Послушали, не ответит ли чего. Молчал баенник. Тогда самый старый из деревни — дедушка Плохой Долгая Спина — вышел из толпы, поклонился перед дверью бани, открыл ее и хотел на порожек отступное положить — жареного петуха да пареной репы туесок. А из бани вдруг такой рев раздался, что Плохой с перепугу затылком об косяк звезданулся и тут же мешком свалился.
      Из мужиков кое-кто вилы побросал — и деру в деревню. Но нашлись и те, что не сробели, — громко выкрикивая заклинания, окружили баню и принялись совать свои орудия в волоковое оконце, в дверь. У одного нечистая сила вилы выхватила, но другой успел нежить зацепить — заблажил баенник пуще прежнего. Из дверей вылетели отобранные вилы, попали пастуху Булгаку прямо в лоб. Повалился он рядом с дедушкой Плохим.
      — Ах, ты так! — заревели мужики. — Ужо мы тебя доймем. — Не стоишь, Ропа, за баню свою?..
      Волосатый Нос подумал недолго, кинул шапку оземь.
      — Ин ладно, тащите уголья.
      Кто пошустрее, сбегали в деревню, принесли в горшке огня. С четырех углов навалили хвороста и подпалили баню.
      Сруб занялся враз. Загудело пламя, облако сажи поднялось от прокопченных стен. Разогнал мужиков по сторонам нестерпимый жар.
      Но нечистый на удивление долго крепился. Думали было, уморили его, и тут он снова возопил, да так свирепо, как только нежить может. И из огненного столба, что на месте бани поднялся, выкатился кубарем — огромный, весь покрытый рыжим волосом, бородатый. В точности такой, каким его знающие старые люди видывали. Вскочил на ноги да как саданет кулачищем своим Ропе между глаз — мужик и ослабел, кулем в траву повалился. А баенник еще ужаснее заревел — тут уж и самые крепкие не выдержали, откуда только прыть взялась, в одно мгновение на гребень береговой взлетели. Нечисть же в воду бросилась и на ту сторону Ловати подалась.
      — К водяному ушел, — решили мужики.
      Но и тоска на черноборцев нашла великая — ждали, что вся нежить теперь взбеленится. Домовые, говорили пугливые, скотину душить примутся, овинники снопы осеннего урожая пожгут, лешие ягодниц в болота заводить начнут…
      В банях с тех пор и мыться перестали, к речке тоже подходить боялись. Одна баба вышла с бельем на мостки да вскорости, все рубахи побросав, с криком домой прибежала — заметила в глубине два зеленых глаза, видно, водяной подбирался.
      Вокруг деревни день и ночь сторожа с цепами и вилами ходили, на лес, на реку покрикивали, чтоб знала нежить: люд в Черном Бору не дурак, голыми руками его не возьмешь.
      Такое положение дел застали Ильин и его спутники, прибывшие в Черный Бор в конце июня. Заинтригованные похождениями баенника, они решили попытаться встретиться с ним — благо стояло полнолуние, лучшая, по мнению селян, пора для свиданий с нежитью. Овцын и Анна, правда, весьма скептически отнеслись к рассказам черноборцев, но Виктор, привыкший за годы работы с фольклорными текстами отыскивать реальную подоснову любой былины и сказки, возлагал на предстоящую операцию немалые надежды.
      — Так нам сразу и бросится в объятия пленник времени, — хмыкнув, сказала княжна.
      — А ты, кстати, и не пойдешь с нами, — решительно заявил Ильин. — Мало ли что может случиться…
      Теперь, лежа на траве и прислушиваясь к гулкой ночной тишине, нарушаемой только всплесками рыбы да ленивым щелканьем какого-то запоздалого соловья, Ильин вдруг представил всю абсурдность происходящего. Время, в которое он попал, определенно воздействовало на его психику — что ни говори, а стереотипы общественного сознания — это не баран чихнул. Если в народе широко разлита вера в реальность всяких оборотней и чертей, ты и сам волей-неволей начинаешь проникаться верой в то, что каждый куст и копна, залитые лунным светом, являются обиталищем бесплотных сил.
