В Южном Приладожье царила чересполосица племен и верований. Редкие очаги славянской колонизации на десятки, а то и сотни верст были окружены финским населением. В отличие от соседей-лесовиков, в основном державшихся отдельными семьями, русичи жили большими укрепленными деревнями, вокруг которых во все стороны тянулись полосы низкорослого жита с торчащими там и сям обгорелыми пнями. Сваливая и выжигая все новые участки леса, переселенцы двигались дальше к северу, расширяя пределы Обонежской пятины — так именовали этот край новгородцы.
      Если славяне убирали урожай и обрабатывали снятый хлеб все вместе мужики, бабы, дети и старики, то на убогих кулигах финнов, засеянных ячменем, Ильин видел только женщин — они и жали, и молотили кое-как просушенные снопы.
      Когда в первый раз остановились на ночлег у вепса Вармы, Виктор спросил хозяина:
      — Я заметил, на дворе у тебя одни женщины работают. Даже дрова и то старуха рубит.
      — А! — презрительно махнул рукой Варма. — Мужик — рыба ловит, на зверь петли ставит. Баба печка топит, земля копает.
      И умолк, всем своим видом выказав презрение к женской доле. Он возлежал на низких нарах, подперев голову рукой. На коротком широком чурбаке у его изголовья стоял туес с крупной черемухой. Почерневшие от ягод губы Вармы сложились трубкой, издав долгий пронзительный свист.
      В землянку сунулся невероятно грязный белобрысый мальчишка в ветхой рубахе. Хозяин что-то вполголоса сказал ему на своем языке, и отрок исчез с той же быстротой.
      Ильин и Овцын сидели на нарах у противоположной стены и прислушивались к звонкому голосу княжны, убеждавшей Ивана помочь дамам.
      — Мужик все может, — после долгого раздумья сказал вепс.
      Ильин воззрился на него, выразив на лице вежливое внимание, но Варма снова умолк и молчал добрых две минуты. Когда Виктор потерял было интерес к высказанному обобщению, тот развил свою мысль:
      — Сани делает, лодка долбит. Меч кует, серьги бабе кует, если захочет бабу себе скует.
      — Ты что, кузнец? — спросил Овцын. — У нас как раз обод надо заклепать…
      Варма махнул рукой в сторону дымаря, курившегося перед выходом:
      — Там кузня, черная…
      — А я думал, баня, — сказал Овцын.
      — Баня другой сторона. Сей день мыться будем.
      Через дымарь перешагнула миниатюрная девушка в белом льняном платье, расшитом по подолу огромными красными свастиками. В руках у нее дымилась большая деревянная миска.
      Ни на кого не глядя, она быстро присела на корточки, поставила на землю посудину, выкатила из угла два чурбака и утвердила на них широкую тесаную доску. Потом водрузила на нее принесенную миску.
      Пока она сноровисто устраивала этот импровизированный стол, Ильин внимательно разглядывал ее многочисленные украшения. Шея была схвачена берестяной лентой с серебряными бляхами, тяжелые кованые цепи из бронзы и железа, заменявшие бусы, служили для крепления многочисленных предметов тут был нож в деревянных ножнах, подвески с висюльками, несколько арабских серебряных монет, на длинной тонкой цепочке болтался искусно выкованный предмет, напоминавший длинный палец.
      — Это что? — указывая на заинтересовавшую его поделку, спросил Ильин.
      Лицо девушки разом вспыхнуло до корней волос. Она словно бы еще больше съежилась на корточках.
      — Копоушка, — сказал за нее отец. — Ее не спрашивай. Наши девка сильно скромный.
      — Смотри, какое внимание к гигиене, — хмыкнул Виктор. — Не удивлюсь, если у кого-нибудь зубную щетку увижу.
      — Это что за орудие? — удивился Овцын.
      — Ах да, в ваше время их не было. Как же вы из положения выходили?
      — Кто углем древесным советовал чистить. А я по примеру нашего секунд-майора водкой рот полоскал. Изумительная вещь!
      — Хм, вполне стерильно.
      — Не понял.
      — Очень хорошо очищает, значит. Но тут тебе от своей привычки отказаться придется — водку веке в четырнадцатом на Русь занесут.
      Переговариваясь с Овцыным, Ильин не опасался, что вепс поймет, что к чему — судя по его манере говорить, хозяин не очень-то силен был в русском языке. Но он ошибся — Варма, оказалось, внимательно прислушивался к их разговору и сделал из него свои выводы.
      — Если шева в рот заберется — щетка толк нет. Надо колдун идти.
