Виктория ПЛАТОВА
      ЛЮБОВНИКИ В ЗАСНЕЖЕННОМ САДУ
      ТОМ 2
      Анонс
      ...Ему не повезло: все попытки уйти из жизни вслед за погибшим сыном не увенчались успехом. А должны были увенчаться, - только так можно было избавиться от чувства вины.
      Им повезло больше: пройдя кастинг, они становятся популярным попсовым дуэтом. Плата за славу не так уж велика, скандальный имидж и смена сексуальной ориентации. Но они так юны и еще не знают, что слава и успех проходят слишком быстро, оставляя за собой выжженную и почти мертвую душу.
      И когда, потеряв все, они остаются на обочине, - тогда и возникает вопрос: сможет ли выжженная душа противостоять чужой жестокой игре или, умерев сама, начнет убивать других?..
      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
      ДЖАНГО
      (продолжение)
      ...Похороны Марины Корабельниковой были на удивление малолюдными. Респектабельными и сдержанно-аристократическими. Они удивительно шли такому же сдержанному сентябрьскому дню: застенчивое солнце сквозь еще не поредевшую листву, застенчивый молодой батюшка с пухом на щеках и несколько самых близких Корабельникоffу людей.
      В их число попали и Никита с Нонной Багратионовной.
      Конечно же, стоило только Kopaбeльникoffy приподнять тяжелые веки, как толпы соболезнующих затоптали бы все могилы в радиусе километра, а сочувственные венки с сочувственными лентами можно было бы грузить составами, но... Пивной барон так тщательно оберегал свою частную жизнь, что решил не делать исключений и для частной смерти.
      По странной иронии судьбы, Марину Корабельникову решено было похоронить на Ново-Волковском кладбище. Там же, где чуть больше года назад первые комья земли упали на маленький гроб Никиты-младшего. Вот и сейчас Никита никак не мог сосредоточиться на панихиде: он все думал о том, что его сын тоже здесь, совсем неподалеку, и они с Kopaбeльникoffым уравнялись теперь и в смерти. Он не так часто бывал на могиле сына, но раз в месяц обязательно выбирался: поменять цветы, прибраться за оградой и просто посидеть, касаясь онемевшей рукой могильного камня. Ни о чем не думая и думая обо всем. Они ни разу не приезжали сюда вместе с Ингой, каждый раз - по отдельности. Это даже нельзя было назвать очередностью, просто и Никита, и Инга знали, когда нужно приезжать. И лишь однажды они едва не столкнулись у могилы. В тот день ослепительно, медово, жасминово летний; из тех ласковых дней, которые так любил Никита-младший, - в тот день какая-то неодолимая сила привела Никиту на кладбище. И возле могилы он увидел Ингу. И не решился подойти, так и стоял в отдалении, глядя на жену, с прямой спиной сидящую перед выбитой на черном граните надписью: "Сынуле... родненькому... мама"... Инга сама заказывала надгробную плиту - и Никита на этой плите упомянут не был, ничего страшнее и быть не могло, ведь Никита-младший любил... Любил его, своего папку... Ничего страшнее и быть не могло, но Никита смирился и с этим. Он смирился, он не подошел к Инге в тот ослепительно, медово, жасминово летний день. Он уехал тогда (в конторе его ждал Корабельникоff). Он уехал, а Инга осталась. Она сидела там подолгу, не то что в начале, в первые месяцы, когда все еще не хотела верить в смерть Никиты-младшего. Тогда она вообще не появлялась у могилы. Должно быть, просто сказала себе: мой сын не мертв, так что же мне делать на кладбище? Потом, когда пришло осознание того, что мальчик никогда больше не вернется, и не разбросает игрушки по всей комнате, и не будет просить "Лего", стоит им только выбраться в ДЛТ...
      Нужно проведать мальчика, обязательно проведать. Когда все закончится и Мариночку опустят в землю.
      Но сбыться всем этим, таким естественным, таким горьким желаниям было не суждено. И все потому, что Никита увидел Джанго.
      Джанго, мысль о которой давно смыло волной Мариночкиной смерти.
