Однажды – это было в мае 1959 года – меня вызвал к себе полковник. Он решил поручить мне, по его словам, необыкновенно интересное дело.
      – С сегодняшнего дня, Глеб, ты будешь собирать… марки, – посасывая погасшую трубку, сказал полковник. – Будешь собирать старые почтовые марки, то есть объекты фи-ла-те-лии, – многозначительно подчеркнул он. – Это тебе вменяется в обязанность. Так вот, познакомься с филателией, а через час я объясню, в чем дело.
      – Но, полковник, почему именно я должен возиться с марками? У нас в управлении столько настоящих филателистов. Поручик Емёла, например, или майор Ковальский, – пытался возразить я.
      Полковник встал, выпрямился, насколько ему позволяла комплекция, и, выйдя из-за стола, подошел к креслу, в котором я сидел.
      – У поручика Емёлы и майора Ковальского свои задания.
      – Но ведь есть и другие, – прервал я его.
      – Есть, – ответил полковник, – но… – заколебался он на миг, – Надо, чтобы делом, о котором я тебе скажу позже, занялся человек рассудительный, хладнокровный, способный увлечься, сохраняя при этом чувство меры и здравый ум. Говорят, филателия весьма сложный и опасный вид коллекционирования. Думаю, что отличным противоядием для всех филателистов была бы…
      – Знаю, полковник, рыбная ловля, – подсказал я, вставая. – Разрешите идти?
      – Да… Хотя… погоди. У тебя в кабинете я видел жестяную банку из-под кофе. Она тебе нужна?
      – Нет… Кстати, завтра моя мама будет сажать в палисаднике петунию, и я могу вам преподнести желанную банку вместе с дождевыми червями.
      – Вот это я понимаю! Ты самый смекалистый в нашем отделе! – обрадовался полковник. – Разумеется, банка нужна мне для наживки. Но о том, чтобы твоя мама… Попроси ее от моего имени и заранее поблагодари… Явишься ко мне с докладом, – он взглянул па свои старомодные часы, – через час. Я жду протоколы. А пока менее важные следственные дела передай в секретариат. Остальные отложи… Ну и, прошу тебя, не забудь о… банке, – добавил он на всякий случай.
      «Эх, если бы все могли по таким пустякам радоваться, как наш полковник!» – подумал я, выходя из кабинета. Перед моими глазами стояла его приземистая тучная фигура с торчащим брюшком, маленькими, насквозь пронизывающими подчиненных глазками и пухлыми румяными щеками с ямочками, которые никак не вязались с его обликом громовержца.
      «С сегодняшнего дня ты будешь собирать марки… Это тебе вменяется в обязанность…» Остановившись в коридоре массивного здания Главного управления милиции, я задумался. С чего же начать?…
      А впрочем… как говорится, не боги горшки обжигают. Да и кто в юные годы не был филателистом? Я предался воспоминаниям. Началось все с того, что я наклеивал в тетрадь марки со старых конвертов из домашнего архива с портретами Марии Терезии, Франца Иосифа, бородатых Романовых. Затем пошли разноцветные марки с размазанными почтовыми штемпелями: американские – с портретами президента Вашингтона, китайские – с джонками, японские – с Фудзиямой, Среднего Конго – с леопардом и, что звучало в равной степени гордо и экзотично, «Колония Оранжевой реки». Ко всеобщей зависти моих товарищей…
      «Ну что ж, придется вспомнить школьные годы!» – твердо сказал я себе и направился к Яде, в главную канцелярию.
      В комнате пухленькой Яди, как всегда, царило вавилонское столпотворение. Трезвонили телефоны. Тут сталкивались самые противоречивые указания всех больших и маленьких начальников. Сослуживцы-«просители» старались перекричать друг друга. А Ядя, подобно олимпийской чемпионке на длинные дистанции, уверенно плыла в потоке служебных дел. Я с трудом протиснулся к ее столу – у всех были только сверхсрочные вопросы – и, склонившись, шепнул ей на ухо, которое случайно оказалось свободным:
      – Ядя, дай немного марок со старых конвертов.
      Ядя на минуту потеряла дар речи.
      – И… ты тоже?… Глеб, побойся бога! Ты здоров? Слушай, поставь-ка лучше градусник или… прими аспирин…
      – Это… Понимаешь, служебное дело. Приказ полковника, – объяснил я.
      – Ну уж! Знаем мы… Приказ полковника!.. У всех у вас только служебные дела. Здоровые жеребцы, а возитесь с марками, как дети… – Ядя схватила телефонную трубку и, не обращая внимания на чей-то раздраженный голос, продолжала: – С утра сюда заглядывал Емёла и забрал все, что пришло сегодня. А завтра очередь майора Ковальского. Послезавтра берет свою долю уборщица, у нее сын собирает марки. Запишись на очередь и, возможно, на будущей неделе получишь. Или иди к Емёле, может быть, он поделится с тобой… Алло!.. Главная канцелярия слушает!..
      Да, положение было не из блестящих. Тем не менее я внес свою фамилию в список охотников за марками и решил зайти к Емёле. Ждать целую неделю я не мог, ведь полковник дал всего час на ознакомление с предметом!
      Я поднялся на второй этаж.
      Поручик Емёла только что закончил допрос толстого валютчика и, выслушав мою просьбу, поморщился. Постучав карандашом по столу и проведя рукой по лысине, он заговорил:
      – Все слетаются на мои марки, как мухи на мед. Что я вам, простите, Филателистическое агентство, что ли? Нет у меня марок! Никаких марок ты от меня не получишь! Они мне самому нужны! К тому же… дочка начала собирать. – Он выдвинул один из ящиков письменного стола и с головой ушел в изучение бумаг. – Знаешь что, зайди к Ковальскому. Это все, что я могу тебе, как своему старому другу, посоветовать. Можешь ему передать, что я согласен, чтобы он дал тебе марок на семь с половиной франков по каталогу Цумштейна. Он когда-то взял у меня чистую серию бельгийской «Зимней помощи» со святым Мартином. Два года не отдает.
      Не солоно хлебавши я вышел. Все же познания мои расширились. Из разговора я понял, что существует Филателистическое агентство, что есть какие-то бельгийские марки с изображением святого Мартина, цена которых определяется по каталогу Цумштейна в швейцарских франках.
      – Похоже, дело пахнет валютой! – пробормотал я себе под нос, направляясь к майору Ковальскому.
      – Меня прислал к тебе Емёла по поводу семи с половиной франков, которые ты ему должен за «Святого Мартина»… – начал я заранее подготовленную фразу, чтобы не попасть впросак.
      Голубоглазый Ковальский расплылся в приветливой улыбке:
      – И что? Емёла передал тебе права на мой долг? Прекрасно! – Он рассмеялся, будто услышал редкую остроту. – Твой Емёла уже четыре года пристает со своим «Святым Мартином». – Тут Ковальский посерьезнел. – Ты, мой дорогой, пятый пли шестой, кто приходит ко мне но этому поводу. А дело обстоит так: на марке высшего номинала, то есть на десятой в этой серии, за пять плюс пять, «Святой Мартин» на коне, штемпель был вытравлен. И этого не мог не заметить Емёла. Он ведь не первоклассник. Ответственный сотрудник управления, филателист обязан знать: таких марок сотни, да что там говорить – тысячи. И они оцениваются в лучшем случае… в тридцать процентов стоимости, указанной в каталоге. Он же получил от меня бельгийский «противотуберкулезный» блок 1942 года и «Парусник» голландской олимпиады. Ты думаешь, этот голубой «Парусник» легко достать? Конечно, можно достать, но только в целой серии. А с тех пор цены на олимпийские марки во всем мире возросли втрое или вчетверо! Ведь это были марки с двойной тематикой: «Парусник» является дополнением коллекции марок о флоте, а также дополнением к маркам о спорте, в связи с олимпиадой. В сущности, Емёла сам должен мне от двух до трех франков! Вот как обстоит дело в действительности… Ну а ты что собираешь, Глеб?
      Ковальский впился в меня своими маленькими голубыми глазками, и я на миг почувствовал себя преступником которому следователь морочит голову непонятными терминами, а потом задает коварный вопрос.
      – Что? Что я собираю?… Корабли!.. – выпалил я не раздумывая.
      – Корабли?… Как это кстати! У меня есть для обмена последняя серия «Торгового флота» Израиля, чистая и гашеная. И есть большие испанские «Каравеллы», выпущенные к пятисотлетию высадки Колумба в западном полушарии. А что ты можешь предложить? Ты после работы свободен? Я бы охотно зашел к тебе домой.
      «Да, они оба помешаны на марках: и Ковальский и Емёла, – пришел я к выводу, покидая кабинет майора. – Очевидно, есть в этом что-то такое, что сводит с ума даже вполне нормальных людей. И не идет ни в какое сравнение, скажем, с… рыбной ловлей!»
      Вскоре, сдав большую часть дел в секретариат, я сообщил секретарю нашего отдела Кристине о распоряжении полковника. Не в пример Яде Кристина, которой было не привыкать к экстравагантным идеям полковника, узнав, что мне поручено какое-то дело, связанное с марками, промолчала.
      – Можешь зайти. Старик уже получил из лаборатории протоколы и ждет тебя, – сказала она, кивнув на плотно закрытые двери кабинета.
