Мы находились на холме близ селения Дзвоны. Удобно устроившись в ветвях раскидистого дуба, я в полевой бинокль осматривал окрестности. Лучи солнца золотили шпиль костела и крышу дома приходского священнослужителя. Здание напротив было, очевидно, домом для приезжих.
      С пастбища брели коровы. Над соломенными крышами вился дымок.
      Кругом царил покой. Спустившись с дуба, я обратился к участникам операции:
      – Итак, товарищи, наш приезд в Дзвоны должен выглядеть естественным. Официально мы выступим в качестве землемеров. Выполняя «свои обязанности», мы должны выяснить, здесь ли веснушчатый верзила лет двадцати. Верзила называет себя по-разному. Его последняя кличка – Аль. Будем говорить, что он послан нами, чтобы подготовить жилье… Помните также о двух других членах шайки. Их фотографии были вам показаны. Наша задача – не спугнуть их. По нашему плану они должны начать намеченное ими дело… Грузовик будет стоять посреди площади, напротив костела. Пары, проводящие замеры, передадут собранный материал ему. – Я указал на НД. – Дальнейшие инструкции получите в доме для приезжих по окончании разведки. А теперь всем переодеться в комбинезоны!
      В то время как группа, организованная НД, двинулась в кустарник, я особо проинструктировал майора Ковальского и поручика Емёлу:
      – Вы оба прибыли в Дзвоны, ну, скажем, для заключения контрактов на поставку репы, льна, сена, мака и так далее. Вы должны установить, нет ли у Аля, Мингеля и Трахта в Дзвонах знакомых среди коллекционеров. Это позволило бы им воспользоваться чьим-то гостеприимством. Вполне возможно, что, кроме ксендза, здесь есть и другие филателисты…
      Ковальский и Емёла согласно кивнули.
      – Гримера ко мне! – приказал я, видя, что из кустов выходит шестерка «землемеров» в комбинезонах. Гримером мы называли сотрудника лаборатории, который прежде работал в театре.
      Он подошел с чемоданчиком, где были грим, парики и все остальное, необходимое для гримировки.
      – Майор Ковальский и поручик Емёла для агентов по закупкам выглядят слишком по-городски, – квалифицированно оценил он. – Им нужно подтемнить щеки, немного запачкать рубашки, взлохматить волосы. Поскольку известно, что пока еще каждое селение гостиницей не располагает, агентам-закупщикам, не в обиду им будь сказано, приходится обычно ночевать где-нибудь па сеновале.
      Ковальский и Емёла без лишних слов подверглись своеобразной косметической обработке.
      – Усики а-ля Чаплин пли Адольф Мешку? – спросил гример у сидевшего на пеньке НД.
      – Пусть будет… Чаплин! – подумав, решил НД.
      Через минуту на его лице появилось слегка глуповатое выражение. Он смотрел в зеркальце и сам себя не узнавал…
      Подошла моя очередь. В две минуты я поседел, нос у меня вырос на сантиметр, пышные черные усы придали мне вид деревенского шляхтича.
      – Ножку вам, скажем, покусал тигр. На охоте. В Трансваале. Потому прошу слегка прихрамывать, – подшучивал гример.
      Мы взяли малолитражку НД, транспорт, наиболее подходящий для такой организации, как «Геодезические измерения». Эту надпись на дверцах можно было стереть в две минуты.
      – Вот только как мне разговаривать с ксендзом? – размышлял я, сидя в машине и держа торчащую наружу геодезическую рейку. – С чего начать? Что я ему скажу?
      – Что? Ну, скажешь, например, – философствовал НД, поглаживая усики, – что тебя, как старого шляхтича, интересует церковное искусство. Судя по всему, костел построен в те времена, когда икону в боковом алтаре мог нарисовать, скажем, Гвидо Рени. Ты уж сам знаешь кто.
      – Лучше начать с теологии, – советовал майор Ковальский. – Спроси, например, о догмате непогрешимости папы.
      – Я бы начал с кухни, со светской стороны. Постарался бы поговорить с домоправительницей. Кто-то ведь занимается хозяйством в доме ксендза? – рассуждал Емёла.
      Трудно было предугадать, как встретит меня ксендз. Захочет лп, и как именно, помочь мне? Тем более что у него в руках приобретенная за солидные деньги коллекция «За лот».
      Мы въехали в селение.
