– Шлюха со знанием приемов эротического массажа?

– Именно. – Бэби откинулась на стуле, с шиком затянулась и выпустила сразу три кольца.

– А вы и в Париже наследили?

– J'ai passe une tres bonne soiree, – на вполне сносном французском произнесла она.

«Было очень мило». Паршивка!..

Sans aucun doute1. – Мой французский был не в пример лучше французского бэби. Мой французский был безупречен.

– Ой! – Бэби дернула серьгу в ухе.

– Ай! – Я почти зеркально повторила ее движение, с той лишь разницей, что в ухе у меня скромно приютился бриллиант по цене в полторы тысячи долларов.

– Потрясающе. – Бэби в очередной раз ослепила меня ямочками на щеках. – Вы тонкая штучка.

– Девушка на миллион баксов.

– Именно.

Бэби не покоробили ни «девушка», ни «миллион». У меня нет шансов. Никаких.

– И вы здесь одна?

– Одна!

– Почему? – Простота вопросов бэби граничила с откровенным бесстыдством.

– А почему я должна быть не одна?

– Такие места не рассчитаны на одиночество. Разве что вы решили оторваться. Подснять себе кого-нибудь.

– Я похожа на человека, который нуждается в том, чтобы кого-то подснять?

Бэби принялась изучать меня: пытливо, сосредоточенно, закусив от напряжения нижнюю губу. С таким выражением лица изучают старинные манускрипты, годовые кольца на деревьях, анатомическое строение морского конька.

– Нет, пожалуй, нет. Вы похожи на человека, который нуждается в том, чтобы кого-то любить. Без памяти.

Разбитая музыкальная шкатулка в моей груди издала прощальный звон: последняя пружина ее механизма лопнула.

– Я и любила… И люблю. Без памяти. Только это ему больше не нужно. Он встретил другую.

– Ну и мудак! – Бэби так грохнула кулаком по столу, что рюмка с недопитой водкой подпрыгнула и опрокинулась.

– Я тоже так думала…

– А теперь?

– Теперь нет. Он просто встретил другую. Полюбил заново. А новая любовь никогда не платит по старым векселям.

Стоило мне только сказать это… Стоило мне только произнести, как случилось уж совершенно невероятное: бэби перегнулась через столик и поцеловала меня в щеку.

– Если я скажу тебе «забей», – она перешла на «ты» совершенно естественно, – ты все равно меня не услышишь. Так?

– Да.

– Значит, должен быть еще какой-нибудь выход.

– Какой?

– Анаша! – Бэби снова качнулась на стуле и рассмеялась беззаботным бесстрашным смехом. – Я привезла с собой шикарную таджикскую дурь. Айда ко мне в номер курить!..

…Ее номер был полностью идентичен моему. Стой лишь разницей, что в окне не было никакой сосны. Одни лишь горы. На полу перед дверью валялся потертый кожаный рюкзак (бэби даже не удосужилась распаковать вещи), а на столе стоял ноутбук. Старенький ноутбук, напомнивший мне мой собственный – пятилетней, а то и семилетней давности. «Compaq» или что-то вроде того.

– Садись, ложись, делай что хочешь, – жестом гостеприимной хозяйки бэби развела руками.

Я нацелилась было на кровать, но неожиданно меня обдала арктическим холодом мысль: пройдет каких-нибудь вшивых три дня, приедет Влад и они начнут заниматься любовью. На этой самой кровати. И Влад будет запускать руки под майку бэби, и расстегивать пуговицы на ее мешковатых джинсах, и касаться ртом ее татуировок, и трогать языком крест в ее ухе, и покусывать зубами ее торчащие победительные соски, и… и… Подойти ближе к сплетенным телам Влада и бэби я не решилась. И как подкошенная рухнула на пол у кровати.

Бэби посмотрела на меня с одобрением.

– Вот и я обожаю сидеть на полу… Сейчас забьем косячок, и нам захорошеет.

Она устроилась неподалеку от меня, вытащила из внешнего кармана рюкзака пачку «Беломора», а из внутреннего пакет с анашой и с поразительной ловкостью забила косяк, послюнив напоследок его кончик.

– Не много у тебя вещей, – заметила я.

– Я просто мобильный человек. К тому же вещи меня утомляют. У меня с ними сложные отношения. И вообще… Если честно, я бы хотела родиться во Французской Полинезии и всю жизнь проходить голой.

