ЧАРЛЬЗ ПЛЭТТ
      К ВОПРОСУ О КАТАСТРОФЕ
      
      ИСХОД.
      Какая именно катастрофа произойдет на Земле, мне, в общем, все равно -- главное, чтоб я один остался на опустевшей планете, свободен и невредим. Если какая-нибудь страшенная эпидемия -- у меня чисто случайно оказался иммунитет, если Армагеддон -- я смог отсидеться в самом глубоком бомбоубежище... Словом, в любом случае можно найти лазейку. А нужно мне немного: чтоб я был свободен наедине с миром, чтоб не вязнуть больше в этой всеобщей суете, называемой общественной жизнью, чтоб не было больше этой нудной монотонности, когда ни один месяц ни на йоту не отличается от остальных, где времени будто вовсе не существует, а действия все до единого условны и полностью лишены смысла, а палящее солнце врывается в окно и насквозь прожаривает всю комнату за исключением потолка, и серебристый свет его льется сквозь громадное пыльное стекло, и глянцево сияют крышки расставленных ровными шеренгами столов...
      И вот я -- наконец-то! -- свободен от всего этого. Мне никогда больше не смогут досадить все эти -- фу-ты ну-ты, ножки гнуты -- они безвозвратно канули в прошлое, а я обрел-таки ту самую свободу, о которой было столько разговоров до катастрофы.
      КАК ЭТО КОНКРЕТНО ДОЛЖНО ВЫГЛЯДЕТЬ.
      Вот я присоединяюсь к червям -- единственным отныне посетителям супермаркетов -- и живу себе без забот на бренных останках Государства Всеобщего Благосостояния. Нахожу брошенный вертолет и парю над разбитыми лицами разрушенных городов, точно какой-нибудь нелепый допотопный птеродактиль. Париж! Транспорт, от которого раньше не продохнуть было на улицах, ржавеет теперь на земле... Бетонные зубы Нью-Йорка, изъеденные ветрами, будто кариесом, пробиваются сквозь серый утренний туман... Шагами гиганта меряю я сей всепланетный музей цивилизации, споткнувшейся на банановой кожуре катастрофы в неумолимом своем стремлении к прогрессу и свернувшей себе шею. И образы прошлого клубятся вокруг меня, будто мягкие хлопья синтетического снега...
      Вот я стою у одного из углов Рокфеллер-Сентр, и душное, жаркое марево медленно струится вверх в столбах солнечного света... Дорожная пыль скрипит под моими башмаками... Машины с облупившейся краской осели на спустивших баллонах... Магазины разгромлены; содержимое их догнивает на тротуарах... Вот я швыряю пустую бутылку в окно -- и вижу, как треснуло стекло, расколовшись на фоне ватной, гробовой тишины...
      Вот я в Детройте, прыгаю по ржавым автомобилям, и при этом я -просто человек, последний человек, со смехом повергающий в прах остатки машинерии, порожденной технологической культурой. В ресторане, отделанном красным пластиком, робот-официант подает мне радиоактивный ужин... Я существую, питаясь останками цивилизации -- той самой, которую всегда представлял себе страшенной громадиной, нависшей над моей головой, тяжеловесной и необъятной, готовой в любую секунду раздавить меня, будто песчинку!
      НОСТАЛЬГИЧЕСКАЯ НОТКА.
      Вот я кручу настройку транзистора, и вдруг из него раздается звук, искаженный помехами -- передача с радиостанции, все еще питаемой выдыхающимися генераторами. На проигрывателе, оставшемся включенным, заело пластинку. Игла раз за разом подпрыгивает, запинаясь за щербину в звуковой дорожке, и в эфир идет "Treat me like you did the night before", без конца повторяясь над опустевшей планетой. Да, все, все отныне лишено смысла. Канула в Лету жажда любви; страхи, подозрения -- все дочиста выжег Армагеддон. И секс, и чувства...
