– Мой фюрер, есть вопрос. «Могут ли славные наши войска рассчитывать на поддержку сочувствующих изнутри?»
Ответ был предельно откровенный:
– «Пятую колонну» Сталин разогнал в тридцать седьмом и тридцать восьмом году. Однако фрагменты остались. Они ждут сигнала «Ч».
В памятном 1945-м протокол заседания попал в руки фельдмаршала Боку, бывшего в числе четырнадцати персон, приглашенных на тайную вечерю. В суматохе он переметнулся на американскую сторону. Долго скрывался. Блуждал по белу свету. На закате жизни у старого вояки совесть заговорила. В Аргентине он передал военному атташе Советского Союза кожаную папку с тисненой нацистской символикой. Вместе с протоколами в ней оказались агентурные списки предателей Родины. Эти имена теперь известны всем: генерал-лейтенант А. Власов, генералы П. Понеделин, С. Банд ера, В. Малышкин, Г. Жиленков и др. В 1937-м их не разоблачили, они вывернулись, избежали кары, так что предательство перебежчиков в начальный период войны стоило миллионы невинно загубленных жизней.
Как, однако, противоречиво земное бытие. Как трудно, очень трудно порой провести четкую грань между добром и злом.
Остывшее солнце коснулось верхушки дуба, запуталось в ветвях. Мы оказались в тенечке. Пора было снова наполнить граненые стаканчики. Что Емельянов и сделал изящно, почти профессионально. Опорожнять содержимое, однако, не торопились.
– Сдается мне, – молвил виночерпий, не подымая головы, – обстановка в мире сильно напоминает ту, что имела место полвека назад. Ухищрения западной дипломатии и тогда и теперь были направлены на то, чтобы извести СССР, прекратить его существование любой ценой, чего бы то ни стоило. Причем агрессия подло закамуфлирована, украшена трогательными бантиками, нежными цветочками.
– Поконкретней, пожалуйста.
Емельянов достал записную книжку. Быстро нашел нужное. Читал, чеканя слова: «Большевики угрожают всему миру. Мы призваны спасти мировую культуру от смертельной угрозы большевизма, освободить путь человечеству для истинного социального прогресса».
– Так мотивировал Адольф Гитлер великую необходимость и суровую неизбежность исторического хода событий, ибо того желали небеса. Он же являлся всего лишь исполнителем воли судьбы.
После паузы предводитель пролетариата Приднестровья изрек:
– Еще одно изречение. На сей раз уже нашего современника. «Советский Союз – нетерпимая и невыносимая более империя зла». Автор, надеюсь, известен?
– Более чем.
– И ведь сказано было в присутствии Горбачева. Однако президент наш даже ухом не повел. С удовольствием проглотил плевок.
Налитое вино нельзя долго держать в стакане. Мы сблизили наконец стаканы. Единым духом опорожнили, словно неразбавленный спирт.
За нашими спинами трижды прокричал ворон. По народным поверьям, птица сия связана с потусторонним миром, а также с колдунами и волхвами.
Само собой с языка сорвалось:
– И каков же прогноз?
Товарищ отреагировал спокойно:
– Я ведь не пророк. Давай-ка завтра спытаем у академика.
К сожалению, загад не сбылся. Днем раньше Лазарева на «скорой помощи» увезли в Центральную клиническую больницу.
КОМУ ЧТО ДАНО
Связь с Молдовой я и в Москве не порывал. Изредка встречался с приезжающими в «белокаменную» друзьями. Получал весточки, перезванивались.
Как-то в Доме литераторов лоб в лоб столкнулись с Георгием Маларчуком. Дружны мы были со студенчества и потом еще года три-четыре. Затем пути разошлись, связь ослабла. Гица (ласкательное от Георгия) стал известным в республике писателем. Оказался в стане «зеленых». Много времени и сил отдал борьбе за сохранение природы родного края. С этими проблемами регулярно выходил на страницы местных газет и журналов, а также союзных изданий. Шагал по жизни борзо, размашисто. Его рабочий кабинет в Союзе писателей Молдовы буквально осаждали люди с обожженными крыльями. В то же время его взяли в кольцо какие-то прилипалы и авантюристы. Опутали талантливого публициста тенетами, заманили в политический вертеп правого толка. В итоге Гица оказался в активе народного фронта, даже в самом руководящем центре.
По должностному, так сказать, положению был он вхож (и по первому же звонку принимаем) важными чиновниками, на самом высоком уровне. Впрочем, неформальное отношение сильных мира к своей персоне Георгий Павлович воспринимал как случайное недоразумение, как «любовь без взаимности». В то же время странной была любовь к интеллектуальной шушере, традиционно составляющие своеобычный элемент, скажем так, не только литературного процесса, а и митинговой бучи. Я слышал от многих, что эта братва считала Маларчука своим незаменимым коновалом.
– Не подпортит ли твою биографию связь с оголтелыми? – спросил я напрямик приятеля за ресторанным столом.