      Наше прибытие вызвало переполох среди гусей и поросят, которые чувствовали себя на мостовой, как у себя во дворе. Грузовик сигналил, то и дело тормозя, чтоб не раздавить надувшегося индюка. За малолитражкой бежала стайка чумазых ребятишек.
      Взрослые не проявляли ни любопытства, ни раздражения. Дзвоны не боялись «геометров» и вовсе ими не интересовались.
      Мы остановились на замощенной, видимо, в давние времена площади. Сбоку, в саду, в стороне от дороги, белел просторный дом ксендза.
      Я отдал рейку НД и, пока «землемеры» спрыгивали с грузовика, прихрамывая, двинулся на поиски «властей».
      Здесь, в центре селения, если не считать детворы и уток в зеленом болотце, было почти пусто.
      Я прошел на кладбище и задумался: войти ли в костел – или пойти по аллейке к дому.
      – Хвала Иисусу, – приветствовала меня сгорбленная старушка.
      – Во веки веков… А не знаете ли, бабуся, где сейчас ксендз?
      – Да в костеле. Грешницу исповедует.
      Я вошел в костел. В лучах, проникавших сквозь витражи, виднелись контуры исповедальни. Было холодно и тихо, и лишь молодая крепкая бабенка, бия себя в грудь, каялась, что ночью наколдовала на свою соседку, что Маг-де с другого конца села вместо тридцати яиц отдала только двадцать девять, так как тридцатое яйцо было прошлогоднее, тухлое, что из чревоугодия не соблюла поста: сорвала два листка и календарь вместо пятницы показал субботу, что недавно добавила в масло для продажи маргарину, а молоко доставила на молочный пункт пополам с водой…
      Исповедник утешал, осуждал, отчитывал. Хотя я не видел его лица, мре казалось, что он тоже мучится за грехи, не им содеянные. Когда бабенка наконец ушла, он с облегчением встал.
      Я увидел подвижную фигуру уже немолодого сельского священника. Я поднялся со скамьи.
      – Вы ждете меня? – спросил он извиняющимся топом.
      – Вы ксендз Войтик?
      – Да.
      – Я хотел бы поговорить с вами.
      – Я вас слушаю… – Он указал проход возле алтаря.
 
      Был поздний вечер, когда я вошел в дом для приезжих. – Дайте мне пива! – попросил я.
      Физиономия буфетчицы скривилась при виде чужака. Она взяла кружку, которую я перед тем ополоснул, и сказала:
      – Пиво дороже на один злотый, сломалась рессора!
      – Что ж, пусть так, раз у вас дороги плохие, – великодушно согласился я.
      Кашлянув, я подкрутил свои пышные усы.
      – Ничего. Будет и дорога! – чокнулся со мной выросший словно из-под земли «пропагандист» Ковальский.
      Его присутствие здесь означало, что Дзвоны покорены, что они у нас в руках.
      – А кто это? Землемеры? Это что, насчет колхоза или дороги? – спросил посетитель, которому я влепил бы неделю отсидки за одну физиономию.
      Чтобы избежать ссоры, мы отошли в сторонку и сели за грязный стол – он был удобен тем, что стоял у открытого окна.
      От запаха приправ и селедки перехватывало дух, в носу щипало от вони гнилых огурцов. В свете мигающей, засиженной мухами лампочки помещение имело вид дешевого притона.
      Я присмотрелся к окружающим.
      Емёла разглагольствовал о преимуществах турнепса и… успокаивал гуся, которого держал под мышкой. («Стоит здесь в два раза дешевле, чем на варшавском базаре», – сообщил мне Ковальский.) Шесть «землемеров» в комбинезонах угощались в сторонке пивом. НД отказывался от взятки в размере тысячи злотых. Речь шла о пустяке, его просили передвинуть граничную межу. Увидев меня, НД подсел к нам.
      – Ну, как дела, ребята?
      – Все в порядке, – ответил я, – смотри!
      – Что это?
      – Не видишь разве? Ключи. От всех дверей в доме ксендза.
      – Стибрил?
      – Что ты!.. Ксендз – мировой мужик. Сам предложил.
      – А как насчет коллекции «За лот»?
      – Ксендз выменял ее у Мингеля на первые английские «Колонии».
      – Мингель спятил, – вмешался Ковальский. – Кто же меняет «Польшу» на какие-то «Колопии»?
