- А "дети солнца"?.. Опять забыли о названном в письме загадочном народе - о "детях солнца"!
      Я некоторое время молча смотрел на Савчука, потом перевел взгляд на свои наручные часы и в ужасе вскочил со стула.
      - Без четверти два! Неужели мы будем ночевать в музее? Меня замучат кошмары среди этих орлов, каменных баб и бивней мамонта...
      Савчук снисходительно улыбнулся. Он отнюдь не собирался ночевать в музее. Наоборот, предлагал свое гостеприимство. Квартира этнографа, по его словам, помещалась неподалеку от музея, всего в двух-трех минутах ходьбы.
      4. ЖИВ?.. УМЕР?..
      В темной прихожей я споткнулся обо что-то.
      - Ах, извините, - смущенно сказал хозяин, вошедший следом. - Такой хаос в квартире. Укладывался, не успел прибрать.
      Он зажег свет.
      Всюду были разбросаны свертки, рюкзаки, термосы. Грязное полотенце висело почему-то на репродукторе. Посреди письменного стола высились болотные сапоги с отворотами, как обломок статуи Петра Великого, рядом лежали исписанные скомканные бумажки и кусок недоеденной булки.
      - Черт знает что! - сказал я с негодованием, ища место, где бы сесть.
      Хозяин захлопотал, сунул недоеденную булку в раскрытый ящик стола, с шумом задвинул его, а сапоги переставил на этажерку с книгами. Потом со вздохом облегчения повалился в кресло, считая, по-видимому, уборку законченной.
      - У меня не всегда так, - заметил он, впрочем, без особой уверенности в голосе. - Некогда перед отъездом. А главное, понимаете: все время мысли, мысли!..
      Не посидев и минуты, Савчук бросился в прихожую и приволок оттуда свиток, который всюду таскал с собой. Это оказались географические карты.
      - Что же это я? - закричал он. - Даже карты не показал. Вам же интересно по карте...
      Отодвинув скомканные бумажки, Савчук разостлал на столе карту Сибири.
      - Где-то здесь, - сказал он и положил на Таймырский полуостров ладонь с растопыренными пальцами.
      Где-то? Растяжимое понятие!
      Под ладонью Савчука была территория, на которой могло свободно уместиться какое-нибудь европейское государство средней величины.
      - И тут прячутся наши "дети солнца"? - усомнился я. - Посреди тундры, ровной, как стол?
      - Стол?.. Что вы!.. А Путорана? А Северо-Восточное плато? А горы Бырранга?
      - В записке говорилось о верховьях реки, насколько я понял? Где эта река?
      - Выбор велик!.. Северный приток Пясины, во-первых. Взгляните-ка сюда!
      - Да. Берет начало в отрогах Бырранги.
      - Река Ленивая, во-вторых. Вот она.
      - Я бы, пожалуй, выбрал Верхнюю Таймыру, - сказал я, вглядываясь в карту.
      - Почему?
      - Могучая река. В самом центре полуострова. Мне представляется, что гусь с запиской вылетел отсюда.
      - Очень возможно.
      - Значит, центральная часть Бырранги? Но над нею летают самолеты.
      - Что из того? Арктика - царство туманов. Кому, как не вам, знать это? Вы много раз летали над Архипелагом Исчезающих Островов, но так и не увидели его сверху.
      - То все-таки было в море. Здесь суша, материк.
      - Так ведь пустыня! - Савчук сердито прихлопнул ладонью. - По всем демографическим данным, пустыня. Один человек приходится на триста-четыреста квадратных километров. Мудрено ли затеряться?.. А севернее озера - вот здесь! - настоящее "белое пятно". Никто из путешественников не бывал. Тут такие сюрпризы возможны!..
      - Пожалуй, - согласился я. - Но для того чтобы отыскать там что-нибудь, нужно дебри руками обшарить. Каждое ущелье на ощупь...