      — Какая шева? — не понял Овцын.
      — Нечистый дух. Люди видел: маленький, длинный — как волос. Так делает… — Вепс показал ладонью, как извивается шева.
      — Но мы не о злом духе толковали, а о том, как поддерживать чистоту зубов, — сказал Ильин.
      — Э, тогда совсем щетка не надо. Сера от дерева жевать хорошо.
      Тем временем дочь и сын Вармы продолжали подносить все новые блюда. На доске, заменявшей стол, уже стояли посудины с квашеной рыбой, с вареной дичью и отборной черникой. Наконец, появился и приземистый каравай, источавший соблазнительный дух горячего хлеба.
      Варма убрал руку из-под щеки и со вздохом принял вертикальное положение.
      — Зови девка свой да мужик.
      Ильин выглянул наружу. Старообрядец, деловито хыкнув, ударил колуном по березовой чурке и развалил ее. Анна зааплодировала, воскликнув:
      — Опять с первого раза!
      Вепские старухи понуро стояли рядом, видимо, ожидая, когда гости натешатся вдоволь.
      Ильину стало нестерпимо стыдно за Анну. «Все со своими пейзанами носится, не понимает, что ли: смешно это?!» И он раздраженно крикнул:
      — Ну долго вы там, обедать зовут!
      Никто из вепсок в землянке не появился — Ильин понял, что при гостях у них не принято садиться за трапезу.
      Уплетая дичь и рыбу, Варма ловко орудовал ножом, отхватывая куски перед самыми губами. Ел причмокивая, жмурясь от удовольствия. Особенным вниманием его пользовалась квашеная рыба — сероватая масса с выглядывающими кое-где голыми хребтами. Из гостей только Ильин да Ивашка попробовали это блюдо.
      Старообрядец даже похвалил:
      — Я у корел на Беломорье не раз едал. Знатная снедь!
      Виктор подержал во рту отдающую затхлостью сладковатую пасту и кое-как заставил себя проглотить ее.
      Насытившись, Варма вытер руки о штаны и занял исходную позицию на нарах. Снова издал протяжный свист, после чего в землянку сунулся его белобрысый отпрыск. Последовало какое-то указание вполголоса.
      — Кантеле играть стану. Парень лудду дудеть будет.
      То ли сытный обед привел вепса в хорошее настроение, то ли желание развлечь гостей было тому причиной — Ильин не успел ответить себе на этот вопрос. Варма, как бы угадав его мысли, сказал:
      — Я веселый. Песня люблю. Поговорить люблю.
      «Представляю себе, каковы другие вепсы, если этот себя разговорчивым считает», — подумал Виктор и сказал:
      — Да, по сравнению с твоими женщинами…
      Хозяин вновь презрительно махнул дланью.
      — Чего баба сказать? Мужик — ох какой умный…
      Анна попыталась было опротестовать его слова, но Ильин с укоризной посмотрел на нее, и она замолчала.
      Мальчишка принес кантеле — гусли с натянутыми наискось сухожилиями, вооружился берестяной дудкой и сел на пороге.
      Варма поджал под себя ноги, положил на колени инструмент и стал перебирать струны. Сын вторил ему на лудду.
      — Миленькая мелодия, — сказал Овцын.
      И тут же, словно для того, чтобы опровергнуть его, Варма пронзительным голосом запричитал по-вепски, завершая каждый речевой период странным повизгиванием.
      — Заёйгал, — вполголоса прокомментировал Ивашка. — Вот так-то у всех у них, — что корела, что чудь, что весь… Не-е, наши песни повеселее будут…
      — Темнота ты, — укоризненно заговорил Ильин. — Эти финские племена наши с тобой предки. Ведь в ходе движения славян к северу и востоку почти все они будут ассимилированы, то есть поглощены. Так что и в тебе и во мне хоть и небольшая примесь финской крови, но имеется.
      — Эк ты загнул! — возмутился Иван. — Да у нас по всей округе наперечет случаи, когда кореляк русскую девку за себя брал али наоборот.
      — В период колонизации смешение всегда сильнее… Да что спорить, в нашем веке крупный поэт был — Блок; он так писал, обращаясь к Руси: «Что там услышишь из песен твоих? Чудь начудила, и меря намерила гатей, дорог да столбов верстовых».
