— Короткий стих, посвященный какому-нибудь приметному событию или забавному случаю.
      — У нас это не заведено, — со вздохом сказал Ильин.
      Они давно уже привыкли говорить в присутствии Торира так, что их родные времена представлялись как некие географические реальности. Даже Анна, судя по всему, не проговорилась пока о тайне их появления в этом веке.
      — Слушай, ты же не рассказал о том, какие песни у вас поют, — напомнил Овцын. — Однодневки какие-то. А что сие значит?
      — Понимаешь, у нас впервые, может быть, в истории русской поэзии возникло положение, когда не музыка на стихи поэта создается, а наоборот…
      — Не понимаю, — Овцын приподнялся на локте. — Как это можно стихи на музыку сочинять?
      — Сейчас объясню. У меня есть знакомый стихотворец — он как раз и промышляет тем, что пишет слова для песен. Делается это так: знакомый композитор, то есть сочинитель музыки, наигрывает ему свою новую мелодию, а горе-поэт подгоняет под нее подходящий стишок. Для начала пишется так называемая «рыба» — бессмысленный набор слов, подходящий к музыке по размеру и ритму, к тому же зарифмованный. Когда «рыба» готова, текстовик — так называют себя эти творцы — начинает придумывать какую-то ударную строчку, точно совпадающую по своему звуковому рисунку с «рыбой», а затем подгоняет таким же образом остальное.
      — Ничего не могу уразуметь. — Василий даже головой встряхнул от досады. — Какие такие ударные строчки?
      — Ну вот например: "Папа подарил, папа подарил, папа подарил мне куклу". Здесь все дело в том, чтобы пропеть эту строку так: "Па-па-па-да-рил, па-па-па-да-рил…" Или: "Пора-пора-порадуемся на своем веку…" Или: "Миллион, миллион, миллион алых роз". Улавливаешь?
      — Чушь какая-то! — убежденно сказал Овцын.
      Княжна передернула плечами и с брезгливостью заговорила:
      — Да как вы могли докатиться до такой гадости? Ваши души топчут грязные дельцы, а вы подпеваете: "миллион, миллион…" Знал бы Чернышевский!.. Даже Пушкин, этот певец дамских ножек, и тот лучше ваших проходимцев…
      — Я, наверное, переборщил, — Ильин поспешил оправдаться от имени своей эпохи. — У нас немало талантливых, честных людей. Но, как правило, путь их тернист, орденов они не хватают, премий не получают. Мы привыкли утешаться тем, что лауреаты один за другим отправляются в небытие, а неудачники продолжают светить десятилетиями…
      Виктор вдруг резко оборвал себя. Что это он перед нею распинается? Не с золотых ли снов ее любимой Веры Павловны все началось: мечтали об общежитиях, о единообразии… Он не хотел признаться себе, что раздражение его вызвано вовсе не этим.
      — А вообще знаешь, Анюта, мне надоели твои благоглупости, Помнишь, я обещал тебя Верой Павловной звать? Учти, что для меня она отнюдь не положительный персонаж. Это младшая сестра Манилова, живи она чуть раньше, обязательно вместе с ним грезам предалась бы, как башню до небес выстроить…
      Во взгляде княжны он прочел нескрываемую издевку и понял: она прекрасно уразумела причину его вспышки. Анна даже не удостоила его ответа.
      Именно с этого столкновения началось явное отчуждение их друг от друга. И с каждым разом напряженность между ними нарастала. Ильин даже начал избегать прямых обращений к Анне, но тем больше подтекста вкладывал в свои слова, когда она могла слышать его.
      Вначале, когда они испытывали взаимное дружеское расположение, а потом и неодолимое влечение, споры их не носили характера непримиримости. Виктор бессознательно шел на разрушение иллюзий Анны, чтобы, во-первых, убедить ее в том, что Истина, ее постижение возможно только через посредство ее единственного обладателя — самого Ильина, а во-вторых, чтобы заземлить ее представление о грядущем — иначе сближение оказывалось просто невозможным, пока люди будущего виделись ей бесплотными херувимами. Все это теперь стало ясно Ильину после долгих часов придирчивого анализа того, что было между ними.