      Полковник сидел за столом, сняв китель, и, держа в руке увеличительное стекло, с весьма серьезным видом рассматривал… марки!
      – Иди-ка скорее сюда, Глеб! Посмотри, как красиво! Ты видел что-либо подобное? Босния и Герцеговина! Это еще до первой мировой войны. Я знаю те места, когда-то меня носило по Балканам. Только тогда я был помоложе. Да, годы летят… Присмотрись, на этой фиолетовой марке за два галлера – Мостар, столица Герцеговины. Вот где был табачок! Куда нам после второй мировой войны до такого табака! – Он с грустью посмотрел на свою трубку. – А эта коричневая марка за двадцать пять галлеров, разве не хороша? Вот здесь, смотри, мечеть Бея в Сараеве. Если от нее свернуть вправо, сразу попадешь в старый турецкий район города. А там дальше – Бахчисарай и Казанджилук. Но что вы, молодежь, знаете об этом?… Была в ходу после этой войны такая русская песня: «Под звездами балканскими». Знаешь, Глеб, какое там бывает небо? Совсем не такое, как у нас. Там уже преддверие Востока… Это надо видеть! Никакой кинофильм не покажет тебе этого. И никакая фотография не передаст, никакое писательское перо с этим не справится.
      Я стоял у стола и восхищенно рассматривал через лупу марки. «Расчувствовался полковник, прямо как я с моей „Колонией Оранжевой реки“, – подумал я.
      Полковник любовно поглаживал внушительных размеров кляссер, совершенно забыв о своих рыбах. Конечно, наша дружеская беседа не могла продолжаться вечно. Как-никак мы ведь были сотрудниками Главного управления милиции, а не туристами, шатающимися по горам Герцеговины.
      Наконец мой бесценный шеф захлопнул кляссер и, указав на кресло, предложил мне сесть.
      – Час назад, разговаривая с тобой, Глеб, я думал, что это происшествие не волк, в лес не убежит. Однако говорят, как раз может убежать… Почему? Сам я мало разбираюсь в марках и не могу определить, так это или не так… Речь идет о вещах, к которым мы относимся, как правило, с пренебрежением, но которые за границей представляют ценность. Можно ожидать, что преступник или преступники попытаются их вывезти…
      Полковник говорил все это весьма серьезно, машинально посасывая погасшую трубку. Затем он открыл новенький скоросшиватель с надписью: «Следствие по делу NN, статья 225. § 1».
      Из надписи явствовало, что преступник неизвестен, а номер статьи уголовного кодекса свидетельствовал о том, что мне придется расследовать дело об убийстве.
      – В папке – протоколы. – Полковник пододвинул ко мне скоросшиватель. – Убит некий коллекционер. Произошло это сегодня ночью. Пропала ценная коллекция марок под названием «10 копеек за лот» или первая «Польша». Кроме того, добычей убийцы стал всемирно известный экземпляр марки, называющейся «Десять краковских крон». Что это такое, я понятия не имею. Более подробно обо всем узнаешь, поговорив с НД.
      Буквы НД обозначали два слова: «наш друг». Так в управлении называли начальника криминалистической лаборатории. Я не виделся с НД около двух недель, и меня обрадовала перспектива встречи с ним.
      Я взял из скоросшивателя первую из лежавших там фотографий. На снимке форматом 13 X 18 сантиметров были видны часть письменного стола, кресло и между креслом и книжным шкафом тело мужчины лет шестидесяти.
      – Есть ли у вас, полковник, другие данные, кроме материалов, находящихся в этой папке?
      – Я же сказал, что более подробно тебе объяснит НД!
      – А как относительно кляссера с марками, что у вас на столе?
      Полковник набил погасшую трубку и стукнул ладонью по кляссеру.
      – Эта коллекция марок неизвестно почему находится в нашем архиве. Возьмешь кляссер с собой, он должен помочь тебе войти в среду коллекционеров. Там определенно обнаружатся следы. У Кристины на столе лежит пачка каталогов, которые я утром получил из Филателистического агентства. Возьми их, они тебе пригодятся. Если понадобятся деньги, на мою помощь не рассчитывай. Никаких счетов я подписывать не буду! Комбинируй сам… Здесь, в кляссере, есть две марки с надписью «За лот», которые, кажется, представляют определенную ценность. Можешь их продать. Но помни, кляссер является государственной собственностью. Правда, ты можешь распоряжаться марками: покупать, продавать, обменивать. Но все в пределах сегодняшней стоимости. После окончания следствия все должно быть сдано обратно в архив, чтобы и другие в случае надобности нашли кляссер в надлежащем состоянии…
      Протестовать я не мог. Приказ был абсолютно ясен, а полковник не терпел возражений. Единственной моей реакцией на перспективу нанести ущерб государственному достоянию во время сделок по купле и продаже марок был вопрос:
      – А вы… вы, полковник, значит, тоже собираете марки? Ну, эти, с рыбками?
      – Откуда ты это взял? – спросил он спокойно, не заметив моей колкости.
      – Судя по рассказу о марках Боснии и Герцеговины…
      – Э-э… нет. Не собираю и не буду собирать, – сказал он не очень решительно. – Кстати, а ты видел марки с рыбами?
      Я ответил, что в воскресном приложении к какой-то газете читал заметку о выпуске марок с изображением руб.
      – Итак, – полковник поднялся из-за стола, давая понять, что разговор окончен, – остальную информацию ты получишь в лаборатории. НД будет ждать тебя в пять. А пока возьми мою машину и поезжай в Филателистическое агентство. Директор агентства предупрежден о твоем визите и сказал, что охотно поговорит с тобой… Но ни слова о том, что случилось. Речь идет не о недоверии, а о сохранении тайны. Преступник или преступники могут пронюхать о наших действиях, и это будет им только на руку… Думаю, что за неделю мы справимся, а?
      – Я не столь оптимистичен.
      – Ну, для таких гениальных офицеров, какими считают себя мои подчиненные, это дело… нескольких часов! А вот розыск пропавших марок, как я предвижу, может затянуться на десять, ну, максимум на двенадцать дней!
      Мой бесценный шеф, как всегда, определял сроки не с запасом, а… наоборот!
 
      – Дай-ка мне, рыбка моя, бумагу или конверт побольше, – сказал я Кристине, выйдя из кабинета полковника.
      – Не съел он тебя? Когда ему привезли из лаборатории протоколы, он был страшно зол… На него всегда так действуют убийства, – добавила черноволосая и стройная Кристина.
      Я завернул кляссер в бумагу, опасаясь, что в коридоре могу столкнуться с Ковальским. Как я и предвидел, майор Ковальский вырос передо мной словно из-под земли.
      – Видишь ли, я уже освободился и после четырех в твоем распоряжении, – сказал он.
      «Вот только зачем ты мне будешь нужен? – подумал я. – Но лучше все-таки не восстанавливать его против себя».
      – Мне очень жаль, но, сам понимаешь, служба – не дружба… Мне надо пообедать, а потом познакомиться с одним делом в Западном районе. Это может затянуться допоздна. Если не до самого утра, – врал я.
      – Жаль, очень жаль. Завтра у меня вечер занят. Я договорился об одной встрече в Клубе филателистов. Ты бываешь там, Глеб?
      – Увы! Не знаю… нового адреса.
      – Ну, а на Ясной улице ведь бывал?
      Я утвердительно кивнул. И правда, когда-то я бывал в банке на Ясной улице в связи с расследованием дела о валютчиках…
      Ковальский взял меня за пуговицу и не собирался отпускать.
      – Да, кое-что ты знаешь. Но страшно отстаешь в развитии… Собрания клуба недавно перенесены с Ясной в зал на Средместье. Вторник, четверг и воскресенье. Как всегда, с аукционом. Точный адрес: улица Золотая, дом 2.
      – Я как раз собирался спросить у тебя адрес, – виновато признался я.
      – В Клубе филателистов я помогу тебе, Глеб. У меня там есть знакомые…
      К счастью, разговор с майором Ковальским прервало появление Емёлы. Как только он показался в конце коридора, Ковальский вспомнил о… срочном телефонном звонке. Они не выносили друг друга. Теперь-то я знал, что причина их неприязни – сложнейшие филателистические счеты.
      Я вернулся в свой кабинет.
      Откровенно говоря, я по-прежнему не представлял, с чего начать.
      Снова вытащив кляссер, я присмотрелся к маркам, на которые полковник обратил мое внимание. Ведь марки, подобные этим, и были якобы причиной убийства…
      Два маленьких прямоугольных лоскутка бумаги имели темно-розовый фон с гербом Королевства Польского, белым русским орлом и надписью по обеим сторонам рисунка: «10 коп. за лот». Внизу, под гербом, надпись по-польски: «Za Lot kop. 10». Первая марка погашена штемпелем 323. На второй марке стоял штемпель 237.
      Обе марки я положил в целлофановый пакетик и спустился вниз пообедать.
      Шофер служебной «Варшавы» взялся, пока я обедаю, отвезти ко мне домой, на Горносленскую, кляссер и пачку каталогов, которые я хотел просмотреть вечером.
      «Варшава» вернулась как раз вовремя. Я сразу же направился в Филателистическое агентство.
