— Знаете, вскорости после этого физики объявили об остром кризисе, возникшем в науке, о тупиковой ситуации. Так что я не стал бы столь превозносить естественные науки. В результате успехов той же физики было создано самое страшное средство массового истребления людей, а другие науки, определившие крутой рост технической цивилизации, повинны в том, что не предусмотрели ужасающего загрязнения природной среды обитания человека… Нет, что бы там ни говорили, а я патриот гуманитарного знания. История, археология, философия, да и филология, мне особенно родственная — все они за последнее столетие дали человечеству не меньше благ…
— Какие же, позвольте полюбопытствовать? — заметно посуровевшим голосом вопросила княжна.
— Да, знание о своем прошлом — оно бывает иной раз куда нужнее, чем знание о строении вещества. Корни человека, народа — вот что изучают эти науки. Лиши нас знания своей родословной — и опомниться не успеем, как потеряем свободу. Все поработители начинали свою работу с извращения истины, с фальсификации прошлого…
— Насчет родословия полностью с вами согласен, — подал голос Овцын. Что бы там ни говорили, а генеалогия — превеликой важности предмет, и вам, Анна Аполлоновна, не след ею небречь. Для вашей фамилии достославной какая-то там физика — это просто плюнь да разотри, прошу покорнейше простить за резкость выражения…
Княжна презрительно хмыкнула, но ничего не ответила. После продолжительного молчания снова заговорила — с легким оттенком обиды в голосе.
— Хоть вы и полны непонятного мне скепсиса в отношении естественных наук, но прошу вас договорить о взаимозависимости пространства и времени.
Ильин был рад полной темноте — иначе Бестужева заметила бы, как смутили филолога ее слова. «Невежа!» — досадливо сказал он себе и, стараясь сохранить невозмутимость в голосе, принялся за объяснения.
— Дело в том, что оба эти явления имеют материальную природу, и при изменении одного меняется и другое. К примеру, в космической ракете, летящей со скоростью света… — Ильин умолк, вдруг сообразив, как воспринимают его слова в подземелье, но полное молчание заставило его говорить еще быстрее. Я имею в виду умозрительную возможность полета от одного небесного тела к другому. Так вот, для пассажира такого летательного аппарата — ракеты пройдет в пути, к примеру, один год, а для жителя Земли, который никуда не летит, — несколько лет.
— Но при чем здесь метеорит? — спросил Овцын.
— Ради бога, не задавайте мне подобных вопросов, — взмолился Ильин. — Я сам едва кумекаю в этих хитросплетениях теории относительности — так именуется учение, которое пытается дать объяснение природы пространства и времени. Единственное, что я могу — вместе с вами предполагать… Так вот, возможно, для метеорита, пришедшего из космоса, время текло иначе, чем для нашей планеты, и при ударе произошло смещение земного времени. Я представляю это себе примерно как удар камня по резиновой преграде.
— Какой? — не понял коллежский секретарь.
— Ах да, в ваше время не было резины. Ну тогда представим себе натянутую ткань, хотя это не совсем наглядный пример. На эту ткань падает камень, и преграда начинает колебаться — то туда, то сюда, пока не затухнет энергия удара. Если представить себе, что колеблется время, то можно вообразить, как на ограниченном участке происходит смешение пластов прошлое совмещается с будущим. А биологические объекты — то бишь мы с вами, оказавшиеся в точке касания разных времен — как бы проваливаются в иное измерение. В данном случае так и произошло с нами.
В темноте раздался смешок Овцына, и вслед затем коллежский секретарь проговорил:
— Но раз происходит колебание, значит, мы можем попробовать и назад вернуться — стоит прыгнуть снова в эту яму, как нас может бросить в обратную сторону.
— Э, да вы неплохо схватываете, — с удивлением отозвался Ильин. — Не зря, видно, в эпоху Ломоносова жили.
Щеголь самодовольно кашлянул.
— Но ведь не будешь же сидеть в воронке целыми днями, а то и месяцами, — сказал филолог. — Когда оно происходит, это обратное колебание?..
В беседу снова вступила княжна:
— Я полагаю, тут и думать нечего. Если нас всех тащило в прошлое, это значит, что мы попали в воронку, когда происходило возвратное движение времени. Нетрудно понять, что сначала оно сместилось в нашу сторону, в направлении из этой эпохи в будущую. И произошло это в момент удара метеорита о землю.