      И вот теперь, когда прилив сменился отливом, ее снова выбросило к Никитиным ногам. Будь народу на похоронах чуть-чуть побольше, Джанго наверняка осталась бы незамеченной. Сосредоточься Никита на кopaбeльникoffcкoм горе, Джанго наверняка не попала бы в поле его зрения. Но народу было негусто: кроме Никиты с секретаршей - Джаффаров, три джаффаровских мальчика из секьюрити, вице-президент компании Леня Васенков, чьим анекдотам Мариночка радовалась как ребенок. Была еще пара человек, Никите неизвестных: скорее всего, старые, проверенные временем, корабельникоffские друзья - с лицами, далекими от бизнеса. Должно быть, эти лица Корабельникоff приволок из юности, где не было ни пивоваренной компании, ни представительского "Мерседеса", ни ночных рейсов в Мюнхен, а Мариночка еще и на свет не появилась. С такими лицами хорошо пить водку на кухне, ругать исполнительную и законодательную власть, а в промежутках хором фальшивить под гитару "Надежды маленький оркестрик под управлением любви".
      Окуджаву Никита не очень жаловал: так же, как не жаловал кухонную самодеятельность; смотреть на Корабельникоffа было нестерпимо, на Джаффарова скучно, на джаффаровских мальчиков - еще скучнее, на весельчака Васенкова, изо всех сил пытающегося загнать скорбь на лицо, - стыдно. И Никита сосредоточился на Нонне Багратионовне.
      Нонна Багратионовна явилась отдать последний долг покойной Мариночке во всем великолепии поздней зрелости. Никите и в голову не приходило, что она все еще может быть привлекательной. А вот поди ж ты... Каждые пять минут Нонна ритуально прикладывала к глазам ритуальный же платочек, при этом грудь ее высоко вздымалась, а плечи вздрагивали. На месте секретарша не стояла, а все время перемещалась; незаметно, целомудренно, отходила на шажок или два - и снова возвращалась на исходную позицию. Поначалу смысл этих перемещений был Никите неясен, и только потом он понял: Нонна делает все, чтобы попасть в поле зрения Корабельникоffа. Подать, так сказать, товар лицом: вот она я, скорбящая, и платочек при мне.
      Да и товар, нужно признать, хоть и был несколько просрочен, но зато хорошо упакован.
      Строгое черное платье действительно шло ей: скорее всего, оно уже было опробовано на покойничке-муже, в свое время подло переметнувшегося к молодухе.
      И неизвестно, сколько бы Никита пялился на секретаршу, если бы из-за ее спины, в сентябрьском расфокусе, не показалось бы такое же черное пятно. Черное пятно двигалось по дорожке: девушка-брюнетка в черных джинсах, черной футболке и такой же черной куртке.
      Сердце в груди легонько кольнуло: оно признало девушку раньше, чем ее признал сам Никита.
      Джанго.
      Это была Джанго, Никита мог бы с легкой душой дать на отсечение любую часть тела: Джанго. Только вот что она делает здесь, на кладбище?
      Джанго с самым независимым видом проследовала мимо похорон. Еще минута - и она скроется из виду. Ну и черт с ней, в конце-концов, он здесь по другому поводу. Уйти сейчас было бы верхом неприличия, подумал Никита. Корабельникоff не простит этого, даже если не заметит. Нет, никаких лишних телодвижений.
      Никаких.
      И все-таки телодвижение последовало: одно-единственное.
      Никита сдвинулся с места, вплотную приблизился к секретарше и прошептал ей на ухо:
      - Мне нужно отлучиться, Нонна Багратионовна. Это срочно. И ненадолго...
      - Нашли время, молодой человек, - таким же шепотом ответила Нонна, пряча губы в носовой платок. - Он не простит вам этого. Даже если не заметит...
      И все же Никита решился. И не потому, что вспомнил, как вспоминал о Джанго, сидя в "Идеальной чашке". Уж слишком часто она попадалась на глаза, уж слишком часто прогуливалась по краю Корабельникоffской, а следовательно - и его собственной жизни. Сначала - в особняке во Всеволожске, а теперь вот здесь, на кладбище. Что она делает здесь? И именно в день похорон Мариночки. Ведь в наличии имеется масса других дней. А Джанго выбрала именно этот. На совпадение это не тянет. Но тогда - что?