 

      Как сказал полковник, директор агентства был предупрежден о моем визите. Когда я появился в его кабинете, он вышел из-за стола мне навстречу, гостеприимно предложил кресло. Это был уже немолодой, седовласый мужчина с приятной улыбкой. Стены кабинета, да и стены коридора были увешаны планшетами с марками. К сожалению, у меня не было времени внимательно рассмотреть их.
      – Итак, капитан, насколько я понял со слов вашего начальника, вы хотите ознакомиться с филателией и, кроме того, вас интересует работа агентства. Нашей задачей в основном является покупка и продажа марок различных достоинств… Мне, правда, трудно судить, что вас интересует и в какой степени вы знакомы с наукой о почтовых марках…
      – Мои знания весьма скромны. Я полнейший профан в этом деле. Меня интересует абсолютно все, – ответил я.
      – Ба! – воскликнул директор. – Обо всем рассказать невозможно. Слишком велика тема. Даже после многих лет коллекционирования и торговли марками иногда попадаешь в такие ситуации, что чувствуешь себя прямо первоклассником… Вы в школе собирали марки?
      – Разумеется. Кто же тогда не собирал? – ответил я. – Но с той поры много воды утекло. Помню только, что марки делятся на гашеные и чистые, с зубцами и без зубцов. Есть марки разных колониальных стран, за которые в школьные годы мы готовы были отдать полжизни…
      – Ну а говорят ли вам что-нибудь названия «Гвиана» или «Маврикий»? – прервал меня директор.
      – Более или менее. Знаю, что такие марки существовали.
      – А вы можете назвать их стоимость?
      Поскольку на этот вопрос я не мог ответить, директор подошел к шкафу и вынул оттуда небольшую книжечку.
      – Посмотрите, пожалуйста: это «The Rarest Stamps» – «Самые редкие марки мира». В этой книге даны репродукции редчайших марок, их описание и цена, за которую они были проданы последний раз.
      Директор пересел в кресло поближе ко мне и, листая книжку, начал объяснять:
      – Вот, обратите внимание, это «Маврикий». Маврикий – британская колония, остров к востоку от Мадагаскара. Марка оранжево-красная, с портретом королевы Виктории, год выпуска – 1848-й. Стоит она около тридцати тысяч долларов… А здесь марка с гербом Швеции, также оранжево-красная, 1855 года. Эта марка должна быть зеленовато-голубого цвета. Как марка-ошибка, считается наиболее ценным экземпляром из всех марок Европы. В последний раз она была продана за сорок тысяч долларов… Видите, дырявый, неровно обрезанный кусочек красной бумаги, на котором ничего нельзя рассмотреть. Это и есть знаменитая «Гвиана». Стоит она сто тысяч долларов. Кто является ее владельцем – неизвестно. Это, как пишут, одна из наиболее охраняемых тайн мира!
      Я был всем этим буквально ошеломлен. То, что марки имеют какую-то ценность, я знал. Но что их цена на мировом рынке достигает сотен тысяч, что за них платят такие огромные суммы, было для меня новостью.
      Закончив просмотр «The Rarest Stamps», я спросил:
      – Скажите, как часто подобные марки встречаются в оборотах вашего агентства?
      – В мире нет другой страны, которая была бы так разорена, как наша. Во время второй мировой войны немцы с присущей им педантичностью разграбили наши коллекции… До войны у нас было двадцать девять полотен Рембрандта, а осталось всего только три… То же самое и, пожалуй, даже в большей степени произошло с марками. Об этом мало кто знает. Подумаешь, маленький клочок бумаги. Экземпляров, указанных в «The Rarest Stamps», У нас давно нет. Агентство обменивает марки средней стоимости и совсем недорогие, а также продает марки новых выпусков…
      Многое из того, что говорил директор, я записывал в блокнот. Кое-что могло пригодиться. Он посвящал меня в тайны предмета, который для расследования преступления я должен был знать.
      – Представляете ли вы, капитан, сколько сейчас в мире филателистов? Число их превышает пятьдесят миллионов! Филателисты – это подданные своеобразной мировой державы, располагающей собственными кодексом законов и сводом правил, которые всех их объединяют… Да-да, это весьма серьезная держава! Кто об этом не знает, тот не поймет проблем филателии!
      Как и подобает каждому настоящему директору, он, кроме своей отрасли, ничего иного в мире не замечал и считал свое агентство чрезвычайно важным звеном народного хозяйства…
      Прошел час с момента моего появления в стенах агентства, директор заканчивал свою речь:
      – В самом деле, – говорил он, – коллекционирование марок имеет определенное общегосударственное значение. Между людьми всего мира возникают взаимосвязи. Обмен марками приводит к сближению народов. Благодаря обмену мы знакомимся с историей, культурой, фауной, флорой, фольклором, которые отображены на марках. Коллекции марок, даже если они не представляют большой денежной ценности, интересны со всех точек зрения.
      – А если бы появилась какая-нибудь исключительно ценная коллекция, то может ли ее обладатель попытаться переслать или вывезти наиболее ценные экземпляры марок за пределы страны? – спросил я.
      – Вообще – да. Но… если бы появилась! – скептически произнес он.
      Мы поговорили еще минут пятнадцать, после чего я решил уйти, чтобы… окончательно не потерять рассудка. Оказалось, что филателия – это мир подлинных чудес и открытий.
      Директор весьма любезно распрощался со мной.
      Планшеты с многочисленными марками, на которые я теперь посматривал, проходя по коридору, не содержали ничего интересного. Среди них не было экземпляров, указанных в «The Rarest Stamps».
      До встречи с НД в его лаборатории, находящейся на другом конце города, оставался целый час, и я решил сначала заглянуть в один из филателистических магазинов. Может быть, мне удастся приобрести треугольную «Ньясу» с жирафом или «Верблюдов» Судана, не говоря уж об экзотической «Колонии Оранжевой реки», которая вызывала в юные годы восторг. в моем пылком сердце?
      Предстоящее расследование и разговор с директором создавали ореол вокруг марок, они манили и влекли меня.
      Я шел по знойному Средместью к трамвайной остановке и через несколько минут оказался на площади Старого Мяста. Солнечные часы показывали четыре, когда я остановился перед филателистическим магазином. К сожалению, он был закрыт. «Переучет» – оповещала бездушная табличка. За большой витриной в магазине копошилось несколько человек. На прилавке высились груды кляссеров. В витрине привлекали внимание разноцветные марки, они были недоступны и оттого казались еще прекраснее…
      Я заговорил с мужчиной, который остановился рядом и, так же как и я, тоскующим взором рассматривал витрину. Он был немолод, среднего роста, его внешность, интеллигентное лицо вызывали доверие.
      – Мне нужны новинки, чтобы послать моим корреспондентам в Соединенные Штаты, – доверительно сообщил он мне, едва мы начали разговор. – Нет ли у вас случайно серии «Грибы»? Я бы охотно приобрел…
      Мы, не торопясь, шли по улице.
      – К сожалению, у меня с собой нет дублей, – ответил я, чтобы поддержать беседу. Меня заинтересовала личность этого первого – если не считать моих коллег по управлению – встреченного мною заядлого филателиста.
      – Ну и жара! Может, выпьем лимонаду? – предложил мой собеседник, остановившись у входа в кафе.
      У меня еще был час свободного времени, и я согласился. Вскоре мы сидели в прохладном помещении кафе.
      – Будьте добры, два стакана лимонаду и две порции шоколадного мороженого, – заказал мой собеседник. – А что вы… собираете? – спросил он, обращаясь ко мне точь-в-точь как майор Ковальский.
      Я усмехнулся про себя.
      – Главным образом… «Корабли»!
      С одинаковым успехом я мог бы заявить, что моей страстью являются марки с грибами или национальными костюмами, и это в равной мере соответствовало бы истине. Меня интересовал образ мышления этого одержимого коллекционера.
      Мой собеседник вынул из кожаной папки кляссер:
      – Посмотрите. Может, найдете здесь что-нибудь для себя.
      Мое внимание привлекли несколько американских марок с датой: 1492–1892. Некоторые образцы из этой серии я видел в «The Rarest Stamps».
      – А нет ли у вас полной серии?
      Мой собеседник заколебался, посмотрел вокруг, потом вынул из бумажника маленький кляссер:
      – Полного комплекта в Польше вы не достанете, – ответил он. – Но здесь у меня есть долларовый и трехдолларовый номиналы из этой серии. На улице не валяются…
      На первой, горизонтального формата, красной марке Изабелла Испанская принимала рапорт Колумба. На второй, зеленой, было изображено возвращение Христофора Колумба из третьей американской экспедиции… С минуту я присматривался к зубцам и штемпелю. Состояние обеих марок было безупречным.
      – Подлинность гарантирована. За обе – пятьдесят тысяч франков, по Иверу. Если хотите, можем проверить, – предложил мой собеседник, доставая из папки каталог.
      Я на всякий случай проверил и тут же спросил:
      – Пятьдесят тысяч? Сколько же это будет наличными в нашей валюте?…
      – Недорого… Обычно десять грошей за франк. Всего около пятисот злотых, – пояснил он.
      – А какова стоимость по каталогу польских марок «За лот»?
      – Ровно двадцать тысяч. Это цена неповрежденных экземпляров, – полистав каталог, ответил собеседник.
      Чтобы поразить его и не остаться в долгу, я полез в свой бумажник.
      – Вот две марки! Со штемпелями 237 и 323.
      – Дубли? – взял он в руки целлофановый конвертик.