      Сказав это, Виктор с досадой подумал: «Черт побери, Иван определенно воздействует на меня отрицательно. Изъясняюсь как классная дама…»
      Вепс продолжал самозабвенно петь, склонив голову набок. На его широкоскулом лице можно было прочесть если не точное содержание песнопений, то уж, во всяком случае, понять, когда речь шла об опасностях, подстерегавших его героев, об одержанных ими победах, о счастливом завершении их деяний.
      «Вяярюйнен небось десять лет жизни отдал бы за такой концерт», подумал Ильин, вспомнив симпатичного бородача, приезжавшего к ним в институт из Хельсинки. Был он немногословен, хотя, пожалуй, на взгляд Вармы, мог сойти за балагура, целыми днями просиживал в архиве, разбирая полевые записи экспедиций, работавших в Карелии и на архангельском Севере. За все время, что они встречались в курилке — а в общей сложности набралось бы несколько часов — Виктор обменялся с ним дюжиной фраз. Но когда Вяярюйнен уезжал, он почему-то разыскал Ильина и, с чувством пожав ему руку, вручил свою визитную карточку: «Очень приятно было беседовать с вами. Если будете в Хельсинки, обязательно зайдите». «Хельсинки! — мысленно хмыкнул Ильин. — Сейчас бы я рад в самой дикой дыре оказаться — лишь бы это было в тысяча девятьсот восемьдесят третьем году…»
      В баню позвали, когда начало смеркаться. Выбравшись из землянки следом за Вармой, гости увидели, что поляна, на которой только что кипела многообразная хозяйственная жизнь, пуста.
      — Где семья? — спросил Ильин.
      — Все баня, — ответил вепс.
      — Так мы что… с женщинами? — приостановился Виктор.
      — Все баня, — кивнул Варма.
      Анна, слышавшая этот диалог, решительно заявила:
      — Я пойду позже.
      — Чего девка дуровать стал? — Вепс озадаченно посмотрел на Ильина, когда княжна скрылась в землянке. — Зачем обижает?
      — А! — Виктор решил не развивать тему. Недоставало только нарушить обычай гостевания.
      По-видимому, Варма истолковал близкое его сердцу междометие как выражение презрения к взбалмошной женской природе. Не говоря больше ни слова, зашагал первым по тропе, тянувшейся среди сосен.
      Через несколько минут вышли к излуке небольшой реки. На травянистом берегу чернел одинокий сруб. На пряслах возле бани была развешена одежда. Ильин узнал белое платье с красными свастиками.
      Вепс сразу принялся раздеваться, то и дело охлопывая себя по плечам, по груди, по ляжкам — комары тучей ринулись на его молочно-белое незагорелое тело.
      Старообрядец, не раздумывая, последовал его примеру. Да и Овцын колебался совсем недолго. Подтолкнув Виктора под бок, когда в бане разом заголосили веселые девичьи голоса, он решительно скинул с себя пропыленную сермяжину.
      Когда за ними закрылась дверь, Ильина разом охватил крепкий духовитый жар. Прицокнув языком от удовольствия — парильщиком он был изрядным — Виктор огляделся: в полутьме можно было различить согбенные фигуры под ногами — это в больших деревянных шайках устроились старухи и дети. На полке смутно белели несколько фигур.
      — Сюда! — голосом Ивашки крикнул один из обитателей полка.
      Виктор с Василием пробрались между шаек в дальний от двери угол и вскарабкались на широкий помост, сложенный из толстых березовых плах. Затиснувшись между Вармой и его сыном, Ильин целиком отдался телесным ощущениям.
      Подобно всем уважающим себя людям его поколения, он принадлежал к команде завзятых парильщиков, сложившейся еще во времена учения в аспирантуре. За годы совместных «помывочных мероприятий» у них выработались строгие ритуалы поведения в бане.
      — Первый пар, отцы, надо в глубоком молчании воспринимать, — поучал их главный идеолог, толстяк Марфин. — Пущай душа к небесам отлетает, тогда телеса вполне во власть пара отойдут…
      И действительно, когда они делали первый заход, можно было принять их за некую мистическую секту — с такой отрешенностью они сидели на полке.
      …Дружный смех вывел Виктора из состояния блаженной прострации. Оказалось, кто-то из дочерей Вармы дунул Овцыну на спину, и тот, словно ужаленный, слетел вниз.
      — Как огнем опалило, — почесывая пострадавшее место, оправдывался Василий. — Я и так-то с грехом пополам жар этакий сношу…
      — А у вас что, не было подобных заведений? — спросил Виктор.
      — Хаживал я в торговые бани — да разве там такое пекло! А к деревенщине в эти избенки курные — ни-ни, как погляжу на копоть, с души воротит. Это уж здесь, деваться некуда…
      — Ничего, мы еще из тебя демократа выпестуем, — со смехом сказал Ильин.
