Современная электронная библиотека ModernLib.Net

На заре туманной юности

ModernLib.Net / Отечественная проза / Платонов Aндрей Платонович / На заре туманной юности - Чтение (стр. 1)
Автор: Платонов Aндрей Платонович
Жанр: Отечественная проза

 

 


Платонов Андрей
На заре туманной юности

      Андрей Планонов
      НА ЗАРЕ ТУМАННОЙ ЮНОСТИ
      1
      Родители ее умерли от тифа в гражданскую войну в одну ночь. Ольге тогда было четырнадцать от роду, и она осталась одна, без родных и без помощи, в маленьком поселке при железнодорожной станции, где отец ее работал составителем поездов. После того как отца и мать помогли похоронить соседи и знакомые, девочка жила еще несколько дней в пустой, выморочной квартире из кухни и комнаты. Ольга вымыла полы в кухне и комнате, прибралась и села на табурет, не зная, что ей делать дальше и как теперь жить. Соседка-бабушка принесла девочке кулеш в чашке, чтобы сирота, бывшая худой и не по летам маленького роста, поела что-нибудь, и Ольга скушала все без остатка. А когда бабушка ушла, Оля начала стирать белье: рубашку матери и подштанники отца, что от них сохранилось из белья и верхней одежды. Вечером Ольга легла спать на койку, где спали всегда отец с матерью, когда они были живые и больные. Наутро она встала, умылась, прибрала постель, подмела комнату и сказала: "Опять надо жить!" -- так часто говорила ее мать. Затем Ольга пошла в кухню и стала там хлопотать, точно она, подобно умершей матери, стряпала обед; стряпать было нечего, не было никаких продуктов, но Ольга все же поставила пустой горшок на загнетку печки, взяла чаплю, оперлась на нее и, вздохнув, пригорюнилась около печи, как делала мать. Потом она перетерла и составила в ящик стола всю посуду, посмотрела на часы, подтянула гирю к циферблату и подумала: "Не то отец вовремя придет с дежурства, не то запоздает? Если будет формироваться маршрут, то опоздает" -- так обычно думала мать Ольги, называя своего мужа отцом. Теперь девочка-сирота тоже думала и поступала подобно матери, и ей от этого было легче жить одной. Она знала, что ей четырнадцать лет и ее зовут Ольгой, но, когда она делала вместо матери все дела по хозяйству, когда она повторяла ее слова, вздыхала от нужды и тихо томилась на кухне, девочка воображала себе, что мать ее еще жива в ней немного, она чувствовала ее вместе с собою.
      Вечером Ольга зажгла лампу, в ней был на дне керосин, налитый когда-то отцом, и поставила огонь на подоконник. Так же делала и ее мать, когда ожидала отца в темное время. Отец, подходя к дому, еще издали кашлял на улице и сморкался, чтобы жена и дочь слышали, что идет отец. Но теперь на улице было постоянно тихо; народ разошелся по сельским хлебным местам либо лежал в своих жилищах слабый и болезненный, а в некоторых дворах вовсе вымер. Ольга все же дотемна ожидала отца или кого-нибудь, кто бы пришел к ней, но никто не вспомнил о сироте -- ни бабушка-соседка, ни другие люди, потому что у них была своя боль и своя забота. Тогда она легла в кровать родителей и уснула одна.
      Девочка пожила дома еще два дня, переночевала, а потом ушла на станцию. Далеко от нее, в губернском городе на Волге, жила ее тетя; она приезжала два года тому назад гостить к матери и была в воображении Ольги богатой и доброй. Тетка была сестрой матери, она даже походила на нее лицом, и девочка хотела сейчас поскорее уехать к ней, чтобы жить около тетки и не скучать по матери. Болея перед смертью, мать говорила, что если Ольге суждено жить, то пусть она едет к тетке, чтобы не оставаться одной на свете; сестра матери и накормит сироту, и обошьет, и отдаст в учение. Теперь дочь вспомнила мать и послушалась ее.