      - Вот-вот! - подхватил Савчук. - За примером недалеко ходить. Несколько лет назад Сергей Обручев открыл в Сибири целую горную страну, размерами побольше Кавказа... До Обручева считалось: низменность, никаких гор нет. Закрашивали на картах в зеленый цвет, как полагается закрашивать равнины. А какая равнина, где? Пришли, посмотрели: там горный хребет высотой до трех тысяч метров! Каково?!
      Я, конечно, знал об этом. Савчук вспомнил об открытии хребта Черского, и вспомнил кстати.
      Что ж, чего не бывает в жизни! Быть может, на севере Таймыра, где-нибудь в неисследованных горах Бырранга, и впрямь затерялся народ, неизвестный этнографам?
      - Согласен, - сказал я. - Пустыня. Пока еще пустыня... Но должны же быть вести о "детях солнца". Какие-нибудь неясные, смутные слухи. Знаете, как распространяются слухи по тундре? Как поземка, наперегонки с ветром!
      Савчук принялся разглаживать карту на сгибах.
      - А почему вы думаете, - спросил он, - что я не придаю значения слухам? Это, если хотите, и есть тот след, по которому пойду. Только это совсем особый след.
      - Какой же?
      - Этнографический.
      - Не понимаю.
      - Я уже говорил о нем. Имею в виду обрывки преданий, легенд, украшения, орнамент на одежде. Пойду по этому следу сначала так. - Савчук отметил на карте пункт. - Потом сюда. Остановка здесь. И дальше на север...
      Карандаш бойко постукивал по столу. Казалось, не было никаких препятствий на его пути. С легкостью форсировал он реки в тундре, перепрыгивал через пропасти, взбирался по крутым склонам Бырранги. Вдруг карта вырвалась из-под пальцев и снова с раздражающим упрямством свернулась в свиток.
      - Фу, черт! - сказал Савчук и обернулся ко мне. - Нет ли чего-нибудь тяжелого под рукой?
      Я порылся в карманах кителя, положил на края карты перочинный нож, записную книжку, потом, после некоторого колебания, вытащил маленький компас, сделанный в виде брелока.
      - О, - сказал Савчук, заинтересовавшись компасом. - Какая красивая безделушка! Теперь не делают таких... Откуда она у вас?
      - Подарок, - ответил я кратко.
      - От кого же?
      - От друга.
      - От Звонкова?
      - Нет.
      - Тогда от Лизы?
      - И не от Лизы.
      Я постарался отвлечь внимание Савчука от маленького компаса, так как не был расположен к разговору на эту тему.
      - Помилуйте, Владимир Осипович, - воззвал я к его гостеприимству. Третий час на исходе. Завтра нам уезжать: мне в Сочи, вам на Таймыр. Когда же спать?!
      Мы немного поспорили о том, кому спать на кровати, кому на диване. Потом, разместившись, погасили свет.
      - Вы спите? - спросил я после некоторого молчания.
      - Нет.
      - Знаете, о чем я думал, когда давеча ходил с вами по музею?
      - Ну?
      - Ощутил себя скитальцем во времени. "Двадцатый век остался где-то за порогом, - подумал я, - а мы странствуем по залам музея, как по притихшим столетиям".
      - Вот как?!
      Я услышал, как пружины кровати застонали под Савчуком.
      - Я очень рад, - сказал он.
      - Чему?
      - Вы начинаете постигать романтику нашего труда - историков. Да, именно скитальцы во времени!.. Любой народ, исчезнувший с лица земли, живет в ученом, который занимается его историей. Талант историка - назовем скромнее: интуиция - состоит, по-моему, в том, чтобы в какой-то степени, пусть на миг, воссоздать в своем воображении этот народ, ощутить себя его современником...
      - В этом заключается талант беллетриста.
      - И ученого!.. Допускаю, что "дети солнца" давным-давно вымерли, исчезли. Но для меня живы! Понимаете, я думаю о них, и они живы во мне...
      Пружины снова загудели: Савчук устраивался поудобнее.
