Вечером после возвращения из Вроцлава, а вернее, из Западного района я наконец распаковал чемодан. Получив купленную в Дрездене серию марок с цветами, мама торжественно заявила:
      – А теперь садись и смотри, что я достала!
      Достала она, между прочим, комплект «Верблюдов» из Судана. Марки были привлекательны и находились в безупречном состоянии. Но разделить ее энтузиазм в отношении первой «Норвегии» я не мог, особенно после того, как рассмотрел ее через лупу. Замечательная на первый взгляд «Норвегия» в правом углу была продырявлена. Определенно она была похожа на марку из альбомов убитого коллекционера…
      – Очень жаль, мама, но я должен тебе сообщить, что эта марка подлежит реквизиции! – заявил я. – Ты лучше собирай марки с изображением цветов, птиц или зверей. Мы можем вместе собирать «Живопись» и «Корабли». А «Норвегию» оставь в покое.
      Так началась наша непредвиденная размолвка.
      – А я решила собирать именно старые «Норвегии», так как у меня уже есть первая норвежская марка, – запротестовала мама. – Ты, например, можешь коллекционировать «Финляндию». Перфорация финских классических марок довольно интересна. Ну, отдай же мне эту «Норвегию»!
      – Мама, в связи с особыми обстоятельствами я не могу отдать тебе «Норвегию»!
      – Ты что? У тебя голова болит? Какие особые обстоятельства? Уже половина второго ночи. Брось, пожалуйста, свои нелепые шутки…
      Я встал и запер злосчастную марку в ящик письменного стола.
      – Где ты достала эту первую "Норвегию»? Кто тебе всучил этот экземпляр?
      – Позволь, как ты со мной разговариваешь?
      – Прости… Ну, скажем так: кто тебе навязал эту первую «Норвегию»?
      – Ты разучился говорить по-человечески. Никто мне не всучил и не навязал. Я выменяла сама. Пусть тебе не кажется, что ты один такой умный и что я не умею пользоваться каталогами.
      Мое терпение лопнуло.
      – Может, ты скажешь в конце концов, с кем же ты заключила эту идиотскую сделку?
      Ситуация была драматическая и парадоксальная. Только я подумал, что теперь, когда наши надежды узнать что-то через почтовое отделение или– через людей, помнящих историю «Дилижанса», рухнули и нам надо искать первую «Норвегию», как вот она сама пришла к нам в руки.
      – Я выменяла «Норвегию» у одной дамы в первое наше посещение клуба. Это очень симпатичная женщина, – говорила мама.
      Не без ехидства я сказал:
      – Она симпатичная лишь тогда, когда видит перед собой мою наивную маму.
      Начался обмен колкостями:
      – Ты невыносим. Даже если и так, то что? Белый свет на марках кончается? Я читала лондонский каталог Робсона Лоу. То, что у моей «Норвегии» что-то вроде маленькой дырочки, ничего не значит, это все равно раритет и классик. А ты сразу… реквизирую! Хочешь, наверно, пойти к ней, той даме, и высмеять мои познания в области филателии? Да?
      – У меня есть данные, что именно этот экземпляр «Норвегии» был собственностью коллекционера, которого убили, и эта марка связана с тем, что там произошло!
      Мама судила о существе дела лишь по несчастному случаю, закончившемуся для меня больницей, и по отрывочным телефонным разговорам, которые я вел из дому.
      – Ты с ума сошел? Скажи сразу, в чем виновата эта марка?
      – Марка? Ни в чем! Зато виновата может быть твоя «очень симпатичная женщина»! – Я начал выходить из себя.
      – Будь добр, докажи это! Никогда в жизни я не имела дел с убийцей!
      Обиженная мама вышла из комнаты.
      Я не мог посвятить ее в дело, с которым связано уже второе убийство. Я не имел права подвергать кого-либо риску.
      – Да, чуть не забыла сказать тебе. Завтрак себе приготовишь сам…
 
      До утра я не сомкнул глаз.
      Согласно распоряжению мамы, я сам приготовил себе завтрак, пришил к рубашке оторванную пуговицу и, когда мама ушла в клуб, стал обдумывать план действий.