— Понял! — непроизвольно воскликнул Ильин. — Амплитуду колебания можно выяснить, узнав, сколько времени прошло от падения небесного тела до нашего появления на дне воронки… Да у вас, Анна Аполлоновна, поистине естественнонаучный склад ума!
Дискуссия была прервана внезапным шумом снаружи. Послышались крики, топот копыт. Откуда-то издалека донеслись размеренные удары по металлу. Ильин высказал догадку, что кто-то колотит в било, виденное им во время посещения городища.
Суматошная беготня и тревожные крики приблизились к самому входу в подземелье. Приникнув к двери, узники ловили звуки схватки — у них уже не было сомнения в том, что происходит наверху.
Что-то тяжело плюхнулось совсем рядом, сиплый вопль покрыл все ближние и дальние голоса, потом после нескольких мгновений отчаянной возни кто-то захрипел и забился на земле.
Дверь резко распахнулась. В ослепительно-голубом прямоугольнике сгрудились несколько фигур. У ног неизвестных конвульсивно вздрагивало тело стражника.
— Грядите вон! — зычно крикнул детина в остроконечном шлеме и кожаных латах.
Щурясь от яркого света, Ильин первым сунулся к выходу. За ним потянулись остальные — опасливо поглядывая на вооруженных людей, на истекающего кровью бородача, продолжавшего биться в пыли. Взгляд княжны будто прирос к окровавленному мечу, которым размахивал шлемоносец.
— Похоже, княжеские дружинники, — пробормотал филолог, повернувшись к Овцыну. — На всех доспехи одинаковые…
Освободители с явным изумлением оглядывали разношерстную компанию, выбравшуюся из подземелья. Когда появившийся последним Ивашка торопливо перекрестился, один из воинов обрадованно сказал:
— Христьянин!
Другие одобрительно загудели.
Внимание Ильина привлекла кучка людей, сидевших поодаль на земле спиной друг к другу. Вокруг них расхаживали еще несколько дюжих малых в шлемах и панцирях. Именно туда вели филолога и его товарищей по несчастью.
— Даю голову на отсечение, что это наших тюремщиков теперь повязали, вполголоса заметил Овцын.
— Хотел бы я знать, кто наши избавители, — отозвался Ильин и тут же воскликнул: — Ба-а, со стороны городища дым повалил. Вон туда смотрите…
Все повернулись как по команде. Над лесом стремительно разрасталось белое облако. Дружинники загорланили что-то воинственное, но слова песни Ильин разобрать не смог.
Когда их подвели к группе бородачей, сидевших на земле, филолог увидел, что руки их связаны. В ту же минуту его собственные запястья быстро стянули сыромятным ремнем, а потом толкнули к прочим пленным. Он упал на колени, потом сел рядом с другими и тогда увидел, что один из дружинников в раздумье застыл перед княжной, в то время как второй недоуменно мнет парик, сорванный с головы Овцына. Ивашка стоял тут же и с неменьшим изумлением разглядывал коротко остриженную голову щеголя.
— Бес! — убежденно сказал шлемоносец, завладевший седыми буклями современника Ломоносова. — Али бо упырь.
— Я дворянин! — раздраженно выкрикнул Овцын и топнул красным каблуком. — Сами вы упыри, представить бы вас в тайную канцелярию, живо дознались бы, кто вы есть.
Получив увесистую затрещину, коллежский секретарь полетел на землю рядом с Ильиным.
— Руце подъемли! — рявкнул дружинник и, когда Овцын неохотно воздел длани, принялся вязать его.
— Зря вы с ними спорите, — сказал филолог, подвигаясь к щеголю. Плетью обуха не перешибешь.
Овцын с унылой миной трогал связанными руками короткие белокурые волосы на темени.
— Да вы не расстраивайтесь. Вам так еще больше идет… И в дорожных условиях удобнее.
— Я за букли сии три целковых отдал! — взорвался коллежский секретарь. — От петербургского фризера выписывал, лавандой да розовой водой спрыскивал, пудрил ежедень… А этот варвар их смял и за пазуху себе засунул — провоняют теперь мужичьим потом, поди надень в присутствие!
Старообрядца после некоторого размышления тоже связали, а княжну оставили в покое — видно, даже грубому вояке показалось неловко налагать узы на ее хрупкие руки. Анна Аполлоновна присела рядом с группой пленников на поваленном стволе, подобрав подол юбки. Лаковые ботинки с высокой шнуровкой приковали взгляд Ивашки, он несколько раз восторженно прицокнул языком.