      ...Он догнал ее в самом конце аллеи. А догнав, несколько секунд раздумывал, как бы окликнуть. Собачье "Джанго" прочно застряло в трахее, оно упиралось всеми четырьмя лапами и никак не хотело выходить. Несколько секунд Никита смотрел на удаляющуюся прямую спину девушки, а потом решился на нейтральное и ни к чему не обязывающее междометие.
      - Эй! - крикнул он.
      Получилось громко и навязчиво, для какого-нибудь танцпола это, может быть, и подошло, но для кладбища... Человек, пришедший сюда не просто так, и не подумает откликнуться на такое развязное "Эй!". Очевидно, Джанго пришла сюда не просто так, она и не подумала откликнуться.
      Никита прибавил ходу, почти побежал, зашел с тыла и уткнулся прямо в лицо Джанго. Тут и не захочешь, а остановишься.
      И Джанго остановилась. И исподлобья посмотрела на Никиту. Только сейчас он заметил, что пола ее куртки топорщится, и из нее выглядывают растрепанные головки хризантем.
      - Простите. - Он постарался максимально смягчить предыдущее "Эй!". Простите... Вы меня узнаете?
      Джанго несколько секунд рассеянно смотрела на него.
      - Я, конечно, понимаю... Не самое лучшее место для встречи... пробормотал Никита. - Но... Вы меня узнаете?
      - Узнаю, - спокойно сказала Джанго.
      - Я как-то подвозил вас... Из Всеволожска.
      - Узнаю, узнаю... - Никаких подвижек на лице.
      - Я - шофер Корабельникова. Я подвозил вас.
      - Я же сказала, что узнала. Что дальше?
      Действительно, что дальше? Поведать почти незнакомой девушке леденящую историю о смерти другой девушки? Судьбой которой она так живо интересовалась всего лишь некоторое время назад? Не самое хорошее начало разговора, но ничего другого в голову Никите не пришло.
      - Вы, наверное, уже в курсе... Марина Корабельникова .. м-м... погибла... Сегодня похороны. Здесь, неподалеку...
      - Да. Я слышала... Какая-то темная история...
      - Да...
      Сейчас она должна вцепиться в Никиту мертвой хваткой, все женщины любопытны, а если дело касается темных историй - любопытны вдвойне. Но Джанго, вопреки ожиданиям, в Никиту не вцепилась, напротив, перевела рассеянный взгляд на верхушку ближайшего тополя.
      - Вы знали ее?
      - Нет. Лично - нет. Кажется, вы у меня об этом спрашивали. Тогда...
      Кажется, он и вправду спрашивал. И о Мариночке, и о Корабельникоffе, знакома ли она с ними. И уже тогда она ответила ему "нет".
      - Да. Я помню.
      - Мне искренне жаль. Правда.
      Ей искренне жаль. Безучастно, но искренне. Тема исчерпана. Хотя... Да простят его обстоятельства и место встречи...
      - Как поживает Толик? - Никита, следуя примеру Джанго, перевел такой же рассеянный взгляд на тот же тополь.
      - Понятия не имею. Мы больше не виделись.
      - Ясненько. - Никита все еще пытался реанимировать умирающий разговор. Вы к кому-то пришли?
      - Да. Извините, мне пора. Вам, я думаю, тоже...
      - Я понимаю... Да. Не самое уютное место для встречи... Но... вы позволите проводить вас?
      - Не думаю, что это хорошая идея...
      - Я думал о вас...
      Никакого лукавства, он и вправду думал. В разное время - по-разному. Вот и сейчас. Что она делает здесь и к кому пришла?..
      - Вот как? И что же вы думали?
      - Ничего конкретного. Просто - вы есть. Вот и все. Я забыл вас поблагодарить тогда... за собаку. Если бы не вы...
      - Кстати, а как поживает он?
      - Кто?
      - Пес.
      - Не знаю. Он пропал.
