Виктория ПЛАТОВА
      СМЕРТЬ В ОСКОЛКАХ ВАЗЫ МЭБЕН
      КНИГА 1
      Анонс
      Неприятности в жизни журналистки Леды начались с посещения художественного вернисажа. На эту выставку Леду пригласил ее возлюбленный, рок-музыкант Герт. Художник Карчинский прославился своими картинами в стиле корейских средневековых мастеров, а также вазами мэбен, предназначенными для одной ветки дерева сливы в цвету. На выставке произошел скандал художник отказался продать одну из ваз мэбен знаменитой модели Диане, которую сопровождал всесильный банкир Ивлев. А вот Леде художник подарил картину. По оценке Герта, полотно тянуло на двадцать тысяч баксов. Далее события хлынули лавиной. Выставку художника неожиданно закрыли, в его мастерской случился пожар, вазу, понравившуюся Диане, украли, банкира убили. А Леда неожиданно для себя оказалась в эпицентре этой лавины...
      ЧАСТЬ 1
      Она наконец-то получила ее.
      Приглушенный пурпурными шелковыми гардинами солнечный свет яркими пятнами лежал на тяжелой белой скатерти, сотканной из витых нитей, фирменном изделии лъежских мастериц. В одно из этих пятен попала ваза необычной формы. Свет не изменил ее красоты, а лишь подчеркнул причудливые коричневые наплывы, мягкими фиолетовыми тенями затерялся в прихотливых впадинах.
      Она была прекрасна и сразу приковывала к себе внимание. Хотелось поворачивать ее из стороны в сторону, разглядывать, ласкать пальцами каждую искусственную трещинку, ощущать каждую ложбинку, цепляться колеей за острые грани камешков инкрустации. Терять и находить огненных драконов, прыгающих в бамбуковых зарослях зайцев, разверзших пасти песочно-бежевых черепах с красными злыми глазами, поющих зеленоперых фазанов и танцующих белых цапель. Ее неровности были горами, ее впадинки были долинами, что уводили в мечту, живо напоминая о великолепных картинах Чон Ван Сона<Чон Ван Сон создатель национального корейского пейзажа и основоположник школы реализма в корейском искусстве.>, великого учителя и непревзойденного мастера пейзажа.
      Так хотелось скользить рукой вверх и вниз по идеальным линиям вытянутого горлышка, замереть у вершины горловины, которая своими выпуклостями напоминала неплотно сомкнутые губы. Кто придумал эту красоту, подобную грезам Мэлвина Дрейвора? Она притягивала и манила, невозможно было противостоять ее притяжению и отвести взгляд.
      "Зачем отказывать себе в удовольствии, если можно легко получить его?" Гессен, конечно же, прав. Ему нужно было родиться на Востоке, чтобы стать адептом его вселенской мудрости. С недавних пор Восток захватил ее в плен. Правильная, математически выверенная красота Запада больше не нужна ей, она окунется в чувственную, порочную и изысканную красоту Востока...
      Пепел мягко упал на лопающуюся розовую пену. Диана подняла руки и слегка потянулась. Ее чарующая, чуть рассеянная улыбка неизменно приковывала внимание читателей к страницам женских журналов "Тайны женщины" и "Дамские секреты", где она появлялась из номера в номер с завидной постоянностью. Не только мужской, но и женский персонал редакций журналов склонялся к тому, что лицо ведущей модели дома "North Wind" позволяет изданиям регулярно занимать ведущие места в различных рейтингах, привлекая читателей от четырнадцати и до семидесяти четырех лет.
      То один, то другой журнал давал интервью с Дианой. Она охотно делилась секретами своей красоты, кокетничала с журналистами, любила подразнить их. "Красивым и молодым все позволено". Опять Гессен. Когда-то его высказывания были для нее откровением, теперь стали истиной, годящейся на все случаи жизни.
      Диана встала, перешагнула через край ванны. От прохладного воздуха покрылась пупырышками ухоженная кожа, такая гладкая и нежная. Слегка тряхнув черными короткими волосами, Диана накинула махровый халат. Старинные часы темного дубового дерева с патинированными бронзовыми тяжелыми завитками пробили двенадцать.
      Целый час она отдала невинному удовольствию. Горячая вода и благоухающая пена были для нее посильнее любого наркотика. В детстве она увидела фильм с блистательной Деборой Уайт, возлежащей в мраморной ванне, наполненной розовой пеной, и влюбилась безоглядно в эксцентричную актрису. Ее чувственная красота покорила Диану раз и навсегда. Хотелось стать такой же блистательной дивой и тоже лежать в ванне, утопая в мягких розоватых сугробах. Дебора Уайт на много лет стала объектом для подражания маленькой Дианы. А теперь она сама, самая дорогая модель нордвиндского дома, может позволить себе какую угодно прихоть.
      Последним ее капризом стала необычная ваза, увиденная на одной из выставок местного доморощенного художника. Диана не разбиралась в искусстве, но остро чувствовала красоту. Эта вещь должна была принадлежать только ей. Сейчас свет стал ярче, и ваза словно окрасилась кровью. Даже если на ее гранях были бы потеки настоящей крови, этим она только сильнее притягивала бы, как притягивает язычника кровожадный истукан с глазами, глядящими в вечность. Времена стирают кровь, оставляя первородную истинную красоту. В вазе таилась неясная опасность, она тоже несла печать первородной красоты.
      Диана поставила вазу на скатерть, коснулась острого камешка у основания. Она наконец-то получила ее.
      Глава 1
      Я потерла глаза, пытаясь разобраться спросонок, откуда доносится шум. Полусонная, встрепанная, едва запахнув халат, я выползла на кухню. А Герт, уже выбритый и благоухающий, готовил себе завтрак и смотрел новости по маленькому переносному, телевизору.
      - Привет, дорогуша, - он помахал мне рукой, - долго почивать изволишь.
      - Еще же рано, Герт. - Я пыталась хоть немного прийти в себя.
      - Кто рано встает, тому бог подает, - ответил он и засмеялся. - Тебе тоже не мешало бы научиться просыпаться пораньше.
      - Это еще зачем? - Я с подозрением посмотрела на него. - Да выключи ты ради бога свой телевизор, а то голова трещит.
      - Странно, - ухмыльнулся Герт, - с чего бы это? Ведь не пили же вчера ничего. А насчет телика ты не права, тут, бывает, что-то интересненькое передают. Вон, смотри.
      Я посмотрела и чуть не упала в обморок.
      Банкир Ивлев, глава "Северной короны", был убит ночью в своей квартире. Следственная группа приступила к расследованию.
      Никакие новости меня больше не интересовали.
      * * *
      В жизни, конечно, всякое бывает, но я и представить себе не могла, что безобидные, в общем-то, события могут вылиться в преступление. Нет, банкиров у нас убивали и раньше, чем никого в наше время не удивишь, но я была уверена, что это убийство совсем не связано с профессиональной деятельностью жертвы. Как верно заметили французы еще в давние времена, шерше ля фам. Женщина и только женщина всему виной. А точнее, всему причиной некая модель с ее странными желаниями.
      Так, на завтрак можно и плюнуть, с голоду я не умру, если не позавтракаю один раз, а вот в редакцию нужно поторопиться. Наверное, там уже Пошехонцев всех с ног на голову поставил. Еще бы! Такой материал. Там-то я и узнаю все подробности.
      Подробности... Будь они неладны. Подробности можно прочитать в статье Ирочки Кривцовой, которая быстро набросала статейку для криминальной хроники. Статья напоминала в пересказе сухой милицейский протокол, изредка разбиваемый острыми и живыми вопросами.
      "Вчера ночью неизвестными лицами у себя в квартире был убит банкир Ивлев. На замке следы взлома не обнаружены, из чего следует, что банкир добровольно открыл дверь. Очевидно, он был знаком с убийцами, поэтому не побоялся их впустить.
      Из предварительного осмотра места преступления следует, что сначала пришедшие и хозяин мирно о чем-то беседовали, но затем вспыхнула ссора, в результате которой Ивлеву нанесли несколько ударов по голове. Но на этом преступники не остановились, банкир Ивлев был задушен, когда находился без сознания. После этого убийцы покинули его квартиру. Все вещи и ценности покойного находятся на месте, значит, убийство совершено не с целью грабежа.
      Следственная группа предполагает, что убийц было двое. Когда один из них разговаривал с банкиром, другой нанес ему удар. Перед следствием стоит нелегкая задача по выявлению тех, кто совершил преступление.
      Связано ли оно с бизнесом, которым занимался покойный, или совершено на бытовой почве? Мы ждем от наших правоохранительных органов скорейших результатов в раскрытии этого преступления.
      Губернатор области, который был другом покойного, заявил журналистам, что возьмет дело под свой контроль".
      Вот и все. Коротко и ясно. Неизвестные убийцы. Ирочка не стала включать в статью то, что удалось раскопать Яше Лембауму. Банкира не просто удушили, накинув ему веревочку на шею. Убийца душил его гитарной струной. И совсем не факт, что банкир был в это время без сознания. Страшная смерть. Но каким хладнокровием должен обладать убийца!
      Однако, если разобраться, взглянуть на события непредвзято, то именно к такому финалу все и шло. Жило во мне какое-то предчувствие, что не кончится это добром. А началось все с той проклятой выставки, на которую мы с Гертом попали, в общем-то, случайно. Можно сказать, что я видела, как соткалась ткань преступления. Убеждена, что убийца тоже был там. Значит, точка отсчета - выставка в "Галерее искусств". Нет, пожалуй, все началось немного раньше. С моей встречи со старым приятелем. Нет, еще раньше, с того дурацкого задания, которое мне дал Пошехонцев, когда я, ничего не подозревая, вернулась из командировки. Настроение было не сказать, что радужное, но неплохое. Съездила я весьма удачно...
      * * *
      Шум, гам, тарарам, цунами и тайфун в одном флаконе, вернее, в одной редакции газеты "Вечерние новости". Хлопают двери, туда-сюда снуют сотрудники. Что-то выясняют, что-то доказывают на ходу. Сумасшедшее броуновское движение в самом неприглядном виде, когда каждая частица мнит себя значимой величиной. Оно напоминает разом и известное столпотворение в знаменитом библейском городе, и час пик в токийском квартале Сюндзюку. Не знаю даже, какой из двух катаклизмов хлеще.
      И все это моя родная редакция на бывшей улице Луначарского, а ныне на проспекте Архитектора Клинского. Подозреваю, что молодому поколению, живущему на упомянутом проспекте, неизвестен как первый, так и второй. Впрочем, старики еще могут вспомнить, кем был нарком Луначарский, но чем прославился Клинский... Это уж извините. Но наша редакция, несмотря на такой малопривлекательный адрес, прочно обосновалась именно здесь, в двухэтажном здании из серого камня, бывшей резиденции Васьки Панкратова, негласного хозяина всего района в кратковременный период власти разудалых нэпманов. Панкратов много чего успел наворотить, успел бы и больше, но был прищучен ГПУ и отбыл на продолжительный отдых на солнечные Соловки. Дом сразу стал государственным учреждением и сменил много хозяев: от приюта для слабослышащих детей до инспекции грунтовых вод города Ленинграда. И каждый следующий хозяин приводил дом в еще более плачевное состояние, чем предыдущий. Дом ветшал, потихоньку разваливался, пока Сан Саныч Куликов, официальный хозяин района в брежневские времена, не утвердил бумагу "О переходе здания в ведение редакции "Вечерние новости" и не заверил ее своей витиеватой закорючкой. Он же сподобился выдать и другую бумагу - о ремонте здания, поэтому, как только чуть подсохли краска и клей, а на стенах высохли обои, в дом заселилась шумная журналистская братия.
      С тех самых пор и по сей день редакция влачит жалкое существование в серокаменной двухэтажке без всякой надежды на улучшение производственных условий. Впрочем, журналисты, люди закаленные сверх всякой меры житейскими невзгодами, творческими кризисами и повальным алкоголизмом (который по праву можно считать отличительной родовой чертой), не жаловались и работали не покладая рук и перьев, чтобы привлечь читателя какой-нибудь сенсационной лабудой.
      А сенсаций в нашем городе всегда хватало. Недаром Северную Пальмиру как только не величают: и криминальной столицей России, и столицей бандитских группировок, и столицей воровских авторитетов, и столицей различных аномалий, и столицей европейской моды (хотя это только с оговорками и натяжками), и столицей настоящего русского кино (читай: кондового, неудобоваримого и настолько самобытного, что впору зрителям давать деньги, чтобы они согласились просмотреть все эти опусы), и столицей настоящей рок-музыки (с этим можно согласиться), и столицей черт еще знает чего.
      Но благословенный Питер, несмотря на все эти ярлыки, гордо стоит на болотистой почве и не устает выдавать сенсации, теребящие сонное сознание обывателя, не давая ему хоть сколько-нибудь расслабиться. Наша газета тоже играла не последнюю роль в возбуждении чувствительных к скандалам зон потенциального читателя и смело загружала его сногсшибательной информацией.
      Толчея, царящая в редакции, - это нормальное рабочее состояние. Вот если бы все вдруг замерли, как восковые болванчики многочисленных подражателей мадам Тюссо, этой жрицы смерти, которая не боится напоминать о ней живым, тогда бы я удивилась.
      На моем столе, как обычно, завал. Мусорный Монблан и Эверест отходов бумажной продукции. Горные образования периодически появлялись благодаря стараниям моей коллеги, так как ее стол тесно придвинут к моему, а своего стола ей тоже, как обычно, мало. Вот и скапливается все нужное и ненужное на моем столе.
      Подойдя, я решительно столкнула бумажные горы на пол. Кому понадобится, тот подберет. Уселась на стол, вытащила пачку сигарет "Parlament" и закурила. Голова Лильки тут же появилась из-за компьютера.
      - Чего шумишь? - сонно спросила она.
      - Бумага свалилась, - ответила я, спихивая на пол бумажные остатки.
      - С ума сошла? Это же материалы для работы.
      Знаю я ее работу. Кое-что нароет из газет, кое-что скачает через Интернет, и нате, получите, пожалуйста, готовый материал о романе Барбры Стрейзанд и Ричарда Гира. Или о помолвке, свадьбе, разводе (нужное подчеркнуть). Плевать, что нет и словечка правды, плевать, что вся статейка - просто чушь собачья, но читателям такая пикантная закуска "Из жизни звезд" очень нравится после смачных новостей о работе депутатов и кровавых подробностей криминальной хроники. Пресные сообщения о спорте подлакируются сладеньким. А на сладенькое, как обычно, новости культуры, чем, собственно, я и занимаюсь вот уже без малого десять лет.
      За это время изменилось очень многое. Наступил новый век. При этом один социальный строй благополучно дал дуба, а на смену ему явился другой весьма молодцеватый, наглый, зубастый. Соответственно, при нем могут преуспевать такие же молодцеватые, наглые, зубастые, те, кто сумел вовремя пошевелиться и обеспечить себя приличным капиталом. Остальным же осталось прозябать, как и раньше.
      Нужно еще добавить, что в моей жизни за эти десять лет не изменилось практически ничего. Короткое неудачное замужество, короткие, ни к чему не обязывающие романы. Как итог - одинокая тридцатичетырехлетняя женщина, обитающая в однокомнатной квартирке и перебивающаяся в маленькой питерской газетенке.
      А когда-то так верилось, что будет популярность, будут деньги, мир будет лежать у ног. Куда все ушло? Словно холодная невская волна смыла все розовые мечты. Теперь думы только об одном: чтобы не заболеть, чтобы получить за материал побольше, и как осколки мечты - найти работу в более приличном месте. Из-за этого не отказываюсь от разных встреч с нужными людьми, стараюсь держать себя в форме, чтобы не выглядеть опустившейся, давно махнувшей на себя рукой бабенкой, каких полно вокруг.
      - Чего задумалась? - привел меня в чувство въедливый Лилькин голос. Ты, мать, что-то сегодня не в духе.
      - Почему это?
      - На морде написано, - торжествующе произнесла коллега.
      У нее, любительницы ночных дебошей и обладательницы великолепного тела семипудовой стриптизерши, никогда и ничего на морде не отражалось, даже если она проводила в пьяном угаре несколько суток подряд. Лицо чуть заострялось, под глазами появлялись легкие тени, но зеленые глаза смотрели зазывающе-порочно, обещая райское наслаждение в мощных Лилькиных объятиях. Стоит ли удивляться, что мужики липли к ней, как мухи к меду?
      Но Лилька держалась твердо. Не скрывала свою связь с главным редактором нашей газеты Ильей Пошехонцевым и только изредка позволяла себе закрутить романчик на стороне.
      - Где уж мне до тебя, красота неописуйчатая, - огрызнулась я и включила комп.
      - Ладно, мать, не сердись. - Лилька не могла долго воевать и быстро выбрасывала белый флаг. - Давай лучше кофейку дернем.
      - Кофейку можно.
      Лилькина голова мотнулась и провалилась куда-то вниз. Послышалась возня, невнятный мат, затем соседка моя вынырнула с кружкой.
      - Давай свою, сейчас отоваримся. Лилька потопала за кофе. Я равнодушно уставилась в монитор, соображая, чем бы интересным заняться сегодня вечером. Посмотреть видик (вчера купила новую комедию с Денни де Вито), завалиться в бар "Последний герой" и немного выпить или навестить мать. У матери я давно не была, ну просто органически не выношу своего отчима. Мозгов как у курицы, а туда же. Все время лезет поучать, как жить, что делать. А мать, как обычно, будет смотреть ему в рот и поддакивать. Лучше позвоню ей. Итак, перспектива провести вечер просто отличная, тем более что есть два варианта, и оба, если уж на то пошло, не такие плохие.
      - Привет! - Тяжелая лапа невоспитанного сенбернара опустилась на мое плечо.
      Я вздрогнула и подняла голову. Главный возмутитель спокойствия нашей редакции остановился перед моим столом. Кучерявые седые волосы живописно обрамляли загорелую лысину, ворот рубахи расстегнут почти до пупа, выставляя на всеобщее обозрение поросшую сивой шерстью грудь. Клетчатая рубаха с кожаной жилеткой и джинсы должны создавать образ ковбоя, покоряющего прерии Дикого Запада. Не хватает только "кольта" и красного шейного платка. Неисправимый бабник и поклонник водочно-матерных опусов Венички Ерофеева, Семен Гузько плотоядно улыбался и подмигивал мне.
      - И вам здравствуйте, - проговорила я, сбрасывая пахнущую дешевым табаком лапу со своего плеча.
      - Чего пасмурная, как серое небце? - Семен поставил напротив меня стул и водворил на него свою крепкую костистую задницу.
      - Серое... чего?
      - Небце, - он хохотнул, - небо, небушко, небосвод. Совсем язык перестала чувствовать, bambina?
      - Отстань. Не лезь со своей заумью. Ты один у нас язык чувствуешь, не удержалась я, - коверкаешь его на каждом шагу.
      - Не коверкаю, а совершенствую своей живой речью. - Он поднял кривоватый палец с коричневато-желтым никотиновым пятном на подушечке. Бачишь разницу?
      - Бачу, Семен, только будь другом, свали куда-нибудь.
      - Неприятности? - Гузько весь подобрался.
      - Наоборот, все отлично. Не порть настроение.
      - Держи. - Из-за спины Семена показалась холеная Лилькина рука с серебряным витым браслетиком на запястье.
      Лилька протянула мне кружку дымящегося кофе и, быстро пристроив свою на стол, опять исчезла. Я с удовольствием отхлебнула.
      - Составить вам, девчонки, компанию? - спросил Гузько, почесывая животик.
      - Еще чего, - вернувшаяся Лилька отодвинула его мягким плечом такой идеальной формы, что, живи она тройку веков назад в Антверпене, заставила бы позеленеть от зависти всех рубенсовских граций и богинь.
      - Не прогоняйте старого человека. - Гузько умудрился согнуть в полупоклоне свою мосластую спину.
      - Еще чего! - опять фыркнула Лилька. - Сам уйдешь, песик. К нам сейчас Ирочка присоединится.
      Семена перекосило. В общем-то достаточно дружелюбный, он на дух не выносил Ирочку Кривцову, первую красавицу и лучшую журналистку нашей газеты.. Чем так смогла задеть старого крота юная фея, для всех оставалось загадкой. Но стоило только Ирочке, с ее огромными синими глазами, каштановыми волосами и идеальной точеной фигуркой, появиться поблизости от нашего лысоватого фавна, как тот начинал фыркать, урчать, говорить разные пошлости и гадости в адрес присутствующих, не отказывая себе в удовольствии пустить матерком. Словом, с появлением Ирочки звучал в полном наборе весь хамский репертуар виртуоза Семена Гузько. Ирочка действовала на него, как красная тряпка на быка.
      А она уже плыла к нам между столами. Семен не стал дожидаться ее приближения, не нуждалась, видно, его прокуренная душа сегодня в пикировке, и быстренько слинял. Кривцова заметила его отступление, но комментировать никак не стала. Поставив на стол тарелочку с шоколадными вафлями, села на стул, трусливо покинутый Семеном.
      - С прибытием, Леда, - проворковала она.
      - Привет, Ирочка. - Я старалась держаться дружелюбно.
      - Привезла очередную сенсацию? - поинтересовалась Кривцова, отхлебнув кофе.
      - Сенсация не сенсация, но кое-что интересное есть.
      - В каком плане?
      - В общечеловеческом.
      - Не темни, Леда. - Ирочку невозможно было обмануть. - Давай, колись. Маньяк, серийный убийца, растлитель или, на худой конец, извращенец?..
      - Это оставьте для себя. - Я с хрустом откусила кусочек вафли. - Все гораздо проще. В небольшой деревеньке живет женщина. И вот что-то случилось с ней после семидесяти лет - начала писать картины. И какие картины...
      - Ты серьезно? - Ирочка с недоумением уставилась на меня. - Бабка, которой за семьдесят, взялась малевать?
      - Вот именно. Только Екатерина Митрофановна еще вполне крепкая, и картины у нее получаются отличные.
      - Не понимаю, - вмешалась Лилька, - зачем ей все это надо?
      - Ох и темная ты, Лилька. Душа просит, вот и занялась искусством, поддела ее наша лучшая журналистка.
      - А что же раньше у нее душа не просила? Чего ждала до семидесяти лет?
      - Так ведь то душа. Кто же может ответить? Раньше не хотелось, а теперь вот...
      - Давай подробнее, - потребовала Ирочка, - рассказывай про свою старуху-самородка.
      Я рассказала о Екатерине Митрофановне Савельевой - уникальной женщине, у которой вдруг открылся талант.
      Сыновья, дочери, внуки, родственники подняли бабку на смех. Тоже, мол, художница нашлась, Пикассо в юбке, Айвазовский из деревни Гадюкино. Но Екатерина Митрофановна держалась твердо. Устроила себе в чуланчике мастерскую. Работала по ночам, когда переделана вся работа по дому. Попросила соседскую девчонку привезти из города ватман, краски и принялась за дело. Ни о каких техниках и направлениях слыхом не слыхала, рисовала именно так, как бог на душу положит. И все знакомое, все то, что вокруг было. Родные пробовали ее увещевать, стыдить, ничего не помогало. Махнули на "тронувшуюся" бабку рукой.
      Все бы так и кануло в неизвестность, если бы Савельева не заболела. Слегла от простуды, а тут еще и переутомление сказалось. Пришел доктор местный молодой эскулап, который выучился в городе и теперь заменил старого спившегося врача. Прописав нужные лекарства, собрался уже уходить, как один из внуков, смеха ради, зазвал его в бабкин чулан и попросил прописать ей еще что-нибудь от головы.
      Доктор, даром что молодой, искусству чужд не был. Посещал во время учебы и музеи и выставки. Картины Савельевой не были схожи своей манерой с чьими-то еще, но мотивами напоминали работы Семенюка, Бартова, Леоновой, Лосинского и Медведева - известных художников-примитивистов. Но насколько свежо заиграли у новоиспеченной художницы краски, как удивительно смогла она отразить свой немудреный деревенский быт!..
      Рассказывая коллегам о художнице, я думала о них самих и в который раз удивлялась, как такие разные женщины могут не только находить общий язык, но даже дружить?
      Ирочка Кривцова, лицом и фигурой вылитая супермодель Линда Евангелиста, появилась в нашей редакции три с половиной года назад. Мужики сразу сделали на нее стойку, но она быстро пресекла все их поползновения. Папаша Ирочки был крупной шишкой в администрации города, мамаша руководила каким-то престижным фондом. Сама она держала на коротком поводке сынка известного в городе банкира, не позволяя ему, впрочем, связать себя брачными узами и посадить в хорошо оборудованную комфортабельную домашнюю клетку.
      Ирочка могла бы найти себе работу и получше. Но она заявила, что это не наше дело, она будет работать только там, где ей нравится. И работала вот уже четвертый год в полную силу, выдавая с завидной регулярностью на-гора отличные статьи, которых бы не погнушалась и более солидная газета, участвовала к тому же во всех городских конкурсах журналистов, добилась в прошлом году звания "Журналист года" за нашумевшую статью "Призраки моды", а также титула "Мисс пресса-99". И это с полным осознанием, что всех званий и наград она достойна по праву.
      Ирочка была человеком, который своими руками строил свою карьеру и свою жизнь. Она плевала на мнение окружающих, не понимала, что такое творческий кризис или отсутствие денег. Она могла бы работать на телевидении, но упорно держалась небольшой газетки с не очень высоким тиражом. Так она выражала себя. Для самовыражения она носила и одежду от Валентино (Ирочка принципиально не признавала отечественную) каждый день. Но она могла явиться на прием или презентацию в экстравагантном одеянии от Розенфельда или Пако Раббана и украшениях из капельного серебра (принципиально не признавала золото). Ее не смущало, что присутствующие просто пожирают ее взглядами, она всегда держалась спокойно и непринужденно. Главной чертой Ирочки Кривцовой была полупрезрительная снисходительность к окружающим.
      Лилька была ей почти полной противоположностью. Она работала в "Вечерних новостях" без малого десять лет. Знавала разные времена: и отсутствие зарплаты, и частую беспричинную смену главных редакторов, и политиков, стремящихся купить и перекупить газету со всеми потрохами, и невнятные угрозы в свой адрес после разоблачительных статей. Но теперь Лилька прочно утвердилась в сердце и постели нашего главного редактора Пошехонцева, который обожал ее соблазнительные рубенсовские формы, острый язычок и неумение себя сдерживать. Лильку можно было завести с пол-оборота, она крепко бушевала, но так же быстро приходила в себя. "Ты, Лилька, высказалась однажды Ирочка, - как бутылка со взболтанным сидром. Хлоп, пуф, бац, пш-ш, фонтан пены, а потом ничего - спокойное кисловатое пойло". Лилька тогда обозвала Ирочку "уксусной эссенцией", но Иркино сравнение было настолько убийственно точным, что за Лильку никто не вступился.
      Лилька не разговаривала с Ирочкой пару дней, а потом все пошло по-прежнему. В свою компанию они нередко принимали меня, так как я сидела за соседним столом с Лилькой, и та нередко пользовалась моим отсутствием, чтобы спихнуть туда свой мусор, пардон, материалы для работы. Ирочка же относилась ко мне с вежливым безразличием или вежливым вниманием, в зависимости от обстоятельств, но все же не хамила, как прочим, не улыбалась пренебрежительно, слушая мои рассуждения. Словом, в их тесной компании я не была третьей лишней.
      - Бабкины картины действительно того стоят? - вопросила Ирочка, жеманно поводя плечом.
      - Стоят, в том-то и дело. Ее кретины-родственнички еще в это не въехали. А доктор кое-кому позвонил, кое-кому сказал, пошла волна, даже нашего Илюшу проняло, и он меня к бабке заслал. А после статьи, можно не сомневаться, искусствоведы пачками будут у бабки толпиться, картины выпрашивать. Может, даже какой-нибудь фонд народного творчества сподобится выставку организовать.
      - Забавно, - потянулась Лилька. - Ты у нас, выходит, открывательница талантов.
      - Из деревни Гадюкино, - подхватила Ирочка, мило улыбаясь.
      - Ну вас, ведьмы, все умеете опошлить.
      - Что ты, Леда, что ты, дорогуша, - Лилька сложила руки на пышной груди, - и в мыслях не было. Наоборот, мы за процветание геронтологического искусства во всех его проявлениях и желаем твоей бабке всемирной славы и кучи бабок, желательно зеленых.
      - А также престарелого ценителя из Америки, который подкатит к бабкиной избушке на курьих ножках на своем белоснежном "Мерседесе".
      И эти две язвы, две "акулы пера", две пираньи безобидных, в общем-то, "Вечерних новостей" просто покатились со смеху от нарисованной ими живописной картинки, которая сложилась благодаря их совместному изощрен ному и извращенному журналистскому воображению.
      - Ладно вам, - отмахнулась я. - Как хорошо, что мои командировки позволяют хоть немного от вас отдохнуть.
      - А мы от тебя никогда не устаем, - успел ухватить последнюю фразу проходивший мимо Славик Лазарев. - С возвращением в родные пенаты, дорогая Леда.
      - Спасибо на добром слове, дорогой Крокодил.
      - Всегда пожалуйста, - раскланялся во все стороны Славик, ничуть не обидевшись на "Крокодила". - Там без твоей лучезарной персоны погибает во цвете лет наш порфироносный редактор Илюша Пошехонцев и вещает, что если не узрит тебя максимум через шесть секунд, то скончается прямо на месте за своим главноредакторским столом и будет смердить и разлагаться, отравляя воздух во всей редакции.
      - Все же ты некрофил, Славик, - поморщилась Лилька.
      - Зловонное дитя Франкенштейна, - и Ирочка не замедлила поддеть тайного обожателя экранных трупов и гор разлагающейся муляжной плоти, адепт Брэма Стокера, возросший под эгидой Поля Верхувена.
      - Смейтесь, смейтесь, - Славик не обиделся, - а нашу прекрасную богиню все же ждет громовержец, чтобы предложить ей амброзию и нектар.
      - Леда была не богиней, а всего лишь женой фиванского царя, - осадила словоохотливого tanatos-мена Лилька.
      - Спартанского царя Тиндарея, - не удержавшись, поправила я Лильку.
      Эти слова нечаянно задели во мне тайную струну, и внутри все сжалось от сладкого воспоминания о свободе первого курса, любви к античной литературе в общем и Валентину Игоревичу Мезенскому в частности, который с таким воодушевлением рассказывал нам о любовных приключениях древних богов и немыслимых подвигах героев Эллады. Любовь моя не осталась без взаимности, и первый курс пролетел незаметно, под шелест страниц и плеск волн, разбивающихся о борта кораблей хитроумного Улисса.
      Но Улисс, постранствовав, вернулся все же на Итаку к безгранично терпеливой Пенелопе, готовой ожидать его десятилетиями, а Мезенский, поиграв со мной в любовь несколько месяцев, вернулся к домашнему очагу и стервозной Ольге Владимировне. Плохое со временем забылось, остались только сладкие воспоминания о моем первом мужчине и непреходящая любовь к жизнерадостным грекам.
      - Спартанского, конечно, лучше. - В улыбке Ирочка показала ряд идеально ровных белых зубов, наглядную рекламу всех этих "Колгейтов" и "Бленд-а-медов".
      Не обратив на Ирочкину шпильку внимания, я повернулась к Славику:
      - Чего он хочет?
      - Тебя, моя сладкая, тебя. Просто помирает, как хочет тебя лицезреть.
      - Я ведь уже отдала отчет.
      - Чего не знаю, того не знаю, - Славик дурашливо развел руками. Велено было передать. Я передал, а засим позвольте откланяться.
      От этого шута горохового толку все равно что от козла молока. Придется идти к Пошехонцеву. Чего это он вдруг сподобился?
      - Ладно, уговорил, - пробормотала я, поднимаясь. - Никакого покоя на работе. То одно, то другое. К тому же разные индивидуумы досаждают, - я выразительно посмотрела на Лазарева.
      Тот спешно ретировался - была бы охота связываться с этой мегерой, - и вскоре его козлиный тенорок донимал кого-то в противоположном углу комнаты. Я потянулась за косметичкой.
      - Марафет наводишь? - тут же ревниво вскинулась Лилька.
      - К начальству нужно являться во всеоружии, - вяло огрызнулась я, подправляя помаду. - А вообще глаза бы мои его долго-долго не видели.
      - Правильно, - поддержала меня Ирочка. - Начальство тогда хорошее, когда о нем забываешь.
      - Гениальная фраза, - усмехнулась Лилька.
      - Не фраза, а твердое жизненное убеждение. - Ирочка расправила плечи и сделала пару шагов, словно по подиуму. - Если начальство постоянно тебя теребит, то или не уверено в своих силах, или...
      - Что "или"? - Мы с Лилькой заинтересованно посмотрели на Ирочку.
      - Или ты интересуешь его как объект сексуального желания.
      - Ну уж, - фыркнула я, а Лилька добавила:
      - Ты серьезно?
      - Не нравится, придумайте что-нибудь сами. - И Ирочка направилась на свое место.
      - Ни пуха, - напутствовала меня Лилька, в мощной груди которой все же оставалось место жалости к ближнему.
      - К черту, - процедила я, не оборачиваясь, и решительно направилась в кабинет главного редактора.
      Глава 2
      Главный редактор петербургской газеты "Вечерние новости" Илья Геннадьевич Пошехонцев делал вид, что усердно читает какую-то статью в красочном глянцевом журнале, лежавшем перед ним на столе. Парочка таких же журналов с зазывно улыбающимися красотками на обложках скромненько притулилась рядышком с рукой Пошехонцева.
      Я прошла по кабинету и демонстративно постучала по крышке стола прямо перед носом Илюши, который упорно делал вид, что очень и очень занят. Он встрепенулся и соизволил все же поднять на меня глаза.
      - А-а, - протянул он, - это ты.
      У Пошехонцева имеется феноменальная способность выводить людей из себя, причем даже самых стойких хватает от силы минут на пять. Видя его, любой нормальный человек начинает не просто злиться, а рвать и метать, сатанеть и терять на глазах весь налет цивилизации. Сам же главный редактор при этом остается невозмутимым и искренне недоумевает, почему это люди выходят из себя.
      Но именно невозмутимость и убежденность в правильности своих действий помогали ему прочно сидеть в кресле главного редактора вот уже седьмой год. За это время сменился почти весь состав редакции, только главный держался.
      Илья Геннадьевич не отличался сколько-нибудь примечательной внешностью, напротив, выглядел весьма заурядно. Круглая голова с оттопыренными ушами, реденькие волосики, которые всегда норовили встать дыбом, словно кошачья шерсть под действием статического электричества... Не знаю уж, какое электричество действовало на волосы нашего главного, но пригладить свою шевелюру хоть немного он был не в состоянии - волосы торчали победно и несгибаемо.
      К этому стоит прибавить немного вытянутое лицо, маленькие, широко расставленные глазки, которые и несколько секунд не могли задержаться на одном предмете, рыжеватые бровки, выгнутые полумесяцем, длинный хрящеватый нос, тонкие губы, вечно красные и мокрые от постоянного облизывания. Губы свои Пошехонцев мусолил, словно вкусный леденец. Удивляюсь, как они еще сохранились на его лице, а не были слизаны до основания. Как бы тщательно он ни брился, к вечеру рыжие клочки неравномерными островками торчали на щеках и подбородке. Подбородок же у Ильи был на редкость мягкий и безвольный, какой-то оплывшей формы. Стоило ему сесть, склонить голову, как подбородок тут же оплывал, растекался, и было непонятно, где он кончается и начинается шея, настолько все это было одинаково комковатым.
      Следует добавить к уже описанному вечно мятые рубашки, неотглаженные брюки и нечищеные ботинки. Даже новую вещь Пошехонцев в несколько заходов превращал в мятую, грязную, заляпанную пятнами сомнительного происхождения. И только тогда он успокаивался, переставал морщиться, ежиться, словно влез в чужую шкурку, а начинал воспринимать ее как часть своей кожи.
      На эту его страсть к грязным и мятым вещам мы пробовали деликатно намекнуть Лильке, чтобы она своими женскими заботами привела его в божеский вид, но все ее благие намерения пошли прахом. Илья уперся в землю всеми четырьмя лапами, точнее, четырьмя копытами, и ни в какую. Вот и не верь после этого гороскопам. А Илья Пошехонцев, появившийся на свет более сорока лет назад в год Кабана, был стопроцентной свиньей безо всяких скидок. Для полноты картины можно упомянуть также, что родился он под знаком Козерога, а значит, был невероятно упрям.
      Его упрямство выводило из себя не меньше, чем его хамство. Стоило запастись десятью вагонами терпения, прежде чем пытаться переубедить его в чем-то. Не помогали в этом ни лесть, ни угрозы, ни шантаж. "Хоть кол на голове теши" - это сказано про нашего главного редактора.
      Заставить его отказаться от первоначального мнения могли не гневные или пылкие речи, а хорошо обдуманные и просчитанные аргументы. Выданные сдержанно и сухо, они могли в какой-то степени поколебать мнение Пошехонцева. Но и тут нужно было держать ухо востро и не уступать ни на йоту. Иначе, поскольку главному палец в рот не клади, оттяпает всю руку, он начинал жать, давить, пока не добивался своего. Но если человек вел себя равнодушно, ему было наплевать на все выходки Пошехонцева, то можно с уверенностью сказать, что он своего добьется.
      Подождав минут пять и видя, что Пошехонцев не собирается прерывать своего занятия, я начала потихоньку закипать. Еще немного, начну клокотать, как чайник, дошедший до кондиции.
      - Мне тут один недоумок передал, что вы хотели меня видеть, но, видно, этот идиот ошибся, меня здесь не ждали.
      - Ну что ты, что ты, - замахал руками Пошехонцев, наконец приходя в себя. - Все правильно, я тебя звал.
      - И за каким... В смысле, зачем?
      - За этим, как его... - Илья изобразил бурную мыслительную деятельность. - Да ты садись, садись, чего стоя разговаривать.
      - Сесть всегда успею.
      - Присаживайся, Леда. - В голосе Пошехонцева стали проскальзывать просительные нотки - верный признак, что хочет сказать какую-то гадость. Поговорить надо.
      С этими словами он покинул свое насиженное местечко и с трудом выбрался из-за стола. Я придвинула стул и уселась. Закинула ногу на ногу и вытащила из пачки, лежащей на столе, длинную коричневую сигаретку.
      - "More". Когда ты перестанешь быть пижоном, Илюша?
      - Сразу уж и пижоном. - Пошехонцев почесал свой длинный нос и придвинул свой стул поближе к моему. - У меня к тебе дело.
      - Выкладывай.
      - Только пообещай, что не откажешься.
      - Не могу, Илюшенька, пока не знаю, в чем оно заключается.
      - Дело... - Илья покрутил головой. - Дело в материалах, что представляет наша газета.
      После этого он надолго замолчал, заблуждал глазками по своему любимому кабинетику, словно проверяя, все ли на месте, и все ждал, что я начну задавать вопросы. Но я молчала, как партизан на допросе, и тоже занялась визуальным осмотром редакторского места обитания..
      Кабинет, надо сказать, был под стать своему хозяину, то есть неряшливый, заляпанный и захламленный сверх всякой меры. Стол мог смело конкурировать со столиком самой грязной привокзальной забегаловки: те же липкие круги, те же крошки, те же обрывки бумаги, те же тарелки с недоеденными бутербродами. Отличие составлял лишь компьютер, примостившийся на краешке стола, Да пластиковые папки с бумагами.
      Кроме живописного стола, в кабинете также стояли стулья, когда-то новые, с добротными кожаными сиденьями, но постепенно утратившие весь свой лоск и выглядевшие теперь весьма непрезентабельно. Так же отвратно выглядел и раздолбанный диван, на котором главный редактор проводил время после обеда, а также нередко захватывал и ночи, пытаясь наладить свою личную жизнь. Сомнительное ложе делили с ним многие журналистки нашей редакции, но с появлением в жизни Пошехонцева Лильки большинство ночей диванчику приходилось коротать в одиночестве.
      Еще в кабинете имелись несколько шкафов с незакрывающимися дверцами и железный обшарпанный сейф, в котором Илья хранил экземпляры своего детища за предыдущий год. С наступлением нового года слежавшиеся страницы отправлялись к своим соседям за диван. Пыльная ваза - подарок какого-то ярого почитателя, на подоконниках несколько горшков с окаменевшей землей и чахлыми кустиками неизвестной породы, большой деревянный фрегат на одном из шкафов. Морская поделка была преподнесена Пошехонцеву на юбилей нашим местным умельцем Сергеем Воронцовым.
      Дядя Сережа умел и мог починить все, что угодно. В редакции он появился после того, как вышел в отставку. Во время службы отвечал за выпуск корабельной газеты, а также числился спецкором сначала газеты "Красная звезда", а после перестройки журнала "За Отечество". Воронцов собирал, фрегат два года, а затем принес его в редакцию. Решили эту красоту подарить главному, но с условием, что он не будет трогать его руками.