      – Разумеется! – не мог я не похвастать…
      Собеседник проверил обе марки на свет, рассмотрел их через лупу, подумал, закусив губу, и предложил:
      – Если вас интересуют корабли, а ведь не может быть коллекции кораблей без «Четырехсотлетия Колумба», я охотно пойду на обмен.
      – Это значит, что в случае моего согласия я должен доплатить вам сумму, равнозначную десяти тысячам франков? Ведь две марки «За лот» стоят сорок тысяч, а ваши «Колумбы» пятьдесят?
      – Нет Мы будем в расчете, – сказал собеседник. – Меня очень интересуют «За лот». Ну а эти «Колумбы» тоже в цене. Это вам, конечно, известно?
      Положение, в котором я неожиданно очутился, меня забавляло… Собеседник ждал ответа. При более близком знакомстве он казался мне еще симпатичнее.
      – Эх, риск – благородное дело! – искренне засмеялся я, протягивая ему обе марки «За лот».
      – Ну что ж! Мои «Колумбы» переходят к вам. Не знаю, правильно ли я поступаю. Ну, да… риск – благородное дело, как вы только что сказали!
      Я спрятал два солидной стоимости «Колумба». Их нельзя было сравнить с раритетами из «The Rarest Stamps». Вот так, посмеиваясь над своим приключением, я начал собирать марки! Причем обмен и продажа происходили в рамках полученных мною указаний.
      – Вы бываете в клубе?
      Я не мог сказать «да». Но не следовало и отрицать, и я нашел уклончивый ответ:
      – Как раз собирался зайти в ближайшее воскресенье.
      – Ну, тогда мы определенно встретимся, – сделал вывод мой новый знакомый.
      Очевидно, мы оба в равной степени были довольны нашей непредвиденной сделкой… К сожалению, у меня уже не оставалось времени. Солнечные часы на углу дома показывали пять.
      – Спасибо! Мы обязательно встретимся в клубе! – сказал я, платя по счету.
      – Весьма приятно было познакомиться! – услыхал я уже в дверях.
      Через минуту, поймав свободное такси, я мчался в сторону Средместья, а через десять минут был в лаборатории НД.
      Пройдя через опустевший секретариат, я постучал в сверкающую белой краской дверь.
      Увидев меня, НД поднялся из-за огромного письменного стола. У него было усталое лицо, но темные круги под глазами от недосыпания, о чудо, делали его на десять лет моложе.
      – Ну как дела, Глеб? Все работаешь в одиночку? С чем возишься? С чеками? С валютой? С бриллиантами?
      – Нет… Не угадал. С сегодняшнего утра… с марками!
      – Фью-у-у! – свистнул НД. – Ну, брат, туго же тебе приходится! Постой, видно, твой старик навязал тебе эту историю в Западном районе?!
      – Да. И тот же старик направил меня к тебе. Говорят, ты всегда все знаешь, даже можешь предсказать, что будет ровно через год в шестнадцать ноль-ноль! Ты ведь был на месте преступления?
      – Можете у себя, в своем Главном управлении, насмехаться сколько угодно, – улыбнулся НД. – Все равно без лаборатории вы как слепые котята!
      – Осторожно! А то передам твои слова старику!
      – Э-э, не пугай пуганого!.. Слушай, – посерьезнев, обратился ко мне НД, – а ты… марки не собираешь?
      – Постольку поскольку!
      – Впрочем, если бы собирал, то я бы об этом уже прослышал. Потому-то я и подсказал твою кандидатуру старику.
      – Благодарю. Постараюсь отплатить тебе той же монетой!
      – Посмотрим, удастся ли…
      Мы еще с минуту пикировались, после чего НД похвастался новейшим карманным магнитофоном (с помощью которого незаметно для меня записал на пленку наш разговор) н перешел к делу:
      – Начать следует с азов!.. Так вот, понимаешь, филателия – это безумие. Рыбную ловлю, которой увлекается твой старик, можно еще вытерпеть. В Соединенных Штатах Америки, кажется, насчитывается двадцать два миллиона филателистов, в Западной Германии – полтора миллиона. У нас среди взрослых, зарегистрированных в обществах, – около ста тысяч. Незарегистрированных наверняка в два раза больше, да еще с гаком…
      – Знаю, к чему подробности! – прервал я его.
      – Откуда ты знаешь? Скажи сразу. Если собираешь…
      – Не бойся. Я был у директора Филателистического агентства, и он мне кое-что разъяснил.
      – Ага! Итак… – продолжал, успокоившись, НД, – куда бы ты ни бросил камень, везде филателисты! У меня в лаборатории эта инфекция тоже начала распространяться. Впрочем, поветрие проникло сюда из Главного управления… Поэтому, если говорить о преступлении в Западном районе, то, принимая во внимание мотивы убийства, для раскрытия дела необходим человек спокойный и рассудительный… Корни этого дела уходят в сорок восьмой год. Тогда это закрутилось, а теперь распутывается или может распутаться… Почему я сам, лично, поехал в Западный район? И почему своевременно не связался с вами? Потому что когда сюда позвонили из районного комиссариата милиции с просьбой прислать экспертов-криминалистов, то на мой вопрос, о ком идет речь, я получил ответ, что дело касается самого известного в Варшаве филателиста! Если бы я послал туда кого-нибудь из своих парней, то, вместо того чтобы проводить тщательное обследование, они сразу бы начали копаться в марках. То же самое было бы и с твоими коллегами по управлению. И они намертво запутали бы расследование. Сам я к маркам не притрагивался. После того как убрали труп, комната была заперта и опечатана…
      – При этом, надо полагать, ты плотно закрыл окно, чтобы ничего не сдуло ветром, – язвительно добавил я.
      К моему изумлению, НД позеленел и вскочил со стула.
      – Откуда ты знаешь, что… нет?! А, черт побери!
      – Разумеется, это только мы, в Главном управлении, слепые котята, – съязвил я.
      – Только не умничай! – огрызнулся НД. – Конь о четырех ногах и тот спотыкается. Да, – припомнил он, – комната находится на втором этаже…
      – …и окно выходит на улицу, точнее, в палисадник. И рядом – раскидистое дерево вровень со вторым этажом. Чтобы легче было залезть… – с удовольствием поддразнивал я его, так как НД, надо сказать, был чересчур самоуверен.
      – Если ты ужо побывал там, то не играй в прятки, а скажи сразу! – разозлился вдруг НД. – Что-нибудь случилось?
      – Ничего не случилось. Я даже не представляю, где этот дом. – успокоил я его. – Кстати, о марках. У тебя нет случайно лишнего пинцетика?
      НД сунул руку в ящик стола и достал вполне подходящий пинцет.
      – Если подойдет, можешь взять. В тебе, Глеб, сокрыты необыкновенные таланты. Тебе должны предложить должность укротителя диких зверей или тореадора. Ты один раздразнишь лучше, чем сотня других… А тут дело действительно серьезное. Очевидно, старик тебе сказал, что в Западном районе пропала коллекция марок «За лот» и экземпляр «Десять краковских крон».
      О том, что существует марка «За лот», я уже знал. Даже обменял «За лот» на «Колумба». А вот «Десять краковских крон» я никогда не видел.
      – А что такое «Десять краковских крон»? – полюбопытствовал я.
      – Ты что, в школу не ходил, что ли?… Это просто… «Десять крон»!
      – С одинаковым успехом ты можешь сказать: «Пятнадцать крон», и уровень моих знаний от этого не изменится. Твои «Десять…» ничего мне не говорят.
      – Тебе еще нужно учиться читать по букварю!
      НД поднял телефонную трубку и, дав какое-то задание, продолжил рассказ:
      – Понимаешь, в тысяча девятьсот сорок восьмом году не было раскрыто одно дело. В те годы в сейфах Национального банка хранились коллекции почтовых марок, не имевшие владельцев. Часть альбомов было решено передать Почтовому музею. При пересылке они пропали… Кому в те годы было до марок? Кражу зарегистрировали и забыли про нее. В музее за это десятилетие штат сотрудников дважды сменился, и об этом случае хам никто не помнит. Я утром говорил по телефону с Вроцлавом, где находится Почтовый музей… В Варшаве живет Олесь Кригер, один из немногих, кто в те годы видел эту коллекцию марок «За лот» и «Десять краковских крон». Олесь Кригер – наш медицинский эксперт. Он был на месте убийства, осмотрел труп, полистал альбомы с марками и пришел к выводу, что это происшествие находится в прямой связи с той нераскрытой пропажей…
      – А как был убит коллекционер? – спросил я, чтобы перейти наконец к делу.
      – Как? До того просто, почти гениально! Убитому коллекционеру врачами был назначен курс уколов. Уколы делал студент-медик из студенческого общества, члены его подрабатывают на процедурах. Этот студент приезжал ежедневно, и больной сам, как правило, открывал ему входную дверь, проводил к себе в комнату, а после укола провожал до двери. Жена убитого и старая служанка иногда видели студента, но очень редко. Вчера около четырех часов они обе вышли из дому. Очевидно, за домом наблюдали, так как вскоре кто-то позвонил студентам и сказал, что приезжать не надо, так как инъекцию якобы сделает лечащий врач. Убитый был скрягой, и у студента, уже собравшегося к нему, это не вызвало подозрений.
      – Конечно, о том, кто звонил, ничего не известно?