      - Я не рассказывал вам, как выбрал свою профессию? Нет? В детстве, видите ли, довелось прочесть одну книгу. Не помню сейчас ни заглавия, ни автора. Но хорошо запомнил виньетку вначале. Замочная скважина, похожая на арку. Вдали, за аркой, высокие деревья, внизу шалаш, а на переднем плане люди в косматых одеждах, с луками и копьями в руках. Суть, кажется, заключалась в том, что герои повести - два мальчика и девочка - овладели секретом проникать через волшебную скважину и каждый раз неожиданно для себя попадали в прошлое, в девятнадцатый век, в семнадцатый век и даже в каменный. С этой книги и началось мое увлечение историей...
      - Профессию выбирают по-разному, - ответил я вяло, потому что не мог знать, что слова Савчука о волшебной замочной скважине звучат почти пророчески. - Меня, например, надоумил школьный учитель географии. Да, мой покойный учитель... Но знаете что, дорогой хозяин? - прервал я себя.
      - Что?
      - Возникла новая, совершенно оригинальная мысль!..
      - Нуте! - заинтересовался Савчук.
      - Давайте-ка, друже, прервем наш разговор до утра. Ночью все-таки полагается спать...
      Савчук послушно замолчал.
      Вскоре до меня донеслось мерное и мирное посапывание. Быть может, Савчуку снилось, что "дети солнца" уже найдены и он делает доклад о своем открытии на конференции этнографов?
      Я перевернулся на спину и, забросив руки за голову, уставился в потолок.
      Итак, еще два дня - и я в Сочи. Лягу на зеленую траву под пальмой, сдвину на лоб фуражку и буду дремать, мечтать, пить синеву южного неба, не торопясь, по каплям.
      Отпускник, отпускник!..
      С какого же это года я не был в отпуске?
      Да, пожалуй, с 1933-го, с первой - неудачной - экспедиции к Земле Ветлугина. Потом уже некогда было отдыхать.
      Что ж, отдых заслужен мною, работа сделана!
      Пусть это всего лишь три точки на карте, едва заметные на голубом фоне, почти рябь на воде. Для науки значение Земли Ветлугина, бывшего Архипелага Исчезающих Островов, велико. Для меня же открытие их - итог мучительных усилий, итог добрых двадцати лет жизни!..
      С детских лет волновала тайна этих островов, поглощала все помыслы, все чувства - всего целиком! И вот тайны нет больше. Завершен труд двух поколений: открыты, изучены и сохранены от разрушения три острова в Восточно-Сибирском море.
      Но радость все же неполна. О, если бы мог разделить ее со мной, с Лизой, с Андреем Звонковым, с другими участниками экспедиции ученый, предугадавший открытие островов, больше того, указавший их координаты, замечательный человек и мой лучший друг, один из выдающихся русских географов, к сожалению, безвременно погибший!..
      Я лег на бок, подоткнул получше одеяло, собираясь последовать примеру своего хозяина, и вдруг с удивлением заметил, что совсем не хочу спать.
      История с запиской взбудоражила мое воображение.
      Кем был этот русский путешественник, который "закольцевал" дикого гуся и отправил с ним послание - призыв о помощи? Что мешало путешественнику выбраться из тундры, если бы он был еще жив и находился в тундре?..
      Возможно, что судьба его удивительным образом переплелась с судьбой загадочного народа - "детей солнца". Не держали ли путешественника в плену? И что означало указание на борьбу с птицей, которая носила имя Маук?..
      Ничего нельзя было понять. Короткие, почти бессвязные слова записки напоминали крик, донесшийся издалека, скомканный, оборванный ветром.
      Я улегся по-другому. Было не очень удобно на узеньком клеенчатом диване, хотя вообще я неприхотлив. Черт бы побрал эти жесткие валики!
      Нет, сон не шел, хоть умри!..
      Ну что ж - Русанов? Или кто-либо из участников его экспедиции на "Геркулесе"?
      Русанов всегда импонировал мне. Он был русским патриотом, революционером, социал-демократом, долго находился в царской ссылке, мечтал о перестройке Крайнего Севера России, изучал Новую Землю, ратовал в печати за использование малых притоков Печоры (что осуществилось в наше время).