      То, что первая «Норвегия» появилась в клубе – именно там ее выменяла мама, – свидетельствовало в пользу «симпатичной женщины», так как исключалась возможность того, что она была, к примеру, приятельницей убийцы… Почему? Да просто убийца не мог поступить так неосмотрительно и дать выплыть столь явным уликам.
      Наверняка он обменял или продал эту марку раньше! Мама достала «Норвегию» у «симпатичной женщины». Женщина укажет нам следующее звено. И таким образом, шаг за шагом, мы дойдем до источника, до цели!
      После недолгого размышления я запаковал служебный кляссер и набрал номер коммутатора Главного управления милиции.
      – После вашего отъезда, капитан, телефон прямо разрывался, – сообщила мне телефонистка. – Кто-то тосковал по вас и выходил из себя. Упорно настаивал: «Передайте ему, что звонит доктор Трахт». Я отвечала, что вас нет в Варшаве…
      Я вернулся из ГДР в пятницу вечером. В субботу был занят делом об убийстве вдовы, розысками Посла в Варшаве, летал во Вроцлав. Спрашивать о телефонных звонках было некогда.
      Но то, что звонил Трахт, обманувший меня при обмене двух марок «За лот», что-то означало: ведь я выразил желание приобрести классики, подобные тем, которые были украдены.
      Первым, на кого я наткнулся в холле перед клубным залом, был, как и в первый раз, майор Ковальский. Я отвел его в сторонку:
      – Послушай, Ковальский. Насколько помню, ты хотел досмотреть мои дублеты. Вот здесь есть первая «Норвегия».
      Ковальского охватило волнение.
      – Давай поменяемся! Могу предложить тебе голландских «Адмиралов». Великолепные марки, определенно будут украшением твоей коллекции кораблей!
      – Ну-ну, зубы мне не заговаривай. Я видел эту серию в Дрездене. Согласно каталогу Цумштейна, она стоила неполных два франка.
      Ковальский взял у меня конверт и подошел к окну, чтобы осмотреть его содержимое. По пути он обещал:
      – Ладно, к «Адмиралам» я еще что-нибудь добавлю. У окна конверт вернулся в мой портфель.
      – Дефектная!.. Ведь я тебя предупреждал: будь осторожен. Предлагал свою помощь. Разве нельзя было посоветоваться со мной? Кстати, Глеб, прошлой осенью появились марки с дилижансом, к четырехсотлетию польской почты. Не возьми ненароком белых.
      Об этом я узнал еще в сорок первом почтовом отделении. Да я и не собирался брать ни розовых, ни оранжевых, ни желтых, ни радужных, ни белых.
      – У тебя больше ничего нет?
      – Нет. – Я прижал локтем служебный кляссер, полный марок.
      – Жаль.
      Ковальский повернулся и исчез в зале.
      Причиной его столь поспешного ухода был, конечно, Емёла.
      – Привет, как жизнь, что слышно? – спрашивал, сияя улыбкой, Емёла. – Что ты с утра такой озабоченный?
      – У меня к тебе просьба, Емёла. Есть первая «Норвегия». Не знаешь кого-нибудь, кто бы со мной обменялся?
      Он посмотрел на марку в лупу и зло рассмеялся:
      – Рассказывай кому другому, Глеб. Это Ковальский тебе дефектную марку всучил?
      – Почему вдруг Ковальский?
      – Так это в его стиле. Эта самая «Норвегия» должна была выровнять мои давние расчеты с Ковальским. Пришел он с ней ко мне в прошлом году и говорит: «Емёла, дай „Греческие порты“, а я тебе дам первую „Норвегию“, и будем квиты также и за „Святого Мартина“.
      – Значит, его тоже подловили?
      – Конечно. Но он ее сплавил. Ну, теперь я понимаю, почему у тебя плохое настроение. По-моему, офицер Главного управления, которого надувают с марками, является не дотерпевшим, а… не скажу кем. Эта дефектная «Норвегия» ходит в клубе года два, и все время кто-нибудь на ней попадается. Побывала в руках по меньшей мере у ста человек.
      – Интересно, кто первый пустил ее в обмен?
      – А бес его знает… До источника, по-моему, не добраться. Слишком много времени прошло. Из-за нее было столько скандалов, что, если бы ее первый хозяин пришел сюда, его бы здорово избили.
