22.

Даже у гениальных учителей бывают идиоты-ученики. Вот и моего учителя не минула чаша сия. Говорил нам Пал Нилыч: Если врач пытается лечить явно выраженный труп, то такому лекарю самое время идти на пенсию. А мне в одно ухо влетело в другое вылетело.

Ну, увидел сгоревшую деревню, а в ней голую и распятую бабу, ну и топай себе дальше. Мало что ли запытанных до смерти видел? Мог бы уже и привыкнуть. Не можешь просто так пройти, вздохни: о времена, о нравы!.. и отвернись, не тревожь покой мертвых. Так нет же, все бросил и поперся к распятой. Снять, мол, надо, похоронить, не по-человечески так оставлять…

Короче, очередной приступ доброты с Лехой Серым случился.

А подошел ближе к колесу не на кресте ее почему-то распяли и остановился. Покойник от слова покой, вроде как, происходит… так вот, никаким покоем возле колеса и не пахло. Кровью, болью, ненавистью, но только не покоем.

Постоял, посмотрел… и в башке будто щелкнуло что-то: нельзя к ней прикасаться, к распятой. Вредно это для здоровья. Ни мне нельзя, ни кому другому. И оставлять так, как есть, нельзя.

Я уже про погребальный костер думать начал, благо сушняка в окрестностях полно, когда услышал:

— Если тебе есть для чего жить, я перережу путы.

Я, понятное дело, удивился. Оглянулся посмотреть, кто тут такой умный, что с трупом болтает. Увидел обалдевшего до полного изумления Малька, отсутствие всякого выражения на лице Кранта… (так всегда бывает, когда я сотворю какую-нибудь несусветную глупость), и заподозрил, что этот разговорчивый я сам.

Вот тогда я по-настоящему испугался. И слинял бы, да ноги, словно, в землю вросли. Ведь и в мыслях не было болтать с неупокоенной, а язык сам… будто не я ему хозяин.

Еще раз посмотрел на распятую, и сердце бухнуло почти в горле. Прошла, кажется, вечность, когда оно стукнуло во второй раз. Еще одна вечность, и еще один удар. А уже за ним бесконечно усталое:

— Реж-ж-жь.

Хорошо, что рядом не оказалось детей или беременных такой голос не должны слышать слишком впечатлительные.

Нож сам собой появился в моей руке. И только потом до меня дошло, что не годится ИМ резать веревки. Все равно, что микроскопом гвозди забивать.

Малек протянул мне свой режик. Типа, твоя идея, твое и исполнение, хозяин.

Идея, понятное дело, моя, но от помощи я бы не отказался. Или от подмены. Вот только помогать мне никто не рвался. Сам. Без приказа. А приказать соображалки у меня не хватило.

Все пришлось делать самому.

Сначала ноги освободил ей, потом руки. Осторожно. Чтоб не порезать кожу и не прикоснуться к телу. Если повезет, то и прикасаться к нему не придется. Может, оно и не станет падать вперед, может, сползет по колесу…

Я ошибся. Тело не упало и не сползло. Женщина осталась стоять. Не знаю, чего ей это стоило, но она вцепилась в колесо обгорелыми пальцами и стояла. Распухшие губы скривились в усмешке, треснули, появилась кровь. Язык жадно слизнул ее. Веки дрогнули. Глаза начали открываться.

Может, я еще пожалею, о том, что сделал, — подумалось мне.

Может, и пожалеешь, — ответили черные от ненависти глаза.

Долго смотреть в них я не мог. Глазеть на голое, в грязи и крови тело, тоже не показалось мне хорошей идеей. Переключился на деревяшку, что сочилась кровью под пальцами.

Не ссорься с ней, у нее хорошая память.

Так говорили об одной моей сотруднице. Стерва та еще была. Но, кажется, рядом с этой, она просто пушистый пасхальный зайчик.

