В это время в некоторых приходах число священников достигло 14, и редкий приход не имел двух священников. Чтобы прекратить продолжающееся перепроизводство причтов, архиереи учреждали контроль над выборами, акты которых скреплялись т.н. десятниками, назначаемыми из духовных же лиц. Вместе с тем увеличены требования, предъявляемые к кандидатам на священнические места при их испытаниях. Но указанные меры не искоренили зла, т.к. благодаря подкупу всегда было возможно устранить препятствия. Поэтому число бесприходных и "крестцовых" священников увеличивается. Последние являлись большим злом на Руси в смысле понижения авторитета духовенства. За деньги "крестцовое" духовенство могло венчать какие угодно браки, покровительствовало раскольникам и т.д. Вредное влияние выборного начала сказалось и в другом отношении. Вследствие увеличивающейся конкуренции выборы превращаются в отдачу с торгов прихода. Священником делается тот, кто меньше возьмет с общины. Поэтому священник для прихода является арендатором, наемником, который смотрит на свое место, как на временное, и мечтает перейти на другое, более доходное место, или уйти на крестец. Иногда священники заключают с общиной договор на владение прицерковной землей не только пожизненно, но часто и потомственно и, таким образом, из арендаторов превращаются в собственников. Ясно, что при таком положении дела авторитет и положение священника в общине не могли быть высокими. Возросшее число приходов и непропорционально увеличившееся количество при них священников требовало и увеличения сумм содержания. Однако в этом периоде с особенной ясностью обнаружилось как раз обратное. Увеличились расходы духовенства и сократились его доходы. Прежде всего очень неустойчивым оказалось землепользование низшего духовенства. С этой целью в 1620 было сделано распоряжение об отводе при переписи каждой церкви от 5 до 10 десятин отцовской земли "в поле". Но затем указами 1632 и особенно 1676 правительство, наоборот, издает запрещение собственникам дарить и завещать церквам земли, и хотя в следующем, 1677, это запрещение было снято, но оно уже в достаточной мере подорвало материальное положение духовенства. Затем постановлением Собора 1667 приходским церквам было запрещено владение лавками и торговля. Наконец, по указу 1669, сократился ружный доход духовенства от казны. С другой стороны - увеличились сборы в пользу государства, в архиерейскую казну и на архиерейских чиновников. Эти сборы были особенно тяжелы вследствие тех злоупотреблений, которые производили сборщики - архиерейские чиновники, что в свою очередь повлекло передачу сборов с духовенства в руки духовных лиц (1676). Собор 1681 постановил закрывать небольшие скиты и отдал преимущество большим общежительным монастырям. Пострижение производится после продолжительного испытания и только в монастырях. Запрещено было постригать от живых мужей и, наоборот, уменьшено количество мирян, проживающих в монастырях, и т.д. Выделение духовенства в отдельное замкнутое сословие продолжает совершаться и естественным путем - в силу сложившегося обычая, и путем законодательным, так что к эпохе реформ Петра Великого оно представляло собой сословие сложившееся, с определенной физиономией. Сельское духовенство, в силу материальной необеспеченности и приниженности (и светская, и духовная власть все время на него смотрели только как на податную, тяглую силу), в силу необразованности и в силу условий получения места (дети в ожидании места живут без дела при своих отцах и не идут ни на какую службу), к этому времени сложилось в малодеятельное, неэнергичное, забитое и терпеливое ко всем бедам сословие. В XVIII в. продолжается ограничение компетенции духовного суда, подчинение духовенства во многих случаях гражданскому суду и выяснение положения и прав духовенства как сословия. Так как высшее духовенство противилось реформам Петра, то в 1700 было уничтожено патриаршество, и с этого года начинается следующий, четвертый, период в его жизни. В 1701 был восстановлен Монастырский приказ, с правом разбирать иски церковных крестьян и служилых людей. Дела политические и уголовные по отношению к духовенству находились в ведении Тайной канцелярии и Юстиц-коллегии. В делах тяжебных духовенство тоже не было подчинено духовному суду. В 1721 с учреждением Священного Синода и с переходом Монастырского приказа в его ведение миряне духовного ведомства делаются подсудными опять духовному суду. Св. Синод является средоточием патриаршей власти и власти прежних русских церковных соборов. Синод, в противоположность патриаршеству, является одной из составных частей государственного строя. При Синоде состоит "око