Очки были те же самые.

Снимает ли она их когда-нибудь? Снимет ли? И для кого?

Для парня с дурной кровью, температурящего каждый понедельник, 37,2° по утрам; для парня с родимым пятном под левой лопаткой, все, кто видел пятно хотя бы раз, говорят, что оно похоже на всадника на коне; все, кто видел пятно хотя бы дважды, утверждают – оно движется. Снимет ли она очки для парня с разными, как у опоссума, глазами?

Для парня с разными глазами. Для меня.

Держи карман шире, бэбик, держи карман шире – ив него обязательно сунут большой болт.

– …Шикарные очки, – говорит Лора, думающая, очевидно, о чем-то сходном. – Гуччи?

– Фигуччи, – беспечно отвечает Тинатин. – Просто очки. Они мне понравились, и я их сперла. У одного типа. На Макса он не похож.

Сперла, кто бы сомневался. Сперла. А со стороны выглядит, будто она в них родилась, немного найдется людей, способных приручать чужие вещи и так заморачивать им яйца, что они напрочь забывают о старых хозяевах. Непохожих на Макса, потому что красть у Макса нечего.

– Ты прелесть! – У Лоры даже скулы сводит от восторга, «ты прелесть, о-о…», того и гляди забьется в конвульсиях, точь-в-точь как мой папаша на ближних подступах к оргазму.

– Я знаю.

– Подожди минутку, я быстро. Только никуда не уходи, ты мне обещаешь?

– Нет.

Я бы очень удивился другому ответу Ти-на-тин. Максимум, что она может пообещать, – что прихватит печатку вашего деверя с вашей же прикроватной тумбочки, – ту, которую вы сами прихватили у него еще в прошлом году, на бесснежное католическое Рождество. Не ради самой печатки, цена ей – копейка, ради надписи на ободке: «Suck and Let Go»11.

– Ты прелесть, – Лора повторяется, что совсем на нее не похоже. – Тридцать секунд.

Мы остаемся одни, мне хочется, чтобы с Лорой случилась какая-нибудь беда, почему бы ей не сломать ногу, сейчас, сию минуту – ломают же люди конечности; или чтобы ее пристрелил кто-то из бывших любовников, хотя неизвестно, способна ли сама Лора вызывать столь сильное смятение чувств.

С Лорой ничего не произойдет. Я знаю это точно, вот черт. Ччерт. Чччерт.

Никто ее не пристрелит, на безмозглых одноразовых телок надежды никакой, на любителей кашемира и бритых лобков – тоже. Конечно, Лорино окружение этими типажами не ограничивается, есть еще отошедший отдел убийца, а ныне массажист Хайяо, есть и другие. Запирсингованные по самые гланды, стриженные под ноль феминистки, сплошь представительницы творческих профессий – от ассистента монтажера до верстальщицы в типографии. Их пломбы набиты здоровым креативом, карманы их штанов (стиль «милитари») пухнут от амбиций. В сферу их интересов входят куннилингус, фистинг и армрестлинг, «гулять босиком, целовать тебя в ключицы и ниже», чемпионаты по выездке в Голландии, чемпионаты по поеданию саранчи в Уганде; они обожают клубные чилл-ауты и ненавидят глагол «лизать» – «потому что это по-другому называется «. Все свои мыслишки о жизни, трахе и мелкой грызне в монтажной они выносят на страницы интернетского «Live ournal».

Корпоративный дневник лузеров, ненормативная лексика поощряется, альтернативный секс поощряется, фистинг и армрестлинг с инвалидами детства поощряется, члены на ремнях – в мемориез, целую вас всех в глазки, аллилуйя, сестры!..

– Она забавная. – Тинатин слегка поднимает бровь, о, что это за бровь!., сияющая, восхитительная, на ней может уместиться одна белка, или две райских птицы, или три паука-сенокосца, дождевые капли учету не поддаются.

– Забавная?

– Забавная. Она.

– Лора?

– Лора. Да.