      - Такие псы не пропадают просто так, - сказала Джанго со знанием дела.
      - Вы разбираетесь...
      - Разбираюсь. Это то немногое, в чем я разбираюсь.
      - Можно я провожу вас?
      Она наконец-то взглянула на Никиту, хвала всевышнему. А он, оказывается, не позабыл ее глаза, совсем не позабыл! Золотисто-карие, в обрамлении светлых ресниц, удивительное сочетание.
      - Ведь все равно не отвяжетесь. - Джанго позволила себе улыбнуться.
      - Не отвяжусь, - честно признался Никита.
      - Покойной бы это не понравилось. - И снова, как и тогда, по пути из Всеволожска, в голосе Джанго проскользнули едва заметные, частнособственнические нотки.
      - Думаю, ей было бы все равно. - И здесь он тоже не солгал.
      - Черт с вами... Как хотите...
      Несколько минут они шли молча. Вернее, двигались неспешным ленивым шагом. Джанго аккуратно вертела головой в разные стороны. Казалось, она выгуливала Никиту, как выгуливают пса: без всякой цели. Разговор не клеился совсем, но, по здравому размышлению, все это легко можно было списать на место. И все же, все же... Никиту не оставляла невесть откуда взявшаяся мысль, что Джанго не знает, куда идти. Он слишком часто бывал здесь, он знал, что такое приходить к близкому человеку. Не к знакомому, просто знакомому (кладбище - не место для случайных встреч, случайных поступков и случайных променадов), а именно - к близкому. А потом. Потом Джанго свернула на знакомую аллею. Знакомый Никите квартал, знакомую Никите тропинку. Именно здесь был похоронен Никита-младший.
      - Я пришла, - сказала Джанго. Абсолютно равнодушным голосом, как будто он проводил ее до метро. Могила, перед которой остановилась девушка, была хорошо знакома Никите: "Ревякин Юрий Юрьевич... Спи спокойно, дорогой сын, брат и муж".
      Ревякин Юрий Юрьевич был типичным бандюхаем с типичной судьбой шестерки, битой тузами во время бандитской разборки. Впрочем, гранитная физиономия Юрия Юрьевича выглядела довольно пристойно, неизвестный скульптор-монументалист как мог польстил покойному: никакого намека на криминальное прошлое, такую физию с честью носил бы какой-нибудь бакалавр из Гарварда. Юрия Юрьевича изредка навещал братец, такой же бандюхай, и их общие с братцем друзья. Друзья, почтительно тряся литыми плечами и такими же цепями, размазанными по груди, пили на могиле дорогой коньяк и вели себя достаточно прилично. С братцем Никите пообщаться так и не удалось, а вот с отцом он любил поговорить на разные, совсем не кладбищенские темы. Общее горе быстро сближает людей, от отца-Ревякина он узнал, что Юрий Юрьевич был золотым ребенком, затем - золотым парнем, затем - спутался с криминальным отбросами, "вот вы скажите, Никита, как так? Я с младых ногтей работаю, мать с младых ногтей работает... А вот ему легких денег захотелось. Захотелось - вот и получил"... Отец-Ревякин на покойного Юрия Юрьевича по-настоящему сердился, вел бесконечные брюзгливые дебаты, долго поучая гранит, венчающийся крестом. Иногда Никите казалось, что он не выдержит и насует кресту отеческих тумаков. Пару раз он видел и вдову покойного: будучи женой, она, как и положено жене бандюхая, была недалекой смазливицей с такими же недалекими смазливыми ногами. К раннему вдовству она оказалась неготовой, во вдовстве она откровенно скучала, а потом, чтобы хоть как-то развеселить себя, переметнулась к братцу Юрия Юрьевича. Об этом и сообщил Никите отец-Ревякин, припечатав новоиспеченных молодоженов эпитетом "во засранцы, а!"...
      Больше ни братец, ни вдовица на могиле Юрия Юрьевича не появлялись. Зато теперь здесь появилась Джанго. Но Никита даже не думал об этом, не думал. Потому что отсюда, от крепко скроенной ограды, он видел и могилу Никиты-младшего. Любовно ухоженную, со свежими цветами. Значит, Инга была здесь совсем недавно...