– Завидная мечта. И легко выполнимая. – Ревность снова полоснула ножом мне по глазам. – С такой-то фигурой.

– Ну, тебе тоже грех жаловаться. – «Беломорина» вспыхнула красным огоньком и затрещала: это бэби сделала первую затяжку. – Ты, кстати, откуда?

– Я? Из Питера.

– Круто! Бывает же такое!.. Я тоже из Питера. Нет, ну надо же! Земеля земелю всегда поддержит, а? Права я?

– В каком смысле поддержит?

– Ну… Вот ты на лыжах катаешься?

– Катаюсь.

– А я нет.

– Правда, что ли? – изумилась я.

– Истинная. – Для убедительности бэби прикусила ноготь большого пальца. – Я на них даже не стою. Научишь меня?

– Не знаю… Лучше бы тебе обратиться к инструкторам. Их здесь как грязи.

– Держи! – «Беломорина» перекочевала в мои руки. – Я не хочу, чтобы инструкторы. Я хочу, чтобы ты. Не переживай, я способная. С парашютом уже прыгала, с аквалангом спускалась, теперь остались горные лыжи.

– Ну, много чего осталось… Гонки на собачьих упряжках, например. Полет на воздушном шаре… Вокруг света за восемьдесят дней.

– Все впереди.

Бэби придвинулась ко мне близко, слишком близко. Ее глаза плыли надо мной грозовым облаком, ее губы покачивались надо мной, как лодки, ее подбородок опрокинулся, как чаша, полная молока.

– Все впереди, слышишь? У нас вся жизнь впереди. Целая огромная жизнь.

…Я проснулась от глухого стука в окно.

Стекло было залеплено точками снега, и пока я соображала, что бы это могло быть, в него ударил очередной снежок. После чего последовал пронзительный короткий свист.

Бэби.

Бэби сидела на сосне прямо напротив окна моего номера, оседлав толстую ветку. Высота была приличная, сосновый ствол – абсолютно гладким, как ей удалось забраться сюда, оставалось загадкой. Она могла бы постучать в двери номера, но предпочла разбудить меня таким экстравагантным способом. Она была бэби, и это все объясняло.

– Сума сошла! – крикнула я, открывая окно. – Зачем ты залезла туда, сумасшедшая?

– Чтобы сказать, что день сегодня будет офигительным! И еще, что ты обещала научить меня кататься на лыжах.

– Разве?

– Стопудово. Жду тебя в холле через двадцать минут.

– Через сорок.

– Через полчаса, – отрезала бэби и, совершив головокружительный кульбит, спрыгнула на землю.

Я даже не успела испугаться за нее.

Пока я мылась в душе, натиралась кремом от солнца и натягивала на себя комбинезон, меня не оставляли мысли о прошедшей ночи.

Ночи с бэби.

Я провела ночь с девушкой, которая отбила у меня Влада, и теперь могла с уверенностью сказать: такой ночи у меня еще не было. Никогда в жизни.

И анаша здесь ни при чем.

Рот у бэби не закрывался, но это не напрягало меня. Погружение в ее двадцатилетний мир прошло легко и безболезненно, – и он оказался фантастическим, похожим на латиноамериканский роман, китайскую притчу и триллер одновременно. Бэби жонглировала самыми разными городами (Нью-Йорк, Лондон и Барселона в их число не попали, за что я была несказанно благодарна ей), вытаскивала из заднего кармана джинсов самые удивительные пейзажи, вынимала из-за щеки самые потрясающие человеческие типы. Ее Амстердам был совсем не похож на мой собственный Амстердам, то же случилось и с Парижем, и с Салониками, мы пили разную на вкус граппу и ракию, в моих венецианских каналах не было ничего, кроме тины и отходов, в ее же – цвели папоротники и плыли завернутые в папиросную бумагу локоны влюбленных. От бэби я впервые услышала о кошках с девятью хвостами и о гангстерах, которые играют в го. Я была почти уверена, что большинство рассказов бэби – плод ее фантазии, не больше. Но плод этот был прекрасен, он благоухал.

– Слушай, тебе нужно книги писать, – сказала наконец я, полностью обессиленная ее историями.

– Уже.

– Что уже?

– Уже пишу. – Бэби кивнула в сторону ноутбука. – Она там.

– Книга?

– Роман.

– Дашь почитать?

– Дам. Когда-нибудь.