      И тут же, заметив рядом с собой распаренный веник, с маху опустил его на розовый зад Василия.
      Новый обвал смеха вознаградил Виктора за проявленное остроумие.
      Иван слез с полка.
      — Я в речку. Пойдем?
      Виктор, а за ним и Василий выскочили наружу. Комары словно ждали их за дверью. Колотя друг друга по спинам, троица бросилась к воде.
      Вынырнув, Ильин увидел, что из бани повалил стар и млад. Впереди всех бежала дочь Вармы — та, что накрывала на стол во время обеда. Ее небольшая, ладно скроенная фигура, маленькие, упруго подпрыгивающие груди произвели впечатление не только на Ильина. Овцын довольно захмыкал рядом:
      — Надо бы спросить, как зовут… А то вроде и обратиться не знаешь как…
      — Плыви, чертяка, — Виктор ударил ладонью по воде, подняв веер брызг в сторону Василия. — Ишь вылупил глаза. Мы же в гостях…
      — А сам-то, — буркнул Овцын и рванул вразмашку на середину речки.
      Ильин повернул вниз по течению. И тут же из глубины к нему метнулась светлая тень. Над водой возникло лицо, облепленное льняными волосами. Откинув мокрую прядь, дочь Вармы прямо взглянула в лицо Виктору. В ярко-голубых глазах прыгали искорки смеха. С размаху хлопнув Ильина ладонью по плечу, девушка нырнула снова.
      — Ч-черт! — невольно ругнулся Виктор, скривившись от боли. — Юмористка!
      В голове у него промелькнуло: «Однако здесь своеобразное понимание скромности и нескромности».
      Льняная макушка появилась из воды в десятке метров ниже. Ильин улыбнулся и нырнул в ее сторону.
      Но девушка оказалась неплохой пловчихой. То и дело погружаясь в воду, она всплывала каждый раз в другом месте и радостно визжала, видя, что Виктор снова потерял ее.
      Так мало-помалу они сплыли метров на двести ниже бани. Черная крыша ее скрылась за поворотом. Крики купающихся сразу стали глуше.
      Девушка опять ушла под воду, но на сей раз всплыла так близко, что скользнула по его спине своим телом. Обхватив Ильина сильными руками, на мгновение прижалась к нему и вдруг, упершись в его плечи, подпрыгнула вверх, словно собиралась утопить.
      Это было так неожиданно, что Виктор изрядно нахлебался воды. Вынырнув, услышал громкий смех. Через секунду шутница что есть силы колотила руками по воде, удирая к берегу. Ильин приударил следом.
      Схватившись за нависшие над водой ветви тальника, девушка рывком бросила тело на зеленый травянистый берег, быстро вскарабкалась по отлогому склону.
      Войдя в азарт погони, Виктор сразу заплутался среди светлого березняка. Остановившись, услышал в безмолвии только свое колотящееся сердце. За спиной хрустнула ветка. Он обернулся — дочь Вармы стояла в десятке шагов. В голубых глазах прыгали бесовские искры.
      Он медленно пошел к ней. Она оставалась на месте, все с той же лукавой улыбкой глядя прямо в глаза ему.
      Сжав руками сильные плечи девушки, Виктор привлек ее к себе, всмотрелся в чистое полудетское личико, в пухлые влажные губы, в подбородок, разделенный слабой ложбинкой. Руки его медленно скользили вдоль ребер, по упругим бедрам. Он чувствовал, как ее тело становится все более упругим, как ее начинает колотить озноб…
      Когда Ильин в изнеможении лежал, уткнувшись в прохладный мох, ему вдруг представилось, как Анна сидит в полутемной землянке и смотрит на клубы дыма, поднимающегося над плошкой, в которой курится трутовик. Он резко поднялся и быстро пошел к реке. Не оборачиваясь назад, нырнул и, разрезая воду мощными гребками, пошел вверх по течению.
      Когда подплыл к бане, с противоположного берега плюхнулись Овцын и другая дочь Вармы. Старый вепс стоял по колено в воде, поглаживал себя по животу и, посмеиваясь, глядел на гостей.
      — Мало парился. Однако, еще баня надо.