      Она была здесь совсем недавно, а он...
      Джанго вытащила из-под куртки хризантемы, случайный букет для случайного человека - так почему-то подумал Никита. Подумал и сказал:
      - Муж?
      - Муж, - ответила Джанго и по-птичьи наклонила голову.
      - Мои соболезнования. - Голос у Никиты не изменился, ведь соболезнования, судя по дате на памятнике, запоздали как минимум на год.
      Голос у Никиты не изменился, хотя Джанго лгала. И не знала, что Никита знает об этой лжи.
      Зачем она солгала?
      В трех минутах ходьбы от места последнего упокоения Мариночки Корабельниковой - зачем она солгала?
      - Все в порядке, - бросила Джанго. - Давно заросло. Давно.
      А вот у Никиты не заросло Совсем не заросло. И не зарастет никогда. Смотреть отсюда на могилу сына было больно, больно нестерпимо. И он опустил голову. И уставился на кроссовки Джанго: просто потому, что ему необходимо было найти точку опоры, за что-то зацепиться взглядом. Шнурок на правом развязался, и как только она до сих пор не наступила на него и не споткнулась? А, может, жаль, что не наступила и не споткнулась, тогда бы он обязательно поддержал ее, коснулся локтя, коснулся кожи, она рассмеялась бы, несмотря на спрятанные под курткой хризантемы... Конечно, она рассмеялась бы, ведь цветы были предназначены человеку, которого она даже не знала.
      Зачем она солгала?
      А если эти цветы были предназначены совсем другому человеку?..
      И почему она появилась на Ново-Волковском именно сегодня, в день похорон Мариночки? Именно сейчас? Эти вопросы все еще мучили Никиту, когда Джанго поймала его взгляд, устремленный на кроссовки. И тоже заметила развязавшийся шнурок.
      И нагнулась, чтобы завязать его.
      А когда нагнулась...
      Когда она нагнулась, Никита едва не вздрогнул. Из свободного ворота ее футболки, не удержавшись под собственной тяжестью, вывалилась цепочка. И так и осталась на некоторое время выпавшей из ворота, посверкивая на неярком сентябрьском солнце. Но дело было не в цепочке.
      А в кольце, которое болталось на цепочке.
      Никита мог бы узнать его из тысяч других. Он хорошо помнил его, очень хорошо.
      Это было кольцо Мариночки.
      То самое, она с ним не расставалась, несмотря на драгоценности, которыми ее заваливал Корабельникоff. Дешевенькое польское серебро с дутой пробой, какого навалом в любом сельпо. И стекляшка вместо камня. Он видел это кольцо очень близко, когда Мариночка положила руки ему на колени - в один из последних его приездов на Пятнадцатую.
      А в самый последний...
      В самый последний он так и не заметил: было ли на Мариночке кольцо или его не было. Колье - было, то самое, пропавшее, стоимостью в двести пятьдесят тысяч долларов... Но как сказал Калинкин? "Убивают и за меньшую сумму. Много меньшую, на порядок"...
      А что, если все дело в банальных двухстах пятидесяти тысячах? И колье унесли не банальные дети по вызову, а кто-то другой? Но тогда... Тогда это могут быть не сопляки, поснимавшие мертвую пенку по верхам. Они метнулись в ванную, оба, и у него была возможность выскочить из квартиры. А потом и они выскочили из квартиры, спустя шесть минут - он засекал по приборной панели, довольно быстро, груженые пакетами. И помчались к его машине. Перепутанные, поджавшие хвосты. Никита даже глаза прикрыл, стараясь вспомнить обоих - и парня, и девчонку. Ничего выдающегося в них не было; ничего, кроме симпатичных глупеньких мордашек. Не секс-машины - сексмашинки, масштаб 1:100. Такие даже в убийство щегла не влезут, даже в убийство богомола, бабочки-капустницы, тутового шелкопряда. Да и мародеры они бестолковые, судя по их репликам в прихожей. Небрежно упакованная коробочка "Guerlain Chamade" - вот и весь их бонус, вот и весь предел их мечтаний. "Chamade" - название духов, а не новеллы. А ведь есть и новелла, Франсуаза Саган, когда-то обожаемая Ингой. Вот только вряд ли парочка знает о существовании такой писательницы...