      – Нет, он не спятил. Обмен был совершен с расчетом, что эта коллекция к нему вернется, а он насладится первыми «Колониями».
      – Ясно! – отозвался Емёла. – Ковальский, подержи! Не так! Что? Никогда не имел дела с птицей? Это тебе не детей нянчить, – объяснял он, засовывая гуся Ковальскому под мышку.
      – Я разговаривал с мельником, который тоже собирает марки, – начал свой доклад Емёла. – Аль был у него час назад, спрашивал, долго ли землемеры пробудут в Дзвонах. Мельник ему сказал, что землемеры, мол, вроде бы скоро уезжают… Аль немного побыл у него, всучил белый «Дилижанс», сел на велосипед и уехал. Я даже видел, как он жал на педали. Исчез в лесу за селом. – Он указал в сторону, противоположную той, откуда мы приехали.
      – Значит, они здесь. И ждут, – заключил НД.
      – Да, наше присутствие им на руку, – сказал Ковальский. – Они рассчитывают, что, когда преступление обнаружат, подозрения падут на землемеров. А допрос десяти землемеров означает для них неделю свободы.
      Я посмотрел в окно. Спускалась ночь. В сумерках грузовика уже не было видно. Наступившая темнота была на руку не только нам. Я вполголоса начал отдавать последние распоряжения:
      – Машины сейчас пойдут в обратный путь, к лесу. Место ожидания – поляна, где мы уже останавливались. Дальнейшие указания – по радио… Грузовик, выезжая с площади, свернет в сторону. Когда кузов грузовика поравняется с забором у дома ксендза, водитель выключит фары. Группа должна, выскочить и быстро укрыться в саду… Емёла и Ковальский займут место возле дома. В момент, когда Аль проникнет в дом, оба приблизятся к окну…
      – А если они придут к дому ксендза раньше? – на всякий случай спросил НД.
      – Это исключено, – ответил я, – Сейчас грузовик стоит у ворот кладбища. Через забор перелезть незаметно они не могут: из окон дома для приезжих на забор надает свет…
      Поскольку больше вопросов не было, я встал из-за стола и, слегка прихрамывая, пошел к двери. «Землемеры» вышли на площадь. За ними – Емёла с гусем и Ковальский.
      Шофер грузовика завел мотор и громко засигналил.
      Теплая июньская ночь опустилась на Дзвоны. В маленьких окошках постепенно гасли желтые огоньки.
      В саду ксендза шумели кроны ясеней. Время от времени доносился собачий лай. Гоготали сквозь сон гуси, похрюкивали в хлевах свиньи.
      Стоя у грузовика, НД тихо давал указания нашей группе и согласовывал с Ковальским и Емёлой сигнализацию.
      Я взял из машины небольшой магнитофон и фотоаппарат с блицем и, крадучись, пробрался в сад через кладбище.
      Когда, войдя в дом ксендза, я закрыл за собой дверь, рокот моторов возвестил, что представители организации «Геодезические измерения» покидают Дзвоны.
      Пользуясь потайным фонарем, я прошел в глубь коридора. Третья дверь вела в комнату, где находилась коллекция ксендза и в которой он обычно спал. Я подключил блиц, стоящий на секретере, и магнитофон.
      Ксендз, подложив руку под голову, спал сном праведника. Его голова отчетливо вырисовывалась на белой подушке.
      Я устроился в нише у стены, недалеко от двери. Из окна комнаты меня нельзя было увидеть, тогда как я сам в зеркале, стоящем напротив окна, хорошо видел подоконник.
      Часы на башне костела пробили десять. Вдали был слышен затихающий рокот грузовика.
      Совсем стемнело. Погасли пробивавшиеся сквозь листву огни в доме для приезжих.
      Шумели деревья в саду, но вокруг было спокойно. Дзвоны все глубже погружались в темную бездну ночи.
      Прошло с четверть часа. Один и второй раз ухнула за окном сова – значит, группа НД заняла свои позиции и все идет по плану.
      С другого конца селения донесся лай Шарика. Через минуту он отрывистым брехом передал эстафету дальше. Черныш отдал ее своим собратьям где-то на площади, и так, от двора ко двору, собаки передавали друг другу весть, что бандиты здесь, идут!
      Я избавился от последних сомнений, когда с башни костела раздалось теперь уже троекратное уханье совы. Это означало, что шайка в полном составе проникла в сад.
