Божок ничего не ответил на вопрос толмача, только беспокойно засучил ножками.
      — Порубить его, и только! — крикнули из толпы.
      Илья поднял руку:
      — Успеется с этим. Вели, князь, чтоб показал он, как на змеином языке говорит.
      — Пусть покажет, — усмехнулся Святополк.
      Толмач передал приказание. Сол снова посучил ножками и заложил в рот четыре пальца.
      Виктор, со все возрастающим изумлением наблюдавший за сценой, почти детально воспроизводившей содержание знаменитой былины об Илье Муромце и Соловье-разбойнике, поспешно толкнул Торира и знаком показал ему, что надо заткнуть уши. Викинг непонимающе пожал плечами и не последовал его примеру.
      Наблюдая за лицами окружающих, Ильин понял, что перестраховался, и отнял руки от ушей. Карлик свистел громко, пронзительно, но не настолько, чтобы, как говорилось в былине, "маковки на теремах покривились, а окошки в теремах рассыпались, а что есть людишек, все мертвы лежат".
      Посвист хазарина походил на некую мелодию, то возвышаясь, то понижаясь, она словно бы повествовала о чем-то тревожном. Когда Сол умолк, Святополк спросил у Ильи:
      — И что, в ихнем племени все так объясняются?
      — Как есть все, — ответил богатырь. — За десять верст друг друга слышат. Оттого-то и не давались в руки, что от любого войска уйти успевали Глеб-князь не раз дружину посылал тот волок очистить.
      — Благое дело ты исполнил, любезный Дружина! — сказал Святополк. Жалую тебя за это конем вороным из моей конюшни да шубой собольей. И на службу к себе милости прошу…
      — Исполать тебе, князь, за ласковое слово, — поклонился Муромец. Позволь и тебе подарок сделать для твоего зверинца.
      Он кивнул своим молодцам; те проворно соскочили с лошадей и, затолкав Сола в мешок, передали его княжеским гридням.
      После этого Илья достал из переметной сумы узкий блекло-синий лоскут, привязанный к обломанному древку. Растянув его на руках, показал толпе: на грязно-голубом поле было вышито извивающееся тело змеи.
      — А вот и знамя ихнее. Нету больше змеиного полка…
      И на этот раз ничего не вышло из замысла Ильина пробиться к Святополку. Слишком много просителей рвалось к князю, и дружина никого не допускала к нему. Даже дюжий Торир не смог преодолеть заслон.
      В последнем отчаянном усилии Ильину удалось привлечь к себе внимание Добрыни — старик тоже оказался в плотном кольце людей, желавших хотя бы прикоснуться к знаменитому воителю, слава о котором жила во все те десятилетия, пока он скрывался в дебрях от ищеек Владимира.
      Заметив машущего ему из толпы Ильина, волхв, видно, не сразу узнал его, так как равнодушно скользнул по нему взглядом. Но тут же снова воззрился на Виктора, Потом взмахнул плетью над головами толпы и направил коня прямо к тому месту, где стояли Ильин и Бычья Шея.
      — Ты здесь?!
      — Как я рад тебя видеть, Добрыня! Часто вспоминал тебя, глядя на твой дар, — с этими словами Ильин вытянул из-за пазухи шнурок с деревянным образком, на котором был вырезан поединок Змея и Всадника.
      Взгляд старика потеплел, он порывисто погладил Виктора по волосам и сказал:
      — Вот видишь, дождались мы светлого дня. Не зря я на Святополка надеялся…
      В толчее поговорить как следует не удалось. Условились, что Ильич придет вечером на двор боярина Путши, родича Добрыни — у него старый воин думал остановиться.
      IX
      Когда начало смеркаться, Виктор отправился в усадьбу Путши, находившуюся за городской стеной на Перевесище, неподалеку от берегового откоса, круто спускавшегося к Днепру.
      Торир а Ильин решил не брать с собой, так как опасался, что в ходе беседы с Добрыней могут быть задеты темы перемещения во времени и приспособления мигрантов к здешней исторической среде.