— Ты чего, ботинок не видывал? — свысока осведомился Овцын.
— Таких не доводилось, — признался Иван. — А я ведь сам сапожному рукомеслу в скиту обучился, для братии обутку тачал.
— Отчего же вы, Иван Анисимович, в лаптях? — спросил Ильин. — Ведь путь-то неближний прошли…
— А вот так оно, барин, и ведется: портной без порток, сапожник без сапог.
— Не называйте меня барином, — попросил филолог.
— Как же это ты, не по-господски… — растерялся Ивашка. — Меня вон отчеством взвеличал…
— Подыма-айтеся! — протяжно прокричал один из дружинников, подходя к пленным.
Ткнул ножнами меча сначала Овцына, потом Ильина и распорядился:
— В челе гряди, упырь, а ты, бесово семя, вслед… Чермный цвет зрак радует.
«Ну и угораздило же меня красную майку натянуть, нет чтобы курточку поддеть», — подосадовал на себя филолог и с состраданием взглянул на коллежского секретаря, который заботливо расправлял кружевное жабо: в таком наряде ему долго еще придется служить объектом придирок и насмешек.
VIII
Колонна пленников все время увеличивалась — дружинники пригоняли новые группы людей, по-видимому, беглецов из городища. В одной из них Ильин увидел Святовида. Старец на голову возвышался над другими, отрешенный взгляд его, устремленный вдаль, как бы говорил, что ему нет дела до суеты мира.
Конные и пешие воины подгоняли связанных между собой людей остриями пик, оглушительно щелкали над головами плетьми. Только женщинам и детям, свободно шедшим следом за колонной, оказывалось явное снисхождение — то ли они не представляли ценности в глазах дружинников, то ли здесь действовал своего рода кодекс цивилизованности. Когда Ильин оглядывался, он сразу отыскивал глазами белую шляпку княжны, резко выделявшуюся среди разноцветных повязок и кокошников.
Говорили в толпе мало, но и то, что удалось услышать филологу, позволило составить представление о происходящем. Люди князя Ярослава Владимировича громили скрытые в лесах очаги язычества. Теперь всех захваченных последователей древней славянской религии гнали в ближайший погост, чтобы подвергнуть насильственному крещению. Волхвов во главе со Святовидом ждала мучительная казнь на торгу в Новгороде.
Ильин быстро понял, в какую эпоху он угодил. Если идет борьба с язычеством, значит, от момента крещения Киева в девятьсот восемьдесят восьмом году прошло относительно немного времени. А поскольку в Новгороде княжит Ярослав, сын Владимира, это где-то десятые годы одиннадцатого века. Он хорошо помнил дату смерти Владимира Святославича — 1015 год. Как раз обстоятельствам жизни этого государственного мужа Киевской Руси и его дяди Добрыни был посвящен значительный раздел диссертации Ильина о былине «Добрыня и Змей».
Решив проверить свою догадку, филолог обратился к ближайшему всаднику:
— Какой нынче год по христианскому счету?.. Не разумеешь? Какое лето от начала мира?..
Дружинник нехотя ответил:
— Шесть тысящ пятьсот двадесять второе…
— Следовательно, тысяча четырнадцатый, — привычно прикинул Ильин. Так-так-так…
Он принялся считать, кратно ли какой-то цифре число лет, разделяющих эту эпоху и его время. Через минуту удовлетворенно присвистнул: выходило пятьдесят семь помноженное на семнадцать.
Сообщив о своем открытии Овцыну, Ильин в нескольких словах постарался обрисовать ему характерные черты исторического периода, куда их забросила судьба.
— Владимир Святославич или, как именовали его иные летописцы, Владимир Святой, умрет пятнадцатого июня следующего года. Мы попали в самое интересное время. Скоро развернется борьба за киевский великокняжеский стол, на который претендуют сыновья Владимира. Здешний новгородский князь Ярослав, один из многочисленных отпрысков Владимира, именно в нынешнем году отказался платить отцу ежегодную дань.
— Однако! — многозначительно промолвил Овцын. — Молодец-то, видно, зубастый.
— Еще какой, — кивнул Ильин. — Он тут таких дел наваляет!
— Вы мне, милостивый государь, все по порядку изложите, — попросил коллежский секретарь. — Я, признаться, гистории не учен.
