После вепсской бани, когда Виктор осознал, что его отношение к Анне не укладывается в определение «влечение», «симпатия», он стал приглядывать за собой, даже придумал термин — «давать окорот», — коим определил своему внутреннему цензору задачу: следить за тем, чтобы «нечаянные» встречи с княжной случались пореже. Проанализировав свое поведение за все дни вынужденного сидения в дебрях, он со стыдом осознал, что постоянно оказывался рядом с ней, начинал беспокойно отыскивать ее взглядом, если она исчезала из поля зрения. Как ребенок, инстинктивно следующий за матерью, куда бы она ни шла, так и он неизменно торчал возле Анны.
      «Фу черт, у Василия, должно быть, сердце кровью обливалось, когда я…» — ему даже в мыслях не хотелось называть своим именем эту мальчишескую влюбленность. «Все, наступаю на горло собственной песне! Надо друг за друга держаться… Это в своем веке я мог сказать: нам с Анной направо, тебе налево, адью…»
      Но, приняв твердое решение задушить неожиданно разгоревшуюся страсть, Виктор обрек себя на ежечасные муки. Постоянно борясь с желанием увидеть княжну, услышать ее голос, он становился все более раздражительным. Давая окорот себе, он одновременно портил жизнь окружающим. Заводясь из-за каких-то мелочей, пикировался с Овцыным, ядовито подтрунивал над Ивашкой, да и самому предмету его обожания доставалось на орехи.
      Он видел, что Анна в недоумении от происшедшей с ним перемены. Глаза ее часто наполнялись слезами, и тогда он готов был на колени повалиться перед ней, все рассказать, молить о прощении.
      Собственно говоря, будь Анна его современницей, он не затруднился бы перевести их отношения в «практическую плоскость» (так выражался его приятель Ковригин, большой спец по дамской части). Даже если бы дело происходило теперь, в этом далеком столетии, он не сомневался, что со своей соседкой по эпохе сумел бы устроить все так, что никто ничего не приметил бы. Но потрясающая способность к маскировке, выработанная дочерьми века эмансипации, века коммунальных квартир и всеобщей женской занятости, была явно чужда княжне. Любую мысль, любое душевное движение можно было прочесть на ее лице еще до того, как она успевала выразить их в словах.
      Больше всего мучило Виктора то, что Анна и сама неравнодушна к нему об этом свидетельствовало восторженное внимание, с каким она выслушивала всякий его рассказ о своем времени, это проявлялось и в переимчивости к его излюбленным словечкам, и в том, как она на мгновение замирала, встречаясь с ним взглядом.
      И все же Ильин держался — один мучительный день сменялся другим, пытка растянулась на долгие недели, на бесконечные месяцы. Но весеннее солнце, голубые веселые небеса, неумолчная капель превратили его жизнь в изощренную казнь. Это злодейская весна не давала ему спать по ночам, она заставляла его часами бесцельно бродить вдоль Волхова, уходить за несколько верст от города и блуждать по проталинам, расцвеченным редкими подснежниками.
      В один из таких апрельских дней он вернулся под вечер с букетом нежно-голубых цветов. Когда он устанавливал их в кувшин, стоявший на столе гостиной, в комнату вошла княжна.
      — Чудо какое! — всплеснула руками Анна.
      — Это тебе, — вырвалось у Ильина.
      Она подошла к нему так близко, что он услышал пряно-волнующий аромат ее кожи. Дыхание у него перехватило, он судорожно глотнул и вдруг ткнулся лицом в ее волосы.
      — Не могу больше, Анютка…
      — Т-ты что?.. — начала она и, тут же все поняв, робко провела холодными пальчиками по его щеке.
      — Я всех измучил… Я люблю тебя…
      Эти слова дались ему с таким трудом, что он почувствовал себя совершенно без сил. Обхватив Анну за плечи, Виктор едва ощутимо коснулся губами ее виска.
      — Витя, я очень счастлива, — просто сказала она. — Я буду любить тебя до конца жизни, я давно уже решила.
      И, чуть отстранившись, обезоруживающе засмеялась. Ильин почувствовал, что огромная тяжесть, давившая его все эти месяцы, разом растаяла, улетучилась. Не помня себя, он принялся жадно целовать ладони княжны, шею, губы, волосы.