      Вдруг мне показалось, что в зеркале замаячила чья-то тень, кто-то схватился за подоконник и подтянулся до пояса.
      Ксендз Войтик спал, голова его была отчетливо видна в темноте.
      Гоп! Кто-то соскочил на ковер. Я затаил дыхание.
      Высокая черная фигура подняла двумя руками лом. Взмах – и ночную тишину разорвал треск… гипсового черепа.
      – Вот тебе! – прошипел бандит.
      В ту же секунду вспыхнула лампа фотоаппарата и послышался шорох магнитофонной ленты. Не поднимая еще пистолет, я повернул выключатель, в комнате загорелся свет.
 
      Высокий плечистый детина с раскосыми глазами, ослепленный светом, опустил руки, и, если бы он не стучал зубами от страха, я мог бы подумать, что передо мной такая же кукла, как и та, что исполняла роль спящего ксендза Войтика.
      – Ну что, Аль? Попался? – сказал я, выходя на середину комнаты.
      Он молчал… То, что произошло, было выше его понимания.
      – Ты думал, будет так же, как там, на вилле, не правда ли? – спросил я спокойно.
      Аль не мог выдавить из себя ни слова. Смотрел то на разбитую голову из гипса и воска, то на меня. И очевидно, не слышал меня… А я тоже не очень прислушивался к тому, что происходило в саду. По условной вспышке фонарика я понял, что Емёла и Ковальский ждут под окном.
      Группа НД тем временем ловила сообщников дрожащего от страха Аля.
      – Так что? Ты уже забыл, как было дело на втором этаже виллы? – спросил я.
      – Да я… я… вовсе туда не хотел!
      – И сюда тоже не хотел, а?
      Аль быстро взглянул на ломик, лежавший у моих ног. Но не успел… Получив удар в подбородок, он отлетел к окну, упал, затем сел, хлопая раскосыми глазами.
      – Не хотел?
      – Нет.
      Я поднял его и поставил посреди комнаты.
      – И здесь, в Дзвонах, тоже не хотел?
      – Нет!
      В окне неожиданно показался НД.
      – Глеб, иди скорей сюда. Такой цирковой номер – со смеху помрешь.
      В комнату вошли Ковальский и Емёла.
      – Может… может, вам чем-нибудь помочь? – спросил высунувшийся из-за двери живой и невредимый ксендз. – О боже, боже. – Он схватился за голову и склонился над скулящим скорее от ярости, чем от боли бандитом.
      – Прошу вас, взгляните сюда! – попросил я ксендза.
      Он посмотрел на кровать и растерянно опустился в кресло.
      – Так… вы спасли меня… от этого?
      Я хотел сказать, что это не я, а телеграмма, присланная мне неизвестно кем…
      – Глеб! – крикнул из сада НД.
      Пока Ковальский и Емёла выводили Аля, а ксендз Войтик мало-помалу приходил в себя, я выпрыгнул в окно.
      – Пойдем, – говорил НД, посвечивая фонариком. – Трахта взяли сразу. Мингель удрал, и мы не могли его найти. Но теперь-то знаем, где он… А он думает, что не знаем, и отсюда вся потеха.
      НД вел меня садом, затем тропинкой через кладбище к воротам, где стоял аппарат для наблюдения ночью – ноктовизор. Трахт сидел на пне, и в свете стоявшего на камне фонаря было видно, что он трясется, как студень.
      – Ти-и-хо… Не испугайте, а то представление окончится. Такое можно увидеть только раз в сто лет. Смотря!
      Я посмотрел в ноктовизор. Передо мной была площадь, рядом блестело болотце. Вокруг болота бегали с лаем разномастные дворняги.
      – Я ничего не вижу.
      – Нет? Подожди.
      НД вышел за ворота и начал светить фонариком, делая вид, будто что-то ищет. Когда луч фонаря попадал на болото, становилось видно, как в грязной воде то появлялась, то исчезала лысая макушка Мингеля.
 
      Подошла малолитражка. Стая собак, бросившихся от мельницы наперерез машинам, свернула к площади, вчетверо увеличив силы преследователей Мингеля.
      Подъехал грузовик, осветив фарами болото. Теперь уж бандит не мог и мечтать остаться незамеченным. Собачья свора, окружившая болото, подняла неистовый лай.
      Мингель понял, что дальнейшее купание бессмысленно, поднялся на ноги и начал взывать о помощи:
      – Умоляю вас, позвольте выйти!