      – Тот, кто звонил, отрекомендовался врачом. По показаниям студента, голос звонившего был низкий и, вероятно, нарочито измененный. Впрочем, расспросишь студента сам. Его фамилию и адрес найдешь в бумагах, которые передал тебе старик.
      – Значит, – продолжал я, – так называемый врач появился в доме после ухода жены и служанки. Сказал, что пришел вместо студента, и…
      – И проявил при этом необычайное хладнокровие, – продолжал НД. – Видимо, он был приглашен в комнату, приготовил шприц, а затем… ввел пациенту яд, состав которого нам пока неизвестен.
      – А какое лекарство вводил студент?
      – Строфантин.
      Как рассказал дальше НД, жена и служанка вообще не слышали о том, чтобы покойный вызывал врача. Версия, что он доверил незнакомому человеку сделать себе укол, выглядела нелепой. Кто-то должен был прибывшего рекомендовать. Или же прибывший мог рекомендовать себя сам, по телефону.
      – Тот, кто там побывал, не оставил никаких следов. Действовал все время в перчатках, по крайней мере после укола, ибо, пока его жертва была жива, это вызвало бы подозрение… Ящики стола были открыты ключами, всегда лежавшими на столе. По словам вдовы, покойный прятал ключи, только когда уходил из дому.
      – А ампула? Или вата?
      – Их, конечно, убийца унес с собой, – ответил НД.
      За дверями кабинета послышались шаги, это по просьбе НД принесли каталоги из библиотеки.
      – Это, как видишь, американский каталог Скотта, – пояснил НД, – А вот здесь, в разделе «Польша», есть нужная нам рубрика: «Десять крон», цвет фиолетовый, светлый или темный. Речь идет о доплатной австрийской марке, надпечатанной в 1918 году почтовым ведомством Кракова, на марке черпая надпись: «Польская почта». Всего таких марок с этой надпечаткой было пятнадцать штук… Таким образом, полный комплект польских марок могут иметь самое большее только пятнадцать человек. Пятнадцать из пятидесяти миллионов свихнувшихся филателистов! Короче: «Десять краковских крон» – это уникальная марка!
      НД протянул руку к телефонному аппарату, переключил на прием громкоговоритель и, набрав номер, спросил:
      – Это ты, Олесь? Привет, как дела?
      Я слушал его разговор с хирургом, доктором Александром Кригером.
      – Дела идут… Тебе что-нибудь нужно, Юлек?
      – Видишь ли, тебе известно о марках все, что с ними происходит на земле, под землей, во вселенной и вне ее…
      – Ты хочешь встретиться с почтовыми работниками рая?
      – Мерси, пока нет… Скажи, Олесь, сколько примерно может стоить марка «Десять краковских крон», надпечатка на австрийской доплатной?
      Голос на том конце провода посерьезнел.
      – Я ведь тебе вчера говорил…
      – Да, но у меня сидит один из моих друзей, новичок в этом деле, необходимо, чтобы он сам услышал.
      – Так вот к сведению твоих друзей: теоретически – не менее пятидесяти тысяч. Теоретически потому, что «Десять краковских крон» появляется в продаже раз в двадцать пять лет. Изюминки такого сорта уплыли от нас задолго до сентября тридцать девятого года. Во время войны гестапо тоже кол-лек-ци-о-ни-ро-ва-ло. Я знаю случай, когда владелец одного такого экземпляра был отправлен в Освенцим. Рейхсбанк продал Швейцарии два экземпляра «Десять крон» за валюту… Есть еще вопросы?
      – Нет, спасибо, Олесь! Будь здоров!
      – Взаимно! – закончил беседу доктор.
      – Теперь уразумел? Вот так-то, – удовлетворенно произнес НД. – А если говорить о коллекции марок «За лот», то, по утверждениям вдовы, в комнате убитого коллекционера их было тысяча двести шестьдесят три… Помножь эту цифру на две с половиной тысячи злотых за штуку, то есть на цену одной марки но каталогу… Завтра и послезавтра я буду занят. Но сейчас, если хочешь, поеду с тобой на место преступления. Да… открытое окно. Как я допустил такое! – добавил он, злясь па себя.
      Было ясно, что из разговоров с доктором Кригером НД знает о марках гораздо больше, чем я узнал за всю мою жизнь. Так как доктор, заядлый филателист, уже побывал на квартире сразу же после убийства и грабежа и осмотрел то, что осталось в альбомах, я решил просить его о помощи: мне необходимо было связаться с ним лично.
      – Подожди, – сказал НД. – Я это организую.
      Он опять набрал телефон Кратера.
      – Слушай, Олесь! Есть человек, который хочет угостить нас ужином. Сегодня. В девять в «Бристоле». Подходит?
      Упрашивать доктора не потребовалось.
      Таким образом, хоть я и не собирался, но вынужден был в связи с убийством коллекционера раскошеливаться.
      – Половину расходов я беру па себя, – рассмеялся НД. – Половину расходов на минеральную воду, – уточнил он, чтобы у меня не было никаких иллюзий.
 

      Когда мы подъехали к вилле, солнце уже садилось. По асфальтированному шоссе, протянувшемуся вдоль Вислы, мчались мотоциклы. По Висле, королеве польских рек, плыли парусные лодки, недалеко от берега усердно тренировались, видимо, еще неопытные гребцы «шестерки».
      – Жаль, что нет времени, – сказал НД и зашагал напрямик к улице, сбегающей к Висле. – Рванул бы я сейчас кролем стометровку. – Он с тоской оглянулся на реку. – Как думаешь, Глеб, доплыву до того берега и обратно? Я пожал плечами.
      – На всякий случай позвони патрулю речной милиции, чтобы там знали, в каком месте тебя из воды вытаскивать… Зачем осложнять людям жизнь, заставлять их тратить массу времени на поиски твоего трупа?
      – Думаешь, я уже ни на что не способен? – Он лихо перемахнул через груду камней.
      Но прыжок был уже не тот, что случалось нам делать когда-то в партизанском отряде. Много лет утекло с той поры. НД пока еще не оброс бюрократическим жирком. Старался избегать всевозможных совещаний и конференций, где переливают из пустого в порожнее.
      Если удавалось затащить его на какое-то совещание, то он сидел и уныло смотрел в потолок с таким несчастным видом, словно проиграл судебный процесс. Особенностью НД были его так называемые идеи…
      То, что он так заинтересовался убийством коллекционера (хотя это и не входило в его обязанности), объяснялось и необычным характером преступления, и тем, что… окно осталось открытым!
      Мы шли по насыпи к вилле, красная труба которой уже виднелась из-за деревьев.
      – Как ты думаешь, преступник после убийства пошел прямиком к Висле, где мог сесть в автобус или уехать на своей машине? – спросил я.
      – Думаю, что нет. Это было бы слишком рискованно, – отозвался НД. – В то время дня улица была для него гораздо безопаснее. Во-первых, идущий напрямик через поле человек слишком заметен. Во-вторых, когда было совершено преступление, шел дождь, а преступник явно из тех людей, которые хорошенько все обдумывают, прежде чем что-то делают. На земле отпечатались бы следы. На тротуаре в дождь следов не остается… А, чтоб его… Ведь я и вправду оставил окно открытым!
      Мы вышли на улицу, где находилась вилла. Уже видна была каменная ограда, отделявшая дом и палисадник от тротуара.
      Пробраться в комнату через окно особого труда не составляло, так как калитка из железных прутьев вполне могла заменить лестницу.
      – Открытое окно еще не факт, что туда кто-то пробрался, тем более снаружи, – буркнул я, сам сомневаясь в своих словах.
      – А я уверен, что только самый последний кретин не воспользовался бы такой возможностью! – отрезал НД. – Мы заперли комнату и опечатали дверь, то есть не только изолировали комнату, но тем самым и обезопасили кого-то от вдовы и служанки! И он оказался бы идиотом, если бы не заметил этого.
      – Каркаешь…
      Я не договорил, так как НД вдруг уронил спичечный коробок. Мы находились в двух шагах от ограды, как раз напротив калитки. Я хотел было нагнуться за спичками, но НД остановил меня:
      – Не трогай и молчи…
      Он сунул в рот сигарету и, когда мы проходили мимо калитки, остановился и стал рыться в карманах. Затем, как бы спохватившись, вернулся назад и поднял с тротуара коробок. Прикурил, спрятал спички в карман и, поравнявшись со мной, со злостью прошипел:
      – Он уже побывал там. Я видел следы. По калитке он влез на ограду, а затем через окно в комнату. Мы должны сделать вид, что не заметили этого. Пойдем осмотрим комнату…
      Я осторожно оглянулся. Из любого дома на другой стороне улицы, спрятавшись за штору, можно наблюдать из окна за тем, что происходит возле виллы и в интересующей нас комнате.
      Сначала на резкий пронзительный звонок никакого ответа не последовало, и только минуту спустя раздались шаркающие шаги.
      – Кто там? – послышалось из-за двери.
      – Это вдова, – шепнул НД. – Кажется, она одна… Откройте, пожалуйста! Узнаете мой голос? – громко сказал НД.
      Дверь беззвучно открылась, и мы очутились в темной прихожей. Пожилая женщина, высокая и худая, одетая в черное платье, протянула руку к выключателю. Вверху тускло заблестела лампочка. Но и после этого в прихожей ничуть не стало светлее.