      Виктор вновь и вновь возвращался к давним разговорам, и сейчас ему казалось: он слишком козырял «негативом», слишком нажимал на отрицательные черты своего времени. Открытие это было сродни чувству оскорбленного патриотизма.
      В самом деле, он, гражданин века, далеко ушедшего в просвещении и прогрессе, хотел казаться каким-то сорви-головой, чуть ли не феодального пошиба…
      Теперь, стоило Ториру отлучиться, он возвращался к одной и той же теме, адресуясь как будто бы к Овцыну, но краем глаза следя за реакцией Анны:
      — Наше время было не так уж плохо… Я бы даже больше сказал: всем дурным, что в нем было, оно обязано прошлым векам, в том числе вашим, восемнадцатому и девятнадцатому.
      — Помнится, ты говорил, что в вашем столетии были правители, которые пролили больше крови, чем все цари, короли и фараоны вместе взятые, — Овцын явно не понял, куда клонит Виктор.
      — Когда я уходил в воронку времени, их уже не было…
      — А как же тот деятель, что от шеи до колен орденами обвешивался? язвительно спросила Анна. — Ты, помнится, весьма обстоятельно рассказывал, как он избавился от всех порядочных людей и окружил себя лизоблюдами. Ничем не хуже какого-нибудь средневекового азиатского хана…
      — Его тоже не было. Я исчез из своего века, когда в людях пробудилась надежда на лучшее… И вообще, у нас всерьез обсуждалась идея полета на Венеру…
      Сделав этот неожиданный вольт, он умолк, вдруг разом осознав, что происходит. Его отчаянная борьба за светлый лик эпохи и неожиданный скепсис по отношению к ней со стороны Анны означали одно: Ильин хочет снова вознестись в сонм праведников, населяющих светлое будущее, а княжна изо всех сил не допускает его туда, старается утвердиться на том земном, греховном образе, который сам Виктор создавал у нее, подсознательно стремясь к сближению.
      Теперь-то он понял свою ошибку! Нельзя разрушать у женщины представление о твоем превосходстве над всеми, иначе рано или поздно придется расплачиваться за собственную равновеликость любому другому мужчине. Тебе самой судьбой дано было быть полубогом, а ты не вынес этого, кротом быть легче, чем орлом… На тебя работало время, в которое ты жил, а даже теперь обаяние его для Анны столь огромно, что она старается действовать твоим оружием — снижая феерический образ, — иначе отсвет его вновь ляжет на тебя и ты уподобишься небожителю…
      С этого дня он стал сознательно возвеличивать свою эпоху, она и в самом деле была единственным его козырем в борьбе за Анну.
      II
      Пергамент, на котором была нанесена карта чудесных явлений, изрядно потерся на сгибах — Ильин все не мог приноровиться скручивать его в трубку и по старой привычке читателя газет сворачивал его втрое и вчетверо. Зато и топорщилась телячья кожа не в пример бумаге.
      Придерживая ладонями края карты, Виктор с безнадежностью смотрел на рыбьи хвосты, густо расположившиеся по берегам Днепра. Сколько уже этих русалок оказались на поверку или корягами с налипшими на них космами водорослей, или топляками, застрявшими на отмелях. Бывали, конечно, и приятные исключения — когда приходилось подстеречь ночных купальщиц. Впрочем, будучи людьми цивилизованными, Овцын и Ильин не гонялись по лугу за голыми девками, предоставляя эту почетную миссию своим проводникам из ближайшей деревни.
      Минувшей ночью ловцов нечистой силы подстерегало еще одно разочарование, после которого Ильин решил вообще не реагировать на слухи о русалках. Ибо пережитый охотничий азарт настолько опустошил его душу, что ему казалась непереносимой сама мысль о повторении подобного приключения…
      Первым русалку увидел Овцын. Едва из тучи показался ущербный диск луны и росный луг полыхнул голубоватым сиянием, Василий ткнул Виктора под бок и указал на темную полосу, протянувшуюся от Днепра. Что-то блеснуло в том месте, где кончался след.