      Я невольно подумал, что этот первый владелец никогда уже в клуб не придет…
 
      Войдя в зал, я раздумывал не столько о первой «Норвегии», сколько о том, что мама и в самом деле может впутаться в неприятную историю.
      – Вы не видели мою маму? – спросил я у секретаря, сидевшего вместе с директором за столом.
      – Она только что приобрела у меня два новых турецких цветка, – тут же объяснил секретарь.
      – А я купил у нее пятирублевую, с Калининым, – добавил довольный сделкой директор.
      Так я узнал, что мама занимается филателистическими комбинациями… Она стояла у окна и вела переговоры с «симпатичной женщиной». У обеих горели граза, пылали щеки, двигались руки, перебиравшие «сокровища», звенели пинцеты.
      Я нашел рядом свободный столик. Поскольку иного выхода не было, решил тут же начать продажу ниже всяких разумных цен.
      Через минуту меня окружила толпа алчущих.
 
      Я не разговаривал с людьми, внешний вид которых не сходился с описанием Посла. Худые, высокие, пожилые и молодые уходили ни с чем. Для таких служебные марки были табу. Зато я так и сиял при виде коллекционеров, внешний вид которых сходился с теми приметами, которые дали мне в сорок первом почтовом отделении, а еще раньше студент-медик и убитая вдова.
      Столпотворение у моего столика длилось около часа. Дважды менялось содержимое служебного кляссера. Я собирал… все! «Животных» – когда подошедший ко мне контрагент не имел ничего иного, а нужно было продолжить беседу. Марки Красного Креста, когда подозреваемый (как выяснилось, судья) не располагал ничем другим для обмена. Я собирал «Насекомых», «Локомотивы», «Замки» и что-то еще, что нужно было мне, как дырка от бублика…
      Мне приходилось продавать, если партнер не имел с собой марок, а предлагал наличные, и покупать, когда партнера не интересовали мои служебные марки, а меня интересовала не столько предлагаемая мне серия, сколько его особа.
      Положительным результатом этой акции было мнение, дошедшее до меня окольным путем: обо мне говорили как о новом коллекционере и как о «своем парне»!
      И тут, дождавшись своей очереди, ко мне подсел доктор Трахт.
      При виде овальной физиономии я закрыл свой кляссер. Поскольку Посла-убийцы не было среди людей обычного телосложения, тем более я не обнаружу его среди худых.
      – Приветствую, приветствую! До главы правительства легче дозвониться! – Трахт сказал это так, будто он звонил министрам по десять раз в сутки. – Давайте пройдем в конец зала. Там свободнее.
      Я как раз собирался это сделать, так как пора было прекратить эти идиотские сделки. Я уже не мог досчитаться тысячи злотых.
      Мы прошли в конец зала.
      – Есть редкая оказия, – шепнул Трахт, фамильярно беря меня за плечо. – Кое-что для настоящих знатоков. Может, присядем?
      Мы уселись за свободный, стоявший в стороне столик.
      – Все они, – Трахт показал пальцем на толпу, – просто зелень, молокососы. А вы серьезный коллекционер, у которого кое-что есть, – польстил он мне. – Вы должны использовать эту оказию. Я помогаю в распродаже коллекции одного недавно умершего филателиста. Ну и, понятно, немного нуждаюсь в деньгах. Вы знаете, когда приобретается целиком коллекция, это обходится дешевле. Л там есть преотличные вещи. Разумеется, большинство я оставлю себе. («Да-да, я знаю, мошенник, что ты оставишь себе!») А часть, те страны, которые я не собираю («Интересно, а что ты вообще собираешь, кроме денег?»), могу уступить без всяких комиссионных.
      Я смотрел на него. Лицом, телосложением, ростом он не подходил под описания Посла.
      Дальше я услышал, что некая женщина (ясно, что наследница) не будет разговаривать по вопросу о коллекции ни с кем, кроме него. И если я хочу, то коллекцию можем осмотреть вместе.
      – Конечно, переговоры я буду вести сам и вы не должны спрашивать о цене. В, ваших же собственных интересах. Ввиду возможной недобросовестной конкуренции третьих лиц…
      – Гм, – задумался я. – Видите ли, сделки, которые я здесь провожу, – это скорее для спорта. В последнее время меня привлекают марки «За лот». А что в этой коллекции из… – я прикусил язык, едва не упомянув Западный район, – что в ней есть?