      Они сели к столу, сплетя пальцы рук, и долго смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Наконец чувство реальности вернулось к Ильину, и он с жалкой улыбкой заговорил:
      — Это так здорово… Теперь мне будет легко, я буду добрым со всеми, я буду выполнять любые ваши прихоти… Но знаешь… пусть только мы знаем… это будет тайна для всех…
      — Мне трудно скрывать, я не люблю этого, — Анна сдвинула брови.
      — Ну пойми, любимый ты мой человечишко, мы обязаны найти выход отсюда. Все вместе. Нельзя бросать Василия. Это же чужой век, мы все ищем дорогу домой…
      — Все, я поняла… Я постараюсь. — В глазах ее заблестели слезы.
      — Ну ради бога, не надо… — и Виктор с новой страстью принялся целовать ее в глаза, в лоб, в губы…
      Анна взъерошила ему волосы и с неожиданной веселостью спросила:
      — Ты, наверное, был большим повесой?
      — То есть? — трезвея, отозвался Виктор.
      — Я уверена, ты многим вскружил головы. Ну же, признавайся…
      — M-м, некоторым я нравился… Но не пойму, почему ты…
      — Знаешь, я всегда была уверена, что влюблюсь в донжуана… — Она потупила взгляд, словно рассказывала нечто запретное. — В этом есть что-то волнующее: мужчина, перед которым не может устоять ни одна женщина. Когда я думаю об этом, у меня ноги становятся ватными и в глазах все плывет. Так бывало, когда стоишь на Невском и смотришь, как мимо идет эскадрон кавалергардов. Когда видишь эти мощные бедра, обтянутые голубым сукном, эти палаши на золотой тесьме, эти каски, эти лица, как из бронзы отлитые. И этот грохот копыт — как рок, как судьба сама. Однажды я в обморок упала от восторга.
      — Ты настоящая женщина! — с восхищением сказал Ильин.

      Ильин проснулся в неясной тревоге. Мучительно зевая, прошел на двор, поплескал себе на руки и на лицо из глиняного умывальника, подвешенного у крыльца. Сделал несколько упражнений, чтобы разогнать кровь. И вдруг вспомнил разговор за ужином — ведь сегодня пятнадцатое июня! Целый год его жизни прошел в далеком чужом веке. Зачем он здесь? Кончится ли когда-нибудь заточение в прошлом?
      Упав на траву, Виктор стал машинально отжиматься, не сознавая, что делает. Что-то на него нашло — он действовал как сомнамбула. Лишь доведя себя до изнеможения, пришел в себя.
      И сразу же ощутил какое-то беспокойство. В окружающем мире происходило нечто необычайное. Переведя дыхание, Ильин прислушался — откуда-то волнами несся странный гул.
      Постояв так с минуту, Виктор поднялся на высокое крыльцо, стал осматривать окрестность. Но на прилегавших улицах все было спокойно. Вдруг из дальнего переулка выбежали несколько мальчишек и со всех ног помчались по бревенчатой мостовой.
      — Эй! — крикнул Ильин. — Что за замятня?
      — У Ярославова дворища кричат. Князь варягов привел. Они как рано поутру в город вошли, так питейные лабазы разбивать стали.
      Ильин вернулся в дом, стал поспешно натягивать штаны, камизу. В тот момент, когда он щелкнул застежкой плаща на плече, в отворенную дверь заглянул Овцын.
      — Уже готов? Подожди немного, я тоже сейчас оденусь.
      — Со мной хочешь идти?
      — Да. Я слышал, как ты мальцов расспрашивал.
      Ильин снова появился на крыльце. Прошло всего несколько минут, а крики явно стали слышнее. Видимо, наемники двигались в его сторону. «Неужели прознать успели, что в гостином дворе романея есть?» — с беспокойством подумал Ильин. Только неделю назад пришел караван судов с Готланда, целый день тогда возчики перегружали с ладей бочки с французским вином и доставляли на склады Готского двора. Весь город, конечно, сразу узнал о том, какой товар получили немцы. Вездесущая голка — новгородская чернь — тучей облепила пристань в надежде поживиться. Кто-то из оборванцев изловчился подставить подножку грузчику, тот уронил бочку на камни, из пробоины ударила темно-красная струя. В начавшейся свалке из-за романеи одному выдавили глаз, другому выдрали полбороды, а разбитых носов и не считал никто.
      На крыльце появился Овцын.
      — Идем?
      — Ты знаешь, — сказал Ильин. — Я подумал и решил, что нам лучше не уходить отсюда. Слышишь, какой рев? По-моему, сюда направляются. Понимаешь, есть кому подсказать варягам, что здесь романея… Под шумок очень многие не прочь поживиться.