Я ненавижу Лору еще сильнее, чем «ЖЖ»12 – феминистки глагол «лизать»; прилагательное «забавная» – вот откуда исходит опасность, Тинатин могла выбрать любое другое, но выбрала именно это:

забавная.

Это означает, что Лора способна удивить Тинатин, заставить ее приподнять бровь – и тогда две райских птицы сорвутся в небо; это означает динамичное развитие сюжета, я стал свидетелем завязки, остается лишь гадать, какой будет кульминация. Две девушки в одной постели не менее занимательны, чем девушка и японец, обжигающие ласки под балканское этно в переложении Бреговича – «Мандолины, грайте!» или все-таки Джейн Б.?

Лора всегда добивается своего.

Сука.

Сука, но забавная. Проклятье!.. Разноцветные гирлянды лампочек по неутомимым, движущимся вечно бортам карусели… Карусель – тоже забавно, если уж ты взгромоздился на нее, никто тебя не догонит, внешний мир сливается в одну сплошную линию, и ты – совершенно безнаказанно – можешь показать ему язык. Лора на облупленном верблюде, Тинатин – на олене со спиленными рогами, они проплывают мимо меня, проплывают и смеются, взявшись за руки, недостижимые, прекрасные, прекраснее всех – Ти-на-тин.

Забавно,забавно,забавно.

Целую вас всех в глазки, аллилуйя, сестры!..

– …Что-то не так, Макс?

– Все так. Лора забавная. Вы любите кататься на карусели?

– А должна? – Губы Тинатин растягиваются в иронической улыбке. Быстрой, очень быстрой, почти неуловимой – пора бы мне к этому привыкнуть.

Никогда я к этому не привыкну. Никогда.

– Нет, но мне показалось…

– Карусель – это и есть «место повеселее»?

Идиотизм какой-то. И правда, причем здесь карусель, она срабатывает лишь в фильмах ужасов, я видел их не меньше десятка – на карусельную тематику, второстепенные герои не выживают вовсе, главные – выживают, но не факт: множественные гематомы, галлюцинации с уклоном в ассортимент мясницкой лавки, изменения в психике необратимы, вот кому легко могут померещится пятна крови на клубном галстуке.

– Я не думаю, что карусель – место повеселее. – Близость Тинатин парализует мою волю, а заодно и чувство юмора, от нескромного обаяния порока и следа не осталось. Крючки и блесны – те самые, с помощью которых я обычно подсекал цыпочек, оказываются сорванными.

Я гораздо менее забавен, чем Лора, есть отчего прийти в отчаяние.

– Вас-то каким ветром сюда занесло, Макс?

Увольнительная на берег, в порядке поощрения от трижды краснознаменного журнала «Полный дзэн», сказать об этом Тинатин не представляется возможным.

Это – не забавно.

– Пришел посмотреть, что делают конкуренты.

– Бенсимон – ваш конкурент?

– Ну не совсем. Я не снимаю девушек из мира fashion. : Следующий вопрос должен исходить от Тинатин – что-то типа «У вас нет на это денег?» или «Тогда что же вы снимаете, Макс? Юношей из мира BDSM?».

Но Тинатин молчит. Выкручивайся сам, бэбик.

– Я не снимаю девушек из мира fashion. Мне это неинтересно.

Тинатин молчит.

– Моя специализация – мелкие животные, погибшие насильственной смертью.

– Мелкие животные?..

Приподними же бровь, Тинатин!

– Суслики, сурки, крысы, которые попали под разделочный нож, кошки, которые попали под асфальтоукладчик… – меня несет. – Кончина птиц в линиях высоковольтных передач – вообще отдельный повод для фотосессии…

– И что потом?

– А что – потом?

– Что потом вы делаете со снимками?

– Дарю хорошеньким девушкам на День святого Валентина.

Я жду реакции Тинатин – хоть какой-нибудь: удивление, растерянность, гримаса легкой брезгливости тоже бы подошла. Но Тинатин безмятежна.