      Со стороны банища раздался тихий скрип. Овцын толкнул Виктора локтем. Одна из теней, протянувшихся к воде, дрогнула — кто-то крался вдоль стены низкого сруба. У Ильина озноб прошел по коже.
      — Подползаем ближе, — шепнул Овцын. — Ты забирай влево, к берегу, а я правее…
      Еще в деревне они договорились применить, в случае надобности, свои сверхъестественные способности. Никто из мужиков не рискнул идти с ними, не было, следовательно, необходимости скрывать "секретное оружие", как именовал его Ильин.
      У баенника был, по-видимому, хороший слух — стоило Овцыну пошевелиться, как фигура у сруба замерла. Виктор понял, что подобраться незамеченными им не удастся, и шепнул Василию:
      — Надо подниматься и в открытую к нему идти. В случае чего…
      Овцын кивнул и тут же пружинисто встал на ноги. В то же мгновение со стороны бани послышался ужасающий рев. Ильина словно взрывной волной к земле прижало, обессиливающий озноб пробежал по всему телу.
      Из угольно-черной тени выпрыгнуло голое волосатое существо и, продолжая наполнять ночь нечеловеческим рычанием, принялось выламывать из стены бани тонкое бревно.
      Овцын на минуту замер, потрясенный диким воем, потом медленно, неуверенно направился к срубу, возле которого бесновался баенник. Выворотив бревно из стены, нежить в раскачку двинулась навстречу Василию, оглашая воздух еще более жуткими воплями.
      Все это длилось так недолго, что Ильин едва успел прийти в себя после пережитого страха. Поднявшись с земли, он увидел, как баенник поднял бревно над головой, намереваясь метнуть его в Овцына. Одновременно с ним Василий вскинул руки, и сумрак прошила ветвистая молния. Черная лесина, нацеленная в него, разлетелась в мелкие кусочки.
      Оцепеневший банный житель несколько мгновений еще держал над головой руки, потом сжал их в кулаки и прыгнул на Овцына. Новый разряд, послабее первого, ударил его в грудь. Все волосатое тело на миг озарилось голубым сиянием. Существо рухнуло навзничь на траву, в падении высоко вскинув голые пятки.
      Подбежав к поверженному противнику, Овцын и Ильин стали с опаской осматривать мускулистое тело баенника. По виду это был обычный человек, лет двадцати восьми, правда, выдающийся по оволосению — и грудь, и плечи, и руки были покрыты рыжей шерстью. Широкая рыжая борода скрывала половину лица. На груди серебрилась цепочка с предметом странной формы — нечто вроде небольшого молотка.
      Прямой узкий нос и высокий лоб обитателя банища свидетельствовали о хорошей породе — если, конечно, можно говорить о генетике применительно к нежити, заметил про себя Ильин. Приложив пальцы к широкому запястью лежащего, он послушал пульс — удары, хотя и не очень явственные, следовали ритмично один за другим.
      — Сейчас очухается, — сказал Виктор. — На всякий случай приготовься.
      Ильин принялся довольно сильно похлопывать баенника по щекам. Когда тот с трудом разлепил веки, Ильина пронзил яростно-растерянный взгляд светлосерых глаз.
      — Спокойно, — тоном видавшего виды лекаря произнес Виктор. — Не волноваться.
      Но баенник и не подумал подчиниться. Пробормотав что-то непонятное, он в одно мгновение оказался на ногах и, если бы не бдительность Овцына, Ильину пришлось бы испытать крепость волосатого кулачища. Строго дозированный разряд вразумил нечистую силу и показал ей истинных хозяев положения.
      — Кто ты такой? — строго спросил Ильин. — Почему голый шатаешься?
      — Я викинг, — с сильным скандинавским акцентом ответил волосатый. Проклятые мужики — порази их Тор! — сожгли в бане всю мою одежду. У меня ничего нет, одна кольчуга уцелела… Я покажу…
      И он махнул в сторону крайнего сруба.