государево" - обер-прокурор. Члены его приносят присягу и дают обещание стоять на страже государственных интересов. Синод же избирает кандидатов в архиереи, которые утверждаются государем. Архиереи должны были давать подробные отчеты Синоду. Петр I старается урегулировать церковное землевладение. Церковные вотчины подчиняются контролю государства. Архиереи и монастыри устраняются от управления своим хозяйством. Им выдается определенное жалованье, а излишек от этих сумм поступает в казну. К Монастырскому приказу правительство обращается за деньгами на государственные нужды, монастырям правительство старается привить благотворительный по преимуществу характер, с каковою целью при них строятся богадельни, куда определяются инвалиды, нищие и т.д. С другой стороны, правительство стремится сократить число монастырской братии. В прибавлении к Духовному Регламенту вводятся ограничительные правила пострижения в монашество. В 1721 делается распоряжение постригать только на вакантные места, для выяснения которых делается перепись. Затем монахи прикрепляются к тому монастырю, за которым записаны по переписи Монастырского приказа. Этим стремились достигнуть ограничения бродяжничества монахов, которое к тому времени приняло крупные размеры. В конце царствования Петра I церковные вотчины были освобождены от контроля государства и опять всецело перешли в ведение духовной власти. Но поборы с них не прекращались и особенно увеличились при Бироне, который назначил даже специальный сбор с архиерейских домов на содержание конских заводов. Церковные вотчины все более и более беднеют, и за ними накапливаются большие недоимки, для взыскания которых посылаются воинские команды. Петр III решил отобрать церковные вотчины в казну, что и было выполнено в 1764 Екатериной II. За архиерейскими домами и монастырями было оставлено некоторое количество земли и угодий, подворья и загородные дома. Все же громадное количество земли перешло в казну, и взамен отобранной земли монастырям и архиерейским домам было положено определенное содержание. Позднее это распоряжение было распространено на Малороссию. При Анне Ивановне были подтверждены указы Петра I об уменьшении числа монахов. В 1734 была сделана перепись монахам, и постриженных неправильно расстригали и отдавали в солдаты. Число монахов сделалось ничтожным. Гонение на монастыри прекратилось при Елизавете Петровне, которая относилась к ним с большою любовью, и в 1760 принятие монашества было разрешено всем. При Екатерине II опять принимаются меры к сокращению монастырей. Вводятся монастырские штаты, новые монастыри можно строить только с разрешения верховной власти. При Павле I и Александре I монастырские штаты расширяются и количество черного духовенства увеличивается. Монастыри получают некоторые льготы. К 1801 монашествующие священнослужители, а к 1811 и простые монахи свободны от телесного наказания. Замещение мест белого духовенства в этом периоде производится различными способами: при помощи выборов, наследственного получения места и назначения местным архиереем. Однако в XVIII в. наследственный способ замещения мест становится самым распространенным и употребительным. С одной стороны, тяглые сословия неохотно освобождали своих членов и разрешали им переход в духовенство, а дворянство считало унизительным для себя идти в духовные, с другой - государство требовало от лиц, ищущих места в церковном причте, специального духовного образования, духовенство же имело готовый штат своих детей, подготовленных к этой деятельности. Поэтому свобода выбора, во-первых, стеснена, так как если бы прихожане и хотели, то на священническое место не могло попасть лицо неученое, без богословского образования. Во-вторых, прихожане, желая проявить свое право выбора, все-таки по необходимости должны были обращаться к духовенству и представлять кандидатами детей священников. Правда, Регламент подтверждает право выбора прихожан, но уже по другим мотивам, именно с целью недопущения в духовенство тех, кто хочет лишь освободиться от воинской повинности, так как представлялось, что челобитная прихожан есть достаточная гарантия против обмана. Однако Регламент же требует, чтобы епископ производил испытание ставленнику и решал вопрос о его пригодности для занятия священнического места. В 1722 были изданы правила для приходских выборов. По ним доступ к духовным должностям для лиц недуховного звания сильно затруднен. Хотя в Духовном Регламенте и осуждается наследственная передача должностей, но указ 1722 признает ее. Вследствие этого указа церковные места являются собственностью семьи и переходят по наследству. Духовные власти были тоже против выборного начала (митр. Платон