– Вас интересуют только животные? – Голос Тинатин безмятежен так же, как и она сама. – А люди, погибшие насильственной смертью, не интересуют вас совсем?

То, что происходит в следующую секунду, не поддается никакому объяснению: Тинатин целует меня в губы. Нет, не так: Тинатин целует меня.

В губы.

Еще мгновение назад нас разделяло добрых полтора метра, никак не меньше, когда же она успела приблизиться?.. Впрочем, совсем не это волнует меня, совсем не это, – в конце концов, об этом можно подумать позже, оставшись в гибельном одиночестве. А заодно и о том, как она разглядела, что глаза у меня разные, – не снимая своих проклятых очков; и пятно крови (если оно и было) на галстуке – как ей удалось определить его цвет?

Ее губы.

Они лениво скользят по поверхности моих собственных губ, и не помышляя нырнуть поглубже, никаким сертификатом по дайвингу здесь и не пахнет, о запахах вообще речи не ведется. Ее губы – не соленые и не сладкие, в них нет ни остроты, ни горечи, с тем же успехом можно было бы целоваться с пластиковым стаканчиком. Определенно, это самый странный поцелуй в моей жизни, сам факт его существования бессмысленней, в нем нет и намека на светлое будущее, на прогулки поддождем, на смятые простыни и кофе по утрам, на покупку горного байка, диггерство и посещение религиозных святынь Ближнего и Среднего Востока. В нем нет и намека на откровения о бывших любовниках, детских болезнях и юношеских фобиях, «я так хочу тебя, лифт – самое подходящее место, только не забудь о резинках» – совсем не тот случай. Совсем не тот поцелуй.

Совсем не тот. И все же, все же…

Мне страшно подумать о том, что он когда-нибудь кончится.

Но пока он и не думает кончаться, в пластиковом стаканчике неожиданно появляются дыры, их края оплавлены, что-то не так.

Тинатин не целует, хотя видимость поцелуя все еще сохраняется, она водит жалом (скорпионьего хвоста?); она снимает, считывает информацию – но ей приходится жертвовать и частью своей. Не думаю, что ей так уж нравится жертвовать, это побочный эффект любой тактильной близости, с которым необходимо мириться, как с неизбежным злом.

Оба моих века склеены – верхнее-нижнее, верхнее-нижнее, лишь в картинках, проносящихся в темноте перед ними, ни единой монтажной склейки, что это? прошлая жизнь Тинатин, ее фантазии, ее ночные кошмары – точно определить жанр невозможно, вот если бы на моем месте оказался Жан-Луи… Черт, если бы на моем месте сейчас оказался Жан-Луи – я бы просто-напросто убил бы его… «А люди, погибшие насильственной смертью, не интересуют вас совсем?»

Интересуют ли они саму Тинатин?

В картинках, проносящихся в темноте, перед моими сомкнутыми веками, – не ответ, лишь часть ответа. Все ответы скрывает волшебный фонарь, тот самый, трансформировавшийся впоследствии в «кино – это и правда 24 кадра в секунду», именно так я привык думать. И нет никаких причин, чтобы я стал думать иначе, даже теперь, когда вместо волшебного фонаря передо мной болтается пластиковый стаканчик с дырками. Сквозь них и просматривается часть ответа: залитая кровью ушная раковина (кому она принадлежала?), мертвый зрачок (как давно он мертв?), скорчившаяся фигура – ноги подтянуты к животу, как у эмбриона, лужа под ней – кровь, формалин?.. У меня кружится голова, а губы девушки, еще секунду назад такие плотные, такие осязаемые, вдруг перестают существовать.

Она и сама перестает существовать – я готов поклясться в этом!..

Фотография на стене напротив: не Тинатин, но и не Наоми, не Кристи Терлингтон, всего лишь урбанистический пейзаж, складки домов в полузабытом стиле «courreges-look»13, – фотография на стене напротив просматривается великолепно. Появись сейчас Лора – я увидел бы даже частички туши, осыпавшиеся с ее ресниц. Но Лоры нет, хотя заявленные ею тридцать секунд давно прошли. Или – и не думали начинаться?