      — Ах, быдло проклятое! Видал я, как они на бочку тогда кинулись. За пригоршню вина готовы удушить друг друга… Что ж, надо подготовиться к встрече гостей.
      Овцын скрылся в своей горнице и через полминуты вернулся, неся два коротких меча в ножнах.
      — Надень. Может пригодиться.
      — Что ты, — сказал Ильин. — Я оружия в жизни в руках не держал. Еще порежусь.
      — А как же ты, если…
      — Я каратэ два года занимался… Сейчас объясню. Это вид борьбы или, по-другому сказать, система обороны и нападения без оружия. Почти без оружия.
      — Кулачный бой?
      — И кулачный тоже. Но бьют больше ногами. Двумя короткими палками, связанными между собой, — нанчаками.
      Овцын пожал плечами и сказал:
      — Не знаю, как ты палками против вот такого лезвия собираешься отбиваться. А я, грешным делом, люблю помахаться. Меня ведь за дуэль из Петербурга выдворили — с гвардейским одним на шпагах схватились, я его и пощекотал по животу…
      — Так ты хороший фехтовальщик?
      Овцын самодовольно кивнул.
      — Увидишь, коли гости незваные пожалуют. Досадно только, что нет шпаги моей любимой или эспадрона. Такими вот штуками не приходилось рубиться. Ну да ничего, бог не выдаст, свинья не съест.
      — Знаешь что, купцы еще спят, по-видимому, — что-то никто на дворе не появлялся. Иди буди всех — Густавсона, Вельде, Фишера. А я, пожалуй, собственным вооружением займусь.
      В горнице Ильина стояло несколько массивных дубовых табуретов. Один из них Виктор и решил приспособить для целей самообороны. Отпилив две толстых ножки, он спустился в нижний этаж, где находилась поварня.
      Под толстым слоем пепла рдели угли. Зарыв в них кочергу, Ильин подождал, пока она раскалится как следует, и принялся прожигать дыру в ножке табурета.
      За этим занятием его и застала Анна. Лицо ее было заспанным и в то же время встревоженным.
      — Что за беготня на дворе? Немцы латы понадевали, мечами подпоясались. Да и в городе непонятное что-то творится…
      — Варяги пришли. Помнишь, в апреле Ярослав за море уходил? Теперь вот нашел себе защиту против отца…
      — А чем кончится дело?
      — Я в подробностях не помню, но, кажется, варяги немало дров здесь наломают и князя с горожанами основательно поссорят. Правда, Владимир ровно через месяц умрет, и его карательная акция не состоится.
      — Вовремя. Иначе не стать бы нашему князю Ярославом Мудрым. Так ведь?
      — Выходит, что так.
      — А что это ты мастеришь?
      — Нанчаку. Помнишь, я тебе рассказывал, что занимался каратэ. У нас одно время бум был — каждый, кто немного нахватался, открывал свою школу, становился сенсеем, то есть учителем. Врали друг другу: у меня черный пояс, у меня желтый или еще какой-нибудь — это знаки той или иной степени мастерства. Я тоже моде поддался, почти год ходил на занятия к какому-то жучку, который на этом деньги делал. Но польза, конечно, была определенная немножко в форму пришел, ловкость появилась. Да и постоять за себя смогу хоть и нет никакого пояса, все-таки десяток приемов я освоил.
      — Слушай, к чему это все? Если они нападут, мы ведь их так проучить можем, — она рассмеялась. — Помню физиономию того малого, который ко мне интерес возымел, ну тогда, в первый день… Помню, как он вопил словно оглашенный: ве-едьма!
      — Анюта, ты что, забылась? — строго сказал Ильин. — Ведь сговорились же: ни в коем случае свои способности не демонстрировать. Да нас тут живо за чародеев сочтут, дай тогда бог ноги. Хочешь, чтобы все наши усилия насмарку пошли: вживались, вживались в эпоху, и нате — высунули ослиные уши.
      — Ну прости, я позабыла. — Анна беспечно пожала плечами.
      — Можно, я посмотрю, как вы будете драться?
      — Только в щелку, — улыбнулся Ильин и сразу посерьезнел. — Не выходи из горницы, иначе варягам трудно будет удержаться от желания познакомиться с тобой поближе.