      — Пошли, — хмуро сказал Овцын, явно разочарованный тем, что знакомство с нежитью не состоялось.
      В бане Василий добыл кресалом огня и запалил лучину. Викинг сунулся под низкий полок и вытащил оттуда скрученный в жгут доспех. Встряхнув его на руках, поднес поближе к свету.
      Ильин и Овцын склонили головы над закопченной кольчугой. У ворота были приклепаны пластинки с руническими письменами. Викинг пояснил:
      — Это места, где я воевал: Ирландия, Испания, Сицилия, Греция.
      Виктор уважительно присвистнул:
      — Когда же это ты успел? Тебе, по виду, совсем немного лет… И вообще, давай-ка познакомимся. Я Удача, богомаз, иначе говоря, художник, а это Василий, мой ученик…
      — А меня зовут Торир Бычья Шея…
      — Как ты попал сюда?
      — Я бежал из родных мест, мой род живет на берегу Хардангер-фьорда.
      — Это, видимо, Норвегия, — задумчиво сказал Ильин. — Если, конечно, такое название сейчас в ходу.
      — Правильно, Хардангер-фьорд — это Норвегия. Наш конунг Олаф Толстый, раньше он тоже был викингом, воевал и в здешних местах…
      — А почему ты бежал? — спросил Овцын.
      Торир долго молчал, катая желваки на щеках и зловеще поигрывая мышцами шеи. Потом через силу сказал:
      — Я нидинг, изгой. Каждый может убить меня… Я совершил убийство…
      — Знаю о подобных случаях, — сказал Ильин. — В частности, первооткрыватель Америки, Эйрик Рыжий, был изгнан с родины за убийство…
      — Какой еще Америки? — недоуменно воззрился на него викинг. — Я слышал сагу об Эйрике, он открыл Винланд…
      — Ну конечно, конечно, черт меня подери, — спохватился Ильин. — Именно так он назвал эту землю…
      — Черта не поминай, — недобро сказал Торир, совсем в том же тоне, как Ивашка и Добрыня минувшим летом.
      — Одним словом, ты решил бежать за море, — не давая втянуть себя в догматический спор, подытожил Ильин. — Непонятно только, почему на Русь.
      — Сюда, я слышал, из наших мест мало ходят. Может быть, удастся исчезнуть с глаз тех, кто знает, что я — нидинг.
      — Ты что, давно здесь? — снова вступил в разговор Овцын. — По-нашему знатно говоришь.
      — Нет, я весной сюда пришел… А языку славянскому в Йомсбурге научился. Я ведь был йомсвикингом.
      С этими словами он что есть силы хватил себя кулачищем по темени и исступленно затряс головой.
      Расспросы продолжались больше часа. За это время Торир успел поведать, что Йомсбург — это военный лагерь викингов на острове в устье Одры. Десятки тысяч воинов — не только скандинавы, но и немцы, славяне. Славян там даже больше, чем выходцев с севера и из германских земель. В крепости, обнесенной идеально круглым валом и рвом, живут одни мужчины. Под началом херсира военного вождя — они целыми днями готовятся к будущим битвам: ведут поединки между собой, занимаются бегом, поднимают тяжести, соревнуются в гребле…
      Йомсбург — самая большая из подобных крепостей, разбросанных по берегам Варяжского моря. Они господствуют над торговыми путями, но главное назначение их — готовить воинов для дальних походов. Из Йомсбурга каждую весну выходят сотни судов с викингами, волна за волной они обрушиваются на побережья Европы, громят богатые арабские города на севере Африки. Отряды, прошедшие обучение в бургах, захватывали Париж, Рим, Иерусалим. Их видели под стенами Тегерана и Багдада. Нет на земле места, до которого не добрались бы йомсвикинги, если на то был приказ вождя.
      Торир с юности ходил на судах своего отца в набеги на побережья Ирландии и Англии. В этих походах его заметили знаменитые викинги и забрали с собой в Йомсбург. Природные качества неустрашимого бойца вскоре сделали его берсерком, то есть таким воином, который впадал в ярость перед битвой, рвал на себе одежду, издавая ужасающие вопли, а потом кидался на врага, сокрушая все и вся на своем пути. Таких людей очень ценили херсиры, они составляли ударную силу викингов. Сами конунги знали их по именам, о подвигах берсерков скальды слагали драпы — хвалебные песни.