      Условие было непременным, на нем настаивали все. Пошехонцев сначала надулся, но затем согласился. Поэтому корабль со всем его оснащением оставался чистым, благо Воронцов каждую неделю вытирал его разнокалиберными тряпочками. Перепадало и Илюшиным шкафам, с которых бывший морской волк заодно смахивал пыль.
      Он пробовал чинить и дверцы шкафов, но махнул рукой, поскольку главный редактор ломал их с завидной регулярностью. Сравнительно чистым оставался и стул в углу, так как первая красавица нашей редакции Ирочка категорически отказывалась садиться на что-либо в кабинете Пошехонцева. Главный тогда попытался взбрыкнуть, но Ирочку поддержали многие, в том числе и Лилька, поэтому для лучшей журналистки выделили стул, к которому главному запрещено было приближаться. Остальные сотрудники такой привилегией не пользовались и сидели на старых стульях.
      В шкафах за немытыми стеклами пылились самого разного формата и расцветки сказки Теодора Гофмана - единственная непреходящая страсть нашего главного, - которые он выискивал везде и всюду. Стены также были оклеены репродукциями персонажей из книг великого немецкого сказочника. Теперь Крошка Цахес, Щелкунчик, Мышиный король, фрейлейн Анхен, Песочный человек таращились из-под пыли со стен, вызывая сочувствие своими черно-белыми искривленными физиономиями и невероятно скрюченными конечностями.
      Кабинет говорил о том, что его хозяин далек от газетной элиты, заседающей в сверкающих до блеска офисах, с хорошей аппаратурой и вышколенными секретаршами. Это был плохонький кабинетик не слишком преуспевающего главного редактора не слишком популярной газетки.
      Но мы, журналисты, все же убеждали себя, что делаем важное дело, пять раз в неделю нагружая читателя разнообразнейшей информацией. И надо признать, не все материалы были откровенной бодягой. За свои, по крайней мере, я могла бы поручиться головой.
      Не выдержав первой, я спросила:
      - Чем тебя не устраивают наши, вернее мои, материалы?
      - Меня? - Главный встрепенулся, вытаращился якобы в недоумении и охотно подхватил разговор: - Меня они устраивают абсолютно всем, но вот читателя... - тут Пошехонцев театрально закатил глазки, - читателя наши материалы устраивают не слишком.
      - Поясни. - Я взяла главного редактора за пуговицу мятой рубашки.
      - Ты же знаешь, какие у нас рубрики имеются и какие наиболее привлекательны для читателя. Его нельзя оставлять пассивным, постоянно нужно возбуждать, то есть потчевать чем-то интересным, захватывающим.
      - Значит, статей о маньяках, убийцах, террористах уже не хватает?
      - Я не об этом, - Илья Геннадьевич досадливо поморщился. - Этого добра было и будет всегда с избытком, нам важно побольше писать о культуре.
      - Ну и... - Я ждала продолжения.
      - Побольше надо новостей культуры.
      - Илья, моя рубрика вообще-то регулярная, и материал я даю постоянно.
      - Понимаю, понимаю, - Пошехонцев сморщился так, словно хлебнул неразбавленной лимонной кислоты, - но твои материалы всегда несколько специфичны.
      - Америку ты мне не открыл, но пояснить все же придется.
      - Придется - поясню. - Илюша перестал мяться и весь подобрался. - Твои репортажи всегда о каких-то одиозных личностях: то об "афганце" без обеих рук, который сочиняет музыку, то о брошенном мальчике, живущем на вокзале, который из фантиков сделал макет Красной площади и Кремля, то о сестрах, живущих в детдоме и вышивающих бисером сцены из Евангелия, то о бабуле, которая в семьдесят лет взялась за кисть и мажет в чулане свои шедевры...
      - Не только о них, - вставила я.
      - Понятно, что не только. Но ты понимаешь, душа моя, что все это очень и очень спе-ци-фич-но!
      - Понимаю! - Теперь я окончательно разозлилась. - Мои репортажи тебя не устраивают, личности в них, видите ли, не подходящие для нашего высоколобого обывателя. Ему подавай кого-то другого. Так?!
      - Так. Если бы наш читатель был высоколобым, еще полбеды, а то... В общем, ты все правильно ухватила. Читатель хочет не просто рассказов о каких-то самородках, которых достали из черт знает какой помойки, а сказки о красивой жизни красивого человека.
      - Красивого? - Я с интересом глянула на Пошехонцева. - А ну, любитель прекрасного, сознавайся, что ты имеешь в виду. Вернее, кого.
      - Того. - Главный сунул мне под нос открытый журнальчик с соблазнительными фигурами красоток. - Вот смотри.
      А посмотреть было на что. Мужики при одном взгляде на нее начинали пускать слюни и ощущать приятные спазмы в паху. Девица с едва прикрытыми прелестями томно возлежала на огромной шкуре белого медведя и рассеянно улыбалась. Ее полуулыбка притягивала как магнит. Она могла стать шире, могла совсем исчезнуть и была похожа на трепещущую бабочку, готовую легко подняться с места. Восторженные журналюги уже окрестили ведущую модель дома "North Wind" за ее полуулыбку новой Моной Лизой.
      Крупные черные буквы сверху и зеркально отраженные белые снизу обозначали имя дивы - Диана. Диана призывно изгибалась на шкуре медведя в самой соблазнительной позе, но при этом умудрялась выглядеть далекой и недоступной. Или все дело в ее полуулыбке?..
      - И что? - Я пристально посмотрела на главного. - Какое отношение имеет эта накрашенная шлюха к культуре?
      - Ну ты... Ну ты даешь! - Пошехонцев сделал вид, что очень возмущен и не находит подходящих слов.
      Но я тоже решила оставаться непреклонной. Ему не нравятся герои моих репортажей, а мне не нравятся все эти модели, звезды, проститутки высокого ранга и прочая шушера. И пусть Илья хоть лопнет на месте.
      - Я не даю, - сухо отрезала я, - и даже не собираюсь. Мне непонятно, какого лешего ты ко мне с этим обратился?
      Пошехонцеву, видно, не давала покоя какая-то мысль, поэтому он оставил и возмущение, и заранее заготовленную речь, и еще ближе придвинулся ко мне.
      - Понимаешь, Леда, - начал он проникновенно, - мне хотелось бы повысить рейтинг газеты, чтобы нас не считали чтивомвторого сорта.
      - Мы и есть чтиво второго сорта, - не преминула я уколоть главного.
      - Понимаю, - Илья скроил скорбную мину (еще немного, и понадобится доставать носовой платок, чтобы утешить бедолагу) и просительно вздохнул. Но ведь такое положение вещей можно исправить, если постараться.
      - Постараться?!
      Больше всего на свете мне хотелось в ту минуту послать Пошехонцева к чертовой матери со всем его положением вещей.
      - Да, постараться. Несколько интересных материалов о мире моды, о закулисной жизни моделей. Интервью с модельерами, статьи о моделях. И как главный сюрприз для читателя - встреча в нашей редакции и разговор с Дианой, о которой мы будем давать небольшие публикации в каждом номере. Тот читатель, который правильно ответит на все вопросы нашей викторины, сможет пообщаться с ней.
      - Здесь?! - Я не могла удержаться от смеха. - В этом гадюшнике?
      Илья обиженно закрыл рот и стал демонстративно смотреть в окно.
      - К твоему сведению, - наконец выговорил он, - здесь все приведут в порядок.
      - И кто же возьмет на себя нелегкую миссию по расчистке авгиевых конюшен? Неужто в наше время еще можно встретить Геракла?
      - Опять ты за свое. Слова не можешь сказать, чтобы не съязвить, снова вздохнул Илья. - А Геракл есть. Он наш спонсор, который весьма заинтересован в том, чтобы статьи о Диане появились.
      - Зачем, Илья? Зачем кому-то добиваться публикации материалов о модели в бульварной газетенке? Извини за откровенность, конечно.
      - Ничего. - Пошехонцев сжал рукой свой безвольный подбородок. - Я и сам, откровенно говоря, удивляюсь. Но в том-то и дело, что не такая уж мы бульварная газетенка. Интересные материалы у нас есть, насилием и кровавыми разборками грешим не больше остальных. К тому же Ирочка...
      - Так пусть Ирочка и займется.
      - Леда, ты меня не слышишь, что ли? Это должен быть материал в рубрике "Новости культуры". Расскажешь о моде в целом, потом перейдешь к нашему питерскому дому "North Wind", который занимает не последнее место среди европейских домов.
      - Но и не первое, - фыркнула я.
      - Потом напишешь о моделях нордвиндского дома, - гнул свое главный редактор, - особое внимание уделишь Диане.
      - Как это - особое?
      - Расскажешь о ней. Приведешь высказывания ее коллег, подруг, модельеров...
      - Подруги у модели? - Я со злостью посмотрела на Пошехонцева. - Да они же друг друга съесть с потрохами готовы.
      - Ее импресарио, менеджера, фотографов...
      - Ее горничных, поваров, шоферов... - продолжила я.
      - Но гвоздем программы, - Илья не обратил на мои слова никакого внимания, - будет интервью с самой Дианой..
      - И дива захочет со мной говорить? - не удержалась я от издевки.
      - Захочет, можешь не сомневаться. Ну что?
      - Нет слов. По крайней мере приличных.
      - Так ты согласна? - Илья с радостным сомнением воззрился на меня. Согласна?
      - Согласна, черт с тобой, куда же мне деваться. Но только с одним условием.
      - Хоть с тысячей. - Илья вскочил со стула и, радостно потирая руки, пробежался по кабинету, пиная на ходу пустую банку из-под пива "Балтика № 9".
      - Ты не понял, Илья, - попробовала я умерить его радость. - У меня действительно есть условие.
      - Какое? - Пошехонцев немедленно придал физиономии подобие серьезного внимания.
      - После статей об этой... - ну, сам понимаешь - я хочу написать материал, но только о ком или о чем сама захочу, безо всяких предварительных советов с тобой. И ты эту статью примешь. Примешь, - я сделала выразительный жест, - безо всяких кривляний и ссылок на то, что это не пойдет.
      - А о чем будет статья?
      - Пока не знаю. Но только на этих условиях я согласна писать о модели. Ты понял?
      - Понял. Знаешь, Леда, - он снова протиснулся за свой стол, - твои требования не так уж и непомерны, - он задумчиво посмотрел на меня, Материал у тебя всегда интересный, поэтому с моего благословения пиши о чем хочешь. Но после того, как выйдут статьи о Диане. Когда будет готово интервью с ней, причем приличное.
      - Вот в этом, Илюшенька, можешь не сомневаться. Плохо писать - себя не уважать.
      - Договорились. У меня все. Если никаких вопросов больше нет, то позови мне, пожалуйста, Лилию.
      Пошехонцев сделал вид, что снова занялся разглядыванием красоток в журнальчике, а я направилась к двери.
      Перерыв на обед разогнал моих коллег, никто не стучал по клавиатуре, стало тише. Журналисты разбрелись кто в буфет, кто в курилку. Некоторые образовали группы и пили кофе. Компания из четырех человек в уголке мирно, по-домашнему, перебрасывалась в картишки. Ничего удивительного, каждый использует свой законный перерыв, как ему больше нравится.
      - Как успехи? - спросил меня вечно шмыгающий носом Кирилл Волоснов, поднимая голову от толстой растрепанной книги.
      - В смысле? - Я приостановилась.
      - Как Илья отреагировал на твой материал? - Кирилла ничуть не смутил мой недовольный тон.
      - Как муж, с которым живешь уже давно.
      - То есть?
      - Когда предлагаешь одно и то же, оно приедается, хочется молодого, упругого и умелого тела на все согласной путаны.
      - Леда, ты чего? - Кирилл с искренним недоумением уставился на меня, даже носом шмыгать перестал.
      - Ничего. Наш главный в восторге от моих материалов, но теперь он хочет, чтобы я писала о моделях.
      - О каких это? - тут же встрял Семен Гузько. - Модели - это же клево!
      - Для тебя, Семен, не сомневаюсь, что клево. Даже суперклево. Вот только вся эта публика не для меня.
      - Не вынесла, значит, душа эстета... - гнусовато произнес Гузько. - А чем они тебе так не нравятся? Балдежные ведь девочки.
      - Семен, - меня прорвало, - ты можешь писать о них сколько тебе влезет, ты можешь исходить слюной или облизывать их глянцевые портреты с ног до головы, ты можешь даже мастурбировать, глядя на их фото, закрывшись в сортире, но я-то здесь ни при чем, меня их прелести не возбуждают!
      - Ладно тебе, Леда, успокойся. - Гузько, неравнодушный ко всякого рода женским прелестям, поутих. - Ничего ведь страшного.
      - Точно, - тут же поддержал его Волоснов. - Сделаешь статейку, ну две, и пиши потом о композиторах и балетмейстерах.
      - Балетмейстерах? - Я посмотрела на Кирилла.
      - Ага, - радостно закивал он, обнажая в улыбке неровные желтые зубы. Тут в твое отсутствие Михайловский звонил, за статью благодарил, на ужин звал.
      - Треплешься? - Я начала понемногу успокаиваться.
      - А вот и нет, - возмутился Волоснов, вытирая под носом и призывая в свидетели подходящих коллег. - Все свидетели, что этот танцор-мен тебе звонил, рассыпался в благодарностях, приглашал сходить кое-куда. Очень жалел, что тебя нет, просил позвонить ему, когда появишься.
      Коллеги, слушая разглагольствования Кирилла, согласно кивали головами.
      У руководителя Санкт-Петербургского мужского балета Валерия Михайловского я брала интервью полтора месяца назад. Статья только успела появиться, как балет отправился на гастроли во Франкфурт. А сейчас, стало быть, вернулся.
      - Вернулись, - откликнулся на мой телепатический позыв Кирилл, - и пробудут в городе почти всю осень. В конце месяца хотят представить публике новую программу.
      - Позвони, - встрял Гузько, - пообщайся с интеллигенцией, заодно спросишь о творческих планах.
      - Ладно, - сдалась я, - позвоню, вот только найду телефон.
      - А чего искать, - подскочил Волоснов. - Он мне продиктовал, я записал, так что звони на здоровье.
      И Кирилл протянул мне бумажку с нацарапанным на ней телефоном.
      - А я слышала, - не утерпела и Лилька, которая тоже подошла, но не успела еще вставить ни слова, - что все балетоманы - педики.
      - Балетоманы - это те, кто любит балет, Лилька. А сексуальные предпочтения кого бы то ни было мне совершенно безразличны. Михайловский интересный человек и интересный собеседник. Не гнушается нами, журналистами, хотя, может, и зря. За клевету сейчас ведь и привлечь можно.
      - Ладно тебе, - Лилька смутилась, - я просто так. Сказать уж ничего нельзя.
      - Это он просто на тебя глаз положил, Леда, - пристроив кривоватый палец ко лбу, произнес Гузько. - Другого кого просто послал бы подальше.
      - Мне было интересно говорить с ним об искусстве, - не дала я Семену сбить себя с толку.
      - Да, сексуальную сферу ты, как дама деликатная, оставила в стороне, с ядовитым придыханием выдавила Лилька.
      - Конечно, - скромненько, ответила я. - А вот кое-кто сексуальную сторону жизни считает настолько важной, что аж ширинку распирает. И все аспекты этой сферы не прочь обсудить кое с кем. - Я выразительно посмотрела на Лильку.
      - Ты это о чем? - вытаращилась та. - Не темни.
      - Да куда уж яснее. Порыв, наверное, творческий обуял нашего главного. Он хочет быстро все обсудить с тобой, вероятно, именно эту самую пресловутую сексуальную сферу. - Стоящие кругом заржали, а Лилька, бросив на меня уничтожающий взгляд, поспешила к Илье.
      - Смотрите, чтобы от ваших обсуждений диван совсем не развалился, напутствовал ее Гузько, - а то он и так на ладан дышит.
      Вокруг ржали. Не обращая на них внимания, я уселась за свой стол и задумалась. Значит, теперь мне нужно заняться миром моды, почитать кое-что о жизни моделей и подготовиться к интервью с нордвиндской дивой Дианой. От встречи с Михайловским тоже отказываться не стоит, что и говорить - человек он весьма приятный. Мои мысли спешили, обгоняя одна другую, а вокруг стоял обычный шум, гам, тарарам. Цунами и тайфун в одном флаконе - привычная атмосфера газеты "Вечерние новости".
      Глава 3
      Петербургский климат разнообразием никогда не отличался. Вот и сейчас асфальт мокро блестел, прохожие раскрывали зонты и кутались в плащи и куртки, спеша к остановкам. А мне мелкий, моросящий из низких туч дождик всегда нравился. Воздух во время дождя пахнет как-то особенно. Резкий порыв ветра швырнул в лицо пригоршню капель и напомнил, что уже осень. Тряхнув головой, я заспешила к машине.
      Ну вот и первый сюрприз. Машина напрочь отказывалась заводиться. В технике я вообще не сильна, а уж в машинах не разбираюсь и подавно. В случае стихийного бедствия утопающий хватается за соломинку, бандит - за пушку, обыватель - за телефон, а все журналисты нашей редакции взывают к помощи мастера - золотые руки дяди Сережи Воронцова. Какое счастье, что он не уходит вместе со всеми домой, а почти всегда задерживается.
      Я пулей выскочила из машины и, не обращая внимания на лужи, помчалась назад.
      - Забыла помаду, птичка? - попытался остановить меня Гузько. - Ты мне и такая нравишься.
      Увернувшись от лап Семена, я на ходу заявила:
      - С радостью бы, песик, но у меня сегодня критический день. Вместо тебя вполне сойдет и "Тампакс".
      Я остановилась на лестнице, чтобы достать из сумочки сигареты.
      - Так бы и сказала, - проворчал Семен, но увидел выходящую из дверей Смирнову Тамару Сергеевну и переключился на нее:
      - Позвольте вас проводить, леди.
      - Не отказалась бы, Сеня, - мягким грудным голосом ответила Тамара Сергеевна, - но мы с Ирочкой собирались к портнихе заскочить.
      - Не везет так не везет, - философски пробормотал Гузько и, надвинув поглубже огромную кепку, зашагал прочь.
      Тамара Сергеевна подмигнула мне и стала неторопливо спускаться вниз.
      В редакции уже почти никого не осталось, только толклись еще возле Миши Агафонова несколько выпивох, соображая, в какую бы пивнушку им закатиться, чтобы с толком потратить деньги и нагрузиться поосновательнее.
      Выпивохи мельком посмотрели на меня и продолжили обсуждение, только Яша Лембаум удосужился буркнуть:
      - Главный занят.
      Мне главный был на фиг не нужен, но я все же не удержалась и спросила:
      - Это чем же таким важным он занят? Выпивохи прекратили дебаты и уставились на меня.
      - Он с Лилькой обсуждает новый проект, - хмыкнул Миша.
      - Ага, новую рубрику на старом диване, - влез вертлявый Гера Газарян. - Не знаю только, старой концепцией воспользуются или новую изобретут.
      - Ты о чем это? - удивился Лембаум. - Какая еще концепция?
      - Хитрая концепция, - парировал Гера. - Некоторые практики называют сто различных ее аспектов, а есть такие умельцы, что аж до пятисот доходят.
      - Вот ты о чем, - въехал наконец-то Яша, - так бы сразу и сказал. Думаю только, что нашему редактору столько... концепций ни к чему, сойдет и одна проверенная.
      - Хватит трепаться, - осадила я их, - мне главный до лампочки. Где дядя Сережа?
      - В каморке у себя, где же еще ему быть? - Миша пожал плечами.
      Любители горячительных напитков сразу потеряли ко мне всякий интерес и вернулись к спору, что лучше, "Семь футов" или пивнушка за углом.
      - Пошли бы лучше в бар, - посоветовала я им, - культурно бы посидели, музыку послушали.
      Посмотрев на меня как на ненормальную, мужики пришли наконец-то к какому-то решению и потянулись к выходу. В каморке дядя Сережа возился с какими-то дощечками. Раньше это был чулан, в котором хранились тряпки, ведра, веники и прочий поломоечный инвентарь, но Воронцов, посчитав непозволительной роскошью иметь на двух этажах два одинаковых помещения, тем более что уборщица все равно одна и убирается только два раза в неделю, переделал чулан под свою мастерскую.
      Мастерская, конечно, это громко сказано. Сергей Валентинович помещался в ней с трудом, да еще и натаскал разных деревяшек и железок, поставил небольшой верстачок, укрепил тисочки, прибил полочки, на которых разместил разный инструмент, так что в помещении развернуться без риска сломать или повредить себе что-нибудь было невозможно. Но дядя Сережа прекрасно здесь помещался и оказывал разные мелкие услуги в плане починки чего угодно всей нашей редакции.
      - Дядя Сережа. - Я заглянула в каморку.
      - Леда, - Сергей Валентинович поднял голову от верстачка, - что случилось, золотце?
      - Машина не заводится, дядя Сережа, не знаю, что и делать.
      - Посмотрим, золотце. - Он снял очки и сунул их в нагрудный карман старенького пиджачка.
      - Спасибо, дядя Сережа.
      - Да не за что, золотце.
      Мы спустились к машине. Воронцов открыл капот, покопался немного и объявил:
      - Карбюратор барахлит.
      - А сделать что-нибудь можно?
      - Можно, тут работы на копейку.
      - Я заплачу.
      - Оставь свои грошики при себе, золотце, купи шоколадку. Через пару часиков машина будет как новенькая.
      - Ой, спасибо. Вы такой чудесный, дядя Сережа, такой замечательный.
      - Ладно уж, - пробормотал он, - какой есть. Через пару часов можешь ее забирать.
      Я задумалась. Сидеть два часа в редакции было выше моих сил. Уж лучше прогуляться по магазинам или посидеть, на худой конец, где-нибудь в кафе.
      - Не можешь ждать, золотце? - понял мое настроение дядя Сережа.
      - Могу, если придется. Вот только думаю, может, мне пока куда зайти?
      - Не хочешь? - кивнул Воронцов в сторону редакции.
      - Нет, - я решительно замахала руками. - Уж лучше сидеть в сквере под дождем. Дядя Сережа, - спросила я с надеждой, - можно вас попросить?
      - Смотря о чем, золотце.
      - Вы ведь недалеко от меня живете. Когда почините, езжайте домой, а я вечером заскочу и машину заберу.
      - Да если хочешь, я прямо к подъезду ее тебе подгоню.
      - Вы согласны? - Я замерла.
      - Согласен, золотце.
      - У меня за домом стоянка. А сколько с меня все-таки?
      - Чаем с пряником напоишь старого человека, вот и будем в расчете.
      - Спасибо, дядя Сережа, вы просто чудо! Но Сергей Валентинович уже не обращал на меня внимания и переключился на машину. Оставив ему ключи, я заспешила прочь от редакции. Можно себе позволить хоть иногда добраться домой на общественном транспорте. Дождь тоже не помеха. Не сахарная, не растаю. Куртка у меня добротная, сапоги теплые. В кои-то веки прогуляюсь под дождем.
      Я не выбирала маршрут, а ноги сами несли меня к Измайловскому парку. Когда-то я очень любила гулять здесь. Особенно красиво было осенью, когда начинался листопад. Первые желтые листочки робко появлялись на деревьях уже в середине августа, и на дорожках по утрам можно было найти эти "осенние приветы". К середине сентября желтый цвет царствовал в парке безоговорочно. Особенно красивы были клены с их узорчатой листвой.
      А к концу сентября огромными резными листьями были усеяны все дорожки. Эти золотисто-оранжевые листья размером в две ладони были когда-то гордостью моего гербария. Я собирала их, аккуратно высушивала в толстенных словарях, а потом часами могла разглядывать. Высушенные листья издавали чуть горьковатый аромат, рождая воспоминания о промелькнувших осенних днях.
      Я шла по знакомой дорожке, вдыхая влажный воздух, который остро пахнул мокрыми листьями, поддевала их носком сапога, а на душе становилось весело, словно уходили куда-то тревога и напряжение, забывался, растворялся в начинающем синеть воздухе неприятный разговор с главным.
      Зажглись фонари. От их желтого, чуть размытого света деревья приобретали совершенно сказочный вид. Из темноты выступали сказочные замки со множеством башен; арки, мосты, галереи появлялись благодаря причудливому сочетанию света и тени. Или деревья представлялись великанами-друидами, которые на таинственном шелестящем языке вели между собой только им понятный разговор. Великаны тянули руки-ветки и завлекали своим шепотом. Как здорово под этот шелест и шепот было мечтать в детстве, представляя себе что-то необыкновенное и прекрасное.
      Детство осталось позади, мечты разбились вдребезги, оставив кучу невзрачных осколков. Что осталось? Осталась жизнь. Самая обычная, серая проза. Как там у Булгакова? "Многие позавидовали бы тридцатилетней бездетной Маргарите". Так или почти так. Многие позавидовали бы и мне, живущей в отдельной квартире, свободной, бездетной. Иногда хотелось из-за этой свободы себя пожалеть, иногда, напротив, я думала, как хорошо, что ничем и ни с кем не связана.
      У меня интересная работа, где я могу проявить себя, у меня есть друзья. У меня мог бы быть постоянный любовник, если бы я сама этого захотела. При желании я давно могла бы жить в Штатах, куда в свое время благополучно отбыл мой брат и где с тех пор живет - не бедствует, а даже весьма и весьма преуспевает. Он давно зовет меня плюнуть на промозглый Питер и перебраться к нему в солнечную Калифорнию. Но я, наверное, не решусь на это никогда. Что-то слишком прочно привязывает меня к серому городу-сфинксу, стоящему на болотистой почве. Хотя нужно будет все-таки выбрать время и навестить своего брата. Действительно, взять отпуск да и махнуть к нему в Сан-Диего, посмотреть воочию на превозносимый во всем мире пресловутый американский быт.
      "А что, - развеселилась я, - подальше от питерских осенних дождей, подальше от замерзающих по утрам луж. Поваляться на горячем песочке, побродить под пальмами, поиграть на кортах, поплавать в океане. Ну, чем не отличный отдых? Да добрая половина нашей редакции за такой отдых без сожаления заложила бы душу, да еще деньгами приплатила бы вдобавок".
      Добрая половина. А может быть, даже и больше. За исключением нескольких продвинутых, или задвинутых, или равнодушных ко всему, или презирающих все западное, начиная от джинсов "Levis" или "Wrangler" до банальной конфеты на палочке "Чупа-чупс". Я, если разобраться, не такая уж и западница, хотя куда деваться, вот они, новенькие "Diesel", присланные недавно братом и как литые обтягивающие сейчас мой зад. С удовольствием пользуюсь и разной бытовой техникой; сделанной на все том же Западе, потому что умельцы вроде нашего дяди Сережи скрываются по небольшим учреждениям и товар для широкого потребителя не выпускают. С не меньшим удовольствием смотрю и западные фильмы, но только иногда и только хорошие, потому что большинство американских фильмов похожи, как однояйцевые близнецы, выращенные в одном на всю Америку инкубаторе. Посмотрев такой фильм пять минут, можно с точностью до одной десятой процента вычислить, как будет развиваться сюжет дальше и чем все в итоге завершится.
      При всем этом жуткая стрельба, море крови, горы трупов и один над всеми герой, который хоть и кладет без всякого сожаления дюжину мерзавцев, зато герой на все сто. Тошнотворная мякина. Интересно, как у них там, в Америке, крыша еще не поехала смотреть все это каждый день, да еще и по всем каналам?
      Если действительно искать что-то интересное в культурном плане, то это только в старушке Европе. Хотя последнее время меня больше интересует Дальний Восток. Было, было, каюсь. На предпоследнем курсе к нам в группу попала девушка, увлеченная сверх всякой меры дальневосточной культурой. От нее, собственно, мы и почерпнули знания о дзэн-буддизме, о пути Дао, о седом мудреце Лао-Цзы. Культура Востока оказалась богатой и разнообразной. Она завораживала своими иероглифами и своими непонятными именами.
      Диплом, затем работа в газете как-то ослабили мой интерес ко всему восточному, но когда два года назад мне выпала возможность поехать на выбор в командировку в Португалию или Японию, я без сомнений и колебаний выбрала последнюю. Не пожалела ни единой секунды, настолько потрясающей оказалась Страна восходящего солнца. Я приехала назад, переполненная впечатлениями сверх всякой меры, а несколько очерков о путешествии весьма заинтересовали читателей, так что мне еще почти целый год пришлось отвечать на письма. И как только после этого путешествия меня в редакции не прозвали Гейшей, остается только удивляться.
      Наша редакция чуть не померла со смеху, когда узнала, что вместо японской техники, которую тут можно было выгодно продать, или каких-нибудь экзотических японских тряпок, я почти все деньги потратила на небольшую гравюру Хокусая "Отдых чиновника Синьо Мимото в беседке в день первого снега". Меня, разумеется, не преминули убедить в том, что я - полная дура и настоящего Хокусая не купишь ни за какие деньги, тем более за те жалкие гроши, что у меня были, но гравюра все равно мне нравится. И каждое утро я с удовольствием смотрю на чиновника, который сидит в беседке в день, когда выпал первый снег.
      О, дождь, кажется, закончился. Прекрасно! Я подходила к чугунной ограде парка. До дома я чудесно доберусь на одиннадцатом. Ходит он часто и, что особенно радует, к парку подходит почти пустой, потому что большинство покидает вагоны на предыдущей остановке "Стрелка". Ехать мне около двадцати минут, но и за это время пассажиров слишком много не прибавится.
      На остановке топтался высокий худой парень да стояла женщина в прозрачном плаще-дождевике с обычной набитой сумкой, которая аккуратно пристроилась у ее ног. Я вытащила сигареты и закурила, парень тут же оставил созерцание трамвайных путей и двинулся ко мне.
      - Не угостите?
      Я глянула на мальчишечку. Худой, как и большинство в его возрасте, прыщи на подбородке. Куртка фасонистая, но явно не по сезону, такую лучше надевать в денек потеплее. Стоит, видно, долго, вон аж губы посинели. Я протянула ему пачку.
      Он торопливо вытащил сигаретку, зачиркал спичками. Две или три сломались, и я протянула ему свою зажигалку.
      - Спасибо, большое спасибо, - проговорил он, жадно и торопливо затягиваясь.
      - Давно стоишь? - поинтересовалась я.
      - Почти полчаса. Как провалились все. Ни одиннадцатого, ни седьмого, ни тридцать первого.
      Меня позабавили столь разные маршруты. Парню, надо полагать, было все равно, в какую сторону двигаться. Не то что мне хотелось поговорить, но почему бы и не переброситься парой слов.
      - А тебе что, без разницы, на каком ехать?
      - Да, мне любой подойдет. Я на Адмиралтейской выхожу. А там уже на троллейбусе до Заречной.
      - Понятно.
      - А вы какой ждете?
      - Меня только одиннадцатый устроит.
      - Он часто ходит. Чаще всех, но, может, авария какая на ветке, ни один не появился, пока я стою.
      Я стала подумывать и о таком варианте. Аварии у нас случаются. Тогда трамваи пускают по другому маршруту, многострадальным пассажирам приходится добираться как бог пошлет. Может, действительно двинуться к автобусной остановке? Не успела я до конца додумать эту благую мысль, как сзади послышались торопливые шаги и через секунду меня обхватили чьи-то цепкие руки. Непроизвольно напрягшись, я с силой оттолкнула мужика от себя, пытаясь вырваться из цепких рук.
      - Лидка! - орал кто-то, дыша смачным перегаром. - Да не пихайся ты! Это же я!
      Перестав сопротивляться, я с интересом уставилась на этого "знакомого". Черт, вот так встреча! Кто бы мог подумать! Герт! Своей собственной небритой персоной явился неизвестно откуда и сейчас мял и тискал меня на трамвайной остановке. Парень, которого я угостила сигареткой, пытался было что-то пробормотать в мою защиту, но небритый мужик только отмахнулся. Женщина в дождевике не сделала никаких попыток вмешаться в инцидент.
      - Спокойно, - я посмотрела на парня, - все нормально, я его знаю.
      - Еще бы, - ухмыльнулся Герт, - мы да-авно друг друга знаем. И как!
      - Перестань, Герт. Откуда ты, чертяка, свалился на мою голову?
      - Представь, случайность. Такие совпадения бывают раз на миллион, ну не на миллион, так раз на сто тысяч, точно! Я оказался здесь совершенно случайно.
      - Это я поняла. Дальше.
      - А дальше я тебя увидел и, представь, сразу узнал. Ты чего здесь мокнешь?
      - Тебя дожидалась. И, представь, дождалась.
      Герт хохотнул.
      - Машина сломалась, - миролюбиво предположил он, - давай подвезу.
      - Спасибо, Герт, но я могу и сама добраться. Вон, кажется, и трамвай идет.
      - Да ладно тебе, поехали. Я тут пива хотел в ларьке купить. А знаешь что, - загорелся он, - поехали куда-нибудь посидим, я тебе такую примочку расскажу о "доссель-штрассе" - упадешь!
      - О чем ты мне расскажешь?
      - О путешествии. Темная ты, Лидка, ни фига не рубишь. О гастрольном туре по Германии, выражаясь твоим задолбанным газетным языком, могу рассказать.
      - Вы в Германию ездили?
      - Дошло наконец? А я тебе про что целый час толкую. Пошли. Послушаешь меня, вопросики задашь, потом статейку тиснешь. С гонорара мне две банки пива. Только самого лучшего.
      - А если моего гонорара не хватит тебе на пиво?
      - Ладно, - Герт хохотнул, - из своего кармана добавлю. Пошли, что ли, чего ломаешься, как житный пряник.
      - Почему "житный"? - Я уже догоняла Герта, который направился с платформы вниз, к стоящей на дороге новенькой "десятке".
      - Не знаю, у меня батя всегда так говорил.
      В машине пахло новой кожей, но еще больше табаком, перегаром и каким-то жутким синтетическим средством. Странно, запах пропитывал все, но, похоже, не мой друг был его источником.
      - Герт, - взмолилась я, - давай откроем окна.
      - А что такое? - поинтересовался он, устраиваясь на сиденье и включая зажигание.
      - Запах просто убойный, - призналась я.
      - А, вот ты о чем. Это я Лопеса домой подвозил. Ну он, понимаешь, в зюзю. И чтобы жена ничего не заметила, он себе на башку вылил полфлакона одеколона.
      - Жуть просто, - я поежилась. - Ты думаешь, что жена у него такая наивная и ничего не поймет?
      - Поймет не поймет, а до утра точно трогать его не будет.
      - Ладно, а где он такую мерзость взял?
      - Да в ларьке каком-то купил по дороге.
      - Слушай, если он был в зюзю, то, может, это вовсе и не одеколон, а какое-нибудь средство против тараканов или мышей? Больно уж запах того... специфический.
      Герт заржал так, что машина успела два раза вильнуть, пока он снова не выправил руль.
      - Ну ты, подруга, даешь, - только и мог выговорить он. - Хотя, хрен его знает, может, так оно и есть, Лопес чего только не отчудит.
      За таким веселым разговором мы подъехали к бару "Амальгама". Здесь мне и предстояло пообщаться с Гертом.
      Глава 4
      Бар "Амальгама" был когда-то просто жуткой дырой, где процветал подпольный карточный бизнес, собирались вышедшие в тираж проститутки и спившиеся музыканты. В начале девяностых этот зловонный полуподвал стал прибежищем для наркоманов, которые здесь дешево могли купить любое зелье. Количество загнувшихся от вейвла (передозировки), а также количество рубилыциков (резавших себе вены) и мотальщиков (вешавшихся) превысило все мыслимые и немыслимые нормы на территории вышеупомянутого заведения, так что даже неповоротливое и толстозадое начальство района зашевелилось и повелело именным указом "злокачественную опухоль на теле нашего района удалить". В результате "Амальгаму" закрыли, причем капитально и надолго, пока в девяносто шестом не объявился ушлый мен и не вложил в полуподвальчик некоторый капитал. В итоге получился довольно приличный бар, где можно было культурно посидеть, выпить чего-нибудь и послушать молодые команды, которые хозяин охотно пускал поиграть. Так что "Амальгама" ничем не напоминала теперь мрачное местечко прошлых лет, которым окрестные домохозяйки пугали своих малолетних сорванцов.
      В зале было тесновато и довольно шумно. На сцене терзали гитары совсем молодые ребята, вряд ли достигшие призывного возраста. Не скажу, что звук, который они извлекали из инструментов, сильно отличался от скрежета паровозных колес, но публика была довольна. Как правило, молодые команды именно так и скрежещут, пищат, воют, пилят, пока не обретут через пять-десять лет более или менее сносное звучание, если к тому времени благополучно не отойдут от музыки и не найдут себе какое-то другое занятие.
      Так поступил когда-то и мой старший брат Мишка, начинавший когда-то с Гертом, а теперь проживающий в Штатах и владеющий небольшим магазинчиком "Все необходимое для вашего дома". Мишка к своим сорока годам выглядел вполне респектабельным господинчиком, лощеным и самодовольным. Он напрочь забыл пьяные тусовки своей молодости с огромным количеством дешевого алкоголя и анаши. Музыка его теперь трогала мало, на концерты он выбирался только по настоянию своей дражайшей супруги. Как там говорил Ницше: "Каждому свое"?
      Герт музыке, правда, не изменил. Дважды чуть не загнулся (wavle), еле откачали, чуть не спился, но чудом удержался, чуть не ушел в монастырь, но вовремя одумался. Как-то переболел всем этим, и теперь группа "Серебряный век" была нарасхват. Выпустив в начале года диск "Двадцатилетие", она постоянно путешествовала по городам и весям нашей страны, выбираясь также и за границу.
      Мы сидели за столиком, и я разглядывала Герта. Волосы его, слегка тронутые сединой, были зачесаны назад и собраны в небольшой пучок. На щеках - двухдневная щетина, что его совсем не портит, но на подбородке оставлен островок, здорово напоминающий козлиную бородку. Не знаю уж, какому стилисту пришла в голову столь светлая идея, но все почему-то бросились отпускать такие вот козлиные бородки, решив, что это жутко модно и сексуально.
      Даже почитаемый и любимый мною БГ не избежал этого и появился на одном из концертов именно с такой вот а-ля kozlik бородкой. Ладно, его дело. Видели мы его и с бородой, и без бороды, и с длинными волосами, и с короткими, имидж тут ни при чем, если и в свои сорок с лишним Боб остается прежним.
      И песни его прежние, о чем бы он ни пел, - все равно узнаваемые, гребенщиковские. Наверное, поэтому и не перестанет никогда нравиться, как "Beatles" или "Роллинги", "Doors" или "Animals". И мотивы его песен узнаваемы, даже если поет он один, без "Аквариума", или с каким-нибудь экзотик-ансамблем. "Самого себя не переделаешь", - как верно заметил кто-то из восточных мудрецов, вернее, дальневосточных.
      Но это все лирика, а проза была передо мной в виде Гертинцева Вячеслава Михайловича, 1963 года рождения, уроженца Ленинграда. Русского. В браке на данный момент не состоящего. Гертинцев Вячеслав Михайлович, известный в питерской рок-тусовке под именем Герт, образование имел незаконченное высшее. Дважды пытался учиться в институтах, но бросал после третьего и после второго курса соответственно. Родители хватались за голову после очередного "броска" обожаемого сыночка, а родственники предрекали ему существование в качестве дворника или вообще тунеядца.
      Тунеядцем Гертинцев стал бы с удовольствием, если бы не увлечение музыкой, а так как дело было в Питере, да еще в начале восьмидесятых, то, естественно, рок-музыкой. В семнадцать лет он познакомился с Михаилом Стародубцевым - моим старшим братом, который мнил себя в то время большим рок-поэтом и рок-музыкантом, потому и решил создать группу. Сам Мишка играл на гитаре, его одноклассник Сашка Астафьев на клавишных, ударника нашли в нашем же дворе. Стасик Гусев здорово вертел барабанными палочками и лупил ими почем зря, заглушая временами все остальные инструменты. Дело было за басистом. Вот тут-то Мишке и подвернулся совсем еще зеленый Славик Гертинцев.
      По этому поводу мне вспомнился старый анекдот:
      - Папа инженер, мама учительница, а сынок рокер.
      - Ты смотри, у нормальных родителей и такой урод вырос.
      Да, в приснопамятные времена, когда слово "рок" было ругательным, травили и такие анекдоты. Хотя кто-кто, а Герт уродом не был, напротив, имел довольно симпатичную мордашку.
      Группа, образованная моим братом, носила название "Шмели" и особого успеха не имела. Через полгода Мишке надоела вся эта катавасия, он все же решил подналечь на учебу, оставив рок кому-то другому. Его сменил гитарист Валентин Мирзоев (Мирза), имевший взрывной характер и всегда прущий напролом подобно танку. Вместе с Мирзой в группу влился и гитарист Сергей Самохвалов, прозванный Самопалом, который и стал основным источником текстов, а группа в данном составе стала называться "Серебряный век". Кто и когда предложил такое название, история умалчивает, но оно прижилось и остается неизменным вот уже двадцать лет.