      На вокзале было пустынно; война с буржуями отошла в южную сторону. На железнодорожном пути против вокзальной платформы стоял один небольшой, старый паровоз и два пустых товарных вагона. Из будки паровоза на девочку глядел помощник машиниста; он помнил ее отца и мать, и знал, что они скончались, поэтому позвал сироту на машину. Девочка влезла по трапу на паровоз; механик развязал красный платок с пищей и вынул оттуда четыре печеные картошки; затем он погрел их на котле, посыпал солью и дал Ольге поесть две картошки, а две съел сам. Ольге захотелось, чтобы механик взял ее к себе домой, она бы стала у него жить и привыкла бы к нему. Но паровозный механик ничего не сказал девочке доброго, он только покормил ее и спрятал обратно свой пустой красный платок. Он сам был многодетный человек и не мог решить, сможет ли он прокормить лишний рот.
      Ольга просидела на паровозе до самых вечерних сумерек, пока не подъехал к вокзалу длинный поезд с вагонами-теплушками, в которых находились красноармейцы.
      -- Я теперь пойду, мне к тетке ехать надо, -- сказала Ольга механику. -- Мне мать велела, когда она еще живая была.
      -- Раз надо, тогда езжай, -- сказал ей механик.
      Ольга сошла с паровоза и направилась к красноармейскому поезду. Все вагоны были открыты настежь, и почти все красноармейцы вышли наружу; некоторые из них ходили по вокзальной платформе и смотрели, что находится вокруг них -- водонапорная башня, дома около станции и далее их простые хлебные поля. Четыре красноармейца несли суп в цинковых ведрах из станционной кухни; Ольга близко подошла к тем ведрам с супом и поглядела в них: оттуда пахло вкусным мясом и укропом, но это было для красноармейцев, потому что они ехали на войну и им надо быть сильными, а Ольге кушать этот суп не полагалось.
      Около одного вагона стоял задумчивый красноармеец; он не спешил идти обедать и отдыхал от дороги и от войны.
      -- Дядя, можно я тоже с вами поеду? -- попросилась Ольга. -- Меня родная тетка ждет...
      -- А она где отсюда проживает? -- спросил красноармеец. -- Далече?
      Ольга назвала город, и красноармеец согласился, что это -- далеко, пешком не дойдешь, а с поездом завтра к утру, пожалуй, поспеешь туда.
      В это время к вагону подошли два красноармейца с ведром супа, а позади них еще несколько красноармейцев несли в руках хлеб, махорку, кашу в кастрюле, мыло, спички и прочее довольствие.
      -- Вот тут девочка доехать до тетки просится, -- сказал красноармеец своим подошедшим товарищам. -- Надо бы взять ее, что ли...
      -- А чего нет -- пускай едет! -- сказал красноармеец, прибывший с двумя хлебами под мышками. -- В невесты она не годится -- мала, а в сестры -- как раз...
      Ольгу подсадили в вагон, дали ей ложку и большой ломоть хлеба, и она села среди красноармейцев, чтобы есть общий суп из цинкового чистого ведра. Вскоре один красноармеец заметил, что ей неловко есть, сидя на полу, и он велел ей встать на колени -- тогда она будет доставать ложкой погуще со дна, будет видеть, где плавает жир и где находится говядина.
      После ужина поезд тронулся. Красноармейцы уложили Ольгу на верхнее помостье, потому что там было теплее и тише, а сверху укрыли ее двумя шинелями, чтобы она не продрогла от ночной или утренней прохлады.
      2
      Поздно утром красноармейцы разбудили Ольгу. Поезд стоял на большой станции; незнакомые паровозы чужими голосами гудели вдалеке, и солнце светило не с той стороны, с какой оно светило в поселке, где жила Ольга. Красноармейцы подарили Ольге половину печеного хлеба и ломоть сала и опустили ее из вагона под руки на землю.
      -- Тут твоя тетка живет, -- сказали они. -- Ступай к ней, учись и вырастай большая, в твое время хорошо будет жить.
      -- А я не знаю, где тетка живет, -- произнесла Ольга снизу; она стояла теперь одна, в бедной юбчонке, босая и с хлебом под мышкой.
      -- Сыщешь, -- ответил задумчивый красноармеец. -- Люди укажут.
      Но Ольга не уходила; ей хотелось остаться с красноармейцами в вагоне и ехать с ними, куда они едут. Она уже привыкла к ним немного, и ей хотелось каждый день есть суп с говядиной.
      -- Ну, иди помаленьку, -- поторопили ее из вагона.