      Трахт вытащил листок, исписанный рукой убитой вдовы, и, открыв каталог, начал перечислять:
      – Все швейцарские серии «Pro juventute», негашеные. Четыре немецких блока «Nothilfe» и «Ostropa». Польские марки, выпущенные во время Варшавского восстания, на конвертах. Из Соединенных Штатов – марки всех долларовых номиналов…
      Он буквально захлебывался от высоких номиналов иностранных марок, сомнений быть не могло – наследница собирается начать распродажу.
      – Жаль, что у вас нет первой «Польши». Как я уже сказал, сейчас меня интересуют номерные штемпеля на марках «За лот».
      – Да, но то, что я предлагаю, – он снова показал большим пальцем в зал, – это больше, чем если сложить коллекции этих горе-филателистов в одну кучу. Вместе с альбомами председателя клуба.
      – Если бы там была первая «Польша»… – настаивал я. – Серьезный коллекционер может вложить в коллекцию «За лот» двадцать или тридцать тысяч злотых. На таких марках никогда не потеряешь. Цены на них все время растут…
      – Да, вы твердый орешек, – вздохнул Трахт, не реагируя на приманку.
      У него был вид человека, обманутого в своих ожиданиях. Со мной у него явно не получалось. Его красочные описания, как мы можем «сделать состояние», разбивались о стену моего равнодушия. И было очевидно, что повторяемое мной упорно «10 копеек за лот» тоже его совершенно не трогало. Среди названных им марок не было ни одной из тех, что украли в Западном районе. Значит, он всего-навсего охотился за наследством!
      Я вытащил первую «Норвегию». Впрочем, во время моих сумасшедших сделок я оперировал этой маркой так, что все должны были заметить: она в моих руках. Трахт не проявил к ней интереса, так же как и другие.
      – К сожалению, эта «Норвегия» не котируется, – отрезал он, скривившись.
      Хотя разговор наш приближался к концу, я постарался оставить калитку для дальнейших контактов открытой. Я сделал вид, что колеблюсь, как будто продумываю его эффектное предложение. Он должен это заметить.
      – И все же… я еще позвоню вам, – сказал он.
      – Как хотите…
      Я встал, и мы разошлись.
      От всего этого у меня разболелась голова. Я разыскал маму и пригласил ее в кафе на мороженое…
 
      Скука воскресного послеполудня, несмотря на перемирие, проходила для нас обоих под знаком обиды.
      Я вовсе не был в восхищении от мытья тарелок, доставшегося мне в удел. Кухонный фартук был мне чересчур короток, и я забрызгал брюки и ботинки.
      Дорогая мама, отключившись от домашних забот и хлопот, занялась, конечно, марками.
      – «Норвегию», поскольку мы потеряли первую марку, – размышляла она вслух, говоря о себе во множественном числе, – собирать не будем. Но Швеция тоже приятная страна. Посмотрим в каталог. Так, Швеция выпустила пятьсот три марки, а комплект «Норвегии»… – слышал я шелест страниц – …комплект «Норвегии» состоит из пятисот шестидесяти восьми штук…
      Насвистывая мелодию из оперетты, я. делал вид, что все обстоит прекрасно.
      Закончив подметать кухню, я полил цветы, которые уже выпали из круга маминых интересов.
      Она совсем потеряла голову. А ведь это только начало. «Что же будет дальше? Что-то необходимо предпринять, каким-то образом защитить домашний очаг…» – думал я, усаживаясь наконец в кресло, чтобы выкурить сигарету. Фарфоровые статуэтки на полке были покрыты слоем пыли, мысль о том, что, кроме мытья посуды, придется заниматься еще и уборкой, а в дальнейшем, возможно, стиркой и глаженьем, была невыносима.
      Я решил выйти подышать свежим воздухом.
      – Идешь прогуляться? – донеслось до меня из соседней комнаты.
      – Да.
      – Вот и хорошо. Это тебе полезно. Только советую почистить ботинки. В следующий раз, когда будешь мыть посуду, надевай домашние туфли!
      «Не только мне, но и тебе было бы полезно оторваться от марок», – подумал я выходя.