      Впрочем, группа "Серебряный век" образовалась в восьмидесятом. До перестройки было еще целых пять лет, никто об этом и подумать не мог, и рокеров шугали с места на место разные администраторы, но они ловко просачивались в многочисленные клубы и ДК. Особо острых текстов, за которые полагалось сажать в тюрьму, у "Серебряного века" не было, команда увлекалась все больше перепевками из "Битлз" и "Роллингов". Настоящим же хитом стала песня Джима Моррисона "Странные дни", которую группа исполняла с соответствующим гримом и в специальных одеждах. Завораживающее действо, составленное из отдельных фаз, когда человек то замирает, то начинает стремительно двигаться, плюс медитативная музыка "Doors", плюс мечущиеся световые блики рождали необыкновенный эффект. На эту песню в годы перестройки даже сделали клип, стильный черно-белый, схожий манерой изображения с обрывисто-четкими картинами Фaсбиндера. Этот клип надолго стал визитной карточкой группы. "Серебряный век", конечно, не "Аквариум" и не "Зоопарк", но публика в свое время рвалась на концерты не меньше, чем на "Алису" или "Кино".
      Когда большинство групп перешло на русскоязычный текст, Самопал и тут проявил себя. Его песни "Странница", "Альтернатива", "Мой берег", "Заполярный блюз" и цикл "Волчья кровь" до сих пор любимы публикой, и, как бы группа ни отнекивалась, ссылаясь на то, что хочет показать новый материал, всегда на концертах просят исполнить именно эти вещи.
      Почему я так осведомлена о жизни "Серебряного века", если мой брат давным-давно эту группу покинул? Очень просто. Время от времени на горизонте Мишки появлялся Гертинцев, теперь уже Герт, и звал его обратно. Но Мишка держался твердо, как памятник героям-пехотинцам на площади Победы, ныне названной почему-то площадью Свободы. С роком он завязал навсегда. Но я росла, закончила школу, начала учиться на факультете журналистики ЛГУ и стала если не рок-фанаткой, то большой поклонницей рока - это точно. Поэтому Герт переключился на меня, таскал по концертам и тусовкам. У нас случился даже роман, когда он в очередной раз ушел от жены.
      Затем Герт без зазрения совести бросил меня, польстившись на очередную поклонницу, я немного поплакала, а потом закрутила роман со студентом истфака Юриком Першиным, покорившим меня раз и навсегда своими огромными глазами орехового цвета. Я балдела от его кожи смугло-нежного оттенка созревшего грецкого ореха, темно-каштановых волос и маленькой темно-коричневой родинки над верхней губой. Роман наш то затухал, то вспыхивал с новой силой и тянулся так до окончания университета, после чего окончательно почил в бозе. Юрик Першин, пожалуй, единственный, о ком я вспоминала без раздражения, а с какой-то светлой грустью и иногда даже мечтала о том, что могло бы получиться, если бы мы не расстались.
      Герт также периодически появлялся. Иногда я посылала его куда подальше, где и раки не зимуют, иногда плакалась ему в жилетку, в прямом смысле слова вытирая мокрое лицо его сальными волосами и пачкая косметикой сценический прикид Герта, иногда по старой памяти ходила с ним на какой-нибудь сейшн. Как ни странно, мы остались добрыми друзьями. Последний раз это чудо природы я видела года три с лишним назад, и вот он объявился на моем пути нежданно и негаданно. К чему бы это?
      Если бы я могла тогда знать, что с нашей невинной встречи с Гертом в баре "Амальгама" начнется цепь жутких событий, пожалуй, я все же предпочла бы добраться домой на старом и расшатанном, но верном, словно пес Трезор, одиннадцатом.
      Но, ничего плохого не предвидя, я спокойно сидела за столиком в "Амальгаме" и разглядывала своего бывшего любовника. Он заметил мой взгляд, подергал себя за ухо, в котором болталась серьга в виде весело скалящейся черепушки, сделал знак бармену и положил на стол руки.
      - Что смотришь, - вопросил он, - ищешь приметы распада?
      В этот момент мне не хотелось ни грубости, ни резкости.
      - Просто смотрю, - ответила я миролюбиво, - постарел ты немножко, но это даже прибавило тебе шарма.
      - Ну, ты загнешь иногда, Лидка! - заржал он. - У старого пропитого рокера и... шарм. Я тебе что - модель?
      При воспоминании о модели настроение у меня сразу резко упало.
      - Нет, - произнесла я нарочито спокойным голосом, - ты не модель, ты гораздо лучше.
      Герт заметил мое настроение. Отобрал у подошедшего бармена бутылку, мигнул ему, мол, исчезни, и наполнил стаканы.
      - Не бери в голову, - посоветовал он, - давай за встречу.
      - Давай. - Я охотно подняла стакан.
      - Но потом ты мне все расскажешь? - попросил проницательный Герт.
      - Ты же сам... обещал... о гастролях.
      - Я же сказал - потом. А о гастролях тоже успеется. Давай, что ли, за нашу неожиданную встречу.
      - Давай.
      Мы с ним немного выпили. Герт скривился - кислятина. Решив, что не виделись мы с ним порядочно, а одним вином сыт не будешь, он потопал за коньяком, пообещав прихватить что-нибудь на закусь по дороге.
      Скрежет на сценическом пятачке немного притих, видимо, музыканты решили передохнуть. Пошехонцев согласился, и теперь я со спокойной душой и совестью могла писать следующую статью о таких вот ребятах. Кто знает, может быть, через несколько лет они станут мегазвездами и на концерт к ним нельзя будет попасть. А открою их я. Здорово! Весьма заманчивая перспектива. Но можно ведь также написать о Герте с его командой. Мол, знаю его все эти двадцать лет, знаком он мне с любой стороны, слегка намекнуть и на наш романчик. А что? Публика это любит, схавает за милую душу.
      Куда, интересно, Герт запропастился? Ушел, и нет его. Забыл, что ли, что я его дожидаюсь? И все-таки совсем неплохая мысль сделать с ним интервью. Пусть действительно расскажет о своих гастролях, а также о планах на будущее. Впрочем, к тому времени, когда выйдет статья, он, возможно, вновь отправится колесить по городам и весям, но кого это сейчас волнует?
      Так. Какое-то странное оживление на пятачке. Ребята, вероятно, отдохнули и теперь хотят явить посетителям "Амальгамы" что-то новенькое. Именно! Только не что-то, а кого-то. Герта собственной персоной. И чего этот выпендрежник туда поперся? Молодежь, конечно, балдеет, еще бы - живая легенда. И снизошла до того, что попросила гитарку у пацанов. Похоже, он и петь собирается. Точно. И зачем только я согласилась с ним сюда прийти?
      - А теперь, дамы и господа, - весьма галантно объявил Герт, - мне хотелось бы исполнить песню для присутствующей здесь замечательной женщины. Возможно, многие из вас читали ее статьи, так как Леда - очень талантливая журналистка.
      Вот хамское отродье! Меня-то зачем сюда приплел? Вон уже и глазеть начали, не хватало еще, чтобы кто-то подсел и начал изливать душу. А Герт почувствовал себя в своей родной стихии, он играл бодренький рок-н-ролльчик, так же бодренько подпевая себе. Мальчишки быстренько подстроились, и в баре "Амальгама" зазвучала старая известная песенка. Герт мастерски провел запил, затем оборвал аккорд на стонущем звуке, вернул гитару и раскланялся. Публика оживленно хлопала, просила добавки, но Герт решительно отмел все предложения и направился к стойке.
      Вернулся он, нагруженный сверх всякой меры бутылками и шоколадом. Свалив эту груду на столик, он спокойно уселся и вытащил пачку сигарет.
      - Здорово я?.. - нагловато улыбаясь, уставился этот тип на меня.
      - Просто отлично. - Я начала злиться. - Мы зачем сюда пришли? Выпить немного, поговорить... Так нет, ты без понтов не можешь. Играть его, видите ли, потянуло. Ты что, у себя в студии не наигрался?
      - Ну, Лидка! Ой, не могу, - Герт оглушительно заржал, потом закашлялся, перегнувшись пополам. - Ну, ты даешь, - с трудом выдавил он придушенным голосом.
      - Запей, - мстительно посоветовала я, - сразу легче станет.
      - Хоть одна здравая мысль, - прохрипел Герт, но послушался и, набулькав себе в стакан золотисто-коричневой жидкости, хватил ее залпом. Развернув шоколадку, принялся торопливо жевать.
      - Герт, ты же коньяк хлещешь, а сам на машине. Или ты домой собираешься пешком топать?
      - Пешком? С ума сошла! Я пешком не дойду.
      - Точно. Как в старом анекдоте... Или нет, это, кажется, Задорнов рассказывал. Впрочем, какая разница, если ты сейчас налижешься.
      - Да не собираюсь я. Что ты в самом деле! Ты знаешь, замечаю за собой уже года три, что на выпивку мало тянет. Могу, конечно, нажраться при случае, но чтобы просто так сидеть и бухать - это увольте.
      - А ты не подсел, друг?
      - Что ты, Лидка! А то мало народа от этой дряни загибается. Знаешь, я тоже заметил, если кто в молодости перебесился, попробовал всякое-разное, то в определенный период начинает себя беречь. С алкоголем завязывает, с наркотой, даже с сексом. То есть хочет еще немного пожить. Вот даже на старых западных рокеров посмотри. Так бесились - дым столбом, а теперь вполне респектабельные господа, которые себе ничего лишнего не позволяют.
      - Кроме музыки, - не удержавшись, вставила я.
      - Точно, - Герт вполне миролюбиво похлопал меня по плечу. - Ладно тебе, давай еще немного. Вон и шоколад самый разный, выбирай.
      Я поворошилась в блестящей разноцветной куче, лежащей на столике, выбрала "Незнакомку" и зашелестела фольгой.
      - И все-таки зачем ты полез на сцену?
      - Ну, ты прямо совсем как моя бывшая жена! Я, как тебя услышал, чуть все бутылки на пол не выронил. И голос даже похож стал, и интонации! Какие все-таки бабы одинаковые. Особенно когда мужиков пилят.
      - Нет, уважаемый, это ты пилил вон там.
      - А что? По-моему, неплохо получилось. Для тебя, между прочим, старался. Вернее, для нас. Я попилил немного, а потом за пойлом пошел. Набрал всего и за бумажник. А мне бармен: "Что вы, что вы. Это все за счет заведения. И позвольте автограф". Ну, я расписался, жалко, что ли? Собрал барахлишко и к тебе. Разве плохо?
      - А ты, Герт, оказывается, не только понтярщик, но еще и халявщик. Надо же такое придумать.
      - Конечно, - он подмигнул мне, - а то ты, дорогуша, не знала. Уж не первый год знакомы. А выросли мы с тобой в золотые денечки застоя, так что от этих родимых пятен нам никогда не отмыться. Если получится, всегда на халявку прокатим.
      - Нет слов. Герт, с возрастом ты совершенно не меняешься.
      - Приятно слышать, мадам. А вот ты меняешься и каждый раз становишься все лучше и лучше. А ведь у нас могло бы что-то получиться.
      Его рука нырнула под стол и нащупала мое колено. Я спихнула ее одним движением.
      - Да, не первый год знакомы, - я в упор посмотрела на Герта, - так что давай без глупостей.
      - Тебя, значит, тоже на секс не тянет? Я же говорю, с годами все здорово меняется. Можно просто посидеть, поговорить.
      - Как, кстати, Ленка поживает? И Ксюха?
      - Ленка все такая же стерва. А то ты не знаешь! Ушла с головой в искусство, стала похожа на сушеную воблу. Я как ее вижу, аж с души воротит. Не понимаю, как мог столько лет с ней прожить?
      - Ты же тогда не просыхал, - поддела я.
      - Это точно. Хотя не понимаю и другое, как Ленка столько лет терпела все мои свинские выходки. Мне ее даже жалко немного стало, когда я ее в последний раз видел. Но как только она рот открыла - все, как отрезало. Стервой была, стервой и осталась.
      - А дочка? Сколько ей уже?
      - Ксюхе? Почти четырнадцать. Красавица, сам удивляюсь, в кого она такая. Глаза огромные, ресницы на полщеки и черные, никакой туши не надо. Представляешь, пигалица, а уже такая модница. Еще пару лет, и. начнет парням голову морочить направо и налево.
      - Опасное это занятие.
      - Да нет. Ленка ее в строгости держит. Да и сама Ксюха серьезная такая, умненькая. Как ни приду к ним, обязательно об учебе рассказывает, тетрадки свои мне несет. В олимпиадах каких-то все время участвует. И к матери пристала - купи и купи компьютер. Вроде учиться помогает.
      - Ну и купил бы ребенку. Неужто бабки не позволяют?
      - Я купил бы ей самый лучший, да Ленка уперлась и ни в какую, мол, вредно все это, пусть лишний раз в библиотеку сходит да книжки почитает.
      - Однако. Хотя, может, она и права. Но, с другой стороны, без компьютера сейчас никуда. Так что рано или поздно все равно согласится.
      - Ладно. Давай еще, что ли?
      - Нет, - я прикрыла свой стакан, - мне уже хватит. Тем более что завтра с утра на работу. А ты пей, если хочешь. Я с тобой ехать все равно не собираюсь.
      - Ладно, и я пока пропущу. А с работой у тебя все в порядке? Есть что-нибудь интересное?
      - Интересного у нас всегда хватало, причем с избытком, - желчно проговорила я. - На каждом шагу интересное, только успевай хватать.
      - Расскажи, - потребовал Герт.
      - А ты мне обещал о гастролях, - напомнила я.
      - Будет тебе о гастролях. Выкладывай.
      Я рассказала Герту о своей командировке в Гадюkино, о бабушке Савельевой, о предложении главного, о том, что теперь придется писать о нордвиндской диве и что Пошехонцев дал согласие на мою статью, писать буду о чем сама захочу.
      - Так что, милый, - закончила я, - от вопросов тебе не отвертеться, а после этой шлюхи так приятно переключиться на что-то хорошее.
      - Диана, - задумчиво пробормотал Герт, - а я ведь совсем недавно о ней от кого-то слышал. Кто-то рассказывал что-то очень занятное.
      - Представляю...
      - Нет. Не так сказал. Наоборот, что-то странное и неприятное. Возможно, убийство или что-то в этом роде.
      - Ну ты даешь, Герт! Какое еще убийство? Сам-то понимаешь, что говоришь?
      - Не помню, - Герт повертел в руках стакан, раздумывая, наполнять его или нет, - но что-то неприятное, связанное с областью искусства.
      - А точнее?.. - Я вся напряглась. - Герт, миленький, вспомни. Это ведь может и впрямь оказаться очень интересным.
      - Не могу, - Герт потер лоб, - пьяный был, слышал краем уха. Но если что-то вспомню, я тебе позвоню. Телефон прежний?
      - Конечно. С чего бы ему меняться? Звони. Мне все-таки хочется написать о тебе. Представь, статья о человеке, который двадцать лет отдал искусству.
      - Скажешь тоже, - хмыкнул Герт, - я и искусство... А знаешь, - он оживился, - ты ведь действительно можешь написать об искусстве, причем настоящем и к тому же жутко оригинальном. Согласна?
      - Не темни, Герт. - Я развернула новую шоколадку (если после этого вечера смогу пролезть в дверь, то забуду про все диеты и тренажеры). Объясни, в чем дело.
      - Ты слышала о Карчинском? - Герт уставился на меня.
      - Немного. Что-то такое было...
      - Эх, ты! Карчинский на днях устраивает выставку в "Галерее искусств", сходи, не пожалеешь. У него картины в манере корейских мастеров Средневековья. Посмотришь, оценишь. Кроме того, он ведь еще и спец по корейской керамике. Вот о нем лучше и напиши. По крайней мере, оригинально.
      - Карчинский... Нет, я точно о нем что-то слышала. Картины в корейском духе, говоришь? Наверное, ты прав. Это действительно может оказаться интересным. А он захочет со мной разговаривать? Художники, они ведь люди капризные...
      - Захочет, - заверил меня Герт, - мы с тобой вместе пойдем. Но если вдруг я не смогу, - добавил он, - то просто сошлись на меня, и он ответит на любой твой вопрос.
      - Надо же, какие у тебя знакомства, оказывается. Кто бы мог подумать?
      - А что? По-твоему, если музыкант, то вокруг все время должны быть пьяные небритые рожи? Искусство, милая, оно для всех и не разбирает, кто музыкант-рокер, а кто ценитель и эстет. Ну, ты как, согласна?
      - Согласна, еще бы. Ты меня заинтриговал. Хочется на все это посмотреть.
      - Отлично. Значит, я тебе позвоню, и отправимся.
      - Мне пора, Герт. - Я встала. - Уже очень поздно, а мне завтра рано вставать.
      - Подвезу, - заявил он, тоже вставая. - Как ты одна доберешься?
      Добрались мы, как ни странно, без приключений. Но Герт не был бы самим собой, если бы просто попрощался и уехал. Он остался, и, засыпая, я думала о том, что все же неплохо иметь постоянно при себе мужика, даже если после любовных игр он отворачивается к стенке и мгновенно засыпает.
      Глава 5
      Утром я отправилась на работу, оставив Герту записку на столе и завтрак на плите. Вероятно, когда я вернусь, и духу его не будет в квартире. Так он, по крайней мере, всегда поступал раньше, а с течением времени привычки рокеров мало меняются. Впрочем, как знать... Правда, сообщением о Карчинском он меня заинтересовал. Надо будет залезть в Интернет и узнать о художнике побольше. И все-таки с каких это пор Герт стал поклонником живописи и другом художников? Хотя он давно от меня отдалился, поэтому всякое может быть.
      - А ты хорошо выглядишь, мать, - заявила Лилька, как только я появилась на своем рабочем месте. - С чего это ты вдруг так похорошела за одну ночь? Неужели нашелся тот, кто согрел твою одинокую постель?
      - Ну, зачем же, - я попыталась остаться равнодушной, чтобы слишком проницательная коллега ничего не заметила. - Просто хорошо выспалась, к тому же никто не мешал. А на сон грядущий прочитала захватывающую статью о корейской культуре.
      - Ну, ты даешь! Врешь, наверное? Неужели правда? - На холеном Лилькином лице отразилась целая гамма чувств от недоумения до полного неверия.
      - Конечно, правда, - я спокойно достала из сумочки косметичку. Американские ученые еще десять лет назад доказали, что, если смотреть на красивые картины, скульптуры или читать что-то об искусстве на ночь, то сон будет крепким и здоровым, а общее состояние организма заметно улучшится. Если же прибегать к этому постоянно, то можно даже избавиться от разных болезней.
      - Не может быть! - Лилька с сомнением потрясла головой. - Это ты сейчас сама все придумала, да еще и американцев сюда приплела. - Она уперла руки в крутые бедра, обтянутые модным трикотажем в мелкую черно-серую клетку, и вызывающе поглядела на меня.
      - Нет, не придумала, а просто вспомнила статью из-какого-то журнала, кажется, "World" или "Scientific circle". - Я старалась говорить предельно серьезно и не встречаться с Лилькой взглядом. - Как видишь, все оказалось правдой. Стоило мне вчера потратить немного времени на искусство (знала бы она, на что я его действительно потратила и каким древним искусством занималась!), так сегодня чувствую себя просто превосходно.
      Вокруг Лильки и меня уже собирались сотрудники. Выслушав мою тираду, кое-кто хмыкнул, кое-кто покачал головой, а кто-то даже поддержал меня, заявив, что это вполне здравая мысль. А Яша Лембаум, почесав макушку, даже сказал, что и сам то ли слышал что-то подобное, то ли читал. Мимо прошмыгнул Пошехонцев, какой-то весь невероятно мятый с утра, словно ночевал, не снимая одежды, где-нибудь в переходе на Петроградской. Потирая физиономию, буркнул всем приветствие и проскрипел несмазанным, ржавым голосом:
      - Вот вы-то мне и нужны. Зайдите, Леда.
      Я весьма обрадовалась возможности отвязаться от назойливых коллег, а прежде всего от не в меру проницательной Лильки.
      - Слушаю вас, Илья Геннадьевич, - сказала я, даже не присаживаясь, так как не собиралась надолго задерживаться у него в кабинете.
      - Как продвигаются наши дела с моделью? - Пошехонцев поморщился и попытался расстегнуть верхнюю пуговицу рубашки.
      - Прекрасно, - нагло соврала я. - Сейчас подбираю нужный материал, составляю вопросы для наших читателей. Первая статья будет готова уже к понедельнику.
      - Лучше бы к выходным. - Главный наконец-то оставил пуговицу в покое.
      - Можно и к выходным. - спокойно согласилась я. - Собственно, почему бы и нет. Материала много, и он интересный.
      - Серьезно? - Илья с подозрением посмотрел на меня, не слишком доверяя моей покладистости. - Это было бы слишком хорошо. Но я ведь давно тебя знаю, Леда, обязательно какую-нибудь гадость напоследок преподнесешь. Давай выкладывай сейчас.
      - Какую гадость, Илья Геннадьевич? - Я обиженно захлопала ресницами, изобразив оскорбленную невинность. - Напротив, меня очень заинтересовала предложенная вами тема. Мир моды весьма разнообразен и изменчив, писать о нем можно бесконечно.
      - Что-то эта тема не вызвала у тебя энтузиазма в прошлый раз, - ехидно заметил главный, безуспешно пытаясь открыть дверцу своего стола.
      - Энтузиазма у меня не вызвала предстоящая беседа с моделью, напомнила я, - но вы пообещали, что за это примете у меня материал на вольную тему. Разве не так?
      - Так. - Пошехонцев раздраженно хлопнул дверцей. - Так я и знал. И ты уже знаешь, о чем будет материал?
      - Конечно, - я охотно кивнула. - О художнике Карчинском, чья выставка сейчас проходит в "Галерее искусств".
      - И все? - недоверчиво посмотрел на меня несчастный главный редактор. - Только статья об этом художнике - и все?
      - Все, - радостно улыбнулась я ему. - Живопись у него интересная, человек он занимательный. Поэтому все. А что, надо еще что-нибудь?
      - Нет, - Илюшу передернуло, - этого вполне достаточно. В общем, я согласен, как только пройдет материал о модели, можешь нести своего художника.
      - Чудесно, Илья Геннадьевич. Так мне можно приступать к работе?
      - Да-да, - Илья энергично замотал головой. - И хорошо бы успеть до выходных. Постарайся, Леда, будь другом.
      Я кивнула и отправилась в нашу комнату.
      Что это главный такой вздрюченный? Вот ведь дались ему эти статьи о моде... Нет, пожалуй, тут дело совсем не в моде, а в моделях. Вернее, всего в одной - Диане. Интересно, что Герт мог про нее слышать? Если бы только он удосужился вспомнить...
      * * *
      Как ни странно, но Герт из моей квартиры, как ожидалось, не убрался. Напротив, до моего прихода он успел найти запасные ключи, смотаться в магазин и даже купить цветы и шампанское.
      - С чего это вдруг? - удивилась я, зная, что мой дружок-рокер никогда изысканными манерами не отличался.
      - Сюрприз, - пояснил он, нисколько не смутившись. - Хотелось сделать тебе, приятное, тем более что столько лет друг друга знаем.
      - Вот именно. - Я прошла на кухню. - Поэтому можно было обойтись и без эффектных сцен, которые так обожают в латиноамериканских сериалах.
      - Ты в своем репертуаре, - хмыкнул Герт. - А я думал, что тебе понравится.
      - Мне нравится, я только не ожидала от тебя ничего подобного. Зачем, Герт?
      - Знаешь, - он остановился за моей спиной и обнял меня за плечи, возраст, что ли? Начинаешь ценить такие вещи, которые раньше были пустым местом. Семью, например, близкого человека рядом, заботу, внимание.
      - Герт, - я все еще не могла опомниться, - ты о чем? С каких это пор ты стал мечтать о семье?
      - Представь, давно. Но все никак не мог встретить подходящую женщину.
      - А теперь, значит, встретил. - Я повернулась к нему и уставилась на физиономию человека, которого знала уже двадцать лет.
      - Встретил. - Герт не ухмылялся как обычно, а улыбался даже как-то застенчиво. - Понимаешь, все эти годы меня тянуло к тебе, а вчера я понял, что не хочу тебя терять. Нам нужно быть вместе.
      - А меня ты спросил? - Я растерялась, но потом начала злиться. - Мне не нужен неизвестно где мотающийся мужик, у которого в каждом городе доступные поклонницы. И я не забыла, как ты однажды бросил меня ради одной из них.
      - He простила. - Голос Герта странно дрогнул. - Ты веришь, Леда, что в одну реку нельзя войти дважды?
      - Верю. Потому что это так и есть.
      - А мы не будем входить в эту реку. - Голос его оставался немного глуховатым и напряженным. - Начнем все сначала. Сейчас мы хотим приостановиться с гастролями, осесть в Питере, отдохнуть, записать новый альбом.
      - А дальше? Все начнется по новой? - Я не переставала злиться.
      - Там видно будет. - Герт привлек меня к себе и стал осторожно целовать. - У нас все получится, малышка. Только верь мне.
      - А если я не могу верить?.. - Я уже почти не сопротивлялась.
      - Не верь. Я буду делать это за нас обоих. - Его губы стали настойчивее. - Не хочу, чтобы все хорошее так и прошло мимо меня, пора наконец устроить свою жизнь.
      - А меня ты спросил? - упрямо повторила я. - Мне этого хочется?
      - Я не буду пока спрашивать. Подождем, а там видно будет. Иногда на гастролях я сидел в какой-нибудь гостинице ночью и вспоминал тебя. Молчи, он приложил палец к моим губам. - Мне так повезло, Леда, что я встретил тебя.
      Я смотрела на Герта. Знала его давно и разным, привыкла ко всем его выходкам, но таким взволнованным, пожалуй, видела впервые. А Герт смотрел на меня и ждал ответа.
      - Не понимаю. - Я слегка отстранилас. - Вчера ты был таким, как обычно, таким, к какому я привыкла давным-давно, но сейчас я бы сказала, что ты удивительно переменился за неполные сутки.
      - Я всегда был таким, Леда. - Он прижался губами к моему виску. Просто ты видела худшую мою сторону, а теперь я решил открыть для тебя лучшую. Давай все-таки попробуем, я верю, что у нас может получиться.
      - Да, - сказала я, опуская голову на его грудь. - Там видно будет.
      * * *
      Герт посоветовал пойти на выставку часа за два до закрытия.
      И посмотреть все можно, и с художником пообщаться. Я прикидывала, как бы это лучше устроить, но он разрешил все мои сомнения, пообещав подъехать за мной на работу и отвезти в галерею. Подумав, я приняла его предложение. В конце концов, не в театр же я собираюсь и не в Дом моделей, вполне сойдет строгий костюмчик в черно-белых тонах нашего местного модельера Ольги Белоуховой, моей давней знакомой еще по университету. И хорошо, что я вспомнила о ней. Неплохо было бы встретиться, пообщаться, она мне и материал подкинет о моде в целом и о моделях в частности. Нет, не все так плохо, как я себе вообразила. Напротив, жизнь очень даже неплохая штука.
      Мое радужное настроение не прошло незамеченным для коллег. Посыпались шуточки и различные предположения, но я просто не обращала на них внимания, пока без десяти пять не появился Герт, чисто выбритый, благоухающий дорогим одеколоном и с роскошным букетом в руке. Мужская половина мгновенно бросила работу и воззрилась на это явление, а женщины, которые приводили себя в порядок, стремясь в самом приглядном виде покинуть рабочие места, примолкли и вытаращились на моего гостя.
      - Добрый день! - Герт был сама вежливость и изысканность. - Позвольте похитить вашу коллегу. - Он протянул мне букет: - Это тебе, дорогая.
      - Спасибо. - Я постаралась подыграть ему и держалась скромно и невинно.
      - Кто бы мог подумать, что у тебя объявится такой кавалер, - не удержалась Лилька, пришедшая в себя гораздо раньше остальных. - Прими мои поздравления.
      - Не с чем, - я вызывающе улыбнулась ей. - Это мой давний друг.
      - Скажите, а вы не снимались в сериале "Дни осени"? - встрял Яша Лембаум и тут же, сконфузившись, спрятался за верные спины коллег.
      - Я музыкант. - Герт олицетворял саму скромность.
      - Конечно же, - Ирочка Кривцова оттеснила коллег и вышла на передний план. - Рок-музыкант, - уточнила она. - "Серебряный век".
      - Вы совершенно правы, леди, - Герт слегка поклонился, превратившись в мистера Совершенство. - Мы идем, дорогая?
      - Разумеется. - Я подхватила со стола сумочку и взяла Герта под руку. - До завтра, - кивнула коллегам.
      - Всего хорошего, Леда, - ответила за всех Кривцова.
      Мы прошествовали до нашей обшарпанной редакционной двери под звуки неслышимых фанфар и исчезли, оставив коллег переваривать новость.
      * * *
      Многие из них хотя и привыкли постоянно писать о знаменитостях, но, встретившись с ними лицом к лицу в такой вот неформальной обстановке, начинают чаще всего нести несусветную чушь или, напротив, становятся хамовато-развязными. Как все-таки действует на рядового обывателя ореол популярности, который окружает всякого, появившегося на экране телевизора. И каждый непременно норовит вспомнить, что это за человек такой. Знаменитостям тоже нередко нелегко приходится из-за повальной всенародной любви. Сколько курьезных случаев бывает, а сколько ходит анекдотов по этому поводу...
      Но поразмыслить толком над этим я не успела, мы уже подошли к машине, которая просто сверкала отмытыми боками и стеклами так, что не смог бы придраться и самый въедливый инспектор ГАИ.
      - Зачем ты это сделал, Герт? - спросила я, когда машина вырулила на залитый огнями проспект.
      - Разве не прикольно получилось? - Он искоса посмотрел на меня. По-моему, твои журналисты до сих пор приходят в себя.
      - Они люди закаленные и к знаменитостям привыкли, - не удержавшись, кольнула я его. - И все-таки зачем?
      - Просто хотелось сделать тебе приятное, - наконец сдался он, - и немножко подразнить твоих собратьев-писак. Думаешь, зря я туда приперся?
      Герт был не похож сам на себя. Откуда эта скромность у вечного разгильдяя-рокера? Поприкалываться он ведь мог и по-другому, к примеру, ввалившись пьяным в стельку с гитарой наперевес и устроив настоящий погром. Одно время такие шуточки были в моде у рокерской тусовки. Теперь все как-то остепенились, даже молодые команды не позволяют себе подобных выходок, а пьяные дебоши устраивают больше звезды-однодневки из попсовой среды.
      А Герт между тем уверенно вел машину и что-то мурлыкал себе под нос. Спокоен и невозмутим до безобразия, словно и не он каких-то десять минут назад явился причиной сумятицы в мыслях журналюг из "Вечерних новостей". Я не пыталась завязать разговор, разглядывая проносящиеся за окном витрины магазинов. Припарковавшись, Герт помог мне выбраться и повел к возвышающемуся зданию с плавно перетекающими линиями и золотыми буквами по фасаду: "Галерея искусств".
      В новой галерее я еще не была, поэтому с удовольствием оглядывалась по сторонам. Старая постройка пришла в негодность еще в пору моей юности, но только год назад объявился богатый спонсор, который помог деятелям культуры со строительством нового здания. Так как за дело взялся состоятельный джентльмен с толстым кошельком, то он нанял невозмутимых скандинавов, привыкших соблюдать контракт и укладываться в срок, поэтому вся работа выполнялась быстро, качественно и в самое короткое время. Новая галерея впечатляла. Здание, построенное в стиле модерн, отлично вписывалось в архитектурный план проспекта. Соседние массивные здания из серого камня, постройки позапрошлого века, только подчеркивали изысканные формы и отделку своего соседа.
      В вестибюле я ненадолго задержалась. Во-первых, чтобы поправить прическу и оглядеть себя с ног до головы в огромном трехметровом зеркале в затейливо-асимметричной раме. А во-вторых, я не смогла пройти мимо всяких проспектов, рекламирующих выставки, проходящие в галерее, и брошюр, рассказывающих о творчестве художников. Что-то о Карчинском попалось мне сразу же, и я вцепилась в тоненькую книжечку.
      Если при первой моей задержке возле зеркала Герт только усмехнулся и пожал плечами: "Ты отлично выглядишь", то по поводу второй фыркнул, как рассерженный кот: "А это-то тебе, подруга, зачем?" Но я решила не поддаваться, промурлыкала что-то о необходимости иметь приятную мелочь на память о посещении выставки, подхватила своего кавалера под локоток, и мы стали подниматься на второй этаж.
      Как и предполагал Герт, основной поток посетителей уже схлынул, но по залам еще независимо прохаживались студенты, наблюдая за своими торопливыми подругами, записывающими что-то в малюсенькие блокнотики, солидные деятели искусства, рассуждающие о живописи и лениво перебрасывающиеся друг с другом малопонятными терминами, усталые провинциалы, которые будут потом дома делиться впечатлениями. В придачу к ним бродили несколько гранд-дам с застывшей скукой на лицах, сопровождаемые гиппопотамоподобными супругами, парочка высохших старых дев в бархатных платьях, отделанных бисером, в одинаковых черных шляпках с вуалетками, да еще несколько совершенно непримечательных личностей, неизвестно зачем забредших сюда.
      В углу шло какое-то обсуждение, оттуда доносился мягкий бархатистый баритон, обладателю которого почтительно внимали окружающие.
      - Отлично, - Герт потер руки. - Он здесь.
      - Кто?
      - Как "кто"? - притворно удивился мой неисправимый друг. - Карчинский, конечно же, или ты забыла, мать, к кому мы сюда приехали? Пойдем, я тебя представлю.
      - Подожди, - я вцепилась в него не на шутку. - Я не могу так сразу. Мне нужно походить, осмотреться, а там видно будет.
      - Ну, смотри, - Герт примирительно похлопал меня по руке. - А я пока тоже кое с кем пообщаюсь.
      Я кивнула и направилась к картинам. Ну как я могла забыть или перепутать с кем-то Карчинского? Пожалуй, в нашем городе не было другого столь оригинального художника. В искусство он пришел своей собственной дорогой и никогда не изменял своим пристрастиям.
      А рисовал он, исключительно подражая манере средневековых корейских мастеров. У него были картины по известным мотивам корейской живописи, но на выставке представлялись и оригинальные работы мастера. Я завороженно ходила от полотна к полотну, разглядывая тонко прорисованные веточки бамбука, дрожащие на ветру цветы орхидей, ветки цветущей сливы, роняющей свои лепестки на белый снег, величественные хризантемы, держащие свои головы, подобно императорам.
      Я не могла понять, как художнику несколькими штрихами удается передать напряжение крадущегося в зарослях бамбука тигра, поющего фазана, трясогузку, гордо вышагивающую по дорожке, зайца, замершего под кустом, дракона, гордо лежащего на склоне горы. Его дракон был мифическим существом и в то же время удивительно реальным каждым изгибом своего тела, каждой чешуйкой, не говоря уже о мудрых глазах под тяжелыми морщинистыми веками.
      - Нравится? - услышала я голос за спиной.
      - Конечно. - Я быстро обернулась.
      - Вы здесь впервые и не можете оторваться, - сказал, улыбаясь, мужчина лет сорока пяти в аккуратном сером костюме.
      - Да, - я улыбнулась в ответ. - По мне, наверное, сразу видно.
      - Угу, - мужчина кивнул головой. - Вы хотите посмотреть все сразу, а те, кто уже здесь бывал, подходят к картинам, которые им больше всего нравятся. Это правильно, - добавил он. - Если вы придете сюда еще раз, то обязательно поступите именно так.
      - А вы здесь уже бывали? - не удержалась я.
      - Конечно, - мужчина кивнул. - Я давно знаю Володю, Владимира Карчинского, - пояснил он.
      - А вы чем занимаетесь? - снова не удержалась я. Сработал рефлекс - от профессиональных навыков никуда не уйти.
      - Я тоже художник.
      - Художник? - Мне даже не надо было разыгрывать удивление, все получилось само собой.
      - Не похож? - Он снова приятно улыбнулся. - По-вашему, все художники немытые, неухоженные, с засаленными волосами и в грязной одежде?
      - Что-то в этом роде, - созналась я, - а также в берете и с бородой.
      - Забавно. - Он засмеялся. - В таком случае считайте меня исключением.
      - Приятным исключением, - проговорила я, с удовольствием рассматривая художника.
      Новый знакомый не был похож ни на совдеповских мастеров кисти, начиная с вальяжного Ильи Глазунова, ни на разных доморощенных художников типа "митьков". Скорее он напоминал художника-передвижника XIX века. Те же строгие манеры, та же аккуратность, не хватало только ухоженной бородки и чеховского пенсне. Этот художник определенно мне нравился.
      - А вы так же рисуете? - решилась я забросить пробный шар в виде вполне безобидного вопроса.
      - Нет, - он шутливо замахал руками. - Я самый обыкновенный авангардист. А что касается таких картин, то вряд ли найдется не то что в городе, но, пожалуй, и в стране кто-нибудь, пишущий подобно Володьке. Он ведь много лет изучал корейскую живопись, различные техники. Экспериментировал, ошибался, находил. Это теперь он признан, а кто знал его десять или двадцать лет назад? Не каждый выдержит равнодушие чиновников от культуры. Вы же знаете, как было раньше, оригиналы нам ни к чему, нам давай понятное до самой последней точки. А тут Карчинский с его подражанием Ан Гену <Ан Ген - корейский художник XV века.> и Кам Хиану <Кам Хиан корейский художник XV века.>. И вместо кондовых портретов обычных русских баб и мужиков - горы Кымгынсан, как он увидел их у Чон Сона, или старая пагода, усыпанная цветами мэхва <Мэхва - корейская слива.> в традициях школы О Моннена <О Моннен - выдающийся корейский художник, возродивший китайские традиции XII - XIII веков, развивший их и наполнивший новым содержанием.>.
      - Откуда вы это знаете? - Я была ошеломлена и смотрела на своего нового знакомого во все глаза. - Вы так легко произносите все эти трудные имена...
      - Ничего трудного в них нет. - Он снова засмеялся, блеснув полоской ровных белых зубов. - Я же говорил вам, что знаю Карчинского очень давно. А общаясь много лет и слыша постоянно все эти имена, согласитесь, трудно не запомнить их. Для абсолютного большинства эти имена совершенно ни о чем не говорят. Вот если назвать Гогена, Моне или Тулуз-Лотрека, то некоторые еще вспомнят: "Как же, как же, был такой художник". Но если дело касается неевропейской живописи - тут уж увольте... Знать не знаем, ведать не ведаем, слишком все это далеко от нас и слишком непонятно. Поэтому... - но тут он запнулся и смешался: - Простите, бога ради, за то, что я вам наговорил. Мы уже столько времени беседуем, но так и не познакомились. Позвольте представиться, - он церемонно наклонил голову, - Станислав Иванов, можно просто Слава.
      - Леда. Можно просто Леда.
      - У вас удивительное имя. Как у греческой богини.
      - Вы, наверное, сотый, - я улыбнулась.
      - Из тех, кто вам это говорит. - Художник доверительно наклонился ко мне.
      - Нет, - я чуть наклонила голову. - Из тех, кто ошибается. Все помнят, что имя Леда из греческой мифологии, некоторые даже знают о том, что у нее было любовное приключение с владыкой Олимпа Зевсом, но почти никто не помнит, что Леда - жена спартанского царя и мать Елены.
      - Елены? - У Иванова был немного обескураженный вид. - Той самой, из-за которой началась Троянская война? Или я опять что-то путаю?
      - Все правильно. - Я улыбнулась. - Именно из-за нее. Вы все-таки кое-что из мифологии помните.
      - А любовное приключение? - В его глазах зажглись веселые искорки. Боюсь опять ошибиться...
      - Леда и Зевс в виде лебедя. Хотя многие уверены, что он превращался в золотой дождь. А знаете, - мне почему-то стало весело, - все это, конечно, здорово, но здесь, на этой выставке, говорить о греках... как-то нелогично, согласитесь. Западная культура осталась за этими стенами, здесь царит Восток.
      - Дальний Восток, - подхватил авангардист. - Наверное, до сих пор самый неизученный и загадочный регион. Хотя вот Володька много лет изучал его, пытался отобразить свои чувства в картинах и даже преуспел.
      - Вам нравится? - повторила я вопрос художника, с которым он обратился ко мне.
      - Конечно. Я как будто попадаю в другой мир, когда разглядываю его картины.
      - А вы? Почему вы не пишете такие же картины? - Я понимала, что вопрос мой прозвучал несколько наивно, даже глуповато, но все же надеялась на ответ.