      Но именно привычка впадать в слепое бешенство при виде противника не раз служила дурную службу Ториру Бычьей Шее. Его отцу, влиятельному бонду землевладельцу — то и дело приходилось платить виру за убитых его отпрыском. Наконец, терпению ярла — правителя области — пришел конец после того, как Торир уложил целую дюжину людей на самом большом празднике — празднике середины зимы. Бычью Шею объявили вне закона, и теперь родственники его жертв — таковых набралось много десятков — могли свести с ним счеты любым способом.
      — Чем ты теперь думаешь зарабатывать свой хлеб? — спросил Овцын, выслушав рассказ викинга.
      — Тем же, чем и раньше — мечом. Если не найду себе конунга в Кенугарде — по-вашему, в Киеве, — доберусь до Миклагарда — его еще Константинополем зовут…
      — Мечом? Но ведь ты без оружия, — удивился Ильин.
      — Я не досказал еще… Когда я приехал в Хольмгард, или Новгород, то хотел определиться на службу к конунгу Ярислейфу…
      — Ярославу? — уточнил Ильин.
      — Да, так вы его зовете… Я пришел к Эймунду, сыну конунга Ринга, — он херсир дружины Ярислейфа, — и попросился к нему на довольствие. Дело сладилось, но в тот же день меня узнал Эймундов дружинник — Харальд Жеребячий Лоб, родич одного из тех парней, которые неправильно поняли мои намерения во время праздника середины зимы… Я все побросал на постоялом дворе, потому что за мной пустились несколько крепких ребят с секирами. Я отвязал от коновязи чью-то лошадь, вскочил в сани и вылетел из города. Хотя на Волхове еще стоял лед, но повсюду уже чернели полыньи. Под полозьями раздавался треск, я каждую минуту готов был выброситься из саней. Не иначе, как сам Тор, чей амулет я ношу на груди, охранял меня, и я сумел добраться до Ильменя. Переночевал в охотничьей избушке, а на другой день поехал дальше. Но едва миновал озеро и выехал на Ловать — это было уже вечером, попечительство бога меня оставило… Я дремал, лежа на соломенной подстилке, а лошадь лениво брела по зимнику. Очнулся уже в воде — кобыла храпит, бьет копытами по кромке льда, пытаясь выкарабкаться из полыньи. Я сам кое-как вылез. Хватился меча, сумки с деньгами — все на дно ушло…
      — А почему ты не пошел в Черный Бор, не попросился на ночлег? — спросил Овцын, сочувственно глядя на викинга.
      — После всего, что было, я решил: лучше никому не доверяться. Знаешь, когда тебя объявляют нидингом, ты и вправду начинаешь чувствовать себя волком… А тут еще я увидел, как над этими маленькими избушками клубится пар, когда из них выскакивают голые люди и начинают валяться в снегу. Я полежал в лесу на противоположном берегу, Наблюдая за деревней до тех пор, пока одежда моя не превратилась в ледяные латы. Тогда я с трудом поднялся и, едва переставляя ноги, дотащился до крайней избушки на берегу. Тогда я не знал, что это баня — у нас нет таких в Норвегии… Можете представить мое блаженство, когда я оказался в жарко натопленном срубе, да еще ушат горячей воды как нарочно поджидал меня. Я разделся догола и залез на эту вот штуку…
      — На полок, — подсказал Ильин.
      — Утром проснулся как ни в чем не бывало. Правда, в темноте с непривычки ударился головой о потолок, да и сажей перемазался изрядно. Выглянул наружу — оттепель, лед на реке совсем почернел. Куда пойдешь в такую погоду? Решил, что пережду здесь, пока снег не сойдет, а потом дальше берегом двинусь.
      — Это, видимо, в конце апреля было? — сказал Ильин. — По-здешнему, месяц березозол.