      Стонал так, что эхо шло по селу. С него стекала липкая вонючая жижа. Болото едва доходило ему до пояса. Чем громче он кричал, тем яростнее заливалась лаем собравшаяся на берегу стая дворняг.
      Подошли ксендз и Емёла, отогнали собак. Мингель выбрался на твердую почву.
      – Пастырь, – заскулил Мингель, – не покидай свою овечку!
      – Слушан, ты, если сейчас же не замолчишь, останешься в болоте под собачьей стражей до утра, – всерьез рассердился Емёла.
      Угрозу подтвердили лаем шнырявшие поблизости собаки.
      Мингель потащился в колодцу, разделся, дал облить себя водой, после чего влез в комбинезон.
      Закутавшись в одеяло, Мингель уселся в кузове грузовика. Туда же поместили стучащего от страха зубами Трахта. Аль пробовал сопротивляться, но, успокоенный, занял отведенное ему место у ног своих сообщников.
      – Готово?
      – Нет, – ответил шофер грузовика. – Гримера нету.
      Подождали еще минуту. Гример выполоскал одежду Мингеля, принес ее на палке и бросил в угол кузова. Потом протянул мне никелированный пистолет:
      – Заряжен. Только предохранитель заело.
      – Ты думаешь, это предназначалось для Аля после его возвращения из дома ксендза? – спросил НД.
      – Не думаю, чтоб они собирались стрелять воробьев! – ответил я.
      Ксендз Войтик стоял рядом и договаривался с майором Ковальским об обмене «Колоний». Поручик Емёла имел лишнюю серию «Sede Vacante», которой не хватало в коллекции ксендза.
      – Готово?
      – Готово!
      Ковальский и Емёла вскочили в кузов грузовика. Один из них должен был сторожить гуся, другой до сих пор ощущал на себе плохое состояние рессор малолитражки, па которой мы ехали сюда.
      Провожаемый лаем собак и хором разбуженных гусей, грузовик тронулся в обратный путь. Теперь уже по-настоящему.
 
      – Я обязан вам по гроб, – говорил ксендз, когда мы шли к его дому.
      – Любопытно, когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с этим… типом, который прятался в грязной луже? – спросил ксендза НД.
      – Я уже говорил, что с этим человеком, по фамилии Ригер, я познакомился год назад в Кракове. А недавно он написал мне, что у него есть коллекция «За лот», а ему нужны «Колонии».
      – Ригер?… А вы, ксендз, не знаете, как зовут этого Ригера?
      – Знаю. У меня даже есть его визитная карточка: Даинель Роберт Адам Кароль Ригер.
      Мы вошли в дом.
      – Ясно, – сказал НД. – Он будет нам рассказывать, что перекрутили его фамилию и отсюда в филателистических иностранных бюллетенях появилось «Д-р А. Кригер».
      – Вы не откажетесь поужинать со мной? – спросил ксендз.
      Мы были измучены, и есть не хотелось. Операция держала нас в напряжении с самого утра. Завтра должен начаться допрос. Нужно установить подробности убийств на вилле. Выяснить, кто сделал смертельный укол и кто позже подсунул вдове яд. Пока все это было неясно…
      Мой отказ от ужина поддержал НД.
      Когда мы фотографировали комнату, где должно было быть совершено убийство, ксендз вышел и вернулся с бутылкой старки 1902 года.
      – За ваше и мое здоровье! – сказал он, поднимая рюмку.
      За это не выпить до дна было нельзя.
      – Такому тосту научил меня одни советский майор-танкист. Это было зимой сорок четвертого года. А жил он в этой комнате, – вспоминал ксендз. – С тем майором, теперь уже полковником в отставке, мы до сего дня обмениваемся марками, – закончил ксендз.
      Он вынул из письменного стола и отдал нам коллекцию марок «За лот», похищенную из виллы.
      Мы с НД дали расписку в получении марок. Стоимость коллекции «За лот» была слишком значительной, чтобы на документе стояла только одна подпись.
      Лишь теперь я заметил на стене картину… «Дилижанс»! Это была копия картины из почтового музея во Вроцлаве. Очевидно, Мингель всучил фальшивку ксендзу.
      Наконец мы уселись в машину НД.
 
      Так закончилась операция в Дзвонах.