      — Ты считаешь меня такой неотразимой? — Анна с головой закуталась в голубую накидку и прошлась перед Виктором, покачивая бедрами.
      Он не выдержал, вскочил и принялся беспорядочно целовать ее в глаза, в лоб, в подбородок, в губы.
      По ступеням крыльца затопали чьи-то ноги. Ильин как ужаленный отскочил от княжны и с размаху сел на табурет. Но вошедший в поварню Овцын, похоже, почувствовал что-то. Насупясь сказал:
      — Бонжур, Аня. А я к тебе стучал, предупредить хотел…
      — Ах, здравствуй, милый Вася! — с наигранной радостью воскликнула княжна.
      Влюбленные слепы, полутонов не разумеют. Овцын принял ее слова за чистую монету и расплылся в улыбке. И остался молча стоить у дверей, блаженно глядя на Анну.
      Она грациозно не обошла — обогнула его и выбежала наружу. Василий проводил ее глазами и, снова помрачнев, обратился к Виктору:
      — В конце улицы уже толпа показалась, на дворы гостей ломятся, кричат, мечами ограды секут.
      — Много их, варягов?
      — Не столько варягов, сколько голытьбы — на богатые дома наводят, так, по крайней мере, купец один говорит — только что к нам защиты пришел искать со всем семейством.
      Ильин пропустил прочную бечевку в отверстия, прожженные в ножках табурета, и связал ее прочным морским узлом. Несколько раз взмахнул нанчакой, крутанул перед собой, перекинул за спиной из одной руки в другую и еще раз проделал те же самые операции.
      — Недурно, — похвалил Овцын. — К тебе и с мечом не подступишься.
      — Помни об уговоре — молниями не швыряться, — сказал Ильин.
      На дворе слышались возбужденные голоса, по ступеням затопало множество ног. В двери возникло несколько круглых физиономий.
      — Господин Шмальгаузен, — по-немецки закричал один из купцов. — Они уже совсем близко. Мы боимся этих варваров, может быть, лучше выкатить им несколько бочек вина?
      — Знаете, русские говорят: дашь палец, откусят руку. Надо показать свою силу, — заявил Виктор.
      Его поддержал Овцын:
      — Если они почувствуют, что мы их боимся, то завтра придут за новой данью. А в результате вообще весь Готский двор разграбят.
      — Придется драться, — вздохнул немец.
      Через несколько минут ворота уже трещали от натиска толпы. Викинги, белобрысые, рыжие молодцы в кольчугах, размахивая мечами и боевыми топорами, вопили на своем — весьма похожем на немецкое — наречии:
      — Эй, жирные каплуны, лучше подобру откройте!
      Голка — чумазые плечистые оборванцы — восторженно выкрикивали изощренные ругательства.
      Овцын не вытерпел и яростно крикнул по-русски:
      — Эй вы, быдло пьяное! Я вам языки-то позавяжу!
      Взрыв яростной брани покрыл его слова. Чернь всей массой бросилась на ворота. Толстенные плахи затрещали, но первый натиск выдержали.
      Овцын в несколько прыжков достиг ограды и обнажил меч. Рядом с ним встали несколько немецких купцов и их приказчиков. И когда створки ворот все же распахнулись от напора, викинги вынуждены были остановиться — они не могли ринуться во двор кучей, а только по пять-шесть человек в ряд.
      Угрожающе взмахнув широким мечом, кряжистый детина с клокастой рыжей бородой рыкнул:
      — Я Сигурд Волчий Хвост! Слышали, что бывает с теми, кто противится мне? Прочь с дороги!
      Овцын выступил вперед и с презрением сказал по-немецки, чеканя слова, чтобы его поняли варяги:
      — Если не хочешь, бродяга, чтобы я укоротил твой хвост до размеров свинячьего, проваливай отсюда.
      Дикий вопль вырвался из обросшей рыжими кудрями глотки Сигурда, и он рубанул мечом по тому месту, где за мгновение до того стоял Овцын. Но Василий уже с непостижимой быстротой отскочил в сторону и, выставив перед собой меч, парировал новый удар варяга.
      Несколькими изящными обманными движениями Овцын заставил Волчьего Хвоста яростно рубить воздух, а потом неожиданно выбил меч из его рук. В ту же секунду на него бросилось сразу несколько викингов, но Василий легко доказал, что семь веков искусство фехтования не стояло на месте.