      Бэбики - бэбики и есть.
      Если бы они рискнули снять колье с шеи Мариночки - они бы никогда не прихватили весь остальной пакетный хлам, который даже застежки от колье не стоил. Даже миллиграмма застежки. Сумасшедше дорогие вещи могут доставаться подобным бэбикам только по неведению, их провинциальный умишко, фигурно выстриженный в парикмахерской средней руки, не в состоянии оценить истинную стоимость этих вещей. А уж запускать руки в мертвую воду с мертвым телом, когда в прихожей валяется куча милого сердцу и простейшего, как инфузория, косметически-парфюмерно-кондитерского убожества... Рискнули бы они?
      Возможно - да, возможно - нет.
      Об этом он, Никита, никогда не узнает.
      А если - нет?
      "Нет" означало, что в квартире побывал еще кто-то. И этот кто-то вполне мог взять колье, промежуток времени между бегством двух бэбиков и приездом Джаффарова был вполне приличным. Ну, уж на то, чтобы стянуть колье, времени хватило бы точно.
      Но эта мысль не показалась Никите такой уж хорошей: он ведь не знал наверняка, когда к дому подъехал начальник службы безопасности. Так что проще остановиться на парне и девчонке. Во всяком случае, звучит совсем не так абсурдно.
      Гораздо менее абсурдно, чем утверждение, что телохранительница Эка позволила поднести пистолет вплотную к своему виску. Впрочем, никто этого не утверждал. Эта мысль была похоронена следствием заживо, и в нее был надежно воткнут осиновый кол экспертизы... Или как там это у них называется?..
      Хотя...
      Стоит ему повернуть голову, как любой абсурд моментально станет реальностью.
      Джанго.
      Никита вдруг вспомнил, как Джанго укротила пса. Злобного кавказца Джека. Она укротила его легко и непринужденно, просто посмотрела в зрачки. И больше ничего не понадобилось... Пес наверняка сделал все, что хотелось бы Джанго. И человечьим голосом бы заговорил... И нет никакой гарантии, что это были единственные зрачки, в которые она смотрела.
      И откуда у нее кольцо Мариночки?
      И почему она вообще здесь?
      И почему она солгала?
      И откуда у него самого это ощущение двойного дна? А ведь он думал о ней, думал... Но думал совсем не так, как в свое время думал об Инге: тогда это была самая обыкновенная страсть, не оставлявшая места никаким сомнениям. Он принял Ингу всю и сразу, он никогда не копался в ее прошлом, в ее первом замужестве, какое это имело значение? Ведь с ним она начала свою жизнь заново. И эта жизнь была счастливой, пугающе счастливой - до самого озера, в котором утонул Никита-младший.
      Джанго... Джанго совсем другое дело.
      Джанго привлекала его. Впрочем, и Мариночка привлекала его: тогда, на кухне Kopaбeльникoffa, он почти готов был рухнуть с ней в постель, год окаянного воздержания, чего же вы хотите! Но с Мариночкой все было ясно: плотские провокации в духе стишка, зачитанного Нонной Багратионовной. С Джанго все обстояло сложнее, страстью - ни праведной и возвышенной, как с Ингой, ни неправедной и низменной, как с Мариночкой, - тут и не пахло.
      Куски головоломки, которые так необходимо сложить. Куски головоломки, те самые паззлы, которые любил Никита-младший. Куски головоломки - вот что значит Джанго. Куски ее собственного лица, которые она сама научилась складывать вот что значит Джанго.
      И откуда у нее кольцо Мариночки?
      Почему она солгала?
      Но спрашивать об этом Никита не будет, ведь он же не самоубийца, в конце-концов. Потому что если она посмотрит в самую глубину его зрачков своими песьими, золотисто-карими (ч-черт, ну почему они казались ему желтыми?!) глазами...