      В одной из работ его написано: "Брожу один между скал. Лишь ветер поет мне песни в дуле ружья..." Так мог сказать лишь поэт. Он и был поэтом в душе, как большинство русских путешественников, исследователей Арктики.
      Но больше всего сил отдал Русанов решению грандиозной государственной задачи - прокладке Северного морского пути. Он и погиб на полпути к цели, споткнувшись о порог, выдвинутый далеко к северу, - Таймырский полуостров.
      Нам, советским полярникам, трудно представить себе условия, в которых Русанов предпринял свою дерзкую попытку.
      Достаточно сказать, что у него не было рации. Зимуя во льдах, Русанов даже не знал, что началась первая мировая война.
      В таких условиях ни Русанов, ни кто-либо из русановцев не могли спастись, проникнуть в глубь полуострова. Чутье путешественника подсказывало мне это.
      Но если не Русанов, то кто же?..
      Постепенно очертания предметов - стульев, стола, кровати, на которой спал Савчук, - начали проступать во тьме. Вот так! Скоро рассвет, а мне так и не удалось заснуть.
      Безмятежный храп Савчука начал раздражать меня.
      Правда, он храпел не так, как некоторые, в ужасе просыпающиеся от собственного храпа, - нет, вполне пристойно, с деликатными переливами, паузами и трелями.
      Но меня возмущал сам факт. Как? Этот человек спит, а я не могу сомкнуть глаз?! Он рассказал о загадке, которая мучила его, и успокоился на этом! Сбросил бремя догадок на мои плечи и в изнеможении повалился на подушки, чтобы тотчас же захрапеть самым эгоистическим образом!
      В своем негодовании я забывал, что завтра - точнее, сегодня, потому что уже светало, - Савчук отправится на край света для того, чтобы разгадать волновавшую нас обоих загадку.
      Не желая больше слышать этого наглого храпа, я оделся, на цыпочках вышел из комнаты и плотно прикрыл за собой дверь. В коридоре я устроился на широком подоконнике.
      Нет, не Русанов "закольцевал" гуся! Кто же тогда, кто?!
      Я полез в карман за папиросами, без которых не умею думать. Пальцы наткнулись в кармане на что-то холодное. А, компас-брелок!
      "Безделушка", - сказал Савчук. Как бы не так!
      Сколько раз получал я нагоняй из-за этого компаса. Как часто люди, не знавшие его истории, принимались укорять меня за то, что я со студенческой скамьи не расстаюсь с ним ни на суше, ни на море.
      Знакомые девушки, притрагиваясь к нему мизинчиком, лепетали:
      - Талисман? Как интересно!.. - И кокетливо щурились: - Итак, Алексей Петрович, вы верите в талисманы?
      Я отмалчивался: я не любил впутывать компас в свои отношения с девушками.
      Талисман так талисман. Маленький компас можно было, пожалуй, назвать талисманом, потому что он был подарком друга, замечательного человека, воспоминания о котором всегда бодрили, будили энергию и силы.
      Несколько лет компас провисел на стене в бревенчатом доме полярной станции на Земле Ветлугина, охраняя зимовщиков от всяких бедствий. Теперь я забрал его, так как он принадлежит мне, Андрею и Лизе и мы решили пользоваться им "в черед".
      Я положил компас на подоконник. Как в детстве, хотелось чуда. Хотелось, чтобы магнитная стрелка, дрогнув, повернулась и замерла, указывая направление, по которому надо идти, в котором надо искать загадочный народ - "детей солнца".
      - "Дети солнца" живы во мне! - заявил Савчук.
      Но нечто в этом роде мог сказать и я.
      Когда-то жил - и умер - человек, подаривший мне старомодный брелок в виде компаса. И он был "жив во мне", хотя гибель его удостоверена очевидцем, а некролог о нем напечатан в "Географическом вестнике".
      Много раз в воображении я сопровождал его в толпе других ссыльнопоселенцев, идущих по широкому тракту. Перебирался с ним из Якутска в деревеньку, названную Последней, потому что дальше к северу уже не было деревень. Торопливо помогал ему увязывать вещи в пасмурное утро бегства, которое кончилось для него трагической гибелью.