      — Ползет, — шепнул Овцын. — Хвост видишь?
      Ильин судорожно сглотнул обильную слюну. Он готов был поклясться, что в десятке метров от него движется нечто с огромным, истинно русалочьим хвостом.
      — Берем? — одними губами спросил Василий.
      Виктор кивнул и, выскочив из-за куста, метнул свернутую в рулон сеть туда, где играли лунные блики.
      Мгновение спустя они бились в траве, стараясь удержать мощное тело, запутавшееся в силках. Удар хвоста пришелся Ильину прямо по щеке, отчего она сразу же вспухла и запылала.
      — У с-сволочь! С-сом! — с отвращением стирая с лица рыбью слизь, прохрипел Виктор.
      Его начала бить дрожь. Овцын с минуту молча смотрел то на судорожно дергающуюся рыбину, то на пострадавшую щеку Ильина, потом принялся безудержно хохотать.
      — Д-дурак! С т-твоими нервами т-только в морге служить.
      — Ну что ты трясешься? Радоваться надо, завтра знатную ушицу сварим, бодро сказал Василий.
      Водя пальцем по карте, Виктор вспоминал кладбища, где они прятались, поджидая упырей, засаду в коноплянике, когда следили за избой молодой вдовы, к которой будто бы повадился огненный змей. Невольно улыбнулся, воскресив в памяти картинку: по озаренной восходящим солнцем деревенской улице во все лопатки мчится Овцын, а за ним, то и дело хватая его за порты, несется свора собак — Василий решил, что выследил оборотня, и сунулся за каким-то шелудивым псом в заросли бурьяна, где дворняги остервенело рвали выкопанного ими из земли околевшего жеребца.
      Бывали и похуже случаи, когда друзьям приходилось уносить ноги не от обозленных шавок, а от разъяренных женщин и девок.
      Раз их обнаружили старухи, собравшиеся за деревенской околицей сжигать белого петуха, что, по мнению местных жителей, способствовало плодородию нивы. Обряд надлежало совершать в глубокой тайне от мужского населения, от молодежи, от замужних баб. Это табу и натолкнуло Ильина на мысль, что во время отправления языческого богослужения кто-то из его участников может демонстрировать сверхъестественные способности. Мужик, сообщивший ему под большим секретом о готовящемся действе, заклинал его не ходить за околицу в святую ночь, ибо ведуньи таким охальникам жестоко мстят.
      Виктор понял, что совершил ошибку, когда обнаженные старухи гурьбой двинулись по лугу, размахивая длинными ножами и выкрикивая обращенные к Мокоши просьбы подать лен-ленок долог, как бабий волос, репу сладку и гладку, не менее афористично живописались горох, капуста, конопель и прочая огородина.
      — Я бы предпочел девок, — шепнул Овцын, лежа в высокой траве. Помнишь, на Ловати деревню опахивали от мора — в сохи впряглись голышом. По крайней мере, было на что посмотреть. А тут — тьфу!..
      — Я бы предпочел, чтобы они шли в другую сторону, — с едва скрытой тревогой пробормотал Ильин.
      — В самом деле… Этого еще не хватало, — заметно струхнул Овцын. — С такими косарями они нас с тобой, как того петуха — ширк, и нету… Чую, Витя, пора подыматься…
      После той погони у Ильина рубаха к спине прилипла, а руки тряслись несколько часов — приняв их за нежить, голые старухи с диким визгом кинулись вслед, не боясь ни хлещущих веток, ни кочек, ни оврагов.
      Наутро, когда доплелись до ладьи, Виктор сказал:
      — Хороши мы были. Вот бы со стороны посмотреть на эти гонки: достойно кисти Айвазовского.
      — Кто такой? — в изнеможении спросил Овцын.
      — Был один… буйство стихий изображал… во времена Анны жил.
      Палец Ильина замер на значке, изображавшем восьмиконечный крест — так обозначались места, где, по слухам, действовали подвижники новой религии.