      - Каждому художнику, - Иванов стал серьезным, - настоящему художнику, - подчеркнул он, - отпущено в жизни познать что-то свое, создать свой мир. Для меня открылись двери в ту область, которую называют авангардом, но это, - он повел по сторонам рукой, - открылось другому человеку, а для меня так и остается закрытым. Простите за высокопарность, но это действительно так. Поэтому, - добавил он, - я просто прихожу и любуюсь чужими работами.
      - Вы совсем не похожи на других художников, - вырвалось у меня.
      - "И это право я оставляю за собой", помните? - Он подмигнул мне.
      - Вы еще и рок слушаете? - Я рассмеялась. - Потрясающе. Хотя...
      - Хотя что же здесь удивительного, - закончил он за меня. - Жить в Питере и не слушать рок. Нонсенс получается. А многие художники, кстати сказать, довольно часто пересекаются с музыкантами.
      - А вот мой музыкант пересекся где-то с художниками и пропал. - Я огляделась по сторонам, но Герта и след простыл.
      - Вы здесь не одна? - Иванов вопросительно посмотрел на меня.
      - Нет. Меня привез старый знакомый. Герт. Гертинцев.
      - Знаю, знаю, - авангардист энергично кивнул несколько раз. - Да, впрочем, кто его не знает?.. Герт - личность известная.
      - Звучит двусмысленно. - Мне хотелось вернуться к прерванной беседе, но также хотелось знать, куда подевался мой дружок. - Куда же он пропал? Я снова оглянулась по сторонам.
      - Найдется, - Станислав Иванов оставался безмятежным. - А знаете, Леда, если я вам еще не надоел, то позвольте быть вашим гидом. Или вы предпочитаете смотреть полотна самостоятельно?
      - Нет, что вы. Я с радостью принимаю ваше предложение. Я купила тут брошюрку, но боюсь, что это не слишком хорошая помощь.
      - Это вообще не помощь, - безапелляционно заявил художник, отбирая у меня тоненькую книжечку. - Доверьтесь мне, и я открою вам удивительный мир.
      Он взял меня за руку и увлек к большому полотну в дальнем углу.
      Глава 6
      Я остановилась. Зажмурилась и снова открыла глаза. Передо мною было настоящее чудо. Изломанные линии изображали горы, плавные изгибы превращались в холмы, покрытые деревьями, а эта бесконечная дуга, несомненно, являлась заводью. И хижина. Конечно, тут была хижина. Еще мгновение, и седой мудрец выйдет на ее порог, чтобы размышлять о вечности.
      Вечность не нужно искать. Она вокруг. В беспредельно далеком небе, усеянном миллионами звезд, в торопливом плеске волн, набегающих на берег, в шелесте листьев, которые так недолговечны, но повторяют миллиарды лет свой извечный танец жизни, проклевываясь из маленькой почки и стремясь получить от солнца живительное тепло. Они устилают осенью землю и уходят в небытие, чтобы с первым весенним ветром к солнцу устремились миллионы новых завязей.
      "Познать вечность не сложнее, чем разбить яйцо".
      Воспоминание короткое и острое, как булавочный укол. Конечно же, моя однокурсница Инка любила цитировать различных дальневосточных мудрецов. И сейчас около картины Карчинского я отчетливо вспомнила это высказывание китайца Цзы-сы <Цзы-сы - китайский мудрец (492 - 431 гг. н.э.), автор трактата "Чжун Юн" - "Срединное и неизменное".>, сделанное почти двадцать пять веков назад.
      Каким все-таки удивительным покоем веет от этой картины. Хочется забыть обо всем суетном, всех мелочах, что наполняют жизнь, и просто смотреть, уносясь все дальше и дальше в своих мечтах.
      - Простите, что отвлекаю, - раздался рядом со мной голос.
      Я повернула голову и посмотрела на своего нового знакомого. Иногда любое общество, даже самого приятного человека, может показаться невыносимым. Все-таки картины хорошо смотреть в одиночестве.
      - Простите, - повторил он. - Наверное, вы считаете меня слишком навязчивым и предпочли бы увидеть все самостоятельно, но разрешите мне показать вам еще кое-что.
      Мне стало стыдно. Ну, в самом деле, старается ведь человек, хочет мне помочь, а я поступаю, как последняя эгоистка. Картина и правда завораживает, но это же не причина, чтобы вести себя подобным образом. Вот Ирочка Кривцова всегда умеет себя подать в любой ситуации и не выглядит дурой набитой, несмотря на все свое высшее образование.
      - Я чем-то вас обидел? - тихо спросил Иванов, слегка наклоняясь ко мне.
      - Нет, что вы. Извините, я, кажется, слишком увлеклась.
      - Оказывается, вы очень впечатлительны, Леда, - все так же тихо проговорил он. - Можно спросить, что вы увидели?
      - Горы, - призналась я, - небольшие холмы, покрытые лесом, хижину, из которой сейчас выйдет мудрец. Выйдет, чтобы смотреть на закат и размышлять о вечности.
      - Потрясающе. - Иванов улыбнулся. - Вы удивительный человек, Леда. Просто мистика какая-то. Хотите знать, как на самом деле называется эта картина? "Приют мастера Пак Ван Соя в горах Кымгынсан в лучах заходящего солнца".
      - Неужели? - Я не могла поверить и смотрела на авангардиста почти с испугом. - Неужели я так смогла угадать?
      - Говорю же вам - просто мистика! Нагнитесь сюда, видите надпись мелкими буквами?
      Я с трудом разобрала витиеватую надпись. Художник оказался прав. Значит, "Приют мастера...". А как, собственно, еще могло бы называться подобное полотно?
      - Удивительно, - Иванов радостно потирал руки. - Для большинства людей искусство дальневосточных мастеров - тайна за семью печатями, мало кто может на самом деле его почувствовать, даже такое, несколько адаптированное для нашей почвы. Три века, что мы упорно тянулись к западной культуре, не прошли для нас даром, все западное воспринимается гораздо легче. А Восток... Восток, он у нас в крови. Мы в большинстве своем потомки кочевников-азиатов. Но Дальний Восток, повторяю вам, он открывается для очень и очень немногих.
      - Считаете, что для меня он открылся? - Я была удивлена его страстной тирадой.
      - Начал приоткрываться. Вам не чужда красота Востока, вы не отталкиваете ее сразу, хотя она и не стыкуется с западным представлением большинства о красоте. Вы не смотрите, подобно многим, на это, как на что-то экзотическое, непонятное и поэтому неприемлемое. Хотите продолжить знакомство?
      - Конечно, - я кивнула. - Но почему вы сказали, что для большинства искусство Дальнего Востока неприемлемо?
      - Так и есть. - Художник подвел меня к другой картине. - Смотрите. Что вы на это скажете?
      - Это, скорее всего, заросли, - ответила я, - но там кто-то спрятался. Определить невозможно, потому что детали очень размыты.
      - Верно. - Иванов довольно улыбнулся. - Классический пример мунхва, то есть рисунка, выполненного с применением размытой туши. А насчет неясного вы также правы. Володька назвал картину "Охотник, подстерегающий тигра в зарослях бамбука туманным утром".
      - А у всех картин такие поэтичные названия?
      - Конечно. Почитаете на досуге в своей брошюрке и сами в этом убедитесь.
      - И все картины нарисованы, как вы сказали... мухва?
      - Мунхва, - поправил художник. - Нет, конечно. "Приют мастера..." это обычный рисунок тушью. Вообще-то различных техник живописи насчитывается почти десяток, но различаются три основных приема. Хва - это простой рисунок тушью, когда все линии видны четко и ясно. Нужно только варьировать толщину линии, и благодаря этому можно изобразить предметы ближе или дальше. Корейцы не знают закона перспективы, все предметы изображены на одном уровне, но разной величины. Еще один прием - это моп-хирхва, когда используется специальная кисть, имеющая волоски разной длины и толщины. Если мы пройдем немного дальше, то увидим несколько полотен, выполненных с помощью именно этого приема. А также есть мунхва, рисунок, выполняемый как раз при помощи размытой туши.
      - Удивительно, - проговорила я. - Но, как я поняла, это все выполнено тушью?
      - В большинстве своем, - Иванов снова повел рукой по сторонам. Видите ли, китайцы, а за ними корейцы признавали классический рисунок, выполненный только тушью и только с помощью определенной техники. Володькин опыт тем и ценен, что он раскрыл секреты средневековых корейских мастеров.
      Он способен нарисовать картину в стиле О Моннена так же, как это делал сам мастер. А чуть позже я покажу вам его пейзажи, технику письма которых он изучил по картинам Ким Хон До <Ким Хон До - знаменитый корейский пейзажист, писавший короткими быстрыми мазками. Его картины поражают натуральностью изображения природы.>.
      - Удивительно, - повторила я. - Как же ему это удалось?
      - Вы знаете, - Иванов уже вел меня к небольшим полотнам на противоположной стене, - это как раз оказалось и не таким уж трудным. В период советской власти у нас существовали разные интернациональные клубы, можно было спокойно изучать культуру другой страны через какую-нибудь общественную организацию. Главное, повторять, что "этим можно достигнуть лучшего взаимопонимания между братскими народами в деле построения социализма", - с сарказмом процитировал он.
      - И помогало? - я непроизвольно усмехнулась.
      - Еще как! - заверил меня авангардист. - Благодаря этому Володьке еще при советской власти удалось несколько раз побывать в Корее, и, представьте, не только в Северной, но и в Южной.
      - А там-то он как оказался? - Я с недоверием смотрела на художника, может, разыгрывает?
      - Очень просто, - Иванов безмятежно махнул рукой. - В Южной он как раз обязан был побывать, чтобы сравнить искусство прогрессивного социалистического северного государства с загнивающим и вырождающимся искусством южного. Понимаете теперь?
      - Смутно, - призналась я. - Хотя и сама успела пожить в советское время, а также и в пионерах походить, и в комсомольцах посостоять. Но те времена давно канули в Лету, кажется, что это два века назад было, настолько вся сегодняшняя жизнь не похожа на наше прошлое.
      - Ладно, неважно. - Иванов посторонился, пропуская к картинам величественную старуху в высоком шиньоне, и подмигнул мне. - Хотите, покажу свою любимую картину, вернее, несколько любимых?
      Я молча кивнула. Мой провожатый казался странным, но привлекательным человеком. Мы прошли мимо нескольких картин, изображавших немудреный сельский пейзаж Пэйского уезда, рыбака в лодке, уборку риса, беседку под плакучими ивами, мост через ручей Ком Бонсай, отшельника, размышляющего над заводью с резвящимися утками, праздник Тано <Праздник Тано - пятый день пятой луны. День летнего солнцестояния, когда отмечается окончание весенних полевых работ.>. Я пообещала себе, что обязательно посмотрю их еще раз повнимательнее.
      В следующем зале также были картины на корейские мотивы, но какое обилие красок! Художник словно постарался использовать всю цветовую гамму. И если полотна в первом зале привлекали строгостью классического рисунка, выполненного черной или синей тушью, то здесь они поражали своим многоцветием.
      - Ну как? - Иванов лукаво смотрел на меня. - Признаетесь, что вы удивлены.
      - Конечно, - я кивнула. - Я этого не скрываю. Но почему? Почему там строгий рисунок, а здесь... Или это тоже какой-то прием?
      - Прием, - Иванов улыбался, как человек, которому открыта тайна, неизвестная прочим. - Этот прием Володька изобрел сам. Собственной персоной. Он брал какой-нибудь сюжет из корейской мифологии или литературы, часто даже уже запечатленный художником, и применял краски. Корейская классическая живопись, которая исходит от китайской, признает только тушь. Но он совместил манеру классического корейского письма с европейским наложением красок. Видите, насколько оригинально получилось? Правда, некоторые критики морщатся, мол, что это за самодеятельность? Получается ни то, ни другое, а так, нечто среднее, но в свое время Карчинский показывал свои работы Сим Хон Дою и Ким Пен Лину, ведущим корейским художникам нашего времени, и они оценили новаторство Володьки по достоинству.
      - Занятно, - пробормотала я. - Кто бы мог подумать!
      - Никто и не мог, а Володька взял и сделал. Смотрите, как необычно выглядят в красках птицы-цветы. - Он подвел меня к большому полотну, изобиловавшему желтым, оранжевым, золотистым и черным цветом. - В этом жанре написаны сотни картин, он появился еще в XV веке, но Карчинский сумел придать своим цветам-птицам новое звучание.
      - Вы так говорите, - я повернулась к своему спутнику, - словно экскурсовод.
      - Ну что вы, - он смутился. - Просто мне это очень нравится, и я хотел, чтобы это понравилось и вам.
      - Зачем? Зачем вы хотите, чтобы это понравилось мне? - Я посмотрела на художника в упор.
      - Видите вот это? - Авангардист тронул меня за плечо.
      Я обернулась вслед за художником к полотну. Молодая девушка в пышном одеянии сидела на коленях и держала в руках вазу. Казалось, что она замерла, любуясь ее причудливой формой и прихотливым рисунком. Она не обращала внимания ни на осыпающиеся лепестки вишни, ни на поющих птиц, сидящих на ветках, ни на пение подруги, которая неподалеку перебирала струны инструмента, немного похожего на украинскую бандуру.
      - Это ваша любимая картина, Станислав?.. - Я впервые назвала художника по имени.
      - Да, - он кивнул. - Не правда ли, прелестно?
      - Очаровательно, - согласилась я, - но теперь ваш черед, расскажите, что вы видите.
      - Я вижу... - Он немного задумался. - Мне известно название, но все же... Две молодые девушки-кисэн <Девушки-кисэн - девушки-танцовщицы, которых приглашают на праздники.> вернулись домой после праздника. Они устали и вышли отдохнуть в сад.
      Но молодость есть молодость, и одна из них взяла кым <Кым семиструнный музыкальный инструмент.>, чтобы немного развеселиться, и начала напевать. А ее подруга решила срезать веточку сливы, чтобы поставить в вазу мэбен, но залюбовалась ее формой. Дунул ветер, и лепестки мэхва осыпали их, но девушки не обращают внимание на белый снегопад душистых лепестков.
      - А вы, оказывается, поэт, - не удержалась я, - рассказали целую историю, глядя на картину. Чтобы так сказать, нужно на самом деле проникнуться духом Востока.
      - Вы смеетесь? - Иванов выглядел несколько обескураженным. - Вам не понравилось?
      - Напротив, - серьезно ответила я. - А как, кстати, она называется?
      - Очень просто, - Иванов потер лоб, - даже несколько прозаично: "Девушка с вазой мэбен в саду".
      - Вазой... Простите, второй раз вы произносите это слово... А что оно означает? Вы все знаете, а мне очень интересно.
      - Мэбен? - Иванов снова оживился. - Так называются вазы особой формы, которые предназначены всего лишь для одной ветки. Видите на картине, какое узкое у нее горлышко? Но вы можете увидеть эти вазы, что называется, наяву и даже потрогать руками.
      - Да ну? - Я не поверила. - Разыгрываете.
      - А вот и нет. - Он радостно улыбался. - Карчинский ведь не только художник, он еще и керамикой занимается. В соседнем зале можно посмотреть его работы, в том числе и вазы мэбен. Кстати, и здесь он остался верен себе, его изделия весьма оригинальны. Хотите посмотреть?
      - Конечно, хочу, еще спрашиваете.
      - Тогда пойдемте.
      Иванов оказался прав. В соседнем небольшом уютном зальчике мы нашли керамические поделки Карчинского. Я ходила между стеллажами и просто смотрела на глиняные фигурки, расписанные яркими красками, не пытаясь даже запомнить сложные корейские имена фей, знаменитых танцовщиц, поэтов и мудрецов. Глиняные болванчики лукаво улыбались, посматривая на посетителей красивыми нарисованными глазами. Только перед одной фигуркой я не удержалась и остановилась.
      - А это что еще за монстр? - показала я на странного получеловека-полуживотное.
      - Не говорите так, - остановил меня Иванов. - Это Тэбучжин <Богиня Тэбучжин почитается корейскими шаманками, которые молятся ей, чтобы она помогла заглянуть в мир духов.> - языческая богиня. У нее потому такой странный вид, что она повелевает духом любого зверя и может принимать любой облик. Иногда Тэбучжин общается с людьми, но очень часто, завидев их, растворяется в тумане. Ее невозможно поймать, а те, кто пытался ее преследовать, погибали в страшных мучениях. В корейских деревнях ее помнят и до сих пор в десятый день десятой луны оставляют ей в глиняном сосуде молоко. Сейчас во многих странах древние верования возвращаются.
      - Однако, - пробормотала я.
      Больше ничего говорить я не стала. Приятный, в общем-то, человек этот Иванов, но что за странная тяга, даже страсть к Востоку?
      И столько знать! Даже если общаться много лет с человеком, изучающим корейское искусство, - разве можно столько всего запомнить? Нет, несомненно, он знает гораздо больше и вот так, можно сказать, первой встречной все это выкладывает. И зачем ему нужно, чтобы мне понравились картины Карчинского? Я молча прошла мимо стеллажей и вышла вслед за Ивановым к невысокому помосту, уставленному вазами самых разных форм и расцветок.
      Одни были низкие и широкие, но с такими тонкими стенками, что казались не толще яичной скорлупы, другие по форме походили на слегка вытянутые груши, третьи напоминали большие цветы на подставках, четвертые привлекали своей правильной конической формой. На отдельном возвышении красовалась пятерка ваз с широким туловом и очень узким вытянутым горлышком. Эти вазы я заметила бы сразу и ни за что не прошла бы мимо, так поразительно они были красивы.
      Какой удивительной фантазией нужно обладать, чтобы подобрать такие краски! Вазы не были гладкостенными, на них словно пролегли трещинки и выступы. Острые камешки, окрашенные в разные цвета, служили им украшением.
      - Это и есть вазы мэбен, - сказал Иванов. - Карчинский взял форму, а потом воспользовался техникой, применимой.для сосудов сангам <Сангам широкий и низкий сосуд для кислого молока.>, - инкрустация разноцветными глинами, но, кроме этого, использовал камушки, кусочки дерева, стекла, раскрашивал их в разный цвет. Свои вазы мэбен Володька послал на выставку в Национальный музей Кореи. Оттуда прислали благодарственное письмо. Время от времени он посылает свои работы в Корею - и там их встречают на ура.
      - Кто это тут меня расхваливает во весь голос? - раздался низковатый приятный баритон.
      Мы с Ивановым одновременно повернулись к владельцу уверенного голоса. Авангардист смутился, а я смотрела на художника, который весьма бесцеремонно меня разглядывал. Под оценивающим взглядом его выпуклых блестящих глаз мне было не слишком уютно. Я упрямо тряхнула головой, собираясь резко ответить, но из-за спины Карчинского показалась физиономия Герта, расплывшаяся в довольной улыбке.
      - Познакомьтесь, - наплевав на возникшую неловкую паузу, проговорил он. - Леда, моя подруга и очень талантливая журналистка. Владимир Карчинский - художник.
      Мне ничего не оставалось, как протянуть художнику руку и пробормотать:
      - Очень приятно.
      - Взаимно, - ответил он, склоняясь к моей руке. - Не знал, - добавил он, - что у моего друга, - он выразительно посмотрел на Герта, - такие очаровательные приятельницы. Несомненно, вы познакомились, когда брали у него интервью, я прав?
      - Не совсем. - Ко мне вернулась хваленая репортерская нагловатость. Со знаменитостями и звездами иногда нужно держаться именно так - независимо и нагловато. - Мы познакомились задолго до того, как он начал раздавать автографы и давать интервью.
      - Как интересно! - Карчинский мягко потянулся к моей руке, но я незаметно убрала ее и немного отодвинулась.
      - Обычная история, - проворчал Герт. - Мы и вправду знакомы чуть не тысячу лет. Но дело-то совсем не в этом. Леда заинтересовалась твоей выставкой, хочет написать о тебе статью.
      - Неужели? - наигранно удивился Карчинский. - Если это так, то я удивлен и обрадован. К тому же я просто рад нашему знакомству. - Его глаза раздевали меня неторопливо и цинично, не оставляя ни малейшей возможности прикрыться.
      - Почему же вы так рады? - резковато спросила я, продолжая придерживаться снисходительно-нагловатого тона. - Ведь у вас, вероятно, не раз брали интервью.
      - Конечно, конечно. - Карчинский мягко улыбнулся. - Просто вы мне очень понравились, вы интересная женщина, с таким красивым лицом и фигурой. К тому же у вас такое необычное имя.
      Еще один! И опять про имя, далось оно им, будь неладно.
      Хотя, с другой стороны, Лидия Стародубцева звучит не в пример малопривлекательнее. И про лицо не забыл упомянуть, и про фигуру. Ну и жук все-таки. Будто голую выставил на всеобщее обозрение. И Герт тоже хорош! Когда не надо, лезет с разговорами, а когда надо - язык в одно место упрятал. И художник-авангардист Иванов, который добровольно взял на себя роль гида, куда-то испарился. Я даже по сторонам посмотрела, но он улизнул так незаметно, словно растворился среди картин. Странный тип, что и говорить. Но все-таки он мне чем-то понравился.
      - Леда хотела бы поговорить с тобой о твоих картинах, - Герт прорезался как нельзя более вовремя.
      - Разумеется, - Карчинский неторопливо кивнул, - но здесь, пожалуй, неудобно, давайте пройдем в комнату. Она называется комнатой отдыха, там и можно будет побеседовать.
      Не обращая внимания на свою многочисленную свиту, нескольких молодых людей в строгих темных костюмах, этих секьюрити любого преуспевающего человека, восторженных немолодых девиц, готовых всю свою жизнь положить на алтарь искусства и служить мастеру и день, и ночь любым способом, различных лиц обоего пола, распространяющих вокруг запах дешевой парфюмерии, которые мнили себя друзьями художника, Карчинский предложил мне руку и повел по залу мимо своих работ, красноречиво говоривших о весьма необычном и своеобразном таланте мастера.
      Глава 7
      Комната отдыха, в которую он повел нас, располагалась на третьем этаже.
      В маленьком уютном помещении ничто не напоминало о модерне, напротив, вошедший сразу попадал в мощные объятия русского барокко, все вокруг было внушительным, помпезным и вычурным. Тяжелые бархатные портьеры с бахромой, толстый ковер с упругим ворсом того же темно-бордового цвета с черными и золотыми цветами. Массивные бронзовые подсвечники, статуэтки резвящихся фавнов и нимф, украшающие небольшой столик, большие мягкие кресла, манящие окунуться в их мягкую разверстую полость и обещающие долгожданный отдых. Конечно же, бронзовые часы с обнаженными грациями, не замечающими стремительно бегущего времени. В этой комнате время замирало, начинало неторопливо и тягуче просачиваться минутами, словно призывая забыть о нем совсем.
      - Располагайтесь, Леда, - Карчинский театрально повел рукой, выберите для себя самый уютный уголок. А я на минутку вас покину, нужно сделать небольшое распоряжение. - И, оставив нас с Гертом, он скрылся за дверью.
      - Он всегда такой? - поинтересовалась я. - Ну и тип!
      - Да ладно тебе. - Герт спокойно прошелся по комнате, щелкнул по носу толстощекого бронзового амурчика и плюхнулся в кресло. - Не комплексуй, он нормальный мужик, пусть с небольшими странностями. Но все-таки, - он дурашливо поднял палец, - он художник, и потом, у кого этих самых странностей нет? - добавил он философски.
      - Ну, знаешь, - только и выдохнула я.
      - Не переживай ты так. - Герт приподнялся с кресла и, ухватив меня за руку, притянул к себе. - Не хочешь о нем писать, надолби побольше о его картинах, вазах. В промежутках вставь разные мысли художника, читателю понравится, а чем заумнее будет, тем лучше.
      - Похоже, что ты мне даешь советы, как лучше сделать статью, - я дернула Герта за свесившуюся прядь волос, - но я, в общем-то, и сама могу догадаться, что к чему. В крайнем случае, наш редактор просветит.
      - Да не даю я тебе советы, - Герт махнул рукой, - скажешь еще, что я, такой-сякой дилетант, даю ценные указания тебе, профессионалу. Просто я давно Карчинского знаю, к нему нужен особый подход.
      - И какой же это такой особый подход? - Я поуютнее устроилась на коленях своего любовника. - Просвети меня, будь другом.
      - Такой вот, - Герт воспользовался ситуацией, чтобы запустить руку мне под юбку. - С ним нужно беседовать осторожно, не задевая, так сказать, самолюбия. Он действительно оригинал и любит постоянно об этом напоминать.
      - Чего-то я не понимаю, - я быстренько пресекла все поползновения Герта, - он твой друг или нет? Как-то кисловато ты об этом говоришь.
      - Я знаю его много лет, - повторил рокер, - но, понимаешь, он все время остается загадкой, как шкатулка с секретом. Откроешь ее, вроде ничего нет, а только повернешь, из потайного ящичка чертик выскакивает. Или лучше сказать, как яблоко, в котором поселился червяк. Смотришь на такое яблоко со всех сторон, кажется, что целое оно и вкусное, но точно знаешь, что где-то в глубине мякоти затаился червячок...
      - Ну и сравнения у тебя, - Я взяла Герта за подбородок и заглянула в глаза: - Ты никогда так ни о ком не говорил. Почему, Герт? Видно, Карчинский на самом деле особенный. Меня это даже немного начинает пугать.
      - Не бойся, малышка, - он притянул меня к себе, - и не слушай меня, я иногда несу такую чушь, у любого слона от моей пурги уши завянут. А если серьезно, тебе ведь понравились его картины? Есть в них что-то притягивающее, такое мистически манящее, правда?
      - Да, - согласилась я, погладив Герта по щеке.
      Мистикой было то, что вдоль и поперек знакомый человек оказался тоже шкатулкой с секретом или камнем, который вдруг повернулся ко мне неведомой до того гранью. Герт спокойно гладил мои волосы и уже не порывался давать какие-нибудь советы или рекомендации, я тоже молчала, размышляя потихоньку над всем услышанным. Часы лениво отстукивали минуты, а хозяин все не появлялся.
      - Куда-то наш художник пропал, - подала я голос, и тут же, словно по мановению волшебной палочки, мягко отворилась дверь, и появился Карчинский.
      - Прошу прощения, что заставил вас ждать, - в мягком голосе прибавилось бархатистых ноток, - но дела проклятые никак не отпускают. А вы, я вижу, успели уютно устроиться. - В его глазах зажглись похотливые огоньки, и он откровенным, оценивающим взглядом прошелся по моим ногам и груди.
      Я снова почувствовала, что меня неторопливо и цинично раздевают. Причем делал он это мастерски, смакуя все подробности. Мне хотелось укрыться от этих глаз, заслониться руками, чтобы не чувствовать себя такой голой и беззащитной. Глупо, конечно, но я чувствовала себя неопытной девушкой, попавшей в руки умелого развратника. Не хватало мне еще покраснеть от его взгляда, словно деревенской простушке перед городским ловеласом. И чтобы этого не случилось, я снова стала изображать видавшую виды журналистку. Иногда такой образ здорово помогает.
      Я нарочито медленно поднялась, одернула юбку, поправила волосы и кокетливо посмотрела на Карчинского.
      - Пока вас не было, мы тоже решили зря время не терять, - улыбаясь, промурлыкала я. - У вас здесь так уютно, правда, милый?
      Герт кивнул, а я так же неторопливо уселась рядом с ним, раскрыла сумочку и достала сигареты. Карчинский тут же вытащил зажигалку и склонился в полупоклоне.
      - А вы не курите? - спросила я, затягиваясь. - Может быть, здесь вообще нельзя курить?
      - Курите, курите, - Карчинский махнул рукой. - Вы моя гостья, и вам позволительно все. А сам я воздерживаюсь от подобных пристрастий.
      - Вы еще скажите - пагубных привычек, - поддела я. - Не знала, что вы поборник здорового образа жизни. Наверное, и спортом увлекаетесь?
      - Леда, - остановил меня Герт, - не стоит.
      - Ничего, ничего, - Карчинский улыбнулся, - журналисты и должны быть зубастыми. А насчет спорта вы совершенно правы. Еще в молодости я увлекся восточными единоборствами. Один мой приятель показал мне несколько приемов джиу-джитсу. Тогда это было настоящей экзотикой, но времена менялись, а когда наш рынок наводнили боевики с Брюсом Ли и Джеки Чаном, подобное увлечение стало повальным. Однако мне удалось познакомиться с очень хорошим мастером. Валентин Ким в свое время выступал за сборную страны, был чемпионом Европы по дзюдо, потом ушел на тренерскую работу. Но главным для него всегда было изучение техники различных восточных единоборств. Сейчас его приглашают в качестве судьи на всевозможные соревнования, а также на телевидение консультантом, когда ставят эффектные сцены. Он и меня согласился тренировать, так что приемами джиу-джитсу я сейчас владею достаточно прилично. А в наше время, знаете, это совсем нелишне.
      - Конечно, - засмеялся Герт, - особенно сейчас, когда молодое поколение предпочитает "калаши" и "узи". В самый раз против них с такими приемами. Анекдот старый вспомнил, когда Василий Иваныч говорит: "Куда им, Петька, с голыми пятками да против моей сабли".
      Засмеялся и Карчинский, но несколько натянуто. Чтобы сгладить неловкость, я решила вмешаться. Все же это я заинтересована в интервью, а не он. Жалко, если такой материал сорвется.
      - Не слушайте его, - вмешалась я, - скажите, а почему все-таки джиу-джитсу, ведь это, кажется, японское единоборство? Или я не права? Но почему вы не выбрали какую-нибудь корейскую борьбу? Тэквондо, например?
      - Я же говорил вам, - голос Карчинского снова стал мягким, ласкающе-бархатистым, - сначала приятель показал мне разные приемы, затянуло как-то, а потом, когда я увидел, насколько мастерски всем этим владеет Валентин, окончательно и бесповоротно решил - джиу-джитсу. Каждый человек выбирает вид единоборств по себе. Это ведь как оружие: кому-то нравится огнестрельное, кто-то предпочитает холодное. Главное, научиться владеть им мастерски, тогда, - он снисходительно посмотрел на Герта, - и автомат будет бесполезен, если отлично применить приемы.
      - Я и говорю, - пробурчал мой дружок, - "куда им с голыми пятками...".
      - Вы говорили про Валентина Кима, - снова вмешалась я, чтобы спасти положение. - Я заметила сегодня возле вас человека с восточной внешностью. Но это совсем молодой парень.
      - И тоже мастер, - горячо подхватил Карчинский. - Эдик ведь сын Валентина. Мы давно знакомы, и Валентин попросил меня взять сына на работу. Теперь он считается моим телохранителем, а с такой охраной мне и черт не страшен!
      - Да чего тебе бояться? - встрял Герт. - Я понимаю еще, был бы банкир или депутат, на худой конец. А художнику телохранитель - все равно что рыбке зонтик.
      - Время сейчас такое. - Карчинский встал. - Извините, что заболтался, давайте выпьем за встречу.
      Он открыл дверь и нетерпеливо позвал:
      - Костя, ну где вы там?
      И тут же комната наполнилась движением. Сновали секьюрити, быстро расставляя на маленьком столике напитки и закуски. Но суета прекратилась по мановению руки маэстро. И вот уже исчезли бравые парни в строгих темных костюмах, оставив хозяина наедине с гостями.
      - Коньяк? - Герт подсел к столу. - Вот досада, а я на машине. Значит, не получится.
      - Когда тебя останавливало то, что ты за рулем? - удивился художник. Что-то не припомню.
      - С тех самых пор, как чуть не впоролся по пьянке в грузовик. Вот и дал себе зарок, что за рулем ни капли. Вы пейте, если хотите, а я воздержусь. Как-нибудь в другой раз, когда я буду на своих двоих.
      - Странно, - пробормотал Карчинский, но тут же обернулся ко мне: - Но вам-то, Леда, надеюсь, не нужно машину вести, и вы не откажетесь со мной выпить?
      - Не откажусь. - Я кивнула, подумав, с чего это вдруг Герт стал таким правильным, если всего несколько дней назад подвозил меня домой, будучи в изрядном подпитии. - Расскажите мне о своих картинах, о корейском искусстве, которое стало для вас такой благодатной почвой, - попросила я, когда художник протянул мне низкую пузатую рюмку с золотисто-коричневой жидкостью.
      - Благодатной, это вы верно заметили. - Карчинский наполнил коньяком свою рюмку. - За знакомство, Леда, такое приятное знакомство. Я расскажу вам, о чем вы хотите, я даже готов выполнить все, что вы только пожелаете.
      Ситуация нравилась мне с каждой минутой все меньше. Герт ведь сам пригласил меня на выставку, и картины действительно потрясающие, но художник... Что-то в нем задевало, казалось фальшивым, как правильно заметил Герт, словно червоточина в яблоке. А авангардист Иванов, который так старательно выполнял роль гида, а потом внезапно куда-то исчез? А телохранители? Действительно, зачем художнику телохранители? Понятно, что он человек далеко не бедный, но на самом деле не нефтяной же магнат и не воротила шоу-бизнеса.
      Я внимательно рассматривала своего собеседника, который вдохновенно рассказывал об искусстве, бросая на меня выразительные взгляды. Но его речь звучала несколько заученно, словно он раз и навсегда запомнил нужный текст. Он спокойно развалился в кресле и подкреплял каждое слово выразительными жестами холеных рук. За своей внешностью художник следил весьма тщательно. Чего только стоит его аккуратная, волосок к волоску, шевелюра. Кстати, ни одного седого волоса в его возрасте. К тому же этот неестественно яркий блеск. Вероятнее всего, какое-то дорогое средство для окрашивания. Плюс, конечно же, умелый парикмахер и косметолог. За лицом Карчинский ухаживает не хуже молодящейся кокетки, настолько гладкая и упругая у него кожа.
      И морщин почти незаметно. А когда он улыбается, видны ровные белые зубы, пример высококачественной работы отличного стоматолога.
      А его безупречная одежда, которую он носит небрежно, даже щеголевато. Насколько точно подобран цвет костюма и рубашки, а этот длинный шарф-платок темно-бордового цвета, так выгодно подчеркивающий безупречность одежды. А золотой браслет с изумрудами, который ловко охватывал запястье знаменитости. Так в большинстве своем одеваются звезды телеэкрана, поп-певцы, молодые люди, которые не утруждают себя работой и черпают средства из толстых папиных кошельков.
      И даже красота картин, что так привлекла меня с самого начала, отошла куда-то на задний план. Уж очень плохо стыковалось это искусство с покровительственно-барственной манерой Карчинского, его вкрадчиво-бархатистым голосом, его глазами.
      Его глаза за одну секунду меняли весь его облик, они то улыбались, то ласкали, то становились приторными, как медовая патока, то откровенно похотливыми, как у вышедшего в тираж плейбоя, то напоминали стальные буравчики, готовые просверлить черепную коробку и добраться до мозга.
      Презрение, нагловатая уверенность, бесцеремонность сменялись в его глазах пошловатым блеском и пресыщенностью. Он все время менялся, оставаясь при этом одним и тем же - холодным и расчетливым типом.
      - Вы меня совсем не слушаете, - вдруг оборвал себя Карчинский. - Вы о чем-то задумались, Леда?
      - Нет-нет. - Я поспешно поставила рюмку. - Я слушала вас и вспоминала картины. Поразительно, как много можно иногда передать несколькими штрихами.
      - Вам что-нибудь понравилось? - самодовольно улыбнулся художник.
      - Конечно, картины замечательные, но одна мне запомнилась больше других. Кошка, которая охотится за воробьями. Удивительно, насколько точно вы передали ее стремительные движения и испуг птиц, которые торопливо разлетаются во все стороны.
      - Браво! Брависсимо! - Карчинский захлопал в ладоши. - У вас отменный вкус, Леда. Я взял этот сюжет у Пен Самбека <Пен Самбек - знаменитый корейский художник XVIII века. Прославился своими свитками. Наиболее известный - "Кошки и птицы".>. Я рад, что вы обратили на эту картину внимание, это то немногое, чем я могу по праву гордиться.
      - Ладно уж, не скромничай, - проворчал упорно молчавший до этого Герт. - А то у тебя мало хороших работ?
      - Хороших немало, - спокойно кивнул Карчинский, - но отличных... А эта одна из них, скажу без ложной скромности. А как вам...
      Договорить он не успел, потому что в дверь настойчиво постучали. Художник надменно бросил:
      - Я занят. - И снова повернулся к нам: - На чем я остановился?
      Но стук раздался снова, дверь приоткрылась, и тихий вышколенный голос торопливо позвал:
      - Владимир Иванович.
      - В чем еще дело? - Карчинский раздраженно двинулся к двери. - Одну минуточку.
      В течение нескольких минут мы слышали его барственный голос, который распекал нерадивого слугу. Тот, видимо, тихо оправдывался, потому что хозяин продолжал метать гром и молнии. Наконец начальственная выволочка подошла к концу, и Карчинский, пылая праведным гневом, появился на пороге комнаты.
      - Прошу меня извинить, - сказал он. - Возникло некоторое недоразумение, и я должен спуститься в зал, чтобы все уладить. Черт возьми! - сорвался он. - На что только я держу этих дармоедов, если все вопросы приходится улаживать самому. Поэтому, - добавил он уже тише, - мне придется ненадолго вас покинуть.
      - Нам тоже уже пора. - Я встала. - Приятно было с вами познакомиться, Владимир Иванович. Надеюсь, что вы не откажетесь дать интервью нашей газете?
      - Конечно, конечно, дорогая Леда. - К художнику вернулось его хорошее настроение. - Оставьте телефон, чтобы мы смогли договориться о встрече. И давайте встретимся в ближайшие дни, потому что на следующей неделе у меня открывается выставка в Москве, и я должен буду уехать.
      - Хорошо, - я кивнула и протянула ему листок блокнотика с торопливо нацарапанными телефонами. - Верхний рабочий, - пояснила я, - а нижний домашний.
      - А звонить вам можно в любое время? - вкрадчиво поинтересовался художник. - Я, бывает, долго не могу уснуть.
      - Даже если я уже буду спать, то непременно проснусь и отвечу вам. - Я постаралась ответить скромно, без вызова и издевки.
      Художник, видимо, оценил мои старания. Он спрятал листочек в карман и распахнул дверь:
      - Прошу.
      Карчинский торопился, но все же не преминул рассказать нам несколько забавных историй, случившихся с его знакомыми в стенах галереи.
      Когда мы вошли в зал, то я очень удивилась. По моим представлениям, выставка уже давно должна быть закрыта, но, видимо, это обстоятельство не слишком смущало собравшихся в зале и говоривших на повышенных тонах людей. Карчинский сразу направился к многочисленной группе. Как оказалось, заправлял всем невысокий плотный мужчина с коротко стриженной головой, сидящей на толстой шее. Дорогая одежда и властные манеры наводили на мысль, что это криминальный авторитет, но одного взгляда на одутловатое лицо с сизыми щеками и набрякшими веками, которые скрывали весьма проницательные глаза, хватило, чтобы узнать самого известного в городе банкира Ивлева, депутата городской Думы и закадычного друга питерского губернатора.
      Наша газетная братия тоже немало чернил вылила, рассказывая о махинациях банкира во время избирательной кампании, но, как водится, не пойман - не вор, и банкир все же занял депутатское кресло. "Умен, зараза, высказался тогда в его адрес Семен Гузько, - всегда сумеет вывернуться". А моя коллега Лилька пыталась подогреть интерес публики историями о его связях то с известной телеведущей (что было правдой), то с очень известной пианисткой (что правдой не было), то намекнула на его увлечение актрисой Воронцовой, которая блестяще сыграла в местном мелодраматическом сериале (было у них что-то или нет, так и осталось для многих загадкой), и наконец выдала новость, что банкир решил покровительствовать дому "North Wind", а за это дом предоставит в его распоряжение одну из моделей. В это, надо признаться, вообще никто не поверил.
      Но что понадобилось этому человеку здесь и сейчас?
      Интересно. Журналистский рефлекс видеть во всем сенсацию подтолкнул меня к плотной группе людей и заставил пробраться вперед. Мужчины расступились, и вскоре я оказалась недалеко от художника. Начало разговора я пропустила и теперь пыталась понять, о чем идет речь.
      - Я готов заплатить любые деньги, - повторил банкир, неторопливо промокая платком шею. - Вы можете назвать любую цену.
      - Я же сказал вам, что ваза не продается, - ответил Карчинский.
      - Но почему? - Ивлев был настойчив. - Я же знаю, что вы продаете свои работы. Или вы не хотите продать ее именно мне?
      - Отчего же, - Карчинский кривовато ухмыльнулся. - Я действительно продаю свои работы. В том числе и вазы, но именно вазы мэбен я продавать не собираюсь. Ни вам, ни кому-то еще. Они не продаются.
      - И даже для меня вы не сделаете исключения? - раздался низковатый, чуть хриплый голос.
      Все разом смолкли и повернулись к диве. Да, было на что посмотреть, когда Диана неторопливо шла к Карчинскому. Высокая, как и любая модель, она обладала потрясающей грацией. Ни одно движение не было лишним, казалось, что она движется под неслышимую музыку, безупречно подчиняясь ее ритму.