      -- А вы сказали, мне хорошо будет, а когда? -- спросила она, боясь сразу уходить к тетке, неизвестно куда.
      -- Потерпи, -- ответил ей прежний, задумчивый красноармеец. -- Нам сейчас заботы много: белых надо покончить.
      -- Я потерплю, -- согласилась Ольга. -- А теперь до свиданья, я к тетке пошла.
      Тетку она отыскала лишь к самому вечеру. Она спрашивала всех встречных, у кого лица были добрее, но сперва никто не знал, где живет Татьяна Васильевна Благих. Хлеб у Ольги отобрал один прохожий человек, который попросил откусить один раз, но взял весь хлеб и ушел в сторону, сказав девочке, что хлебом спекулировать теперь воспрещается. Ольга съела поскорее все сало, которое дали ей красноармейцы, чтобы его никто больше не отнял, и вошла в один двор -- попросить напиться. Пожилая женщина вынесла ей кружку воды и сказала, что больше подать нечего.
      -- А я не побираюсь, я к тетке приехала, -- сказала Ольга.
      -- А кто ж твоя тетка-то? -- с подозрением спросила дворовая женщина.
      Ольга подробно назвала свою тетку; тогда женщина почему-то вздохнула и указала девочке, куда надо идти: направо за угол, и там будет третий дом по левой стороне с некрашеными ставнями, там и живут Благих, муж и жена, а детей у них нету.
      -- Нету? -- спросила Ольга.
      -- Нету, -- подтвердила женщина, -- у этих людей дети рожаться не любят.
      Ольга нашла небольшой деревянный дом с некрашеными ставнями, вошла во двор, заросший дикой травою, и постучала в запертые сени. Оттуда послышался недовольный, тихий голос, затем шаги, и дверь отворилась -- она была закрыта на засов и щеколду, как на ночь. Босая, простоволосая тетка Татьяна Васильевна вышла к Ольге и осмотрела всю девочку. Ольга увидела перед собой тетку; она думала, что тетка была веселой и доброй, какой Ольга запомнила ее в детстве, когда Татьяна Васильевна жила в гостях у отца и матери, а теперь тетка глядела на девочку равнодушными глазами и не обрадовалась, что к ней приехала круглая сирота.
      -- Ты что сюда явилась? -- спросила тетка.
      -- Мне мать велела, -- произнесла Ольга. -- Она ведь теперь умерла вместе с отцом, а я одна живу... Тетя, их больше нету!
      Татьяна Васильевна подняла конец фартука и вытерла глаза.
      -- Наша родня вся недолговечная, -- сказала она. -- Я ведь тоже только на вид здорова, а сама не жилица... И-их, нет, не жилица!
      Ольга с удивлением смотрела на тетку -- теперь она казалась ей доброй, потому что грустила об умершей сестре и о самой себе.
      -- Живешь-живешь, и погоревать некогда, -- вздохнула Татьяна Васильевна. -- Ты ступай покуда посиди на улице, -- указала она племяннице, -- а то я сейчас полы только вымыла, уборку сделала, пустить тебя некуда...
      -- А я на дворе побуду, тут трава у вас растет, -- сказала Ольга.
      Но Татьяна Васильевна рассердилась:
      -- Нечего тебе на дворе тут делать! Здесь у нас куры ходят, они и так не несутся, а ты пугать их будешь сидеть. А траву мы косим на корм кроликам, ходить по ней нельзя... Ступай по тропинке за ворота!
      Ольга вышла на улицу; посредине ее лежали сложенные в штабель старые ржавые рельсы, и между ними уже много раз вырастала и умирала трава, и теперь она снова росла. Девочка села на эти рельсы -- они находились как раз против окон того дома, где жила тетка, -- и стала ожидать, когда высохнут полы в комнатах у тетки, и тогда ее позовут и накормят.
