься, затем собрал в газету осколки.
      – Антуриум, – ворчал он, – ненавижу эти цветы, черт бы их побрал. Мне все надоело – проблемы, дети, слезы… Неужели на земле нет уголка, где мужчина мог бы хоть немного отдохнуть?
      Айрис постаралась взять себя в руки.
      – Тео, в последний раз прошу тебя, будь благоразумным. Давай вести себя как нормальные люди. Пойдем с утра в банк, потом полетим в Чикаго.
      Он поднял голову.
      – Даже если бы я и хотел, я не могу. Утром две операции, и я не могу отложить их из-за выходок моего идеалиста-сына.
      Она резко встала. Стул зацепился за угол ковра и отлетел к столу. Стоявшая на столе лампа закачалась и упала.
      – Я этого не вынесу, – простонала Айрис. – Я совершенно разбита.
      – Я тоже не вынесу, – ответил он.
      Тео пошел на кухню выбросить разбитую лампу и мокрую тряпку. Вернувшись, он увидел, что Айрис, скорчившись, сидит на стуле, уставившись на темное пятно на ковре.
      – Я уйду на некоторое время, – холодно проговорил он, уже полностью овладев собой. – Думаю, так будет лучше для нас обоих, а то мы буквально бросаемся друг на друга.
      – Иди, – откликнулась она.
      – В клинике у меня куча неподписанных счетов. Посмотрю их, а заодно и соберусь с мыслями. Заснуть здесь сегодня мне все равно не удастся.
      – Иди, – повторила она. Дверь за ним захлопнулась.

* * *

      Верх в машине был откинут, но ночь была такой душной, что легкий ветерок, обдувавший лицо, не приносил прохлады. Тео выпрямился и попытался еще раз оценить ситуацию. Да, он поступил правильно. Пусть мальчик побудет в неизвестности денек-другой; потом он попросит своего адвоката позвонить в Чикаго и выяснить, что к чему. Да, так, пожалуй, будет лучше всего.
      Но, Боже, помоги Стиву! Боже, помоги нам всем. Последние два года такие тяжелые – все эти неприятности со Стивом, смерть отца Айрис. Она была очень близка с отцом. Сердце его вдруг исполнилось нежности и жалости к Айрис: она выглядела такой потерянной, скорчившись на стуле с опухшим от слез лицом. Может, ему не стоило уезжать. Мелькнула мысль развернуться и поехать назад, но Тео отогнал ее. Измученные, измотанные люди всегда начинают упрекать друг друга, предъявляют друг другу какие-то глупые претензии, не имеющие никакого отношения к непосредственной причине их страданий. Им обоим лучше немного остыть.
      Он запарковал машину на стоянке перед длинным двухэтажным зданием. Свет в этот час горел лишь в окне кардиологического кабинета. Кто-то, видимо, засиделся за работой, используя время, когда не отвлекают ни люди, ни телефонные звонки.
      А может, светящееся окно объясняется иначе. Может, это врач развлекается с медсестрой, той, с многообещающим взглядом. Он бы не удивился. Видеть такую красотку перед собой каждый день!
      …Его шаги гулко отдавались в тишине пустынного коридора. Сзади открылась дверь, и чистый приятный голос окликнул:
      – Привет! Тоже вкалываете сегодня? Накрашенные персикового цвета помадой губы изогнулись в улыбке. Белый халат выглядел абсолютно свежим несмотря на удушливую, влажную атмосферу.
      – Вам бы не помешало выпить чего-нибудь холодненького, – заметила она.
      – А у вас случайно ничего не найдется?
      – Фруктовый напиток. Сама делала. Очень приятный, кисленький такой и немного терпкий.
      – Звучит заманчиво.
      – Я как раз собиралась гасить здесь свет, но вы можете взять термос с собой, утром отдадите.
      – Это очень любезно с вашей стороны, но мне бы не хотелось лишать вас термоса.
      – Возьмите. Он мне сегодня не понадобится.
      Тео прошел к себе в кабинет, а через пару минут появилась она с термосом в руках. Поставив термос на письменный стол, налила ему в стакан напиток.
      – Вот. Пейте на здоровье. А мне пора. – И добавила после паузы: – Сегодня был такой длинный день. И еще эта ужасная жара.
      В свете лампы в ее светло-каштановых волосах поблескивали белокурые пряди. Это, конечно, работа парикмахера, но выглядело все равно очень привлекательно. Поскольку девушка не уходила, Тео, решив, что молчать было бы невежливо, спросил, часто ли она задерживается так поздно.
      – Нет, раз в несколько месяцев, когда необходимо привести в порядок все бумаги и счета. Вообще-то, работы всегда много, но платят хорошо, так что жаловаться па большую нагрузку мне вроде бы и неудобно.