      В тереме боярина он сразу же попал за пиршественный стол. Добрыня объявил, что Виктор — его старый друг, и посадил справа от себя. Новому гостю тут же поднесли ковш ставленого меда, от которого, конечно, нельзя было отказаться.
      После этой огромной посудины хмельного Ильин почувствовал, что ноги стали словно чужими, да и язык стал плохо повиноваться. Добрыня обнял его за плечи и спросил:
      — Нравится тебе здесь?
      — Хорошо сидим, — кивнул Виктор.
      — Этот дом старине верен… Посмотри, ни одного чернявого за столом.
      Ильин оглядел пестрое собрание. Действительно, по лавкам сидели исключительно люди славянской и скандинавской внешности.
      — Греки да хазары двор Путши стороной обходят… Знают, не жалуют здесь змиевых слуг.
      — Скучал я по тебе, Добрыня, — сказал Ильин. — Не с кем часто поговорить было — никому ведь не откроешься. Только ты мою тайну знал…
      — Слушай! — Старик хлопнул себя по лбу. — Совсем забыл… Похоже, ты не один тут такой, твои трое не в счет; есть в Киеве переписчик книг, который тоже молниями швырялся. Рассказали мне о нем, когда я сюда из Мурома добирался…
      Хмель будто испарился. Сердце Виктора забухало как пудовый молот. Рокот тамбурина, смех, топанье плясунов — все потонуло в этом грохоте.
      — Что с тобой? — Голос Добрыни доносился словно сквозь толстую стену. Кровь в лицо ударила…
      — Ничего-ничего. Говори скорее… Ты понимаешь… Скорее…
      — Сейчас… Эй, молодец, позови-ка сюда Устроя Рваное Ухо.
      Вскоре к ним подошел, пошатываясь, дюжий детина с кудлатой головой, в богатом златотканом плаще с вышитыми оплечьями. Мочка левого уха у него была разорвана посередине — видимо, когда-то у него сорвали серьгу.
      — Чего тебе, Добрынюшка? — с хмельной улыбкой осведомился Устрой.
      — Расскажи другу моему про того грамотея, что кудеса вытворял. Нужен он ему позарез.
      — А-а, ничего проще нет. Живет он на Подоле, неподалеку от пристани. Спроси там — Григория-писца Любой мальчишка покажет…
      — Ты сам видел, как он?.. — Ильин замолчал, не зная, как определить сверхъестественные способности, проявленные предполагаемым мигрантом.
      — Не-е, друг мой видал. Случайно вышло будто бы Ехали они в Чернигов, да наскочили на них лихие люди, тогда этот Григорий и пуганул их молнией Аж кусты, сказывает, загорелись. Тем только и спаслись от татей…
      По кругу пошел еще ковш пенного меду. Ильин едва в руках удержал огромный сосуд — в него входило по меньшей мере ведро веселящего напитка. Теперь он с самым искренним удовольствием хватил изрядную дозу — было за что выпить.
      — Добрыня, ты мне такую услугу оказал…
      — Ну уж ты скажешь. Будто от этого жизнь зависит…
      При этих словах Ильина словно окатило холодной струей — ему стало стыдно смотреть в голубые глаза Добрыни. Он пришел сюда с единственной целью — попросить старика провести его и Торира к Святополку, а сам, позабыв о деле, пьет и веселится.
      — Я сразу хотел тебе сказать… Мне нужно увидеть князя Можешь помочь мне?
      — Ой, милый, у него в Вышгороде теперь такая суматоха! Со дня на день должны в поход выступить Ярослав-то с войском, по слухам, левым берегом Днепра идет…
      — Очень надо! Я и мой товарищ, тот, которого ты видел рядом со мной на площади…
      — Варяг?
      — Да. Мы оба должны увидеть Святополка и рассказать ему кое о чем… Извини, но я решил, что первым об этом должен узнать князь. Это касается судьбы великокняжеского стола, а может быть, и всей Руси…
      — Я не из тех, что суют нос в чужие тайны…
      — Добрыня, как только я поговорю со Святополком, то посвящу и тебя в свой секрет — если князь не будет возражать против распространения этой новости.
      — Ладно. Завтра поутру я буду в Вышгороде, увижусь с ним. Подходите сюда к паужину — тогда, если договорюсь, и поедем.