      Но прошли уже все прохожие, проехали крестьяне на телегах в свои деревни и ломовые возчики, возившие пшено в мешках со станции, перестали ездить, -- наступил вечер, и стало темно. Ольги озябли голые ноги, она их поджала ближе к себе и задремала, сидя на стынущем рельсе. Затем, открыв глаза, она увидела, что в окнах у тетки теперь горел свет, а на всей улице была страшная тихая ночь детства, населенная еле видимыми, неизвестными существами, от которых все люди спрятались домой и заперли двери на железо. Ольга побежала поскорее к тетке; калитка была закрыта, тогда девочка постучала в освещенное окно. Изнутри комнаты отдернули занавеску, и оттуда на Ольгу поглядело большое лицо пожилого человека, обросшего густой черной бородой; он быстро проглотил что-то, словно испугавшись, что к нему пришли отымать пищу, и внимательно всмотрелся во тьму своими глазами, такими маленькими, что они казались кроткими, как бывает у животных. Позади этого человека был виден стол с ужином, и Татьяна Васильевна сейчас поспешно убирала хлеб и посуду со стола.
      Ольга отошла от окна. Вскоре отворилась калитка, и оттуда выглянула тетка.
      -- Ты что стучишь? -- спросила она. -- А мы уж думали, ты давно ушла...
      -- Я уморилась ждать, когда вы позовете, -- сказала Ольга. -- Я боюсь одна на улице...
      -- Ну иди уж, -- позвала тетка.
      В кухне и горнице у тетки было чисто, прибрано и покойно и пахло хорошо, как у богатых. "Здесь я жить не буду, -- подумала Ольга. -- Тут нельзя: скажут, ты испачкаешь все". Муж Татьяны Васильевны, который смотрел на Ольгу через окно, опять ел за столом свой ужин.
      -- От своих детей бог избавил, зато нам их родня подсыпает, -вздохнула Татьяна Васильевна. -- Вот тебе, Аркаша, племянница моя, она теперь круглая сирота: пои, корми ее, одевай и обувай!..
      -- Изволь радоваться! -- равнодушно, точно про себя, сказал муж Татьяны Васильевны. -- Ну, дай ей поесть, и пускай она сегодня переночует... А то отвечать еще за нее придется!
      -- А чего ж я ей постелю-то!--воскликнула тетка. -- У нас ведь нет ничего лишнего-то: ни белья, ни одеяла, ни наволочки чистой!
      -- Я так буду спать -- на жестком, а покроюсь своим платьем, -согласилась Ольга.
      -- Пусть ночует, -- указал жене дядя, Аркадий Михайлович. -- А ты нынче не зверствуй, а то тебе Советская власть покажет!
      Татьяна Васильевна сначала озадачилась, а потом пришла в озлобление:
      -- Чем же это она мне покажет-то?.. Советская-то власть, она думает, что люди это ангелы-товарищи, а они возьмут нарожают тебе детей, а сами помрут, -- вот пусть она их и кормит, власть-то Советская!..
      -- Прокормит, -- уверенно сказал муж тетки, жуя кашу с маслом из ложки.
      -- "Прокормит!" -- передразнила Татьяна Васильевна своего мужа. -- Кто их прокормит, если у них родители рожают без удержу! Уж я-то знаю, как трудно оборачиваться Советской власти, уж я-то ей сочувствую!..
      -- Меня кормить не надо, я спать хочу, -- сказала Ольга; она села на сундук и отвернулась лицом от чашки с кашей, которая стояла на столе перед хозяином.
      Муж тетки вытер свою ложку, положил ее около чашки и сказал сироте:
      -- Садись доедай -- тут осталось.
      Ольга села к столу и начала понемногу есть пшенную кашу, подгребая ее со дна чашки.
      -- Ну вот, а говорила, что тебя кормить не надо, ты спать хочешь, -произнесла тетка и поскорее положила на сундук подушку без наволочки, чтоб девочка ложилась спать.
      -- Я немножко, -- ответила Ольга; она еще раз взяла половину ложки каши, затем начисто облизала ложку и аккуратно положила ее на стол. -Больше не буду, -- сообщила она.
      -- Уже наелась? -- добрым голосом спросила Татьяна Васильевна.
      -- Нет, я расхотела, -- сказала Ольга.
      -- Ну, ложись теперь спать, отдыхай, -- пригласила ее тетка на сундук. -- А то мы свет сейчас потушим: чего зря керосину гореть!
      Ольга улеглась на сундук, тихо сжалась всем телом, чтобы чувствовать себя теплее, и уснула на твердом дереве, как на мягкой постели, потому что у нее не было сейчас другого места на свете.