А ведь я освободил чью-то смерть, дошло вдруг до меня. Интересно, кому так жить надоело, что не прикончил ЭТУ после всего, чего с ней сотворил? Если б на меня обиделась такая фурия, я бы к Марле пошел. В тот день, когда мужик ей и на фиг не нужен. Сдох бы хоть быстро.

— Могу дать тебе плащ, — слышу свой голос. Как бы со стороны.

Блин, опять приступ доброты!

— Плащ-щ-щ?

Не знаю, чего в ее голосе больше, насмешки или ненависти. Благодарности, как я понимаю, ждать не стоит. Спасибо, если проклятие не услышу.

— Свой плащ-щ-щ?

И до меня все-таки доходит.

Особое тут отношение к плащам. А я взял и забыл об этом. И получилось, будто службой пытаюсь связать ЕЁ. Вот ведь вляпался!..

— Могу свой, могу просто одежду. Как хочешь.

Говорю так безразлично, как только могу. Типа, мое дело предложить, а ты уж сама…

От ее усмешки у меня мурашки бегут по спине. И по заднице.

— Тогда, просто одежду, — отвечает.

Вроде, как из милости соглашается. Чтоб я не пошел топиться в ближайшей луже. Пожалела, блин!.. Ну, ладно…

— Малек, принеси одежду. ЕЙ.

Приказал, а сам в сторону смотреть стал. А в башке только две мысли и крутятся. Одна за другой. Как собака за своим хвостом. Вот и приехали в Умтахо… вот и погуляли…

Малек исчез, как тень в сумерках. Вот, кто мои приказы умеет исполнять. Немедленно и не задумываясь. Иногда это даже пугает. Приходится думать за двоих. За себя и за того парня.

— Если нужен лекарь или еда там…

Ответа я не услышал. Меня отвлек топот и возмущенный голос:

— Тебя ждет весь караван! Из-за тебя наш Путь станет труднее и длиннее!..

Вместо Малька с одеждой, появился колдун. Одежду, понятное дело, он не принес. Вот уж кого я меньше всего хотел бы видеть. Особенно в такой момент. Я бы многое отдал, чтобы рыжий исчез куда-подальше. Жаль, что колдуна нельзя потерять. Эти твари не теряются просто так. Но можно устроить, чтоб он обходил меня десятой дорогой…

Ладно, рыжий, ты сам напросился!

Быстро оборачиваюсь, закрывая от него женщину. На лице у меня неземной восторг и улыбка на все тридцать два.

— Легкого Пути, Асс! Как хорошо, что ты подошел! Я как раз о тебе думал. Мне очень нужна твоя помощь! Знаешь, я давно уже хочу понять, за каким это мне приспичило уходить из гостиницы? Там меня хорошо кормили и поили… Не собирался ведь никуда идти и вдруг раз и… Как думаешь, может меня сглазили? Какой-нибудь плохой человек взял и пошептал…

Коротышка резко побледнел. И выражение морды у него стало такое, будто он ей на стену налетел. На невидимую. Глаза круглые и дыхание в горле застряло. А Крант… что-то слишком притих мой оберегатель.

Ну, прям, тишина перед грозой.

Не выдержал я, фыркнул. Испортил драматический момент.

Колдун дернулся, обрел дар речи.

— Я думаю, — просипел он, — что твои шутки опасны…

Его голос сорвался и я сам, как сумел, закончил мысль великомудрого.

— …для окружающих. Конечно, они опасны. Тут ты прав, Асс. Ведь у норторов нет чувства юмора. Но тебе нечего бояться. Это пусть виноватый дрожит.

Ответить колдун не смог. Он кашлял. Долго и старательно.

— Кажется, я тебя совсем заболтал, о, Великий! А у тебя так много важных дел…

Коротышка намек понял и повернул в сторону каравана.

— Но ты подумай о моем вопросе. В свободное, понятно, время, — сказал я полосатой спине.

Рыжий припустил к своим носилкам почти бегом. Наверно, вспомнил о чем-то очень важном. И от Малька шарахнулся, как от луриши.