      — Правильно, именно в это время, — ответил Торир. — Слушайте дальше. Раз уж я осел в этой бане, надо было и о пропитании позаботиться. Стал я в деревню пробираться, что найду — сюда тащу. Так и кормился целую неделю. А потом заявляется мужик с охапкой дров — едва я под этот… полок спрятаться успел — и начинает топить очаг. Целый день жарил — только тем я и спасся, что на земле холодной лежал… А потом настоящий ужас начался — когда этот мужик, хозяин бани, вместе с женой своей заявились. Голову на отсечение дам, что ни один йомсвикинг такой пытки не вынесет, какую эта железная баба себе и своему мужу устроила. Хлестала себя и его двумя вениками до того, что от обоих дым пошел. Я уж не думал, что жив останусь, носом в самый угол забился — оттуда сквозь щель свежим воздухом тянуло… Потом старуха со стариком пришли — ветхие, морщинистые, в чем душа держится. Но едва на полок залезли, такое побоище вениками учинили…
      — Ты расскажи, как с девками у тебя вышло, — не вытерпел Овцын.
      — А что тут рассказывать, — Торир пожал плечами. — Я лежу на полке, отдыхаю — после похода в деревню, когда мне окорок утянуть удалось. Слышу голоса, выглянул в щелку — девки. Смотрю, одна подол на голову задрала и в дверь соседней бани зад сунула. Другая таким же образом поступила — во вторую баню по соседству пристроилась. А ко мне третья идет. Едва я в сторону отошел, открывается дверь и… Я подумал, что это очень кстати…
      — Почему же потом к тебе еще столько девок приходило? Именно твою баню выбирали?
      — Отец всегда говорил мне: Торир, если делаешь дело, делай его хорошо…
      X
      Когда ладья поднялась на несколько верст вверх по Ловати, Ильин снял тюки с поклажей с той скамьи, под которой прятался Торир. Викинг выбрался из убежища, блаженно щурясь на солнце. Его обнаженный торс золотился в ореоле рыжих волос. Серебряный молот Тора на груди пускал зайчики в глаза Анне и Овцыну, сидевшим на корме.
      — Ой, какой миленький амулет! — воскликнула княжна, когда Бычья Шея перебрался поближе. — Вас действительно охраняет этот бог…
      Ей явно хотелось сказать что-нибудь приятное викингу. Тот понял это и в долгу не остался.
      — Я бы сильно удивился, если бы узнал, что боги отказали в своем покровительстве такой милашке.
      Длинные волнистые волосы Торира, перехваченные узким ремешком, рассыпались по плечам. Одолженные Ильиным порты плотно обтягивали мускулистые бедра викинга. Невольно залюбовавшись богатырской внешностью нового спутника, Овцын заметил:
      — Если придется кое с кем помериться силами, Торир нам в обузу не будет.
      Берсерк помолчал с минуту, и слегка покраснев, заговорил, глядя в глаза Василию:
      — Я скажу вам, как немногие скажут своим друзьям. Мне бы хотелось, чтобы вы нуждались в помощи. Тогда бы вы узнали, на что я способен. Ведь если вы не попадете в беду, мне вовек не отблагодарить вас за то, что вы сделали… Я бы наверно кончился от голода через несколько дней — мужики меня к деревне две недели не подпускали.
      Через некоторое время Анна несмело спросила:
      — А почему вы не ушли из этой бани, от этой деревни?
      — Кто вы? — не понял викинг. — Я был один.
      — То есть ты, — смутилась княжна. — У нас принято вежливо обращаться на вы…
      — Не слышал… Что же касается твоего вопроса, ты сама ответишь на него, если подумаешь. Как отнесутся люди к голому человеку в одной кольчуге?
      — Не удивлюсь, если выломают колья из ограды, — сказал Овцын.
      — Это было бы еще не самое плохое, — отозвался Торир.
      — Если уж на нас, когда мы пришли вчера с банища, смотрели как на оживших мертвяков, — со смехом сказал Ильин.