      Виктору и его спутникам дважды пришлось убедиться в преувеличенности подобных известий. Все чудеса лесных старцев заключались в том, что один просидел на «столпе», то бишь высокой ели, три месяца, а другой вырыл ногтями пещеру в глинистом скате оврага и поселился в ней. Во всех прочих отношениях это были совершенно неинтересные персонажи — косноязычные, невежественные.
      Но подвиги того отшельника, который был обозначен крестом в среднем течении Днепра, превосходили всякое воображение: он будто бы в одиночку валил за один день столько деревьев, сколько нужно было для постройки большой церкви. Причем делал это без помощи топора, одной лишь силой молитвы.
      Ильин и Овцын даже не поленились сходить на вырубки, где орудовал пустынник. Их поразило то обстоятельство, что на пнях совершенно не было следов топора, гладкие срезы казались отшлифованными.
      — Будто лазером, — растерянно сказал Ильин, увидев работу чудотворца.
      — Он ведь как говорит, черноризец-то этот, — объяснил провожатый. Церквей-де божиих не по всем городам еще настроено, вот вы и коснеете в идолопоклонстве. А я вам во славу Иисуса в один присест леса навалю, вы только не поленитесь срубить… Вот так по всей нашей округе прошел.
      — Как же это он умудряется?.. — озадаченно спросил Овцын.
      — Не велит глядеть, мол, не ровен час зашибет вас андел божий, который мне на помочь приходит. Мы уж и запужались, народ-то здесь робкий — то князь, по зиме в полюдье едучи, в страх вгоняет, то епископ налетит: где капище порушит, где богов пожгет, где жальник окропит да крестом зачарует, чтоб мертвяк не баловал.
      — А бывает такое? — больше по привычке, чем для дела спросил Овцын.
      — Как же ему не побаловать. Скучно в могиле-то веки веченские лежать…
      — Да какое нам дело до покойников, Витя, — почему-то вспылил Овцын. Нам надо отшельника искать. Не знаешь, отец, где он сейчас?
      Так, двигаясь от одного приднепровского селения к другому, они мало-помалу нагоняли чудодея: в последней из деревень им сказали, что монах был у них накануне, а нынче, идя берегом, должен добраться до Рогнедина Волока.
      Теперь Ильин изучал карту в виду этого сельца, показавшегося из-за поворота реки.
      — А сом вкусный был, — заметил Овцын, явно стараясь воодушевить Виктора на предстоящий поиск.
      — Хочешь сказать, у нас есть сегодня возможность пополнить свои продовольственные запасы?
      Василий рассмеялся. Ему тоже изрядно надоели эти ночные засады, из-за которых они оба неоднократно попадали в дурацкое положение. Но — и Виктор оценил его деликатность — ни разу не намекнул на сумасбродность самой идеи поиска пленников времени. Ильин почувствовал потребность оправдаться.
      — Вася, я сам понимаю: шансы на то, что моя гипотеза окажется верна, ничтожно малы. Но у нас нет пока ничего более стоящего…
      — Не уговаривай. Я по-прежнему хочу домой, — и, стрельнув глазами в княжну, Василий добавил: — А вот Анюта…
      — Папа может и не дождаться, — мстительно сказал Ильин.
      — Не прикасайся, пожалуйста, к моему отцу, — вспыхнула Анна. — Это светлый, чистый человек. Я не стою его… Я обожаю его…
      — Да ради бога, — пожал плечами Ильин. — Просто я думал…
      В этот момент проснулся Торир.
      — О чем вы тут заспорили? Ты так кричала. Разве можно так с отцом?..
      Анна закрыла лицо руками и повалилась на сено.
      III
      Раздвинув густые заросли, Ильин и Овцын увидели в полусотне метров от себя коренастого человека в черном подряснике. Он стоял среди поваленных сосновых стволов спиной к конспираторам, вытянув перед собой руку с плотно сжатыми пальцами. Длинные волнистые волосы ниспадали из-под клобука на плечи, по перепутавшимся прядям то и дело пробегали искры.