      Пир затянулся далеко за полночь, а уйти до его окончания хозяева никому не дозволяли.
      — Ежели кто на ногах удержаться сможет после моих медов — мне это в позор и поношение! — колотя ковшом по столу, уставленному блюдами с дичью и рыбой, седовласый гигант Путша зверски водил глазами по багровым лицам гостей. — Еще ковш пенника сюда! Да из той бочки, что семь годов стояла! Погляжу я тогда, каковы плясуны из вас, милы други!
      Только когда боярин добился своей цели — гости начали валиться с лавок, — сенным девкам велели постелить участникам трапезы.
      Когда Ильин подошел к городским воротам, небо на востоке густо поголубело. Получив монету, стражник втянул носом воздух и одобрительно заметил:
      — Видно, добрый медок пили — во как шибает. Поди, у Путши гулял, сердешный, — нам и то слышно было, каково весело у него…
      Еще не дойдя до переулка, где находился постоялый двор, Виктор увидел зарево, услышал крики. Прибавив шагу, он выскочил на перекресток, откуда было видно их временное пристанище, и остолбенел — горело именно там.
      Десятки людей бежали на пожар — кто с ведром, кто с топором. Подхваченный толпой, Виктор в считанные минуты достиг ограды постоялого двора. На его глазах пылающая крыша обрушилась внутрь сруба.
      — Подожгли! — вопил извозчик в перепачканной сажей рубахе, с обгорелыми бровями и бородой. — Двери кольями подбиты!
      — Со всех сторон разом запалили, — толковали столпившиеся вокруг мужики. — Никто не выскочил. Видно, задохлись в одночасье…
      Наконец, со страшным треском, далеко рассылая головни, обвалилась стена дома. Люди с ведрами бросились к соседним строениям, стали поливать их водой. На крышах тоже стояли караульщики, то и дело сбрасывали долетевшие с пожарища уголья.
      Ильин повернулся и медленно побрел неизвестно куда. В душе было пусто и холодно, в таком состояния он долго сидел на обрыве, глядя на разгорающуюся зарю, на таящуюся далеко внизу реку, полускрытую клочьями тумана, на лесное море, протянувшееся до окоема. Тысячеголосый птичий хор возносил к небесам гимн восходящему светилу, но едва из-за горизонта блеснул ослепительно алый край солнца, все смолкло, словно склонившись в немой молитве перед самим божеством.
      Виктор поднялся. Кругом было светло. Снизу, от Днепра, доносились голоса, от пристани отходили первые суда, казавшиеся отсюда опавшими листиками рябины. Под городской стеной, идиллически побрякивая колокольцами, брело стадо коров. И вдруг перед глазами Ильина возникло лицо Торира: "Самое лучшее, что может сделать викинг — это изловчиться запереть своих недругов в доме и поджечь его с четырех сторон…" И сразу же вслед за этим видением всплыло другое: ощеренный рот, длинная, изогнутая серпом борода-косица, меч, блещущий в полумраке.
      Как же это он позабыл, что собирался последить, не мелькнет ли где в толпе знакомая физиономия! Вчера, увлеченный толпой к Олегову кургану, он смотрел только на Святополка, на подъехавших богатырей…
      И тут же он сказал себе: стоп! Но ведь в конюшне сгорели все нападавшие… Нет, тот, с косицей, упал в боковом стойле, растянулся на куче навоза… Ильин даже не посмотрел потом в ту сторону… Неужели рыжебородый уцелел, сумел выскользнуть из охваченного огнем сарая вслед за ними?..
      Полдня Виктор ходил по городу, заглядывая во всевозможные харчевни и лавки, обошел все рынки и постоялые дворы. Но нигде не увидел викинга. В конце концов решил заглянуть в Десятинную церковь, там как раз должна была начаться дневная служба.
      Народу в храме оказалось немного. Ильин сразу охватил взглядом всех молящихся. Того, кого он искал, здесь не было. Виктор повернулся, чтобы идти, и вдруг замер, услышав знакомый голос, донесшийся со стороны алтаря.