— Да и откуда вам знать ее, — сочувственно сказал Ильин. — В ваши времена почти вся наука в руках иноземцев была, «История» Татищева неизданной лежала в архивах академии… Только во времена Пушкина русское общество о своем прошлом более или менее хорошо узнало.
— А, это тот пиит, что с сапогами равнялся?
— Да что вы в самом деле, это один литературный ухарь пользу Пушкина ставил ниже пользы сапог…
Ильин невольно улыбнулся, представив себе, какая каша должна быть в голове Овцына, наслушавшегося и о космосе, и о теории относительности, и о неведомых писателях, а теперь еще к древней истории приобщившегося.
Ивашка, шагавший рядом, внезапно нарушил молчание:
— Так мы, чай, самого равноапостольного князя Володимира увидим, благодати сподобимся. Слава тебе, боже, ибо твое есть царствие и сила и слава во веки…
Филолог с удивлением отметил, что старообрядец потихоньку сжился с мыслью о путешествии во времени. Выходит, разговоры, слышанные им в подземелье, не прошли для него даром, он не только молился, но кое-что на ус мотал.
IX
Вечерело. Полоски тумана змеились в луговых низинах. В воздухе столбами толклась мошкара. Пение тысяч птиц оглашало окрестные леса.
Ильин жадно впитывал виды, открывавшиеся за каждым поворотом дороги, вслушивался в голоса пернатых. Он готов был голову дать на отсечение, что никогда не встречал такого разнообразия красок и звуков. Среди высоких сочных трав пестрели десятки, если не сотни различных цветов — не то приходилось ему видеть во время воскресных вылазок за город из Москвы и даже в дальних углах России, куда заносило его в составе фольклорных экспедиций. «Наверное, четыре пятых этих растений давно исчезли, а большая часть остальных занесена в Красную книгу». А птицы! В подмосковном лесу, если пропищит какая-нибудь птаха или кукушка прокукует — это уже праздник. А тут он каких только птичьих силуэтов не увидел на багряном фоне закатного неба и плавно помахивающие длинными крыльями орланы, и суматошно-стремительные утки, и пропархивающие стайки дроздов, и чертящие воздух стрижи, и ввинчивающиеся в подоблачную вышину голуби.
Только люди, шагавшие рядом с Ильиным, только они ничем не отличались от его соседей по веку — если, конечно, не обращать внимания на одежду и убранство волос. Если поначалу они посматривали на филолога и его товарищей с дикарским любопытством, то теперь их взгляды едва задерживались на йелльской майке и малиновом камзоле, расшитом золотыми позументами…
Впереди блеснула лента реки. Крутая излучина обегала группу изб, обнесенных плетеной изгородью. Передовые всадники пришпорили коней и унеслись в сторону селения. Видно было, как они ведут переговоры с людьми, выглядывавшими из-за тына. Через некоторое время в изгороди образовался проход, и дружинники въехали внутрь. Послышался пронзительный звук рожка, и воины, сопровождавшие колонну, стали нетерпеливо покрикивать:
— Борзо! Борзо!
Когда колонна втянулась внутрь изгороди, несколько дюжих селян в посконных рубахах и берестяных лаптях-шептунах навесили на вбитые в землю колья плетеную стенку, и проход в тыне исчез.
Часть дружинников уселась за трапезу на площадке, окруженной избами, другие скрылись в убогих жилищах, а пленники группами расположились прямо на сухой глине, хранившей бесчисленные следы лаптей и копыт. Увидев, что княжна нерешительно переминается с ноги на ногу в толпе женщин, Ильин призывно помахал ей связанными руками и крикнул:
— Анна Аполлоновна, идите к нам, здесь несколько полешков есть, хоть присядете.
Бестужева помедлила с минуту — ей явно неловко было подойти к кучке бородатых мужиков, окружавших филолога, Овцына и старообрядца. Но перспектива торчать посреди селения, в то время как все повалились в изнеможении наземь, ее тоже не прельстила, и, поправив шляпку, она направилась к своим недавним соузникам.
За все время, прошедшее после вызволения их из подземелья, за всю долгую дорогу им удалось перекинуться с княжной разве что десятком слов. Теперь, когда она села на широкую березовую плаху рядом с Ильиным, на него вдруг нашел стих, и он принялся без умолку говорить — о своих догадках относительно дальнейших планов дружинников, о расстановке политических сил в Киевской Руси, о взаимоотношениях внутри великокняжеской семьи.