      - Даже для меня? - повторила она, и знаменитая полуулыбка чуть тронула ее губы. - Это я попросила купить вазу.
      Художник хищным взглядом впился в лицо модели, затем прошелся по ее безупречной фигуре. Он раздевал ее глазами, как незадолго до этого раздевал меня, и, наверное, так поступал со многими женщинами. Но Диану нисколько не смутил его взгляд, она оставалась такой же безмятежной и так же спокойно улыбалась ему и окружающим. Так опытная шлюха не обращает внимания на возбужденного клиента, неторопливо освобождаясь от одежды.
      Карчинский снова перевел взгляд на ее равнодушно-красивое лицо, как-то разом обмяк, но глаза стали наливаться злобой.
      - Даже если бы меня попросил легион таких же прекрасных дев, как вы, я все равно не согласился бы продать вазу, - произнес он своим хорошо поставленным чувственным голосом. - Вы зря тратите время.
      - Но если вам не нужны деньги, то вы можете назвать другую цену. Диана сделала шаг и положила тоненькую руку на плечо художника. - Я согласна.
      Кроме меня и Дианы, в зале больше не было женщин, и я чувствовала, как все мужчины напряглись от этого бесстыдного предложения, сделанного при всех. В воображении они уже сдергивали с дивы тонкое платье, прекрасно обрисовывающее ее фигуру, и набрасывались на ее прелести. Но Карчинский, который вовсе не был поборником целомудрия, все же сдержался. Он спокойно снял руку Дианы со своего плеча, пожал ее и опустил вниз.
      - Нет, моя дорогая, - звучный бархатистый баритон был слышен по всему залу, - эта ваза гораздо дороже ваших прелестей.
      С этими словами он повернулся к Диане спиной. Дива была ошеломлена, но старалась не подать виду. Надменно кивнув банкиру, она заторопилась к выходу. Карчинский увидел меня и подошел поближе.
      - Иногда бывает и так, - проговорил он, чуть ехидно посмеиваясь. Некоторые дамочки считают, что их прелести стоят столько же, сколько произведение искусства. Ничего, - добавил он, - пусть ей это будет уроком. А знаете, - он оживился, - я хотел бы сделать вам небольшой подарок. Костя! - позвал он.
      Вышколенный помощник через пару секунд оказался возле своего патрона.
      - Костя, принеси для Леды картину "Кошка, охотящаяся за воробьями на террасе".
      - Ну что вы, - запротестовала я. - Я не могу принять такой подарок.
      Но Карчинский уже сделал своему помощнику повелительный знак рукой, и молодой человек быстро удалился. Я силилась понять, куда опять запропастился Герт, и пыталась отказаться от щедрого дара.
      - Почему же? - удивился Карчинский. - Мне очень хочется, чтобы у вас осталась на память моя картина, поэтому даже не спорьте. Пойдемте вон туда, подпишете бумагу.
      - Бумагу? - Я в полной растерянности уставилась на Карчинского.
      - Конечно. - Он уже взял меня за руку и повел к выходу из зала, где помещалась небольшая конторка. - Если картину покупают, то обязательно выдается соответственный документ. Все картины, включенные в каталог выставки, должны быть учтены, иначе могут возникнуть недоразумения.
      - Но... - пытаясь я остановить его.
      - Вы получите документ, что картина вам подарена, вот и все. Быстро и просто управимся за пару минут.
      Действительно, я быстро поставила четыре подписи и получила новенький хрустящий сертификат, в котором было указано название картины, а также то, что она подарена мне художником.
      - Мы еще увидимся, Леда, - сказал на прощание Карчинский. - Я обязательно позвоню.
      - Хорошо. - Я кивнула и в сопровождении молчаливого Кости, несшего упакованную картину, спустилась по лестнице к выходу из галереи.
      Герт, оказывается, уже топтался у машины, поджидая меня и мусоля сигаретку. Костя пристроил картину на заднем сиденье, пожелал нам счастливого пути и проворно удалился.
      Глава 8
      - Ну и гад же ты, Герт, - высказалась я, как только машина тронулась с места. - Привез меня сюда, а сам болтался неизвестно где весь вечер или молчал, когда не надо, и мне пришлось одной отдуваться, валандаясь со всеми этими... художниками.
      - Художники-то чем тебе насолили, солнце мое? - миролюбиво прогундосил Герт. - Люди как люди. Может быть, только немного задвинутые на своей живописи, а так - нормально.
      - Ничего себе нормально, - я все не могла успокоиться. - Да они один подозрительнее другого. Этот, как его, авангардист, то ходил, как приклеенный, за мной весь вечер, то пропал неизвестно куда. А Карчинский... Он почему-то не захотел вазу продавать, а мне картину вон какую подарил. Интересно, сколько она на самом деле стоит?
      - Это надо по каталогу посмотреть, - резонно заметил Герт. Карчинский - личность известная, так что цену его шедевров нужно смотреть в справочниках. Штук на двадцать та мазня, что он тебе всучил, наверное, потянет. "Зеленых", конечно.
      - С ума сошел, - я поперхнулась. - Думай, что говоришь.
      - А чего тут думать, - хохотнул Герт. - Искусство нынче дорого. А у какого-нибудь коллекционера даже больше можешь выбить, если захочешь ее вдруг кому сплавить.
      - Скажешь тоже - сплавить. Мне она и самой нравится. Но как все-таки я буду у себя дома хранить такую картину? У меня, милый, сейфа нет.
      - А зачем тебе сейф? Никто ведь не знает, что у тебя такая картинка обретается. Повесь ее на стеночку и говори всем, что это, мол, копия, купленная за полтинник по случаю у одного алкаша на толкучке. Всего-то и проблем.
      - Тебе хорошо говорить... - начала было я, но замолчала.
      И в самом деле, из чего я делаю проблему? Кто ко мне в гости ходит? Да практически никто. Мать наведывается, подруги-однокурсницы иногда заглядывают, но это бывает раз в год. Еще реже меня навещают коллеги.
      И уж совсем редко в последнее время бывают мужчины. Так что мне действительно особо волноваться нечего. Никуда моя картина не денется, а будет мирненько висеть рядом с картиной Хокусая, или псевдо-Хокусая, если верить моим проницательным коллегам. И та картина, и эта в восточном стиле, вернее, даже дальневосточном, так что никто особо присматриваться и не станет. Ну, глянут разок для приличия и забудут тут же. От этих мыслей я немного повеселела.
      - Что призадумалась, подруга? - спросил Герт, выруливая на проспект. Соображаешь, что бы такое на ужин приготовить? Давай быстрее думай, а то я здорово проголодался.
      - Не знаю даже... - Я немного растерялась от такой наглости. - Слушай, Герт, ты что, серьезно решил у меня обосноваться?
      - А как же. - Герт не отрывал глаз от дороги. - Или ты очень против? Тогда только скажи... и я каждый вечер буду торчать под твоими окнами с гитарой, терзая небеса и уши твоих благовоспитанных соседей своими воплями о разбитом сердце и несбыточном счастье, - произнес он с чувством, даже как-то слегка подвывая.
      - Ты совершенно не меняешься, - сказала я, - как был олухом царя небесного, так им и остался.
      - А с возрастом я не только малость поседел, но и изрядно поглупе-ел, - протянул он. - Учти, хорошая моя.
      - В этом-то я как раз нисколько не сомневалась, - отрезала я. Слушай, Герт, а почему все-таки Карчинский наотрез отказался продавать вазу?
      - Опять двадцать пять, - Герт в сердцах плюнул. - Далась тебе эта ваза! Ты что, не понимаешь, что за люди художники? Захотел - тебе картину подарил, захотел - отказался глиняный черепок продать. Да просто выпендриться решил, мазила чертов, перед тобой повоображать, остальных на место поставить - вот и все! Может, блажь на него накатила! - распалялся он все больше и вставлял почти через каждое слово непечатные выражения. - А скорее всего, потому что в данный момент... таким был его... каприз... дурь нашла. А раз не захотел, то никто его... художника не заставит. Будь ты хоть... банкир с толстым-претолстым кошельком, хоть... высокооплачиваемая... сучка этого самого... банкира. Но тебе-то, собственно, какая разница?Или покоя не дает... журналистская гормональная железа? Все время тянет найти где-нибудь... сенсацию?
      - Герт, - я с удивлением уставилась на своего собеседника, - чего ты так завелся? Я же просто спросила.
      - Ладно, просто. Знаю я тебя, - проворчал Герт, но стал успокаиваться. - Тут можно строить какие угодно предположения, отягощать свои извилины какими угодно гипотезами, но самой правильной, вернее, даже единственно правильной будет одна - он так захотел. Захотел, понимаешь. Все остальное лирика. Извини, - добавил он примирительно, - сорвался.
      - Понимаю, - я знала, что обижаться на Герта напрасный труд, - давай не будем больше об этом.
      - Конечно, не будем, - хохотнул мой дружок, - приехали, считай. Так ты как, созрела насчет ужина? Или мне ехать искать какую-нибудь отстойную забегаловку, где отвратно воняет прокисшими котлетами и убойно смердит вчерашними щами?
      - Перестань, Герт. - Я смеялась, выбираясь из машины. - Кроме забегаловок, есть еще и приличные рестораны, где, наоборот, пахнет очень вкусной едой и обслуживание, кстати сказать, на высшем уровне.
      - Ну и деньжата там тоже немалые рубят за это самое обслуживание. И потом, разве можно сравнить какое-то ресторанное месиво с домашней стряпней. Конечно, нельзя, - добавил он уверенным тоном.
      - Герт, - я обняла его за талию, - ты же большую часть своей сознательной жизни питался именно в ресторанах и забегаловках. А теперь тебя потянуло на домашнее, с чего бы это?
      - Так я же тебе объяснял - возраст. Никакая ресторанная еда не идет в сравнение с той, что приготовлена руками любимой женщины. Из твоих рук, моя дорогая, я готов есть даже гвозди или солому, - с этими словами он облапил меня и стал звучно чмокать.
      Проходившая мимо соседка, которой мы загородили дверь, проворчала: "Вот бесстыжая молодежь" - и с треском и шумом исчезла в подъезде.
      - Ну вот, - сказала я, отстраняясь от неугомонного рокера, - теперь здороваться перестанет, а все из-за тебя.
      - Гордись, - он довольно ощутимо шлепнул меня пониже спины, - тебя в молодежь записали.
      - Нечем гордиться. - Я сдалась: - Ладно, приготовлю сейчас что-нибудь получше гвоздей. И соломы тоже, - добавила я. - С твоим появлением я обрекаю себя на унизительный женский домашний труд. Чего только ради старого друга не сделаешь.
      - Не дави на больную мозоль, - Герт остановился у лифта, - знаешь ведь про кризис среднего возраста. У меня, наверное, сейчас именно такой кризис.
      - При этом кризисе, - не замедлила я поддеть его, - мужья бросают своих жен и ищут понимание у молоденьких соплюх. А ты у кого ищешь понимания? Неправильный какой-то у тебя кризис.
      - Какой уж есть! - огрызнулся мой дружок. - Некоторые мои знакомые семьи бросают, а я вот вознамерился снова семью создать, так что, мать, унизительный женский домашний труд станет теперь для тебя постоянным. Ты готова к этому?
      - Не знаю, - честно призналась я. - Как-то, привыкла уже к одинокой жизни, но попробовать можно. В конце концов, если ничего не выйдет, вернусь к своему прежнему состоянию.
      - Сколько пессимизма! Давай не будем о грустном. Как я понял, ты принимаешь мое предложение. Это надо отметить. Поднимайся в квартиру и начинай готовить праздничный ужин, а я двину в магазин за презренным пойлом. Предпочитаю прозаическую водяру, но ради такого случая выпьем с тобой шампанского. Я побежал.
      - Купи еще торт! - крикнула я ему вдогонку. - Какой же праздник без торта.
      Не слишком-то я надеялась, что Герт воспримет мои слова как руководство к действию, но услышала только "хорошо", и дверь подъезда захлопнулась за моим неуемным дружком.
      Сейчас я быстро что-нибудь соображу, затем ванна на полчаса и здоровый сон. А может, позвонить завтра на работу и сказать, что отыскала интересный материал насчет Дианы, поэтому придется задержаться? Подкинуть Лильке в ее скандальную хронику "Из жизни звезд" связь Дианы с Ивлевым, а самой пройтись по ее увлечениям искусством, приплести сюда же и посещение галереи?
      Значит, утром позвонить, а прийти только к обеду. Можно будет хоть как следует отдохнуть. Если, конечно, Герт даст мне отдохнуть. Интересно, он всерьез насчет семьи или это обычный треп? А мне, собственно, зачем сильно переживать по этому поводу. Чем скорее у него пройдет "семейное" увлечение, тем быстрее все вернется для меня в привычную колею.
      Еще не успев открыть дверь, я услышала в квартире голоса. Значит, мать решила сегодня меня навестить. И, как это иной раз водится, даже не одна. Вот только этого мне не хватало. А так хорошо все начиналось! А предполагалось как! Спокойный ужин в домашней обстановке, спокойное занятие любовью, ванна, спокойный сон, чтобы завтра встать бодрой и свежей.
      Все псу под хвост! Вечер теперь безнадежно испорчен. Я еще готова выслушивать советы матери, но ее муженька - увольте, слишком отвратительный тип. И Герт, как назло, явится со своим пойлом. Придется теперь сидеть допоздна, созерцая мать и ее благоверного, который ни за что на свете не откажется от дармовой выпивки. Вот ведь невезуха!
      - Лида, это ты? - раздался голос матери, и она появилась в дверях со своей обычной строгой прической, в строгом, но элегантном платье, в новых модных очках.
      При взгляде на нее почему-то кажется, что она учительница. А еще больше она похожа на классную даму, что следила за порядком в гимназиях до революции. Есть в ней что-то старорежимное. Но ее муж, а соответственно и мой отчим, - полная ей противоположность. Толстый, оплывший, не слишком опрятный, с вислыми сизыми усами и плешивой головой. Маленькие поросячьи глазки хитро смотрят на тебя, буравят насквозь. Он никогда не удержится, чтобы плоско не пошутить насчет моей личной жизни или не сказать откровенную гадость. Но еще больше он любит поучать, давать советы о том, как надо жить. Мишке не раз это надоедало, и он посылал его куда подальше, пока не свалил в Америку, чтобы больше уже ничьих советов не слушать.
      Мать была у Мишки уже несколько раз, восхищалась его домом, устроенным бытом и сервисом самого высокого класса, но отчим оставался дома. Хоть в этом моему брату повезло. Оказывается, этот хомяк до ужаса боится самолетов и никогда никуда не летает. Ну а до Америки, кроме как на самолете, ничем больше не доберешься. Корабли не в счет - слишком долго. Поэтому Мишка исправно шлет на праздники поздравления и подарки, но избавлен от присутствия отчима в своем доме. А мне вот приходится отдуваться за двоих.
      - Привет, мам! - ответила я, стараясь не обращать внимания на оглушительный рев телевизора и несущийся из комнаты комментарий. - Решили заехать?
      - Тебя разве дождешься, - мать поправила очки, - забываешь даже позвонить. А почему так поздно? - строго спросила она, словно я все еще была школьницей и задерживалась на дискотеках.
      - Мы в галерее были. - Я старалась не сорваться, ссориться не хотелось. - Там сейчас проходит потрясающая выставка.
      - В галерее? - У матери удивленно поднялись брови. - Ты это серьезно?
      - Конечно. - Я неторопливо разворачивала подаренную картину. - Ты же знаешь, что в газете я веду рубрику по искусству, поэтому мне приходится посещать подобные заведения. А "Галерея искусств" стоит того, чтобы в ней побывать, тем более, как я уже сказала, там сейчас проходит потрясающая выставка художника Карчинского. А мне надо писать о нем статью.
      - Вот как, - мать, похоже, смягчилась от моего объяснения. - А это у тебя что?
      - Купила по случаю, - не моргнув глазом, ответила я. - Побывала на выставке, вот захотелось приобрести. Правда, красиво?
      Мать стала разглядывать картину, а я прошла на кухню. Так, готовка ужина отпадает, моя мамуля уже это сделала. Интересно, как она отреагирует на то, что придется ставить лишний прибор? Удовлетворенно оглядев накрытый стол, я отправилась в комнату.
      - А по-моему, оригинально, - говорила мать, показывая картину своему благоверному.
      - Мазня, - вынес он вердикт, едва взглянув. - Такую в каждом переходе можно купить. Видно, деньги девать некуда. - Он снова уставился в телевизор. - Смотри, - показал он матери, - какая смачная бабенка, а как поет...
      Я отобрала у маман картину и примерила ее рядом с Хокусаем. Смотрелось очень даже неплохо, осталось завести себе китайские фонарики, расписные ширмы и деревянные веера. А может, еще и статуэтку Будды поставить у стеночки, а над ним плакат с японскими иероглифами. Получится кусочек Дальнего Востока у меня в квартире.
      - Может, действительно не стоило это покупать. - Мать покосилась на своего мужа. - Неужели ничего получше не нашлось?
      - А мне это очень понравилось. Кошка просто как живая, а какие у нее движения...
      - Я бы за такое и копейки не дал, а ты, поди, полтинник отвалила, подал голос отчим, оторвавшись наконец от созерцания смачной бабенки, которая закончила свое выступление.
      - Точно. - Я положила картину на журнальный столик (знали бы они, сколько это на самом деле стоит). - Искусство нынче дорогое, - повторила я слова Герта.
      - Хватит уж про искусство, - вставила мать, - идемте ужинать.
      Мой дружок не замедлил о себе заявить пронзительным звонком. Ведь ключи есть, так надо обязательно громогласно сообщить о своем приходе.
      - Ты кого-то ждешь? - Мать поджала губы. - Не поздновато ли?
      - Перестань, мама. - Я пошла открывать. - Я уже взрослая девочка, а Герт, то есть Славик, меня подвез, и мы решили с ним вместе поужинать.
      - Чтобы потом вместе завалиться в койку, - подал голос отчим, похотливо подмигивая мне. - А что, дело молодое...
      Меня передернуло, мать тоже. Она повернулась к своему дражайшему супругу, чтобы поставить его на место, но Герт, видимо, не стал дожидаться, пока ему откроют, вспомнил про ключи и ввалился в коридор. С бутылкой шампанского, бутылкой вина и огромной коробкой с тортом.
      - Леда! - раздался его отчаянный клич. - Помоги мне!
      Оставив мать и отчима выяснять отношения, я бросилась ему на помощь. Он появился как нельзя кстати. Но мать, видимо, решила отложить препирательства со своим муженьком и появилась на кухне, чтобы посмотреть на позднего посетителя.
      - Добрый день, - расплылся Герт в улыбке, - то есть добрый вечер. А вы совсем не изменились, Валентина Васильевна.
      - Славик... - Мать повторила имя, которое я произнесла несколько минут назад, пытаясь вспомнить.
      - Гертинцев, - помог ей выйти из затруднительного положения ухмыляющийся рокер. - Мы с вашим сыном Михаилом дружили.
      - Ах, с Михаилом, - мать более благосклонно посмотрела на Герта, понятно. А вы, простите, чем занимаетесь?
      Ответить он не успел, потому что в кухню ввалился отчим.
      - Что празднуем? - вопросил он, бросив взгляд на бутылки и торт. - Или у вас, молодых, каждый день праздник?
      - Значит, вам Леда еще не сказала? - Герт изобразил удивление. Наверное, просто не успела.
      - Что не успела? - Мать сразу напряглась. - В чем дело? Лидия, я хочу знать!
      Еще немного, и меня отправят учить уроки или даже поставят в угол, настолько строгим и учительским был тон матери. Она хочет знать, я, черт возьми, тоже.
      - Мы с Ледой решили пожениться, - мягко сказал Герт. - Не так ли, дорогая? Пришло время подумать о семейной жизни.
      - Давно пора, - вставил отчим, облизываясь, - а то засиделась в девках. Мы уж и надеяться с матерью перестали, что она кому-то нужна, - он подмигнул Герту.
      - Вообще-то, - тот твердо посмотрел на отчима, - мы сами способны устроить свою жизнь и ни в чьих советах не нуждаемся, тем более в грязных намеках. Поэтому, - он все так же в упор разглядывал отчима, который начал медленно багроветь, - оставьте их лучше при себе.
      - А я не нуждаюсь в советах какого-то мальчишки! - выкрикнул тот. Нашелся тоже, жених!
      - Да, нашелся, - Герт не собирался сдаваться. - И мы хотели сегодня устроить праздничный ужин и провести вечер вдвоем. Но мы все же рады, - он посмотрел на мать, - что сейчас и вы с нами сможете отметить это событие, если, конечно, кое-кто не будет позволять себе лишнего.
      Мать вспыхнула, отчим собрался тоже что-то ответить, но махнул рукой и отправился в комнату. Мать бросилась за ним.
      - Ну ты даешь, Герт, - только и смогла выговорить я. - Надо же такое придумать!
      - Хамов надо всегда на место ставить, а то они совсем обнаглеют. Я ничего не имею против твоей матери, но этот тип просто невыносим.
      - Согласна, - ответила я, целуя его. - Ты совершенно прав. Спасибо, милый.
      Матери все же удалось каким-то образом уговорить своего благоверного, и ужинать они остались. Не скажу, что всем было весело, но Герт старался как мог, рассказывая занимательные истории из своей гастрольной жизни, я мило улыбалась, мать после пары рюмок вина порозовела, перестала быть строгой и чопорной, а отчим все больше помалкивал и съязвил всего лишь пару раз, насчет моего затянувшегося одиночества и насчет "верности" артистов. Но в общем все шло довольно прилично.
      - Заезжай как-нибудь к нам, - сказала мать на прощанье. - Мне нужно с тобой серьезно поговорить.
      - Обязательно, - заверила ее я, - но только на следующей неделе.
      - И, пожалуйста, приезжай одна, - добавила она, улыбаясь Герту. - Мне хотелось бы немножко с тобой посекретничать.
      - Конечно, конечно, - ответил он, - нет проблем. Леда ведь ваша дочь.
      Когда за ними захлопнулась дверь, я с облегчением опустилась на стул и потянулась за сигаретами. Теперь с чистой совестью можно позвонить на следующей неделе матери и сказать, что срочные дела мешают мне навестить ее лично. Если она захочет что-то сказать, то скажет и по телефону.
      - Устала? - Герт присел передо мной на корточки. - Ты совсем сонная, малышка.
      - Да, денек сегодня выдался еще тот, - согласилась я. - Хорошо, что матери редко удается ко мне выбраться. А хомяку ее и того реже.
      - Повезло Мишке, - засмеялся Герт. - Океан отделяет его от любимых родственников. Кстати, не собираешься к нему?
      - Когда? - Я устало махнула рукой. - То одно, то другое...
      - А у нас весной концерты в Америке. Может, махнем вместе? Заодно и братца проведаешь. - Герт слегка помассировал мои лодыжки и начал подниматься выше.
      - А что - неплохая мысль, - согласилась я, - но еще лучше будет прямо сейчас пойти спать, а то я усну прямо на стуле.
      - Хорошо, дорогая, - Герт поднялся, - давай я тебя провожу и спою на ночь колыбельную.
      - Знаю я твою колыбельную, - я попыталась увернуться от его цепких рук. - А еще сексологи разные говорят, что к сорока годам у мужиков потенция ослабевает. Врут, конечно же, чтобы нас, женщин, ввести в заблуждение.
      - Никакого заблуждения. - Герт подхватил меня на руки. - Просто в объятиях любимой женщины я снова чувствую себя молодым и сильным.
      - А кто-то совсем недавно жаловался на кризис среднего возраста. - Я уже не сопротивлялась его ласкам.
      - Ты стала ужасно правильной, - мой любовник внимательно посмотрел на меня, - и какой-то холодной. Но я смогу тебя согреть, чтобы прежняя Леда вернулась. А знаешь, - он на минуту замер, - давай вспомним с тобой нашу молодость и отправимся послезавтра на сейшн. Будет молодой бард из глубинки, жутко талантливый парень. Придет много моих старых знакомых.
      - Да мне-то что, - ответила я, теребя растрепанную шевелюру мастера рок-н-ролла, - это твои приятели. А на сейшене я давно не была, да и как-то неловко среди молодых.
      - Пойдем, - уговаривал Герт. - Там будет и Игорь Сердюков, может, помнишь? Дергач. Так вот это именно он рассказывал про Диану. Пообщаешься с ним, расспросишь.
      - Если он был такой же пьяный, как и ты, то вряд ли что вспомнит. Но, знаешь, мысль все же неплохая. Ладно, пойду, уговорил. Это послезавтра? Значит, в пятницу. Какое счастье, что в субботу не нужно идти на работу.
      - Договорились, - Герт просунул руку мне под спину, - а теперь, чтобы сон был крепким и сладким, иди сюда, малышка...
      Засыпая, я думала, что, наверное, это все-таки хорошо - иметь семью и мужа, который спит рядом с тобой в одной постели, даже если ему приходится большую часть года мотаться по гастролям. Как все-таки быстро меняются представления человека о жизни. Сегодня - убежденная мужененавистница, а завтра - домохозяйка, ратующая за нерушимый домашний очаг. Хотя до этого еще вроде бы далеко, но кто знает...
      Глава 9
      Я бежала по красивому зеленому лугу, усыпанному одуванчиками, ромашками, тюльпанами. От травы поднимался одуряющий аромат, а небо было таким потрясающе синим, что хотелось поднять руки и взлететь в его сверкающую и манящую синеву. Я бежала, пружинисто отталкиваясь от земли, чтобы подняться в безоблачную высь.
      - Леда! - звал меня кто-то издалека. - Леда!
      Но я старалась не обращать внимания на голос, потому что знала - если обернусь, то уже не смогу взлететь ввысь.
      Но голос был настойчивым, он не оставлял меня в покое, и я уже чувствовала, как чьи-то руки касаются меня и теребят.
      - Проснись, Леда, - настаивал голос.
      - Я не сплю, - хотела ответить я и действительно проснулась.
      Ничего не понимая, я уставилась на Герта, который уже успел и умыться, и побриться, и одеться.
      - Куда тебя в такую рань понесло? - проворчала я, переворачиваясь на другой бок. - И меня зачем-то разбудил.
      - Я сейчас отправляюсь по делам, - сказал Герт, - а тебя хотел предупредить, что не знаю, когда вернусь, скорее всего, поздно.
      - Понятно. - Я окончательно проснулась. - Даже если ты совсем не придешь, я не очень расстроюсь. И мог бы не будить меня, а оставить записку.
      - Если бы я оставил записку, то не смог бы пожелать тебе доброго утра и поцеловать, - находчиво ответил Герт. - Но знаешь, Леда, не надейся на то, что я не приду. После вчерашнего разговора я окончательно решил завязать с холостяцкой жизнью. Тебе тоже не мешало бы об этом подумать.
      - Почему это? - Я села на кровати и внимательно посмотрела на своего дружка. - Разве мы первый день знакомы?
      - Нет, но дело не в этом. Я был женат, ты тоже успела побывать замужем, поэтому мы оба научены горьким опытом. Давай попробуем избежать хотя бы некоторых ошибок, когда станем жить вместе.
      - Герт, - мне хотелось пощупать его лоб, чтобы убедиться, нет ли у него температуры, - перестань. Я, конечно, понимаю, что ты мог измениться, но не до такой же степени. Перестань быть занудой, а то я тебя не то что сюда, - я похлопала ладонью по одеялу, - а даже на порог своего дома не пущу. Ты говоришь не как нормальный мужик, а как импотент-проповедник из штата Иллинойс.
      - Ладно, - Герт присел на кровать рядом со мной, - так и быть, прощаю тебе и зануду, и импотента, и проповедника. Может, я сейчас и правда малость чудной и болтаю всякую чушь... Давай не будем ссориться, хорошо?
      - Хорошо, - послушно ответила я. в свой черед целуя Герта. - Иди, а я еще немного хотела бы поспать.
      - А как же работа? - обернулся он уже в дверях. - Или сегодня ты решила устроить себе выходной?
      - Вот именно. - Я откинулась на подушки. - Позвоню немного попозже и предупрежу, что появлюсь к обеду.
      - Пока, дорогая, - Герт помахал мне ручкой и наконец-то убрался.
      Полежав еще немного, я поняла, что уснуть все равно не удастся, поэтому решила встать, сварить себе кофе и позвонить на работу. Пока я варила кофе, на глаза мне попалась брошюрка с выставки, и я уселась на стул, лениво ее перелистывая.
      Книжонка оказалась настолько занимательной, что я упустила кофе, и, конечно же, он залил всю плиту. Но я почти не обратила на это внимания, увлеченная поразительными фактами.
      Оказывается, Карчинский в свое время учился в художественном училище у очень известного мастера-авангардиста. Но что-то не поделив с преподавателем, училище покинул. Затем он занимался у известного живописца, профессора и члена Академии художеств, но и с ним распрощался, так как маэстро заявил, что он не способен сам создать что-либо, а лишь копирует известные работы. Карчинский тогда стерпел, но через пару лет выставил несколько работ, которые были почти точными копиями полотен его маэстро-учителя. Почти, но не совсем. Карчинский внес в его картины и картины других известных художников свои дополнения, и получились вполне оригинальные работы. Скандал вышел грандиозный, профессор попал в больницу с инфарктом, но молодое дарование заявило, что предпочитает именно такой путь в искусстве. От него все отвернулись, но Карчинский продолжал верить в свою звезду.
      На некоторое время он отошел от живописи и стал ездить по деревням, пытаясь найти мастеров, владеющих секретами гончарного искусства. И публике он прежде всего стал известен как талантливый мастер, представивший свои глиняные поделки.
      Но это все больше напоминало дымковскую игрушку, Кореей здесь пока и не пахло. Кстати, в то время он и был впервые отмечен как талантливый мастер-самородок, пытающийся восстановить народные ремесла. Но затем в жизни художника снова произошел зигзаг, он резко куда-то пропал и появился только через четыре года, поразив на этот раз публику своей керамикой в стиле корейских мастеров.
      Теперь уже о нем заговорили всерьез. Как раз наступило время разных клубов, которые старательно укрепляли дружбу между всеми странами. Работы Карчинского пришлись очень кстати. Он стал выставляться как новатор, открывающий для нас культуру другой страны. Но картины появились гораздо позже. Как раз подошло время перестройки, и он появился как мастер, пострадавший при советской власти. Его и заметили, и отметили. Но времена менялись, последовали мрачные годы кризисов, потрясавших страну неустанно. Власти никак не могли поделить сладкий пирог, а простому народу оставалось только потуже затягивать пояс.
      Всем в этой ситуации стало не до искусства, пытались просто как-то выжить. Некоторые шли в бизнес, другие искали состоятельных покровителей, но большинство просто зарабатывало жалкие гроши на кусок хлеба. Талантливые мастера, открытые в период перестройки, как-то незаметно исчезали, если не успевали вовремя уехать на Запад. Карчин-ский мог бы также пропасть в безвестности, но он познакомился с одним деятелем, который взялся представить его картины в Америке.
      Там он был весьма благосклонно принят публикой и обласкан критикой. Ему удалось весьма выгодно продать несколько своих работ. Совместно с этим американцем он организовал международный фонд по изучению предметов искусства Кореи, и тот благодетель занялся продажей его картин и керамики. Сам Карчинский вернулся в родной Питер, но его работы постоянно выставлялись на продажу в малых и больших галереях и в магазине "Russian art" в Нью-Йорке.
      Особенно интересным мне показалось то, что Карчинский не копировал напрямую корейских мастеров, а использовал их картины в качестве основы для своего творчества. Это называлось работать в стиле того или иного мастера. Отмечалось, что Карчинский писал свои полотна в манере, не отличимой от манеры таких корейских мастеров, как Ли Санджва <Ли Санджва - известный корейский пейзажист второй половины XV века.>, О Моннен, Сим Санджон <Сим Санджон - пейзажист, последователь Чон Сона, приверженец реалистической традиции в корейском искусстве.>. В Корее его даже прозвали вторым Син Юн Боком <Син Юн Бок - корейский художник, удивительно точно передававший в своих картинах психологию и чувства людей. Первым стал писать картины с любовным сюжетом.> и наградили титулом "Человек - сокровище культуры", который присваивался мастерам декоративно-прикладного искусства.
      После прочтения занимательной брошюры у меня возникла масса вопросов, но я оставила их пока при себе, решив заняться делами насущными. И прежде всего позвонить в редакцию. Мне повезло, так как трубку взял Яша Лембаум.
      - Привет, Яша, - поприветствовала я коллегу, - позови мне Лильку, будь другом.
      - Всегда пожалуйста, - откликнулся отзывчивый и вежливый Яша, - одну минуточку.
      Но прошло, по крайней мере, минут пять, пока я наконец-то услышала Лилькин голос.
      - Чего тебе, мать? - недовольно спросила она.
      - А ты что это не в духе? - бодренько ответила я вопросом на вопрос.
      - С чего ты взяла, что я не в духе? - пробурчала Лилька.
      - По голосу слышно, но у меня для тебя хорошая новость. Приготовься запоминать или записывать.
      - Да ну тебя, - все так же недовольно пробурчала Лилька, но все же заинтересовалась: - А что за новость?
      - Новость потрясающая, - ответила я. - Одна очень известная модель нордвиндского дома вчера объявилась в одном месте в обществе известного банкира. Несомненно, что между ними связь.
      - Нашла чем удивить. - Лилька даже не пыталась скрыть разочарование.
      - Но ты даже не спросила, кто эта модель и кто этот банкир? - Я усиленно пыталась подогреть ее интерес.
      - А надо... спрашивать? - Лилька теряла всякий интерес к разговору и только что не зевала в телефонную трубку.
      - Да не мешало бы, милая, - поддела я ее, - если учесть, что эта модель Диана, а банкир... - Я нарочно сделала паузу, почувствовав, что на другом конце телефонного провода Лилька вся замерла и, кажется, даже дышать перестала. Чутье у нее на сенсации феноменальное.
      - Не томи, - слабо простонала она. - Кто он?
      - Ивлев. Сам Ивлев собственной персоной сопровождал нашу диву. Можешь добавить, что она обращается с ним как с лакеем.
      - С мужиками так и надо обращаться. Знаешь, Леда, спасибо, что позвонила. Из этого может получиться неплохой материал.
      - Это еще не все, - остановила я коллегу. - Дива во всеуслышание объявила, что готова собственным телом заплатить за одну дорогую вещь. Но что за вещь, я тебе сказать, к сожалению, не могу - коммерческая тайна.
      - Иди ты... - не поверила Лилька. - Это уж откровенная туфта, придумай что-нибудь получше.
      - В том-то и дело, что нет. Сама там присутствовала и слышала собственными ушами. Кроме меня, есть еще дюжина свидетелей. Но знаешь, что самое интересное во всем этом? То, что владелец вещи отказался ее отдать, самым наглым образом заявив, что его прелести дивы не интересуют.
      - Это уж точно вранье! - Лилька не могла сдержаться. - Можешь даже не убеждать меня. Неужели найдется мужик, мужик, повторяю, а не импотент и не педик, который бы от нее отказался? Или он как раз из вторых?
      - Нет, и не из первых тоже. И тем не менее она его не заинтересовала ни на минуту. Отказался наотрез и даже возмущался, что ему такое посмели предложить.
      - Иди ты!.. - Лилька с шумом вздохнула в трубку. - Надо же, какая потрясающая бомба может получиться. Отключаюсь, Леда, побегу к Пошехонцеву. Пусть он все это переварит.
      - Передавай ему от меня привет, - я успела остановить ее, - и скажи, что сегодня у меня очень напряженный день, смогу появиться только завтра. Остальным всем привет. Пока, Лилька.
      - Пока, - машинально ответила она и бросила трубку.
      Теперь Илья Геннадьевич будет занят сенсационным известием и про меня на время забудет. А я тем временем смогу побывать в одном интересном местечке.
      * * *
      Предсказания авангардиста Иванова сбылись с потрясающей точностью. Я не стала обходить все картины подряд, а сразу направилась к портрету мудреца у тихой заводи, прошла мимо моста Ком Бонсай, моста сорок и ворон, арки птиц и беседки лукавого зайца. Конечно же, не смогла не остановиться возле "Приюта мастера...", "Девушек, танцующих на празднике пробуждения весны", "Сановника, принимающего поздравления в первый день нового года".
      Но гораздо больше Картин меня притягивал зал, где была выставлена керамика. Мне еще раз хотелось взглянуть на вазы мэбен. Они чем-то необъяснимо манили меня, притягивали так же сильно, как магнит тянет к себе железо. Поэтому, посмотрев еще немного на полотна, я решительно отправилась к вазам.
      Ее я не перепутала бы ни с одной другой, настолько безупречными казались ее линии. Стенки ее не были гладкими, напротив, их украшали причудливые наплывы, перемежавшиеся с впадинами и острыми выступами. Глядя на нее, можно было представить путешествие по песчаным холмам и земляным пригоркам, у подножия которых раскинулись аккуратные квадратики изумрудно-зеленых полей. Глубокие искусственные трещинки отливали бирюзой и казались маленькими звонкими речками, которые своей живительной влагой питают растительность. Вазу украшали острые камешки, подобранные с удивительным мастерством. Мне представилось, что я держу вазу в руках, поворачиваю ее к свету то одним, то другим боком, касаюсь кончиками пальцев трещинок, трогаю острые камешки, ласкаю длинное горлышко.
      - Совсем как песни тхарен <Тхарен - один из жанров корейских народных песен.>, - сказал за мной голос, показавшийся знакомым.
      Я так резко обернулась, что, держи в этот момент в руках вазу, непременно разбила бы ее. К счастью, в руках у меня ничего не было, но стало неприятно от того, что я была застигнута врасплох, словно занималась каким-то постыдным делом.
      - Я испугал вас? - спросил Иванов. - Пожалуйста, простите меня.
      Он был все так же хорошо выбрит, аккуратно одет и подтянут. И опять мне пришла в голову мысль, что ему бы не авангардом заниматься, а работать искусствоведом в каком-нибудь музее, настолько неуместно старорежимным казался он среди других людей.
      Именно такими мне всегда представлялись интеллигенты, которых задавила могучая и кровавая лапа революции. А им бы ходить на концерты и слушать Рахманинова. Впрочем, мой знакомый, возможно, и слушает Рахманинова, хотя... Он же сказал, что, живя в Питере...
      - Вы любите Рахманинова? - спросила я, не думая о том, что вопрос может прозвучать странно и даже неуместно.
      - Пожалуй, нет, - ответил он, - хотя могу послушать при случае. Классика вообще такая вещь, что не может надоесть. Но мне ближе как-то Шуберт или Григ. А из наших более других нравится Римский-Корсаков, хотя многие считают его слишком неудобоваримым.
      - Григ, Шуберт... Вы, наверное, учились в музыкальной школе и классикой вас пичкали с детства? После этого вы без содрогания не могли слышать про Черни и Гайдна. Но с возрастом все же...
      Художник рассмеялся. Я и предположить не могла, насколько заразительно он может смеяться. Конечно, я несла околесицу, но разве это повод, чтобы вот так откровенно потешаться надо мной? Может, мне обидеться и уйти? Удастся, кстати, избежать и ненужных вопросов. Или все же остаться?
      - Не уходите, - попросил Иванов, как будто читал мои мысли. - Это я не над вами, а скорее над собой. Я никогда не занимался в музыкальной школе и не играю ни на одном инструменте. Но моя любимая бабушка была очень хорошим преподавателем.и почти сорок лет вела занятия в консерватории. Поэтому музыку я слышал с детства, причем хорошую музыку. Но насильно меня к ней никто не приобщал. Это возникло само собой и как потребность. По мере возможности стараюсь не пропускать концерты классической музыки, имею неплохую коллекцию дисков.
      - А как же рок? - Я не могла опомниться от такого объяснения. - Вы же говорили...
      - Конечно, - он кивнул, - но в нашем русском роке всегда на первое место вырывался текст, а музыка шла вторым эшелоном. Я же не под стеклянным колпаком живу. Все, что другие слушали, то и я слушал. Отобрав, разумеется, все, что наиболее отвечает потребностям души. Вы разве не так же поступаете?
      - Все верно, - сдалась я. - К старому року я привыкла, он кажется правильным и вечным, молодых не понимаю и в большинстве не принимаю. А когда-то казалось, что всегда буду верить только молодым, только они могут правильно выразить любое состояние души.
      - Просто наша молодость осталась с нами, а вместе с нею и наши пристрастия, и наши идеалы. Скажите, Леда, зачем вы сюда пришли?
      Я растерялась. Оказывается, все эти разговоры были только прелюдией к этому вопросу, которого я очень хотела бы избежать. Но вопрос был задан в упор, и отвечать все же придется.