      — Да воскреснет бог, и расточатся враги его, и да бегут от лица его ненавидящие его…
      Фигуру в черном облачении, склонившуюся над аналоем с псалтирью, заслоняли спины прихожан. Но вот чтец поднял голову, чтобы отвести волосы от лица, и Виктор узнал Ивашку.
      Едва дождавшись, пока старообрядец закончит чтение, Ильин пробрался к нему и знаками показал, что ему позарез необходимо поговорить с ним. Монах изобразил на лице сугубое недовольство, однако вышел вслед за Виктором на паперть.
      — В грех вводишь. Во время службы…
      — Прости… Но я не мог дождаться… Отслужи молебен по новопреставленным Василию и Анне.
      — Что?! — Иван схватил Виктора за плечи. — К-как это случилось?..
      — Потом, — сквозь зубы сказал Ильин. — Ты здесь теперь?
      — Пока псаломщиком пристроился, — с трудом переведя дыхание, ответил монах. — А потом думаю на Афон податься к братии…
      — Ну ладно, я тебя найду… Так отслужишь?
      — Сорокоуст закажу. И отпеть сегодня же… Без причастия, без исповеди отошли? — сострадательно глядя на Ильина, спросил Иван.
      Виктор молча кивнул и спустился по ступеням на церковный двор. В тот же миг кто-то с размаху налетел на него, чуть не сбив с ног.
      Ильин сжался в комок, готовый отбросить неожиданного противника. Но когда увидел, кто перед ним, сразу же расслабился. Плечистый детина в посконной рубахе до щиколоток, с грязными потрескавшимися пятками, смотрел на него с покаянным выражением на детском лице. Пухлые губы, чуть оттененные юношеским пушком, обиженно вздрагивали.
      Не успел Виктор отчитать неловкого недоросля, как из-за церкви вылетел тщедушный старикашка в холщовом подряснике и темно-синей камилавке, из-под которой торчали жидкие седые патлы. Увидев его, юный богатырь закусил губу от ужаса и стремглав бросился в кусты, росшие вдоль ограды.
      Старик остановился возле Ильина, схватившись за сердце, и, глотнув широко раскрытым ртом воздух, по-петушиному возопил:
      — Алешка, прокляну! Вернись, окаянный!
      В ответ раздался хруст ломающихся веток, над забором мелькнули грязные пятки. Босые ноги прошлепали по глинистой дороге.
      — Э-эх, силен враг человеческий! — потерянно сказал старикашка, ни на кою не глядя, и вытер костлявым кулачком слезящиеся глаза. — Сын священника, а что удумал — с Добрыней уйду, кричит, да с тем бугаем… как его… Дружиной… С язычниками богомерзкими…
      "Вот и Алеша Попович собственной персоной", — с усталостью подумал Ильин. Он уже ничему не удивлялся.
      X
      Ильин шел по лабиринту узких переулков, то и дело спрашивая у встречных, как найти писца Григория. На Подоле селился трудовой люд грузчики, рыбаки, извозчики. Окруженные поленницами дров неказистые избушки и землянки, грудившиеся у Днепра в полном беспорядке, делали поиск нужного человека нелегкой задачей. Ибо приметы его жилища, называвшиеся словоохотливыми подолянами, можно было обнаружить при взгляде на любую халупу.
      Наконец, какая-то сердобольная старушонка взялась провести Виктора к обиталищу Григория, Поплутав вместе с ним в паутине тропок и проулков, она остановилась перед осевшим набок крохотным срубом, выбеленным мелом.
      — Здесь, мил-человек.
      Вознаградив бабку медной монеткой, Виктор сунулся в низкий лаз, занавешенный дерюгой, и оказался в почти полной темноте. Хотя он никого не видел, быстро сказал:
      — Здравствуйте!
      — Доброго здоровья тебе, гостенек, — прозвучало из угла.
      Кто-то прошаркал к Ильину, обошел его и отдернул ветхую завесу, заменявшую дверь.
      Теперь Виктор смог рассмотреть хозяина. Сухой, совершенно прямой старик с впалыми щеками и безжизненным взглядом чем-то напомнил ему типичного петербургского чиновника — каким, например, любят изображать иллюстраторы супруга Анны Карениной.