      Если она посмотрит - неизвестно, что случится в следующую минуту. Их и так уже набежало порядком, этих минут. Интересно, сколько они стоят возле Юрия Юрьевича Ревякина? А Джанго... Похоже, ничто человеческое ей не чуждо, и проколоться иногда может, как простые смертные.
      А она прокололась.
      Невооруженным взглядом видно, что она никогда не имела дела с кладбищами. Жизнь живых на кладбищах подчиняется своим, строго регламентированным законам. Ты должен ходить за своими усопшими как за маленькими детьми, ты должен прибирать могилы, как прибирают комнаты к праздникам, и эта будничность роднит мертвых и живых. И делает смерть не страшной. И - домашней. Не примиряет, но делает домашней.
      А Джанго даже не подумала взять веник и совок (Никита знал, где Ревякин-отец прячет и веник и совок - в маленьком ящике, встроенном в скамейку возле стола). Она не подумала сделать того, что обычно делают вдовы. Она просто стояла и смотрела вдаль и думала о чем-то своем. И цепочку с кольцом она сунула обратно за ворот. Сразу же, еще до того, как завязала шнурок. И даже искоса посмотрела на Никиту: заметил или нет? А может, в этом взгляде был совсем иной смысл?..
      - Пойдемте? - сказала наконец она. Видимо, посчитав, что лимит годичной скорби исчерпан.
      - Да... Если хотите, я могу проводить вас...
      - Вы уже проводили.
      - Нет... Я, наверное, неправильно выразился... Я могу вас добросить домой. Как в прошлый раз. Мне будет приятно...
      Не совсем так, Никита, не совсем так. Словом "приятно" не исчерпывается твой интерес к Джанго. Мариночкино кольцо - вот что тебя заинтриговало, потного сынка Синей Бороды... Хотя... Неизвестно, может быть, Мариночка сама отдала кольцо Джанго. Но тогда выходит, что они знакомы... А Джанго сказала, что нет.
      И здесь солгала.
      Кольцо-дешевку тебе за это, Джанго!..
      Он не удержался и хмыкнул.
      Тоже мне, подарок! Такой-то и преподнести стыдно. А вот, пожалуйста... Сначала одна таскала его на пальце, не снимая; теперь - другая. На груди.
      - ...Если вы не возражаете, конечно.
      - Вы больше не работаете личным шофером Корабельникова? - поинтересовалась Джанго. - Думаю, вы нужны ему больше.
      Все эти дни - до самых похорон Мариночки - Никита почти не виделся с Корабельникоffым. Так что хозяйский "мерседес" скучал на стоянке, а сам он всерьез подумывал о том, что пришла пора увольняться. Надежда на дружеские отношения с хозяином угасала с каждым днем. Теперь она была совсем призрачной, гораздо более призрачной, чем даже в то время, когда появилась Мариночка. А ее уход изменил Корабельникоffа навсегда. Так же, как уход Никиты-младшего изменил самого Никиту. И еще неизвестно, каким будет новый Корабельникоff. И будет ли он, как и прежде, нуждаться в Никитиных услугах...
      - У меня что-то вроде отпуска... Хозяин пока не пользуется машиной...
      Все последние дни Kopaбeльникoff ездил с Джаффаровым, но чаще - сам; он как будто забыл о существовании Никиты. Только однажды он позвонил на Никитин сотовый - с одним-единственным глухим "Приезжай"... Это было его первое "Приезжай", за ним, чуть позже, последуют другие. И водка в опустевшем особняке, за которой они не скажут друг другу ни слова... Похоже, Никита оказался нужен Kopaбeльникoffy именно для молчания. Ни для чего другого.
      - Не пользуется?
      - Не пользуется. Но у меня "девятка"... Так что... Я готов.
      - Хорошо... Ведь все равно не отвяжетесь... - Только знаете что? Мне нужно заехать в одно место. Позволите вас поэксплуатировать? Раз вы на колесах...
      - Конечно...