      — Пришелец! — Василий не вытерпел и радостно сжал запястье Виктора.
      У Ильина сердце готово было выскочить из груди, но он нашел в себе силы удержаться от выражений восторга и приложил палец к губам.
      Они заранее договорились, что отшельника надо, как говорится, брать с поличным. Иначе мигрант — если, конечно, монах окажется таковым обязательно отговорится. Ход их рассуждений привел к выводу: вряд ли можно ожидать откровенности от человека, привыкшего маскировать свои сверхъестественные способности. К тому же трудно было рассчитывать на то, что он появился здесь из какой-то просвещенной эпохи. Может быть, он вообще не понял механизма своего перемещения в прошлое. Или будущее?
      Шевелюра черноризца заискрилась сильнее, пряди волос поднялись в разные стороны, словно протуберанцы. Мгновение спустя с вытянутой ладони сорвался мощный разряд, ударивший в основание мачтовой сосны. Крона вздрогнула, помедлила чуть-чуть и, все увеличивая скорость, понеслась навстречу земле.
      За треском ломающихся веток чудотворец не услышал, как из зарослей вылетели Овцын и Ильин. Он обернулся, когда они были в нескольких шагах от него.
      — Иван?! — разом выпалили охотники за привидениями.
      Да, перед ними стоял их товарищ по путешествию во времени собственной персоной. На лице его было написано такое же безмерное удивление.
      — Вы… откуда свалились?..
      — Ивашка… — снова повторил Ильин, словно вспоминая вкус давно забытого имени.
      — Не Ивашка, а инок Антоний, — поправил старообрядец.
      — Да-да, конечно… Вот, дьявол, мы ведь… Ну, ладно, ладно, не набычивайся, не буду больше нечистого поминать… Мы в самом деле рады до чертиков… тьфу! никуда не уйдешь от этой нежити…
      Овцын подошел вплотную к новоявленному пустыннику и обнял его.
      — Ну вот, не зря говорят: тесен мир. Как ты тут без нас?..
      Через четверть часа они сидели возле ладьи, вытащенной на песок, и оживленно беседовали. Антоний-Иван, предупрежденный о том, что Торир ничего не знает об их происхождении, сразу уловил, каких тем следует избегать.
      — Зачем же ты чудеса творишь? — строго спросила Анна. — Прямо земля гудит от молвы. Нехорошо.
      — Богу работаю, — отведя глаза, ответил монах. — Он мне способность эту дал, перед ним и ответ держать буду…
      — А колдовать умеешь? — заинтересовался Торир. — Порчу насылать или злых духов изгонять из человека?
      — По молитвам моим дает господь, — сказал Иван. — Только портить людей не в моем обычае…
      — Эх! — искренне вздохнул Торир. — А я хотел попросить тебя кое о чем… Может, поможешь?..
      — Отойди и не смущай. Мое послушание в том, чтобы храмы божий созидать.
      Торир изобразил на лице великую скуку и перестал вклиниваться в разговор. А вскоре и вообще отошел к ладье, чтобы достать из нее верши. Махнув друзьям рукой, отправился через прибрежное мелколесье на старицу, где, по словам селян, водились крупные пескари.
      — Обидел человека. Эх ты, фанатик, — Анна быстро поднялась с песка и скрылась в зарослях.
      — Не обращай внимания, Антоша, — сказал Ильин, даже не посмотрев вслед княжне.
      — Они чего?.. — спросил старообрядец, многозначительно кивнув в ту сторону, куда ушли викинг и Анна.
      — Это уже детали, — поспешно ответил Ильин и перевел разговор на другую тему: — Ты расскажи лучше, как в обстановку здешнюю вписался.
      — Вписался! Отвык уж я от ваших словечек за эти месяцы. Плохо вписываюсь — потому и ярюсь на язычников… У них ведь, окаянных, что в заводе: заметят священнослужителя — через плечо плеваться начнут. Даже примета по-ихнему: встретил монаха — к беде. А ведь они и видывали-то его, может, раз в жизни, когда из греков кто-нибудь проезжал… Не иначе, от волхвов эти гнилые словеса идут…
      — А что, есть они по здешним местам? — спросил Овцын.