      – Похороны завтра. Тело мужа находится в морге, – слабым голосом проговорила вдова.
      – Да, какой прискорбный, трагический случай, – сочувственно ответил НД.
      – Вы что-нибудь уже узнали? Я чем-нибудь могу вам помочь?…
      Она все еще не предлагала нам пройти и, казалось, загораживала дверь одной из комнат.
      – Мы хотим попросить у вас ключ от комнаты, нам надо войти туда, – сказал НД.
      В этот момент за запертой дверью пустой, с открытым окном комнаты, где было совершено преступление, зазвонил телефон.
      – Ох!.. Что мне делать с телефоном? Звонят и звонят. А я ведь не имею права сорвать печати. Раньше никогда так часто не звонили. – Озабоченная вдова прошла на кухню и вернулась с ключом. – Скажите, можно отвечать на телефонные звонки?
      – Пожалуйста, – разрешил H Д.
      Я снял шнурки с печатью, а НД, всунув ключ в замочную скважину, безуспешно пытался открыть дверь.
      – Вы случайно не ошиблись? Это тот самый ключ? – спросил НД, не скрывая досады.
      Я осмотрел снятые шнурки: они были целы. С этой стороны, через дверь, никто входить в комнату не пробовал. НД не слушал заверений вдовы, что другого ключа нет. Он наклонился к замочной скважине и посветил спичкой.
      – Взгляни, – сказал он мне. – Ты в замках разбираешься лучше меня!
      Я посмотрел. Изнутри в замочной скважине торчал… другой ключ! С первого взгляда он был почти незаметен. Открыть дверь с нашей стороны неспециалисту было невозможно.
      – Кажется, заело, – солгал я.
      – Ладно… придем завтра, – решил НД. – Нужно будет вызвать нашего слесаря, он откроет замок, не повредив двери.
      Разговор по-прежнему велся в полумраке прихожей. Вдова даже и не собиралась приглашать нас в другую комнату.
      – Так как я должен выехать в командировку, – сказал вдове НД, – то расследование убийства н грабежа будет вести вот этот товарищ, – указал он на меня.
      – Дело ваше… – ответила вдова. – Утром мы со служанкой поедем на кладбище, к полудню вернемся.
      – Значит, к этому времени я и приеду, – уточнил я.
      – Хорошо, я буду вас ждать…
      Меня так и подмывало заглянуть в комнату. Замок можно было открыть любым куском проволоки. Но поскольку ходом событий руководил НД, я не мог нарушать его планы. К тому же он многозначительно намекнул мне, что надо молчать.
      Мы уже собирались уходить, когда дверь квартиры открылась и вошла сутулая женщина. Это была служанка.
      – А-а, это вы? – сказала она, увидев НД. – Добрый вечер! Ночью, после того как на санитарной машине увезли тело нашего хозяина, вы забыли закрыть в комнате окно. Я хотела пойти туда, чтобы закрыть, и уже взяла ключ, но хозяйка не позволила, потому что дверь опечатала. А потом через окно в комнату, наверно, пробрался кот. И хозяйничал почти до утра.
      По лицу НД было видно, что в душе он клянет себя.
      – Завтра мы закроем окно, – отрезал он. – Испортился замок, и необходимо вызвать слесаря.
      – Замком столько лет не пользовались… – вздохнула вдова. – Муж не запирал дверь. Только ящики стола.
      – Но мы завтра поедем на похороны. Как же слесарь придет без нас? – заметила служанка.
      – Не беспокойся, Анеля, они придут после полудня. Я уже договорилась с этим гражданином, – успокоила ее вдова, указав на меня. – Он подождет, пока мы вернемся.
      – Да, конечно, – подтвердил я.
      Здесь больше делать было нечего. НД толкал меня в бок, давая понять, что надо уходить побыстрее.
      – До свидания! Примите наши соболезнования…
      – До свидания, – ответили обе женщины.
 
      – Вот так история! Влез по калитке на ограду, с ограды – в окно и хозяйничал там, как у себя дома! – говорил НД, шагая в направлении, противоположном тому, откуда мы пришли.
      – Вероятно, он наблюдал за тем, что происходило в вилле после убийства, – начал я свои рассуждения, – видел скорую помощь, прибытие сотрудников милиции, твой приезд, твоего Олеся и машину, увозившую тело убитого. Наконец он заметил, что дверь опечатали… Послушай, ты случайно с ним в сговоре не состоял? Ведь окно-то и сейчас открыто?
      Весь передернувшись, НД взглянул на меня, но ничего не ответил. Мы быстро шли к площади Коммуны.
      – По всему видно, что он чертовски хитер, – продолжал я. – Все у него шло удивительно гладко. Ему невероятно повезло. А раз так, то аппетит у него разыгрался!
      – Ты прав, – отозвался НД. – И именно поэтому в вилле произвели повторную кражу. Пропали марки или серии марок, но какие – мы еще не знаем. Именно в этом, без сомнения, и состояла цель его возвращения… Чувствую, что он где-то здесь, затаился поблизости!
      – Потому ты и хотел, чтобы мы скорее ушли?
      – Да. Потому что… я уверен, что в течение ближайших часов преступника удастся схватить.
      – Ключ?
      – Разумеется. Окно, телефонные звонки и ключ, – перечислил НД. – Окно по-прежнему открыто, на телефонные звонки не отвечают, ключ в замке пока не заметили…
      – И он думает, что никто из домашних доступа в комнату не имеет, – дополнил я. – Но как раз в отношении ключа он просчитался.
      – Да, – подтвердил НД. – Значит, надо организовать засаду. Ключ как бы играет роль крючка. Если они попались на этот крючок, думает преступник, то уже знают о повторной краже и догадались, что я собираюсь забраться в комнату в третий раз. Войти в комнату им помешал ключ. Вскоре приедет оперативная группа, поднимется суматоха, будут искать следы, осматривать ограду, в комнате загорится свет, окно закроют и дом будет взят под наблюдение… Наш спокойный уход убедит его в том, что нам даже в голову не пришло посмотреть в замочную скважину… Ты прав, Глеб. Его жадность по мере успехов стала возрастать. Он появится в комнате в третий раз! Он не успел выбрать из альбомов все ценное, что было собрано почти за сто лет.
      – Почему ты сказал «почти за сто лет»?
      – Так говорила вдова… Но сейчас это не имеет значения. О марках поговорим потом. Теперь надо ловить этого сукина сына. У меня есть… идея!
      Мы остановились у пивного киоска на площади Коммуны. Рядом с нами два довольно развязных парня угощались крепким портвейном.
      – Ох, как спать хочется! – зевнул НД.
      – И мне. – Я тоже зевнул.
      Мы разыгрывали эту сцену на случай, если преступник вздумает пойти за нами или станет расспрашивать о нас. А вдруг он стоит сейчас на другой стороне площади и смотрит, что мы будем делать дальше?
      Мы еще позевали, затем НД купил в соседнем киоске вечерний выпуск «Экспресса».
      – Мы, Глеб, пойдем сейчас в разные стороны, а через полтора часа ты постараешься вернуться к вилле, – шептал НД, заглядывая в газету. – Луна взойдет не раньше половины одиннадцатого. Для преступника погода сегодня неблагоприятная: нет ни единой тучки. Поэтому он появится в промежутке между наступлением темноты и восходом луны. Ты должен попасть в виллу раньше него. Я же отправлюсь в комендатуру и организую одно мероприятие, которое его обманет…
      Просматривая газету, НД продолжал инструктировать меня усталым, безразличным тоном, который не мог вызвать никаких подозрений. План его был великолепен. Зевая, я усердно кивал головой.
      – Итак, Глеб, если у тебя нет замечаний, то давай посередине площади, на виду у всех, пожмем друг другу руки и разойдемся, – закончил НД.
      Мы попрощались.
      Через несколько минут НД сел в автобус, направлявшийся в центр города. Я поехал в трамвае, идущем в противоположную сторону.
      Если преступник был в этот момент на площади, то наш отъезд укрепит его намерение осуществить задуманное.
 
      На последней остановке я вышел из вагона и не спеша направился к Висле. Вдали на улицах зажглись первые вечерние огни. Шагая по тропинке через поле, я думал: «Зачем я утром надел новый костюм? Не известно, что с ним станет. Ведь, чтобы забраться в комнату, мне придется лезть через ограду. Кроме того… эта скотина, преступник, наверняка не заморыш. И в случае стычки он, несомненно, пойдет на все. У него может оказаться оружие… Надо будет захватить его врасплох, когда он начнет упаковывать альбомы. На фотографии было видно, что в шкафу, возле которого лежал труп, полно альбомов… Нет! Альбомы он упаковывать не станет. Лишняя тяжесть будет для него помехой. Скорее всего он постарается выбрать наиболее ценные марки (если до сих пор не выбрал то, что ему нужно)… Может, еще не все выбрал? Иначе зачем ему понадобилось оставлять изнутри ключ в замке, а затем звонить по телефону и ждать, не поднимут ли трубку?…»
      У меня еще было время, я присел на кучу щебня и опять задумался.
      «Если засада даст результат и мы схватим преступника, то дело будет закрыто на два дня раньше, чем наметил мой бесценный шеф. Мы выясним личность преступника, его знакомства и связи, „накроем“, или, говоря нормальным языком, арестуем, сообщников (если они есть), и я, выполнив очередное задание, со спокойной совестью начну… собирать марки!»