      – Вашему шефу повезло.
      Он сам смутился, сказав эту банальную фразу, но почему-то в ее присутствии слова не шли на ум. Он молча смотрел на нее и, хотя друг от друга их отделял письменный стол, он ощущал аромат ее духов. Это не был один из тех сладких восточных ароматов, которые, предположительно, должны возбуждать мужчин, а легкий нежный запах, похожий на запах гигиенической пудры и неизмеримо более волнующий. Отглаженный халат сверкал белизной и обтягивал фигуру как раз в нужных местах. Наверное, она хорошо сложена, а кожа гладкая и упругая, как натянутая резина. Усилием воли Тео отогнал эти мысли.
      – Я даже не знаю, как вас зовут.
      – Элис. Элис Мередит.
      – Какое старомодное имя. В наши дни не часто встретишь девушку по имени Элис.
      – Такое имя придает мне пикантность, вы не находите? Но вообще-то я современная девушка.
      – Это я заметил, – ответил Тео.
      Они изучающе смотрели друг на друга, он – откинувшись в кресле, она – облокотившись о книжную полку.
      Современная девушка. Это уж точно. Он ждал, что она скажет дальше.
      – Вы много работаете, да? – спросила она. – У вас усталый вид.
      И ты бы выглядела усталой, подумал он, если бы у тебя дома происходили такие сцены, как у меня сегодня вечером. На секунду он представил себе залитое слезами лицо Айрис, и на душе у него стало муторно. Одному Богу известно, что еще случится в ближайшие дни. Возможно, несмотря на все свои возражения, ему все-таки придется полететь в Чикаго и провести там несколько часов, занимаясь изматывающим, унизительным делом.
      – Я слышала, вас собираются назначить главным хирургом.
      – Это только слухи. – Тео постарался произнести это равнодушным тоном.
      – Вы слишком скромны.
      – Я бы этого о себе не сказал.
      – Ну, зато другие так говорят.
      Мяч летал над сеткой от одного игрока к другому. Он продолжил игру.
      – Кто говорит? Кто «все»?
      – Мое начальство. Люди. Все.
      – А вы со всеми обо мне разговариваете?
      – А что, вы против?
      – Нет, не против.
      – Я обратила на вас внимание в первый же день моей работы здесь.
      – Я заметил, что вы обратили внимание. Когда же, где и как кончится эта игра?
      – Правда? Тогда почему вы никак этого не показали?
      Этот мяч он пропустил. В самом деле, почему? Не говорить же ей, что он принял решение хранить верность жене? Нет, конечно.
      – Возможности не представилось, – ответил он.
      – Возможности? Ну, возможности нужно создавать самому, разве не так?
      – Так, пожалуй.
      Скорее всего, она живет в одном из этих новых домов с садиками за рекой, подумал он. Квартирка небольшая, ест на кухне, и у нее всегда приготовлено что-нибудь вкусное. В гостиной удобные кресла, хороший проигрыватель и покой – никаких детей, никаких волнений. Жизнь человека одинокого, не имеющего ни перед кем никаких обязательств. А у него – рыдающая жена, сын-бунтарь и бесконечные счета. И при этом утром нужно быть хорошо отдохнувшим, спокойным и собранным, иначе как он сможет войти в операционную и взять в руки скальпель. Покой. Как же это здорово – покой!
      У Штерна вдруг свело шею от боли. Он потянулся рукой к больному месту, намереваясь помассировать его, прогнать боль. Девушка наблюдала за ним.
      – Вы выглядите» вконец измотанным. Нервы, да? Смущенный тем, что обнаружил перед ней слабость, он опустил руку.
      – Ничего страшного. Так, мышечный спазм. В нашей профессии такое случается время от времени.
      – Хотите, я помогу вам? Я хорошая массажистка. Правда. Я все-таки медсестра. Только пиджак снимите, не могу же я вас массировать через пиджак. Теперь расстегните воротник и откиньтесь в кресле.
      Пальцы у нее были умелыми и сильными. Он сразу же испытал огромное облегчение, словно она развязывала нервные узлы, посылавшие болевые сигналы в плечевые мышцы и вниз вдоль позвоночника. Он слегка застонал от удовольствия.
      – О, спасибо. Это здорово. В самом деле здорово.
      – Если вы ляжете лицом вниз, будет еще лучше.
      Он перехватил ее взгляд: она смотрела через приоткрытую дверь на большой кожаный диван в задней комнате, служившей ему библиотекой; там же он хранил все свои записи. Несколько коротких мгновений с Тео происходило нечто странное. Ему казалось, что он со стороны наблюдает за всем этим. Его мозг словно разделился на две части, функционирующие независимо одна от другой: одна часть, зная, что сейчас произойдет, воспринимала это как должное, в другой билась мысль, что этого ни в коем случае нельзя допустить. Затем все пошло по извечному сценарию. Тео встал, подошел к дивану и лег лицом вниз.