Лоры нет.

Два сортирных бодигарда – вот что я вижу вместо Лоры и – что еще нелепее – вместо Тинатин. Два сортирных бодигарда и плейбой с разными глазами между ними.

Я ошибся, у него не разные глаза – самые обыкновенные, в масть друг другу, никакой дисгармонии, никакого неудобства, вот только когда я ошибся – сейчас или тогда? И на плейбоя он не похож, разве что на младшего брата capungo, более удачливого, более респектабельного, без привкуса амфетамина на языке, без пороховой гари на ладонях – костюм от «Brioni» против селедочного хвоста. Троица дефилирует мимо меня, инцидент у оскалившихся писсуаров забыт напрочь, да и кто бы стал на нем циклиться?.. Циклюсь обычно я, и по более ничтожным поводам, повод находится и теперь:

затылки.

Затылки у всех троих выбриты одинаково тщательно, сто к одному: так же тщательно выбриты у них подмышки, а грудь и вовсе выщипана иорданской нитью – беспроигрышный вариант для pipi-party с полной обнаженкой и ссаньем на танцпол в финале вечерины.

Ненавижу таких типов.

А этих, сорвавших показательный поцелуй Тинатин, втройне ненавижу, чтоб вы сдохли, гребите отсюда подальше, сукины дети!..

Приступ ненависти проходит так же внезапно, как и начался, – бодигарды и их владелец исчезают из поля зрения – это во-вторых. Во-первых же (что делает второй и все последующие пункты совершенно необязательными) – Тинатин возвращается ко мне.

Ну не совсем ко мне, она все в тех же полутора метрах, что и была. До поцелуя.

Единственное напоминание о нем – привкус пластикового стаканчика. Дурацкий привкус – и больше ничего, но и этого мне хватит надолго, я влюблен, я отчаянно влюблен. И ничто не изменит существующее положение вещей, даже если залитая кровью ушная раковина окажется со временем моей собственной.

– …Мы остановились на кошках, попавших под асфальтоукладчик, – говорит Тинатин.

Мы остановились на поцелуе, и я предпочел бы развить именно эту тему – желательно в другой обстановке, зачем-то же она поцеловала меня?

– Мы остановились на Дне святого Валентина, если уж быть совсем точным.

– Хотите прислать мне открытку?

– Не с кошкой, но…

Таким беспомощным я не был никогда, детство под сенью папашиных девок не считается, кто будет помнить о детстве за шкафом в промозглой квартире, с куском мела под подушкой, – кто согласится помнить?..

– Не с кошкой, Тинатин, – я произношу ее имя вслух, кажется – впервые. – Что-нибудь более оптимистическое.

– Что-нибудь вроде кретинского сердечка, – высказывает предположение Тинатин. – Обычно его пристраивают к воздушному шару. Мерзость.

– Не обязательно к воздушному…

– Я не хочу быть исключением из правил. Пришлите мне кошку.

«Пришлите мне кошку», – говорит она, хотя совершенно ясно, что адреса я не дождусь, вот если бы Валентинов день случился завтра, а еще лучше – вчера… Если бы – тогда бы у меня еще был призрачный шанс, но Тинатин не из тех, кто способен зафиксироваться на одном человеке дольше пары часов – или пары дней, если повезет.

Пара дней предпочтительнее.

Уже потому, что между ними существует ночь. Провести с ней ночь… м-м-м… Мысль, достойная монографии Жан-Луи, – и безнадежная, как сама монография. Конца ей не видно.

– Лора – ваша подруга, Макс?

– Лора – это Лора. – Я встречаю напоминание о Лоре скрежетом зубовным, слышит ли его Тинатин? – С Лорой нужно держать ухо востро.

– Вы полагаете?

– Просто хочу предупредить. Не обольщайтесь насчет нее, Тинатин. Она всех встречает с распростертыми ногами.