Бестужева с внимательно-восторженной улыбкой слушала филолога, изредка восклицая: «Это прелестно!», «Подумать только!» Когда она спросила, каким образом Ильин успел так много узнать за столь короткое время, он рассмеялся.
— Анна Аполлоновна, я ведь как раз об этих временах диссертацию писал. Былины о богатырях складывались именно в героическую эпоху князя Владимира Святославича. Так что я все летописи перешерстил — Ипатьевскую, Новгородскую, Лаврентьевскую. «Повесть временных лет» едва ли не наизусть помню. Да и географию древнерусскую хорошо знаю — могу вам точно сказать, где находится речка Смородина, на которой Илья Муромец Соловья-Разбойника изловил, где великокняжеский замок Вышгород, где Путивль, как из Новгорода в Смоленск, а потом в Киев пробраться… Ведь в этих местах мой герой Добрыня подвизался, а он — историческое лицо, посадник новгородский, то есть наместник Владимира… Добрыня, кстати, ему дядей приходился по матери, по-древнерусски уй. Жаль только, несколько припозднился я — он в Новгороде в самом конце десятого века правил. То-то забавно было бы повстречаться, я бы ему порассказал…
Из крайней избы вышел рослый дружинник. Он был без шлема, длинные рыжие волосы раздувал легкий ветерок, долетавший от реки. Похлопывая себя загорелыми руками по кожаному панцирю, он с ленцой осмотрел скопище людей, в расслабленных позах расположившихся на земле, и остановил взгляд сначала на красном кафтане Овцына, галантно привставшего на колено рядом с княжной, затем на белой блузке Бестужевой. Медленно, вперевалку зашагал в сторону пришельцев из будущего.
Ильин приметил малого в доспехах, когда тот был уже совсем рядом. Оборвав свою речь, он воззрился на дружинника. Княжна, сидевшая спиной к подошедшему, не сразу поняла, почему замолчал филолог.
— Интересно, что бы вы такое сказали Добрыне, чего он не знал… Боюсь, Виктор Михайлович, вы не нашли бы общего языка…
В этот момент дружинник протянул вперед руку и положил красную обветренную длань на плечо Бестужевой.
Много раз впоследствии Ильин пытался передать на словах то, что произошло в тот момент, а главное — что почувствовал он сам. И всегда убеждался: невозможно сформулировать впечатления, которые, как казалось ему, перевернули все его представления, сложившиеся за годы учения и самостоятельных исследований. Ему, убежденному стороннику материалистического взгляда на природу и человека, за одну минуту пришлось пережить полное крушение своих взглядов…
Когда рука дружинника легла на плечо княжны, на лице ее в первое мгновение появилось легкое недоумение, потом, когда она перевела взгляд на красные пальцы с нечистыми обломанными ногтями, это выражение сменилось испугом, гадливостью, гневом. В глазах ее полыхнуло холодное голубое пламя. Последовал резкий поворот головы, и в то же мгновение кожаный панцирь расползся на груди малого, а сам он рухнул наземь, сбитый с ног неведомой силой. Сноп голубых искр рассыпался от его тела, синяя молния змейкой соскочила с кованых ножен его меча и ушла в землю.
Княжна повернула лицо к Ильину. Теперь в ее взгляде были только растерянность и ужас. Филолог сидел словно ошпаренный, не в силах вымолвить ни слова.
А дружинник тем временем медленно поднимался с земли, тряся во все стороны головой. Нечесаная рыжая шевелюра стояла дыбом, с нее беззвучно летели голубые искры. Из широко раскрытого рта сначала слышалось хриплое дыхание, но через несколько мгновений оно перешло в утробный рев. Вскочив на ноги, малый стремительно выхватил из ножен меч.
— Ве-е-едьма-а! — разобрал Ильин.
Продолжавший опираться на колено Овцын только теперь осознал случившееся. Резко рванувшись в сторону дружинника, он выбросил вперед связанные руки, и с растопыренных пальцев его с треском сорвались огненные разряды. Остатки кожаных лат мгновенно съежились и запузырились, испуская черный дым, а лезвие меча, словно отрезанное у самой рукояти, прочертило дугу в воздухе и упало где-то за оградой селения.
