- Куда? Зачем?
      - Нужного человека догонять, - пояснил Савчук, роясь в своих вещах.
      - Обиднее всего, - прибавил я сердито, - что человек этот рядом полтора часа сидел. Вот тогда бы его за рукав ухватить!..
      Жора, кажется, так и не понял ничего. Мы, впрочем, поужинали (очень вредно отправляться в путь с пустым желудком, сильнее донимает холод), но ели наспех - у крыльца уже раздавались голоса и поскрипывал снег под полозьями санок.
      Мороз был изрядный, градусов тридцать. Звезды сияли в черном небе, высокие, яркие, - верный признак, что до оттепели еще далеко.
      Под высокими, удивленно глазевшими на нас северными звездами мы помчались на оленях в тундру - вдогонку за сказкой!..
      7. ОЧЕВИДЕЦ
      Нганасанский колхоз "Ленинский путь", членом которого состоял Бульчу, размещается зимой вдоль края леса, на сравнительно большом пространстве. Оленеводческие бригады укрываются за деревьями, где олени меньше страдают от жестоких ветров. Охотничьи же бригады выдвигаются в тундру поближе к пастям-ловушкам и отстоят довольно далеко друг от Друга.
      Только к утру следующего дня добрались мы до жилья Мантуганы, одного из зятьев Бульчу.
      - Здорово, Мантугана, - приветствовал хозяина Савчук, входя в задымленный, тесный чум. - Бульчу здесь?
      - Здорово! Был здесь. Утром уехал к племяннику, к Дютадэ...
      Этот диалог, с незначительными вариациями, повторялся затем в каждом следующем станке. От Дютадэ беспокойный Бульчу погнал оленей к Накоптэ, от Накоптэ к Бюгоптэ, от Бюгоптэ к Фадаптэ и еще к кому-то. Не терпелось, видно, поделиться увиденным, всем рассказать о диковинных птицах, берущих корм из рук человека, а также о корнях, из которых, оказывается, добывают вкусный белый сахар.
      К вечеру мы приблизились к стану последнего зятя Бульчу.
      Небо над нами начало темнеть, в воздухе стало еще холоднее, когда комсомолец-нганасан, сопровождавший нас, остановил упряжку и прислушался.
      - Олени бегут! - объявил он.
      Но как ни оглядывался я по сторонам, как ни напрягал зрение, не видно было ничего. Тундра по-прежнему была пустынна. Я вопросительно посмотрел на комсомольца.
      - Закрой глаза, слушай, - приказал он.
      Я повиновался. Вскоре до меня донесся далекий топот.
      - Тихо у нас, - с удовольствием пояснил комсомолец. - Слышно очень хорошо.
      К головным санкам подбежал обеспокоенный Савчук.
      - Что случилось? Почему стоим?
      - Олени где-то бегут, - ответил я. - Как далеко доходит звук! Как по воде. Ведь еще не видно ничего.
      - А сколько оленей? - спросил Савчук комсомольца.
      Я удивился:
      - Неужели и это узнает на слух?
      Комсомолец, в свою очередь, удивился.
      - А как же! - сказал он обиженно. - Я не глухой. Два оленя бегут.
      Он прислушался, подумал, добавил:
      - Это, верно, Бульчу олени. Очень шибко бегут...
      Я радостно перевел дух. Наконец-то!
      Еще несколько увалов, и вот вдали зачернело пять или шесть чумов. То была бригада Камсэ, старшего зятя Бульчу.
      Два рослых красавца оленя, запряженных в санки, стояли подле центрального чума, поводя запавшими боками. Бульчу был здесь.
      Пожилой нганасан, по-видимому его зять, откинул перед нами меховой полог-дверь и церемонно проводил внутрь жилья.
      Подле очага, щурясь от дыма, стоял мой бывший сосед по кино. Да, это был он! Морщинистое безбородое лицо его было как бы сжато в кулачок, а глаза напоминали воду, подернутую ледком. Когда он поднял их на меня, я понял, что он очень стар.
      Мы чинно уселись на шкуры вокруг очага.