      От близости Джанго у Никиты совсем вылетело из головы, что он пообещал Нонне Багратионовне отвезти ее домой. Да уж какая тут к черту Нонна Багратионовна! Даже со знанием дела подретушированная, даже облагороженная французской любовью Гийома Нормандского и его подмастерья Филиппа Танского, она не идет ни в какое сравнение с дерзкой, затянутой во все черное лгуньей-девчонкой по имени Джанго...
      * * *
      ..."Одно место" оказалось каким-то оптовым складом в подбрюшье примыкающей к железной дороге улицы Днепропетровской. Теперь, когда Никита был ангажирован Джанго, беседа в салоне машины протекала куда живее, чем на кладбище. Они покинули Ново-Волковское окольными путями, оба, не сговариваясь, благополучно избежали аллеи, которая вела к Мариночке. Это получилось спонтанно, но имело вполне конкретное объяснение, во всяком случае - для Никиты. Ему подленько не хотелось дефилировать с девицей мимо вселенских скорбей пивоваренной компании. Корабельникоff, конечно, это вряд ли заметит.
      А вот Нонна Багратионовна - непременно.
      Что же касается Джанго... Ей было все равно, если исходить из ее слов. Посочувствовала, не более. И Никита так и решил про себя: исходить из ее слов, во всяком случае - пока.
      Пока Мариночкино кольцо надежно спрятано под футболкой.
      - Вы любили своего мужа? - спросил Никита у Джанго, сворачивая на Днепропетровскую.
      - Что? - Черт, она оказалась не готовой к этому вопросу. - Любила, наверное...
      - Чем он занимался?
      Гарвардско-бандюхайская физиономия Юрия Юрьевича может ввести в заблуждение кого угодно, гарвардско-бандюхайская физиономия многовариантна. Интересно, на каком варианте остановится Джанго?
      Джанго остановилась на самом щадящем. Но достаточно неожиданном. К которому ее толкал совсем не бедный памятник. И вполне пристойный. Сдержанный, но со вкусом.
      - Он... э-э... Скажем так: в шоу-бизнесе...
      - Шоу-бизнес?
      - Громко сказано, конечно. Он был звукооператором. Работал с несколькими известными группами.
      - Извините... Что бережу старые раны...
      - Ничего. Они уже затянулись...
      - Что с ним произошло?
      - Погиб в автокатастрофе.
      Не очень оригинально, но сойдет. Странно только, что Джанго по-прежнему не спрашивает о Мариночке. Повод-то вполне подходящий. Никита все еще ждал, что она спросит. Ждал до дверей оптового склада на Днепропетровской. Но она так и не спросила. Она и здесь старательно обошла тему стороной: как аллею, которая вела теперь к покойной жене Корабельникова.
      - Я быстро. Много времени это не займет, - сказала Джанго, выходя из машины. И направилась к внушительных размеров ангару.
      Как и в тот, самый первый раз в Коломягах, Никита проследил за ее спиной. Теперь она уже не казалась ему такой прямой и независимой. Странно, и здесь спина Джанго повторила судьбу спины сломленного горем Корабельникоffа.
      Она и вправду появилась достаточно быстро. Выскочила из-за двери и помахала Никите рукой:
      - Вы поможете мне, Никита?..
      ...Ангар оказался гигантских размеров морозильной камерой. Вернее, целым кварталом морозильных камер, жмущихся друг к другу. Джанго и Никита стояли почти у самого входа, к которому примыкало что-то вроде стеклянной будочки или конторки. Для того, чтобы попасть в нее, необходимо было подняться на несколько ступенек вверх. Очевидно, этот путь девушка проделала чуть раньше и теперь ждала результатов.
      Результат появился спустя несколько минут: из холодной глубины ангара показались двое унылого вида мужиков в ватниках и одинаковых вязаных шапочках, прозванных в народе "пидорками". Мужики толкали перед собой тележку, на которой стояли несколько ящиков. Мужики лихо подкатили тележку к Джанго, и один из них (тот, что был повыше, с белыми щеками, похожими на брюхо замороженного хека), протянул Джанго какие-то бумажки.
      - Здесь сто пятьдесят килограммов. Распишись. Джанго, подув на руки, быстро поставила такую же быструю подпись.
      - Когда тебя ждать-то?