А из ближайших изб уже высыпали вооруженные люди. Одни на бегу нахлобучивали шлемы, другие выхватывали мечи из ножен. Отшвыривая попадавшихся под ноги пленных, дружинники угрожающе орали, ища глазами неведомых врагов. Только увидев рядом с княжной бездыханное тело своего собрата, они поняли, от кого исходит угроза. Дюжина мечей взметнулась над головами нападавших. И в этот миг из толпы полулежавших пленников вскинулась фигура в сером домотканом азяме.
Ильин едва узнал Ивашку — ярость исказила его лицо. Старообрядец воздел кверху руки, сложив пальцы правой для крестного знамения, и возопил:
— Православный, Христом-богом прошу!..
Но едва он ткнул своими двумя перстами воздух, дабы изобразить размашистый крест, как ладони его исторгли в направлении ближайшего воина ветвистую молнию. И сразу же одуряюще запахло озоном.
По инерции Иван еще три раза махнул связанными руками, и каждый раз огненный разряд сшибал с ног кого-нибудь из дружинников.
Ильин нервно облизал пересохшие губы и бросил быстрый взгляд вокруг: на лицах окружавших застыл суеверный ужас, смешанный с восторгом. И тут же послышались истерические вопли, плач, ропот.
А со стороны прибрежных изб — оттуда, где шла трапеза дружинников, мчалась целая орава. Лезвия мечей посылали багровые блики, отражая последние закатные лучи солнца. «Это конец», — понял Ильин. С внезапным исступлением подумал: «За что? Почему? Я не хочу!» Абсурдность происходящего, полная безвыходность ситуации с такой беспощадной ясностью предстали перед ним, что он застонал с отчаянием зверя, угодившего в капкан. Инстинктивно бросил взгляд назад, туда, где проходил тын, ограждавший поселок. И в то же мгновение плетеная изгородь развалилась на огромные рваные куски, словно вспоротая неведомым орудием. Ильин испуганно перевел взгляд в другую сторону — и там тын разлетелся как солома.
— Бежим! — что есть мочи крикнул он, поворачиваясь назад.
И увидел: Овцын размахивает ножнами, сорванными с пояса лежащего дружинника, и голубые стрелы срываются с металлической плоскости, уносясь в сторону надвигающихся воинов. У всех троих — коллежского секретаря, княжны и Ивана — волосы вздыбились и сыпали искрами. То и дело из глаз Бестужевой били огненные разряды.
Услышав вопль Ильина, они разом подались к нему, а в следующее мгновение увидели, что произошло с изгородью. Там и сям с земли поднимались пленники, кое-кто уже успел пересечь линию, по которой только что проходил тын.
— В лес! — призывно махнув руками, Ильин побежал, перепрыгивая через тела людей, в страхе распростершихся на земле.
Только преодолев низменную луговину, он оглянулся. В огромную брешь, образовавшуюся в изгороди, изливался густой поток людей. Впереди толпы мелькали красный кафтан и белая блузка. Среди бегущих Ильин узнал и Святовида.
Когда достигли опушки дремучего бора, под сенью разлапистых елей уже залегла тьма. Перекликаясь, быстро собрались на прогалине все четверо. С минуту молчали, переводя дыхание. И вдруг Бестужева неожиданно залилась веселым смехом. Кое-как справившись с ним, сказала:
— А вы, Иван Анисимович, прямо как Илья Пророк молнии метали… Виктор Михалыч, объясните ради бога, что произошло. Я умру от любопытства.
Ильин улыбнулся и только хотел сказать в ответ что-то шутливо-ободряющее, как из-за густых еловых лап, нависших над полянкой, выглянула обритая голова Святовида. Волхв с минуту настороженно смотрел на четверку недавних узников, затем медленно вышел из своего укрытия.
Глава II
Торпеда времени
I
Ильин проснулся под монотонную дробь дождя по берестяной крыше. Было слышно, как хлещут струи по лужам. Порой казалось, что за стенами избы кто-то ходит, с трудом вытаскивая из хляби увязающие ноги — это ветер обрушивал с листвы накопившуюся влагу.
Равномерное дыхание спящих, доносившееся со всех сторон, свидетельствовало о том, что час еще ранний. Да и крохотные окошки, затянутые рыбьим пузырем, совсем не пропускали света. Но сон окончательно отлетел, и, повертевшись с полчаса, филолог решил выйти наружу подышать ночной свежестью.
Под берестяным навесом, где сушились сети, стоял толстый чурбан — его Ильин заприметил еще днем и теперь, в полной темноте, отыскал без труда. Проведя ладонью по теплому, слегка шершавому срезу дерева, он ощутил легкую дрожь, словно от неожиданного соприкосновения с живым существом.