Левшин). Наконец, при Павле I, когда в бунтах крестьян были заподозрены и духовные, Святейший Синод, согласно сделанному ему правительством предложению, распорядился о том, чтобы назначение на священнические места зависело от епископального начальства. Принималась во внимание гл. обр. аттестация училищного и семинарского начальства. Таким образом, в назначении священнослужителей пришли к способу, изложенному в 70 и 76 статьях Устава духовных консисторий. Обычай наследственности духовных мест просуществовал до 1867. Параллельно с обособлением духовенства увеличивалась и замкнутость духовных школ. Что касается состава духовенства, то в этом направлении долго не могли прийти к определенному заключению. Напр., церковнослужители долго не считались духовными лицами и при Петре I обязаны были брить бороды. Чтобы определить состав сословия, правительство нашло необходимым издать штаты (1718-22). Эта мера как раз совпала с ревизией, по которой духовенство, найденное на действительной службе, и его потомство должны дать единственный только контингент для замещения церковных должностей. Положение же оставшихся лишними было очень тяжелое, так как для них не было выхода в другие сословия. Екатерина II разрешила детям духовенства поступать чиновниками в наместнические канцелярии. Затем дано было разрешение на поступление в купечество, в крестьянскую и в военную службу. При Павле для выхода из духовного сословия были сделаны опять ограничения, но затем, в следующие царствования, последовал ряд мер к уничтожению замкнутости духовенства, закончившихся законами 1869 и 1871. С другой стороны, вместе с замкнутостью духовенства как сословия установился и строгий взгляд на оставление духовного сана. И этот вопрос прошел длинный путь колебаний. Петр I отнесся снисходительно к оставлению сана и выход вдовых священников даже поощрял. При Павле I свобода выхода была стеснена. При Александре I увольнение из духовенства зависело от согласия Синода. При Николае I в 1830-48 создались те ограничительные условия выхода, которые, в общем, просуществовали до начала XX в. При определении прав духовенства правительство, начиная с Петра I, рассматривает его как сословие привилегированное. При Петре I оно освобождено от подушного оклада и рекрутства. В царствование Елизаветы Петровны оно получило привилегии по суду. При Екатерине II поднят был вопрос о сословном положении духовенства, причем она хотела отнести священников к среднему роду людей, против чего энергично возражал митр. Гавриил, требовавший уравнения духовенства с дворянством. Вопрос определенно не был решен, и духовенство осталось вторым сословием после дворянства. В 1767 Синод запретил духовным судам телесное наказание священников, а в 1771 распространил запрещение и на дьяконов. Но по светскому суду духовенство не было освобождено от него. Окончательное освобождение от телесного наказания духовенства состоялось при Александре I в 1801, а в 1808 оно было распространено и на их семейства. Наконец, эта льгота была предоставлена в 1862 церковнослужителям. При Павле I на духовенство было распространено право получения орденов и знаков отличия. Это право важно потому, что награждение орденом давало право на получение потомственного дворянства. В 1860-х духовенство достигает наибольшего расцвета, так как, с одной стороны, с падением крепостного права пала и его зависимость от помещиков, а с другой - оно получило право гласного обсуждения своих нужд на съездах и т.д. Что касается материального положения, то со времен Петра правительство стремилось к более устойчивому обеспечению духовенства. Так, Регламентом отменялось собирание за требы, а взамен проектировался определенный взнос на содержание причта с каждого приходского двора. С 1765 началось общее межевание земли, из которого на сельские церкви приходилось по 33 десятины. В 1791 было положено начало пенсионному капиталу для духовенства. При Александре I возбуждался вопрос о казенном жалованье духовенству, но за недостатком средств не был решен положительно. Казенное жалованье назначается священнослужителям, начиная с царствования Николая I, и при Александре III расходы на него составляли 6 млн. руб. Затем забота об обеспечении причта отчасти возлагается и на приходские попечительства и братства, положение о которых было издано в 1864. В 1866 вышли временные правила о пенсиях духовенства, действовавшие до издания пенсионного устава в 1903. Ряд этих мер более или менее упорядочил материальную сторону жизни духовенства, но, как понятно, не решил вполне вопроса о постоянном обеспечении духовенства, так как в н. XX в. около 10 тыс. причтов совершенно не получали содержания из казны.