– О'кей. – «О'кей» – неужели мои губы произнесли это?

Я почти не помнила, как вернулась к себе, а вернувшись, упала на колени посередине номера и разрыдалась. Боль, на время отступившая, ударила по мне с новой силой. У меня нет никаких шансов. Никаких. Влад больше никогда не будет со мной. От таких, как бэби, не уходят. За такими, как бэби, следуют всю жизнь. Непонятно только, что она нашла во Владе. Конечно, бэби бросит его, не пройдет и трех месяцев. Но вернется ли он ко мне? А если и вернется, то все равно будет искать ее в каждом дне. Чтобы ловить с ней рыбу, болтать ногами в прохладной воде, есть виноград, пить текилу, глазеть на прохожих, мокнуть под дождем, стрелять сигареты, кататься на колесе обозрения, читать правила поведения пассажиров в метро, стричься, пускать мыльные пузыри, собирать марки, кормить пингвинов пломбиром. И мечтать быть с ней, пока смерть не разлучит души.

Бэби ждала меня в холле, сидя в кресле со сложенными по-турецки ногами. Тут же крутилось несколько молодых людей, которые сразу отпали, как только она помахала мне рукой.

– Потрясно выглядишь, – сказала бэби. – А прикид у тебя просто чумовой. Костюмчик на все сто.

– Обыкновенный костюмчик.

– Да ладно тебе… ну что, двинули?

– План такой, – я подтянула молнию на плохоньком комбинезоне бэби, – сначала мы подберем тебе лыжи.

– А потом ты научишь меня кататься?

– Если ты будешь хорошо себя вести.

– Я буду хорошо себя вести. Я буду паинькой. Обещаю.

…Она оказалась потрясающей ученицей. Я предполагала что-то подобное, недействительность превзошла все мои ожидания. А может, все дело было в бесстрашии бэби? Она бесстрашно смеялась, запрокинув голову, бесстрашно рассказывала о гангстерах, играющих в го, и вот теперь бесстрашно соскользнула с пологого склона для приготовишек. Трудно было поверить в то, что бэби делает это в первый раз.

– Корпус вперед! – крикнула я ей.

– Я помню, помню!..

После нескольких десятков удачных спусков бэби подъехала ко мне: глаза ее нестерпимо сверкали, рот то и дело растягивался в блаженной улыбке, а на щеках играл румянец.

– Ну как? – спросила она.

– Неплохо, совсем неплохо. Тебе нравится?

– Я просто в ауте. Даст ист фантастише!

– Даст ист абер прима! – расхохоталась я.

– Ты и немецкий знаешь?

– Этвас. Немного.

– Слушай… А может, мы поищем какое-нибудь другое место? – Бэби оперлась на палки и умоляюще посмотрела на меня.

– А это тебе чем не нравится?

– Народу много. Флажков. Детей каких-то дурацких…

– Ты сама ребенок. Дурацкий, – мне внезапно захотелось погладить бэби по голове.

– Давай двинем туда, где посерьезнее, а?

– Не стоит. Пока не стоит. Не думай, что все будет так легко и просто. Кое-какие навыки должны закрепиться до автоматизма, к тому же повороты у тебя хромают.

– Здесь они не закрепятся. – Бэби снова потеребила крест у себя в ухе. – Здесь мне уже скучно. Так я могла бы и где-нибудь в Парголово покататься.

– Не говори глупостей, – тоном учительницы младших классов изрекла я.

– Ну, пожалуйста…

– Не канючь. И марш наверх!..

В конце дня я сдалась, и мы отправились на трассу для мастеров. Я хорошо знала ее по своему прошлому приезду, бэби же видела ее в первый раз. Для начала я устроила пару показательных спусков, потом наступила ее очередь.

– Все помнишь? – Я нагнулась и проверила крепления.

– Все. Группироваться, не выбрасывать палки… Да все будет в порядке. Не переживай.

Губы бэби были плотно сжаты, а в глазах появился сосредоточенный потусторонний блеск, свойственный лишь лыжным экстремалам.

– Тогда с Богом. Давай!..

Бэби родилась горнолыжницей. Впрочем, с тем же успехом она могла родиться парашютисткой, альпинисткой, байкером, ловцом жемчуга. Она родилась бэби, и это все объясняло.