      Девушка стала нарочито медленно раздеваться, доведя его почти до исступления. Сначала он увидел прямую гладкую спину, покрытую золотистым загаром, с тоненькой белой полоской от бикини, потом округлые бедра, безупречной формы груди и плоский упругий живот.
      Он повернулся на бок, освобождая для нее место, и она, теперь уже торопливо, легла рядом и прижалась к нему всем телом. Они с какой-то лихорадочной жадностью и поспешностью набросились друг на друга. Не было ни ласк, ни нежных слов, лишь грубая откровенная похоть, и все кончилось слишком быстро.
      – Ты был великолепен, – улыбнувшись, сказала она.
      Он пробормотал что-то неразборчивое.
      Говорят, что после сексуальной близости мужчина всегда испытывает смутную печаль, но это неверно. Бывает, что, израсходовав свою страсть, ты чувствуешь сладкое умиротворение. Сейчас этого не было. Он посмотрел ей в лицо: глаза, лишенные глубины, механическая улыбка. В конце концов, они ничего не значили друг для друга.
      Он встал, привел в порядок одежду и стал ждать, скрывая нетерпение и какое-то уныние, пока она тоже оденется и подкрасит губы своей персикового цвета помадой.
      Глядя на него в зеркальце, она объяснила:
      – Я иду домой, но кто знает, вдруг встретишь кого-нибудь по дороге. С ненакрашенными губами я чувствую себя голой.
      Она мне даже не нравится, подумал Тео и вздрогнул: кто-то застучал в дверь. Элис застыла с расческой в руке.
      – Что за черт… – начала она.
      – Тише, пожалуйста.
      Стук, настолько громкий, что его можно было услышать и через три комнаты, не прекращался. На лице Элис появилось испуганное выражение.
      – Кто это может быть, как ты думаешь?
      – Не знаю.
      Неужели Айрис приехала сюда среди ночи? Нет, невозможно, решил он. Она бы не поехала одна так поздно. Дожидалась бы, пока он вернется, чтобы высказать то, что не успела до его отъезда. Нет, это не Айрис. Наконец стук прекратился. Прошло пять минут, десять. Все было тихо. Тео вздохнул с облегчением.
      – Какая-то ошибка. Это не грабитель, тот бы не стал стучаться. Может, кому-то срочно понадобилась медицинская помощь. Увидели свет в окне и решили попытать счастья. Пойдем. – И добавил, увидев, что она колеблется: – Я выйду первым, посмотрю что к чему. Если все спокойно, я тебя позову.
      На стоянке он увидел лишь две машины – Элис и свою собственную, стоявшие у самого входа. Вернувшись в кабинет, он выключил свет и повел Элис по коридору, повторяя про себя, что отныне ни за что не будет приезжать в клинику по ночам. Можно попасть в очень неприятную ситуацию. Он испытывал гнев и стыд, удивляясь происшедшей в нем перемене: в былые времена он сразу же выбросил бы подобный эпизод из головы, словно его и не было.
      Он подождал, пока Элис открыла машину и уже собирался пожелать ей спокойной ночи, когда она обернулась и, обняв его за шею, поцеловала долгим поцелуем.
      – Ты чудесный, и все было изумительно, – прошептала она.
      И тут их ослепил свет фар – какая-то машина, появившаяся неизвестно откуда, пронеслась мимо и, завернув за угол, исчезла.
      – Вот это нервы! – вскрикнула Элис. – Ну, счастливо. Увидимся.
      – Обязательно. Спокойной ночи.
      Ни за что, подумал он про себя, если я замечу тебя первым. Его недовольство собой усилилось. Какого черта он позволил себе такое?!
      После того как дверь за Тео захлопнулась, Айрис долго плакала. Но в конце концов она преисполнилась отвращения к самой себе. Что за жалкое зрелище она являет, сидя скрючившись в кресле с поджатыми ногами и скомканным мокрым носовым платком в руке. Она встала, умылась холодной водой, подкрасилась, причесалась и мысленно подвела итог случившемуся вечером.
      Оба они были вне себя и начали ссориться как раз в тот момент, когда им следовало поддерживать друг друга. Сейчас она упрекала себя за то, что потеряла над собой контроль. Если подумать, может, Тео и прав. Он ведь любит Стива ничуть не меньше, чем она. Одиннадцать, а он еще не вернулся. А через несколько часов ему предстоит заниматься делом, требующим собранности и внимания. Да, подвергать нервы мужчины таким колоссальным нагрузкам – слишком жестоко. У нее возникла непреодолимая потребность сказать ему о своей любви, уверить в том, что они всегда будут вместе и ни Стив, ни кто другой не разъединит их.