Есть в этих местах забавная такая зверушка. Хомяка напоминает. Толстого, неповоротливого. И вечно голодного. Но бегать за добычей ему в облом. Вот и сидит на месте, ждет, когда дичь сама к нему подойдет. Подпустит он ее метра на два и ядом плюется. А дальше… кушать подано, садитесь жрать, пожалуйста. На людей луриша не охотится. Брезгует. Но плюнуть может. Для самообороны. А жрать луришу… Тут уж законченным мазохистом надо быть. Склонным к суициду.

— Ты зачем нашего чародея напугал?

Это я Мальку.

— Так я…

Глаза пацана шкодливо блестят. Ну, следствию все ясно: мне пытается подражать. Типа, каков хозяин, таковы и слуги. С этим надо чего-то делать. Пока не вляпался малец по самые ноздри.

Пальцем подозвал его ближе, склонился, изобразил на морде самый зверский оскал и зашипел:

— Не забывайся. Ты только моя тень. То, чего можно мне, тебе нельзя. Запомни. Второй раз повторять не стану.

Малек побледнел до светло-зеленого. И в узел с вещами вцепился, как в спасательный круг.

Не ожидал, что пацан так меня испугается. Но, пожалуй, это и к лучшему. Ведь второго шанса у него может и не быть. Не стоит дразнить коротышек с манией величия.

Вот если бы это еще и до меня почаще доходило. А то советы я давать мастер, а выполняет их пусть Маргарита. Ведь обращаюсь к колдунчику почти так же, как и остальные, а он мои слова за оскорбление принимает. Тон ему, видишь ли, мой не нравится… А может еще форму носа и цвет глаз для него изменить?!

— Отдай одежду! рявкнул Мальку. Не сдержался.

И узел тут же оказался у меня в руках.

Блин, какой исполнительный пацан!

Это дело я бы с радостью передоверил кому-другому, но, похоже, самому придется общаться с демоном-мстителем. Или демонтессой.

Малек исчез. Вроде бы рядом стоял, никуда не отходил, а нету. Тень он и есть тень. А тень редко кто замечает. Иногда ему и со мной такой фокус удается проделать. Не только с другими. Но малец растет, учится. Если и дальше такие успехи у него будут, придется у Кранта помощи просить. Типа, отыщи-ка, любезнейший, моего слугу… Или учиться видеть тени.

— Держи.

Я протянул узел женщине.

Она по-прежнему стояла у колеса и, казалось, дремала. Глаза полузакрыты, дыхание редкое и неглубокое. Вроде как, ни до чего ей нет дела. Как тому луришу, что греется на солнце. Перед обедом.

— Положи-и-и.

Меня опять зазнобило от ее голоса. Вот у кого надо учиться убедительному шепоту. Всего одно слово и даже мысли не возникло спорить или ослушаться.

— Куда положить?

— На ка-амень.

Ближайший камень это полуразваленная стена, к которой приставлено колесо. Ширины стены хватит, чтобы вещи не свалились в грязь. Интересно, у кого Малек взял их? И где он, вообще, все берет? Постоянно забываю спросить об этом. Но с голоду он не пухнет, и голым не ходит. Меня, кстати, тоже очень нормально кормит. Конечно, я даю ему на хозяйство. Иногда. Когда вспоминаю. Но Крант мне раз намекнул, что деньги Мальку нужны, как воробью вертолет. Не удивлюсь, если пацан хранит все мои монеты до особого распоряжения.

— Вот, положил.

Сообщаю. Сама она увидеть не может. Трудно это, с закрытыми глазами.

— Чего ты хочеш-шь то меня-я-я?

Спросила, как сквозь зубы. А может, и без как.

— Ничего не хочу.

— Ух-ходи тогда.

Вот так сразу и уходить? Я, в общем-то, с радостью. Но не хотелось бы, чтоб эта радость стала уж слишком заметной.

— А может, тебе еще чего-то надо?..

Тяну время. Заботливый, вроде как.

— У меня вс-се ес-сть.