Это объясняло ее полет, маленький ангел был создан для снегов, ущелий, почти вертикальных, отвесных склонов. Я даже залюбовалась ею. Влад никогда ко мне не вернется. Никогда. Ни-ко-гда. Оттолкнувшись палками, я следом за ангелом сорвалась вниз.

– Черт возьми, – сказала она, когда я остановилась, обдав ее ледяными брызгами с ног до головы. – Ты чертовски хорошо смотришься. Ты вообще чертовски хороша.

– Ты тоже.

– Как насчет вечера?

– Опять анаша?

– Ну почему… Сначала водка в «Х-files», а анаша потом. Заметано?

– Заметано. – Я дернула бэби за буддистскую концептуальную косичку.

– А есть здесь еще что-нибудь?

– В каком смысле?

– Ну какие-нибудь другие места… Где нет людей.

– В каком смысле?

– Где можно еще покататься. И чтобы никого не было…

– Горы большие. – Я неопределенно пожала плечами. – Наверное, кое-что и может отыскаться.

– А давай поищем! Нет, правда! Разве тебе не хочется, чтобы не стояло глупых вешек и чтобы никто не путался под ногами? Чтобы только ты и снег.

– Хочется, – я прикрыла глаза, – хочется.

…Вечер и ночь с бэби оказались такими же феерическими, как и предыдущие, а раннее утро в одиночестве – таким же кошмарным. Вечер и ночь были посвящены ее многочисленным друзьям, кого только не прибивало к лазурному берегу маленькой чертовки! Индейцы чероки, эмигрировавшие в Трансильванию, тибетские монахи, один философ-структуралист и два гомосексуалиста, группа стеклодувов из города Гусь-Хрустальный, морячок, с которым бэби целовалась в тамбуре скорого поезда «Адлер– Питер», шпагоглотательница, крупный европейский писатель («он меня облапал на одном банкете, только т-сс!»),диджеи и виджеи, французский шансонье средней руки, и только о Владе…

Бэби почти не говорила о Владе.

От нее я узнала о том, что члены индусов пахнут имбирем, а члены арабов – рахат-лукумом, и о том, что один ее парень жить не мог без насадок и колечек («ты не представляешь, как было больно, когда он в меня входил со всеми этими причиндалами!»), Влад же оставался за кадром.

Странно.

– А что твой нынешний парень? Влад, кажется…

– А что Влад? – Бэби, похоже, была недовольна вопросом.

– Ты с ним… счастлива? Ты его любишь?

Люблю, наверное… – Она задумалась. – Да какое это имеет значение? Он веселый, прикольный, и вообще… красавчик. Не такой, конечно, как тот морячок, с которым мы целовались в тамбуре, но все равно…

Она не любила его. Она совсем его не любила.

Это открытие потрясло меня.

С ним я ушла к себе в номер, где меня ожидала притаившаяся во всех углах боль: теперь она выползла наружу, покинула мое тело, но легче мне не стало, скорее наоборот. Просто жить с болью оказалось не так ужасно, как постоянно ждать, когда же она накинется на тебя из-за угла. Да черт с ней, с болью! – бэби не любила Влада. А я любила его, я жить без него не могла, полный тупик. И у меня не осталось ни времени, ни сил, ни желания, чтобы попытаться выбраться из него. Теперь, когда я познакомилась с бэби, идея с пистолетом выглядела дурацкой, смехотворной, лишенной смысла. А я еще втянула в нее Жегалыча, взрослого и серьезного человека. Я и сама была взрослым и серьезным человеком, владелицей журнала и модельного агентства, о-о, да засунь ты это себе в жопу, твою мать!.. Я медленно сходила с ума. Свернувшись клубком на кровати, я сходила с ума. И мне ничего не оставалось, кроме как ждать, когда забрезжит утро и наступит новый день, в котором будет бэби, которая не любит Влада, которого я люблю я.

Но утро все не наступало и не наступало, а когда наступило, то застало меня далеко от турбазы. В полной экипировке.

…Я хорошо помнила этот склон. Для того чтобы до него добраться, мне потребовался почти час. Три года назад на ближних подступах к нему стояла табличка: «ОПАСНО! СПУСК ЗАПРЕЩЕН!», стояла она и сейчас. А может, это была другая табличка, но слова остались теми же. Я с трудом вытащила табличку из снега и бросила к двум соснам, растущим поодаль. Четверть дела была сделана, теперь оставалось исследовать склон.