      Она начала набирать номер клиники, но положила трубку, подумав, что в такой час Тео не будет снимать трубку. Он пошел туда, чтобы побыть одному. Она спустилась в гараж, завела машину и поехала в клинику, мысленно рисуя картину того, как подойдет к Тео и обнимет его.
      На стоянке оказались две машины. Здание было темным, и лишь в окне кабинета Тео мерцал слабый свет. Должно быть, он работал в библиотеке и горела всего одна лампа. Мысль о том, как он сидит там в этот поздний час один со своими тревогами, наполнила ее печалью. Она вошла в здание и постучала в дверь его кабинета.
      Никто не отозвался, и она постучала сильнее, а потом подергала ручку двери. Странно, что в этой мертвой тишине он не услышал ее громкого стука. Ее охватил страх: вдруг ему стало плохо, вдруг на него напали. Может, ей следует позвать кого-нибудь на помощь или даже позвонить в полицию?
      Она вернулась на стоянку. Машина его была там, новый «мерседес» кремового цвета. Если бы на него напали, то уж наверняка угнали бы такую дорогую машину. И, кстати, что это за машина стоит рядом. Похоже, она принадлежит женщине – недорогой марки, но броская нежно-голубого цвета. Значит, в здании есть еще кто-то.
      Она села в свою машину и, отъехав к дальнему концу стоянки, остановилась под густым деревом и выключила фары. Страх, которому не было названия, сковывал ее, лишая способности действовать. Она не решалась звонить в полицию, хотя и знала, что должна это сделать. Вдруг случилось что-то ужасное?.. Да, она должна немедленно ехать в полицию.
      В этот момент свет в кабинете погас. Спустя несколько секунд в дверях появился Тео с женщиной. Они подошли к нежно-голубой машине и что-то сказали друг другу. Потом женщина – молодая, стройная, в белой сестринской униформе – обняла Тео за шею и поцеловала его в губы. На мгновение сердце у Айрис остановилось. Затем забилось снова, заколотилось с такой силой, словно хотело вырваться из груди. Дальше она действовала в приступе безумия. Включив на полную мощность фары, нажала на акселератор, мотор взревел, машина резко рванулась с места и на двух колесах свернула за угол.
      Негодяй! Негодяй! В ночь, когда на них свалилось такое несчастье, он был в этой задней комнате, где горела лампа, где был кожаный диван, где на полке стояла фотография Айрис с детьми, и он мог смотреть на них, лежа на какой-то потаскушке, ворующей чужого мужа… О, у него в кабинете повсюду расставлены их фотографии, и эта фотография Айрис с Лаурой в одинаковых ситцевых платьях с набивным рисунком в виде веточек перед клумбой с розовыми азалиями – Лауре тогда было шесть – тоже там… может, на нее он и смотрел, лежа… негодяй!
      Он вполне мог спланировать это заранее и сегодня только притворился, что едет в клинику, чтобы немного успокоиться… Не держи она руки на руле, она бы сжала их в кулаки. Итак, это произошло. Подозрения, за которые она так Часто и так жестоко упрекала себя, от которых пыталась избавиться, все-таки оправдались.
      «Ревность, – предупреждала мама, – это яд, который медленно отравляет все твое существо». Ну что ж, пусть яд проникнет в кровь, вкуси его черно-зеленую горечь. Вкуси ее!
      Да, подумала она, сейчас я безумна. Но это безумие не лишит меня хитрости, это безумие женщины, жаждущей мщения и способной вынашивать планы мести. Не будет никаких слез, никаких признаков слабости… на сей раз – только решимость и холодная месть.
      Вернувшись домой, она прошла в ванную и закрыла дверь. Наполнив ванну водой, легла в нее, но не для того, чтобы вымыться. Лежала абсолютно неподвижно, а в голове бешеным вихрем кружились мысли. Она была в такой ярости, что даже не испытывала боли. Позже, она знала, боль придет и будет рвать ее на части, но сейчас она думала лишь о том, как отомстить, как причинить боль ему, не показывая собственного страдания. Для этого еще будет время… более подходящее время…
      Он стучал в дверь, дергал ручку.
      – Айрис! С тобой все в порядке? Почему дверь заперта?
      – Потому что мне так захотелось, – процедила она.
      – Айрис, я знаю, ты все еще сердишься, но разве ты не слышала телефонный звонок? Есть новости.
      – Да?
      – О Стиве. За него внесли залог. Я как раз шел из гаража, когда зазвонил телефон. Это был Джимми.
      Айрис вылезла из ванной и завернулась в полотенце. Она не собиралась появляться перед мужем голой сейчас, когда он только что вернулся от другой голой женщины. Затем открыла дверь.