      Согласно строгому местному этикету не полагается сразу говорить о деле, ради которого приехал. Савчук знал это и соответственно вел себя, сдерживая нетерпение.
      Потолковали о колхозных делах, неодобрительно отозвались о погоде, похвалили оленей Бульчу. Затем Камсэ спросил, видели ли мы в Новотундринске Кондтоэ Соймувича Турдагина? (Как вполголоса объяснили мне, это известный общественный деятель и первый нганасан-коммунист. Ни один разговор в тундре не обходится без упоминания его имени.)
      Чтобы отплатить хозяевам ответной любезностью, Савчук спросил Камсэ, как учатся его сыновья, внуки присутствующего здесь Бульчу? Старый охотник заулыбался, а Камсэ с достоинством кивнул головой. Спасибо, учатся хорошо. Сейчас они в Дудинке, но к маю возвратятся домой. Ведь в мае предстоит переход на север, к предгорьям Бырранги.
      Я не спускал глаз с Бульчу. До сих пор мы с Савчуком имели дело только как бы с косвенными уликами. Сейчас живой свидетель, очевидец сидел перед нами.
      - Очевидец! Вы понимаете, как это важно для нас - очевидец? - бормотал Савчук, наваливаясь на мое плечо.
      Я помалкивал. Очевидец! Не будет ли он путать и преувеличивать, как обычно делают все очевидцы?
      Бульчу по внешнему виду был вполне "эмансипированный" житель тундры. Он имел часы, которые время от времени вынимал из-за пазухи и с глубокомысленным видом подносил к уху. При этом старый охотник многозначительно щелкал крышкой.
      Я подумал вначале, что часы испортились. Но выяснилось, что Бульчу просто желает обратить наше внимание на буквы на крышке. Замысловатыми выкрутасами было изображено: "Лучшему охотнику, перевыполнившему план 1928-1929 гг., тов. Бульчу Нерхову".
      Вначале Бульчу вел себя с нами сдержанно. Лишь когда кто-либо из домашних спрашивал о виденном в кино, он оживлялся. Совершенно младенческая улыбка открывала тогда его голые десны. Видимо, находился еще под обаянием волшебных образов "снов", промелькнувших на стене.
      Тем временем хозяйка, старшая дочь Бульчу, с приличной случаю торжественностью собирала ужин.
      Было время, когда голодовки в тундре считались обычным бытовым явлением, особенно весной. По свидетельству дореволюционных исследователей, от голода вымирали целые стойбища.
      Теперь это ушло в область предадим.
      Советская власть помогла жителям тундры перейти на более высокую ступень материальной культуры. Оказалось, что тундра, которую принято было называть "скупой", тундра, где когда-то голодали юкагиры, чукчи, ненцы, нганасаны, может досыта накормить их всех.
      Полно было еды и у наших хозяев.
      Они усиленно потчевали нас, пододвигая наперебой лотки с олениной, гусятиной.
      По-видимому, я с первого взгляда понравился Бульчу, потому что старый охотник, подсев ко мне и дружелюбно заглядывая в глаза, то и дело пытался сунуть в мою чашку (из отличного фарфора) кусок довольно грязного сала (верх любезности по нганасанским понятиям!).
      Чаепитие, которым неизменно завершаются завтрак, обед и ужин, - почти нескончаемая процедура в тундре. Но вот бригадир и его тесть выпили по последнему стакану и, пыхтя, отвалились на шкуры. Посуда была убрана. Хозяева закурили трубки. Можно было переходить к цели нашего посещения.
      Савчук начал издалека.
      - Почтеннейший Бульчу, присутствующий здесь, - сказал он, - знаменитый охотник на Таймыре. Мы много слышали о нем. Ведь даже в журнале "Огонек", который печатается в Москве, помещен его портрет...
      Начало было удачным. Старый охотник еще раз показал нам свои десны, зять одобрительно похлопал его по плечу, а дочь поспешно достала из мешочка небольшую фотографию, обведенную химическим карандашом, и подала нам:
      - Этот портрет?
      - Да, он.