      - Я пришла сюда, - медленно сказала я, - чтобы еще раз посмотреть картины Карчинского. Это действительно так. Но еще я хотела бы посмотреть на вазы мэбен. Вы считаете, что у меня не могло возникнуть такого желания?
      - Могло, - художник кивнул. - Картины... я понимаю, но на вазу вы пришли посмотреть из-за вчерашнего скандала. Так?
      - Возможно, - я не стала отрицать очевидное. - Но когда стала на нее смотреть, то скандал просто вылетел у меня из головы. Удивительно, неужели такое чудо можно создать руками?
      - Конечно. - Иванов смотрел на меня как-то отстранение. - Карчинский талантливый мастер.
      - Уверена, что вы знаете гораздо больше, чем я. Скажите, почему он отказался продать вазу?
      - Об этом, конечно же, лучше спросить у самого Володьки, - Иванов приходил в себя. - Но скажите, вы сами смогли бы продать такую красоту? Как можно понять чужую человеческую душу? Это было его решение.
      - А если бы ваза была вашей, вы бы продали ее? - Жгучее любопытство заставило меня выпалить этот вопрос, прежде чем я успела прикусить язык.
      - Вряд ли, - Иванов махнул рукой. - Хотя, кто знает. Возможно, что продал бы.
      - За деньги, которые предлагал банкир, или за удовольствия, что сулила Диана? - Этот вопрос я произнесла по инерции, хотя и сознавала, что Иванов может оскорбиться и просто уйти.
      - Вы журналистка до мозга костей, Леда, - он засмеялся, - но вы задали вопрос, и я отвечу честно, хотя и не знаю, какого ответа вы от меня ждете. Я мог бы продать вазу и получить за это деньги, но я не стал бы отдавать ее в обмен на сексуальное удовольствие. Возможно, я подарил бы вазу понравившейся мне женщине, но, разумеется, не Диане.
      Вот так номер! Уже второй человек за эти два дня заявляет мне, что прелести дивы его совершенно не волнуют. Но ведь она действительно молода, красива, сексуальна. Почему тогда? Или она не в его вкусе тоже?
      - Мне не нравится Диана, - ответил Иванов на мой непроизнесенный вопрос. - Может же она мне не нравиться?
      - Конечно, - я кивнула. - Но очень многие находят ее привлекательной, постоянно твердят о ее чарующей полуулыбке, а журналисты называют ее новой Моной Лизой.
      - Ее полуулыбка так же отвратительна, как оскал серийного маньяка-убийцы. Она сродни упырям и вурдалакам, с которыми, несомненно, в родстве. Мона Лиза! У настоящей Джоконды чарующая полуулыбка, а у Дианы порочная полугримаска. Неужели вы никогда не замечали этого?
      - Почему вы так разволновались? - Мне была непонятна странная вспышка художника.
      - Потому что мне противен разговор о Диане, - заявил Иванов. - Давайте лучше поговорим о чем-нибудь более приятном.
      - О корейском искусстве? - Я непроизвольно усмехнулась.
      - Оно так же прекрасно, как и искусство любого другого народа, нужно лишь научиться его видеть. Но мне сейчас хотелось бы поговорить о вас. И знаете, Леда, давайте уйдем отсюда и немного погуляем по городу. Я покажу вам свои любимые места.
      - Но я родилась в Питере, - я сделала робкую попытку отказаться. - Мне город белых ноче.й знаком как свои пять пальцев.
      - Вот именно. - Он решительно взял меня под руку. - Но я родился и вырос в Москве, потом однажды приехал сюда и влюбился сразу. Безоговорочно и безоглядно, в серое небо над серым городом, в серые дома и серую воду Невы. Влюбился настолько сильно, что не успокоился, пока не поменял квартиру и не переехал сюда жить, чтобы каждый день быть рядом со своей любовью. И знаете, с каждым годом я привязываюсь к Петербургу все сильнее. Поэтому позвольте показать вам свой любимый город.
      Я согласилась. А что мне еще оставалось? Мы бродили по мокрым серым улицам, залитым холодным осенним дождем, гуляли в парке, наблюдая, как падают на землю мокрые желтые парашютики, сидели в беседках, где пахло прокисшим пивом и валялись окурки, выходили к Неве под пронизывающий северный ветер, чтобы полюбоваться на разводные мосты.
      Иванов не настаивал, чтобы я рассказала ему о своей жизни, но ненавязчиво, шаг за шагом и вопрос за вопросом узнал обо мне все или почти все. Я пыталась перевести разговор на него самого, но он отшучивался, потчуя меня забавными историями из своего детства, школьной и студенческой жизни. Самое странное, что мы не говорили ни об искусстве в целом, ни о живописи в частности. Наверное, он так же, как и я, непроизвольно избегал любого упоминания на эту тему. Так мы защищали друг друга от возможной неловкости.
      Иванов оказался приятным собеседником, внимательным и ненавязчивым. Прогулка удалась на славу, я не чувствовала ног, но давно на душе у меня не было столь отрадно. Как истинный джентльмен, Иванов проводил меня до дома, пожелал спокойной ночи и так же спокойно и неторопливо удалился.
      И хотя я вернулась домой далеко за полночь, Герта в квартире не было.
      Глава 10
      На сейшн мы безнадежно опаздывали. И выехали поздно, и, как назло, попали в пробку. И какую! Похоже, что здесь собрались все машины города. Если бы мы отправились пешком, то, вероятнее всего, добрались бы гораздо быстрее.
      Герт молчал, мне тоже было не до разговоров. Нет, мы не ссорились и даже не выясняли отношения. Я, конечно, попробовала указать ему на дверь, когда он заявился утром, но ничего из моих потуг не вышло.
      - Слушай, дружок, - сказала я, как только он появился, - мы, разумеется, не живем вместе, и ты не обязан передо мной отчитываться, но ты пообещал, что придешь... Но сам вместо этого прошлялся где-то всю ночь. Я могу тебя понять, если ты со своими дружками лупил по струнам все это время, я могу понять, если ты нажрался и пьяный не мог дойти, но если ты был у какой-то бабы... Это раньше мне было все равно, но теперь все изменилось. Я уже не та. И ты мне не нужен после какой-нибудь смазливой шлюшки. Мне не нужны ни твои постоянные измены, ни случайные кратковременные романы. И если ты без других баб обойтись не можешь, то давай спокойно расстанемся и будем жить, как раньше, как будто ничего и не было.
      Выговаривая все это, я старалась оставаться спокойной, чтобы не сорваться на крик, как последняя торговка на базаре. В самом деле, я же знаю, что Герт не подарок, алкоголь и женщины всегда были у него на втором месте (на первом, естественно, группа и музыка - близнецы-сестры), а уж какие-то постоянные привязанности - это вообще дело десятое. Так что горбатого только могила исправит, и не надо на этот счет строить никаких иллюзий.
      Я замолчала и ждала ответа. Но Герт, вместо того чтобы начать что-то объяснять или доказывать, подошел ко мне, взял за подбородок и посмотрел в глаза.
      - Ты волновалась за меня, малышка? - тихо спросил он.
      - Вот еще! - попробовала я освободиться, но он держал крепко.
      - Волновалась, - он ухмыльнулся, - я вижу. Я не виделся ни с кем из группы, и я не нажрался, а тем более не был ни у какой бабы. Просто так сложились обстоятельства, нужно было решить кое-какие дела. Извини, но сейчас я сказать тебе ничего не могу. А насчет измен... В моей жизни их было столько, что теперь и самому противно становится, как начнешь вспоминать... Так что давай не будем об этом. Я решил остаться с тобой, поэтому все другие бабы мне до лампочки. Слово рокера, - добавил он и засмеялся.
      - Ну тебя, сумасшедший. - Я пыталась отбиться, но он продолжал меня тискать. - Знаю я, чего это самое слово стоит. Пусти же, пусти, Герт!
      Он наконец внял моим словам и отпустил. Потеребил клочок волос на подбородке, поскреб щетину и деловито спросил:
      - А пожрать чего-нибудь найдется, а то я со вчерашнего дня голодный.
      - Ну ты даешь! - вырвалось у меня. - Мотался неизвестно где, а теперь явился, грязный, отекший, да еще и голодный.
      - Ладно, отекший, - отмахнулся Герт, - было бы с чего отекать. А если и грязный, так что из того, я ведь не из бани и не из парикмахерской, сейчас умоюсь по-быстрому, приведу себя в порядок, стану свежим, как аленький цветочек.
      - Почему аленький цветочек? Ну что ты за чудило, Герт! - Мне уже стало весело, и сердиться я больше не могла.
      - Не нравится цветочек, значит, как малосольный огурчик. - Он уже стаскивал с себя рубаху. - Так будет еда или нет?
      - Будет тебе еда, - пообещала я, - полные тарелки, иди уже, мойся. Будешь бриться, возьми лосьон в белом тюбике на полочке.
      - И зачем тебе мужской лосьон? - сразу вскинулся Герт. - Признавайся, подруга. Или здесь до меня обретался кто-то настолько близкий, что ты позволила ему хранить такие интимные вещи?
      - Ладно тебе, обормот, - отмахнулась я. - Какой еще близкий! Это Мишка прислал, уж не знаю зачем. Может, думал, что пригодится какому-нибудь моему дружку, может, посчитал, что у нас с этим добром дефицит. Не знаю. Они с Люсьенной мне косметику посылают целыми коробками к праздникам и просто так без всякого повода. Всем, кому можно, я стараюсь это добро побыстрее сплавить, но кое-что все равно остается. Лосьон этот у меня уже с полгода валяется, никак никуда не определю. Так что, считай, презент тебе от моего брата.
      - От Мишки, - Герт почесал маковку, - тогда согласен. Уговорила.
      Я собирала на стол, а Герт плескался в ванне. Не скажу, что после прошедшей ночи он выглядел особо помятым или усталым. Но вот что-то прежнее, неуловимо мальчишеское снова появилось в нем. Словно Герт перестал валять дурака и играть во взрослого, а опять стал самим собой. Я решила до поры до времени не донимать его разными вопросами, хотя червячок сомнения так и точил меня, рисуя всевозможные живописные варианты его времяпрепровождения. И зудел надоедливым комаром вопрос: "Где он все-таки болтался всю ночь и что это были за дела?" Загнав свои сомнения куда подальше, я решила переключиться на насущные проблемы.
      А насущных как раз было полным-полно. И прежде всего дурацкая статья о моде. Не мудрствуя лукаво, я вытащила из своего архива старую-престарую свою писанину, кое-что подправила, кое-что изменила, дополнила высказываниями о современных тенденциях словами модельера Ольги Белоуховой, с которой мне удалось-таки поговорить несколько дней назад. Поэтому я с чистой душой и совестью могла отвезти Пошехонцеву готовый материал.
      Договорившись с Гертом встретиться возле редакции, я отправилась на работу. Но вместо ожидаемого родного шума меня встретил лишь стук клавиатур особо добросовестных сотрудников. Внимательно осмотревшись в притихшей редакции - ну и дела! - я отправилась к своему столу. Привычным движением спихнула привычные горы мусора, ожидая появления Лилькиной головы.
      Она и не замедлила появиться, вот только вид у нее был необыкновенно хмурый, а всегда довольное лицо выглядело помятым, постаревшим и даже, кажется, припухшим.
      - Опять материалы сбросила, - она недовольно посмотрела на меня. Неужели трудно попросить, чтобы я убрала.
      - Само упало, - попробовала я пошутить, глядя на хмурую коллегу. Наверное, слишком много всего накопилось.
      - Что же оно раньше не падало, - Лилька присела, собирая бумажные отходы, - а валится, стоит только тебе появиться? Теперь вот собирать придется.
      - Давай помогу, - радушно предложила я, присев с ней рядом и подбирая рассыпавшиеся листочки.
      - Обойдусь и без помощников, - Лилька зло посмотрела на меня, - а то помогают тут некоторые, а потом отдувайся. - Она собрала бумажный завал и отправилась за свой стол.
      Непонятно, чего это Лилька вдруг на меня окрысилась. Я вроде ничем не провинилась. Усевшись на стул, я раздумывала, отправиться ли прямо сейчас к главному или немножечко подождать. Мои размышления прервал голос Ирочки Кривцовой, которая неслышно подошла сзади.
      - Не угостишь сигареткой, Леда? - спросила она, поигрывая зажигалкой.
      - Конечно. - Я полезла в сумочку и протянула Ирочке пачку.
      - Спасибо. - Она взяла сигаретку, посмотрела на нее, затем на меня и выразительно повела глазами в сторону курилки. Затем развернулась и вышла.
      Я посидела еще немного, гадая, что это такое с ними стряслось за то непродолжительное время, пока я здесь не появлялась, но все же подхватила пачку и направилась вслед за Ирочкой.
      - Что стряслось? - потребовала я у нее ответа, как только устроилась на своем любимом месте возле подоконника.
      - Разборки в маленьком Токио, неужели не догадалась, - ответила Ирочка, затягиваясь. - Вчера Лилька принесла Илюше один скандальный материальчик. Она, когда его готовила, просто глаза горели, все твердила, что будет нечто сногсшибательное. Вот именно так и вышло. Илюша как прочитал, у него волосы дыбом встали. Он так орал на Лильку, что вся редакция слышала. Да, наверное, и не только редакция. Ты даже представить себе не можешь, как он ее называл. Лилька выскочила от него вся красная, ни на кого не глядя, схватила плащ и ушла. А потом он принялся за всех нас, руководительский раж его, видите ли, обуял, козла драного. Как начал шерстить и песочить... Видишь, половина лишнего состава сегодня разбежалась в поисках новостей, остальная половина занимается ловлей блох, выколачивая их из своих нетленных опусов. А главный сидит у себя, обиженный на нас и на весь свет. Такие вот дела.
      - И какая муха его укусила?
      - Спонсорская, скорее всего. - Ирочка потушила окурок. - Он ведь разошелся так из-за материалов о Диане.
      - О Диане... - Я прикусила язык. Вот, оказывается, почему Лилька взбесилась и не хочет со мной разговаривать.
      - Ее скандальный материальчик - твоих рук дело? - в проницательности Ирочке отказать было нельзя.
      - Клянусь, что все до единого слова правда. Сама при этом всем присутствовала.
      - Однако, - Ирочка провела пальцем по гладкой щеке, - неплохая бы статейка получилась. Но в том-то все и дело, что ничего не выйдет. Мы должны сейчас всеми силами превозносить Диану, я знаю, что у тебя запланировано интервью с ней. Да не морщись, нам с кем только не приходится сталкиваться. В общем, мы должны всеми силами ее расхваливать, а тут Лилька со своей скандальной бомбой. Понятно, что нервишки главного не выдержали.
      - А раньше он так радовался любому намеку на скандал, - я покачала головой и передразнила Пошехонцева: - "Это так привлекает нашего читателя". А теперь, стало быть, не привлекает?
      - Все, что касается Дианы, должно быть идеально белым. Неужели не понятно? И за это главный получает от неизвестного дядьки энную сумму. Вот и пытается теперь подделываться под заказчика.
      - Ладно, Ирочка, - я поднялась, - спасибо, что просветила, пойду отдам Илюше материал. Разведаю его настроение, посмотрю, что и как.
      - Дерзай. - Ирочка вздохнула каким-то своим мыслям и тоже направилась к выходу.
      Лилька сидела все такая же хмурая и надутая за своим столом и лениво тыкала одним пальцем в клавиатуру. Периодически она уничтожала все написанное и принималась за работу снова. Я решительно взяла стул и уселась возле нее.
      - Это я виновата, Лилька, - сказала я, глядя на высоко взбитые светлые волосы коллеги, - но если разобраться, то не так уж и сильно.
      - Ах, не сильно. - Она резко повернулась ко мне, и в ее зеленых глазах замерцали огоньки. - Выходит, это я во всем виновата?
      - Нет, не ты, - я старалась не пасть хладным трупом под испепеляющим взглядом взбешенной мегеры. - Во всем виноват Пошехонцев. Я сообщила тебе только достоверные факты, в этом можешь не сомневаться, я также не сомневаюсь, что ты сделала отличную статью, но кое-кто, - я мотнула головой в сторону кабинета главного, - не хочет об-лажаться перед состоятельным заказчиком. Поэтому у твоей статьи не было шансов появиться в "Вечерних новостях" именно сейчас. Но знаешь, Лилька, - продолжала я, видя, что она постепенно перестает пылать праведным гневом, - возьми-ка свой материальчик и отдай его в другую газету. Сразу убьешь двух зайцев: и с Илюшей рассчитаешься, и деньжонки какие-никакие получишь. А еще и над нашей дивой посмеешься.Как тебе моя идея?
      Лилька закусила губу, переваривая услышанное, потом посмотрела на дверь кабинета Пошехонцева, прошептала мстительно: "Ну ладно" - и потянулась за сумочкой.
      - Тут у меня телефончик один был, - объяснила она, - так, на всякий случай. Вот он теперь и пригодился.
      Лилька достала записную книжку и отправилась к телефону, а я, с чувством выполненного долга, - к Пошехонцеву.
      Но у него я задержалась совсем недолго. Хмурый и мятый сверх всякой меры, Илья Геннадьевич морщился, как от зубной боли, разглядывая меня. Его просто передернуло, когда я сообщила про готовый материал.
      - А он приличный? - подозрительно поинтересовался главный.
      - А как же, - обиженным тоном произнесла я. - Читайте сами.
      Илья перекосился, подпер рукой щеку и забегал глазами по строчкам.
      - Вроде ничего, - наконец выдавил он, - хотя можно было бы и поинтереснее, а то несколько суховато.
      - Так это ведь от специфики статьи зависит, - бодренько парировала я. - В следующих, конечно, будет более живо, так как я хочу перейти сначала к парижским домам, а потом переключиться на наш.
      - Хорошо, - энтузиазма у главного не прибавилось, - это я возьму, но чтобы и дальше все было прилично.
      - Я не пишу похабщины, - я притворилась возмущенной, - и грязных намеков у меня тоже не бывает. С чего это вдруг такие инсинуации?
      - Я ничего страшного не сказал, - Илюша пошел на попятную, - просто предупредил на всякий случай.
      - Учту ваши пожелания, Илья Геннадьевич, - сказала я и отправилась к выходу.
      Делать в редакции мне больше было нечего, и я с чистой душой собиралась ее покинуть, видя, что и Лилька, довольная и разгоряченная, куда-то собирается.
      - Он еще попомнит, - проронила она и исчезла за дверью.
      Не успела я уйти, как появившийся Гера Газарян, буркнув всем приветствие, прошмыгнул в каморку дяди Сережи. Мне стало стыдно, я ведь так и не удосужилась поблагодарить его. Поэтому, дождавшись, пока Гера снова появится, направилась к мастеру - золотые руки.
      Дядя Сережа что-то снова мастерил. На тонкую рамочку он приклеивал маленькие дощечки разной длины, толщины и окраски. Подобранные одна к другой, они составляли различные картинки. Посмотрев немного на поделки мастера, я неизвестно зачем спросила:
      - А керамикой вы никогда не пробовали заниматься, дядя Сережа?
      Воронцов выронил очередную дощечку, которую собирался приклеить, и спросил странно севшим голосом:
      - А почему ты спросила, золотце?
      - Так просто. Я тут на выставке была недавно. Смотрела на керамику. Очень понравилась одна ваза, широкая такая, с вытянутым горлышком. Представляете, их делали только для того, чтобы поставить одну ветку цветущей сливы.
      - Такие вазы называются мэбен, - сказал дядя Сережа глухим голосом, а я чуть не упала со стула.
      В каморке у Воронцова я просидела до самого вечера, пока появившийся Герт не вытащил меня оттуда. Я ни за что бы не поверила, если бы мне сказали раньше, что столько человек может интересоваться дальневосточным искусством. Но тут все было гораздо проще.
      Один из сыновей дяди Сережи увлекался керамикой, занимался у хорошего мастера, готовил свои работы для выставки. Но затем появился один неприятный тип со своей подружкой, интересующийся подобным искусством. Девица, хоть и молодая, но достаточно опытная, быстро соблазнила парня. Ее покровитель предложил организовать совместную выставку. Сын дяди Сережи не согласился, и вскоре его изделия были похищены.
      Но через некоторое время всплыли вновь уже на персональной выставке одного мастера. Парень ничего доказать не смог, его же еще и обвинили, что он из зависти клевещет на достойного человека. Девица только посмеялась над неудачником, сказав, что впредь он будет умнее. Так бы, возможно, и произошло, только парень не выдержал, покончил жизнь самоубийством. А младший сын Сергея Валентиновича Воронцова пошел работать в правоохранительные органы, чтобы "выводить на чистую воду всякую мразь". Порыв, конечно, благородный, да и мотив понятен. Мне было жаль погибшего сына дяди Сережи. И даже Герту не хотелось рассказывать об этом. На сейшн мы безнадежно опаздывали...
      * * *
      Но когда мы все же добрались до старенького кинотеатра "Ракета", выяснилось, что начало концерта задерживается. Обычное наше раздолбайство. Я не припомню ни одного концерта на своем веку, который бы начался вовремя. Самая маленькая задержка составляла двадцать пять минут, когда у нас выступал Градский, самая большая - три с половиной часа, когда наш город несколько лет назад посетил Сукачев. Местные команды задерживаются, как правило, на час.
      Поэтому мы спокойно заняли себе удобное местечко и стали ждать. Здание старого кинотеатра немного переделали, немного усовершенствовали, получилась довольно неплохая сценическая площадка, главное, с хорошей акустикой. В "Ракете" охотно выступают и мастистые наши рокеры, и молодые команды, и приезжающие звезды. Попсовиков сюда не пускают, это с недавних пор прибежище рок-музыкантов, как знаменитая "Горбушка" в Москве.
      В Питере хватит других залов, где выступают бравые рок-команды. Есть и гораздо лучше оборудованные, но здесь как-то особенно уютно. Возможно, именно за это и ценят "Ракету" не только рокеры. Здесь не гнушаются выступать различные этноколлективы, ансамбли экзотик-музыки, джазисты и блюзовики и даже оркестры, играющие исключительно классическую музыку.
      Не могу сказать, что зал был переполнен, напротив, немало оставалось и пустых мест, но те, кто пришел, терпеливо ждали обещанного выступления. Я рассматривала собравшуюся публику. Вокруг привычная кожа, в заклепках и без, яркие майки со страшными перекошенными рожами всяких монстров. У многих волосы собраны в хвост или косичку, многие по привычке носят и серьгу. Все как десять-пятнадцать лет назад. И лица какие-то знакомые вокруг.
      Герт по-прежнему молчал рядом, не мешая мне думать о своем, в разговоры с другими также не вступал. Кивнул кому-то, кому-то махнул ручкой, а сам сидел возле меня как приклеенный. И даже свое любимое пиво не глотал. Неужели опять решил нацепить маску благовоспитанного господина?
      Наконец-то началось. Выступал молодой парень с зачесанными назад длинными русыми волосами. Он почти ничего и не сказал, просто придвинулся к микрофону и стал петь. В зале постепенно стихло, слушали его внимательно.
      Не так уж и плохо, как можно было представить. Временами сильно смахивало на припевки раннего Шевчука, местами было похоже на мрачноватые панковские тексты Ника Рок-н-ролла, иногда до боли знакомо прорезался Майк Науменко, а интонации напоминали Полковника Хрынова. Похоже и на того, и на другого, и на третьего. Но все же парнишка был многообещающим. Пара песен вообще звучала очень самобытно. Если он отойдет от подражания, то со временем из него получится отличный бард.
      - Как тебе? - спросил Герт во время перерыва, когда местная молодая команда "Light touch" начала настраивать свои инструменты.       - Ничего, - откликнулась я. - Иногда, правда, слишком напоминает других, но вообще ничего.
      - Из парня может получиться толк, - уверенно заявил Герт. - Я бы и сам у него пару текстов взял для группы, да боюсь, Самопал развыступается.
      - Идея неплохая, - поддержала я его. - А может, он все-таки согласится?
      - Мы бы и клипец неплохой могли забацать. - Идея, похоже, захватила неуемного рокера целиком. - А Самопал ведь тоже где-то здесь должен быть, пойти поискать разве. Заодно и пивка прихватить.
      - Иди, чего уж там, - не стала я его удерживать, - а то я сижу и гадаю, как это ты здесь и без пива. Мне тоже захвати.
      - Отлично, солнце мое. - Герт трепанул меня за прядь волос и испарился.
      Я тоже решила немного прогуляться, развеяться. Парни на сцене что-то подозрительно долго возились, и неизвестно еще, сколько будут настраиваться. Спустившись к самой сцене, я направилась к выходу, но остановилась. В нескольких шагах от меня роскошная модель нордвиндского дома Диана кокетничала с каким-то парнем. Ее-то каким ветром сюда занесло? А Диана, казалось, совсем и не старалась привлечь к себе внимание.
      Обычная кожаная куртка, обычные джинсы и темная рубашка. Волосы собраны в пучок и аккуратно заколоты. Никакого сверхъестественного макияжа, так, легкие штрихи. И держалась она просто. Кивала, улыбалась, о чем-то спрашивала. Моему любопытству не было предела, сейчас уже не до приличий, я просто хочу знать, что она здесь делает. А кроме того, Пошехонцев говорил, что она согласилась на интервью, а я как раз журналистка этой самой газеты...
      - Добрый вечер, - я старалась держаться вежливо и несколько суховато. - Журналистка газеты "Вечерние новости" Леда. Позвольте задать вам несколько вопросов?
      - Вообще-то, - начал молодой парень, с которым Диана разговаривала, мы тут отдыхаем.
      - Это не займет много времени, - отмахнулась я от него.
      - Спрашивайте. - Диана спокойно смотрела на меня.
      Мне вдруг представилось, как она стоит посреди огромной роскошной комнаты, сжимая точеными белыми руками красивую вазу необычной формы, лаская холеными пальцами ее вытянутое горлышко. Она улыбается. И порочная полуулыбка меняет ее лицо, которое становится отталкивающим. Она подносит вазу к себе поближе, словно пытаясь найти секрет в ее безупречных линиях.
      И вдруг будто взрыв, от которого во все стороны разлетаются тысячи острых осколков, - догадка: она ее получит. Она непременно завладеет этой вазой, потому что они созданы друг для друга - совершенная чистая и совершенная порочная красота. Тайна предмета и тайна человека. Они соединятся вместе, дополнят и продолжат друг друга, как черное дополняет белое, а ночь является продолжением дня. Но разгадка тайны не принесет никому ни покоя, ни радости. Ведь разгадка всегда похожа на прочитанную книгу, открытую шкатулку, разбитую вазу...
      Я смотрела на безмятежное лицо красавицы, которая привыкла получать все, что пожелает. У меня не было никаких сомнений в том, что рано или поздно она ее получит.
      ЧАСТЬ 2
      Он всегда верил в то, что добро победит.
      Жизнь упорно приносила разочарования и на каждом шагу убеждала его в обратном, но он все-таки продолжал верить, что злодей всегда получит по заслугам, а справедливость восторжествует.
      Ему самому слишком мало нужно было от жизни. Он прекрасно уживался среди старых, но дорогих ему вещей и не собирался менять их на модные и роскошные. Привычный и устоявшийся быт, привычное непонимание окружающих. Он как-то смирился с этим, сжился со своим одиночеством, хотя иногда хотелось завыть и разнести вдребезги этот застывший, покрытый пылью забвения мирок. Он слишком долго искал родственную душу, но не мог ее найти.
      Дважды ему казалось, что он встретил такую женщину. Ту, которая способна понять его, но дважды это приносило лишь горькое разочарование. Он стал осторожен, закрылся и никого не пускал в свою душу. А когда становилось невмоготу, он ехал в бордель на Станюковича и заказывал Ларису или Зибо <3ибо - красивая (тадж.).>. Девушки охотно шли к молчаливому человеку, который щедро платил, но был неразговорчив. За время встречи он едва произносил десяток слов. Пышнотелая белокурая Лариса не обращала внимания на причуды клиента, а маленькая таджичка Зибо с большими темными губами и пушком над верхней губой даже по-своему жалела его.
      Однажды он подарил ей маленькую изящную статуэтку обнаженной женщины, которая держала над головой покрывало. "Она почти такая же, как ты, Зибо, сказал он ей, - такая же красивая". Девушка рассматривала изящные линии маленького тела, осторожно гладила статуэтку. "Она будет моим талисманом, проговорила чуть глуховатым голосом, - я никогда с ней не расстанусь". Да, маленькая таджичка понимала его лучше других, но ему хотелось встретить женщину, с которой он уже не пожелал бы расставаться.
      Она вошла в его жизнь случайно, даже не заметив, что разбила своими серыми глазами его покой. Она принесла с собой беспокойство и неясную тоску. Все ее чувства тут же отражались на ее лице. Он мог бы не слушать ее речи, но понимал, о чем она думает в данный момент.
      Он видел, что ей очень понравилась ваза мэбен. Она представляла, что держит ее в руках, лаская тонкими пальцами, мысли ее в это время были далеко, словно она сама перенеслась далеко-далеко в Чосон - Страну утренней свежести <Страна утренней свежести - поэтическое название Кореи.>. И ее изумрудные долины, покрытые тысячами разноцветных огоньков - цветов, отлогие песчаные холмы, белоснежные пики гор, синева рек, что соперничает с синевой неба, цветущие сады, которые манят влюбленных, - все открывается ей навстречу.
      Он помнил каждое ее движение, поворот головы, смех, удивление. Ее серые глаза, чуть волнистые русые волосы, плавная линия подбородка, ямочка на щеке, появлявшаяся, когда она улыбалась, не давали ему покоя. Судьба подарила ему встречу с этой женщиной, неужели она будет так жестока, что сможет отнять ее у него? Он готов был сделать все что угодно, лишь бы завоевать эту женщину.
      Он знал, что сейчас она с другим, но какое это имеет значение для вечности? Он был уверен, что этот человек недостоин владеть таким сокровищем, он просто никогда не сможет оценить ее истинной красоты. А вот сам он сейчас чувствовал в себе силы, чтобы бороться за эту женщину и отнять ее у всего света.
      Он сидел на циновке, скрестив ноги и спокойно держа на коленях развернутые ладонями вверх руки. Тело было расслаблено, а глаза медленно скользили по стоящей на полу небольшой статуэтке. Магу - фея трав и цветов - была одета не как небожителъница, в полупрозрачное покрывало, сотканное из душистых лепестков, а в обычную ханбок <Ханбок - национальная корейская одежда.>: чогори <Чогори - узкая и короткая кофта, которая завязывается тесемками.> цвета спелого персика, отделанную рубиново-красной тесьмой, и в чхима <Чхима - широкая юбка, пояс которой располагается выше талии.> цвета граната. Широкий бирюзовый кушак охватывал несколько раз тонкую талию и спускался красивыми складками до самой земли. Босыми ногами Магу ступала по лепесткам черного лотоса. Высокая прическа феи делала ее строгой, но лукавый взгляд бирюзовых глаз говорил о вечном женском непостоянстве. Он любил эту статуэтку, мог любоваться ею часами, хотя сейчас невольно возвращался к другому лицу. Какая тайна есть в женщинах, что они могут случайно задеть струну в глубине души и вызвать такую щемящую боль?Но он был согласен томиться и тосковать, пока она не будет принадлежать ему. И первое, что он ей подарит, будет ваза мэбен. А статуэтку Магу он спрячет, чтобы она однажды не раскрыла его постыдные тайны. Он ненавидел себя, когда приходилось подчиняться чужой воле и ломать себя. Он изнемогал под бременем гнусностей, что наполняли его жизнь. Но продолжал верить, что добро победит. И он когда-нибудь тоже станет чище.
      Художник-авангардист Станислав Иванов поднялся с циновки. Совсем недолго оставалось Магу разделять его одиночество. Скоро в этом доме будет царить другая фея. Леда.
      Глава 11
      - Почему вы пришли на концерт? - Я в упор смотрела на Диану.
      - Меня пригласили. - Изящным движением она поправила прядь волос. - А я вас уже где-то видела. И имя мне ваше почему-то знакомо. Такое необычное. Оно у вас настоящее?
      - А у вас? - вызывающе спросила я.
      - Нет, конечно. - Она и не думала обижаться. - У меня на самом деле имя самое обыкновенное - Дина. Но в агентстве, куда я пришла устраиваться на работу, посчитали, что оно не подходит, и добавили одну букву. Получилась Диана. Теперь все меня знают под этим именем.
      - Вы так просто выкладываете все это журналистке? - Я не могла понять, чего в ней больше: наивности, хитрости или глупости.
      - Если захотите, то все равно узнаете, - ее взгляд оставался по-прежнему безмятежным, - да и зачем это скрывать? Все равно меня все воспринимают и будут воспринимать, как Диану. Нам ведь довольно трудно бывает отказаться от одного имени и называть человека другим, потому что это влечет за собой ломку стереотипов.
      - А вы случаем не поклонница Кьеркегора? - ядовито спросила я.
      - Нет. - Она насмешливо улыбнулась. - А почему вы спросили?
      - Слишком заумно изъясняетесь, - я не могла подавить свою злость.
      - Это всего лишь Гессен. - Она рассмеялась. - По-вашему, все модели должны быть глупыми, как пробки?
      - Нет, - я наконец-то взяла себя в руки и заговорила спокойно, - хотя красота, сопряженная с умом, знаете, это чревато...
      - Хорошо, - Диана чуть прищурила глаза, - я постараюсь сыграть роль наивной дурочки.
      - Боюсь, что у вас нет шансов, - вздохнула я, - для этого вы слишком...
      - Умны, - закончил за меня парень, который нетерпеливо переминался с ноги на ногу рядом с нами.
      - Красивы. - Я не дала сбить себя с толку и с вызовом посмотрела на Диану. Если после этого она откажется от интервью со мной, то это будет просто подарок судьбы.
      - Надеюсь, вы уже все свои вопросы задали? - Парень не стал мириться с тем, что его игнорируют.
      - Нет, - я снова отмахнулась от него, как от надоедливого насекомого, - собственно, я еще и не приступала.
      - Спрашивайте, - повторила Диана.
      - Вам нравится эта музыка, или вы пришли сюда просто так?
      - Захотела развлечься, - призналась она, - а музыки здесь собственно никакой и не было, так... заумные тексты. Мне это не слишком близко, потому что все время кого-то напоминает.
      - Неужели? - Меня неприятно кольнуло. - И кого же?
      - Не знаю. Наверное, всех рок-музыкантов, что я иногда слышу по телевизору или по радио в машине.
      - А вы, что же, рассчитывали услышать здесь что-то другое? Это ведь по меньшей мере наивно.
      - Я вообще ни на что не рассчитывала, - она снова улыбнулась, - меня пригласили, и я пришла. На выставке я встретила своего старого знакомого Алексея, - она кивнула парню, не отходившему от нас, - мы поговорили, и он предложил мне сняться в клипе. Я согласилась. А чтобы лучше понять атмосферу рок-концерта, пришла сюда. Вот и все. Как видите, ничего необычного или загадочного в этом нет.
      - Вы действительно будете сниматься в рок-клипе? - Я не могла поверить своим ушам.
      - Да, - Диана кивнула и поправила непослушную прядь. - А разве это невозможно?
      - А у вашего Алексея хватит бабок, чтобы заплатить вам за съемки? - Я старалась быть грубой и задеть ее, а также и его как можно сильнее.
      - Послушайте, - Алексей зло посмотрел на меня, - вас это не касается.
      - Деньги меня не интересуют, - Диана оставалась все такой же спокойной, все мои выпады не достигали цели, - мне просто интересно сняться в маленькой песне.
      Гитаристы на сцене, похоже, все-таки сумели совладать со своими инструментами, раздались первые пробные аккорды. Пора было возвращаться на свое место к своему Герту и его пиву.
      - Ладно, - проговорила я, - оставляю вас. Но вы знаете, Диана, что наша газета "Вечерние новости" планирует интервью с вами, поэтому нам вскоре предстоит снова встретиться.
      - Хорошо, - Диана кивнула, - я рада нашей встрече, мне было приятно с вами пообщаться, поэтому с удовольствием поговорю с вами еще раз.
      - Вы со всеми журналистами так любезны? - Я попыталась сдержать раздражение.
      - Нет, - она снова улыбнулась, - но вы человек особенный. Мне жаль, что я вызываю у вас раздражение.
      Вот так номер! Она еще и жалеет. За время нашего разговора она беспрестанно старалась меня убедить, что совершенно не похожа на красивых и пустых моделей, которых развелось в изобилии. Она демонстрировала мне, что является весьма тонкой и чувствительной натурой, к тому же умна... Но я постаралась не поддаться ее чарам. Клеймо порочности невозможно было прикрыть никакими заумными разговорами, никакой изысканной красотой.
      - Простите, Леда, - обратилась она ко мне, - а о чем будет интервью, какие вопросы вы будете задавать?
      - О ваших пристрастиях, разумеется, - я пожала плечами. - Что вам больше нравится, что вы больше любите, перечень стандартный. Кроме этого, обязательно о том, как вы попали в модельный бизнес и что вам нравится или не нравится в вашей работе.
      - С удовольствием отвечу. - Диана держалась, как скромная школьница. А когда будет интервью?
      - Это решит наш главный редактор. До свидания, Диана, - у меня нашлись силы вежливо попрощаться.
      - До встречи, Леда, - откликнулась она, - буду ждать звонка.
      "Ну и девка! - думала я, поднимаясь наверх. - Надо же такое придумать! Она с удовольствием будет отвечать на мои вопросы. Нет, ну вы такое видели? А выдержка у нее не чета моей. Крепкий орешек, что и говорить. Но откуда эта снисходительность, это ощущение превосходства над другими? Да, эта шлюха знает себе цену и других заставляет поверить, что ее цена очень высока!"
      Возмущению моему не было предела, я не замечала ничего вокруг и, разумеется, в тот момент не обратила внимания на странного пожилого человека, ставшего свидетелем нашей беседы с Дианой. Только раз, метнув взгляд в сторону, я почти физически ощутила на себе пронзительный взгляд колючих глаз и увидела мужчину в темных очках и молодцеватой бейсболке, полностью скрывающей волосы.
      А все-таки на кой черт меня понесло с ней общаться, не могла спокойно посидеть на месте? Я ругала себя последними словами. Ведь о самом главном я ее так и не спросила. Несколько раз меня просто подмывало сказать про вазу, но что-то останавливало. Затмение на меня нашло - не иначе. А ваза эта... Ну что в ней такого особенного, что она любой ценой решила ее заиметь? Ничего не могу сказать - отличная работа, сразу видно настоящего мастера. Смотришь на нее, как на какое-то чудо. Но неужели Диана действительно способна отдаться совершенно незнакомому человеку за эту вещь? Или у молодых сейчас такие причуды? Может, я безнадежно отстала от жизни? Или она настолько бесстыдна, что не боится бросить вызов окружающим? Смело, ничего не скажешь...
      Одолеваемая такими мыслями, я шлепнулась на жесткое сиденье рядом с Гертом. Тот, нисколько не удивившись ни моему отсутствию, ни моему появлению, молча протянул мне банку с пивом.
      - Герт, - я нагнулась к нему, потому что из-за грохота, доносившегося со сцены, закладывало уши, - ты хорошо их знаешь?
      - Так-сяк. А что? - Герт смотрел на меня. - Что тебя интересует?
      - Что они такое выделывают? Ничего же не слышно!
      - Это только начало. Потом станет потише. У них есть интересные электронные примочки. Звук просто плывет. А в паре песен гитарист такой запил проведет - закачаешься.
      - А я подумала, что это металлюги, причем самого низкого пошиба.
      - Они и есть металлюги, - он склонился ко мне совсем близко, - только, как сейчас говорят, новой формации. Ничего, дальше будет получше.
      - Боюсь, что до "плывущего звука" я просто не доживу. Оглохну. Герт, давай уйдем, если можно, - я умоляюще посмотрела на него.
      - Да нет проблем, - Герт поднялся, - пошли.
      Мы пробирались к выходу, и я заметила, что не одни мы решились на такой шаг. Не скажу, что публика разом повалила из зала, но многие решили оградить свои барабанные перепонки от шумового насилия. Около выхода сконцентрировалась небольшая кучка народа, среди которой стоял смутно знакомый мне человек. Я еще не успела вспомнить, где встречалась с ним, как Герт увлек меня к машине.
      * * *
      Меня встретил привычный шум, гам, тарарам. Значит, Илья Геннадьевич пришел наконец-то в себя и сменил гнев на милость. А это весьма благотворно сказалось на умонастроении сотрудников, жизнь вошла в привычную колею. Как, интересно, поживает Лилька?
      Моя коллега поживала вполне сносно, вернее, намного лучше. Она цвела и пахла, как только что распустившаяся роза. И выглядела на редкость привлекательно и сексапильно. Новая прическа, новый макияж, даже духи, кажется, сменила - словом, поменяла свой имидж, что удивительно пошло ей на пользу.