      Заметив телефон-автомат, я решил предложить НД совместную прогулку. У него была машина, и мы бы могли выехать за город.
      Но его дома не было. Несмотря на воскресенье, он торчал в лаборатории.
      – А, это ты, Глеб? – Он не дал мне слова сказать. – Я только что разговаривал по телефону с Западным районом! Хорошо, что ты позвонил! Наследница сидит в кафе «Заря» и поглощает мороженое. Она там. с каким-то типом. А этот тип может всыпать в мороженое яд, как вдове…
      – Слушай, болтун… – прервал я его, пораженный неожиданным известием. – Нужно немедленно ехать туда!
      – Думаешь, мне очень хочется? В воскресенье?…
      – Перестань дурить, Юлек! Бери машину и немедленно приезжай за мной, – начал я горячиться. – Я иду от Рыночной площади к центру!
      – Идешь, значит? Ну… ладно, – сказал он нерешительно. – Жди зеленую «варшаву»…
      Он еще что-то говорил, но, чтобы не терять времени, я бросил трубку. Ведь не исключалось, что вдову отравили в кафе, что убийца подсыпал ей яд замедленного действия!
      Вскоре рядом со мной резко затормозила зеленая «варшава».
      – Садись! – крикнул НД.
      Он сидел за рулем машины и улыбался.
      – Ничего подобного еще не бывало, Глеб. Баба, если останется жива, запомнит это до конца жизни!
      – Что запомнит? – Я вскочил в машину.
      Не было времени размышлять над происшедшей с ним внезапной переменой. К ужасу шофера, сидевшего сзади, НД с места развил скорость сто километров.
      – Олесь ждет ее у стола!
      – Почему у стола?
      – А где же он должен ждать? В трамвае? Ну и вопросы ты задаешь! За нами едет «скорая помощь». Бабе нужно прополоскать желудок!
      Значит, он говорил об операционном столе… Все проходило в головокружительном темпе. Я не успевал следить за ходом событий.
      Мы остановились на площади Коммуны.
      – Теперь, – говорил НД, идя первым в сторону кафе «Заря», – бабу на носилки, в санитарную машину и мигом к Олесю. А. этого типа надо немедленно взять!
      Мы прибыли как раз вовремя. Взглянув через большое зеркальное окно, я увидел, как они встают из-за столика. Наследница и… Трахт!
      НД вошел в кафе и запретил официантке убирать со стола посуду. Я отскочил за пивной киоск.
      Трахт на улице весьма галантно прощался с наследницей. Разошлись в разные стороны. Санитарная машина двинулась вправо, за наследницей. В ста метрах слева оперативник и шофер усаживали ошеломленного Трахта в служебную зеленую «варшаву».
      Вся операция была проделана без шума.
      Теперь мы с НД могли догнать шлепавшую не спеша наследницу. Под мышкой НД нес картонную коробку с чашками из «Зари».
 
      – Они съели по две порции мороженого, выпили фруктового соку и по чашке кофе. В залог я оставил официантке свои часы. Чтобы не тратить времени. Если она их испортит, ты мне заплатишь, – сказал посмеиваясь НД.
      – Заплачу! – отрезал я.
      Санитарная машина, обогнав наследницу, встала на Углу, в пятнадцати метрах от виллы.
      Наследница шла не спеша, посматривая на облака, на цветы. Радовалась жизни и не подозревала, что ее ждет.
      Мы обогнали ее и преградили ей путь.
      – А-а, это вы… – Она вздрогнула от неожиданности.
      – Да… Вы, должен вас огорчить, отравлены, – объяснял НД, а один из санитаров насильно вливал в нее бутылку молока. – Прошу вас, глотайте и не сопротивляйтесь. Ваша жизнь в опасности!
      У нее глаза полезли на лоб; теряя сознание, она упала на руки второго санитара.
      Тотчас появились носилки. Собрав последние силы, наследница улеглась на них. Через секунду носилки были в машине.
      НД протянул санитарам картонную коробку из «Зари».
      – Это немедленно передайте доктору Кригеру! – распорядился он и принялся разгонять собравшуюся детвору.
      Санитарная машина помчалась к площади Коммуны.
 
      Мы с НД направились в комиссариат Западного района.