И вот я опять смотрю в ЕЕ глаза и понимаю, что какое-то время мне лучше не разговаривать: голос подведет.

— Я з-запомню-ю тебя-я, ларт-без-хозяина.

Это мне уже в спину говорят. И я с трудом сдерживаюсь, чтобы не бежать.

Я тоже тебя не скоро забуду, женщина с глазами-амбразурами.

Интересно, что сквозь них смотрело на меня?..

23.

В лужах блестят осколки солнца. Смотреть на них так же больно, как и на само солнце. Над головой серое небо, грязно серые тучи и белесый диск солнца. Настолько яркий, что стоит мельком глянуть на него, и перед глазами долго мелькают красные, а потом черные круги. Пейзаж внизу почти полностью повторяет верхний. Серый песок и темно-серые камни, положенные в продуманном беспорядке. А между ними ни травинки, ни деревца. Только камни и песок. Второй день идем по этой местности, и второй день мне кажется, что мы крадемся куда-то. И крадемся среди чего-то очень опасного. Точно, вот-вот заявится хозяин сада камней, вежливо сообщит, что мы нарушили границу частной собственности, а потом так же вежливо устроит всем нам принудительное харакири.

Никто вроде бы не давал команду молчать!, а тишина в караване прям противоестественная. Словно все наши звери обули мягкие тапки, а все люди решили не разговаривать, не шуметь и даже дышать через раз.

Привалы устаивались прямо на Дороге, подальше от странных луж, похожих на застывшие стеклянные кляксы. Ни один поал не захотел напиться из такой лужи. Даже вступить в нее не захотел. Раньше я не замечал, чтоб они относились к воде с кошачьей брезгливостью, а тут… Никто, конечно, не тряс задними лапами, но и лап пока никто не замочил.

Еще один прикол: Дорогу после себя принято оставлять чистой. Ну, более или менее. И по возможности. За чистотой следят не санитары Дороги, а последний поаловод. И его же поал несет мешки с мусором, который закапывается во время стоянок. А подсохшее поалье дерьмо используется вместо топлива.

Так вот, Дорога за нами оставалась как вылизанная! Но уже второй день мы все свое несем с собой. И с Дороги не сходим. Даже на привале. Или по надобности. Ни разу и никто. Меня тоже не тянет гулять по серому песочку. Который и на песок не очень-то похож. Да и пейзаж не располагает к прогулкам. Еще и привалы сократили до минимума. Куда уж тут гулять, успеть бы все необходимое сделать!

Я не сразу сообразил, где видел похожий пейзаж. А потом вспомнил таки одно местечко: без звуков, без запахов, без движения. Там даже время превратилось в лед. Кстати, раскрашивали его тоже серым. Думаю, долго смотреть на такую красоту вредно для здоровья. Может, только для моего собственного, а может, и для всех живых вредно. С самого утра в башке крутится мысль, что не идем мы никуда, просто перебираем ногами, как на беговой дорожке. А сами на одном и том же месте остаемся. Или еще веселее: мы давным-давно вмерзли в Реку Застывшего Времени и видим сон про бесконечную Дорогу и серую пустыню. Один на всех сон. Кстати, когда я закрываю глаза, Дорога и песок продолжают мне видеться.

Блин, еще немного и я озверею от такого разнообразия!

— Как эта фигня называется и когда она закончится? не выдержал я на второй день.

Первоидущий вздрогнул и вылупился на меня так, будто мне вообще не положено разговаривать. Никогда. Ни за что. И вдруг свершилось! Чудо или несчастье не известно, но чего-то необычное это уж точно.

— Крайние Горы. Скоро, — шепнул караванщик и замолчал.

Он не в первый раз подъезжал ко мне. И всегда во время остановок. Коротких. Что случались между привалами. Посидит караванщик возле меня, задумчиво-сонное выражение на морду нацепит, потом опять на свое рабочее место.