      А что, если?.. Нет, это, конечно, невероятно. Самая невероятная догадка из всех! Хотя...
      Я закурил новую папиросу, чтобы собраться с мыслями.
      Перед умственным взором моим поднялось из-за плеча Русанова бледное широкое лицо. Светлая, почти соломенного цвета прядь падала на лоб, не очень высокий, но просторный и крутой. Глаза смотрели на меня через старомодные овальные очки с бесконечно добрым выражением, немного устало.
      Только сейчас я подумал о том, как много общего с Русановым было во внутреннем облике этого человека.
      Так же, как Русанов, он находился в царской ссылке, деятельно изучал Арктику, прокладывая путь для следующего поколения исследователей - для нас, советских полярников.
      Так же мечтал о преобразовании Крайнего Севера России, заглядывая далеко вперед, через десятилетия.
      И так же таинственно исчез, как в воду канул, в безмолвных просторах Ледовитого океана...
      В окне светлело. Все явственнее проступали силуэты деревьев. Начали поблескивать крыши домов на противоположной стороне улицы.
      Я продолжал неподвижно сидеть на подоконнике, держа компас-талисман в руке, любуясь Москвой, мало-помалу светлевшей, наливавшейся красками. Похоже было, будто капнули водой на переводную картинку. То, что в сумерках казалось тусклым, серым, сейчас, омытое свежей утренней росой, медленно прояснялось, оживало.
      "Жив во мне..." Как должен я поступить, если он жив на самом деле? Если это его голос окликнул меня, прорвался издалека, из недр Арктики?..
      Я соскочил с подоконника и прошелся по коридору.
      Шансов, понятно, очень мало. Пусть даже один из ста. Но нельзя пренебрегать и этим шансом!
      Игра в пятнадцать вопросов?
      Как бы не так! Для меня, во всяком случае, это была не игра.
      Широкое бледное лицо с отброшенной со лба светлой прядью снова всплыло в моем воображении. Теперь было на этом лице мучившее меня выражение молчаливого вопроса, как бы ожидания.
      Из-за стены раздался профессионально-бодрый голос: "Дышите равномерно! Следите за дыханием!"
      Стало быть, Савчук уже поднялся и, включив репродуктор, делает гимнастику!
      Вскоре он вышел из комнаты с полотенцем через плечо. Спущенные подтяжки щелкали его по ногам при каждом шаге.
      - Вы здесь? - удивился он. - Я думал: принимаете душ. Как спалось?
      - Да как вам сказать...
      - Позвольте, а это что? - В изумлении он указал на кучу окурков, лежавших на подоконнике. - Не спали всю ночь? Заболели? Что с вами?
      - Потом объясню... Ответьте-ка на один вопрос. Заполнены ли штаты вашей экспедиции?
      - Ну, экспедиция - это громко сказано. Еду, собственно, я один. В Новотундринске найму проводника, подсобных рабочих, если понадобятся.
      - Мог бы вам рекомендовать рабочего. Исполнительный. Непьющий. Бывал в Арктике. Ручаюсь за него, как за самого себя...
      - Не знаю, право, - пробормотал Савчук, с сомнением глядя на меня. - К чему мне везти его из Москвы? Да кто он?
      Я поклонился.
      - Вы шутите! - Савчук уронил полотенце. - Подсобным рабочим? Вы? Но ведь вы кандидат наук, были начальником полярной станции!
      - Устроит любая должность, лишь бы ехать с вами.
      - Вы же едете в Сочи! Отпускник!
      - Проведу отпуск на Таймыре.
      - Нет, вы смеетесь надо мной! - сказал Савчук плачущим голосом.
      - Уверяю вас, никогда не говорил более серьезно.
      - Конечно, очень рад... И в Институте этнографии не будет возражений. Но я не могу понять, уяснить... В театре и в музее вы были настроены совсем иначе.
      - Да, правильно. Решение оформилось позже, этой ночью.
      Я сгреб окурки с подоконника и аккуратно высыпал в мусорный ящик.
      - Когда же мы едем?