– А я и не хочу быть исключением из правил, – Тинатин нисколько не шокирована.

– Она шлюха. Дешевая шлюха, вот что я хотел сказать. Для нее раздеться догола перед десятком распаренных мужиков – не вопрос.

Ни разу не видел Лоры, раздевающейся перед десятком мужиков, – но разве это имеет значение? Никакого. Точно так же, как все, сказанное сейчас мной, не имеет никакого значения для Тинатин.

– Но согласитесь, Макс… Это лучше, чем раздеться исключительно для гринписовской акции в поддержку искусственного меха.

Карусель в моем мозгу движется все быстрее, Лора (облупленный верблюд) и Тинатин (олень со спиленными рогами) держатся за руки еще крепче, смеются еще заразительнее, подтяни штаны, бэбик. Подтяни штаны и купи нам мороженое, а потом можешь отправляться восвояси, пить паленую водку в компании такого же неудачника Жан-Луи. Жан-Луи примет и без водки, достаточно пива, но зачем Тинатин поцеловала меня?

Зачем-то же она сделала это?

– …Я умерла бы, если бы вы меня не дождались!..

Лора. Легка на помине. Старый трюк, ее «вы» относится исключительно к Тинатин. Чем оно пафоснее, чем вежливее сама Лора, – тем нестерпимее ей хочется затянуть кого-нибудь в постель. Кого-нибудь, ха-ха, ей хочется затянуть в постель Тинатин, гнусность какая!..

– Макс наверняка наговорил обо мне кучу гадостей, – Лора улыбается своей самой ослепительной улыбкой, до сегодняшнего дня ее вызывало лишь известие о повышении гонорара.

– Он сказал, что вы шлюха, – тут же сдает меня Тинатин.

– Шлюха?

– Дешевая шлюха.

– Вот как? – Плакала моя дружба с Лорой, да и плевать мне на ее дружбу. Положить с прибором. – Он ошибся, Тинатин. Во всяком случае, на мои услуги ему ни разу наскрести не удалось.

– Он сказал, что вы легко можете раздеться перед десятком мужиков. Э-э… распаренных мужиков.

– В сауне, что ли? – живо интересуется Лора.

– Не знаю. Макс не уточнял.

– Перед десятком – это вряд ли. Но перед вами, Тинатин… Перед вами я бы разделась.

Котировки облупленного верблюда растут, и как только Лоре, этой извращенке-многостаночнице, удается так убийственно флиртовать?

– Может, мы обсудим это в другом месте?..

Зачем Тинатин поцеловала меня? Мысль о том, что то же самое она проделает и с Лорой, мне невыносима.

– Собственно, это я и хотела предложить.

Сеанс поездки на карусели закончен, Лора и Тинатин перебираются на другой аттракцион, судя по вибрации воздуха вокруг Лоры (Тинатин по-прежнему абсолютно спокойна) следующий пункт программы – американские горки. Я снова остаюсь за бортом, с двумя порциями подтаявшего мороженого в руках, от мороженого дамы отказались.

Я остаюсь за бортом, еще более одинокий, чем когда-либо.

«Ты еще одинок? К нам каждую субботу приходят 2000 человек, и почти все ищут друг друга, розыгрыш „Peugeot 106 Sketch Diesel“, приз за самую короткую юбку, приз за самое оригинальное tattoo в самом оригинальном месте, забойное техно, русский попе, D Baba Klawa».

Сегодня – не суббота.

Сегодня – не суббота, из двух тысяч человек, из двадцати тысяч человек, из двухсот тысяч человек мне нужна лишь Тинатин, если бы она выбрала младшего брата capungo или самого capungo – я бы смирился, во всяком случае – я смог бы это понять. Но Лора…

Они уходят.

На свои проклятые американские горки, в вертеп на Конногвардейском, куда же еще, «ЖЖ»-феминистки могут торжествовать, «если ты до сих пор спишь с мужчиной, это значит, что ты еще не встретила настоящую женщину».