      СТРАНСТВИЯ И НАБЛЮДЕНИЯ.
      Освободившись от прошлого, вырвавшись на волю из удушливо-тесной клетушки (то бишь "своего места в обществе"), я могу наконец вздохнуть свободно и делать все, чего только моя левая пятка ни пожелает. Вот я несусь по ослепительно-белой пустыне в быстром спортивном авто пламенно-красного цвета, и хромировка его сверкает под палящими лучами вечного солнца. Города -- железобетонные муравейники, порожденье рук человеческих -- отошли в прошлое, рассыпавшись в прах.
      О, странствия! Я странствую, где захочу, и "в свободе вижу мир" [здесь, по-моему, цитата; но никак не вспомнить, откуда]. Везде, от сырых и холодных холмов Шотландии до белоснежных склонов точеных пиков Швейцарских гор, изборожденных черными нитями сломаных, изъеденных ржой канатных дорог, царит покой и мир -- и это уже навсегда. А глетчеры все так же ползут сквозь время в долины, точно горные реки из зеленого льда...
      И СБУДЕТСЯ МЕЧТА.
      Вот странствия мои окончены. Всласть налюбовавшись иссохшей мумией человеческой цивилизации, я, наконец, нашел подлинное счастье и истинную любовь! Я живу настоящей жизнью -- в спокойствии и полной гармонии с окружающим меня миром, в который закрыт вход малейшей частичке зла -- после катастрофы я вполне смогу это устроить.
      И тут как раз сбывается моя мечта! Я встречаю женщину -последнюю женщину на Земле. Она молода и хороша собой; она полюбила меня пылко и преданно, она повинуется мне без разговоров, и именно она -- тот последний символ прошлого, который нужен мне в моем мире.
      Однако я все равно останусь единственным человеком на Земле: курица, как известно, не птица, прапорщик -- не офицер, а женщина -- не человек. Центр моего мира -- я, и только я. А она, конечно же, заживет счастливо, но будет служить мне не за страх, а за совесть, любить меня, и холить, и лелеять.
      Захватывающая картина! Там, внизу, в долине лежит под грудой мусора пустая скорлупа города, символ мрачного прошлого. Над ним -- я, взирающий на него с высоты, свободный от этого символа и всего, что он когда-либо мог символизировать. Я упиваюсь своей свободой, читаю книги, на прочтенье коих мне раньше вечно не хватало времени, питаюсь плодами собственного труда, вдыхаю чистый, прохладный воздух -- ныне витает в нем лишь дым моего очага... Руки мои огрубели от настоящей работы, на лице -- бронзовый загар и выражение неописуемого счастья! Да, я счастлив, счастлив жить в единеньи с землей и природой. Именно о такой жизни мечтали до катастрофы обитатели городов!
      "ИСХОДНЫЙ" СИНДРОМ.
      И привычное ранее ощущение ущемленности -- а может, я просто привык воображать у себя эту ущемленность -- исчезло без следа. Я, наконец, избавлен от всех и всяческих -- даже тех, что от начала времен неразлучны с психикой человека -- фобий и неврозов. Я нашел себя. Я стал самим собой.
      Да, сейчас я больше всего хочу именно этого. Именно в возможность этого я страстно желаю поверить; именно это -по-моему -- нужно мне позарез; именно этого мне -- опять же, по-моему -- недостает; именно это я так жажду обрести. Болезнь у меня такая -- "синдром исхода". Излечиться же от нее я смогу, лишь оказавшись, наконец, в мире, который всегда рядом -- кажется, стоит лишь за угол завернуть -- то есть, в мире моей мечты, которая (я надеюсь!) станет после катастрофы явью. Что именно этакого случится с Землей, мне абсолютно все равно -- главное, чтоб сам я остался один в опустевшем мире, свободен и невредим. А уж там я разберусь, каким образом наладить для себя счастливую жизнь!