      Фотография пошла по рукам. Дольше всех любовался ею сам Бульчу. Он то отодвигал свое изображение на длину вытянутой руки, то приближал вплотную к глазам. Судя по широкой блаженной улыбке, он нравился себе на любом расстоянии.
      Но едва лишь Савчук, покончив с этикетом, упомянул о Стране Мертвых, как старик перестал улыбаться и насупился.
      Хозяин чума поспешил перевести разговор на охотничьи подвиги своего тестя. В прошлом он действительно был знаменитым охотником. И сейчас помогает мужчинам своего колхоза чем может: мастерит санки, чинит упряжь, плетет сети.
      - Даром мяса в колхозе не ем, - с достоинством вставил Бульчу по-русски. - А когда-то добывал по сто двадцать диких оленей в год...
      - Наверное, забирался с ними очень далеко, видел много странных вещей, - будто вскользь заметил Савчук. - Говорят, бывал даже в горах Бырранга, там, где никто не бывал.
      Зять кашлянул - с запозданием. Бульчу, сердито бормоча себе что-то под нос, принялся выбивать пепел из маленькой деревянной трубки.
      - Почему он недоволен расспросами? - спросил я шепотом у комсомольца, сидевшего рядом. - Каждому приятно вспомнить молодость.
      - Боится, что будете смеяться над ним, - сказал на ухо наш спутник.
      Я удивился. Комсомолец многозначительно прищурился.
      Бульчу действительно всячески старался оттянуть угрожавшие ему расспросы. Простодушно мигая, он принялся рассказывать какую-то историю с гусем, не имевшую никакого отношения к Стране Мертвых.
      Беленькие птицы в кино, бравшие из рук женщины корм, напомнили ему гуся в Дудинке. В прошлом году он ездил туда на Октябрьские праздники. Очень много удивительного было там, но больше всего удивил его гусь.
      Он вышел из подворотни на улицу, увидел Бульчу и, вместо того чтобы убежать, вытянул шею, зашипел и двинулся на него. Бульчу оторопел. Может быть, в этого гуся вселились мстительные души гусей, убитых знаменитым таймырским охотником за всю его долгую жизнь?..
      Русский приятель, с которым Бульчу гулял по городу, поспешил подхватить гостя под руку и увлек дальше. Но Бульчу долго еще не мог прийти в себя от изумления. Он то и дело оглядывался через плечо на злобного гуся. Все перевернулось в тундре! Все стало удивительным и непонятным! Подумать только: гусь преследовал охотника!..
      Бульчу вопросительно поднял на нас наивные, выцветшие от старости глаза, надеясь, вероятно, что приезжие удовлетворятся этой историей.
      Нет, приезжие были неумолимы. С дудинского гуся Савчук ловко свернул разговор на другого гуся, "закольцованного", который прилетел с Таймыра в Ленкорань, а сейчас удостоен чести находиться в большом доме в Москве.
      - Пусть почтенный Бульчу не тревожится, - сказал этнограф. Расспрашивать понуждает нас не праздное любопытство, но интересы науки. Приезжие собираются записать сказки нганасанов и поместить их в толстую книгу.
      - Сказки, сказки! - Бульчу, смягчившись, закивал головой. Все это было давно, так давно, что порой ему самому кажется сказкой...
      Тогда он, по его словам, еще верил в "каменных людей", в духов Бырранги. Сейчас он не может верить в них, потому что видел кино. (Старый охотник с удовольствием выговорил это слово.) Да, он видел его шесть, семь - нет, больше, десять раз!
      Бульчу разжал пальцы на обеих руках и гордо показал присутствующим.
      Дело, видно, шло на лад. Я устроился поудобнее, приготовясь слушать столь важное для нас свидетельство очевидца...
      Итак, много лет назад, когда в России еще был царь, в тундру, неслышно шагая, пришла оспа. Люди умирали один за другим. Трупы некому было убирать, собаки облизывали умирающих, и упряжные олени бродили вокруг опустевших чумов.
      Однако Бульчу не болел. С утра до вечера пропадал в тундре на охоте, а так как был молод и бегал очень хорошо, то оспа не могла его догнать.