      - Вылет назначен на десять часов. Но хотя бы вкратце, Алексей Петрович, в двух словах...
      Через стену донесся голос диктора, объявлявшего погоду:
      - Ночью на Земле Ветлугина - тридцать пять градусов мороза, в Нарьян-Маре - двадцать восемь...
      Я повернулся к Савчуку.
      - Видите ли, уважаемый Владимир Осипович, - сказал я, - не исключено, что автором записки на бересте был мой учитель географии, понаслышке известный вам, - Петр Арианович Ветлугин...
      5. НА ТАЙМЫР!
      Ну и что из того, что на Земле Ветлугина тридцать пять градусов, а в Нарьян-Маре - двадцать восемь? Нужды нет! Летим на Север, в Арктику!.. От вращающегося пропеллера вихрь поднялся на аэродроме. Савчук, стоящий на земле внизу, что-то кричит мне, азартно размахивая руками, но за ревом мотора не слышно ничего.
      - Подать? - переспрашиваю я. - Что подать? Принять?..
      Савчук сердится на мою непонятливость, азартнее прежнего размахивает руками. Он без шапки. Длинные прямые волосы его стоят дыбом. Полы пальто раздувает ветер.
      - Ага! Мешок принять?
      Я помогаю пилоту принять от Савчука мешок с баранками.
      - Ф-фу!.. Ну, все как будто!
      Пилот Жора укоризненно глядит на меня. С вылетом запоздали на три часа - и все по моей вине.
      Что поделаешь! Не так просто изменить маршрут с Сочи на Таймыр, рывком развернуться чуть ли не на сто восемьдесят градусов!..
      Только к тринадцати часам (вместо десяти!) все наконец уложено и улажено. Путевка возвращена в Управление полярных станций, майки, купленные для Сочи, спрятаны в гардероб до будущего лета, из чемоданов вместо маек извлечены видавшие виды рукавицы, свитер, шерстяные носки и прочее полярное обмундирование.
      В управлении горячо поддержали мое решение лететь на Таймыр - имя Ветлугина говорило само за себя. Да, в конце концов, я ведь был вправе распоряжаться своим отпуском.
      Лизе я дал телеграмму (потом оказалось, что та не застала Лизу на месте).
      Неожиданно быстро уладился вопрос о должности. Директор Института этнографии оказался бывалым путешественником, привыкшим принимать решения на лету. Не будучи сибиреведом, он все же читал о Ветлугине и, когда я, представившись, принялся объяснять, почему так круто меняю маршрут, понял меня с полуслова.
      - Только почему подсобным рабочим? - спросил он. - Это ни к чему. Ведь мы снабжаем Савчука рацией. Желаете сопровождать его в качестве радиста? Вы знаете радиодело?
      На полярных зимовках практиковалось изучение смежных профессий, с тем чтобы в случае нужды один зимовщик мог заменить другого. В свое время я изучил радиодело.
      - Вот и чудесно! - обрадовался директор. - Поезжайте радистом. Приказ будет отдан сегодня же.
      Прощальные рукопожатия сопровождались самыми лестными для меня словами:
      - Будем очень благодарны за помощь. Конечно, ваш ценный опыт и познания... Ваша репутация полярного путешественника...
      Раскланиваясь, я решил, что директор института, наверное, увидел во мне няньку, в которой нуждается Савчук.
      Но Савчук совсем не нуждался в няньке.
      Уже на аэродроме он начал удивлять меня. Куда девались его неповоротливость и рассеянность! Он метался взад и вперед между машиной и самолетом, с легкостью перебрасывал свертки и чемоданы и даже прикрикнул на меня, когда я, зазевавшись, не успел подхватить на лету его богатырские болотные сапоги.
      Я не обиделся. С рассвета этого дня владело мною ощущение какой-то радостной приподнятости.
      Душа была уже в полете!..
      А вскоре за душой последовало и тело. Со стуком захлопнулась дверца кабины, и аэродром с поспешно отбежавшими от самолета техниками, со стартером, державшим в руке флажок, с полосатой "колбасой", вытянувшейся по ветру, покатился назад и вниз.