      — И-и! Как подальше от больших дорог, так ни одного с крестом на шее не найдешь. А ведьмаки эти в каждой деревне.
      — Интересно, — задумчиво проговорил Ильин. — Добр… Святовид, я хотел сказать, утверждал, что он последний хранитель языческой старины.
      — Ну петли вязать — это они мастера. Правды у них, что у змеи ног не найдешь.
      — Тебя что, били? — соболезнующим тоном спросил Овцын.
      — Пытались… Посейчас, наверно, в ушах у них звенит.
      Когда вернулись Торир и Анна, Антоний-Иван рисовал на песке церковь, своего рода типовой проект, который он предлагал строить жителям тех селений, что попадались ему на пути.
      Викинг глянул на изображение и воскликнул:
      — Э, да ведь это почти точное подобие храма Святовида в Арконе. Мы не раз плавали туда из Йомсбурга, чтобы умилостивить богов перед сражением и получить наши знамена, которые во время мира хранились в храме.
      — Что еще за Аркона? — с подозрением просил старообрядец.
      — Недалеко от устья Одры, где находится Йомсбург, лежит большой остров Руяна, обитают там ваши сородичи, от них я и языку славянскому научился.
      — Так как же в христианском храме могут совершаться богомерзкие требы?! — враждебно глядя на Торира, вопросил Антоний-Иван.
      — А кто сказал, что он христианский?
      — Но это, — старообрядец ткнул носком лаптя в изображение, — есть образ церкви Христовой.
      — Да, типичный шатровый храм, — подтвердил Ильин.
      — Ничего подобного, — решительно возразил викинг. — Тамошний волхв обвел нас вокруг всего капища, а о храме сказал: эта вытянутая вверх кровля, увенчанная шаром, есть подобие мужского детородного органа и выражает животворящую силу Святовида…
      — Тьфу, анафемы! — Пустынножитель передернулся от отвращения. — Божий дом орудию греха уподобили!
      — Не горячись, Иван, — опять позабыв новое имя старообрядца, задумчиво сказал Ильин. — Подожди, не дергайся. Я знаешь что вспомнил? То ли при Никоне — вашем гонителе, то ли сразу после него русская православная церковь приняла специальное постановление о воспрещении строительства шатровых храмов…
      — Было такое, — буркнул старообрядец, глядя в песок. — Как раз потому и заповедали, что нам, по истинной вере живущим, они особо любы… По-старинному строили.
      Ильина охватило возбуждение — он уже знал, что оно означает: вот-вот должно прийти озарение, какая-то догадка осветит новым светом все, что знал доселе, что, может быть, лежало в тайниках памяти как раздробленная мозаика.
      И он прямо-таки физически ощутил, как осколки срастаются в единую картину, будто повинуясь некоему магниту.
      — Да ведь вы просто-напросто пронесли из дохристианской древности излюбленную народом архитектурную форму! Никон исправлял книги и обряды по греческим и европейским образцам — тогда-то ему и бросилось в глаза резкое отличие народного православия от его, так сказать, первообразца…
      — Мы по преданиям святых отцов жили! — раздувая ноздри, зарокотал Антоний-Иван.
      — Да не суетись ты, — досадливо отмахнулся Ильин. — Потом будешь свое соответствие доказывать. Не мешай думать.
      Торир непонимающе переводил взгляд с одного спорщика на другого. Он, конечно, ничего не уразумел из сказанного. Анна с тревогой смотрела на мужчин, особенно не нравилось ей, что Ивашка то и дело сжимал кулаки.
      — Где твоя благостность, Иван? — шепнула княжна. — Ты же монах, а не забияка из питейного…
      Эти слова охладили старообрядца. Он утер лоб рукавом и опустился на песок. Сделал вид, что вообще не слушает Ильина. А тот, даже не заметив краткого словесного поединка, продолжал развивать свою новую гипотезу.