      Воодушевленные его примером немцы отчаянно размахивали мечами, причем Ильин отметил, что купцы тоже не робкого десятка, да и с оружием им явно уже приходилось иметь дело.
      И все же силы были явно неравны. Мало-помалу защитники двора отступали, а в ворота вливались все новые подкрепления для нападавших. Ильин понял, что пришло время вмешаться — тем более что среди варягов появилось несколько малых с боевыми топорами, которые того и гляди могли достать кого-нибудь из фехтовальщиков.
      Выкрикнув что-то нечленораздельное, Виктор бросился в гущу схватки и с размаху ударил ногой в грудь белобрысого обладателя секиры. Тот рухнул на колени, выронил топор и зашелся в кашле.
      Ильин подпрыгнул и достал кончиком носка подбородок другого воителя. Тот отлетел метра на три и сел на траву, свесив голову набок.
      Кто-то предупреждающе ахнул за спиной Виктора. Мгновенно повернув голову, он увидел занесенный над ним меч. Выхватив из-под мышки нанчаку, Ильин перепоясал ею руку нападавшего. Тот охнул, выронив оружие, и волчком закрутился на траве.
      Появились первые раненые. Дородному купцу с Готланда отсекли пятерню вместе с мечом. Рослый викинг рухнул от удара, пришедшегося точно между кованых пластин, нашитых на кожаный панцирь. Пронзительно закричал другой гость из-за моря, когда увидел собственное ухо, отлетевшее под ноги сражающихся.
      Пролитая кровь еще больше ожесточила противников, и теперь они рубились без всякого намека на показное удальство. Зверские покрытые пылью лица, изборожденные струйками пота. Налитые кровью глаза. Закушенные губы. Глухие проклятия.
      Защитники Готского двора отходили в сторону жилых домов, а просочившаяся в ворота голка уже суетилась возле каменных амбаров. Увидев это, Ильин подумал, что любителям даровой выпивки придется немало попотеть, прежде чем они смогут сбить полупудовые замки с кованых дверей. И в ту же минуту ряды нападавших дрогнули и смешались. Оборванцы, заполошно крича, заметались между оградой и викингами, выстроившимися полукругом в боевой порядок. За воротами происходила какая-то свалка, сверкали лезвия мечей, ритмично поднимались и опускались цепы и грабли.
      Ситуация вскоре прояснилась. Оказалось, что гости суконной сотни, на которых обрушилась первая волна варяжских бесчинств, успели оправиться от растерянности, собрались всей улицей и ринулись на толпу, бушевавшую на Готском дворе.
      Очутившись между молотом и наковальней, викинги не поддались панике. Быстро перегруппировавшись, они заняли круговую оборону. Защищенные кольчугами и панцирями, ощетинившиеся широкими мечами, топорами и бердышами, они были почти неуязвимы для коротких купеческих мечей. А цепы и грабли они во мгновение ока рассекали пополам, да еще глушили их обладателей, повернув лезвия мечей плашмя — этим они явно хотели показать свое презрение к мужичью, недостойному смерти воинов.
      Зато озверевшие гости и их челядь с остервенением преследовали чернь, рассыпавшуюся по двору, в рубили ее в капусту. В конце концов именно оборванцев они считали виновниками своих бед — варяги, те профессиональные разбойники, с них и спрос другой…
      Так рассуждали они уже после побоища, когда викинги, сумевшие прорубить себе дорогу в толпе, отступили к Ярославову дворищу, потеряв всего несколько человек. А вот несчастная голка поплатилась десятками жизней, все пространство, обнесенное частоколом, было усеяно трупами.
      Убитых хватали за ноги и без всякого почтения тащили к мосту через Волхов, а там швыряли в реку. Ильин попытался вмешаться, но на него взъярились:
      — Ну ты, немча окаянная, не суй нос куда не след! Итак от вас один убыток.
      Виктор ушел в дом, чтобы не видеть безобразных сцен. Анна, слышавшая его разговор с новгородцами, встретила его у двери горницы.
      — Это ужас какой-то. Такая нецивилизованность!
      Овцын, сидевший на лавке в растерзанной камизе, невесело усмехнулся:
      — Экие вы, сударыня, утонченные. Да их, забулдыг, всех таким манером пересечь надобно. Ведь, помилуйте, проходу нет порядочному человеку. А на вече что творится — одних этих горланов и слышно. Кто им больше вина выставит, за того и кричат.