      Она явилась к нему во сне. Он увидел женщину с желтыми волосами (так в тундре представляли себе оспу), которая сидела на полу и сердито смотрела на него. Сердце охотника похолодело: она была в черном платье! Если бы платье было красным, у Бульчу могла бы еще быть надежда на выздоровление.
      Он закричал и проснулся. Никто не отозвался на его крик. В чуме было темно и тихо. Он повернулся к жене, лежавшей в спальном мешке рядом. Она была мертва и прижимала к груди мертвого ребенка. В углу у потухшего очага так же молча лежал ее брат.
      Бульчу встал. Колени его подгибались. Он чувствовал непривычную слабость, шум в ушах. Собаки выли у входа.
      Он вышел из чума, поймал самых быстроногих своих оленей и, не оглядываясь, помчался на север. На юг ехать было нельзя. По слухам, лесные люди (долгане) также болели оспой.
      Беглец давал роздых оленям только на самое короткое время. Он привязал себя к санкам, чтобы не вывалиться, и ехал, ехал, размахивая хореем, понукая оленей охрипшим голосом, потому что очень боялся гнавшейся за ним по пятам болезни.
      Рассказчик замолчал и принялся набивать трубку.
      - Сюжет довольно банальный, - пробормотал Савчук разочарованно. Потом обернулся ко мне: - В "Записках Российского Географического Общества по отделению этнографии" за тысяча девятьсот одиннадцатый год приводится сходный вариант. Я знаю, что будет дальше. Появится брат, вернее призрак брата, с изъеденным мышами лицом. "Я не умер, - скажет он. - Я спал". Потом попытается вскочить на санки к Бульчу, чтобы сопровождать в Страну Мертвых...
      Я молчал. Бульчу с помощью уголька раскурил наконец свою трубку и кашлянул, давая знать, что хочет продолжать.
      Нет, брат с изъеденным мышами лицом не появлялся. Вариант, по-видимому, был иным. Вопреки опасениям Савчука сказка Бульчу не сворачивала на проторенную другими сказками тропу.
      Беглец, пугливо озираясь, перевел оленей на лед реки.
      Когда перед Бульчу поднялись скалы, он сначала удивился: откуда скалы в тундре? Потом обрадовался: в горах легче спрятаться, чем в открытой тундре.
      Скалы стояли перед ним высокие, черные, безмолвные, как стражи, и Бульчу стремглав промчался между ними. Так в непогоду птицы ныряют в щели между камнями.
      Ему удалось проникнуть далеко в горы, гораздо дальше, чем проникал кто-нибудь из нганасанов до него. Что-то толкало его все вперед и вперед.
      Через два дня один из оленей поскользнулся и сломал ногу. Пришлось его прирезать. Оставшийся олень был вконец измучен непривычной гоньбой и с трудом передвигал ноги.
      Охотник надеялся, что сбил болезнь со следа, но решил принять меры предосторожности. Он соскочил с санок, перевел оленя со льда реки на берег и, отгоняя, кольнул в бок хореем. Пусть оспа догоняет пустые санки!
      Сам Бульчу поспешно вскарабкался по склону противоположного берега.
      Он шел и шел, усмехаясь про себя, представляя, как мечется и злится женщина с желтыми волосами, ища Бульчу между скал.
      На третий или четвертый день он попал в узкое ущелье, в котором было очень мало снега.
      Пройдя по дну его с полсотни шагов, охотник услышал шорох ветвей над головой. Он вскинул глаза и увидел на склоне несколько лиственниц, между которыми пробивалась высокая ярко-зеленая трава. Рядом цвели кусты шиповника и жимолости.
      Бульчу с опаской приблизился к цветам.
      Что это за ущелье? Куда он попал?
      Голова его пошла кругом. Быть может, охваченный страхом в вымершем стойбище, он повернул оленей не на север, а на юг и очутился в Камне [так нганасаны называют горный хребет Путорана], в преддверии тайги?
      Нет, это никак не могло случиться. Тогда Большой Ковш (Большая Медведица) не был бы виден все время над рогами ездовых оленей. Он был бы сзади, за спиной.