      3
      Утром дядя и тетка проснулись рано; дядя был железнодорожным машинистом и уезжал в очередную поездку на товарном поезде. Татьяна Васильевна собрала мужу сытные харчи в дорогу -- кусок сала, хлеб, стакан пшена для горячей похлебки, четыре вареных яйца, -- и машинист надел теплый пиджак и шапку, чтобы не остудить голову на ветру.
      -- Так как же нам теперь жить-то? -- шепотом спросила Татьяна Васильевна у мужа.
      -- А что? -- сказал Аркадий Михайлович.
      -- Да видишь вон, -- указала тетка на Ольгу, -- лежит наше новое сокровище-то!
      -- Она -- твоя родня, -- ответил ей муж, -- делай сама с нею, что хочешь, а мне чтоб покой дома был.
      После ухода мужа тетка села против спящей племянницы, подперла щеку рукой, пригорюнилась и тихо зашептала:
      -- Приехала, развалилась -- у дяди с тетей ведь добра много: накормят, обуют, оденут и с приданым замуж отдадут!.. Принимайте, дескать, меня в подарок, -- вот я босая, в одной юбчонке, голодная, немытая, сирота несчастная... Может, бог даст, вы скоро подохнете -- дядя с тетей, -- так я тут хозяйкой и останусь: что вы горбом да трудом добыли, я враз в оборот пущу!.. Ну уж, милая, пускай черти кромешные тебя к себе заберут, а с моего добра я и пыль тебе стирать не позволю и куском моим ты подавишься!.. Мужик целый день на работе, на ветру, на холоде, я с утра до ночи не присяду, а тут, на тебе, приехала на все готовое: любите, питайте меня... Ольга, чего ты все спишь-то? -- вдруг громко позвала Татьяна Васильевна. -- Ишь, уморилась, подумаешь, -- вставать давно пора! Мне из-за тебя ни за чего приниматься нельзя!..
      Ольга лежала неподвижно, обратившись лицом к стене; она свернулась в маленькое тело, прижав колени почти к подбородку, сложив руки на животе и склонив голову, чтобы дышать себе на грудь и согревать ее; изношенное серое платье покрывало ее, но это платье уже было не по ней -- она из него выросла, и его хватало лишь потому, что Ольга лежала, тесно сжавшись; днем же почти до колен были обнажены худые ноги подростка и руки покрывались обшлагами рукавов только до локтей.
      -- Ишь ты, разнежилась как! -- раздражалась близ нее тетка.
      -- Я не сплю, -- сказала Ольга.
      -- А что ж ты лежишь тогда, мне ведь горницу убирать пора!
      -- Я вас слушала, -- ответила девочка.
      Тетка осерчала:
      -- Ты еще путем не выросла, а уж видать, что -- ехидна!
      Ольга встала и оправила на себе платье. Помолчав, Татьяна Васильевна сказала ей:
      -- Пойди умойся, потом я самовар поставлю. Небось кушать хочешь!
      Ольга ничего не ответила; она не знала, что нужно сейчас думать и как ей быть.
      За чаем тетка дала Ольге немного черных сухарей и половину вареного яйца, а другую половину съела сама. Поев, что ей дали, Ольга собрала со скатерти еще крошки от сухарей и высыпала их себе в рот.
      -- Иль ты не сыта еще? -- спросила тетка. -- Тебя теперь и не прокормишь!.. Уйдешь из дому, а ты и начнешь по шкафам крошки собирать да по горшкам лазить... А мне сейчас как раз на базар надо идти, как же я тебя одну-то во всем доме оставлю?
      -- Я сейчас пойду, я у вас не останусь, -- ответила ей Ольга.
      Тетка довольно улыбнулась.
      -- Что ж, иди -- значит, тебе есть куда идти... А когда соскучишься, в гости будешь к нам приходить. Так-то будет лучше.
      -- Когда соскучусь, тогда приду, -- пообещала Ольга, и она ушла.