      – Захватили, заманили тебя марки. Держись! – пробормотал я.
      И, встав, потихоньку пошел по ухабистой дороге, в конце которой начиналась улица, ведущая к вилле. Вокруг было пустынно и тихо. Я не видел никаких оснований скрываться, тайком пробираться от дерева к дереву.
 
      Время приближалось к десяти вечера. Согласно плану, через несколько минут НД должен начать операцию, создающую видимость облавы.
      Если преступник затаился где-то рядом, то патруль отрежет ему путь к ограде виллы, отвлечет его внимание и даст мне возможность незаметно пробраться в комнату. План операции предусматривал, что, несмотря на тщательные поиски, никто не должен быть задержан.
      «Как только я увижу, что ты на ограде и пробрался в комнату, – говорил мне НД во время нашего совещания на площади Коммуны, – меня тут же „поймают“, поднимут шум, а затем увезут. Потом я вернусь к вилле. Пока преступник поймет, что ему ничего не грозит и что облава не связана с его особой, пройдет минут пятнадцать. Тогда он приступит к делу…»
       (Я стоял, прижавшись к забору, метрах в пятидесяти от виллы и от калитки, по которой мне нужно было карабкаться на верх ограды. Время от времени поглядывал на часы.
      Облава запаздывала…
      Было уже четверть одиннадцатого, когда на соседней улице поднялась суматоха. Раздались звуки сирены, и послышались громкие крики. Кто-то, вынырнув из-за угла, убегал…
      Я без труда узнал фигуру НД. Он бежал к забору. Когда он пробежал мимо, я без колебаний бросился за ним. За нами с отчаянным криком гнались два или три участника облавы.
      Улица осветилась фарами мотоциклов. Фары то гасли, То загорались, с тем чтобы дать возможность посторонним лицам, если они находятся поблизости, уйти… НД пробежал мимо калитки и дал знак, что путь свободен.
      Пока участники облавы старались «искать» и ничего не найти, я без труда влез на ограду и прополз в темноте к окну. Было уж совсем простым делом ухватиться за подоконник, подтянуться и спрыгнуть в комнату на мягкий ковер.
      – Помогите! Спасите! – орал на улице НД.
      Я, согнувшись, сидел в комнате у окна. В это время должны были схватить НД, надеть ему наручники, а затем, по его же замыслу, отвезти под конвоем подальше от виллы.
      Мне было слышно, как подъехал один, затем второй мотоцикл. Возле дома поднялась суматоха. Я услышал голос знакомого сержанта:
      – Давай лапы, негодяй! Я отучу тебя хулиганить!
      – Помогите! – орал мнимый хулиган.
      Но его крики, видимо, никого не трогали, и в ближайших домах открывать окна не спешили.
      Вскоре на улице опять стало тихо.
      Обхватив руками колени, я уселся поудобнее. Нужно, чтобы глаза привыкли к темноте…
      Рядом, у левой стены, стоял большой тяжелый шкаф с полуоткрытыми дверцами. А я помнил, что на фотоснимке дверцы были закрыты! Напротив, за портьерой, темнела дверь, ведущая в прихожую. В правом от меня углу комнаты виднелись очертания столика и кресел. Правую стену, не известную мне по фотографии, от пола до потолка закрывали стеллажи с книгами. Там же, направо, на расстоянии протянутой руки, стоял массивный письменный стол, который как бы загораживал угол комнаты. Место за письменным столом было единственным, где я йог расположиться так, чтобы меня не было видно и чтобы я был как можно ближе к окну. Место за портьерой у двери не годилось: тогда между мною и окном было бы около шести метров…
      Моя задача заключалась в том, чтобы позволить убийце и грабителю забраться в комнату, а затем свалить его приемом джиу-джитсу.
      Не вставая, согнувшись, я передвинулся к письменному столу. Я хотел определить, достаточно ли велико пространство между тумбами стола (куда сидящий за столом обычно протягивает ноги) или же мне расположиться в углу, за креслом.
      И в комнате и во всем доме стояла полная тишина. Жильцы первого этажа спали. Их не встревожила разыгранная нами облава. Вдова и служанка тоже спали, а если и не спали, то уж определенно находились в своих постелях.
      Вдруг на ограде дома что-то зашуршало… Я замер… Шорох повторился.
      Согнувшись между креслом и столом, я весь напрягся. За моими плечами был угол комнаты.
      Удобнее всего будет прыгнуть на него сзади, в тот момент, когда он встанет возле шкафа и начнет освещать фонариком корешки альбомов.
      Шорох больше не повторился. Мои нервы понемногу успокаивались. Я расслабил мышцы и выбрал для себя место поудобнее, оставаясь в полусогнутом положении.
      Думал ли я, бегая в коротких штанишках арадуясь экзотической «Колонии Оранжевой реки» и «Ньясам» с жирафом, что, став взрослым дядей, буду сторожить коллекцию старых марок? Бес его знает, сколько в этом шкафу в альбомах лежит разноцветных «Колоний Оранжевой реки»? Сколько «Ньяс» с жирафом, сколько «Средних Конго» с готовящимся к прыжку леопардом, сколько идущих по пустыне верблюдов на марках Судана, сколько пирамид Хеопса и сфинксов на марках Египта?…
      А может… может, здесь есть и экземпляры марок, репродукции которых я видел в «The Rarest Stamps»? Определенно! Несомненно! Иначе не было бы убийства!
      Ожидание начало надоедать, и в голову лезла всякая чепуха: «Как приятно иметь у себя дома хотя бы сотую часть тех марок, что находятся здесь. Рассматривая их, совершишь незабываемое путешествие по чужим, экзотическим странам…»
      Между тем мне начал досаждать лежавший в кармане пинцет он запутался в подкладке и колол бедро. Мои мускулы постепенно деревенели. Кругом стояла полная тишина…
      …Если бы можно было закурить!.. А может быть, там, с другой стороны стола, посреди комнаты лежит кот? Тот самый, о котором вспоминала служанка. Наверно, он залез днем через открытое окно, уснул, а теперь проснулся…
      Я чуточку приподнялся, чтобы вытащить из кармана злосчастный пинцет, и взглянул через стол. Едва я успел подумать, что кот, очевидно, испугался и прыгает на меня, как страшный удар но голове вверг меня в пучину мрака.
 

      – Я принесла тебе кляссер с марками и пинцет, как ты просил, – сказала мама, едва переступив порог палаты, где я лежал. – Вот тебе еще компот трех сортов и пирожки, специально для тебя испекла. Ты меня извини, но просьбу о каталогах я не выполнила – в мои годы тяжеловато их тащить. Поэтому я связалась по телефону с твоим шефом и попросила его захватить каталоги, когда он поедет к тебе…
      «Связалась но телефону с твоим шефом!» – Эта типично служебная фраза, произнесенная мамой, окончательно отогнала послеобеденную дрему и заставила меня улыбнуться.
      – За кляссер спасибо. А шефу ты звонила напрасно. Не нужно было его беспокоить.
      – Нужно пли не нужно, мне лучше знать. Он без конца впутывает тебя в какие-то истории. Кстати, вчера вечером я просматривала твой альбом. Там в середине я обнаружила «Ньясу», она очень похожа на ту марку, которая когда-то пропала у тебя в школе – помнишь, из-за нее была целая трагедия?…
      Я взглянул на измученное, побледневшее лицо мамы. Оно напомнило мне «Портрет пожилой женщины» Уистлера из Лувра. Когда-то даже была такая марка фиолетового цвета, выпущенная в 1934 или 1935 году в США. Маме нужен отдых, а ей пришлось, очевидно, целыми днями просиживать в больничном коридоре. Как будто и в самом деле что-то случилось!
      Но мама, усевшись поудобнее на стуле, забросала меня вопросами.
      – Слушай, почему у тебя в казенном кляссере не все марки с зубцами? Это, наверно, дефектные, как ты мне когда-то говорил?
      Меня распирала гордость коллекционера.
      – Нет, дорогая, не все марки без зубцов являются дефектными. Есть марки совсем без зубцов. Их называют беззубцовыми, или отрезными, так как их не отрывают от листа, а отрезают ножницами, – объяснял я с видом заправского знатока.
      – А что такое блок?
      – Блок – это одна или несколько марок, отпечатанных на отдельном листе бумаги, обычно с надписями, посвященными знаменательным событиям.
      – А какие марки дороже – гашеные или чистые?
      – Какие?… (А про себя подумал: «Что-то ты, дорогая мамочка, начинаешь чересчур интересоваться филателией!») В принципе более дорогими считаются неиспользованные марки; так как за них нужно платить полную цену, например шестьдесят грошей за марку. Ту же марку, по со штемпелем мы можем получить даром, с конверта присланного нам письма… А вообще говоря, в марках я понимаю не больше, чем свинья в апельсинах!
      Меня немного забавляли неожиданная тема беседы и серьезное выражение мамина лица.
      – Если ты не разбираешься в марках, то зачем тебя понесло на эту виллу? Полковник умывает руки и заявляет, что тебя подговорил твой дорогой Юлек!
      Так обычно мама называла НД.
      – А он не пострадал в этой авантюре? – спросил я.
