Андрей Платонов
      ТЮТЕНЬ, ВИТЮТЕНЬ И ПРОТЕГАЛЕН
      Tютень человек не велик, с кочережку. Зимой и летом он носит варежки, сердцем добер, словом зол; в одном ухе мотается египетская серьга, шею он обматывает полотенцем или тряпочкой почище: лицом коричневый, глазами ехиден и весь похож на стервеца.
      -- На глазах испекешься, -- говорили бабы, у кого грудной был.
      Тютень вечно свистел на ходу, и всякая птица шарахалась от него или летела по плетням. Если вились стайкой воробьи, неслись вскачь галки, горлапанили петухи, а наседки крылепились, -- то-то идет, значит, Тютень, идет и посвистывает.
      Он клал варежку в рот и свистел для своего великого удовольствия и не дулся.
      Если сказать Тютню: посвисти, мол, в худую варежку чуток, то он догонит и убьет, будь ты мал, будь ты стар. Убежишь -- твое счастье.
      Тютень считал себя Богом и потому был покоен, доволен и благ. На еду он не зарился, мир считал подножием своим, небо -- короной, а людей -чертями. Сатаной же Тютень считал Витютня.
      -- Он, беспременно он, головастый кобель, -- думал Тютень и высвистывал стих:
      Он, он, суть он,
      Беспременно суть он,
      Головастый кобель,
      Воедин, воедин,
      Воедин я бог кокетин.
      Витютень был так себе человек, ростом с черпак, ведро на палке. Ведро -- это голова.
      -- Это не человек, а наказание, истинный Господь, -- судили бабы, которых мало били мужья.
      Витютень слышал: ладно, ладно, жабы широкие. Возьму вот, и покажу всем, что ты без исподней юбки ходишь, ведьма божья.
      Витютень ходил голый, только живот обматывал рогожей, чтобы бабы не охальничали. Волоса он распускал и накладывал туда от времени до времени комья соломы и навоза -- думал, может птицы заведутся, его любимая тварь, сочтут это за гнездо; но никак того не случалось.
      Считал Витютень себя пророком всякой последней, гонимой, ненавидимой всеми и пожираемой твари -- червей, мошек, рыбок, травы и таящих облаков, ибо и они пожираются в небе ветром.
      Глаза его были велики, с поспевший чеснок, и в них горела неутомимая безумная любовь ко всем последним и растоптанным. Ходил он по земле и пел молитвы голубой траве и всякой трепещущей, дышащей твари, живущей один день, радостной и кроткой, познавшей все, ибо нечего тут познавать. Движется мир в свете солнца, и не может он тосковать; движутся живые по земле, и ни один не верит смерти. Один Витютень за всех все знает и скорбит. Но когда он видит божью коровку, он поет:
      С дубу, с дубу, с дубу
      Да опять на пень.
      В песне не нужны слова, а нужна радость. Слова Витютень сочинил так, лишь бы что сказать, а пел он душой.
      Раз встретил он ребятишек у леса. Встретил, напугал и долго им говорил о грядущем царстве последней твари, которая вскоре восстанет и победит все силы, ибо она кротка и тиха, знает мир, потому что любит его и не верит смерти.
      -- Не будет тогда больших и умных, будут одни малые и разумные, будут одни полюбившие. И листья на деревах больше бога, который хуже сатаны. И листья ропщут только от злодея ветра, в сердце же своем они кротки и сыты самым малым.
      Идет вечное царство, голубая земля нищих, умерших, позабытых. Будет всем светить не солнце, а сердце другого, ты -- мне, я -- тебе... Большие жрут всех и оттого дохнут и уничтожаются. Они едят падаль, а падаль -- их. Но вот малые, самые последние, меньше песчинок, те уже ничего не едят и ничего не хотят, смотрят без зависти и без желания на другого, в тех одних бьется настоящая жизнь, и они без слова и борьбы завоюют мир, и царство малых будет без конца и без смерти...
      Витютень от радости кричал: вы еще ребята, вы малые среди людей и вы возьмете себе человеческое царство. Так и там, малые миры возьмут себе мир. Самый малый, самый гонимый, никому не ведомый, молчащий, не рожденный, тот, для кого и песчинка -- бог, тот истинный царь земли и всех звезд, потому что он последний царь, после него никого не будет, и потому он самый великий...
      Был Христос, ему и сейчас еще молятся ваши отцы, он говорил: блаженны нищие духом. Но и он не понимал всего и не хотел умирать, когда умирают без слова вечером мошки, а каждая из них блаженней Христа, потому что беднее его духом.