      Я подумала о том, что нужно спихнуть на пол бумажные завалы, но почему-то воздержалась. Отодвинув их в сторонку, чтобы не мешали, решила немного поработать. Материал был почти готов, осталось немножко подправить, кое-чего добавить, а затем запастись терпением и звонить в "North Wind". Там, конечно, мне обрадуются. Так обрадуются, что примут просто с распростертыми объятиями. Ладно, немного времени для спокойной жизни у меня все-таки есть.
      Пожалуй, со спокойной жизнью я немного поторопилась, потому что рядом возник Семен Гузько.
      - Неплохо выглядишь, bambina, - заявил он. - Если бы не твое привычное кислое выражение лица, то было бы просто идеально.
      - Семен, - я говорила спокойно и даже вежливо, - тебя прямо сейчас послать, или ты сам уйдешь, не отрывая меня от творческого процесса?
      - Конечно, конечно, богиня, я сам уйду своими грешными ногами, - он взял свободный стул и устроился рядом со мной, - если ты мне немножко кое-что растолкуешь.
      - Вообще-то у меня нет времени. - Разговаривать с Гузько у меня не было никакого желания.
      - Так я и не собираюсь с тобой до вечера чай распивать, хотя неплохо бы. - Гузько зачмокал. - Представляешь, Леда, ты и я рядышком возле самовара в деревенской избе да после бани. И блины горячие на столе, и варенье клубничное. Можешь себе такое представить?
      - С трудом. Бр-р, - меня передернуло от нарисованной этим фавном картины, - бурная, однако, у тебя фантазия, Семен.
      - А может, это мечта всей моей жизни. Что ты на это скажешь?
      - То, что одни мечты, Семен, имеют обыкновение разбиваться вдребезги, оставляя после себя жалкую и ненужную кучку осколков. А другие мечты лопаются подобно воздушному шарику. Хлоп - и нет его. А третьи вообще бесследно испаряются.
      - Ты просто поэт, Леда. Но есть ведь мечты, которые становятся реальностью. Возможно, моя именно из таких.
      - Семен, - мне стал надоедать никчемный разговор, - боюсь, что твои мечты как раз обречены на неудачу. Потому что, если ты сейчас от меня не отстанешь, то я собственноручно большим молотком, который стоит в каморке дяди Сережи, разобью их вдребезги. Что ты на это скажешь?
      - Ладно, Леда. Я понял, - Гузько слегка поерзал и поковырял пальцем в ухе. - Это я ведь все говорил, чтобы разговор поддержать. У нас тут с недавних пор начало черт знает что твориться. И мне кажется, что это, богиня, твоя заслуга.
      - В каком это смысле? - Я, не понимая, уставилась на Семена. - А ну, объясни.
      - Во-первых, - он загнул указательный палец, - ты звонила Лильке и что-то ей такое сказала, после чего Илюша чуть дуба не дал. Но все-таки выдержало крепкое редакторское сердце, и он нам устроил взбучку. Во-вторых, Лилька тоже, не будь дурой, всех этих нападок терпеть не стала и кое-куда смоталась. Но потом вернулась, закрыла за собой плотно дверь в кабинет главного и тихонько с ним о чем-то поговорила. Главный теперь ходит, как из-за угла мешком ударенный, а Лилька наслаждается свободой и властью.
      - Ну и что, - перебила я нашего любителя сплетен. - Что здесь особенного? Могу сказать, что я действительно подкинула Лильке скандальный материальчик насчет одной модели, но Илюше это не понравилось, потому что именно сейчас наша газетка должна превозносить ее до небес. Вот наш редактор и сорвался. Еще бы! Заказ на восхваление, а тут с ног до головы грязью обливают... Вернее, с головы до ног. Хотя, знаешь, Семен, я ведь не далее как вчера с этой самой моделью разговаривала...
      - С Дианой! - Семен радостно потер ручки и придвинулся ко мне. - Ну и как она?
      - Обыкновенно. Улыбалась, мило шутила. Да подожди, дай мне сказать. В разговоре выяснилась одна вещь. Она нисколько не расстроилась бы, появись хоть сотни скандальных статей. Это только прибавило бы ей популярности. Сейчас ведь очень многие поддерживают интерес к себе тем, что появляются в подобных скандальных хрониках. Так что Пошехонцев зря из себя выходил. Вполне мог позволить Лильке напечатать статью.
      - Но ведь не позволил же. Наоборот, запретил подобные вещи к нему тащить. Но потом Лилька все же сумела от него чего-то добиться.
      - Это тоже понятно. Она могла с кем-то договориться, а потом шантажировать Илюшу. Мол, если что не так, то вот эту самую статью напечатают там-то и там-то. Уж не знаю, чем наши спонсоры умудрились Пошехонцева запугать, но, видимо, он здорово струхнул. Поэтому и притих до поры до времени.
      - Ладно, - Семен задумчиво почесал животик, видневшийся сквозь расстегнутую рубаху, - две загадки ты мне помогла отгадать. Впрочем, это было не так уж и трудно. Сопоставив одно с другим, мы и сами пришли бы к этому решению. Но вот третья загадка действительно проблема.
      - Ты о чем, Семен? И перестань сам говорить загадками. В чем дело?
      - Дело в том, что исчез дядя Сережа. - Гузько уставился на меня, словно я что-то знала, но говорить не собиралась.
      А я не могла прийти в себя. То, что мне рассказал дядя Сережа, было цепью просто невероятных совпадений, странным стечением обстоятельств. Но я не могла и думать, что он...
      - Подожди, Семен, - я тряхнула головой, - объясни толком, как пропал, куда, когда?
      - А вот после того, как ты с ним поговорила, а потом упорхнула, счастливая вся и довольная, со своим знаменитым субъектом, - Гузько неприязненно сморщился, - народ тоже решил, что ему здесь особенно уже делать нечего, и стал собираться. Кто-то быстро ушел, кто-то подзадержался. Вернее, остались двое - Мишка и Герка.
      - Понятно, - я усмехнулась. - Даже гадать не стоит, о чем они здесь спорили. Куда бы пойти набраться. Ну и что из того, что они остались? Они так каждый божий день остаются.
      - Вот я и говорю, - Семен терпеливо ждал, пока я выскажусь, - они сидели себе в уголочке и мирно соображали, куда бы им лучше податься.
      - Да, выбор, надо сказать, у них был большой, - не удержавшись, поддела я. - К чему же они пришли?
      - Ты можешь не перебивать? - окрысился Семен. - Я так и до вечера не кончу.
      - Неужели ты такой половой гигант, Семен? - Я невинно заморгала. Хотя для всех, чувствующих язык, правильнее было бы сказать "закончу". И по смыслу, и по факту.
      - Язва, - процедил Гузько, помолчал некоторое время, но потом все же пересилил себя. - Так вот, парни сидели в уголочке, обсуждали свои темы и видели, как дядя Сережа вышел из своей каморки со старым таким саквояжем. Ребят он не заметил, они вон там, за шкафом, обретались, но они его в зеркало хорошо видели. Вышел он со своим саквояжиком, значит, огляделся, потом к кабинету главного подошел, но остановился. Словно зайти хотел, но потом передумал. Постоял он так немного, постоял, развернулся и пошел к выходу. Мишка с Геркой еще удивились: что это, мол, с ним? А на следующий день он на работу не вышел. И вчера его не было, и сегодня. Домой ему звонили, но там никто не отвечает. Пробовали с родственниками связаться, но также впустую. Мишка не поленился и домой к нему слетал. Соседи говорят, что сами его несколько дней уже не видели. А вот теперь скажи, Леда, что ты об этом думаешь?
      - Не знаю, - честно призналась я. В голове был полный сумбур.
      - А вот мне кажется, что Воронцов пропал после разговора с тобой. Или скажешь, что я не прав?
      - Семен, - я набрала в грудь побольше воздуха, - то, о чем мы говорили с дядей Сережей, касается только нас, и ни тебя, ни кого-то другого я в это посвящать не собираюсь.Хотя для меня тоже остается загадкой, почему он пропал. Ни о чем особенном или криминальном мы с ним не говорили. Не понимаю...
      - А о чем вы говорили? - Семен если хотел, то мог быть очень настойчивым. - После ничего не значащего разговора люди не собирают вещички и не пропадают.
      - Тебе бы в следователи податься, Семен, - я покачала головой. - А говорили мы с ним об искусстве. Я рассказывала о выставке, на которой недавно была, а он мне о народных умельцах. Но почему после этого разговора он решил исчезнуть, я не знаю.
      - Да, странно получается. - Семен поднялся. - Ладно, чао, bambina. Надеюсь, что с нашим дядей Сережей ничего не случилось. Плохого.
      Я тоже очень на это надеялась. Действительно, странно получается, если сопоставить все факты. Но все же мне казалось, что Воронцов по каким-то своим причинам, вовсе не связанным с нашим разговором, решил на время удалиться. Не надо заранее думать о плохом и излишне все драматизировать.
      Работа совсем не шла на ум, и я решила немного отвлечься. Карчинский обещал мне интервью. Почему бы не воспользоваться случаем и не позвонить художнику? Я нашла его номер и направилась к телефону.
      - "Галерея искусств", - отозвался бесполый равнодушный голос.
      - Простите, мне хотелось бы поговорить с художником Карчинским.
      - Выставка художника Карчинского закрыта, - все так же равнодушно ответил на другом конце провода некто.
      - Подождите, - я растерялась, - как закрыта? Она же должна работать еще. почти неделю.
      - Выставку вынуждены были свернуть. К сожалению, ничем не могу вам помочь.
      - А где сейчас можно найти Карчинского? - Я отчаянно пыталась удержать собеседника. - Не могли бы вы дать мне телефон его мастерской?
      - Вообще-то... - собеседник заколебался, - мы не даем справок. - Но все же смягчился: - Хорошо, записывайте.
      Я схватила первый попавшийся обрывок листа, какую-то ручку и торопливо нацарапала заветные цифры. Ну и ну! Выставка закрыта раньше срока. Вот тебе и известность, и популярность! Закрыли, и все.
      - Спасибо, - горячо поблагодарила я бесполого музейного работника, вы мне очень помогли.
      - Пожалуйста, - в голосе не прибавилось ни тепла, ни радушия, - до свидания.
      Теперь мне предстояло добраться до Карчинского и выяснить, что к чему. Но прошло полчаса, а я все так же безуспешно набирала номер и слушала короткие гудки. Скоро у меня самой в голове начало гудеть. Сотрудники пытались оторвать меня от телефона, возмущались, злились, но я оставалась твердокаменной и даже железобетонной. Перепробовали и угрозы, и шантаж, но в конце концов смирились с тем, что до обеденного перерыва я им аппарат не уступлю.
      - Да, слушаю, - от неожиданности я чуть не выронила трубку. - Алло, я слушаю. Говорите.
      - Добрый день, Владимир Иванович. Простите, что пришлось вас побеспокоить. Это Леда.
      - Леда? - Возникла небольшая пауза, словно он старался вспомнить меня. - Ах, это вы! Простите. У меня сейчас такая запарка. Вы не могли бы позвонить попозже?
      - Конечно, Владимир Иванович, - я вовсе не собиралась так быстро сдаваться. - Я звонила в галерею, и мне сказали, что вашу выставку закрыли. Но разве такое возможно?
      - Как видите. Я как раз сейчас занят перевозкой картин и экспонатов. Знаете, без присмотра моих помощников нельзя оставить ни на минуту. Вот и приходится лично наблюдать, чтобы все было упаковано должным образом и аккуратно перевезено. Вы знаете, - к нему вернулась былая словоохотливость, - гораздо больше меня беспокоит предстоящая выставка в Москве. Я даже распаковкой не стану заниматься. Пусть несколько дней все полежит, а потом начнем отправлять в Москву. И сам туда хочу отправиться пораньше.
      - А как же наше интервью? - я не могла скрыть своего разочарования. Вы же обещали.
      - Простите, Леда, - мягко заворковал Карчинский, - из-за всех этих передряг интервью совсем выскочило у меня из головы. Но я от своих слов не отказываюсь. И если вы смогли бы подождать, пока пройдет выставка в столице, то я бы с удовольствием с вами встретился.
      - А сколько продлится выставка?
      - Почти месяц.
      - Ме-есяц, - протянула я, - так долго.
      - Выставка ведь приурочена к дням корейской культуры, которые начнутся через десять дней в Москве, - пояснил художник, - поэтому заранее оговорен такой срок. А вы хотели бы увидеть меня раньше? - В его голосе появились вкрадчивые нотки.
      - Хотелось бы, - я решила играть до конца. - А это возможно?
      - Возможно, если вы захотите, darling. Как только выпадет свободное время, я прилечу в Петербург, чтобы встретиться с вами. Вы согласны?
      - Согласна, - я кивнула, как будто он мог меня видеть.
      - Поверьте, вы не пожалеете. - Его голос стал похожим на патоку. Однако простите меня тысячу раз, сейчас я должен вернуться с небес на землю, то есть к своим делам. Но я обязательно позвоню вам, Леда, и у нас будет феерическая встреча. Я буду мечтать о ней. До встречи, darling.
      - До свидания, - попрощалась я, положила трубку и долго сидела, уставившись на нее.
      Ну и тип! Ведь знает, что я подруга Герта, и все равно плетет свою паутину, как будто я глупая муха и готова лететь в его сети. А голос какой! Медовый, вкрадчивый, развратный. Ему бы вполне подошла Диана. Диана! Я чуть не подпрыгнула. Ну, конечно же, как же это раньше не пришло мне в голову. Диана ведь была на выставке со своим банкиром. Художник отказался продать вазу, Ивлев немного подсуетился, и выставку благополучно прикрыли. Это же просто, как дважды два. Я решительно набрала номер. Ну, если мне придется дожидаться столько же, сколько и в прошлый раз...
      - Слушаю, - Карчинский откликнулся тут же.
      - Простите, Владимир Иванович, что снова беспокою вас, - начала я.
      - Что-то случилось? - в мягком голосе появились трещинки.
      - Вы сказали, что выставка закрыта, хотя должна была проходить еще несколько дней. Вам не кажется, что это дело рук банкира, которому вы отказались продать вазу?
      - Не кажется, - отрезал художник, - и вам не советую так думать. Выбросьте эти вздорные мысли из своей хорошенькой головки, - голос звучал резко и раздраженно. - Хуже нет, когда женщины начинают играть в детективов. Выставку закрыли по техническим причинам. И ни с каким банкиром это не связано. Простите, но у меня действительно много работы. До свидания.
      И он отключился прежде, чем я успела вставить хотя бы слово. Вот, оказывается, как может получиться. Сначала растекался медовой патокой, а теперь тверд и уверен. И даже голос перестал быть мягким. Довольно резко заявил, чтобы я не лезла не в свое дело. Ладно, это его выставка и его проблемы. Хотя и ежу понятно, что здесь что-то нечисто. Хорошо, я подожду его звонка, когда он созреет для романтического путешествия. Но тогда я уже не стану обходиться намеками, а выясню все, что меня интересует.
      Глава 12
      Я лежала на диване, лениво листая старые журналы, которые выудила из бумажных Лилькиных завалов. Следовало просмотреть все интервью с Дианой, а также те статьи, в которых о ней говорилось. Мне ни за что не удалось бы справиться с такой титанической работой, но на помощь пришел верный помощник всей редакции, безотказный Кирилл Волоснов, затем к нашим поискам подключился неутомимый Славик Лазарев.
      - Чего искать-то? - спросил он, устраиваясь прямо на полу возле бумажной кипы.
      - Ищи все, что сможешь, про Диану.
      - Супермодель, что ли? - вскинулся Славик.
      - Ага, - Кирилл с удвоенной силой зашмыгал носом, - посмотри вот здесь за прошлый год, а я полистаю вот это.
      - А меня за это поблагодарят? - Славик сощурился.
      - Конечно. - Я на минуту оторвалась от бумажных завалов. - Если хочешь, то прямо сейчас, дорогой Крокодил.
      - Понятно, - пробурчал Славик. - Значит, благодарности ни от нашей блистающей богини, ни от ее верного оруженосца не дождешься. Не стоит даже и мечтать о гордом взгляде, брошенном вскользь на грешную землю и на нас, грешных, или о ласковом слове, что звучит, словно небесная музыка. Так, видно, и придется помереть в забвении, раствориться в водах Леты в расцвете сил.
      - Или сойти в мрачную могилу, - дополнила я, - где твой хладный труп будут пожирать огромные черви.
      - Какие черви? - Кирилл вздрогнул и чуть не выронил пачку журналов. Это вы о чем?
      - О том, - все тем же спокойно-злым тоном продолжала я. - О славном будущем нашего Славика.
      - Да ладно тебе, - Славик надулся, - я ведь помочь хотел.
      - Так мы разве против, Славик? - Я посмотрела на него. - Наоборот, рады любой помощи. Если ты в состоянии не говорить глупости, а действительно помочь, то возьми вон те журналы.
      - Ты чего мне суешь? - возмутился Славик, когда Кирилл впихнул ему пачку. - Это же "ТВ-парк", "7 дней", "Новости TV". Зачем мне все это? Что я там должен искать?
      - Тебе же сказали, - не сдавался Кирилл, - все о Диане. И зря ты, между прочим, кочевряжишься. В этих журнальцах нередко бывают статейки о моде, а также о моделях. Кроме того, они часто мелькают в светской хронике и в разных скандальных репортажах. Так что давай, листай.
      Славик Лазарев сдался. Покорно взял пачку журналов, покорно принялся их перелистывать. И так, незаметно для себя, увлекся, что Волоснову несколько раз пришлось его окликать, чтобы он не совсем терял из виду цель поисков.
      Наши изыскания увенчались успехом. Нам удалось найти немало упоминаний о Диане. Впервые о ней узнали три года назад, но пик статей пришелся на прошлый год, когда Диана, без сомнения, блистала, признанная ведущей моделью дома "North Wind". Диана редко оказывалась героиней какой-нибудь скандальной статейки, но таких все же набралось четыре штуки. Их я решила просмотреть с особым вниманием, а все остальное - только из профессионального любопытства.
      Когда горы хлама вокруг нас были просмотрены, а все нужное отложено в сторонку, Славик с удовольствием потянулся.
      - Теперь неплохо бы по пивку? - Он выжидающе уставился на меня: - Как ты на это смотришь?
      - Ваш героический труд, - откликнулась я, - вполне заслуживает поощрения. Но я бы ограничилась шоколадкой.
      - От сладкого зубы портятся, - Кирилл жалобно шмыгнул носом, - пивка бы, конечно, лучше.
      - И с соленой воблочкой, - поддержал его Славик.
      - Ладно, вымогатели, - я решительно пододвинула к себе груду бумажного мусора, - будет вам пиво, а воблочка, уж не обессудьте, только за ваш собственный счет.
      - А когда будет пиво? - К Славику снова вернулось жизнерадостное настроение.
      - Да хоть прямо сейчас. - Я подхватила мусорную кучу и понесла на свой стол.
      Сложив ее стопкой, вернулась к своим добровольным помощникам, которые терпеливо ждали оплаты своего поисково-мусорного труда, как птенцы чайки терпеливо ждут рыбку, которую им таскают родители. Не заставлять же мне коллег-"птенцов" ждать до бесконечности. Порывшись в сумочке, я нашла необходимую мелочь и вернулась к ним.
      - Довольны? - спросила я, кидая монетки в сложенную ковшиком ладонь Славика.
      - Должно хватить, - он слегка погремел честно заработанным капиталом. - Пойдем, что ли, Киря.
      - Может, ты сам, - Волоснов зашмыгал носом, - или без компании не обойдешься? А то мне собираться долго, - заныл он жалобно.
      - Ладно уж, жертва сквозняков и геморроя, - Славик покровительственно похлопал его по плечу. - Я быстро. И рыбку заодно захвачу, так что обед у нас сегодня будет что надо. Спасибо, дорогая Леда. Спасибо, лучезарная богиня.
      - Пожалуйста, дорогой Крокодил. Заходите еще. - Я наконец-то освободилась от них и могла взяться за работу.
      Но, видно, такое уж выпало везенье, что поработать мне было не дано. Пошехонцеву что-то где-то кольнуло, и он срочно отправил меня на пресс-конференцию, которую давало украинское трио "Осшнш цвгг", посетившее наш город во время гастрольного тура с программой "Осшнш цвгг - шипшины квпы". Я для вида немного посопротивлялась, но потом все же отправилась в гостиницу "Балтика".
      Жизнерадостные хохлы уже пересмеивались между собой, подшучивали над журналистами, коверкая русский язык и стараясь перейти на свой родной. Относительно серьезным оставался лишь их менеджер, этакий казак с длинными вислыми усами и седой чуприной. Дядька временами сурово покрикивал на своих подопечных Вениамина, Геннадия и Алену, в его интерпретации "Геньку, Веньку и Олэньку". Как выяснилось, любимым словом казака-менеджера было слово "геть", произносимое со смачным придыханием, все остальные слова проскакивали как-то малозаметно. Но все же именно от него журналистская братия могла добиться кое-какой информации.
      Когда дошло до блицвопросов, то трио чуть не охрипло, опровергая друг друга, но все же закаленным в боях со знаменитостями работникам пера и корифеям газетных полос удалось выяснить, что название программы "Осшнш цшт - шипшины квпы" переводится все же не как "Осенний цвет - цветы шиповника", а нужно подразумевать: "Цвет осени - это цвет цветущего шиповника". Журналисты заспорили, пытаясь убедить, что они все же понимают "украшьску мову", но хохлы подняли москалей на смех и благополучно остались при своем мнении.
      Но, в общем, я не пожалела, что посмотрела на ребят. Они были настолько не похожи на наших кислотных звезд, наряженных в самые нелепые одеяния и несущих несусветную чушь, из которой нам, пишущей братии, приходится потом выуживать малюсенькие осколки вразумительных фраз. Развеселое же трио, видимо, решило побить все рекорды по смеху, а также по вызыванию этого самого смеха. Генька травил анекдоты, Венька передразнивал членов правительства, как российских, так и украинских, а Алена, накинув на голову шарфик, изображала древнюю бабусю, которая попала на рок-концерт, потом очутилась в гей-клубе, а затем познакомилась с путанами.
      Собравшиеся журналисты, позабыв о своих обязанностях, откровенно ржали, но самые упертые или самые дотошные пытались все же вылезти со своими вопросами, на что хохлы отвечали новыми хохмами. Я просто сидела и слушала, в сотый, наверное, раз поблагодарив Илюшу, который, спроваживая меня на эту пресс-конференцию, заставил-таки взять с собой диктофончик. Теперь, включив его, я могла не беспокоиться ни о чем и просто сидеть и слушать. А потом и коллег можно будет позабавить "выступлением".
      * * *
      Не верилось, что наконец-то у меня выдался свободный вечерок и не нужно ничего делать. Можно поваляться с книгой на диване, можно посмотреть телевизор или поставить какую-нибудь романтическую американскую комедию, где обязательно будут дети или животные, а влюбленные все равно найдут друг друга и все закончится хеппи-эндом.
      Я побродила немного по комнатам, зажигая и выключая свет, перебирая и снова отбрасывая книги. Порылась немного в видеокассетах, но снова запихнула эту кучу на место. За последние дни я как-то стала отвыкатьот одиночества. Герт почти постоянно находился рядом со мной, и мы все время куда-то ездили, ходили, что-то смотрели, с кем-то встречались. Кстати, он ведь обещал мне, что на этом дурацком сейшене будет тип, который рассказывал ему про Диану. И я хороша. Забыла про это самым бессовестным образом. И Герт тоже хорош! Ни словечком не обмолвился. Наверное, тоже забыл, растяпа. Интересно все-таки, где он сейчас пропадает? Пьет с кем-нибудь, не иначе, или нашел себе кого-нибудь. Хотя, судя по последним выходкам, он способен находиться где угодно. Может, даже в библиотеку направился или планетарий, кто его знает?
      Нет, ну что Герт за пакость, вот так меня бросить и пропасть неизвестно куда. А я тут сиди одна. Стоп! Кажется, я уже не одна. Дверь кто-то пытается осторожно открыть. Главное, без паники. Позвонить в милицию, а потом взять в руки что-нибудь тяжелое. На антресолях хранятся инструменты, там был здоровый молоток.
      Я тихонько поднялась, выключила свет и на ощупь направилась к антресолям. Дверцы я старалась придерживать, чтобы они не скрипели. Хорошо, что молоток лежал сверху, и мне не пришлось доставать его из-под груды других инструментов. Вооружившись, я притаилась за дверью.
      А взломщик тем временем уже справился c замком и тихонько зашел в квартиру. Я слышала его осторожные шаги, и сердце у меня стучало в бешеном темпе. Вот сейчас он подойдет поближе, тогда я замахнусь и...
      Зажегся свет, и я застыла соляным столпом с молотком в руке. Еще немного, и мое увесистое оружие обрушилось бы прямо на голову Герта, который неизвестно зачем старался проникнуть в квартиру как можно тише.
      - Леда, - он уставился на меня и на молоток, который я все еще сжимала в руке, - ты чего?
      - Думала, воры лезут, - ответила я, стараясь перевести дух. - Как же ты меня напугал, чертяка!
      - Я не хотел, - Герт развел руками и засмеялся. - Надо же, против грабителей и с молотком! А ты очень отважная женщина, оказывается!
      - Будешь тут отважной, - проворчала я, - от страху чуть на месте не умерла, хорошо, что еще в милицию не успела позвонить, тогда было бы не до смеха.
      - Прости, малышка. - Он подошел ко мне и взял молоток. - Вот это нам совершенно не понадобится. А давай, чтобы все забыть, отправимся с тобой поужинать. Согласна? Тебе нужно почаще куда-нибудь выбираться.
      - Я и так последнее время выбираюсь часто, сверх всякой меры, - я прижалась к Герту, - но, в общем-то, идея неплохая. А куда мы пойдем?
      - Куда захочешь, - он всегда отличался великодушием и не старался настоять на своем, - в любой ресторан.
      - Корейский... - вырвалось у меня.
      - Можно и корейский, - Герт взял мое лицо в ладони и заглянул в глаза, - но почему именно туда?
      - Не знаю, - я смотрела на него, - никогда не была в корейском ресторане. Случайно вырвалось. Может, потому что о выставке вспомнила. А что, действительно есть такой ресторан?
      - Чего только нет в нашем городе, - Герт отпустил меня. - Если хочешь, то можем, вообще-то, сходить и туда. Только я сразу предупреждаю, еда там немного специфическая. Так что не жалуйся потом.
      - Не буду, - пообещала я. - Подожди, я только приведу себя в порядок.
      - Но не больше пяти минут, - Герт шлепнул меня пониже спины. - Если женщина торчит перед зеркалом больше пяти минут, то становится не похожа сама на себя.
      - Ну ты и сказанул! - Я не знала, смеяться мне или возмущаться. Надеюсь, что ты меня все же узнаешь.
      * * *
      - Ни за что на свете не обратила бы внимания, - призналась я. Неужели это и есть твой хваленый ресторан?
      - Не переживай, - посоветовал Герт, - внутри гораздо лучше.
      Мы прошли мимо непритязательной темной вывески, расписанной иероглифами.
      - Тебе станет еще смешнее, - сказал мой дружок, - когда ты узнаешь, что это заведение гордо называется "Кимбоккун", что переводится, как "дворец счастья и богатства". Правда, сначала владельцы решили назвать ресторанчик "Пивон" или "Запретный сад", но уж слишком двусмысленно звучало второе, а первое... Короче, все местные алкаши стали бы завсегдатаями. А так приходят лишь те, кто об этом местечке знает. А потом приводят своих друзей. Так что здесь пусто не бывает. А насчет специфической еды... так я тебя предупреждал.
      - Ладно, Герт, - я взяла его под руку, - давай войдем, что ли.
      Герт оказался прав. Внутри было очень уютно. Помещение делилось на несколько залов, которые были отгорожены друг от друга ажурными расписными перегородками. В первом и самом большом зале посетители сидели на циновках за низкими столиками. Играла негромкая музыка, снующие проворные официанты-корейцы разносили подносы с едой.
      - Если хочешь, останемся здесь, - сказал Герт, - но если Восток не для тебя, то в соседних залах имеются нормальные столы и стулья.
      - А есть нам тоже придется палочками?
      - Если попросить, то могут принести и ложку. Ты уже выбрала?
      - Остаемся, - решила я. - Экзотика, значит, экзотика.
      Герт махнул рукой, и тут же к нам подбежал невысокий парнишка с косой черной челкой, спадающей на глаза.
      - Хотите поужинать? - осведомился он.
      - Непременно, - Герт потрепал его по плечу, - устроимся вон в том уютном уголке. И скажи брату, что его приятель здесь.
      - Хорошо. - Парнишка кивнул и испарился.
      Герт повел меня в полутемный уголок, усадил на циновку, включил маленькую лампочку, поправил скатерть.
      - А ты здесь, видимо, неплохо ориентируешься. Часто заходишь?
      - Бывает. - Он устроился на циновке поудобнее. - Да расслабься ты. Сейчас еду принесут. Наверное, сам Юрка и притащит.
      - А откуда ты его знаешь?
      - Вот журналисты, - он усмехнулся, - не обойдутся без лишних вопросов. Ладно, подруга, тебе как на духу. Мы с Юркой Ли в одном классе учились. У них семья здоровая была, детей то ли пятеро, то ли шестеро. Помню, вечно замурзанные и голодные бегали. А потом к папаше какой-то его родственник приехал и предложил открыть национальный ресторанчик. Знаешь ведь, одно время они на рынке прочно обосновались, то луком торговали, то капустой. А потом придумали свои национальные салаты пускать в продажу. Дело оказалось довольно прибыльным. Всего один шаг и оставался до того, чтобы ресторанчик открыть. Открыли. Кстати, и не один. Этот дешевый, для простых людей, а в центре есть дорогой, там только "новые русские" обретаются. Но мне здесь как-то больше нравится. Уютнее.
      - Да, - я огляделась по сторонам, - в этом ты прав. А дальше что было с твоим корейским семейством?
      - Дальше все очень просто. Помещение взяли в аренду, оборудовали его как следует, стали готовить. Здесь ведь все семейство сейчас и работает. Зато доход никуда из семьи не уходит, не нужно чужому человеку платить.
      - И большой доход?
      Ответить мой дружок не успел, потому что появился улыбающийся худой парень с большим подносом в руках.
      - Сплетничаете? - спросил он, поздоровавшись.
      - Было бы о чем, - отмахнулся Герт.
      - Bay, какая красивая женщина! А ты сидишь, как бревно, и даже меня не представишь. Позвольте, леди, я сделаю это сам. - Болтая без умолку, он ловко расставлял на столе разнокалиберные горшочки. - Меня зовут Юрий. - В улыбке обнажились большие красноватые десны.
      - Леда. - Я спокойно смотрела на шумного корейца.
      - Располагайтесь, Леда, вам у нас очень понравится. А если пожелаете, то я могу составить вам компанию.
      - Без тебя обойдемся, - пробурчал Герт, - но если хочешь...
      - Извини, друг, но дела... Дела, они ждут, пока я приложу к ним свои руки. Но попозже я непременно подойду.
      Подхватив опустевший поднос, он быстро промелькнул между столиками и исчез. Я придвинула к себе один из горшочков.
      - Пахнет вкусно, - удовлетворенно заметила я.
      - Подожди немножко, - Герт усмехнулся. - Оно и видно, что ты никогда не бывала в подобных заведениях. Начинать положено с другого блюда. Давай-ка сначала попробуй вот это.
      Передо мной отказалась небольшая плошка с горкой риса, покрытого густым коричневым соусом. Я с сомнением посмотрела на Герта, ничего похожего на ложку или хотя бы вилку на столе не было.
      - И как это есть? - Я с сомнением повертела в руках тонкие палочки. Учти, я не умею.
      - Учись. - Он ловко пододвинул к себе такую же плошку, захватил в правую руку палочки, а в левую кусок тонкой лепешки. - Когда приноровишься, очень здорово получается. - Он ловко отправил в рот порцию риса. Я честно мучилась минут пять, но потом решительно отодвинула плошку.
      - Все, больше не могу, - созналась я.
      - Не стоило и напрягаться, - Герт уже расправился с рисом и подвинул к себе следующий горшочек.
      - Попробуй кимчи, - посоветовал он, - или кальби. Да нет, там соус, а кимчи - это капуста. С салатом ты вполне справишься. А в горшочке тушеное мясо, специально запеченные кусочки говядины.
      Я медленно ковырялась в горшочке, когда появился наш новый знакомый. Шумный приятель Герта притащил пузатый графинчик с мутноватой коричневой жидкостью и вожделенные столовые приборы.
      - Я знал, что вам будет трудновато, - заявил он, улыбаясь, - но теперь все пойдет на лад. Давайте за знакомство, - и, не спрашивая нашего согласия, принялся разливать напиток в маленькие стаканы.
      - Все такой же неугомонный, - вставил Герт.
      Я с удивлением посмотрела на него. Если уж мой друг кого-то называет неугомонным... А скорый на движения и слова кореец между тем уже успел задать мне кучу вопросов, выяснив чуть ли не всю мою биографию с детсадовского возраста.
      - За наше знакомство! - провозгласил Юрий, и я попробовала коричневый напиток. Лучше бы я сразу хлебнула расплавленного свинца, потому что жидкость была жуткой термоядерной штукой и, вероятнее всего, с примесью радиоактивных отходов. Закашлявшись, я отставила стакан и мучительно соображала, есть ли поблизости дамская комната. А заботливый кореец уже протягивал мне стакан с водой, уговаривая запить. Запить! Такое можно запить только целым океаном воды. Никак не меньше!
      - Что это? - с трудом прохрипела я.
      - Ха! Это же обыкновенная водка. - Хозяин расплылся в улыбке.
      - Ну да, - не поверила я. - Что мне, водку пробовать не приходилось? Только тогда была именно водка, а не какая-то горючая смесь.
      - Это действительно водка, Леда, - Ли продолжал безмятежно улыбаться, - сделанная из риса. Но только клиентам она казалась слабоватой, поэтому в нее стали добавлять различные специи. Теперь получается то, что надо. Наше личное изобретение.
      - Понятно. - Я отхлебнула еще немного воды. - Я уж как-нибудь без водки и специй обойдусь, а то что-то не идет.
      - Это с непривычки. - Кореец быстро поднялся. - Я вам сейчас другую принесу. Не думайте, эта вам понравится.
      - А ты чего молчишь, словно язык проглотил, - набросилась я на Герта, - то трещишь как сорока, то слова из тебя не вытянешь.
      - Ладно тебе, - он миролюбиво ухмыльнулся, - все собирался сюда зайти, да случай не представлялся. А здесь ведь совсем неплохо, правда?
      - Просто отлично, - я огляделась по сторонам, - все на месте: и расписные ширмы, и плетеные циновки, даже картины на стенах не иначе в корейском духе.
      - Можешь не сомневаться, - заверил меня Герт. - Я точно не помню, а Юрка придет, спроси у него.
      Проворный кореец не замедлил появиться с новым графинчиком. То, что он принес, понравилось мне гораздо больше. Действительно, водка, хотя с каким-то тонким, еле уловимым ароматом.
      - Сюда добавили немного липового цвета, - пояснил он, - и совсем чуточку шафрана. Нравится?
      Я молча кивнула. А Герт между тем продолжал играть в молчанку и наслаждаться корейской едой, которая действительно оказалась весьма специфичной на вкус из-за обилия добавленных специй и пряностей. Но я могла ручаться головой, что теперь не перепутала бы корейскую кухню ни с какой другой.
      - Скажите, Юра, - обратилась я к нашему хозяину, когда он ненадолго умолк, - что это за картины?
      - О, - кореец закатил глаза, - сразу видно культурного и образованного человека. Интеллигенты, которые здесь бывают, всегда смотрят на них. Вы знаете, ведь это копии очень известных картин. В Корее, конечно, - добавил он. - Я когда смотрю на эти картины, всегда чувствую волнение, тоску какую-то, что ли.
      - А кто все это нарисовал? - Я смотрела на корейца. - Неужели и это вы сделали сами?
      - Нет, - он засмеялся, затряс головой, - какой-то художник предложил их отцу, но просил не называть его имени. Не один человек, кстати, пытался это узнать, но отец у меня, как старый вяз, никогда не станет зря болтать, не то что я...
      - А это случаем был не художник Ка... - Я поперхнулась, потому что перехватила выразительный взгляд Герта. - Нет, - добавила я поспешно, просто показалось.
      - А что... - начал было Ли, но из-за ширмы строгий голос проговорил:
      - Не инде <Иди сюда (корейск.).>
      - Простите, - кореец поспешно поднялся, - меня зовут.
      - Кам она ра <Быстрее (корейск.).>, - поторопил голос.
      Ли опять рассыпался в извинениях и исчез. Мы просидели еще около часа, слушая музыку и рассматривая картины. Мне стало нравиться в этом ресторанчике, свет маленьких фонариков был таким уютным. Разговаривали мы мало. Я замечталась, глядя на расписные ширмы.
      - Может, пойдем, Леда, - раздался голос Герта, - а то ты прямо здесь уснешь.
      Я согласно кивнула. Мы выбрались в ночную темень, и я с удовольствием глотнула сырого воздуха.
      - Давай-ка лучше прогуляемся, - сказал Герт, обнимая меня за талию, а то ты на ногах еле стоишь.
      - А сам-то. - Я засмеялась. - Только учти, я ведь домой на своих двоих только к утру доберусь.
      - А зачем тебе домой? - Герт заслонил меня от резкого порыва ветра. Тут всего три квартала пройти, и будет моя квартира. Посмотришь заодно на мое холостяцкое логово.
      - Не знаю. - Я развеселилась, и мне было все равно, куда идти. - Если ты так хочешь, то можем пойти и к тебе. В твое холостяцкое логово, в котором на полу валяются окурки, пачки презервативов, медиаторы, обрывки струн и порножурналы в туалете. Ладно, что я, в первый раз это все увижу, что ли? Пойдем.
      - Надеюсь, что ты не пожалеешь. - Он покрепче обнял меня за плечи и увлек в темноту.
      Глава 13
      - Сейчас откроем дверь и будем дома, - дурашливо пропел Герт, шаря по карманам в поисках ключей. - Черт, куда они подевались?
      - Может, ты их потерял? - предположила я, разглядывая рожи фантастических монстров, которыми были расписаны все стены.
      Жуткие оскаленные хари перемежались с названиями различных питерских команд, а также нетрезвыми надписями. Фанаты изливались в не совсем цензурной любви к "Серебряному веку" вообще и Герту в частности. Впрочем, всенародная любовь всегда проявляла себя в сопричастности с жизнью кумиров. Исписанные лестничные площадки и даже фасады целых домов - лучшее тому подтверждение. Хорошо еще, что фанатки не караулят подзадержавшегося рок-музыканта.
      - Ты, наверное, свои ключи где-нибудь посеял. - Я прислонилась к лилово-красной физиономии монстра с устрашающе выпученными глазами.
      - Скажешь тоже, - с удвоенной энергией Герт принялся рыться в карманах, попутно перекладывая из одного в другой разные мелкие вещицы. Это не то, это тоже, а это откуда взялось? - помогал он сам себе комментариями. - Куда же я их засунул?
      - А если не найдешь, что будем делать? - мне до жути надоело торчать под дверью, разглядывая народное творчество, ужасно хотелось сесть, а еще больше лечь.
      - Сейчас, сейчас, - бормотал Герт, - да вот же они.
      Связка ключей наконец-то появилась из бездонного, судя по всему, кармана. На то, чтобы открыть дверь, ушло всего каких-то пять секунд, после чего он с триуфмом распахнул ее.
      - Прошу, сеньорина, мадемуазель, фрейлейн, мисс... Почтите своим визитом мое скромное бунгало.
      - И ты всех своих баб зовешь сюда? - Я зашла в коридор. - А мне показалось, что хватит и меня одной.
      - Хватит, моя дорогая, теперь ты у меня одна и на всю жизнь.
      Еще минут десять Герт мял, тискал и чмокал меня в темном коридоре, но наконец-то отпустил и повел в комнату.
      - Может, все-таки включишь свет? - Я шла осторожно, стараясь в темноте не наткнуться на что-нибудь.
      - Зачем? - Герт хохотнул. - Я же у себя дома, могу пройти хоть с закрытыми глазами.
      Но в ту же секунду на что-то налетел, выпустил мою руку, заматерился. Я старалась не попасть под его размахивающие во все стороны конечности.
      - Ладно, Герт, - я примирительно вздохнула, - в другой раз проведешь меня с закрытыми глазами, а сейчас давай-ка врубим освещение.
      Герт скрипнул зубами, но все же щелкнул выключателем.
      Я огляделась. Никогда раньше мне не приходилось бывать у него дома. Когда он был женат, мы встречались где-нибудь на стороне, а когда наконец-то сбросил с себя узы Гименея, наши пути как-то не пересекались.
      Трехкомнатная квартира в старом доме досталась Герту от деда. Мне приходилось бывать в таких. Невероятно высокие потолки, широкие подоконники под узкими, как бойницы, окнами с немыслимо маленькими форточками. Смежный санузел, занимающий не самое маленькое пространство.