      На низком столике, заваленном свитками пергамента, стояла большая чернильница, закрытая крышкой. Тут же лежали писала — остро отточенные тростинки. Подле лавки, накрытой овчинами, виднелась скрыня; горло ее было замотано тряпицей. Два грубо сколоченных сундука в углу, рукомойник-уточка да несколько глиняных сосудов составляли все достояние старика.
      Мудро-бесстрастный взгляд писца обезоружил Ильина, и он не находился, с чего начать. Все заготовленные им варианты вступления разам отпали, едва он увидел этого человека. "Да он на три метра в землю видит", — подумал Виктор в с замиранием сердца сказал — как в омут бросился:
      — Я к тебе по совету человека, с которым ты когда-то в Чернигов ездил… и на разбойников наскочил.
      — Бывал я в Чернигове, лет тому двадцать, — безразлично ответил Григорий. — Вот только разбойников что-то не упомню. Может, обознался ты, не про меня говорили?
      Лицо писца выразило вежливое участие, не больше. Ильин почувствовал, что щеки его наливаются краской. Оставалось одно — идти ва-банк.
      — Ты ударил в них молнией, так что кусты загорелись!
      В глазах старика промелькнула искорка любопытства, но она тут же погасла. "Черт, самообладание как у… Или… или все это выдумка?" Ильин ожидал, что Григорий хотя бы чем-то выдаст себя.
      — Что тебе нужно от меня, добрая душа? — непонимающе спросил хозяин.
      — Ты пришелец из будущего! — крикнул Ильин, впившись глазами в лицо Григория.
      И снова искорка легкого интереса зажглась и потухла во взоре писца. О как ненавидел его Виктор в эту минуту! Он был уверен, что такая лобовая атака принесет успех — старик растеряется, чем-то выдаст себя… Нет, нет, не может быть, что приятель Добрыни нафантазировал. Ильин просто не мог в это поверить — иначе исчезала всякая надежда на возвращение.
      Писец скрестил руки на груди и молча взирал на гостя с едва уловимой тревогой. Наконец, чуть коснувшись его плеча узкой дланью, мягко сказал:
      — Ты не в себе, сходи в божий храм…
      — К чертовой матери! — заорал Ильин. — Ну чего ты комедию ломаешь, старик! Я ведь такой же, как ты, я пришелец из будущего!
      Он схватил Григория за костлявые плечи и, с ненавистью глядя в его безжизненное лицо, сбивчиво заговорил:
      — Пойми, тебе совершенно ничто не угрожает. Я человек двадцатого века… я тоже пришелец, как и ты… Мы нужны друг другу… мы вместе спасемся… вернемся домой… ну я прошу тебя, голубчик, ну, хочешь, на колени встану.
      Он навалился на глинистый пол, обхватив тощие ляжки старика. Запрокинув голову, искал в его глазах ответа. Но увидел только испуг. Рывком освободившись из объятий Ильина, писец бросился к выходу.
      — Григорий, смотри! — с этим вошьем Виктор послал небольшой разряд в пузатую кринку, стоявшую на сундуке. Черенки искрами разлетелись по всей избушке, по стене на добрую сажень растеклось пятно простокваши.
      На мгновение остолбенев, писец судорожно глотнул и кинулся наружу. Виктор вскочил с колен и выбежал за Григорием.
      Узкая спина, обтянутая сермягой, мелькнула между поленницами, и Виктор, не помня себя, метнулся в проход, круто карабкавшийся по глинистому косогору. С обеих сторон его шли глухие стены срубов, высокие дровяные костры.
      Спотыкаясь, оскользаясь на пятнах помоев, Ильин бежал за писцом, словно то была сама ускользающая надежда. В душе его уже разливалась сосущая пустота, он понял, что Григорий просто перепуганный старик, никакого отношения не имеющий к миграциям во времени. И все же продолжал преследовать его, что-то крича о том, что знает путь в будущее, что поможет вернуться, озолотит…
      Чувства Виктора достигли такого состояния, что, казалось, внутри его со страшным напряжением гудит натянутая струна, которая вот-вот лопнет, и тогда все рухнет, полетит в тартарары, в холодную засасывающую бездну, открывшуюся под сердцем. И в этот момент его словно обдало кипятком — острое чувство опасности заставило оглянуться и моментально упасть на обочину тропы.