Это был хитрый, вероломный склон, заканчивавшийся глубоким ущельем. Сверху ущелье не просматривалось вовсе: передо мной лежала ослепительно белая снежная целина,

«Пусть будет как будет», – сказала я себе. Пробьемся касками, как говорит Шамарина.

Лучшим выходом для меня было свалиться в пропасть. Но я не свалилась (сказалось-таки славное горнолыжное прошлое), а, сделав крутой вираж, замерла метрах в пяти от обрыва. Теперь ущелье, заваленное камнями и обломками скал, было видно как на ладони. От его близости у меня закружилась голова и перехватило дыхание, к горлу подступила тошнота, но тут же прошла.

Вот так. Хорошо. Теперь можно возвращаться.

…Я долго стучалась в двери ее номера, прежде чем она открыла.

– Дрыхнешь? – весело спросила я.

Даже чересчур весело. С тех пор как я вернулась на базу, меня не покидало это взвинченное, граничащее с истерией веселье.

– А который час? – Бэби потянулась и тут же виновато захлопала ресницами.

– Одиннадцать.

– Я проспала, что ли? Знаешь, со мной такое иногда бывает… Могу не спать сутками, а потом хлоп – и вырубилась.

Сонная бэби была очаровательна: всклокоченные волосы, слегка припухшие веки, беззащитный рот и полоска от подушки на щеке. От сонной бэби пахло молоком и гречишным медом.

И совсем не пахло «Ангелом».

– Пока ты дрыхла, я нашла потрясающее место.

– Какое место?

– Да проснись же ты, ребенок! Место, где мы сегодня можем покататься. Ни одной физиономии, шикарный снег, тебе понравится.

– Я сейчас, – загорелась бэби. – Три минуты, и я буду готова.

– Можешь не спешить. Умойся хотя бы!

– Умываться буду вечером.

Бэби сбросила халат на пол (в этом жесте не было ничего вызывающего, ничего показного, ей и вправду не мешало бы родиться во Французской Полинезии), переступила через него и направилась в ванную. От ее матового, совершенного двадцатилетнего тела исходило странное сияние, бедный Влад, бедная я, бедные мы оба.

– Что там у нас с погодой? – крикнула бэби из ванной.

– Отличный день. Природа шепчет: займи, но выпей!

– Класс! Просто класс!..

В три минуты она не уложилась.

– Слушай, ключ от номера куда-то запропастился. – Бэби зачем-то попинала рюкзак и заглянула под кровать. – Никак не могу его найти.

– Да боге ним, с ключом. Разберемся, когда вернешься. А сейчас просто захлопни дверь. Теряем время, малыш!..

Весь тот час, что мы добирались до склона с ущельем, я думала только об одном: пусть хоть что-то остановит нас. Пусть мы встретим какого-нибудь инструктора или спасателя, и они завернут нас на полдороге. Пусть гребаная табличка опять окажется установленной, пусть случится чудо.

Остановиться сама я была уже не в состоянии.

Чуда не случилось, и вот уже несколько минут бэби в полном молчании изучала пейзаж.

– Ну как? – спросила я.

– Долбануться можно! У тебя просто нюх на красоты!

– Рада, что тебе понравилось. Предложение такое: сначала съеду я, еще раз опробую трассу, а ты уже потом, за мной. Идет?

– Идет. – Она пристально посмотрела на меня. – А ведь сегодня Рождество, правда?

– Все может быть.

– А давай встречать Рождество!

– Прямо сейчас?

– Нет, почему… Придем сюда ночью, а в двенадцать откроем шампанское.

– И покурим анашу?

– Если ты захочешь. Все будет так, как ты захочешь. Вообще, мне здесь очень хорошо.

– Мне тоже. – Бедный Влад, бедная я, бедные мы оба. – Ладно, я поехала. До встречи внизу, ребенок.

– Эй… – бэби окликнула меня в тот самый момент, когда я уже готова была оттолкнуться палками, – эй, послушай… Я… Я ведь сказала тебе не всю правду о себе!

– Я тоже. Я тоже сказала о себе не всю правду!..