У меня совсем не остается времени, чтобы убедить Тинатин в том, что Лора – ненастоящая.

Насквозь фальшивая сука, фальшивее только голосишко ее обожаемой ane В. Фальшивее только массажные пассы ее обожаемого Хайяо, прирожденного убийцы. Фальшивее только ее статейки в «Полном дзэне», таком же фальшивом насквозь: последний Альмодовар – педофилический отстой, последний Сорокин – копромуйня, последние «Dead Zorros» – лучше бы и вправду умерли, вы ничего не слыхали о «Dead Zorros»? тогда мы идем к вам!.. Мы приближаемся – под тихое шуршание страниц и аккомпанемент «Гындул Мыцей»14, вот на чем отрывается сегодня продвинутый пипл. «Гындул Мыцей», бурятское горловое пение и мусс из авокадо, во всем – легкий привкус эротизма, особенно – в муссе.

Эротичны ли мысли кошки?

Мысли фальшивой суки Лоры, безусловно, эротичны, если то, что плавает в лохани ее черепа, можно назвать мыслями, так, несколько слоев дерьма: нижний – цитатки из инфо о «ЖЖ»-юзерах, верхний – тупорылый корпоративный юмор, вчера видела в кустах на КанГрибе отрезанную голову Ренаты Литвиновой… а-а, это была голова твоего ризеншнауцера, гы-гы, бу-га-га, нахх!.. Фальшивая сука Лора навскидку назовет пятьсот самых выдающихся деятелей мировой культуры, включая Рокко Сиффреди, порноактера, и Маноло Бланика, дизайнера обуви. С Маноло ей бы хотелось перепихнуться, с Рокко Сиффреди – нет, не потому, что Рокко бескрылый профессионал, а потому, что у Маноло, по скромному разумению Лоры, есть главное.

Обувная колодка.

На нее можно насадить любую дырку, ей можно со свистом прочистить любое отверстие, вопрос об индивидуальной переносимости организма не стоит. Организм – перенесет, секс-игрушки для взрослых детей влекут его непреодолимо.

У Лоры тоже есть набор обувных колодок, вполне профессиональный: жратва нон-стоп, голубые устрицы во льду, вы когда-нибудь пробовали голубых устриц, милый мой, когда их разделываешь, они пищат на три тона выше, чем обыкновенные; голубые мальчики у шеста, вы когда-нибудь пробовали голубых мальчиков, милый мой, когда они кончают – они пищат на три тона выше, чем обыкновенные; шмотье нон-стоп, галифе, похищенные прямиком из пафосной коллекции «Z ooSuburbano»15, никаких зипперов – брюнетистые пуговицы, блондинистая строчка, вы когда-нибудь пробовали брюнетистые пуговицы, милый мой, когда их расстегиваешь, нельзя и предположить, что скрывается за ними, – возможно, трусишки «стринг-танга», они разжижают мозги не хуже романов Кастанеды, но возможно…

Возможно, – самое упоительное путешествие, города на холмах, в них всегда идет дождь, в них всегда – одна улица, на которой вы обязательно разминетесь, в них всегда один мост – для влюбленных и еще один – для самоубийц, важно не перепутать; в них не варят горячий шоколад, в них нет первых этажей, но нет и последних, только мансарды. О, эти мансарды со стенами, оклеенными почтовыми марками экзотических стран, с постелями, заросшими папоротником, лучше не придумаешь, лучше не бывает, во всяком случае – на спине всегда остается узор от листьев, он держится долго, он будет держаться так долго, как долго вы будете заниматься любовью, ну что там за срань с пуговицами, милый мой, вы до сих пор не расстегнули?., смелее, иначе трах нон-стоп вам не обломится никогда.

Трах нон-стоп. Все Лорины гламурно-провокационные базары, шмотки и жратва – лишь подводка к нему, в его свете гипотетический перепихон с Маноло Блаником и его обувной колодкой можно считать обменом опытом.

Фальшивая сука.