      — Я и сама думала, вы уже не вернетесь. После того страшного рева, после молний, пластавших тьму… Мужики, сторожившие вас у околицы, примчались все в поту, заикаются от страха…
      — Да, — признался Торир. — После того как Василий разнес в щепу целое бревно, я вообразил, будто передо мной сам Тор-громовержец. Оттого я, наверное, и плюхнулся на траву.
      — Нет, это я тебя немножечко приласкал, — самодовольно объяснил Овцын.
      — Знаешь что, — сказал Бычья Шея. — Ты мне нравишься. Хочешь побратаемся?..
      — С удовольствием, — сразу ответил Василий, но тут же пожалел о своей поспешности.
      Викинг схватил острейший нож, лежавший у основания мачты и чиркнул им себя по предплечью. Анна вскрикнула, вскинув руки к лицу. Да и у Ильина дыхание перехватило, когда он увидел ручеек крови, бойко заструившийся из надреза.
      Все это заняло одно мгновение. В следующее викинг метнул нож рукояткой вперед в сторону Овцына.
      — Лови.
      Василий едва успел схватить его и с недоумением уставился на Торира.
      — Режь скорее, — буднично сказал викинг. — Много крови зря уйдет.
      Овцын, отвернувшись в сторону, полоснул себя чуть выше локтя. Тяжелые алые капли застучали по днищу ладьи.
      Торир пересел к Василию на скамью, схватил его за руку и приложил свой порез к его ране. Вскинув глаза к небу, быстро заговорил по-норвежски. Ильин разобрал только имена богов: Один, Тор, Бальдер.
      — Поклянись своими богами.
      Овцын быстро перекрестился и призвал в свидетели Богоматерь и Дмитрия Солунского, покровителя воинов. Торир поморщился, увидев крестное знамение.
      — Держи руку вверх, — сказал он, когда обряд братания закончился. Сейчас кровь запечется, и жилы закроются… Ну вот, теперь мы с тобой побратимы. Это выше, чем молочные братья. Все наше имущество отныне общее, мы должны пировать всегда вместе, ты мстишь за мою кровь, я — за твою…
      Они сели спиной к мачте, подняв вверх левые руки, прижавшись друг к другу. Торир с покровительственной интонацией продолжал:
      — Я удивлен, что такой боец, как ты, исповедует бога хилых и старых, это не для тебя. Знаешь что, я дам тебе прозвище Василий Огненная Рука. Ты не обидишься?
      — Ради бога, Торир, — польщенно сказал Овцын. — Мне тоже кое-что нравится в твоих речах. Но насчет Христа ты не прав. В него верят цари и витязи…
      — Мне больше по душе боги, у которых все как у людей. Если они хотят веселиться, они веселятся, если дойдет дело до драки, они не прочь помериться силами. А ваш Христос слишком много возился с дохляками и больными. Пусть они спокойно умирают, неужели богу нечем заняться в компании здоровых молодых мужчин?
      Овцын не вступился больше за христианство, и Виктор сделал вывод, что Василий либо очарован гигантом-викингом, либо стал равнодушен к религиозным спорам после всего, что было между ними и Ивашкой. Ильин испытал даже некоторую обиду, нечто вроде уязвленного патриотизма. Хотя он симпатизировал язычеству, было не совсем прилично отдавать на посмеяние то, чем жил век Овцына.
      — Твое представление о христианстве слишком детское, — сказал Ильин, обращаясь к Ториру. — Можно подумать, ты собираешься вечно оставаться молодым. Иначе я не могу объяснить себе твое пренебрежение к старикам. Как ни относись к Христу и основанной им религии, ее заслуга в том, что она научила людей уважать слабых, видеть человека и в отверженном.
      — Я слышал эти песни, — усмехнулся Бычья Шея. — К нам в усадьбу все время таскался миссионер. "Нищие наследуют землю", — не сходило у него с языка. Но я все-таки не стал с тех пор лучше относиться ко всяким оборванцам. Мужчина всегда может добыть себе немножко денег на крашеные одежды и седло с серебряной насечкой. По мне те, кто бродит по земле в сермяге, набивая себе мозоли на пятках, — попросту никчемные людишки, годные, пожалуй, лишь для того, чтобы ковыряться навозными вилами в хлеву.