Вот и сейчас: сказал чего-то, словно телеграмму отбил, и быстро убрался. Наверно, за гения меня принял. За того, кто прочитав пятидесятирублируй, тут же мчится на почту и высылает полтинник. Польстил мне Первоидущий, и очень сильно. Я только минуты через две сообразил, что не сам-один на этой Дороге и что мне есть у кого еще спросить.

— Крант, ты слышал?..

— Что, нутер?

— Чего ляпнул мне Первоидущий?

— Я слышал, нутер.

— И понял?

— Да, нутер.

— Тогда мне переведи.

— Что?

— Блин, да то, чего понял! Ты по утрам тормозную жидкость пьешь или родился тормозом?!

Пришлось мне придержать Солнечного. Надоело шею выворачивать. Так и до несчастного случая недалеко. Мало того, что нортор морду свою замотал, только щели для глаз оставил, так еще говорит тихо. Поди, разбери, чего он там шепчет. Кстати, многие бабы в караване тоже лица под повязками спрятали. А некоторые, как и Крант, в плащи завернулись и перчатки надели. Пока я соображал: к чему бы это? неслабый загар получил. И всего за полдня. Повезло еще, что я не обгораю на солнце. Да и Первоидущий не прячется от него. Ну, с такой кожей, мужику всё ни по чем. Я рядом с ним Белоснежкой смотрюсь.

— Мы скоро выйдем из Окраинных Гор, — тихо сообщает Крант.

Я тупо пялюсь на него. Точнее, на тюк тряпья, что колыхается на Крантовом поале. Кажется, оберегатель напялил на себя два плаща и попону в придачу. Мерзнет он, что ли?.. Вчера не так всё запущено было.

— Крант, ты заболел?

Качает головой. Нет, мол.

Ладно, может, модно среди норторов так. Или гардероб он свой решил проветрить. Меня не просит кутаться, и за то спасибо.

— Так мы в горах, получается?

Кивает. Молча.

Кручу башкой. Глазею по сторонам. Камни, песок, небо, облака. Между ними Дорога.

Или с моими гляделками чего-то не то, или я не понимаю местных приколов.

— Ну, и где горы?

Крант показывает на ближайший камень, потом на соседний, а потом делает округлый жест, будто гребет к себе чего-то от самого горизонта.

Типа, всё, на что ты смотришь, Леха, это горы. Ну, а чего ты вместо них видишь, это уже твои личные проблемы.

— И это тоже гора?

Показываю на камень метрах в двух от Дороги.

Крант кивает. Молча.

А камень меньше футбольного мяча будет.

Получается, стояли себе горы, никого не трогали, а потом кто-то взял и песочком их засыпал. До самых верхушек. Это сколько же песка понадобилось?..

Спросил.

— Это пепел.

Я едва расслышал Кранта.

— Пепел?!

Молчаливый кивок и явное нежелание общаться дальше.

Ну, я поискал и нашел другой объект для общения. Марлу. И на привале получил еще кусочек информации. Маленький такой. Обгрызенный со всех сторон.

Окраинные Горы, в натуре, засыпаны пеплом. Воевали здесь кирлы и дарсматы. Никто уже не помнит, из-за чего они сцепились. Не поделили чего-то по-соседски. Летучими они были. Одни над морем жили и в самом море, другие над горами и в горах. Потом, наверно, решили, что им тесно в одном мире, ну и устроили войнушку. До победного. И до полного истребления соседей.

Победили все. Проигравших не осталось.

Даже тех, кто бы помнил, как они выглядели. Только смутные упоминания в полузабытых легендах и древних песнях.

— А ведь этих горе-вояк было до хрена и больше. Это сколько ж пепла надо, чтоб засыпать Горы!..