      — Мы недаром ничего не знаем о зодчестве Древней Руси — ведь оно было деревянным, как и вообще вся народная культура: письмо — я разумею бересту, утварь, мебель… Это княжеская культура, привозная из Византии, была каменной. Те немногие храмы, что дошли от этой эпохи до позднейших времен, все выстроены в византийском стиле. А деревянные, которые мы знаем, достались нам от времен никоновских, петровских… Надо полагать, что предки этих сооружений были куда архаичнее. Василий Блаженный и храм в Коломенском повторяли формы деревянной архитектуры, любезной народу… Она потому и утвердилась, что была связана с вековым культурным опытом… А мы-то, простофили, ломали голову над тем, как выглядели славянские языческие храмы…
      — Мне все это до фонаря, — сказал Овцын, щегольнув фразой из ильинского лексикона. — Какая разница…
      — Я бы наоборот хотел что-нибудь понять, — заявил Торир. — Но мне не приходилось слышать ни об одном из тех людей, которых ты тут перечислял…
      — Не важно, милый мой, что ты не слышал о Никоне и Петре. Их дела бесконечно далеки от твоих нынешних забот, и я не буду утомлять тебя рассказом об этих мужах. А вот ты сказал нечто такое, что перевернуло мое представление о славянской культуре.
      — Вот уж великая новость! — пренебрежительно усмехнулся Торир. — Да не только в Арконе я такие храмы видел — по всему Поморью. И в нашей местности Рогаланде есть похожие.
      — Слушай, а почему йомсвикинги в славянский храм ходят? — вдруг прервал его Овцын. — Да еще знамена свои в нем хранят.
      — Я же говорил вам, что среди нас было очень много славян — ободриты, руяне, глиняне, лужичане, лютичи. Да и все города в той земле принадлежат вашим соплеменникам. На берегу моря, неподалеку от владений датских конунгов — Старград. В лесной стороне — Велеград, который германцы зовут Мекленбургом, неподалеку от него Ратибор. Самый знаменитый из славянских городов — Ретра. Туда можно попасть из Йомсбурга, поднявшись по Одре. Мы ходили в тамошний храм Радигоста — золотого бога, который дает удачу воинам.
      — Выходит, и норманнская, и славянская вера — одно и то же? — спросил Овцын.
      — Конечно. У нас одни боги с вами, только имена разные. А изображают их одинаково. Ваш Святовид на Арконе — многорукий…
      — Как Шива? — сказал Ильин, еще не осознав до конца смысла своей догадки.
      — Какой Шива? — удивился Торир. — Я хотел сравнить его с Фрейром, богом плодородия. В Уппсале есть храм, посвященный ему.
      — А я говорю об индийском многоруком боге.
      — Индийские купцы мне встречались на Готланде — у них еще такие круглые родинки на лбу нарисованы. Ты прав, они тоже принимали наших многоруких богов за своих — ставили перед ними курящиеся палочки… Очень приятно пахнут.
      Ильин на мгновение задумался и быстро заговорил, словно боясь упустить ускользающую мысль:
      — Вспоминаю, что в индийских сказках и мифах, которые мне приходилось читать, мудрецы, прежде чем принять важные решения, отправлялись куда-то на Север и там предавались созерцанию… Вообще с Севером у них связано представление о святости, мудрости, чистоте.
      — Так и у нас то же самое, — сказал Торир. — Мы тоже верим в то, что боги обитают на ледяном острове Туле, далеко в северном океане. Оттуда придут гиганты, которые возродят мир, погубленный черными карликами, властителями золота.
      — Слушай, а еще какое сходство между славянской и норманнской верой ты приметил? — волнуясь, спросил Ильин.
      — Не знаю… Много чего… Пожалуй, самое главное у вас и у нас в храмах — статуи воинов, борющихся со змеем…
      — Всадников?
      — Да. Иногда, правда, вместо всадника бывает лев…
      — А как ты сам представляешь: какой смысл имеет этот поединок, что он обозначает?