      П.П.
      ДУХОВНОСТЬ, высшая деятельность души, устремленность к стяжанию Духа Святого, безгрешности, моральному совершенству, преображению души. Русская духовность выражается в древней духовной традиции Православия и добротолюбия, иконописания и церковных песнопений, благочестия, старчества и подвижничества отечественных святых.
      Понятие русской духовности обусловлено "естественной и первобытной географией русской души".
      Огромные однообразные равнины, безграничные дали, где безмерная бесконечность, сверхъестественность составляют как бы часть каждодневных переживаний, определяют образ этой души и ее духовный склад. Как и просторы ее родной земли, она сама не знает границ. То чувство ясно определенной формы, которым так гордятся латиняне и греки, ей чуждо. Ей присущи от природы отсутствие рубежей и отсутствие меры, и щемящие противоречия, напоминающие резкую изменчивость климата ее страны. Как над ее родными степями, в ней разражаются грозы и проносятся вихри.
      "Мы огромны, - любил повторять Достоевский, - огромны как матушка Россия". Русский человек мучается огромностью и безбрежностью своей земли. Для русского духа, для русского человека земля имеет немалое значение. Есть нечто мистическое в его отношении к ней. Первобытный дионический элемент в нем еще не угас. Он вошел и в русское христианство, придав ему особые черты, которых нет в христианстве византийском. Так, это в известной степени сказывается на культе Божией Матери. Черты духовного радикализма у русского народа, выражающиеся в большой доле безразличия к миру и к его благам, также определены в значительной степени строением Русской земли. В стране неограниченных далей и безмерных протяжений, с суровым климатом, почти без всяких внутренних рубежей и без определенных внешних географических границ, широко открытой для всевозможных нашествий, человек легко приобретает сознание своей физической слабости и бренности своих дел. Зачем, думает он, накапливать и дорожить тем, что обречено на гибель? К чему подчиняться юридическим нормам, которые сегодня имеют силу, а завтра потеряют всякое значение? Человек инстинктивно сосредоточивает привязанность на том, чего никто не может у него отнять. За этим духовным радикализмом, однако, не таится влечение к полному уничтожению. Он не восстает против самого принципа жизни.
      Это безразличие вовсе не означает, что русский народ менее грешен, чем другие. Наоборот, он, может быть, даже более грешен, но он и грешен по-другому. Когда он бывает привязан к земным благам, к суетности и бренности земли, он к ним привязан своими грехами, а не своими добродетелями и не своими представлениями о правде или своим идеалом святости. Действительно, западный человек дорожит своим социальным положением, своей собственностью и своими жизненными удобствами не в силу своих слабостей и пороков, а в силу своих социальных добродетелей, религиозно обоснованных и оправданных. У него есть идеология, которая все это оправдывает. У русского человека такой идеологии нет. В глубине души он ничуть не уверен в том, что его собственность свята, что пользование жизненными благами оправдано и что оно может быть согласовано с совершенной жизнью.
      Эта отчужденность, эта свобода духа лежат в основе русского бунта против буржуазного мира, бунта, в котором сходятся революционеры и реакционеры. Русская идея противоположна идее буржуазной. Ей присуще сознание, что непреходящего града нет на земле и что не приходится искать его в будущем: поэтому у нее не бывает слишком многих связей с земным градом. Духовное кочевничество - характерная русская черта, неотъемлемо присутствующая в русском идеале, и тип "странника" есть самый выразительный русский тип. Гоголь, Толстой, Достоевский, Константин Леонтьев, Вл. Соловьев - все были "странниками" и по своему духовному складу, и по своей внешней судьбе. Все они - искатели истины. Любовь к странничеству противостоит всему "буржуазному" в моральном значении этого слова.