— Я слышала старую песню… — Марла пару секунд молчала, потом заговорила уже другим голосом и с другим ритмом: — … поднялись в небо зеленокрылые дарсматы, и полдня не видела земля солнца. На день закрыли землю от солнца синекрылые. Три дня дрожала земля во тьме, пока сражались с черными крыланами краснокрылые. А когда пал последний защитник, и враг уже торжествовал победу, взмахнула Великая Мать клылами, открыла свой карающий глаз, и закричало небо страшным криком, и стало огнем. Застонала вода в море и тоже стала огнем. Все враги сгорели в этом огне. Но нет больше жизни в Море Улхи. И над морем жизни нет. И возле моря никто не живет…

Марла вдруг замолчала, посмотрела на меня, словно только проснулась, и быстро-быстро стала жевать.

— А Море Улхи это где? спросил я, когда она собралась уходить.

Взмах левой рукой и Лапушка убежала.

Блин, все вели себя так, будто за каждое лишнее слово тут давали год строгого режима. Без права переписки.

Я потом глянул несколько раз в сторону моря, но моря там не увидел. Больше всего это напоминало тяжелые грозовые тучи у горизонта. Или далекие горы в тумане. И тоже у горизонта. А в последний раз эти тучи-горы сложились в горбатую старуху. Она сидела, подтянув колени к груди, покачивалась взад-вперед. Смотрела закрытыми глазами в небо и шептала, шептала…

— Господин… — Малек подергал меня за локоть, и я отвернулся от старой карги.

— Чего тебе?

— Господин, что случилось с твоими детьми?

— Малек, у меня нет детей!

— Но ты говоришь: деточки мои, деточки…

— Тебе послышалось! Понял?

— Да, господин. Но ты плачешь…

Я мазнул ладонями по щекам. Мокрые, блин.

— Это мне в глаз чего-то попало. Размазал сырость шейным платком, и опять рыкнул на Малька, будто он в чем-то виноват: — И вообще, я спать хочу, а ты…

— Нельзя здесь спать, господин, — зашептал пацан, склоняясь ко мне и озираясь. Вот выйдем из опасного места, тогда и… Я сам слышал, как Первоидущий говорил: настоящий привал и сон, когда закончатся Окраинные Горы.

— Ну, и когда они закончатся?..

— Скоро. Совсем скоро.

— Это тебе тоже караванщик сказал?

— Не мне. Но я услышал.

— А он тебя видел?

— Не знаю, господин.

— Ну, и какого ты возле него отирался?

Пацан отвел глаза и стал активно копошиться под плащом.

— Вот, господин, — у меня в руке оказался маленький кувшинчик. Это тифура.

— А я не засну от него?

— От красного сразу не засыпают.

— А потом?

— Потом Горы закончатся.

— Ладно, — открыл, хлебнул. Вкусно! Спасибо, Малек.

Он кивнул и отъехал. Потом вернулся, тронул за локоть.

— Ну?..

— Господин, не надо смотреть в ту сторону. Не смотри больше…

Я уставился на пацана во все глаза. Даже вино проглотить забыл.

— У тебя лицо тогда странное становится, господин. Страшное.

Чем дольше я смотрел, тем сильнее Малек сжимался и втягивал шею.

— Ладно, свободен.

Ничего умнее мне в голову не пришло. Двое суток без сна, как никак. Да еще в седле.

Тифуру я допил. В сторону Моря больше не смотрел. Пустую тару отдал пацану. Этот придумает, чего с ней сделать. Спать мне не перехотелось, но терпеть можно было.

Дотерпел до утра. И до настоящего привала. Среди камней и зеленых кустиков. А перед сном еще и с Первоидущим поговорил. Он больше не шарахался от меня. Наоборот. Сам пришел и тифуру принес. Кувшин у него куда больший, чем у Малька оказался. Ну, оно и понятно: я ведь не сам-один пить буду.

Караванщик пришел благодарить меня. За то, что провел его по Верхней Тропе.

Я решил, что мужик переутомился, спутал меня с кем-то. Ну, как я мог кого-то куда-то вести, если сам на этой тропе первый раз. Да и то в средине строя отирался. И почему обязательно по Верхней, что Нижнюю Тропу на техосмотр закрыли?

Думал, отделаюсь шуткой, поймет ее караванщик или нет, но свалит по своим караванным делам, а я смогу отоспаться.