      На улице было утро, с неба светило теплое солнце; скоро будет уже осень, но она еще не наступила, только листья на деревьях стали старыми. Ольга пошла мимо домов по чужому, большому городу, но смотрела она на все незнакомые места и предметы без желания, потому что она чувствовала сейчас горе от своей тетки, и это горе в ней превратилось не в обиду или ожесточение, а в равнодушие; ей стало теперь неинтересно видеть что-либо новое, точно вся жизнь перед ней вдруг омертвела. Она двигалась вперед вместе с разными прохожими людьми и, что видела вокруг, тотчас забывала. На одном желтом доме висели объявления и плакаты, люди стояли и читали их. Ольга тоже прочитала, что там было написано. Там писалось о том, куда требуются рабочие и на какой разряд оплаты по семиразрядной тарифной сетке; затем объявлялось, что в университет принимаются слушатели с предоставлением стипендии и общежития. Ольга пошла в университет -- она хотела жить в общежитии и учиться; она уже четыре зимы ходила в школу, когда жила при родителях.
      В канцелярии университета никого не было, все ушли в столовую, но сидел на стуле один сторож-старик и ел хлебную тюрю из жестяной кружки, выбирая оттуда пальцами мочёные кусочки хлеба. Он сказал Ольге, что ее по малолетству и несознательности сейчас в университет не примут, пусть она сначала поучится добру в низшей школе.
      -- Я хочу жить в общежитии, -- проговорила Ольга.
      -- Чего хорошего!--ответил ей старик. -- Живи с родными, там тебе милее будет.
      -- Дедушка, дай мне тюрю доесть, -- попросила Ольга. -- У тебя ее немножко осталось, ты ей все равно не наешься, а мочёнки ты уже все повытащил...
      Старик отдал свою кружку сироте:
      -- Похлебай: ты еще маленькая, тебе хватит, может, наешься... А ты чья сама-то будешь?
      Ольга начала есть тюрю и ответила:
      -- Я ничья, я сама себе своя.
      -- Ишь ты, сама себе своя какая! -- произнес старик. -- А тюрю мою зачем ешь? Харчилась бы сама своим добром, жила бы в чистом поле...
      Ольга отдала кружку обратно старику:
      -- Доедай сам, тут еще осталось... Меня в люди не принимают!
      4
      Служащие канцелярии, пришедшие из столовой, приняли в Ольге участие. Заведующий написал письмо на курсы подготовки младших железнодорожных агентов с просьбой принять осиротевшую дочь рабочего на эти курсы и обеспечить ее всем необходимым для жизни. Сторож-старик проводил вечером Ольгу по адресу, и комендант курсов пока что отвел для Ольги место в общежитии -- койку и шкаф -- рядом с другой такой же койкой в маленькой выбеленной комнате; далее по коридору было еще много комнат, где жили учащиеся курсанты. На завтрашний день с утра, когда придет заведующий курсами, комендант велел Ольге оформить свое поступление посредством заполнения анкеты.
      Несколько дней Ольга привыкала к подругам по общежитию и к своей новой жизни, а потом почувствовала, что ей здесь хорошо. Утром и вечером она училась в подготовительном классе, который находился при курсах, а среди дня был перерыв на обед и на отдых. Узнав, что Ольга нуждается и не может платить в столовой за пищу, заведующий велел выдать новой учащейся стипендию за полмесяца вперед, а также башмаки, белье, нитки, две пары чулок, верхнюю куртку и прочее, что полагалось по норме.
      Тревога и грусть перед жизнью, вызванные в Ольге смертью родителей, ночлегом у тетки и сознанием, что все люди обходятся без нее и она никому не нужна, теперь в ней прекратились. Ольга понимала, что она теперь дорога и любима, потому что ей давали одежду, деньги и пропитание, точно родители ее воскресли и она опять жила у них в доме. Значит, все люди, вся Советская власть считают ее необходимой для себя и без нее им будет хуже.
      И Ольга училась с прилежным усердием, чувствуя в себе спокойное, счастливое сердце, лишь иногда оно томилось в ней неутешимым воспоминанием об отце и матери, и девочка хотела, чтобы ее снова любил кто-нибудь -отдельный человек, подобно отцу или матери, а не все люди, которые сейчас ее кормят и учат, но которых она хорошо не знает.
      Просыпаясь по ночам, Ольга забывала, что она лежит в общежитии, ей казалось, что рядом с нею спят в сумраке на своей старой кровати мать и отец, что слышатся свистки маневрового паровоза со станции и брешут собаки вдалеке, охраняя добро своих хозяев, сложенное в дворовых закутах... Но глаза ее понемногу привыкали к сумраку, и девочка видела спящую подругу-соседку, пятнадцатилетнюю Лизу. Подруга всегда спала кротко, тихо дыша спокойным телом, ей, может быть, снилось ее девичье предчувствие -будущая счастливая жизнь; из-за толстых стен большого здания слышался долгий городской гул, всегда как будто удаляющийся, но возникающий вновь из ночного труда и движения людей.