      Эта моральная черта безразличия и отчужденности просветляется христианством, которое дает ей направленность к небу. В русском христианстве, гораздо больше, чем в византийском, взгляд обращается к "небесному Иерусалиму", к "грядущему Граду". Ему свойственна жажда преобразования жизни, ее преображения, пришествия нового неба и "новой земли", Царства Правды на земле.
      Эта жажда всеобщего преображения - одна из самых ярких черт русского религиозного духа. В противоположность западному духу он стремится, как пишет Бердяев, соединиться с источниками бытия, он ищет преображения жизни, а не создания культурных ценностей и не тех результатов, которые обычно считаются обязательными, будь то в области знания, или морали, или искусства, и т.д.
      Таким образом, русская душа не чувствует себя скованной нормами цивилизации, или морали, или науки, перед ней нет ничего, что заслоняло бы реальность Бога. Поэтому весь ее динамизм сосредоточен на преображении, которое должно произойти в конце времен. В русской духовной жизни таится великое мессианское ожидание, и вот почему Пасха есть тот праздник, который особо любим русским народом. Для русского человека она не только воспоминание о воскресении Христа, мистически переживаемом вновь, она означает также ожидание космического воскресения, воскресения и прославления всего творения, в ней предвосхищаемого и заранее переживаемого. У верующего русского человека взор уже обращен к Свету Того, Который грядет Склонность созерцать Христа Грядущего, тесно связана с этой идеей. Христос принес обетование прославления и преображения, т.е. обетование Царства Божия. И это будет не результатом эволюции или исторического прогресса, а чудом, мировой катастрофой. Это ожидание, это искание грядущего Града всегда живо каким-то образом в глубинах русского духа. Это позволяет нам понять, почему русский народ, когда он забывает Бога, обязательно впадает в нигилизм. Он тем самым возвращается тогда к своим народным истокам, которые отрицают все, враждебны всякому духовному стремлению и укоренены в материи. Не дорожа ценностями цивилизации и не веря в Бога и в бессмертие души, русский человек в этом случае убеждает себя в том, что все позволено. Предметом его стремлений остается все то же спасение и преображение, новая жизнь. Но поскольку он не видит никакого развития в направлении к этому новому миру, он готов принять гибель всего существующего Он хочет, чтобы все кончилось как можно скорее, чтобы все преходящее действительно прошло, чтобы время остановилось, чтобы пришло начало нового мира, новой жизни. Он хочет совершить космический переворот, и если "преображения" при этом не получается, то жизненные ценности рушатся тем не менее. Но даже и в этом случае, под действием христианской веры, веками проникавшей в духовную сущность русского человека, христианские мотивы продолжают составлять глубинную основу его существа и его побуждения остаются глубоко религиозными. На этот счет было очень верно отмечено, что русский человек бывает с Богом или против Бога, но никогда не бывает без Бога.
      Делать из всего сказанного вывод, будто русская духовность представляет собою отрицание этого мира и занята исключительно будущей жизнью, было бы равносильно обвинению ее в своего рода ложном монофизитстве. И это было бы ошибкой, заводящей в тупик, потому что при этом упускалась бы из виду самая сущность русской духовности; необходимо понять, что если она устремлена к преображению и к "новому" миру, то это потому, что она утверждает евангелие Слова, ставшего плотью для того, чтобы победить смерть. Действительно, глядя на мир, в котором мы живем, невозможно избежать дилеммы: или нет ни Бога, ни идеи и вообще ничего, что имело бы подлинное бытие, или Бог должен явить нам Свою победу, Свое торжество над миром. В действительности, Он явил ее тем, что умер на кресте и воскрес. Иначе говоря, это означает, что Он воплотился для того, чтобы призвать нас к участию в Своей божественной жизни, и что страдание, крест есть единственный путь, ведущий к победе. Обоженное человечество, преображение мира - вот конец и цель истории и единственное положительное решение загадки существования. Воскресение, т.е. преображение всего мироздания, есть завершение дела Божия. Поэтому есть смысл жить, есть смысл рождать детей и воспитывать для жизни будущие поколения. Есть также смысл умереть, потому что только то, что умирает, может воскреснуть. Такова и глубокая основа отношения русского человека к надвигающейся смерти. "Удивительно умирает русский мужик! - писал Тургенев - Состояние его перед кончиной нельзя назвать ни равнодушием, ни тупостью, он умирает, словно обряд совершает холодно и просто"
      Просветленное принятие креста и страдания, представляющих собою лишь привходящие обстоятельства смерти, входит в русскую духовность неотъемлемой составной частью. История русского народа - история очень тяжелая, очень мучительная, очень кровавая. Как писал Н.А. Некрасов
      Волга! Волга! Весной многоводной
      Ты не так заливаешь поля,
      Как великою скорбью народной
      Переполнилась наша земля.