      — Сначала расскажу об одном обычае, который мне пришлось наблюдать в Гаскони — мы ходили в те края с херсиром Свейном Одноухим. В одном глухом местечке в горах, где уцелели жрецы старой веры, — их зовут друидами каждый год в канун самого длинного дня там устраивают башню, плетенную из ивняка, а внутрь нее кидают змей, много дюжин. Ночью, когда солнце уйдет за горы, поджигают это сооружение и пляшут вокруг.
      — Выходит, змей как бы приносят в жертву солнцу… — прокомментировала Анна.
      — Именно так и сказал мне друид, но он добавил еще: мы показываем нашему богу Света, что никогда не примем веру Змия.
      Антоний-Иван перекрестился и демонстративно отошел к ладье, чтобы не слушать язычника.
      — Я понял тебя, — Ильин обхватил себя руками за плечи, зажмурился и проговорил: — Эх, братцы, тут таким открытием пахнет…
      — Подожди, недосказал еще, — недовольно нахмурился Торир. — Я тогда, после разговора с друидом, точно так, как ты сейчас, подумал: до чего же сходно все. Ведь у нас волхвы точно так говорят, когда детишек в капище приводят: видите эту змею, что свернулась кольцом, схватив себя зубами за хвост? Видите, что внутри этого кольца знак солнца? Так вера змея ползет по земле, окружая наш северный мир, верящий в свет… Боги предсказали: мир должен погибнуть после того, как в битве со змеем падет Хлодюн, страж Мидгарда.
      — Ничего не понимаю, — растерянно заморгал Овцын.
      — Мидгард — жилище богов, а Хлодюн — сын Одина, конунга богов, он охраняет воинов, дает удачу в набегах…
      — Но что же будет? — зябко передернув плечами, тихо спросила Анна.
      — Я скажу словами того волхва, который наставлял нас — мальчишек. Будет так:
      Солнце померкло,
      земля тонет в море,
      срываются с неба
      светлые звезды,
      питателя жизни
      пламя бушует,
      жар нестерпимый
      до неба доходит.
      — И все? И никакой надежды? — упавшим голосом произнесла Анна.
      Овцын с интересом посмотрел на нее и быстро сказал:
      — Вот тебе и атеистка!
      — Мир возродится, — коротко ответил Торир.
      — Совсем по Рихарду Вагнеру, — с улыбкой добавил Ильин.
      IV
      Антоний-Иван отказался плыть со старыми друзьями, сославшись на данный им обет: идя пешком до Киева, способствовать построению домов божьих в каждом селении. Монашеский клобук явно не сделал старообрядца смиреннее.
      — Да, такие люди могли всходить на костры за свои убеждения, — то ли с завистью, то ли с грустью говорила Анна, провожая глазами стройную фигуру в развевающемся черном облачении, — Аввакум из такого же теста был вылеплен.
      До Киева оставалось меньше двух дней пути. Поскольку поиски мигрантов результатов не дали, обитатели ладьи без конца обсуждали, что предпринять в ближайшем будущем.
      Торир, конечно, рвался ввязаться в княжескую междоусобицу, назревавшую на Руси. Слухи о близящихся столкновениях между сыновьями Владимира звучали для него как призывная мелодия военного рожка. Ему было все равно, на чьей стороне драться — лишь бы дело было достаточно опасным и награда подходящей.
      Ильин убеждал, что их дело — подождать развития событий и не рисковать понапрасну, а тем более не влезть даже случайно в противоборство различных лагерей. По долгом размышлении он предложил миновать Киев, спуститься по Днепру до впадения Трубежа, на котором лежал Переяславль, сильно укрепленный город, выдвинутый в сторону Дикого Поля.
      — Поднимемся вверх по притоку и обоснуемся в укромном месте на месяц-другой. Надо дождаться, пока в стольном городе неразбериха уляжется.
      Как ни притягательна была для его спутников решительная позиция Торира, они все же понимали правоту Виктора, им также не хотелось стать невольной причиной каких-либо исторических смещений, чреватых для их будущего.
      Викинг оказался в меньшинстве. И поскольку он считал себя связанным моральным долгом, объявил, что последует вместе со всеми, чтобы в трудную минуту быть рядом…