Я вижу сучью спину и рядом – другую спину, без ангельских крыльев, но с тонкой плетью позвоночника – плетью, или это все-таки стек? Неважно, и то и другое одинаково больно хлещет меня по лицу, сечет по глазам, с оттягом, единственное, что мне остается, – привкус пластикового стаканчика, а сочинять истории про города на холмах я не мастак.

Но я легко могу их представить, не истории – города с одной улицей, на которой мы обязательно разминулись бы с Тинатин. Даже если улиц бы было несравнимо больше, мы все равно разминулись бы, даже если на каждой из них было бы по кинотеатру – мы все равно разминулись бы, Тинатин не производит впечатления девушки, живо интересующейся экранными тенями.

Она и сама скоро станет тенью.

Совсем скоро. Сейчас.

– Макс!..

Я не верю своим ушам. Глазам, впрочем, тоже не верю, как можно поверить в то, что Тинатин останавливается – у самого края воронки, куда Лорино неуемное либидо готово затянуть ее. Но Тинатин останавливается.

– Не отставайте, Макс!..

Это может означать только одно: я принят в компанию карусельного секонд-хэнда, вряд ли это понравится Лоре, дважды, трижды не понравится, пусть так, но выбор всегда останется за Тинатин.

Этот город незнаком мне. Этот дождь – тоже.

Когда-то, каких-нибудь три часа назад, он назывался Санкт-Петербургом, я прожил в нем всю жизнь, кратковременные отлучки не в счет, кратковременные женщины – не в счет, изменить привычный ландшафт они не в состоянии.

Теперь же привычного ландшафта не существует.

Не то чтобы он был так уж непохож на себя, я все еще различаю знакомые силуэты домов и ту ломаную, почти готическую линию, которая образуется в месте соединения неба и крыш, на этом сходство заканчивается. Интересно, узнает ли ландшафт Лора, ни у кого из нас нет зонта, вот что сейчас нам необходимо – зонт. Неважно какой – со сломанными спицами, найденный в ближайшем кафе, украденный у старика, задремавшего в автобусе, ничто так не сближает влюбленных, как ритуал мелкого воровства совсем уж бесполезных вещей. Исходя из этого, мы с Лорой, одинаково влюбленные, должны броситься друг другу в объятья, совсем как в фильме «Мужчина и женщина», Трентиньян – Эме, Эме – Трентиньян, гоночное авто и дети в отдалении, они не влюблены друг в друга. Но фишка в том, что Лора и я тоже не влюблены друг в друга, вся сила страсти – и моей, и Лориной – направлена на один объект:

Тинатин.

Тинатин, стоящую в отдалении, как дети, как гоночное авто. Тинатин, ни в кого из нас не влюбленную. И я готов вынести эту ее невлюбленность, лишь бы быть уверенным: она распространяется и на Лору. Но как я могу быть уверенным, я не уверен даже в собственном городе.

В дожде тоже есть что-то неестественное.

Он застает нас врасплох, три часа назад на него и намека не было, это, конечно, можно отнести к особенностям ЭсПэБэ-климата, погода здесь лжива, как привокзальный наперсточник, вот только дурацкий дождь… Его сюжет, если у дождей вообще могут быть сюжеты, чем-то неуловимо связан с Тинатин. Да что там – «неуловимо связан», он так и вертится вокруг Тинатин, стоит ей опрокинуть вверх обе ладони, под прямым углом к запястьям – подобно древнеегипетской жрице, как над ними тотчас же вырастают два водяных столба; дождь укутывает Тинатин, обволакивает ее, что ж, его нетрудно понять. Я, во всяком случае, понимаю.

Как будет развиваться наш собственный сюжет – неизвестно.

Со стороны (со стороны дурацкого дождя?) это выглядит примерно так: две девушки и парень в предчувствии группенсекса, времени на покупку свечей в супермаркете не остается, времени на помывку в душе и интимное бритье по линии бикини не остается, начать можно и у дверей квартиры. Пока одна из девушек, путаясь в единственном ключе, пытается их открыть, другая нежно целует ее шею. Парню же достаются тылы, две задницы, упругие, как мячи для гольфа, от искушения ударить по ним со всей дури спасает лишь отсутствие клюшки.