      Бульчу понял, что очутился не в Камне, не в горах Путорана, а в горах Бырранга.
      Сердце охотника похолодело в груди. Стало быть, женщина в черном платье загнала его в Страну Мертвых!
      Заповедные места эти, по свидетельству шаманов, располагаются именно в горах, на севере полуострова. Сюда шаманы совершают свои полеты во время камлания, чтобы посоветоваться с духами по различным житейским вопросам.
      Бульчу не был шаманом и не знал, как обращаться с духами. Они могли запросто сожрать его, пользуясь его неопытностью.
      Между тем по мере того, как охотник углублялся в ущелье (оспы Бульчу боялся больше, чем духов), он убеждался все больше в том, что угодил ненароком в Страну Мертвых, иначе называемую Страной Семи Трав. Приметы совпадали!
      В тундре и в горах снег лежал еще толстым слоем. В ущелье его не осталось и в помине, а земля была мягкой и теплой на ощупь.
      Все плотнее смыкался лес вокруг. Деревья были высокие, в два или три человеческих роста. Среди лиственниц и елей попадались кюэ - красивые деревья с гладкими белыми стволами.
      Вскоре Бульчу нашел моховое болото, обильно поросшее морошкой, голубикой, черникой, княженикой и шикшей. Здесь он спугнул зайца. Еще через несколько шагов из-под ног вылетела куропатка.
      Дальше охотник побоялся идти.
      В этом странном ущелье он прожил с начала весны до середины лета.
      Бульчу охотился на птиц и зайцев. Всего было вдоволь тут, а главное, было тепло, словно бы лето, вопреки всему, что знал охотник, приходило в таймырскую тундру не с юга, из тайги, а с севера, минуя холодное, покрытое льдом море.
      Единственно, что было плохо здесь, - это духи. Бульчу очень боялся духов. Правда, они не причиняли ему вреда, однако то и дело в тумане (ущелье большей частью было затянуто туманом) раздавались голоса, обрывки песен и какие-то звуки, похожие на гул шаманского бубна.
      Рассказчик снова сделал паузу, чтобы раскурить трубку.
      Черт бы побрал эти паузы!
      Что касается меня, то я слушал старика с интересом. В его безыскусном повествовании было немало живых, красочных деталей. Кое-что по-настоящему было трогательно. Странно, что Савчуку рассказ не нравился.
      Но, может быть, все это уже занесено под соответствующим номером в какой-нибудь этнографический сборник, выделено в нужных местах курсивом, снабжено сносками, вставками, а также учеными комментариями со множеством непонятных терминов?
      Я покосился на Савчука. Этнограф сидел, скрестив ноги по-турецки, обиженно оттопырив толстые губы. Раскрытый блокнот праздно лежал у него на коленях.
      - Элементарно, Алексей Петрович! - Савчук бурно задышал мне в ухо. Элементарный шаманский бред! Скитания по тундре, болезнь, волшебные деревья, Страна Мертвых... Прочтите Тана, Попова, наконец, мою брошюру, вышедшую недавно.
      Я толкнул его локтем. Старик собирался продолжать.
      ...Да, духи очень докучали ему в ущелье. Приходилось все время быть начеку, ходить с опаской. Спал Бульчу на дереве, привязывая себя к суку.
      Бедняга очутился между двух огней: в горах были духи, в тундре - оспа. Наконец он рассудил, что не век же оспе сторожить его в предгорьях Бырранги. Есть у нее, наверное, и другие дела, помимо этого.
      Охотник собрал плавник, лежавший на берегу, соорудил плот и "на спине потока", как он выразился, спустился к Таймырскому озеру.
      На другом берегу стояли чумы нганасанов, летовавших, как обычно, в районе озера.
      Осенью вместе с ними Бульчу вернулся зимовать к краю леса.
      - Где же ты весновал, Бульчу? - спросили у него.
      Бульчу без утайки рассказал все, как было.
      Шаман (тогда еще в стойбище жил шаман) удивился:
      - Ты счастливец, Бульчу! Побывал в Стране Семи Трав и ушел оттуда живым, не будучи шаманом. Видел ли ты духов?