      В классе Ольга сидела рядом с Лизой, которая тоже была наполовину сиротой: ее отца убили на империалистической войне, а мать, нестарая женщина, вышла замуж за заведующего столовой и, не заботясь более о своей дочери, предалась шумной, сытой жизни и какой-то общественной деятельности. Но перед Лизой открылись другие близкие люди; утратив мать, она нашла подруг в общежитии, узнала, кто такой Ленин, что такое революция, -- и печаль нужды и сиротства оставила ее сердце, которое дотоле было бедным и несчастным, потому что оно чувствовало жизнь лишь как необходимость терпеть голод и тоску вдвоем с матерью, в одиночестве своей комнаты, около печки-лежанки, где они спали и изредка готовили пищу, когда доставали пшена и щепок. Затем мать ушла к мужу и забывала приносить дочери хлеб...
      Подруги, общежитие, обучение науке, кружки самодеятельности, питание всем готовым в столовой -- это было не то, что домашнее уныние и непрерывная забота о хлебе, утомляющая детскую душу.
      Ольга вначале не понимала, за что ее здесь кормят и позволяют жить в чистоте и тепле, почему здесь не нужно вдобавок к ученью работать, а нужно только думать, учиться, слушать музыку, когда играют по вечерам в клубе на гармони, и читать книги, описывающие всю жизнь. И Ольга боялась, что ее прогонят из школы и общежития, потому что ее пока ведь не за что любить, кормить и доверчиво тратить на нее добро бедного народа. И хотя она не пугалась нужды и ночлега в неприютных местах, но ей было жалко лишиться этой счастливой и веселой жизни в общежитии, чувства свободы и сознания своего значения, которое она приобретала из книг и от учителей на курсах; ей уже не хотелось теперь жить, как прежде, со спрятанным, тихим сердцем, -- она хотела им чувствовать все, что ей раньше было незнакомо.
      На вечере в честь годовщины Октябрьской революции Ольга впервые в жизни долго слушала музыку на рояле, привезенном из Дворца труда, и она заплакала оттого, что это было хорошо, оттого, что жизнь не может быть скучна и обыкновенна, она должна быть волшебной, похожей на истинное предчувствие ее, которое существует в детском или юношеском сердце.
      Ольга спросила у Лизы, которая была рядом с ней на стуле:
      -- Лиза, нас не прогонят отсюда домой? У меня ведь дома больше нет! Кто это все делает для нас?
      -- Это Ленин, -- сказала Лиза. -- Он нас никогда не тронет!
      -- А почему? -- спросила Ольга.
      Лиза удивилась:
      -- Почему?.. А потому, что он нас тоже любит, мы будущие люди, мы будем коммунизмом... Без нас всем станет плохо.
      Ольга задумалась, она не поняла Лизу:
      -- А как же он будет -- коммунизм? Надо ведь стараться!
      -- Ленин знает, как будет все! -- легко ответила Лиза.
      Ольга посмотрела на портрет Ленина: "Он уже старый, -- подумала она, -- как мой отец; мы много хлеба едим и одежду скоро носим, а вчера на курсы пять возов дров привезли, -- нам надо скорее учиться и вырастать, чтоб самим работать". Она была мала ростом и несильная в теле, и сама это знала. "Как бы не помереть, -- еще озаботилась она. -- Недавно тиф и грипп ходили, а то на нас Ленин потратит последнее, а мы вдруг помрем от болезни и ничего не сделаем, и даже его никогда не увидим".
      Ночью, укрывшись в одеяло с головой, Ольга начала думать о своей и всеобщей жизни; она представила Ленина, как живого, главного отца для себя и для всех бедных, хороших людей, -- и от этой мысли она почувствовала ясное, верное счастье в своем сердце, как будто вся смутная земля стала освещенной и чистой перед нею, и жалкий страх ее утратить хлеб и жилище прошел, потому что разве Ленин может ее обидеть или оставить опять одну без надежды и без родства на свете?.. Ольга любила правильное устройство мира, чтобы все было в нем уместно и понятно, -- так было ей лучше думать о нем и счастливее жить.