Ага, прям так и сразу!..

Мужик пришел плотно пожевать и пообщаться. Намолчался, похоже, за двое суток, вот и решил оттянуться по полной программе. А мое согласие и активное участие не требовались.

Так я узнал, что Верхней Тропой пользуются чаще, чем Нижней. Потому что Верхняя ведет в Урламбу, а Нижняя в Другую Землю. Там Первоидущий никогда не был. И что это за Земля такая не ведает. Знает только, что лежит она за морем и за проливом. Сначала Море Улхи, потом Гремящий Пролив. А Нижняя Тропа потому и называется нижней, что ведет под морем и под проливом. Можно в Другую Землю попасть и на корабле, но придется идти без поалов. А Первоидущий не купец, его дело караваны водить, а не с товарами по морям болтаться. Нет, в Море Улхи корабли не заходят. Там нет воды. А что там вместо воды, никто не знает. Потому что никто не смог вернуться и рассказать.

Верхняя Тропа на верхушках гор, вот ее и называют верхней. Боги построили ее. Давно. Теперь так строить не умеют. Даже Повелители Врат. Хоть говорят, что они всё могут. А Тропа не каждому покорится. Без проводника по ней можно бродить до самой смерти, но так и не выйти из Окраинных Гор. Даже с проводником можно заблудиться, если Тропа не захочет пропустить. Так в прошлый раз Первоидущий наткнулся на караван. А в нем только мертвые. Устроились, похоже, на привал, уснули и не проснулись. Даже поалы умерли во сне. Вот когда упокоили всех, как полагается, тогда и выход сразу нашли.

Не любит Улхи непорядка в своем доме, хоть и разрешает бескрылым заходить в него. Так проводники говорят. Первоидущий запомнил и мне повторил.

А проводник у Верхней Тропы будет. Обязательно. Сколько раз говорили про сгоревшие деревни у Окраинных Гор, и столько же раз это не было истиной. Как-то Первоидущий хотел решить эту загадку, но Мудрая запретила ему говорить с жителями деревни. Заглянула в его мысли и приказала молчать.

Не ссорятся с Матерью проводников те, кто живет Дорогой.

Так и не спросил ничего Первоидущий тогда. Хоть и любопытно ему было. Может, из-за этого любопытства и пришлось идти без проводника в этот раз. Самому решать, куда свернуть и где остановиться. Или вспоминать, что и как делали проводники раньше. А если не вспоминалось, тогда к Многодоброму за помощью. (То есть ко мне). И ничего у Многодоброго спрашивать не надо. Только побыть рядом, и память сама собой восстановится.

Так и получилось, что я помог караванщику, хоть ничего, вроде, не делал для этого. А караванщик подумал и решил, что плату проводника мы можем поделить между собой.

Ну, выпили за честно заработанные деньги и за то, чтоб старая Улхи была добра к нам, бродягам. Потом еще за чего-то пили, потом еще. Когда кувшин опустел, Первоидущий послал за вторым. И начал рассказывать какую-то историю. Но я к тому времени уже дремал с открытыми глазами. Помню, спросил: похожа ли та, кого я снял с колеса, на Мать проводников, но чего мне ответили и когда дорогой гость свалил на фиг, не помню.

Проснулся я в своем шатре. Сам. А пальцы намертво сжаты на горле… кувшина. С тифурой. И кувшин почти полный.

24.

Получилось все, как в дурацкой частушке трехлетней давности. Не ожидал, что смогу вспомнить ее, но… напомнили. Как она звучала? Глупо. И тогда, когда ее пел пьяный гармонист на какой-то ярмарке, и теперь, когда я тихо рычу ее, покачиваясь в седле.