      Бульчу сознался, что только издали. Однажды, прячась между скал, он различил в тумане огни костров.
      Подходил ли он к кострам?
      Нет, боялся подойти. Наоборот, в течение нескольких дней не спускался с дерева, привязываясь на ночь покрепче к ветке, чтобы не свалиться вниз, а затем поспешил покинуть ущелье.
      - Ты, понятно, боялся, - снисходительно сказал шаман. - Ты ведь только охотник, невежественный, глупый охотник. Я, например, никогда не боюсь, когда прилетаю в Страну Семи Трав.
      - Я не видел тебя там, - простодушно сказал Бульчу.
      - Глупец! Я бываю невидим. Если бы ты был шаманом, ты тоже был бы невидим, и враждебные тебе духи ничего не могли бы с тобой поделать.
      - Один из них едва не попал в меня из лука, - пожаловался Бульчу и сердито сплюнул в костер. - Дурацкая рожа - этот дух! Пустил вдогонку стрелу, когда я проплывал на плоту мимо скал, но стрела утонула в воде.
      Шаман сочувственно кивнул.
      Вскоре Бульчу женился вторично. Конечно, потеряв своих оленей, он обеднел, но всем было известно, что он остался отличным охотником, и его взяли в семью, - как говорится, "приняли зятем".
      Возможно, имела при этом значение и слава путешественника. Каждому было лестно породниться с таким замечательным человеком.
      В те годы за Бульчу утвердилось и очень долго сохранялось прозвище, в котором был оттенок почтительного удивления: "Человек, вернувшийся из Страны Семи Трав". Из дальних стойбищ приезжали взглянуть на Бульчу. Он сидел молча, скрестив ноги и покуривая трубочку, а шаман стоял подле него и давал объяснения.
      Однако почетное прозвище впоследствии заменили другим, непочетным. Не хочется повторять его, но придется. Пусть лучше гости услышат его от самого Бульчу, а не от досужих сплетников. "Человек, потерявший свой след" - вот как прозвали Бульчу в тундре! Это было нехорошо. Это было очень обидно... И все же" с этим ничего нельзя было поделать!
      На Таймыр пришли советские работники и утвердили в тундре новый закон. Молодежь, а за нею и люди постарше начали относиться к словам шамана с недоверием. Слишком много чудес совершалось теперь на глазах у нганасанов, чтобы удивляться россказням шамана.
      Нашлось простое объяснение истории Бульчу.
      - Он боялся оспы, - сказали советские работники. - Страх помутил его рассудок.
      - А быть может, - добавили другие, - болезнь все же догнала и схватила его. Он был болен, и ему грезились мертвецы, как всякому человеку, который стоит на пороге смерти.
      Я обратил внимание на то, что Бульчу рассказывает все медленнее и неохотнее. Подолгу раскуривает трубку, кашляет, делает длинные передышки. О "снах на стене" и о Дудинском гусе у него получалось куда живее. То ли старый нганасан устал рассказывать, то ли его смущало выражение лица Савчука.
      Этнограф вежливо сдерживал зевоту.
      Судя по всему, очевидец не оправдал его надежд. Вот чего я опасался с самого начала!..
      8. "ДОБРОЕ ДЕРЕВО"
      В чуме было очень дымно. Вдобавок сильно коптила парадная керосиновая лампа, зажженная, по-видимому, по случаю нашего приезда. Мы с Савчуком извинились перед хозяевами и вышли на свежий воздух.
      - Чем вам не нравится рассказ Бульчу? - спросил я вполголоса.
      - Слишком много подробностей, - ответил Савчук.
      - Как? - изумился я.
      - Да, слишком много ярких, красочных подробностей. Я поверил бы Бульчу, если бы он говорил о печальном, лишенном растительности ущелье, о каменистых берегах реки, поросших тальником, о снеге в глубоких расщелинах, который не тает даже летом. Это было бы естественно, это было бы правдоподобно. Именно таков пейзаж гор Бырранга, как я его представляю себе. А у Бульчу получается какой-то тундровый рай. Лес, ягодники, полно зверья...