      - Ну, теперь расскажите о Ветлугине, - нетерпеливо попросил Савчук, придвигаясь ко мне. - Эту историю я знаю частично со слов Лизы и от друга Ветлугина по ссылке, Овчаренко. Что произошло с ним после побега? Почему вы надеетесь найти его на Таймыре?
      Что я мог ответить своему спутнику? Мои догадки и надежды были пока еще такими неопределенными, шаткими...
      Признаюсь, хотелось помолчать, побыть наедине со своими мыслями. Однако Савчук не унимался. Чтобы переменить разговор, я спросил, как поживает его грипп. Оказалось, что грипп Савчук забыл на аэродроме.
      - Всегда делаю так, когда выезжаю из Москвы, - пояснил он, широко улыбаясь. - Теперь ему (гриппу) не поспеть за мной!..
      Куда уж там поспеть!..
      Мы стремительно возвращались в зиму из весны.
      За оградой аэродрома осталась мартовская Москва, пахнущая дождем и сочинской мимозой. Подмосковные леса зачернели внизу. А в районе Ярославля снег на полях потерял желтоватый оттенок и заискрился-замерцал совсем по-зимнему. Потом брызнуло из-под крыла ослепительное сияние. Так встречала нас ледяная гладь Рыбинского моря.
      Неподалеку от этих мест, в захолустном уездном городе, который стал впоследствии приморским городом, начинался след Петра Ариановича Ветлугина. Терялся же бог весть где - на самом "краю света", там, за туманной чертой горизонта...
      Вспомнилось, как опальный учитель географии, покидая Весьегонск, прощался у шлагбаума со своими маленькими друзьями (девочка жалостно хлюпала носом, мальчики хмурились, крепились изо всех сил). В трогательных выражениях он благодарил "за бодрость, верность, за веру в мечту". И уже в пролетке, спохватившись, что не запасся прощальным подарком, рванул цепочку от своих часов и протянул на ладони компас, служивший ему брелоком.
      Я с беспокойством провожу рукой по внутреннему карману кителя, где в особом кожаном футляре хранится маленький компас. Не оставил ли его впопыхах на подоконнике в квартире Савчука? Нет, компас цел, со мною, как всегда.
      Савчук то и дело поглядывал на меня, откашливался, порываясь продолжать разговор, но, наверное, выражение моего лица останавливало его.
      Затем мой спутник, привалившись к тюкам с почтой, занялся изучением географической карты. Я могу теперь без помехи думать о Петре Ариановиче, представлять себе его лицо, воскрешать в памяти интонации его голоса.
      А самолет тем временем мчится все дальше и дальше на север, и маленькая тень бежит за ним по снегу, как жеребенок за матерью...
      В Нарьян-Маре Савчуку пришлось похлопотать. Наш самолет был почтовый. Его хотели дополнительно загрузить, а нам - двум пассажирам - предложили дождаться следующего самолета, который должен был прибыть через три дня.
      Нас это, понятно, не устраивало, и я уже начал нервничать. Впрочем, мое вмешательство не понадобилось. Савчук не отходил от начальника аэропорта до тех пор, пока тот не выскочил из конторы, хлопнув дверью, и не завопил на весь аэродром:
      - Да ладно уж, летите этим самолетом, летите! Посылки подождут!
      По собственному опыту я знал, что такое настойчивость Савчука.
      Любопытно было наблюдать моего спутника в действии. При его громоздкости это отчасти напоминало снежную лавину, катящуюся с горы, все сметающую на своем пути.
      Он определенно оживал и веселел по мере продвижения к Таймыру.
      Когда нас разместили на ночлег, неизменно бодрый Савчук снова принялся одолевать меня расспросами.
      - Почему все же Ветлугин? - бормотал он над ухом: говорить приходилось вполголоса, потому что на соседней койке спал наш пилот Жора. - Русанов это понятно, но Ветлугин?.. Никак не могу взять в толк. Бывшая деревня Последняя - ныне Океанск - и Таймырский полуостров!.. Между ними огромное расстояние, непроходимая тундра, множество мелких, преграждающих путь рек, наконец, Хатангский залив!..