Он засмеялся громко, заразительно:
– Ай, не бери в голову. Эти парни и девки скоро перебесятся, обзаведутся семьями и займутся подходящими делами.
– Что называешь ты делом подходящим?
– Служение народу на своих рабочих местах.
– Фрателе, ты их послушай. Они же убеждены, что уже служат народу и делают великое дело.
Маларчук положил ладонь на мой локоть.
– Согласен, среди «босяков в смокингах» немало случайных людей. Затесались в народный фронт по пьянке, по недоразумению или в силу товарищеской солидарности. Есть поговорка: «Цыган за компанию утопился».
Мне захотелось возразить.
– Георгий, ты упрощаешь. Давай судить не по словам, а по делам. Сколько уже всего наворочено! Да и крови человеческой пролито немало. Ты лучше меня это знаешь.
Фрателе мой набычился, помрачнел, потянулся к бокалу. Сделал глоток, дегустаторски прочувствовал вино.
– В отряде есть хорошие, порядочные люди, с которыми я готов идти на край света. Хотя есть и такие, у которых мозги набекрень. Затесались рвачи, шкурники. Но беда не в примазавшихся, не в случайных попутчиках, а в том, кто за их спинами стоит, которые прячутся за ширмами Ты понимаешь, невидимки-то и творят шабаш. Подначивают, заводят эту братву. Дергают за ниточки. Те и рады стараться. Словно малые дети кривляются и, как ты заметил, на публике бузят.
Положил ладонь на край стола, словно тапер, стал барабанить пальцами что-то ритмическое.
Мимо нашего столика прошмыгнула Капа Кожевникова.
Георгий церемонно поклонился.
Кожевникова когда-то работала собкором «Комсомолки» в Молдавии. Привязалась к этому краю, писала много дельного о жгучих его проблемах. После «отделения» Молдовы от Союза продолжала наведываться в дорогие сердцу места, но как публицист оставила молдаван в покое. Ходили противоречивые слухи. Одни говорили, будто Капу припугнули правые; другие болтали, что ее подкупили левые. На чужой роток не накинешь платок! Но факт есть факт: имя этой яркой журналистки уже давно не венчают рассудительно-страстные очерки из бессарабской жизни. Вскоре Кожевникова перебралась на берег Гудзона. Хотя ее пера так теперь в СНГ не хватает.
И тут же мысль попутная. Многие братья и сестры из журналистского корпуса, которые сильно старались и действительно много сделали для «перестройки», для «реформ», через какое-то время тихо слиняли за кордон, где устроились «очень даже ничего». Можно подумать: не для себя они, дескать, старались, а для народа. Но можно сказать и так: не пожелали хлебать ту кашу, которую впопыхах заварили. Хотя в числе беглецов хватает и трусов, которые чувствуют свою вину перед Отечеством, боятся гнева прозревшего народа.
Но я забежал вперед. Тогда в зале ресторана Георгий вдруг обронил:
– Продолжим разговор в Кишиневе. Приезжай, не пожалеешь. Съездим в Путну, поживем в келье.
Между прочим, туманно намекнул: располагает интересными документами, проливающих свет на события в Молдове. Я напрямик спросил, зачем ему посредник, он же сам с усами. (Гица был усачом.) Смутившись, он обронил:
– Если честно, мне как-то не с руки.
Не стал я вдаваться в подробности. Разные бывают обстоятельства. Тем более что вскоре в печати мелькнула информация, будто Маларчук намерен баллотироваться в президенты Молдовы.
Из Москвы позвонил я Георгию домой. Разговор вышел натянутый, с недомолвками. Тем не менее фрателе сам напомнил об уговоре, прибавив:
– Только не откладывай поездку. Поторопись.
Мы предполагаем, а Бог располагает. Мое положение в редакции «Труда» стало шатким. Все трудней и трудней было проталкивать свои материалы на газетную полосу, если оные не несли в себе явную (еще лучше – скрытую) поддержку безумных реформ и тех, кто их генерировал. Объективные оценки руководству были не по нутру: раздражали, пугали. Одно время теневым редактором у нас был гневливый и капризный «серый кардинал» Бурбулис. Ему выделили в газете специальную колонку. В ней косноязычно излагались туманные агитки-директивы президентской администрации.
Сей политический роман длился недолго. Не успели «отмыться» от Бурбулиса, – новая любовь. «Труд» втрескался в рыжего Чубайса. Да так сильно – водой не разольешь. А тут я некстати сунулся с критикой великого приватизатора. Мою корреспонденцию сняли с полосы за час до подписания номера.
В жизни ведь как бывает: левая рука не знает, что делает правая. Через день главный редактор улетел в полюбившуюся Японию. Дежурная служба, по неведению, сунула мою корреспонденцию «У парадного подъезда» в образовавшуюся на первой полосе дыру. Разразился, как и ожидали, скандал. Но факты были неопровержимые.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.