      — Я знаю твое враждебное отношение к демократии, — дернув плечом, сказала княжна. — Но ты просто отсталый человек, разве можно сравнивать абсолютную монархию, при которой ты жил…
      — Послушай, Анюта, — вмешался Ильин. — Давай не будем путать божий дар с яичницей. Я тоже не в восторге от этой мясорубки, но все же не стал бы видеть во всем этом… как бы точнее сказать… проявление классовой борьбы. В мои школьные и студенческие годы, кстати сказать, учебники истории не столько о династических переворотах и войнах, сколько о таких вот народных волнениях поминали. Один мой приятель по университету диссертацию о классовой борьбе в Новгородской республике защитил. Притащить бы его сюда… Купцы — это класс, ничего не скажешь. А эти-то, как Василий их именует, забулдыги? Да они в любое время неистребимы.
      Грудь Анны учащенно вздымалась, пока она слушала Ильина. Взгляд обжигал презрением.
      — Да ты!.. Я слов не нахожу. Ты, может быть, и великих народных вождей Разина и Пугачева в забулдыги зачислишь? Откуда в тебе эта барская спесь? Да ты знаешь, что наш долг перед мужиком…
      — Разина и Пугачева я не видел, — отрезал Ильин. — Поэтому судить о них не берусь. А тебе советую Пушкина почитать — «Историю Пугачевского бунта».
      — И не подумаю! — Ноздри княжны раздувались, на щеках выступил румянец. — Что он мог дельного написать, этот вертопрах, который дамские ножки воспевал?!
      — Не самый низменный предмет для поэта, — с подчеркнутым спокойствием сказал Ильин.
      — Ты просто… просто… — Анна сузила глаза, сжала кулаки и топнула ногой. — Таких, как ты, нужно…
      — Уже пробовали, — добродушно кивнул Ильин. — Многие перевоспитались, другие… не выдержали.

      Через несколько дней после побоища на Готском дворе произошло еще одно столкновение с варягами. На этот раз новгородские лучшие люди загодя подготовились к встрече незваных гостей. Когда продолжавшие пьянствовать и куражиться наемники в очередной раз двинулись по улицам, ломая амбары и преследуя женщин и девок, вооруженные купцы, ремесленники и только что вернувшиеся из похода на Печору ушкуйники подстерегли их на усадьбе богатого гостя Парамона.
      Привыкшие биться с торговым людом, мало искушенным в ратном деле, викинги впервые столкнулись на этот раз с силой, равной себе. Молодцы в кольчугах, с бердышами и длинными тяжелыми мечами обрушились на них неудержимой лавиной. Пришлось наемникам посылать за подмогой.
      На травянистом берегу Волхова полегла в этот день половина варяжской дружины. Перепуганный Ярослав укрылся с остатками своего воинства в подгородном селе Ракомо. Новгородцы, впрочем, не преследовали викингов. Целыми днями во всех пяти концах — Неревском, Загородском, Гончарском, Плотницком и Славенском — шумели вечевые сходы.
      Иноземные гости тоже часами обсуждали городские новости — от дальнейшего развития событий зависела не только судьба их товаров, но, может быть, и сама жизнь.
      Огромный неповоротливый Конрад Фишер, богатый купец с Готланда, пригласил Иоганна Шмальгаузена с его дочерью и приказчиком на обеденную трапезу. Героев битвы с варягами наперебой звали к себе все гости Готского двора — общее мнение было таково, что именно благодаря им удалось отстоять амбары до прихода подмоги.
      — Горожане никак не могут решить, изгнать им князя или помириться с ним, — говорил Конрад, подводя гостей к широкой лавке, на которой прислужники расставляли серебряные тазы, наполненные водой с благовонными травами.
      С удовольствием вымыв руки и лицо душистым настоем, Ильин утерся белой салфеткой и бросил ее на руки слуге.
      Патер Карл, служивший в небольшой церкви Готского двора, прочел молитву Benedicite и благословил трапезу.
      Когда приглашенные уселись за стол, заняла свои места и семья хозяина дома. Сам Фишер опустился в широкое кресло с резными подлокотниками и кивком головы приказал подавать блюда.
      На белой скатерти, уставленной различными украшениями — статуэтками, вазами, резными замками и соборами, — появились серебряные миски с ушками, по одной на двух участников трапезы. Каждому было подано по толстому ломтю хлеба, накрытому пластиной мяса.