Впрочем, и в легком синхронном поглаживании («стимулировании любимых(ой) жоп(ы)», как завернули бы «ЖЖ»-феминистки) есть свое безусловное очарование.

Все становится не таким безусловным и гораздо менее очаровательным, когда дело доходит до наспех сброшенных у постели вещей, групповухи не будет. С кем угодно, ее сеансы можно проводить с кем угодно, любителей дешевого плотского спиритизма навалом, искусанные, измятые соски, как обычно, соответствуют тринадцатой карте аркана Таро, только они и просматриваются в пустых глазницах.

Групповухи не будет, представить ее с Тинатин невозможно.

Зато легко можно представить себе Лору, задушенную собственным лифчиком, именно это я и представляю, а заодно представляю себя, стягивающего бретельки под Лориными шейными позвонками, она хрипит в предсмертной агонии – и это тоже соответствует тринадцатой карте аркана Таро.

Никаких угрызений совести с моей стороны, как тебе такой сюжетец, Лора?.. Или ты думала, что я буду спокойно смотреть, как ты тискаешь девушку, в которую я отчаянно влюблен? Чтобы непоправимого не случилось, лучше бы тебе отсидеться на кухне, в носках из козьего пуха и рубашке: темно-бордовые геральдические лилии на кремовом фоне, рубашка тринадцатой карты аркана Таро выглядит так же.

Меня куда больше интересует карта номер шесть, хотя шансы вытащить именно ее невелики.

«Любовники».

Но пока Тинатин обволакивает, укутывает только дождь.

А я все еще переживаю несостоявшуюся Лорину смерть от моей руки, от двух моих рук, сцена убийства видится мне в эстетских тонах каммершпиле, сраным Миике с Тарантино ни в жизнь такого не снять, все, кто мог снять такое, – мертвы не один десяток лет. Все, кто мог снять такое, – загнулись еще до звуковой эпохи в кино, что совершенно справедливо: уважающее себя убийство всегда происходит в полной тишине.

Или это убийцы глухи ко всему?..

Почему я вдруг подумал об этом, почему я вообще об этом думаю, может быть, все дело в поцелуе Тинатин? Водить жалом без последствий – нереально, мои 37 и 2° по утрам в понедельник, моя дурная, застоявшаяся под кожей кровь,– может быть, именно это и привлекло Тинатин, и поцелуй был вовсе не так бессмысленней, и дурная кровь стала еще дурнее? И что она выудила из меня, пока целовала? Папашу и его самок, папашу и его собачий поводок, истории пятнадцатилетней давности, к которым мне никогда не хотелось бы возвращаться, – о нет, только не это!..

Только не это – Лора щелкает пультом центрального замка, но отзывается не ее скромняга «Мицубиси Талант», совсем нет. «Порш» г-жи Паникаровской. Журнальная стерва доверила Лоре свое сокровище, я поверить не могу в такое неожиданное великодушие. Нужно быть очень убедительным, чтобы заставить г-жу Паникаровскую расстаться с «Поршем» хотя бы на время, нужно найти причину не менее вескую, не менее впечатляющую, чем, к примеру, косметический карандаш «Bour ous», noir & blanc, белый стержень – мне нужна твоя помощь, милый, совсем крошечная, в 612 лошадок, черный стержень – твоему муженьку вовсе не обязательно знать о той паре сотен лоцманов, которая прокладывала курс в твоей м-м-м… манде, не так ли? На черный стержень всегда можно положиться, он заставляет играть – и глаз, и очко, вот г-жа Паникаровская и сдалась на милость победителя.

– …Прошу.

Лора распахивает перед Тинатин переднюю дверцу, как бы там ни было – им снова достаются сдвоенные билеты в один ряд, мне же приходится довольствоваться галеркой.