      - Морем можно добраться скорее, - ответил я кратко.
      - Морем? Но почему морем?
      - Потому что Ветлугина унесло на льдине в океан.
      - Унесло, правильно!.. Овчаренко видел это. Стало быть, погиб?..
      - Я бы и сам думал так, если бы не был гидрологом. Профессия помогает мне сохранять оптимизм.
      - Не понимаю связи.
      - Она проста. У восточного берега Таймыра есть постоянное береговое течение. Если ветры, дувшие во время побега Петра Ариановича, были благоприятны, то льдину, на которой он находился, могло отжать к берегу. Где, в каком месте - трудно сказать...
      - Но ведь льдину, должно быть, долго носило по морю?
      - Да, несколько дней.
      - Чем же он питался эти дни?
      - Известно, что в мешке у Ветлугина был запас продовольствия. Кроме того, с ним было ружье. Он мог убить тюленя или белого медведя. В этом случае мяса и жира хватило бы надолго.
      - Впервые слышу о возможности такого путешествия на льдине!
      - Вы, наверное, незнакомы с соответствующей литературой. Русанов в своей книге приводит несколько случаев.
      - Русанова не читал.
      - Возьмите хотя бы историю этого ненца... как, бишь, его?.. Учу или Упа, не припомню имени...
      - А что с ним произошло?
      - Он охотился в мезенской тундре, увидел белого медведя на льдине, которую прибило к берегу, и убил его...
      - Так...
      - Ветер переменился, пока охотник сдирал шкуру с медведя, и льдину отнесло от берега. Учу оглянулся, а вокруг уже вода. Что делать? Льдину с ник и с медведем тащит на северо-восток, в открытое море.
      - Он бы вплавь!
      - Куда там!.. Ледяная вода! А может, и плавать не умел, не знаю... Но вы поразитесь, когда узнаете, куда прибило льдину с ненцем...
      - Куда же?
      - Ну, как думаете, куда?
      - Остров Колгуев?
      - Дальше!
      - Неужели Нарьян-Мар, где находимся сейчас?
      - Гораздо дальше!
      Савчук недоверчиво молчал.
      - Обская губа, - сказал я.
      - Невероятно!
      - Русанов - признанный авторитет, - заметил я внушительно. - Сведения его всегда достоверны, безупречно достоверны.
      - Нет, я не то хотел сказать. Действительно, огромное расстояние, сотни километров!.. Льдину, конечно, протащило через Югорский Шар и Карские Ворота?
      - В том-то и дело, что нет. Ненца обнесло вокруг Новой Земли.
      Савчук только крякнул.
      - Это, заметьте, случилось в начале лета. Охотник вынужден был, понятно, строго соблюдать медвежью диету.
      - Да, убитый медведь пригодился.
      - Еще как! Сало и мясо медведя охотник ел. Шкурой укрывался.
      - Льдина со всеми удобствами, - пробурчал Савчук в подушку, но я услышал его.
      - Все еще не верите? Напрасно! Вы просто никогда не изучали морских течений. Они прихотливы... Согласен, ненцу повезло... Так вот, он плыл и плыл себе, дожевывая своего медведя. И вдруг однажды, высунув голову из-под медвежьей шкуры, увидел берег. Вдали среди туч виднелись горные вершины, голые и черные, местами покрытые снегом. Учу понял: это Новая Земля.
      - Куда махнул, однако!..
      - Я передаю вам то, о чем писал Русанов. Хотите слушать дальше?
      - Просто комментирую про себя...
      - Ну-с! Целое лето льдина с ненцем плыла вдоль западного берега Новой Земли. К осени обогнула Новую Землю и вошла в Карское море. Горы скрылись из глаз. В октябре охотник снова увидел низменные песчаные берега, похожие на его родную мезенскую тундру. Он удивился. Неужели, как в сказке, вернулся домой?.. Сильно обтаявшая льдина близко подплыла к берегу, и ненец вброд перебрался на землю. Оказалось, что он высадился на правый, восточный берег Обской губы.