Вот только я получил не по морде, а в глаз. А глаз взял и заболел. Потом еще и воспалился. Промывания и комбинация из трех пальцев ему почти не помогали. Если по-нормальному, то к окулисту надо идти. Но здесь у меня нету знакомого окулиста. И глазника нету. Как быть, чего делать? Ну, пришлось самому себе лечение придумать: много пить и много плакать. Мужики не плачут? А как еще убрать из глаза то, чего не вытряхивается и не вымаргивается. Но вначале я посоветовался с Крантом. Так он предложил больную гляделку удалить. Быстро и безболезненно обещался сделать для меня. Я, конечно, поблагодарил за заботу, то от операции отказался. Пока. Ну, не люблю я такие радикальные методы. Вряд ли получится новый глаз себе отрастить. Потом. Вот и строю из себя одноглазого Одина. Третий день подряд.

Один стихи, говорят, писал. Так и я накропал несколько строк. Правда, получилось не очень… Потому как без мата.

Вот если б эта ракушка не болела так! Вообще был бы кайф. А то…

Вот и рычу на всех. Малек и Крант держатся рядом, но стараются не попадаться на глаза. Точнее, на один. За эти дни они хорошо напрактиковались. Прям, незаметные и незаменимые стали. Колдун тоже третий день не вылазит из своих носилок. Даже ест внутри. Остальные обходят меня по самой дальней траектории. Боятся, значит уважают? По мне, так и меньшего уважения хватило б… Блин, и никаких бытовых травм за эти дни! Словно я один решил отболеться за весь караван.

Только я снял повязку, чтобы глаз промыть. И на мир им посмотреть. Ну, увидел вытянутую руку. Свою. И как в тумане. Красно-багровом. И тут же колонну заметил. Что между небом и землей распоркой встала. И прострел от затылка до переносицы получил. Сразу же. И в глазах у меня потемнело. В обоих.

— Малек…

Позвал, когда голос ко мне вернулся. Человеческий. И выть перехотелось.

— Я здесь, господин.

Откуда-то из-за спины.

— …рысью к Первоидущему. Скажи, мне римусо приглючился.

Уже через минуту караванщик был возле меня. И только одно спросил: Откуда?

Ну, показал я ему направление, а дальше не моя забота. Я, как тот петух: прокукарекал, а ты хочешь вставай, хочешь еще сны смотри.

Лучше б мне этот смерч приглючился. Все лечебные процедуры пришлось отложить и поиграть в игру: Обгони ветер.

Двух поалов у нас утащило. А еще четверых камнями побило. Зацепил-таки римусо хвост каравана. Камни мелкие, зеленые. И острые, как наконечники стрел. Звери ничего, похромают и оклемаются. А вот груз здорово попортило. Воду эти поалы везли.

Это мне Первоидущий потом сказал. Вместе со спасибо за предупреждение.

— Блин, что ж так не везет твоему каравану?!

Спросил я, катая в руке зеленые стекляшки.

— Почему не везет? Мы живы, товар цел. Еще вот товара получили.

Это он о стекляшках. Оказывается, дорогая и редкая штука они. И идти за ними надо аж в Другую Землю. А, я про бури и грозы, чего-то имел?.. Так это нормально! После каждого Прихода они бывают. Такими вот внезапными. А через три-четыре сезона все в норму придет. Тогда и без Видящего караван можно водить. Первому каравану всегда трудно.

— Так какого тебе дома не сиделось? Чего первым понесло?

— А тебе, Многодобрый?

— Ну, у меня особый случай.

Не говорить же мужику, что я и сам пока не знаю, куда и за каким топаю.

— И у меня особый. Я первым не пойду, кто-то другой пойдет…

Караванщик замолчал. Только погладил себя по животу. Задумчиво так.

— Ну, конечно. И всю прибыль он сложит в свой пояс.

Моя насмешка для мужика, как гром для глубоководной рыбы.

— Ты Видящий, не я. Что мне тебе объяснять?..

— Ага, видящий я… с одним-то глазом.

— Прости, Многодобрый, я слышал, что есть среди Видящих те, кто выжигает себе глаз, чтобы лучше видеть.

— Спасибо, это не мой метод! Пусть я лучшим целителем буду, чем лучшим видящим. Я не жадный: из двух зол выберу меньшее.