      Конрад достал из шкафчика, стоявшего рядом с хозяйским креслом, окованный золотом рог единорога и сунул его в похлебку. Поднял высоко над столом, чтобы показать гостям. Все знали: если бы в пище содержалась хотя бы капля отравы, рог начал бы кровоточить. Но этого не произошло, и участники трапезы дружно заработали ложками, по временам отрезая ножами куски мяса и отправляя их в рот.
      По знаку Конрада слуги наполнили кубки романеей. Фишер достал из своего подручного шкафчика золотое лангье — подставку для хранения змеиных зубов и капнул на нее вином. Опять продемонстрировал сотрапезникам полную безвредность питья — ни один из зубов не начал кровоточить.
      — Мы пьем это вино благодаря доблести господина Шмальгаузена и его верного помощника Вольфганга, — провозгласил Конрад и одним махом осушил кубок.
      «Это было великолепно, господин Шмальгаузен! Задали перцу нехристям!» восторженные возгласы наполнили пиршественную залу.
      Виктор польщенно раскланялся направо и налево, приложив левую руку к сердцу. Посмотрел на Овцына и улыбнулся — лицо Василия выражало крайнюю степень самодовольства.
      Вино развязало языки, и чинность трапезы была нарушена. В разных концах стола начались дебаты о последних городских событиях. Ильин напомнил хозяину о сказанной им фразе:
      — Так вы, господин Фишер, считаете, что споры идут в основном из-за будущей судьбы князя? По-моему, и так все ясно — ненависть к нему стала всеобщей.
      — В том-то и дело, что чувства людей говорят одно, а трезвый расчет другое… О, этот Ярослав далеко пойдет. Он не зря решил в прошлом году не платить ежегодную десятину своему отцу. Тем самым он привязал к себе новгородцев.
      — Поясните вашу мысль, — попросил Ильин.
      — Раз с них перестали собирать эту дань в пользу Киева, они волей-неволей должны поддержать Ярослава. Ему нужна военная сила, он хочет завладеть троном.
      — Отчего вы так думаете? Разве он может быть уверен, что ему удастся свалить отца?
      — Я полагаю, этот Ярослав выдающийся интриган. Он ничего не начнет делать без предварительного обдумывания. Ход его рассуждений я представляю себе так: новгородцы поддержат меня, так как в случае победы могут требовать от меня привилегированного положения для своего города. Если же отступятся от меня, будут снова платить дань Киеву.
      — А, вы хотите сказать, он просто развращает их этой подачкой?
      — Именно это я имею в виду.
      Ильин проникся уважением к аналитическим способностям купца. Не ведая и сотой доли того, что знал Виктор, он верно определял мотивы поступков Ярослава. Однако некоторые моменты в цепи рассуждений Фишера казались ему малоубедительными.
      — Если принять вашу точку зрения полностью, то придется предположить: отказываясь платить десятину, Ярослав знал, что великий князь заболеет и не сможет пойти на него войной.
      — А я допускаю, что сама эта болезнь была предусмотрена нашим князем, и Конрад хитро сощурился.
      — То есть?.. То есть он каким-то образом ее вызвал? И зная наперед, что случится, решил одним ударом обеспечить себе военную поддержку со стороны новгородцев?
      Конрад закивал и расхохотался, потирая руки, словно сам все это так логично устроил.
      Ильин задумался. В словах немца определенно содержалось рациональное зерно. Но если Ярослав — отравитель собственного отца… Размышления его прервал вопрос Овцына.
      — А какой смысл ему убирать отца, он и так, говорят в здешнем народе, прямой преемник его. Святополк-то, старший, в темнице сидит вместе с женой. Сживет, говорят, его Владимир со света. И за что он на него так прогневался?..
      — Здесь Святополка «двуотцовщина» именуют, — с трудом выговорив русское слово, Конрад даже запыхтел от натуги. — Он ведь…
      — Да-да, мы это тоже слышали, — перебил Ильин. — Я боюсь, вы собьетесь с мысли. Продолжите, ради бога, о тех соображениях, по которым Ярослав может желать смерти отца.
      — Давайте поставим вопрос так почему в княжеской семье умирает сначала старший сын Вышеслав, затем второй сын Изяслав, после этого третьего по старшинству — Святополка — вместо того, чтобы назначить на княжение в Новгород, как положено преемнику великого князя, сажают в подземелье, а его законное место достается Ярославу. А вскоре сам великий князь заболевает… До сих пор нет никаких сведений об улучшении его состояния, а в этом возрасте…