      — Ты презираешь труд? — гневно сверкнув глазами, спросила Анна.
      — Хорошая работа мне по душе, — скромно сказал Торир. — Когда я зарубил тех парней, которые не понимали шуток, люди в один голос сказали, что дело сделано на славу. И хотя меня объявили вне закона, многие бонды обещали мне свой кров в случае надобности. Эти уважаемые люди знают, что я не лодырь. У нас, викингов, считают лентяями тех, кто приобретает потом то, что можно добыть кровью…
      Овцын восторженно слушал Торира. Будучи несколько моложе и обладая куда меньшим опытом ратоборства, он сразу признал моральное превосходство викинга и любое его слово воспринимал как откровение. Все-таки он был человеком той эпохи, когда физическую силу ставили выше ума и таланта, сказал себе Ильин. Но тут же в его сознании прозвучало: а так ли уж далеко то время от твоего якобы интеллектуального века? Не у тебя ли на глазах блистательно пробивали себе дорогу те, кто обладал достоинствами хороших жеребцов, и прозябали другие — кто имел несчастие высказать оригинальные и независимые суждения.
      Спор о христианстве задел Торира за живое. Бычья Шея все не мог успокоиться и ворчал, что ни к чему хорошему игры с попами не приведут. Скоро триста лет, как викинги громят государства, принявшие эту веру — и всегда их боги помогали одержать верх над христианскими полчищами. Пришли в Ирландию, все церкви превратили в капища, поставили в них резные изображения Одина и Тора. То же было в Англии, в Северной Франции. И с этим ничего не мог поделать хитрый бог франков и саксов. Много раз пытались епископы из покоренных стран набросить на шею воинов Севера петлю с крестиком, но норманны каждый раз разгадывали их замысел — смирить их под властью распятого бога, который не сумел постоять за себя…
      Ильин опять было принялся оспаривать Торира, доказывая ему, что христианство привело к объединению Европы, способствовало приобщению к культуре окраин цивилизованного мира.
      — Не знаю как кому, но мне подошло бы объединение под властью Тора. Ничего плохого от этого бога я не видел, — заявил викинг. — Не думаю, что другим он стал бы приносить несчастье.
      — Но история развивается по-иному. Одна страна за другой принимают христианство, — возразил Ильин.
      — Все дело в конунгах. Они ищут власти, и Христос им в этом подмога. По-вашему, на небе только один бог, и все должны ему поклоняться. Конунги тоже мечтают устроить свои дела на земле таким же образом.
      Виктора поразило, с какой точностью определил Торир зависимость успехов христианства от усиления королевской власти. В университете он усвоил, что многобожие было своего рода небесной проекцией земных порядков — демократии и свободы индивида. А религия, пришедшая с Востока, утверждалась по мере роста авторитарных режимов и стеснения древних вольностей.
      — Тут ты, наверное, прав. Это идет не от народа, а от властителей.
      — Надеюсь, у нас это дело не пройдет. Прежний датский конунг Харальд Синезубый втайне принял Христову веру, но так и не решился навязывать ее свободным бондам. После него пришел Свейн Вилобородый — он чтил наших богов подобающим образом, поэтому люди его уважали и он имел удачу в своих походах на Англию. Наш конунг Хакон Добрый, сын Харальда Прекрасноволосого, тоже, по слухам, крестился, но Норвегию он так и не решился потревожить. Теперешний Олаф Толстый тоже снюхался с попами, но я не уверен, что это продлит его властвование. А ведь у него недурное прошлое — сам был викингом, бился в Англии и в Африке…
      Анна слушала Торира с улыбкой превосходства на лице. Наконец, она решила принять участие в прениях.
      — Я не стану восхвалять одну религию в противовес другой. Но скажу только, что единобожие гораздо более высокая идея, чем многобожие. Посмотрите вокруг. Мы были свидетелями того, что народ населяет каждый лес, каждый куст, каждое строение какими-то божествами — как иначе назовешь всех этих баенников, полевиков и водяных? Представление о единой силе, правящей миром, намного совершеннее. В этом и есть причина торжества христианства.