      Сидя на полке, Ильин старался не смотреть на забившуюся в угол шутницу В голове у него прокручивалось одно и то же: «Неужели в самом деле втюрился?.. Вот, оказывается, как это бывает… Ей-богу втюрился по-черному…»

      Идея с переодеванием родилась у Виктора, когда до Новгорода было еще полтысячи верст пути по никудышным дорогам и разбитым гатям. Благодаря его затее им пришлось сделать крюк еще в добрую сотню верст, чтобы попасть к началу торгового пути из варяг в греки.
      Ход его мыслей был таков: поскольку мы плохо ориентируемся в местных условиях, лучше всего выдать себя за иностранцев. Тем более что все, кроме Ивана, владели немецким языком. В разной степени, конечно. Анна великолепно — ибо росла под присмотром немки-гувернантки, потом постоянно общалась в Смольном с классными дамами да и с отцом не раз проводила по нескольку месяцев в Баден-Бадене и Киссингене. Овцын побывал в Саксонии во время Семилетней войны и вполне сносно объяснялся с княжной, желая продемонстрировать свою светскость. Познания Ильина были основательнее — в университете он занимался не только современным немецким, но и староверхненемецким, ибо дипломная работа его была посвящена фольклорным параллелям у славян Поморья и их соседей. Целыми днями он растолковывал спутникам особенности грамматики и архаичную лексику, сохранившуюся в его памяти. Ивашка обнаружил полную неспособность к языкам, поэтому его решили держать за конюха при «иностранцах».
      Но для того, чтобы воплотить идею в жизнь, необходимо было материальное ее обеспечение — одежда, притачные лошади. Не являться же заморским купцам на убогой телеге, в которую была запряжена вислобрюхая клячонка, подаренная Добрыней. Да и средства нужны были, чтобы хотя бы на первых порах платить за пропитание и жилье.
      Виктор предложил сложить в общий котел все их имущество и подумать, что можно пустить в обмен с иноземцами на необходимые четверке товары.
      Распорядителем решили избрать Ильина, поскольку ему, по общему мнению, принадлежал главный вклад: исправно действующий фонарик, щипчики для срезания ногтей, олимпийский рубль, брелок для ключей с изображением Эйфелевой башни. В порыве благородства Виктор даже согласился на предложение Овцына спороть с ширинки джинсов медную «молнию». Замок давно приводил в восторг коллежского секретаря, хотя в то же время он недоумевал, как такая дорогая вещь могла оказаться на безобразных вытертых до белизны штанах, достойных какого-нибудь оборванца. Ильин сознательно дал уговорить себя пойти на жертву — во-первых, думал он, в двадцатый век можно вернуться и с расстегнутой прорехой или на худой конец снабдить ее пуговицей, а во-вторых, он замыслил убедить самого Овцына в необходимости отдать в обменный фонд малиновый камзол и парик.
      Коллежский секретарь, конечно, встал на дыбы, услышав такое предложение. Он потратил на свое одеяние трехмесячное жалованье, одни галуны серебряного шитья чего стоили! А парик — это же настоящий шедевр — как ни мяли его язычники, как ни мок он под дождями, все равно сохранял свой щегольской вид.
      Вот именно поэтому Василий и должен отдать свое достояние, настаивал Ильин. Пусть заберет себе полдюжины золотых, оказавшихся у него в поясе, это все равно не деньги, но камзол — целое состояние, надо только умело им распорядиться. Если какому-нибудь заезжему викингу лапшу на уши повесить, то бишь рассказать, что роскошное облачение с огромными орлеными пуговицами привезено из Персии или из Индии, он за него десять гривен золота не пожалеет.
      Анна недоверчиво подняла брови, а Овцын посоветовал поменьше фантазировать. Тогда Ильин привел вычитанную им как-то в исландских сагах историю о крестившем Норвегию конунге Олафе Трюгвассоне, мальчиком, попавшем в плен к викингам. Лицо царской крови было обменяно на хороший плащ! В другом источнике рассказывалось о знатной норманке Стейнвер Старой, которая, прибыв в Исландию, расплатилась за земельное владение опять-таки расшитым плащом.
      — Так это когда было, — хмыкнул Овцын.
      — Именно теперь, сударь, в нашем с вами одиннадцатом веке или каких-нибудь лет тридцать назад… — с неменьшей иронией ответил Ильин.
      Анна без колебаний внесла в банк ценностей нитку жемчуга и коралловую брошь.
      Иван долго вздыхал, потом достал из-за пазухи кипарисный образок с изображением какого-то святого. Благоговейным тоном пояснил:
      — С горы Афон странники, дай им бог здоровья, принесли. Пантелеймон-целитель, от всех болезней помогает.
      — А в каком веке он жил? — с подозрением спросил Ильин.