      В воздухе над ним мелькнула черная тень. Раздался легкий хруст, словно кто-то полоснул по спелому кочану. В следующую секунду тело Григория забилось в нескольких шагах от Ильина — лежа на животе, старик странно перебирая руками и ногами. Лопатки ходили под сермягой, словно два поршня. Из затылка торчала рукоять боевого топора.
      Ильин сел, потрясенно хватая ртом воздух. Кто-то со страшным топотом бежал вниз по склону. Вот незнакомец поскользнулся, проехал несколько метров на спине, снова вскочил и полетел по тропе, выбивая на ходу поленья из дровяных кладей.
      Не поняв еще до конца, что произошло, Виктор снова перевел взгляд на лежащего писца. Тот уже затихал, лопатки все медленнее поднимались и опадали под сермягой. Остановившимися глазами Ильин несколько секунд смотрел на древко топора, пока его не пронзило: этот удар предназначался ему, и только шестое чувство спасло его! Если бы старик шел хотя бы еще на три шага впереди, и он был бы сейчас жив!
      Словно подброшенный неведомой силой, Ильин метнулся к поверженному наземь — сквозь дряблую кожу обнаженных до локтя рук проступило слабое голубое мерцание. Склонившись над умирающим — или уже умершим, — Виктор с ужасом наблюдал, как этот внутренний свет становится все интенсивнее, заливает видную ему сбоку часть лица, шею.
      Когда от трупа брызнули потоки белых искр, Ильин схватил себя за волосы и зарычал, завыл, давясь злыми обжигающими слезами. Это длилось, быть может, полминуты. Потом он внезапно умолк, выхватил секиру из черепа убитого и ринулся вниз по тропе.
      Он пробежал до самого конца прохода, пока не уперся в стену какого-то дома. Переулок поворачивал в сторону, но он был пуст. Тогда, повинуясь какому-то звериному инстинкту, Виктор отшвырнул топор, схватился за край тесовой кровли и рывком взлетел на нее. Оседлав охлупень, он разом увидел всю ближайшую окрестность. Метрах в двухстах, то выныривая из-за поленниц, то пропадая, бежал человек.
      Ильин без промедления выбросил вперед обе руки и, напрягшись как никогда, послал в неизвестного сноп голубого огня. Беглец в это время как раз скрылся за очередной баррикадой дров, и на месте его исчезновения взметнулся столб щепы, земли, дыма.
      Скатившись с крыши, Ильин бросился по переулку. Миновал один, второй, третий поворот и вылетел на широкую полосу взрытой дымящейся земли. На десятки метров вокруг были разбросаны сотни обугленных поленьев, перемешанные с пластами дерна. А посредине лежало тело в тлеющей одежде, со спекшимися на затылке черными волосами.
      Ильин быстро подошел к трупу, схватив его за плечи, перевернул на спину. Перед ним было незнакомое азиатское лицо — смуглое, безбородое…
      Виктор опоздал к Путше и пришел не к паужину, как ему было назначено Добрыней, а скорей к ужину, когда солнце село на вершину Олегова кургана.
      Ему сказали, что старый воин ждал его, но должен был уехать, когда за ним прислали нарочного из Вышгорода.
      Ильин примостился на скамье возле колодца, торчавшего посреди широкой заросшей травой улицы, и стал ждать возвращения богатыря-волхва. Солнце зашло, на востоке яркой лампадой зажглась Венера, потом как-то разом высыпали другие звезды.
      Виктор долго лежал на теплой деревянной плахе, разглядывая скопления небесных огней, пока не задремал.
      Пробудился в полной тишине. Немо и страшно в этом безмолвии полыхал Млечный Путь. Какие-то незнакомые косматые туманности падали на Ильина из черной бездны. Его пронзило ощущение безысходности и одиночества, он быстро сел, зябко обхватив себя за плечи.