На этот раз я остановилась гораздо ближе к обрыву,

чем в предыдущий. Всего-то метра два, не больше. Я еще могла все отменить, достаточно было помахать перед собой скрещенными руками или подать бэби какой-нибудь другой знак. Зачем я делаю это?., ведь бэби не виновата, что Влад полюбил ее и бросил меня, а он не мог не полюбить ее, все любят бэби, все без ума от бэби, чертова боль в виске, все хотят находиться в обществе бэби, а смогла бы я долго находиться в обществе фриков, трансвеститов и порноактрис?.. Эрик в нем как рыба в воде, а я бы удавилась, глупо было оставлять журнал на Тимура, следующий номер выйдет провальным, как пить дать, мертвечина, туфта, срань господня, неужели и вправду Амстердам похож на шлюху? Влад, Влад, что же ты со мной сделал, Влад?..

Все кончено. Все. Все.

Я махнула бэби рукой.

И время остановилось. Прошла целая вечность, прежде чем она преодолела треть склона, еще спустя вечность – достигла середины, солнце несколько раз уходило и возвращалось на небосклон, начался и закончился парад планет, постарели и умерли сосны, а она все летела и летела, едва касаясь снега, обдавая звезды и туманности серебристыми ледяными брызгами. Меня вдруг пронзила безумная мысль: а что, если она и вправду взлетит? Ей подчиняется все, так почему не подчиниться силе тяготения?

Она и взлетела, но лишь на секунду, ничего общего не имеющую с вечностью. И камнем рухнула вниз, в ущелье.

Все кончено. Все. Все.

Бай-бай, бэби.

…Вот уже несколько часов я сидела с ее ноутбуком, глядя перед собой невидящими глазами. Достать его не составило особого труда, ведь ключ от номера бэби забрала я. Войти и выйти, взять компьютер со стола, ничего сложного. Выходя, я задела ее рюкзак, споткнулась и едва не упала, бэби, бэби, когда же ты научишься аккуратности?..

Никогда. Ни-ко-гда.

Только бы на компьютере не стоял пароль!

Никакого пароля у бэби не было. А после заставки «Windows» появилась картинка на рабочем столе: бело-рыжий щенок в колпаке с бубенчиками. Я сжала ладонями виски: сентиментальный убийца, вот кто я такая. Вместе с гибелью бэби исчезла и боль, и ничего не появилось взамен. Теперь я была абсолютно, тотально мертва.

Несколько простеньких программ и два вордовских документа. Один – с лаконично-безликим названием «роман», другой – чуть позатейливее: «Дневник Шурика». То, что я роюсь в чужих вещах, не смущало меня: после произошедшего меня уже ничто не может смутить. Я подвела стрелку к роману и два раза кликнула на ярлык.

Бэби была потрясающе, чертовски талантлива – я поняла это сразу, бегло просмотрев две первые страницы. Потом настал черед третьей, четвертой, пятой. Полуночные рассказы бэби – вот из чего состоял роман, похожий на путешествие, из которого никто не возвращается; некоторые из них я узнавала сразу, некоторые – еще неизвестные мне – заставляли сжиматься сердце, они были плотными, плотскими, живыми. Такими же, какой я знала бэби. И такими, какой я не знала ее, не успела узнать, – нежными, трепетными, полными рассеянной грусти. Но не прочитав и трети, я закрыла документ. Я бы и не смогла прочесть его весь, когда-нибудь потом, но не сейчас, о'кей?..

Последняя запись в «Дневнике Шурика», если судить по дате (а бэби аккуратно проставляла даты), относилась к сегодняшней ночи.

«…Она похожа на тот камешек, который я нашла в Бухаре и который иногда люблю засовывать в рот – тот, на котором отпечаталась стрекоза. Сардик сказал мне, что это никакая не стрекоза, что это какое-то другое насекомое, но это точно стрекоза. Она похожа на тот камешек. Человек, который любил ее, ушел, а след от него остался. Навсегда.

…Сегодня она учила меня кататься на лыжах. Потрясающее ощущение полета, я прожила на свете двадцать никчемных лет и даже не знала, что можно испытывать что-то подобное… Когда я смотрю, просто смотрю на нее, у меня тоже возникает ощущение полета…»

Читать это было невыносимо, и я поднялась вверх по документу.

«…Мы с Никитой распили в подворотне бутылку коньяка, которую он привез из Марселя. Конечно, можно было завалиться к нему или поехать ко мне, но распить шикарный коньяк в зассанной питерской подворотне – разве это не кайф? Разве это не мечта кирасира? Никита наплел, что какая-то француженка обучила его технике настоящего французского поцелуя, какая лажа! Точно так же я целовалась в десять лет с Федькой из Сестрорецка. Никиту – в отстой! Пусть сидит в своем Купчино и изучает жизнь и творчество Ларисы Рубальской. Ха-ха!»