      Русский человек самой природой приучен к страданию. Христианство лишь возвысило эту привычку - или это качество - тем, что показало ему будущее блаженство как дивное преображение страдания. Крест неотделим от славы. Это - две стороны одной и той же медали. Пасхального духа не может быть без духа Голгофского. Даже еще больше - тот вытекает из этого. "Русский народ один из тех немногих народов, которые любят сущность христианства, крест, писал французский историк Леруа-Болье, - он не разучился ценить страдание, он воспринимает его положительную силу, чувствует действенность искупления и умеет вкушать его терпкую сладость". Действительно, русский человек уважает страдание как таковое, независимо от тех или иных положительных качеств, которые могут его сопровождать, - уважает потому, что всякое страдание есть участие в страстях и в смерти воплощенного Слова, "запечатлевшего - как учил св. Ириней - Свой крест на всех и на всем". Он принимает страдание потому, что за всяким страданием стоит единственная жертва, принесенная Сыном Божиим, ставшим Человеком (и уже ясно, что монофизитство тут ни при чем). Страдание, таким образом, становится великим благом само по себе, оно само по себе ведет к сокровищнице благодати. Когда человек страдает и "несет свой крест", врата Рая тем самым открываются перед ним. Когда он полностью принимает солидарность всего человечества, как в вине, так и в вытекающем из вины страдании, он тем самым преодолевает то и другое и готовит путь для такого же общего воскресения и излияния благодати на всех.
      Следует еще подчеркнуть, что речь тут идет не столько о так называемом юридическом искуплении, сколько о проникновенном, страждущем, органическом, сущностном участии в страждующей и вместе с тем неиссякаемо изобильной жизни Христа.
      С идеей преображения всего творения в русском религиозном сознании связана идея всеобщего спасения. Это и неудивительно преображение, "новая земля и новое небо" и спасение - это все то же самое. Это все - одна и та же идея, только рассматриваемая с разных сторон. Русская религиозная совесть никогда не удовлетворялась зрелищем личного спасения одной индивидуальной души, она всегда была озабочена общим спасением. Все души связаны между собою и ни одна не приходит к Богу без того, чтобы не увлечь за собою других. Следовательно, спасаться надо вместе, а не каждому в отдельности. Достоевский прекрасно выразил эту мысль, говоря, что "все отвечают за всех". Здесь перед нами - своего рода духовный коллективизм, имеющий, возможно, своим основанием древний, унаследованный от предков и уходящий в тьму веков коллективизм сельского "мира", до такой степени укоренившийся в обычаях и нравах страны, что он сохранился до самой революции. Черты этого духовного коллективизма, этой жажды общего спасения для всего народа, для всего человечества, для всей вселенной, присущи всей русской мысли, и верующей, и неверующей. "Спасен будет тот, кто спасает", - сказал Владимир Соловьев, и тут он сходится не только с теми, кто верит, как он, - с Достоевским, с Константином Леонтьевым, со славянофилами, но и с представителями противного лагеря: с Белинским, с Бакуниным, с Герценом, с Чернышевским, с Лениным. И те ищут тоже, хотя и в секуляризированной форме, спасения для народа и для человечества, они тоже исповедуют, что избавление от зол и страданий должно совершиться не для отдельного человека, а для всех.