      - Преувеличил, понятно. Это можно допустить, но в своей основе...
      - Нет, подумайте только: откуда лес? И какой лес?! Деревья в два-три человеческих роста. Вы видели деревья около Новотундринска на краю леса. А ведь Новотундринск расположен намного южнее гор Бырранга. И потом - это горы, горное плато. Поймите: мрачные пространства за семьдесят пятой параллелью, самая северная часть материка! Там нет леса и не может быть!
      - Но ведь живут же там или жили люди? Вы сами надеетесь, что "дети солнца"...
      - Живут. Однако совсем в других условиях! Мы даже не представляем себе, как им трудно жить! Гораздо труднее, во сто крат труднее, чем жилось нганасанам!.. Обратили внимание, как реагировали нганасаны на виды Сочи в кино? Просто не поверили в Сочи, и все. Слишком много деревьев, слишком высокие деревья, чтобы в них поверить. А Бульчу наворотил бог знает чего! И лес, и густая трава, и теплынь... Какие-то субтропики за Полярным кругом!..
      - Ну, не субтропики, конечно...
      - Хорошо, пусть не субтропики - тайга! Уголок тайги в горах Бырранга! По описанию Бульчу, это типичный пейзаж сибирского леса где-нибудь в Эвенкийском округе, в районе Нижней Тунгуски. Бывали там?
      - Нет, не бывал.
      - В этих местах странствует Лиза сейчас... Каково? Не семьдесят пятая, а шестидесятая параллель! И впрямь пойдет голова кругом. Где тундра, а где тайга! Где юг, а где север!
      Савчук покрутил головой и сердито фыркнул.
      - Все это обычные фантастические узоры шаманских прорицаний, не больше, - продолжал он, уже не стараясь скрыть раздражения. - Ведь лес настоящий, высокий лес - нечто столь же сказочное и необычное для жителя тундры, как для нас с вами, скажем, чертоги Черномора! Недаром шаманы "летают" в лес во время камлания. Видали когда-нибудь камлание?
      - Нет. Никогда.
      - Я насмотрелся на него на своем веку... Жуткое зрелище, доложу я вам: не то падучая, не то корчи сумасшедшего. Неистовыми прыжками, кружением на месте доводят себя до одури, до исступления...
      - Кажется, применяют настой из ядовитых грибов взамен гашиша или опиума?
      - Это на Чукотке. Но, конечно, главный элемент - притворство. Когда зрители уж доведены до накала и сами готовы пуститься в пляс, шаман падает на землю. Подготовка закончена. Ворочается на земле, хрипит, храпит, словно человек, одолеваемый кошмарами. Пена клубится на губах. Изо рта вырываются отрывочные фразы, слова. А сидящие вокруг со страхом и благоговением внимают священному бреду. "Я лечу над тундрой! - выкрикивает шаман. - Птица задела меня по лицу крылом. Я сел на высокое дерево... Я в Стране Мертвых... Духи окружили дерево, на котором сижу... Сейчас начну их вопрошать".
      - Стало быть, шаманы совершают как бы служебные полеты в Страну Мертвых?
      - Именно служебные. Очень удачно выразились! Это их регулярные командировки к начальству за инструкциями.
      Мы посмеялись.
      - Ну, представляете себе, - продолжал этнограф, - как изучена в связи с этим топография сказочной Страны Мертвых (она же Страна Семи Трав). Э, да что говорить!..
      - Так вы думаете, что те советские работники, которые слушали рассказ Бульчу до нас с вами...
      - Бесспорно, отнеслись скептически к нему именно по этой причине.
      Но передо мною мерцали простодушные и добрые, выцветшие от старости глаза старого охотника. Я вспомнил, как он сидел у очага, глядя на угольки, устало сгорбившись, и рассказывал - медленно, вяло, с видимой неохотой. Ничего похожего на похвальбу! Он словно бы удивлялся тому, что произошло с ним. Нет, голову готов прозакладывать: все, что угодно, но не обман!
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.