      Ни в одном из домов не было огней, только на Крепостной башне, четко рисовавшейся среди звезд, мигал желтый язычок пламени.
      Ильин поднялся и побрел к городской стене. Постучал в ворота. Бодро-испуганный голос стражника спросил:
      — Кто буянит? Нешто копьем приласкать, гулемыга?
      — Да не ругайся ты… Скажи, Добрыня не проезжал — я его тут поджидаючи, уснул…
      — Ищи ветра, — хмыкнул голос за воротами. — Ввечеру Святополк-князь с воями из Вышгорода вышел, и все витязи с ним.
      Глава V
      Демиурги грядущего
      I
      Чуть свет Ильин оттолкнулся шестом от причала, и когда ладья отошла на несколько метров от берега, поднял парус. Свежий рассветный ветерок сразу наполнил полотнище, вода бодро зажурчала под рулевым веслом.
      На пристани царило безлюдье, да и на дорогах, зигзагами змеившихся по склонам над Подолом, не было ни души. Виктор мог поклясться, что никто не видел, как он прошел вокруг городской стены, как спустился по Боричеву взвозу и забрался в свою ладью.
      Поразмыслив над происшедшим в последние два дня, он пришел к выводу, что кто-то постарался избавиться от свидетелей убийства на Альтинском поле. Викинг с бородой-косицей, которого он заприметил за день до пожара, явно появился в Киеве неспроста. Возможно, его послали подбросить на саркофаг Бориса отрубленную голову молодого князя. Но потом, увидев Торира и Виктора, он, вероятно, связался с агентурой Ярослава и навел ее на них. Поджог явно был устроен не одним человеком. Да и азиат, пытавшийся прикончить Ильина, был веским доказательством в пользу предположения о широком заговоре.
      В таких условиях, да еще без всякой поддержки со стороны Добрыни, без каких-либо связей в городе, оставаться в Киеве было по меньшей мере неблагоразумно. К тому же у Виктора почти ничего не осталось, кроме нескольких серебряных талеров да этой ладьи — все их общее достояние погибло на пепелище постоялого двора.
      Тут Ильин вспомнил, что кое-что уцелело. Сунув руку в рундук под лавкой рулевого, он вытащил оттуда узел с одеждой — той, в которой пришельцы из будущего предстали перед гражданами одиннадцатого столетия.
      Малиновый кафтан… Кофточка с кружевными манжетами… Джинсы… Футболка… Измызганные кроссовки… Туфли с пряжками и красными каблуками… Ботинки с высокой шнуровкой…
      В глазах защипало. Виктор закрыл лицо кофточкой Анны и явственно вспомнил пряно-волнующий аромат ее кожи. Плечи его тряслись, он ничего не мог поделать с этой дрожью. Бросив руль, сполз на дно ладьи. Хотелось забиться куда-нибудь в щель, в тесноту, в темень. Как смел он жить, дышать, видеть этот белый божественный свет, слышать плеск воды, голоса птиц, вдыхать наплывающий с берега тяжелый медвяный дурман?!
      Ладья повернулась по ветру, парус опал и беспомощно захлопал. Но Ильин не хотел ничего видеть и слышать. Он лежал на дне, сотрясаясь от рыданий. Он видел лицо Анны, он жадно ловил ее голос… Потом снова и снова слышал шепот Василия: "Выбирайтесь, ребята, отсюда… Здесь нельзя".
      Пропасть за сотни лет от своего времени, от родных и умереть… Это еще хуже, чем гибель на чужбине. Никто никогда не узнает, где погребены они, ни Анны, ни Василия никогда уже не будет в том мире, который мог бы оплакать их.
      "Но ведь и сам ты… Твой последний шанс упущен со смертью старика".
      Ильин утер глаза рукавом. Сел на лавку. Взяв в руки весло, повернул ладью под ветер.
      У него не было никаких планов на будущее. Он в самом прямом смысле отдался на волю ветра и воли. Проплывавшие справа горы, увенчанные редкими строениями киевских пригородов, были теперь для Виктора столь же чужды, как и дикие берега верховьев Днепра — его никто не ждал, никого не опечалит его исчезновение. Разве что того, рыжебородого…
      Но сколько можно двигаться вниз по течению? Через сотню-другую верст начнется степная полоса, где хозяйничают печенеги и торки. В тех местах суда ходят лишь под сильной охраной.