Со времени Перехода — так называл про себя Ильин происшедшее перемещение во времени — минуло больше двух месяцев. И все-таки тот первый день в одиннадцатом столетии, который едва не стал последним для всех четверых пришельцев из будущего, до сих пор помнился в мельчайших подробностях. А вот недели, последовавшие за ним, гораздо хуже удержались в памяти, теперь Ильин мог и спутать очередность событий, кое-что и вовсе забылось. Быть может, потому, что жизнь в лесном урочище, где нашли приют беглецы, текла однообразно, по контрасту с днем Перехода — даже сонно.
Это было время знакомства — с веком, с его обитателями, друг с другом. Все-таки, что ни говори, а первые их беседы в подземелье, а затем в колонне пленников дали только самое общее представление о каждом из них. Настоящее сближение, подлинное взаимопонимание пришли позднее, когда они поведали о своей жизни, о своем мире, не забывая и бытовых мелочей…
Еще в ту первую ночь, когда пробирались через дебри со Святовидом и его людьми, четверка пришла к первому коллективному соглашению — не открывать никому тайны своего появления в этом мире, не рассказывать об известных им событиях будущего, не вмешиваться в происходящее. Поначалу Ильину казалось: его товарищи так и не возьмут в толк, что всякое воздействие на ход событий прошлого чревато изменением будущего, что любое неосторожное деяние может привести к непоправимому — мир изменится настолько, что в нем не окажется места ни путешественникам во времени, ни их родственникам. На выручку пришла литература — «И грянул гром» Брэдбери; пересказанный филологом рассказ произвел угнетающее впечатление даже на самонадеянного Овцына.
— Подумать только! Раздавил бабочку — и начальство поменялось! Вчуже оторопь берет…
— Мы тут, я чай, одних комаров больше тыщи убили, — потерянно сказал Ивашка. — Что ж теперь будет-то?..
Ильин понял, что переборщил, и принялся успокаивать спутников:
— Но ведь то вымысел писателя. Суть этого иносказания — ничего не трогай в прошлом, старайся оставлять как можно меньше следов.
Когда с грехом пополам все же уговорились воздерживаться от участия в происходящих событиях, филолог стал обдумывать, каким образом свести к минимуму то отрицательное воздействие, которое они успели оказать на историческую среду — так он решил называть окружающую действительность. Прежде всего нужно было пресечь распространение сведений о том, что они пришельцы из будущего. Он досадовал на себя за проявленную неосмотрительность, когда в ходе первой беседы со Святовидом заявил, что явился из иного времени. Улучив минуту, когда старец оказался один, филолог пристроился шагать рядом и высказал свою просьбу о сохранении тайны. Волхв долго молчал, затем величаво кивнул.
— Нем буду. От злыя смерти мя избавил еси, человече, даждь ти Перун благо…
Дождь стихал. Во тьме слышалось легкое шуршание капель по листьям, по берестяному навесу, под которым укрылся Ильин. Когда он выглянул наружу, ему показалось, что в вышине кое-где помаргивают звезды. Значит, тучи разносит ветром, и к утру может выглянуть солнце. Как надоел этот пасмурный август!..
В первые дни после Перехода Ильин еще включал своего внутреннего переводчика, когда приходилось вести разговоры с аборигенами одиннадцатого века. Но теперь он совершенно не нуждался в посреднике — речь его собеседников казалась ему настолько же будничной, как и «треп» коллег по институту каких-то три месяца назад. Иногда он ловил себя на употреблении древнеславянских грамматических форм, но это случалось все реже, видимо, период адаптации заканчивался, и вскоре он вообще не сможет оценивать свой словарь как бы со стороны. Да и в отношении других участников Перехода он постепенно утрачивал способность к отстранению.
Сближение между четверкой привело к тому, что уже на второй неделе их знакомства они приняли предложение Ильина перейти на ты и звать друг друга по имени. Только Овцын поначалу упирался, но пример генеральской дочери, с восторгом принявшей демократическую манеру общения, все же убедил его, что впадать в амбицию не имеет смысла, что это только усилит насмешливо-пренебрежительное отношение княжны. Став просто Василием, коллежский секретарь почти оставил свои барские замашки, оказалось, он весьма добродушный молодой человек, в меру легкомысленный, как и подобает светскому сыну галантной елизаветинской эпохи.