      В нагромождении событий казалось, что от неудачного ужина в «Бристоле», бегства Мингеля и Трал та, радиопередачи из «зима», наконец, ошибочного полета в Прагу нас отделяют многие недели.
      А между тем за последние трое суток мы разыскали украденные марки, нашли письмо, которое Мингель и Трахт послали Алю (я еще не знал, кто и почему выслал мне из США телеграмму), и, наконец, предотвратили убийство в Дзвонах. При этом была найдена единственная в своем роде коллекция марок «За лот»…
      Возвращаясь по пустому, тянувшемуся в бесконечность шоссе, мы с НД молчали… Было около часа ночи. Сверкали звезды, сияла луна, трещали сверчки, с полей доносился запах люпина и клевера.
      Единственное, что я ощущал в эту июньскую ночь, – это безмерную усталость. Страшно хотелось спать!
 
      Словно в доказательство того, что полученных впечатлений было еще недостаточно, перед рассветом в квартире на Горносленской случилась еще одна, сверхпрограммная, история.
      Чтобы не разбудить маму, я еще на лестнице снял ботинки и тихонько, на цыпочках, воровским шагом проскользнул в свою комнату. Я уже раздевался, когда из маминой комнаты на всю квартиру раздался вопль:
      – Бандиты! На помощь! – кричала мама.
      Когда я с пижамой в руках вбежал в ее комнату, мама открыла глаза.
      – А-а-а, это ты? Вернулся? – спросила она. – Иди спать… Мне только что приснилось, что влезли бандиты с ножами и хотели отнять у меня мой зеленый альбом.
      В этом альбоме мама хранила своп марки-классики!
      Через минуту, повернувшись, она сладко улыбнулась во сне, словно в ее зеленом альбоме появился блок первой «Гвианы».
      Я и в самом деле не знал, смеяться мне или проклинать демона филателии, который не давал мне покоя даже в собственном доме.
 

      – Превосходно! – сказал мой шеф, выслушав утром доклад о проведенной в Дзвонах операции. – Превосходно! Это настоящий успех. Такое случается раз в четверть века! Тем более что речь идет о марках!.. Я только что обсудил все с НД. Приглашаю специалистов и оценщиков. И сегодня в полдень устроим выставку. Смотри! – Он указал рукой на стену.
      Утреннее солнце отражалось в стеклах плоских выставочных витрин, а Кристина вела по телефону разговоры с секретарем заместителя министра.
      Из-за неплотно прикрытой двери мне было слышно, как она с жаром убеждала свою собеседницу в том, что начальник всех начальников определенно будет доволен и получит незабываемое впечатление. Круглое румяное лицо полковника сияло несказанной радостью.
      – Ты будешь главным лицом на выставке, Глеб! – говорил он. – И заместитель министра, мой давний друг, не преминет мне, тебе, а также группе НД выразить благодарность…
      Но пока что предсказанные полковником «выражения благодарности» были мне безразличны, как прошлогодний снег.
      С утра Ковальский и Емёла допрашивали спевшуюся троицу. Я хотел пока остаться в тени. Согласно указаниям, данным мною, они не должны были упоминать об убийствах и краже в Западном районе. Я должен был приступить к допросу около полудня и тогда, уже располагая всей полнотой сведений, припереть мерзавцев к стенке. Не подлежало сомнению, что они будут петлять и сваливать вину друг на друга.
      Выставка срывала мои планы.
      Шум, который поднимал вокруг марок мой драгоценный шеф, по-моему, был излишним. Я попытался уклониться от участия в выставке.
      – О твоих возражениях, Глеб, не желаю и слышать, – беспечно заявил полковник. – Выставка будет проведена торжественно. А ты придашь ей блеск, поскольку результатами мы обязаны главным образом тебе…
      – Не было бы никаких результатов, если бы не телеграмма из Нью-Йорка! – заметил я.
      Мое замечание полковник оставил без ответа.
      – После всего этого я могу взять тебя с собой на рыбалку, для отдыха. Конечно, я не настаиваю, но если ты захочешь… – добавил он благосклонно.
      В моем кабинете на столе лежали архивные документы, касающиеся двух главных фигур: Мингеля и Трахта. Документы поступили утром из управления милиции Кракова, где оба преступника промышляли до переезда в Варшаву. Я сказал об этом полковнику.
      – Как думаешь, до открытия выставки тебе удастся установить, кто из них сделал укол и кто убил вдову?