      Комната, в которой я оказалась, представляла собой зал. Вполне современный, с самой обычной светлого дерева стенкой, заставленной пыльными вазами, с мягкой мебелью, образующей в углу привычный уголок, журнальным столиком под торшером и старым пианино. Надо добавить к этому пузатый комод с одной треснувшей дверцей, огромный палас в абстрактных узорах, застилающий весь пол комнаты, и пучеглазые, с вывернутыми губами африканские маски на стенах. Пыльный кактус на подоконнике не подавал признаков жизни, а каким-то чудом попавший сюда бальзамин изрядно пожелтел и поник, но все же тянулся к свету.
      Несомненно, так все было и при Ленке, чувствовалась во всем убранстве заботливая женская рука и неумолимая женская логика, которая все вещи подчиняет своему порядку.
      Герт, оставив меня любоваться комнатой, скрылся где-то в недрах квартиры. Пожав плечами, я отправилась дальше. Открыв дверь, осторожно заглянула. Здесь, вероятнее всего, была комната Ксюхи. Стены оклеены веселенькими обоями в желтые цветочки, а сваленные в беспорядке инструменты, стеллажи с разными музыкальными примочками, грудой лежащие в углу картонные коробки говорили о том, что хозяин решил переделать освобожденную детскую в свою music-студию.
      Герт вовсю гремел на кухне тарелками и чашками, и я не торопилась составить ему компанию. Так, если в двух комнатах я уже побывала, то это, без всякого сомнения, спальня, в которой Герт провел немало времени со своей законной супругой, когда не отпивался по чужим постелям. Куда-куда, а уж сюда-то мне непременно захотелось заглянуть.
      Понятно. Ленка, покидая Герта, видимо, решила не брать с собой ни единого предмета, за исключением своих и Ксюхиных вещей. Массивная двуспальная кровать по-прежнему занимала добрую часть комнаты. Одежный шкаф надежно прикрывал собою угол. На подоконнике пристроился маленький телевизор "Sony", а на письменном столе грудой лежало всякое барахло.
      Зато стены!.. Стены смело могли считаться шедевром кипучей деятельности неуемного рокера. Одна с пола до потолка была оклеена плакатами "Серебряного века" в разные годы творчества, другая представляла собой калейдоскоп фотографий отдельных личностей, вырезок и плакатов других групп. Вот в этом-то как раз можно было и не сомневаться. Герт весьма спокойно относился к творчеству своих собратьев по микрофону и гитаре, а некоторых даже уважал.
      Я неторопливо провела пальцем по снимку любимца публики конца восьмидесятых, солиста группы "Кино", щелкнула по носу улыбающегося Доктора Кинчева, усмехнулась, вспомнив длинные волосы БГ, которые в подражание ему носили в конце восьмидесятых многие студенты, балдевшие от "Аквариума". А вот и "Странные игры", еще в полном составе. И "Зоопарк" тоже. Я грустно улыбнулась Майку, еще молодому, с задорной пышной шевелюрой. Вздохнула, глядя на тревожную улыбку синеглазого рокера, такого молодого, такого талантливого и так рано от нас ушедшего. Вспомнилась потрясающе холодная зима двенадцать лет назад, когда мороз ломил за тридцать, а моя подруга Анька, охрипшая от слез, принесла страшное известие. Не верилось. Хотелось уснуть и проснуться в прежнем мире. Но ничего не изменилось ни после той длинной страшной ночи, ни потом. Говорят, что время лечит любые раны. Многие ушли, а мы потихоньку продолжаем жить. Да, Герт продолжал смотреть все эти годы на фотографии своих приятелей, живых и ушедших. Наверное, в этих знакомых лицах что-то есть, если он до сих пор не может с ними расстаться.
      - Вот ты где, - Герт появился в дверях спальни с двумя высокими бокалами в руках. - Любуешься?
      - Ага, - я кивнула. - Не надоело каждый день на них смотреть?
      - Нет. - Он протянул мне бокал. - Иногда, конечно, так противно бывает, на свою рожу в зеркале глядеть неохота, а посмотришь на них и... принимаешь правильное решение.
      - Да ну? - не поверила я. - Нет, пить не хочу. Я и так сегодня достаточно приняла, это будет уже слишком.
      - Сначала попробуй, - настаивал Герт, - коктейль моего собственного приготовления.
      - После коктейля мне точно станет плохо.
      - Не станет. Да ты только попробуй.
      - Ладно, - мне надоело спорить, - моя смерть будет на твоей совести. Я немного отхлебнула. - Не знаю, чего ты туда добавил, но вкус какой-то странный.
      - Все так говорят, - Герт засмеялся, - но потом просят соорудить еще. Можешь даже не спрашивать, что там такое есть, все равно не скажу - секрет фирмы.
      - Не больно-то и знать хотелось, - я пожала плечами и отхлебнула еще немного. - А говорят, что на лица погибших смотреть вредно. У этих фотографий плохая энергетика. Лучше всего вешать на стену какую-нибудь картину со спокойным содержанием.
      - Да, подруга, - Герт приблизился вплотную, - похоже, что тебе действительно не следует больше пить. Все, хватит. Официант, этому столику больше не наливать! И потом, какой дурак сказал тебе про плохую энергетику? На хороших людей никогда смотреть не вредно. Неважно, живые они или уже умерли. А у меня тут плохих нет, сама знаешь. - Он слегка тронул колокольчики, висевшие на длинной тесьме. - Вот, до сих пор висят и будут висеть, пока я жив. Хороших людей забывать не стоит, а то и тебя забудут.
      - Герт, не кипятись, - я поставила бокал на столик и обняла друга, просто ляпнула, не подумав.
      - Ладно, - он махнул рукой, - всем давно известно, что журналисты люди совершенно бесцеремонные. А насчет картин... Пойдем покажу тебе кое-что, - он пристроил свой бокал рядом с моим и тоже обнял меня за талию. - Вперед, красивая.
      Мы снова оказались в комнате Ксюхи, но если я ограничилась беглым осмотром, не желая ломать ноги, перелезая через груды разного хлама, сваленного на полу, то Герта это не остановило.
      - Беспорядочек, - он покрутил головой, - но ничего, прорвемся. Ногами он отшвыривал разный мусор, расчищая для меня дорогу.
      - Слушай, Герт, - все внимание я сосредоточила на том, чтобы куда-нибудь не наступить, - ты здесь хоть изредка убираешься?
      - Здесь нет, - он качнул головой, - да и зачем? Я эту комнату хотел приспособить под инструменты. Не стану же я с тряпкой каждый день лазить под ними.
      - Знаешь, - я остановилась, - каждый день это было бы слишком, не спорю, но хотя бы раз в месяц или в год...
      - Ну, ты даешь! - Он расхохотался. - Если я начну здесь убираться, то как раз целый год и уйдет. Так что, пусть все лежит, как лежит.
      - Нет уж, - теперь возмутилась я, - если ты сподобился меня сюда привести, то я помогу тебе навести порядок. Не скажу, что жить не могу без половой тряпки и веника, но этот хлев бьет все рекорды. Так что, - добавила я, - хочешь не хочешь, милый, а завтра тебе придется этим заняться.
      - Здорово, Леда, - он посмотрел на меня. - Сначала приведем здесь все в порядок, а потом ты переедешь ко мне жить. Как ты на это смотришь?
      - Как человек, стоящий среди огромных куч мусора, - ответила я первое, что пришло в голову. - А может, не стоит так торопиться. Давай повстречаемся немного, узнаем друг друга...
      - Не иначе с ума сошла, - Герт сочувственно приложил руку к моему лбу. - Да ведь мы с тобой знакомы двадцать лет, ты меня знаешь как облупленного. Все, бросай свои дамские отговорки, уберем здесь все, и переедешь. Мало, видите ли, она меня знает! Ничего, успеешь еще получше узнать.
      - Подожди, Герт, - я прервала его возмущенную тираду, - я не в том смысле, что мы мало знаем друг друга, а в том, что мы взрослые люди и у каждого из нас есть какие-то свои привычки, пристрастия... А тут постоянно жить с другим человеком... Сам же говорил про ошибки и конфликты.
      - Но кто-то меня быстро поставил на место, - напомнил Герт, - так что давай подумай немного, а потом все же решай, а то мы так с тобой до шестидесяти лет не поженимся. А в шестьдесят кому мы такие старые развалины будем нужны?
      Вот и поговори серьезно с этим шутом гороховым. Я замолчала и попыталась продвинуться еще немного вперед. Герт, видимо, тоже вспомнил, зачем мы сюда забрались, решительно отшвырнул коробку из-под "Унитрона", сдвинул в сторону какую-то подставку, собрал в узел тряпье, видимо, вышедший из употребления сценический прикид, и добрался наконец-то до стены.
      Картина. В столь плачевном состоянии мне картины видеть еще не приходилось. Слой пыли на полотне смело мог соперничать по толщине с гамбургером, продаваемым в "Макдоналдсе". Герта такое явное пренебрежение к произведению искусства, видимо, тоже смутило, потому что, бросив мне: "Подожди", он вернулся к куче тряпья и ожесточенно принялся там рыться. Вернулся он через пару минут с какой-то длинной тряпкой, судя по всему, когда-то ярко-оранжевой, но теперь весьма блеклой и невзрачной.
      - Сейчас, сейчас, - бормотал мой дружок, пытаясь освободить картину от пыльного гнета, - сейчас мы все приведем в божеский вид.
      Прессованные пласты пыли отваливались и шлепались вниз, и на восстановительные работы ему потребовалось не меньше десяти минут, пока стал проглядывать какой-никакой рисунок. А Герт уже вошел в раж и оттирал картину с остервенением.
      - Готово. - Он отошел в сторонку, любуясь делом рук своих. - Что скажешь?
      Я молчала. Под невысоким деревянным шатром стояла высокая белая ваза. Она словно была пронизана лучами солнца, такими тонкими и хрупкими казались ее стенки. Ни один посторонний цвет не посягнул на эту безупречную белизну, и все вокруг будто озарялось ею. Две тонкие, чуть изогнутые ветви бамбука слегка шевелил ветер и мягким золотисто-коричневым отблеском наполнялся деревянный шатер. Одна веточка немного выше другой, ее листья длинные и узкие. Но у той, что поменьше, пара светло-зеленых побегов.
      Как просто, но вместе с тем как изящно и тонко. Каждая линия на своем месте, ничего лишнего, ничего, что нарушало бы гармонию.
      - Ну как? - Герт посмотрел на меня. - Смог я тебя удивить?
      - Еще бы! - Я наконец-то оторвалась от картины. - Откуда у тебя такое чудо?
      - Почти стихами заговорила. - Герт усмехнулся. - Подарили. Причем тот же самый человек, что и тебе недавно сделал подарок.
      - Карчинский? Так это он написал эту картину?
      - Конечно, - Герт беспечно махнул рукой. - Называется "Ветви бамбука в нефритовой вазе". Когда-то такую же написал Аю Гун, а он только сделал с нее копию. Кстати, у меня и еще кое-что есть.
      С трудом продравшись сквозь завалы, он принялся освобождать от пыли и другие полотна. Я увидела "Восход солнца над старой пагодой", "Отдых на цветущем лугу во время путешествия", "Беседку лунного старца возле озера, заросшего лотосами". Да, если Герт захотел меня поразить, то ему это вполне удалось.
      - Как они оказались у тебя? - Я все еще не могла успокоиться.
      - Да очень просто. - Герт после проведенных работ стал похож на пыльную ветошь. - Я же говорил, что знаю Карчинского очень давно. А он часто дарит свои работы друзьям и знакомым. Не всем, конечно, - добавил он, - но, знаешь, он не слишком жалеет, когда отдает кому-то картину. У него есть убеждение, что никогда не нужно жалеть о сделанном подарке, поэтому и дарит картины без сожаления.
      - Даже если они стоят немыслимых денег? - не удержалась я.
      - Это теперь они стоят немыслимых денег. Раньше, разумеется, столько бы за них не дали. Но он ведь и продает картины. Так что на жизнь ему всегда хватит.
      Я вспомнила брошюрку и кивнула. Что-то дарит, что-то продает. Возможно, что он действительно придерживается такого убеждения. Художники вообще суеверны. И чтобы не потерять свой талант, Карчинский дарит картины разным людям. Но и продает... Эта мысль не давала мне покоя. А вот вазу отказался продать, и никакие убеждения тут не помогли.
      - Подожди, - дернулся Герт, - я тебе сейчас еще кое-что покажу.
      Он ломанулся сквозь завал, пытаясь пробиться к стене, и по дороге чуть не снес плечом полочку. Полочка сотряслась, что-то на ней дернулось, что-то скрипнуло, что-то посыпалось. Тряпка, на которой тоже был неслабый слой пыли, рухнула вниз, и я чуть не села на пол прямо на груду инструментального хлама.
      Ваза мэбен предстала передо мной во всей своей красе. То же массивное тулово, те же изящные линии узкого горлышка.
      Только немного другая расцветка, но она безоглядно манила к себе, так и хотелось потрогать все эти трещинки, провести пальцем по острым зазубринкам.
      - Герт, - позвала я полузадушенным голосом. - Герт, смотри.
      - Что смотреть? - Он с досадой потирал ушибленное плечо. - Давно собирался это снять, но руки все не доходили. И куда же я это дел? - Он растерянно оглянулся.
      - Герт, - голос возвращался ко мне, - посмотри! Это же ваза мэбен.
      - Ага, - Герт кивнул, едва взглянув на полку. - Да, кажется, она именно так называется.
      - Герт! - Я не могла успокоиться. - Эту вазу тебе тоже подарил Карчинский?
      - Конечно, - он отмахнулся от меня как от досадливой мухи. - А кто еще у нас в городе лепит такие безделушки?
      - Тебе, значит, подарил...
      - Перестань, Леда! - рявкнул Герт. - Не заводись по новой! Я же тебе уже объяснил, что у художников свои причуды. Захотел - подарил, захотел послал. И давай больше не будем говорить об этом. А то все эти разговоры меня уже до печенок достали!
      Я замолчала, обиженная этой внезапной вспышкой гнева. Герт, видимо, тоже понял, что перегнул палку. Он пробрался ко мне, обнял и потерся носом о щеку,
      - Прости меня, дурака, малышка. Понимаешь, сорвался. Но ты же не станешь на меня дуться? Нет, скажи. Все, давай с тобой договоримся не вспоминать больше ни о Карчинском, ни о его дурацких вазах. Договорились? А если такая блажь придет тебе в голову, то позвони ему и сама спроси. Хорошо?
      - Хорошо, - я кивнула.
      Герт воспользовался этим и потащил меня из комнаты, пока я не передумала.
      Ужин прошел очень мило. Герт зажег свечи, разлил белое вино и принес гитару. Старые знакомые баллады как нельзя лучше соответствовали моему настроению.
      А ночью, прислушиваясь к его похрапыванию, я никак не могла уснуть и все раздумывала над происшедшим. Может, он и прав, но, может быть, все не так просто. Разговор с Карчинским мне необходим. И завтра, отложив все дела, я навещу его.
      Утвердившись в этой мысли, а также поняв, что все равно уснуть не удастся, я тихонько встала и на цыпочках пошла к двери., Посижу на кухне, покурю немножко. Сигареты куда-то завалились, и мне пришлось вытряхнуть из сумочки чуть ли не все содержимое. Больше всего меня раздражал разный бумажный хлам, который для меня насобирали коллеги. Так. А я ведь хотела просмотреть несколько статеек. Что-то там интересное было про Диану.
      Сигареты мне найти все же удалось. Закурив, я разложила перед собой четыре мятых листочка.
      Первая заметка называлась "Порнодива выходит на тропу войны":
      "Известная калининградская стриптизерша Дина позавчера вечером не поделила что-то со своим менеджером и нанесла ему удар бутылкой по голове. В результате он попал в больницу, а распоясавшуюся стриптизершу успокоили сотрудники правоохранительных органов. Но менеджер приложил все усилия, чтобы замять скандал, и Дину освободили. Всем любителям подобных развлечений следует остерегаться, чтобы не получить травму от не в меру горячей стриптизерши".
      Вот оно что. Диана была когда-то Диной (впрочем, об этом она и сама мне говорила) и работала в Калининграде в каком-то стриптиз-клубе. Затем, видимо, решила поменять профиль и перейти в модельный бизнес. Ну, ничего особенного в этом нет. Нередко стриптизерши бросают свое занятие и выходят на подиум. Тут как раз удивляться не приходится.
      Вторая имела название "Опасные гастроли". Здесь уже фигурировала Диана.
      "Наш город, - рапортовал репортер желтой газетенки, - посетил известный германский промышленник Клаус фон Глошенберг, который обсуждал возможные проекты с мэром города. Культурная программа немца не очень впечатлила, и он познакомился в ресторане с известной моделью Дианой. Знакомство они продолжили в номере Глошенберга, а наутро он заявил, что модель украла у него несколько дорогих вещиц. Вызванные охранники гостиницы провели обыск в номере, а также обыскали модель. Пропавшие вещи не обнаружены. По словам немца, из номера ночью никто не выходил. Сотрудники гостиницы посоветовали Клаусу фон Глошенбергу поаккуратнее обходиться со своими вещами, а также воздерживаться от сомнительных знакомств. Модель комментировать происшедшее отказалась".
      Я пока тоже воздержалась от каких бы то ни было комментариев и приступила к чтению следующей статьи. Коротенькая заметка о дорожно-транспортном происшествии. Диана за рулем машины сбила человека. У нее в крови был обнаружен наркотик. Диана заявила, что пострадавшего она лично отвезет в больницу и оплатит все расходы на лечение. Пострадавший заявил, что претензий к модели не имеет, дело возбуждать не стали.
      Так. Мы имеем целый комплект правонарушений. Впрочем, столь скандальную биографию, а бывает еще и похлеще, имеют сейчас многие, связанные с шоу-бизнесом. Модели тоже паиньками никогда не были.
      Осталась последняя статья, да еще и с названием "Последняя вечеринка".
      Все очень просто. Некоторые деятели шоу-бизнеса собрались отметить какое-то торжество. Присутствовали и несколько моделей, которым уделялось повышенное внимание. Довольно известный продюсер довольно известной молодой и заводной команды попытался чего-то добиться от Дианы, но она ему отказала. Причем сделала это довольно грубо, на глазах у всех. Рассерженный продюсер скрылся в одной из комнат, заявив, что хочет отдохнуть. Комната Дианы находилась рядом, и она, по ее словам, решила с ним помириться. Примирение состоялось, и Диана отправилась в ванную, а довольный продюсер остался в комнате. Через некоторое время раздались крики. Вбежавшие в комнату увидели продюсера, скорчившегося на полу всего в крови. Шесть колотых ран, одна из которых оказалась смертельной. Он скончался в больнице, не приходя в себя. Следователь сразу вцепился в Диану, но она опровергла все подозрения. Комната не запиралась, и в ее отсутствие туда мог войти кто угодно. Для Дианы все закончилось бы весьма плачевно, но нашли орудие преступления, на котором обнаружили отпечатки пальцев настоящего убийцы. Продюсера убил скрывавшийся недалеко от дачи дважды судимый уголовник, который в данное время находился в бегах. Преступник был пойман и отправлен в места лишения свободы. Но многие из присутствующих на вечеринке все же считали, что Диана к убийству причастна.
      Так. Чем дальше, тем интереснее. Считают, что причастна, хотя следствие установило совсем противоположное. Может, именно это убийство имел в виду Герт, когда вспоминал что-то о Диане? Ладно. Решено, что со всем этим мусором я ознакомилась для общего развития. Теперь надо засунуть его куда подальше и не забивать больше Дианой голову. А вот напрямую мне нужно заняться именно Карчинским. С этой благой мыслью я и отправилась спать.
      Глава 14
      На этот раз я решила обойтись без телефона. Мне необходимо было встретиться с художником и поговорить напрямую. Ваза упорно не давала мне покоя, хотя Герт неоднократно советовал не лезть, и сам художник достаточно резко высказывался по этому поводу.
      И если уж на то пошло, то пускай он сам даст мне объяснения. Я ведь собственными глазами видела вазу мэбен в квартире Герта, а банкиру и его модели он отказался продать такую же. Блажь, видите ли, на него накатила! Вот только с чего это?
      По телефону, что дал мне Карчинский, удалось выяснить адрес его мастерской. Н-да... Тащиться придется почти через весь город, но тут уж ничего не поделаешь. И, быстренько собравшись, я решила отправиться туда с утра пораньше. Если начну откладывать, то могу и до вечера не добраться.
      Утренние вояжи весьма бодрят, особенно, если приходится держаться в плотном потоке машин, когда толпы спешащих на работу и учебу пешеходов так и норовят, невзирая на красный подмаргивающий глаз светофора, ринуться под колеса машины. Я руку себе отбила, нажимая на клаксон, вспомнила почти весь матерный лексикон Семена Гузько, сдобренный моими слабыми познаниями, помянула и всех святых, и черта со всеми его родственниками вплоть до десятого колена, но все-таки смогла, хотя и с большим трудом, выбраться на проспект Мира и вздохнуть с облегчением. Теперь до мастерской Карчинского осталось совсем немного.
      Нужно только свернуть у шикарного, недавно отгроханного универмага "Пегас" с крылатой бронзовой лошадью в натуральную величину над центральным входом. На открытие "Пегаса" несколько месяцев назад съехался весь питерский бомонд.
      Но роскошный универмаг меня не интересует, осталось свернуть только в этот проулочек, а там уже и мастерская Карчинского. Припарковавшись, я медленно пошла вдоль двухэтажек, отыскивая нужный номер. Это здесь. Но я в растерянности остановилась. Закопченная стена, треснувшие стекла на втором этаже. Все правильно, мне сюда, но здесь, похоже, ночью был пожар.
      Я остановилась возле двух судачивших женщин. Одна оживленно доказывала что-то другой. Я прислушалась. Женщины покосились на меня, но разговор не прервали.
      - Вот я и говорю, - доказывала невысокая, остроносенькая, в желтом шерстяном платке и телогрейке, - аккурат в четыре часа все заполыхало. Я еще не спала, потому что мой змей только в три заявился, алкаш проклятый. И пока я с ним проваландалась, да пока все убрала, что он нагадил, да пока простирнула кой-чего, час и пробежал. Только я спать собралась, к окну уже подошла занавески закрыть, смотрю, в соседнем доме горит вроде. Я подхватилась и к соседке. Пока разбудила их, пока объяснила, пока машина приехала, а тут уже полыхает. Насилу погасили.
      - И многие пострадали? - спросила ее тучная собеседница в сиреневом длинном плаще.
      - Да пострадавший-то всего один, - продолжала шустрая остроносая бабенка, - художник какой-то или скульптор. У него туточки мастерская, так вот там все и погорело.
      - Надо же! И чего теперь будет-то? - Обе женщины посмотрели на пострадавший дом.
      - А не знаю, чего будет. Милиция приезжала, всех спрашивали, не видел ли кто чего подозрительного? Не приходил ли кто незнакомый? - Она повернулась и подозрительно посмотрела на меня: - А вы, женщина, кого ищете?
      - А меня на место происшествия направили, - соврала я. - Я журналистка газеты "Вечерние новости". К нам поступил сигнал, и мы обязаны отреагировать на происшедшее.
      - Писать, что ли, про нас станете? - остроносая подалась ко мне. Знаем мы вас, писак.
      - Наша газета всегда давала только правдивую информацию, - спокойно ответила я. - Это. милиция всегда правду от простого народа скрывает, а мы, наоборот, только факты представляем.
      - Факты. - Женщина поправила платок. - У меня этих фактов целая куча. А записывать будете?
      - А как же. - Привычным движением я извлекла потрепанный блокнотик и авторучку. - Прежде всего представьтесь. Назовите фамилию, имя, отчество, изложила я строгим сухим тоном.
      - Мое фамилие будет...
      Через полчаса, выслушав рассказ дворничихи Семеновны, я наконец-то смогла приблизиться к мастерской Карчинского.
      - Нужно поближе осмотреть место происшествия, - объяснила я бабам, деваться некуда, задание есть задание.
      - Оно, конечно, - согласились сердобольные женщины, - когда посылают, то хочешь не хочешь, а идти надо.
      Ничего не ответив на столь двусмысленное заявление, я прямиком направилась к обгоревшему зданию. Запах гари еще весьма ощущался. Пожалуй, даже без света или с закрытыми глазами я правильно вышла бы к мастерской Карчинского.
      А вот и он сам. Минувшая ночь не прошла для него даром. Под глазами набухшие мешки, резко прорезались носогубные складки. Весь какой-то помятый, небритый, он тем не менее о чем-то властно распоряжался по телефону. И куда только девалась бархатистость его голоса? Сплошной звенящий металл.
      Я решила не вмешиваться и постоять в сторонке, чтобы не мешать хмурым помощникам разбирать и упаковывать картины и керамику. Но, глядя на закопченные стены, по которым хорошо погуляло пламя, на разор, что произошел в мастерской, подумала, что здесь, вероятно, мало что уцелело.
      - Почему в мастерской посторонние? - Карчинский наконец-то оторвался от телефона. - Костя, разберись.
      Ко мне двинулся здоровенный парень, но я ловко уклонилась от него и быстро подбежала к художнику.
      - Здравствуйте, Владимир Иванович, - затараторила я, - ой, Владимир Иванович, у вас пожар произошел! Как же все это случилось? Вы имеете какую-нибудь информацию о случившемся? У вас есть предположения на этот счет?
      Карчинский недовольно посмотрел на меня, но потом все же какая-то мысль пришла ему в голову, и он решительно отстранил подошедшего громилу.
      - Все в порядке, Костя. Пойдемте, Леда, мне нужно с вами серьезно поговорить.
      Я тут же оставила свой скороговорочно-репортерский тон и последовала за ним. Выяснилось, что мастерская художника находится в том же доме, что и его квартира. В свое время он просто выкупил все четыре квартиры на втором этаже. Сломав в двух соседних перегородки, сделал одну большую и разместил там свою мастерскую. С другими двумя квартирами на площадке поступил точно так же и оборудовал новообретенную площадь по стандартам евродизайна. Не скажу, что слишком оригинально по нашим временам, напротив, так поступают очень и очень многие.
      В квартире художника явно царствовал модерн. Изогнутые линии, скользящие панели, подсветка причудливо искажали пространство. Обилие пластика, стекла и кожи, а также непременные цветовые сочетания с явным преобладанием черного и белого. Просто, строго, со вкусом. Что еще можно сказать? Ничего лишнего, ничего такого, что напоминало бы обычную квартиру или богемное логово художника. Нет, это скорее крутая хата "нового русского". Именно так их представляет обыватель, именно так их стараются представить этому самому обывателю наши доморощенные режиссеры.
      Художник махнул рукой в сторону дивана; устраивайтесь, мол, а сам быстро прошел к бару и зазвенел бутылками.
      - "Rosen Lu" подойдет? - спросил он меня, не поворачивая головы.
      Я кивнула, а затем добавила:
      - На ваше усмотрение.
      - Хорошо. - Карчинский захватил бутылку, взял два высоких фужера и приблизился ко мне.
      Со столика в дальнем углу комнаты он принес вазу с фруктами. Я вытаращила глаза, но постаралась скрыть свое удивление. Я заметила вазу, когда мы вошли в комнату, но готова была - поклясться, что в ней муляжи, настолько крупными и ярко-красными были яблоки, идеально ровными, золотистого оттенка, груши, огромные оранжевые апельсины и сверху красивая веточка белесовато-сизого винограда. Нарочно, что ли, для художника подобрали столь идеальные экземпляры, да еще такой формы?
      - Угощайтесь, - проронил он, разливая вино.
      - А они настоящие? - я все же не могла удержаться от иронии.
      - Вне всякого сомнения. - Карчинский усмехнулся: - Попробуйте.
      Я робко оторвала виноградинку и сунула себе в рот. Удивительный, какой-то медовый привкус. И сладость тоже необыкновенная. А художник уже улыбался и протягивал мне фужер.
      - Давайте выпьем, Леда, - говорил он своим привычным бархатистым голосом, - за то, чтобы нас миновали любые несчастья.
      Я согласно кивнула и попробовала вино. Такое же отменное, с тонким, едва заметным ароматом только что распустившихся роз. И едва ощутимый привкус какой-то чуть сладковатой травы, который придавал напитку особую пикантность.
      - Нравится? - спросил художник, а в глазах его уже замерцали знакомые огоньки вожделения.
      - Конечно. - Я набралась храбрости и выудила из вазы огромный апельсин.
      Вот уж действительно природа не пожалела красок на это тропическое чудо. Мне, по крайней мере, будет чем заняться, чтобы отвлечься от взглядов художника. А он между тем уже достал откуда-то маленький изящный ножичек и фарфоровое блюдце.
      - Хотите, помогу? - вкрадчиво предложил он.
      - У меня с детства страсть чистить апельсины, - я попыталась соблазнительно улыбнуться, - даже не столько интересно есть то, что там внутри, как снимать кожуру.
      - Прекрасно. - Художник выбрал яблоко и с хрустом надкусил его. Значит, вам нравится освобождать вещи от их оболочки? Или одежды?
      - Иногда одежда очень мешает, вы правы, - я хихикнула, - но, знаете, Владимир Иванович, меня как журналистку очень интересует, что здесь произошло?
      - Вы же сами все видели. - Художник снова нахмурился. - Какие-то подонки устроили ночью пожар в мастерской.
      - Значит, - я насторожилась, - это все было устроено? Поджог?
      - Милиция считает именно так, - ответил Карчинский, потирая лоб, - да и у меня нет причины считать по-другому.
      - Подождите, Владимир Иванович, - я отложила апельсин, - это ведь очень серьезное заявление. В таком случае вы должны кого-то подозревать. И по логике вещей подозрение падает только на одного человека. Банкира Ивлева. Ведь он располагает достаточными средствами, чтобы организовать подобное, а кроме того, вполне мог устроить это из-за того, что вы не захотели удовлетворить каприз его содержанки. Если называть вещи своими именами.
      - Верно, верно. - Карчинский поморщился. - Но все не так просто, как представляется на первый взгляд. Я должен вам кое в чем признаться, Леда. Я ведь и не сомневаюсь, что это дело рук банкира. По сути, вроде бы я сам виноват. Согласись я тогда продать вазу, и не было бы никаких проблем. Вы ведь так думаете?
      - Да, - я кивнула, - тем более что видела вашу вазу мэбен у... одного своего приятеля.
      - Понятно, - художник усмехнулся, - но ничего удивительного в этом нет, я часто дарю и свои картины, и свои вазы. Хорошим людям, - добавил он, - и продаю тоже, если в этом заинтересован. Но все не так просто, Леда, повторил он.
      Шаг за шагом художник раскрыл мне причину своего нежелания продать вазу. Вот уже несколько лет он сотрудничает с культурным фондом Южной Кореи и нередко посылает туда свои работы. Там они ценятся очень высоко.
      Это мне и так было известно, я прочитала об этом в брошюрке. Но вот о чем я не знала, так это о том, что некоторое время назад Карчинский по рекомендации этого самого фонда отправил несколько своих ваз мэбен в Национальный музей Кореи. Оттуда вскоре пришел ответ. Корейцы прислали благодарственное письмо, в котором восхищались умением русского мастера изготавливать корейские вазы, а также прислали ему и вазу мэбен. Настоящую вазу мэбен XVI века, которая была изготовлена известным мастером Пак Юк Чоном в деревушке Кыранда, ставшей впоследствии известной и прославленной именно из-за своих ваз мэбен.
      И все дело оказалось в том, что именно эта ваза так понравилась модели. Художник отдал бы ей любую из своих собственных ваз, но с этим произведением искусства Кореи он расставаться не собирался, тем более что она должна была стать центральным экспонатом на предстоящей выставке в Москве.
      - Вот такие дела, - закончил художник, - но это еще не все. Вы же видели, что произошел пожар и многие мои работы пострадали. Значит, теперь придется выставку в Москве отложить.
      - Но почему вы сами не объяснили банкиру то, что сейчас объяснили мне? - Я с непониманием уставилась на Карчинского.
      - А вы думаете, что у его модели от моего объяснения пропало бы всякое желание завладеть красивой игрушкой? Если вы так считаете, то совершенно не знаете людей. Нет, дорогая Леда! Мое объяснение лишь подстегнуло бы их желание. И ее и его. Это ведь не просто поделка известного художника, - он криво усмехнулся, - а действительно настоящее произведение искусства, которому несколько веков. Банкира и его сучку, напротив, это только еще больше раззадорило бы.
      - Наверное, вы правы, - я вздохнула, - но теперь это произведение погибло во время пожара.
      - А вот и нет! - с жаром возразил художник. - Конечно, мастерская моя пострадала очень сильно, но дело в том, что несколько картин, а также ваз украли еще до того, как начался пожар.
      - Значит, та самая корейская ваза не пострадала?
      - Именно. И я точно знаю, где она может находиться.
      Карчинский встал и несколько раз прошелся по комнате, затем подошел к столику, налил себе вина и залпом выпил его.
      - Вы могли бы помочь мне, Леда, - заговорил он, забирая мои руки в свои, - мне сейчас просто не к кому больше обратиться.
      - А что мне нужно сделать? - Я попыталась мягко высвободить руки, но художник не отпускал.
      - Вы можете отправиться к банкиру и сказать ему, что ваза из Кореи и она очень нужна для предстоящей московской выставки. Кроме того, я не пожалею никаких денег и готов отдать их в обмен на вазу. Модель же получит какую угодно из моих картин или ваз, но только не эту.
      Я молчала, раздумывая над предложением.
      - Вы сделаете это для меня, - Карчинский заглянул мне в глаза, - вы не оставите меня в беде, Леда?
      - Хорошо, - я кивнула. - Конечно, я могу отправиться к банкиру. И даже сделаю это прямо сейчас.
      - Чудесно! - Карчинский с чувством сжал мои руки. - Это было бы чудесно. Поезжайте, Леда. Надеюсь, что вы найдете нужные слова для этого субъекта. А я останусь здесь и с нетерпением буду ждать вашего звонка.
      Карчинский засуетился. Он воспрял, как человек, который неожиданно нашел выход из тупиковой ситуации. Теперь он снова был полон энергии, снова готов был к действию. Не успела я опомниться, как он проводил меня до двери, помог спуститься по лестнице и довел до машины.
      - Я буду с нетерпением ждать, Леда, - как испорченный механический болванчик, повторял он одну и ту же фразу.
      Только выехав на дорогу, я смогла наконец-то привести свои мысли в порядок. Интересно, если Карчинский такой умный и такой проницательный, то почему он не послал к банкиру своих громил? Или не поехал сам. А если бы я не подвернулась ему, то как бы он тогда вышел из этого положения?
      Ладно. Телохранителей своих, возможно, он не хотел посылать, потому что их могли встретить не менее крутые парни и здорово им навалять. А так приезжает женщина. Никаких подозрений это не вызовет. Карчинский не поехал сам, видимо, из-за того, что не хотел иметь дела с банкиром после памятной встречи на выставке. Кому же приятно встречаться с человеком, которого ты оскорбил. А Карчинский вел себя именно оскорбительно. А теперь он должен явиться в роли просителя. Да, весьма двусмысленная ситуация, с какой стороны на это ни смотреть. Тем более что он считает банкира напрямую причастным к пожару. Ох, как же мне хорошо жилось без всех этих дурацких разборок.
      Я прекрасно знала адрес, по которому можно было найти Ивлева. Да и кто из жителей Петербурга не слышал о банке "Северная корона", который занимал высотное здание с - зеркальными окнами недалеко от Дворцовой площади. Пожалуй, что мало кто его и не видел. Поэтому я свернула недалеко от Семеновского проспекта и поспешила в центр.
      Конечно, банкир был очень и очень занят, но я проявила просто чудеса настойчивости, дважды воспользовалась своим служебным удостоверением, трижды повыше подернула юбку, один раз позволила хлопнуть себя пониже спины, но все же добралась до святая святых "Северной короны", где находился Ивлев. Секретарша, способная выдержать конкуренцию с каменной бабой, каковых иногда еще находят на курганах в Задонье, встала стеной, непроходимым лесом и дремучим бором, чтобы не позволить мне посягнуть хотя бы на одну секунду драгоценного времени банкира.
      Я решилась на крайние меры. Достав свой потрепанный блокнотик, я вырвала из него листок и написала всего три слова. После этого свернула записку и отдала ее этой фурии, попросив срочно передать банкиру.
      Секретарша с сомнением посмотрела на меня, затем на листок, но я настойчиво кивала и даже пыталась слегка подтолкнуть ее к кабинету. Наконец она решилась и скрылась за дверью. Не прошло и полминуты, как она вылетела из кабинета с весьма растерянным выражением лица, если только каменные истуканы с полустертыми лицами могут теряться, и проговорила:
      - Прошу. Господин Ивлев примет вас.
      - Благодарю, - ответила я тоном светской львицы и неторопливо прошла в кабинет.
      Если бы любопытство было способно разъедать предметы подобно серной кислоте, то я вся была бы в дырах, пока вошла в кабинет. Но господин Ивлев даже не удосужился встать из-за массивного стола.
      - Что это значит? - спросил он, помахивая в воздухе моей запиской.
      - Вы же умеете читать, - в тон ему ответила я.
      - Конечно. - Банкир ехидно сощурился. - Здесь вы нацарапали: "Карчинский. Ваза мэбен". А теперь я хочу знать, в чем, собственно, дело?
      - Могу объяснить в двух словах, - ответила я, устраиваясь на стуле напротив него.
      В это время из смежной комнаты послышался какой-то звук, и дверь, слегка скрипнув, приоткрылась. Послышались шаги, но в кабинет никто не вошел. Банкир не обратил на это никакого внимания. Я тоже постаралась проигнорировать тот факт, что неизвестный собрался самым наглым образом слушать наш разговор, который, надо сказать, занял не больше пяти минут.
      Я изложила Ивлеву причину отказа продажи вазы, сказала, что во время ночного пожара ваза пропала и Карчинский готов заплатить любые деньги, чтобы вернуть этот экземпляр для выставки. Я была весьма красноречива и убедительна. Я старалась подобрать наиболее точные фразы, чтобы не допустить никаких иных толкований.
      Ивлев действительно оказался очень умным и очень хитрым.
      Он не закричал сразу: "Вон!" - и не вызвал своих телохранителей, чтобы они выдворили меня. Напротив, он, усевшись поудобнее в кресле, самым наглым тоном заявил, что это все гнусные инсинуации в его адрес, к пожару он совершенно не причастен, никакой вазы у него нет, и вообще он давно забыл и про Карчинского, и про его выставку. А засим не будет ли девушка столь любезна, чтобы покинуть его кабинет, потому что она мешает ему работать.
      Я попробовала подчеркнуть, что Карчинский готов отдать любые деньги за вазу, но банкир, словно не слыша меня, повторил последнюю фразу. Больше в его кабинете мне делать было нечего. Я вздохнула, встала и направилась к двери. У порога я обернулась и зачем-то спросила:
      - Вы не передумаете ни при каких условиях?
      - Нет, - спокойно ответил банкир. - Всего вам хорошего и не берите на себя чужие грязные поручения.
      Я вышла в приемную с горящими щеками. Что ж, эту оплеуху напоследок я получила вполне заслуженно. Секретарша спокойно и насмешливо взирала на меня. Но я не обратила на нее никакого внимания, потому что, уходя из кабинета, заметила за приоткрытой дверью мелькнувшее лицо Дианы. Значит, модель все время находилась в комнате рядом и прекрасно слышала наш разговор. А банкир был совсем не против, чтобы она его слышала. Вот такие дела. А мне не нужно браться за чужие грязные поручения.
      Теперь только осталось позвонить Карчинскому и передать ему результат разговора. Но я ведь спокойно могу позвонить ему из дома, теперь-то мне торопиться некуда. А он пусть подождет. И ничего с ним не сделается.
      Карчинский дождался моего звонка только спустя два часа. Я быстро и сухо изложила ему результаты визита к банкиру. Меня удивило и задело, что художник отнесся к этому известию как-то удивительно спокойно. Он выслушал меня, поблагодарил за помощь, а затем вполне светским тоном пригласил навестить его как-нибудь.
      Я положила трубку и задумалась. Или действительно художник настолько странный, или за этим спокойствием что-то кроется. Чтобы хоть как-то отвлечься, я решила поработать над очередной статьей и добросовестно просидела над ней до самого вечера.
      Мрачные мысли как-то улетучились, и, когда заявился Герт, я вполне была готова к романтическому вечеру. Согласна была даже куда-то выбраться. Но Герт вознамерился остаться дома, и мы очень мило, по-домашнему провели его. Теперь уже я и сама начинала всерьез подумывать о семейной жизни. Есть в ней какая-то странная притягательная сила. Какая-то устойчивость и надежность. Даже с таким жутко ненадежным типом, как мой рокер.