«…Сардик говорит, что я люблю все придумывать и всех мистифицировать. И что это доведет меня до цугундера. Дурачок! Это доведет меня до Нобелевской премии по литературе. О как! Сказала как отрезала!..»

«…Я наконец-то проехалась на «Харлее»! О-о! Просто праздник какой-то, День противовоздушных войск и артиллерии. Будни: пришлось переспать с другом владельца «Харлея». Лучше бы я переспала с самим владельцем, но он голубой…»

Никаких упоминаний о Владе, никаких.

Ни на что не надеясь, я набрала имя Влада в «правке».

«Владеть», «завладели», «владельца», «Владивосток», «Владикавказ», «Владимир Владимирович», ага, вот оно!..

«…Приехала злобная Маруська и заставила меня плясать танец белочек. Она, видите ли, поссорилась со своим драгоценным Владом. Журналюгой из какого-то сортирного боевого листка. Я его видела пару раз, что-то среднее между Томом Крузом и опоссумом. Маруська говорит, что у них страстный роман (как можно трахаться с опоссумом, а тем более с Томом Крузом?) и вообще все идет к свадьбе, но сегодня журналюга подложил ей свинью. Они должны были ехать в горы, но в самый последний момент журналюга устроил себе командировку (и не в какой-нибудь Торжок, а в Амстердам!) и оставил Маруську с путевками на руках: ты, мол, езжай сама, а я подъеду. Юморист! Маруська рвет и мечет, порывалась порвать и путевки, но я ее отговорила. Теперь ни в какие горы она не едет, в гробу она видела эти горы, будет сидеть и ждать своего журналюгу в Питере, чтобы выцарапать ему глаза. Зато в горы теперь еду я, йоу!!! И прямо на Рождество!!! Маруська отдала мне одну путевку, добрая женщина. И духи в придачу, их ей тоже журналюга подарил. Двойного счастья, как и двойного виски, много не бывает!.. Но пасаран, товарищи, тамбуля нэжэ!!! (Сальваторе Адамо. Цитата)…»

Я ведь сказала тебе не всю правду о себе.

Господи, бэби… Это была не ты… Не ты… Но зачем? Зачем?

«Селина и Жюли совсем заврались».

Селина и Жюли. Совсем заврались. Совсем.

…Я мертва. Абсолютно. Тотально. Я мертвее, чем бэби.

Хотя домой я лечу обычным рейсом, грузового самолета мне не понадобилось. Теперь мне мало что понадобится. Я знаю это точно. Разве что ноутбук бэби.

Ноутбук бэби – единственное, что у меня есть.

Дома меня встречает Влад. Что-то среднее между Томом Крузом и опоссумом. Он никуда не уехал. Впрочем, мне все равно, уехал он или нет.

– Ты начала курить? – спрашивает Влад.

Я не совсем понимаю его вопрос. Я бросаю на стол две пачки «Мальборо».

– Ты начала курить?

– Да. Я начала курить.

– Как твои съемки? Господи, о чем он?..

– Какие съемки?

– У тебя же должны были быть съемки в Москве. Как они?

– А-а… Отлично. А ты не уехал в свой Выдропужск?

– Мне нужно поговорить с тобой, детка. Серьезно.

Господи, о чем он?..

– Я наврал тебе про Выдропужск. Я должен был лететь совсем в другое место. И с другим человеком. Не важно… Знаешь, просто замечательно, что ты отправила меня в Амстердам. Просто замечательно. Мне нужно было уехать. Чтобы понять, как сильно я тебя люблю.

Господи, о чем он?..

– Просто временное помутнение. Знаешь, у мужиков это иногда бывает. Игра гормонов и все такое. Да фигня все это… Ты переживала, я видел… Ты ведь простишь меня? Мне нужна только ты… Только ты…

Я мертва. Абсолютно. Тотально. Я мертвее, чем бэби.

Даже пистолет, приставленный к виску, не сделал бы меня более мертвой. Тем более что его пришлось оставить. В бардачке джипа. С огнестрельным оружием в самолет не пускают. Наверное, в этом есть свой резон.

Когда-то в прошлой жизни у меня был леденец во рту. Теперь от леденца и следа не осталось. Возможно, со временем там появится камешек с отпечатком стрекозы.

Как ты думаешь, бэби?..