      Но, конечно, своего подлинного сверхъестественного величия эта характерная черта русской души достигает у русских святых. Поэтому нет большей ошибки, как представлять себе русских святых судорожно сосредоточенными на себе самих и занятыми исключительно спасением собственной души. Даже самые мистические из них никогда не относятся с безразличием к судьбе ближнего и к судьбе мира. Уход от мира является для них не чем иным, как только средством, путем к более тесному единению с Богом. К тому же он почти никогда не бывает у них окончательным. Достигнув своей цели, они обычно возвращаются к людям, чтобы принести им в утешение спасительную весть. Русские святые очень человечны и вместе с тем очень активны. Многие из них обладали перворазрядными организаторскими способностями и были наделены темпераментом борцов и апостолов. Они с одинаковой силой и мужеством борются с язычеством и со злой волей князей. Русская мистика всегда была очень активной. Она очень глубока, очень сильно переживается внутренне, и вместе с тем она всегда готова бороться со злом, где бы она его ни встречала. Этим она отличается от куда более созерцательной и куда более пассивной мистики византийской.
      Ввиду всех этих стремлений и предрасположений русской души, нетрудно понять, что христианская вера, проникая на берега Днепра, нашла в этой душе особо благоприятную почву. Великое христианское благовестие дало этой душе в области абсолютного ту точку опоры, которой она не находила в мире преходящих ценностей. Оно дало метафизическое оправдание той дискриминации, которую русский человек инстинктивно проводил по отношению к земной действительности. В русской душе Царство Божие не наталкивалось ни на одно из тех стремлений к омирщению, которые так мощно сказывались в сложившемся под римским влиянием западном мире. Русские не знали ни восточного деспотизма, ни культа императора, ни культа государства. Они и приняли со свойственным им радикализмом новую веру, отвечающую их внутренним позывам, углублявшую их смутные стремления, указывавшую великолепную цель их непреодолимой тоске. Святые должны были стать глашатаями и наиболее подлинными представителями русской духовности, а их жития - жизненной философией русского народа. К ним в особенности приложимо прекрасное изречение Ф.М. Достоевского: "Может быть, единственная любовь народа русского есть Христос, и он любил образ Его по-своему, то есть до страдания".
      Русская духовность веками питалась их идеалом: от их пламени зажигала свой светоч вся Святая Русь - святая не только в смысле моральной святости, но святая потому, что идеал святости составляет для нее самую высшую из всех вообразимых ценностей.
      Иеромонах Иоанн (Кологривов)
      ДУХОВНЫЕ СТИХИ. Духовными стихами в русской словесности называют народные песни на религиозные сюжеты. Песни эти пелись бродячими певцами-странниками на ярмарках, базарных площадях, у ворот монастырских церквей - везде, где находилось достаточное число благочестивых слушателей. О любви русского человека к такой форме религиозного самовыражения достаточно говорит тот факт, что вплоть до н. XX в. духовный стих бытует гораздо шире, чем даже былины. По сравнению с героическим эпосом религиозная поэзия проявляет гораздо большую жизненность. Если "старинушки" о "святорусских богатырях" со временем остаются в репертуаре народных певцов преимущественно на севере России, то духовный стих продолжает сохраняться почти на всем протяжении земли Русской.
      Время их появления установить с достаточной точностью затруднительно, можно лишь уверенно утверждать, что пелись они каликами перехожими на Святой Руси с незапамятных времен. В той форме, в которой стихи эти дошли до нас, они существовали уже в XV-XVI вв. На это время учитывая общий духовный подъем в России приходится и расцвет русской духовной поэзии.
      Высота религиозного чувства и обширность познаний, отраженные в стихах, столь резко обличают несостоятельность точки зрения на русскую историю, предполагающей "темноту" и "невежество" средневековой Руси, что исследователи XIX-XX вв. вынуждены были придумывать самые неуклюжие объяснения, дабы спасти честь "исторической науки".
      "В основе духовных стихов всегда лежали книжные повести", - уверенно заявляет один из них. "Можно ли утверждать, что все эти понятия и сведения, передаваемые духовными стихами, были вместе с тем общим достоянием народа?.. Разумеется, нет!" - вторит ему другой. Допустим, так, но только чем тогда объяснить, что на протяжении столетий, из поколения в поколение передавая искусство духовного пения, народ с такой удивительной любовью и постоянством поет то, чего не понимает?