      – Уф, – вздохнул НД. – Вот у нас и первые, сомнительной ценности успехи.
      – Почему сомнительной? – спросил я, вытирая пот со лба.
      – Вдруг ее отравили и Олесь не сможет ее спасти… Приятного было мало.
      Дежурный сержант доложил, что Трахт сидит в одиночной камере. Осмотр его одежды произвел сам комендант комиссариата.
      – Вот ключи от камеры. А завтра утром прошу дать ордер на арест. Ничего подозрительного не обнаружено. То, что человек угостил женщину мороженым, еще не свидетельствует о каком-то преступлении, Глеб!
      Я промолчал и обратился к НД:
      – Узнай у Трахта, зачем он встретился с наследницей. А я позвоню Олесю.
      Я протянул ему ключи от камеры. Позванивая ими, НД пошел по коридору.
      У Трахта при себе была значительная сумма денег, перочинный нож и бумажник, где находился список предложенных мне марок известной нам коллекции. Никаких отягчающих улик обнаружено не было.
      Из документов явствовало, что жил он под Варшавой. На всякий случай я записал его адрес.
      Затем я позвонил доктору Кригеру.
      – Наследница сопротивлялась, пришлось на нее надеть смирительную рубашку, – объяснил доктор. – Потом я промыл ей желудок. Следов яда нет. О ней не беспокойтесь, капитан. На всякий случай подержу ее до утра. Посуда, как сообщили из лаборатории, чистая. Холостой выстрел! За испорченное воскресенье от обещанного ужина вам не отвертеться…
      – Уговор дороже денег, доктор! И дамы будут! – ответил я.
      – Если ночью что-нибудь случится, я разбужу НД. – И доктор повесил трубку.
      Итак, оказывалось, что Трахт не только не был убийцей, но и вообще не имел с Послом ничего общего!
      Звонить в лабораторию НД нужды не было. Но я был обязан поставить полковника в известность о том, что произошло.
      – Папы нет дома, – услышал я по телефону детский голосок. – Как только он увидел, что небо покрылось тучами…
      – …сразу же отправился на рыбалку, – пробормотал я себе под нос.
      – …то пошел на Вислу ловить рыбу. А если он вам нужен по важному делу, то вы его найдете возле второго моста, только не надо ему мешать, потому что, когда папа ловит рыбу, он очень сердитый!..
      – Что говорит Олесь? – спросил с порога, звеня ключами, НД.
      – Что? Ничего. У страха глаза велики. А Трахт?
      – У него заплетается язык, видно, он здорово испуган. О первом убийстве он прочитал в газетах. Написал вдове письмо. Вдова послала ему список марок. Говорит, что сегодня позвонил ей. Он, если не обманывает, убежден, что встретился в кафе с вдовой.
      – Долго вы будете его держать? – спросил комендант.
      – Сорок восемь часов. Столько, сколько можно. Надо на всякий случай осмотреть его квартиру. Возможно, добудем хоть какие-то улики… – ответил я.
      – А эта… очередная наследница… Красная Шапочка будет беспокоиться о ней, – заметил комендант.
      – Ты в милицейской форме. Тебе она поверит, – сказал НД. – Пойди туда и скажи: «Боялись, что тетка отравлена, ее промывают». В квартире есть телефон, и Красная Шапочка может сама позвонить в больницу.
      Так закончился эпизод с предполагаемым отравлением наследницы. Но у нас на шее был Трахт. Меня он пока еще не видел и лучше, если не увидит, потому что, выйдя на свободу, он может заговорить обо мне с наследницей. Это значило бы, что я раскрыт, и не только в среде коллекционеров. А это мне совсем, совсем не улыбалось…
 
      Около одиннадцати часов вечера, прощаясь с НД, я не удержался и сказал:
      – Кажется, это тоже была не моя идея?
      – Что? Арест Трахта? Ты меня будешь убеждать, что это я дрожал за жизнь наследницы? Ты говорил но телефону таким голосом, будто с тебя сдирали кожу.
      – Но ты придумал номер с санитарной машиной. Ты придумал, чтобы наследнице сделали промывание.
      – Ну, если бы всех ждали такие огорчения, – сладко зевнул НД.
      Наверно, никогда я не чувствовал себя таким беспомощным, как в деле расследования убийства в Западном районе.