      Карта на пергаменте, которую он с таким тщанием составлял почти год, превратилась в пепел вместе со всем его скарбом. А ведь он еще в Киеве успел пометить на ней несколько мест, в которых будто бы действуют маги и волшебники. Сейчас, правда, самая мысль о продолжении поисков вызвала у него гримасу усталого презрения.
      "Но почему все-таки не открылся Григорий?.. Почему бросился от меня, когда я крикнул, что прибыл из двадцатого века, и метнул молнию в его горшок?.." Виктор готов был поклясться, что от его признания писца словно передернуло. "Да, да, он бросился как угорелый, он мчался так, словно я мог чем-то повредить ему… Бред какой-то, но старик явно не хотел слышать о возвращении…"
      Потом ему пришло в голову, что он попросту ошеломил Григория, вызвал у него своего рода шок — ведь тот наверняка десятилетиями грезил о своем неведомо когда покинутом веке, и вдруг на него обрушилось такое. Но Виктор быстро отверг эту мысль: "Да он выглядел спокойнехонько, ни один мускул не дрогнул… Пока я не заорал, что прибыл из двадцатого…"
      Он принялся истязать себя за толстокожесть: не суметь узнать мигранта после того, как столько времени готовился к встрече с ним! "Ведь ты сам, кретин, толковал, развивая свою гипотезу: не пришельцам ли, вынужденным утаивать свои сверхъестественные способности, мы обязаны разработкой теории смирения, правил монашеского воздержания?.. Этот писец был хрестоматийным образцом постного святоши…"
      Правый берег стал несколько ниже. На самую крутизну выбежал белокаменный храм; кресты его ослепительно горели в лучах восходящего солнца. "Берестово, — сообразил Ильин. — Через несколько верст в лощине, носящей имя Выдубицы, должна быть часовня на том месте, где во время крещения киевлян всплыл поверженный идол Перуна".
      После вокняжения Святополка, как говорили, на этом берегу было устроено грандиозное языческое богослужение. Волхвы, впервые открыто объявившиеся в Киеве, хотели будто бы даже уничтожить часовенку, возведенную для того, чтобы «переманивать» ко Христу приходивших сюда для тайного моления низринутому божеству.
      Где-то здесь, между Берестовом и урочищем Выдубицы, рассказывал кто-то из словоохотливых возчиков на постоялом дворе, обретались несколько монахов, славившихся чудотворной силой. Люди видели, как самый старый из них, ветхий схимник Варфоломей, остановил на полном скаку табун покусанных осами лошадей, мчавшихся прямо на отроковиц, водивших хоровод на Русалии.
      Тогда Ильин подумал, что, наверное, и сам мог бы так же повернуть обезумевших животных. Но известие о всемогущем старце сразу забылось; Виктор даже не поставил крестик на своей карте — слишком густо шли в те дни рассказы о всевозможных праведниках и нечистой силе. Киев просто кишел бывалыми людьми.
      У самого гребня горы, уступами поднимавшейся от воды, чернели несколько отверстий, похожих на ласточкины гнезда. Приглядевшись, Ильин понял, что это и есть пещеры, в которых обитала монашеская братия.
      "Вот здесь-то, видно, и возникнет первый русский монастырь", — подумал Виктор, сразу припомнив свою давнюю — еще мальчишкой — поездку в Киев: бесконечные подземные галереи, освещенные электричеством, мощи под стеклянными колпаками, иконы, рядами развешанные на белой стене, экскурсовод, долдонящий что-то о реакционной сущности монашества.
      Ильин решительно направил ладью к берегу. Когда киль с шипением пропахал песчаную отмель, он спустил парус и зачалился за какой-то куст.
      Вблизи убежища монахов выглядели маловнушительно. Узкие лазы легко можно было принять за звериные норы. Только бесчисленные следы лаптей и босых ног, отпечатавшиеся на холмиках земли, вынутой из недр горы, свидетельствовали об обжитости этого места.