      Викинг учащенно запыхтел, явно готовясь произнести речь во славу Тора, но Ильин опередил его.
      — С этими взглядами — их, кстати, распространяли церковники и разделяла наука в твое время, я решительно не согласен. Единобожие возникло вовсе не из-за более высокого уровня осмысления действительности — оно скорее отражает убожество мира, породившего его. Вспомним, где оно возникло — в пустыне однообразной и унылой. У дикарей-кочевников, ведомых Моисеем, беглым жрецом из Мемфиса, в течение десятилетий была перед глазами эта унифицированная природа, вот и родилось убеждение в том, что ею повелевает какая-то одна сила. В тех краях, где жили культурные народы древности, ландшафт был куда богаче — леса, горы, моря, реки. Оттого религиозные воззрения сложились иные — мир виделся не как сольная партия творца, а как симфония, бесконечно длящееся действо, огромная арена борьбы многих сил.
      — Выходит, по-твоему, все эти деревенские байки выше тысячелетней церкви с ее преданиями, с ее изощренным богословием? — со скептической миной спросила Анна. — Это просто антинаучно.
      — Отвечу тебе и на это. Хоть я не мог похвастаться отличными оценками по научному атеизму, все же прекрасно усвоил, что, во-первых, и церковь как общественный институт, и богословие христианства имеют очень слабое отношение к Евангелию и тем более к Ветхому завету. Догматика и философия этой религии разработаны греческими мыслителями — неоплатониками и великими поэтами. Они творили вопреки прямым запретам основоположника этого учения например, мне запомнилось из Евангелия безусловное отрицание всяких молитв кроме одной — "Отче наш". Все, что сверх этого Христос объясняет дьявольским внушением. Евангелие пронизано духом унификации. Если бы церковь действительно следовала ему, не было бы ни искусства, ни поэзии. И потом главное: не вижу ничего высокого в том, чтобы поступать согласно учению Христа, ибо такая религиозная жизнь подобна торговому предприятию: выполнил известные заповеди — получай проценты в виде вечного блаженства. Многобожие куда богаче по религиозному переживанию. Человек в его системе — это герой, который выходит в мировую ночь и наблюдает схватку бесчисленных сил. Он волен выбрать, на чьей стороне выступить, ему ничего не обещано, не предуказано. Бытие трагично, ибо смерть неизбежна, но герой принимает вызов судеб.
      — Красиво говоришь, — одобрил Торир. — Если ты воин и чего-то стоишь, тебя ждет Валхалла, светлый мир, где пируют и бьются в поединках павшие викинги. Если ты из тех, кто умрет на тюфяке, укрытый ворохом тряпья, то отправишься в царство холода и тьмы…
      — Это уже результаты. О них можно спорить, — тактично сказал Ильин, поняв, что Торир завелся не на шутку.
      Но викинг не принял его миролюбивого тона и горячо заговорил:
      — Я не стану спорить, прекрасная дева, с твоими словами о совершенстве христианства. Твой отец хорошо ответил тебе. Скажу только: добрая вера не творит зла. Никого из чужеземцев мы не понуждали поклоняться нашим богам, мы знаем, что каждое племя имеет своих. Не таковы слуги Христа. К нам в Йомсбург приходили славяне, живущие рядом с саксами, несчастными саксами, которых мечом крестил франкский конунг Карл, прозванный Великим. Семь поколений сменилось, а помнят они и их соседи, что Карл захватил Эресбург, где находилась главная святыня саксов — столп с изваянием Арминия.
      — Это тот, что победил римлян в Тевтобургском лесу? — спросила Анна. Я помню, мы учили: какой-то из императоров горевал по поводу этого величайшего поражения, носился по дворцу с криком: "Вар, отдай мои легионы!" Вар — это проигравший битву полководец…
      Торир удивленно покачал головой и сказал:
      — Кто это тебя так хорошо учил, дева?