      Ребятишки сидели ни живы, ни мертвы. Сеня совсем поник и заплакал.
      -- Милый мой, -- сказал Витютень и не спеша пошел дальше.
      Так он ходил, говорил с людьми, за маленькими искал еще меньших, чтобы им втайне поклониться.
      Есть червь, есть мошка, травка, листок, пылинка, но за ними есть еще меньшие, самые тихие и безгласные, и их искал и любил Витютень еще больше.
      Витютень был рад своей радости, как и Тютень.
      Тютень же хотел избить Витютня; нету царя кроме бога, бог же есть он, а Витютень -- главный черт, раз не видит бога в Тютне.
      Вот какое дело. Но жили они в разных деревнях, хоть и по соседству, а никак не встречались.
      А в том селе, где жил Тютень, жил глубоко под землей Протегален.
      Сорок лет назад родила его мать в овине, думала, что глист вылезает, глядь -- ребенок. Это родился Протегален. До того он худ и длинен был, что мать звала его веревочкой, ветошкой, срамотой своей, на все лады, но не Ваней. А подрос Ваня, и прозвали его Протегальнем, а кто Тощей Верстой.
      Был он ни велик, ни мал, а ходил крючком -- цеплял за все, головой колотился и мешал навесам и потолкам. Людей для смеха Протегален под ногами пропускал.
      Стало ему лет тридцать, а он все рос и сох, и всем был он не в моготу. Если бы сажень-полторы был Протегален, а то четыре, и зол, как черт. Ни работает, ни помогает, ходит деревья ломает и озера голенями меряет.
      Пожил-пожил он, походил-походил и начал вдруг думать.
      Потом нашел овраг поглубже и поглуше, выкопал в глине пещеру, набросал туда травы, наложил картошек на зиму с чужого поля и залез туда сам. Так он оттуда больше и не вылез.
      Сидел согнутый в три погибели, не двигался и не говорил -- не то дремал, не то думал.
      Но Протегален не думал, не дремал, а переселился в другие края, себе по душе.
      Края те просторные и пустынные и окружены черными горами. Эти горы выдолблены, и внутри их живут великаны, как в землянках.
      Светит неподвижное большое солнце, нет там ночей и вечеров. Тихо кругом, спят великаны в землянках, поле везде без травы, и стоит посреди того мира Протегален -- и хорошо ему: век бы стоял, он и стоит.
      Тишина есть песня истины. И Протегален стоял в земле тишины, очарованный и бессмертный. В душе его пела музыка, и он умирал от безысходной одинокой радости. Спали в горах великаны, стояло солнце на небе, и сгорал сам Протегален в синем краю тишины и полей. Шевелилась душа в нем, как живая змея, и он знал, что умирает, уплывает земля под ногами, и было ему все лучше и лучше, будто уносила его большая река от берегов.
      Сидел в пещере согнутый Протегален и умирал от своих радостных дум, которые сделали ему другую жизнь.
      Ходил недалеко Витютень по полю, и сидел в деревне своей на завалинке Тютень.
      Среди сухого лета набралась в небе испарина, загудела гроза -- и вдарил ливень.
      Шел в поле Витютень, прыгнул от дождя в овраг и залез нечаянно в пещеру Протегальня. Пахал недалеко Тютень, измок, как хрюза, сигнул тоже в этот овраг, увидел, торчит чья-то из ямы спина, а по ней дождь лупцует, и полез следом.
      -- Сторонись, отец, дай богу дорогу, -- прохрипел Тютень Витютню. Витютень прилепился к стенке, и Тютень пролез глубже.
      -- Ну, и дела, -- сказал Тютень, -- бузует по чертям сатана, и шабаш.
      Сразу стемнело, и ни один из трех не узнал друг друга. Ливень поливал все сильней и сильней, гром не гремел. Овраг заливало водой. Протегален ничего не видал и не слыхал. Витютень уснул, а Тютень был бог, и мир для него был дым, и он ничего не боялся. Давно по нем бледнело и тосковало небо.
      Гнулись деревья, как хворостинки, от ливня, люди залезли на печки. На тысячи верст гремел ливень и не было ни живой души нигде. Овраг давно заровняло водой, а Протегален еще видел тихий край и черные горы.
      Чуть дышал сонный Витютень и шептался во сне.
      Тютень весь скочережился за спинами Витютня и Протегальня, затих, но чуял, что он бог, и слушал, как шевелится у него глист в животе и бьется кровь под пупком в подводной темной тишине.
      Потухал весь белый свет, и неслись по небу горы, мужичьи бороды, божьи коровки и последние стынущие каменевшие облака.