      5
      Ослабленным и худым учащимся в столовой давали обыкновенно добавок к обеду, если они его просили, -- по второй тарелке супу или каши. В первое время ученья Ольга тоже часто брала себе добавок, чтобы сытнее наедаться, но теперь она перестала требовать добавки и с неудовольствием смотрела на Лизу, которая всегда съедала двойную порцию второго блюда. Ольга жалела общую пищу республики, чтобы осталось больше хлеба для красноармейцев и рабочих, для всех, кто сейчас нужнее, чем она.
      Но через несколько месяцев, к весне, их столовой вдруг вовсе перестали выдавать продукты, а всем учащимся курсантам задержали уплату стипендий. После оказалось, что в этом деле были повинны белые офицеры, служившие в губпродкоме и финотделе, и те, кто им доверил советскую службу.
      Лиза, не поев всего два дня, на третий день заплакала, а Ольга не стала плакать. Ольга с утра пошла на третий этаж дома, где жили разные вольные жильцы, и попросила у хозяек работы по домашнему хозяйству, -уроки в этот день она пропустила. Но хозяйки из экономии всюду управлялись сами, и лишь в одной квартире полная женщина, Полина Эдуардовна, велела Ольге вымыть полы, потому что ей самой было трудно нагибаться от излишней полноты тела. За эту работу Ольга получила фунт хлеба, два куска сахара и еще немного денег.
      Вернувшись в общежитие, Ольга подождала Лизу, когда окончатся дневные уроки, и разделила с ней пополам хлеб и сахар. Лиза скушала свою долю, но не наелась и опять стала печальной от голода.
      -- Скажи мне, какие были сегодня уроки? -- спросила у нее Ольга.
      -- Сегодня были неинтересные уроки! -- ответила Лиза.
      Ольга нахмурилась:
      -- Ты учись теперь за себя и за меня, пока нам стипендию не отдадут, -- сказала она. -- А я буду тебя кормить и у тебя уроки записывать, а по вечерам стану их готовить.
      Лиза спросила:
      -- А что ты будешь делать?
      -- Полы пойду у людей помою, за детьми посмотрю, -- делов везде много, -- грустно сказала Ольга. -- А ты учись, я тебя одна прокормлю.
      -- Я есть хочу, -- произнесла Лиза. -- Я не наелась твоим хлебом и куском сахара.
      -- Я тебе сейчас еще хлеба принесу, -- пообещала Ольга и ушла из комнаты.
      Она отправилась к тетке, но побоялась пойти к ней сразу и села на рельсы, лежавшие на улице против окон теткиного дома. Старые рельсы, неизвестно чьи, находились на прежнем месте, и Ольга с улыбкой встречи и знакомства погладила их рукой. Она сидела долго и видела, что тетка два раза глядела на нее в окно, но тем более ей трудно было пойти в дом родных, хотя Ольга уже давно озябла на зимнем холоде.
      Вечером Татьяна Васильевна вышла за калитку и позвала племянницу:
      -- Иди уж, чего сидишь!.. Потрескай моего кулешу...
      Ольга вошла в дом и съела кулеш из жестяной чашки, которую подала ей тетка; Аркадия Михайловича дома не было, но Татьяна Васильевна торопила, чтоб Ольга ела скорее, потому что тетке надо было уходить, и она из-за спешки даже забыла дать сироте хлеба, из-за которого Ольга и пришла к тетке, с тем чтобы унести хлеб Лизе.
      Накормив племянницу кулешом без хлеба, Татьяна Васильевна неожиданно сказала:
      -- Посиди еще, мне рано уходить, -- и вдруг вытерла фартуком глаза, где не было слез пли их было очень мало.
      Затем тетка рассказала Ольге, что ей сейчас надо идти в железнодорожную столовую: муж ее, Аркадий Михайлович, теперь всегда как сменится, то умывается прямо из паровоза и потом идет в столовую, где он спознался, на старости лет, с одной официанткой-подавалкой, Маруськой Вихревой, и ей надо пойти туда, чтобы дознаться про эту измену...

  • Страницы:
    1, 2