      – Юлек? Не беспокойся! У него никогда даже волос с головы не упадет! Свои идеи он проверяет на таких простофилях, как ты!
      – Не говори так. Это была наша общая идея, – твердо заявил я.
      – Так я и поверю! Два сапога пара!.. Прямо близнецы сиамские!
      Я пожал плечами: «Ворчи, ворчи, мне это не мешает».
 
      В больнице меня держали буквально под стеклянным колпаком. Я совершенно не знал, что же случилось на самом деле в ту злополучную ночь. Все, что произошло с того момента, когда огромный кот неожиданно прыгнул мне на голову, было для меня покрыто мраком.
      – Вы, капитан, должны запастись терпением и соблюдать дисциплину, – укоризненно говорил доктор Кригер.
      В этой больнице он не работал, но по дружбе и, уж конечно, по просьбе НД наблюдал за ходом моего лечения.
      – Скоро вы обо всем узнаете. Трагедии не было и нет! Эти слова я услышал на следующий день, после того как пришел в сознание. Голова болела, все было как в тумане. Говорил я с трудом. Но со вчерашнего дня чувствовал себя уже лучше и мог свободно разговаривать.
      – Мы сняли запрет на связь с городом, – заявил мне утром доктор Кригер. – И вам, капитан, можно даже позвонить по телефону.
      Я немедленно воспользовался этим и позвонил полковнику. Увы, мой бесценный шеф рявкнул, что у него совещание, но он обо мне помнит.
      – …И вообще, капитан, я сейчас занят, – раздраженно ответил полковник, когда я попытался узнать об участи НД. – Прошу не морочить мне голову!
      Ну что ж, это в его стиле. У него такие настроения бывали!
      Я положил трубку, стараясь не замечать насмешливого взгляда доктора Кригера. Слушая мой разговор с полковником, он ухмылялся с видом заговорщика:
      – Терпение, еще немножечко терпения, капитан!..
      «Прошу не морочить мне голову!» Я мог бы обидеться, начать строить всевозможные догадки, если бы впервые столкнулся с моим драгоценным шефом. Я если бы не был убежден в том, что доктор Кригер по-настоящему заботится о моем здоровье.
 
      Моя дорогая мама, снабдив меня рядом ценных, с ее точки зрения, советов, собиралась уходить.
      – Раз ты уже встаешь и, как сам говоришь, у тебя нет ничего серьезного, то банки с компотом я поставлю на окно. Следи, чтобы их не сбросило ветром. Пирожки с черешней – в коробке, творожный пудинг – в пергаментной бумаге, клубника – в коробке из-под монпансье. Если ты их не съешь – испортятся. – Она взглянула в окно. – О, я исчезаю. Приехал твой старый нудный шеф и привез с собой Юлека. Будь здоров!.. И пожалуйста, не позволяй себя втянуть в новую авантюру… – добавила она с порога.
      Вскоре дверь палаты приоткрылась и заглянула медсестра:
      – Доктор Кригер сказал, что вопрос о приеме посетителей вы будете решать сами… Прибыли двое. Если они вас будут раздражать или наскучат вам, нажмите три раза кнопку звонка.
      – Будьте уверены, если мне станет с ними скучно, то звонком воспользуюсь.
      В ту же минуту в комнату вкатилась кругленькая фигура полковника в штатском. Мой бесценный шеф, зажав в руке букет гвоздики, переступал с ноги на ногу и не знал, как себя вести.
      – Кхм, кхм!.. – откашлялся он. – Как дела, Глеб? Мой дорогой… Ну и стукнули тебя по головке!.. Вот тебе каталоги, а вот гвоздика. Я решил дать тебе внеочередной отпуск… – Он был явно смущен и даже заикался.
      – Разрешите доложить, постепенно поправляюсь, полковник! – ответил я сухо.
      – Фу ты! – вылез вперед НД. – А в городе уже говорят, что нужно заказывать венки. Да он совсем здоров! Я-то знаю об этом от доктора Кригера. Симулирует. Хочет всю вину свалить на нас!
      – Успокойся ты… всезнайка, – резко оборвал я его. – Ты еще станешь утверждать, что полковник был автором идиотской идеи о засаде в вилле?!
      – Вы только послушайте, полковник, выходит, он залез туда по моему настоянию. Подумаешь! Оказывается, я еще виноват в том, что ваши офицеры такие неженки?
      – Прошу вас не забывать, что оценка качеств моих офицеров находится в моей компетенции, – официальным тоном изрек полковник.
      – Совершенно верно, но…
      Они могли, не смотря друг другу в глаза, препираться до бесконечности, если бы. я. опершись спиной о стенку, не начал разговор по существу.
      – Разрешите вам сказать, что, когда я выглянул из-под стола там, в комнате, на меня неожиданно прыгнул какой-то кот… Я охотно выслушал бы, что произошло потом.
      – Вот видите, я же говорил, с ним все в порядке! И жалеть его нечего, – воскликнул НД. – Разрешите, полковник… Так вот… понимаешь… – продолжал он, усаживаясь на кровать, – после того как твои пятки мелькнули в окне и ты оказался в комнате, меня «поймали». Затем, согласно плану, облава была свернута. Во время прочесывания местности оперативники, конечно, никого и ничего не обнаружили. Я вернулся к вилле и стал наблюдать за оградой… Через полчаса выяснилось, что мы переборщили. Преступник или вообще лезть туда не думал и телефонные звонки в комнате были случайными, либо мы его спугнули и в эту ночь он уже не придет. А может быть, он только собирался. А это мне вовсе не улыбалось, так как я был страшно голоден и устал… Я размышлял, как связаться с тобой, но тут увидел, что ты выглянул из окна и, очевидно, собираешься вылезать оттуда…
      – Вот как! Ты очень наблюдателен! Так, значит, это был я?
      – Не перебивай… Я хотел подойти ближе, но в эту минуту от площади Коммуны подъехала автомашина. Свет ее фар скользнул по стене виллы, на миг осветив окно. Я предположил, что это соучастники преступника, которые могут испортить нам всю игру. Я побежал, чтобы зайти к ним с тыла. «Нужно повредить машину, например разбить камнем хотя бы переднее стекло. Если даже они и улизнут, то путь машины с разбитым стеклом легко будет проследить…» Но и это был холостой выстрел. Подозрительный «мерседес» оказался машиной известного профессора. Потом я это проверил. А фары осветили окно потому, что колеса машины подскочили на выбоине…
      – Догадываюсь, что было дальше, – прервал я НД. – Пока ты бежал к машине, убийца, который ударил меня, выбрался не окна, спрыгнул с ограды и скрылся. Так?
      – Да. Я понял, что именно он выглядывал в окно. У меня волосы встали дыбом. Я быстро полез на ограду, спеша тебе на помощь.
      – Спасибо! Ты вовремя собрался помогать! Да ведь за это время он мог меня четвертовать!
      – Лучше поздно, чем никогда, – примирительно заметил мой неоценимый шеф.
      – Совершенно верно, – подхватил НД. – Итак, – продолжал он, – твой кот – это всего-навсего окантованный жестью старый альбом для фотографий. А тип, за которым мы охотились, в момент, когда ты влезал в комнату, уже торчал там за портьерой. Он ждал. И как только ты высунул голову из-за стола, элегантно ударил тебя лежавшим поблизости альбомом… Разумеется, до твоего прихода он вытащил из шкафов все, что ему было нужно.
      – Как дважды два четыре он получит высшую меру наказания, – решительно вмешался полковник. – В данном случае, принимая во внимание совершенное им убийство, да еще покушение на Глеба, не может быть никаких смягчающих обстоятельств: он действовал хладнокровно и обдуманно.
      – Все-таки любопытно, почему он меня не убил?
      – Он не знал, кто ты. Когда ты полз по ограде, то выронил бумажник со служебным удостоверением. Я нашел бумажник во дворе, у ограды. Зато в кармане у тебя осталась справка о выписке из психиатрической больницы. Справку он прочитал и бросил возле тебя.
      – Да, действительно, накануне в коридоре управления я нашел какую-то справку. Наверно, кто-то уронил. Я забыл отдать ее в канцелярию… А отпечатки пальцев обнаружили?
      – Отпечатки… свиной кожи! Он работал чисто, в перчатках. А вот твой пинцет натолкнул его на чудесную идею запутать расследование. Ведь пинцет в твоем кармане означал, что ты пришел за марками. И во время внезапного припадка эпилепсии мог хлопнуться головой о стол… Очевидно, этот тип решил, что встретил собрата, что ты такой же паршивец, как он, что ты тоже хотел ограбить убитого коллекционера. И подумал, что мы будем считать виновным тебя… Между прочим, Глеб, в твоем бумажнике я нашел две продолговатые американские марки, которые тебе возвращаю. – НД положил на одеяло целлофановый конвертик…
      – Это результат моего первого филателистического обмена, – ответил я. – И это не имеет никакого отношения к преступлению… А у тебя есть, кроме предположений, какие-то конкретные данные?
      – Нет. Все по-прежнему. Нет никаких следов. Положение не изменилось. Олесь Кригер опять был со мной в вилле, – продолжал НД, – и определил, что в тот вечер из альбомов опять вынуты наиболее ценные образцы марок. Грабеж проводился хладнокровно, со знанием дела. Убийца терпеливо вырывал из альбомов закрепленные на наклейках марки.
      – Значит, из этого следует, что если бы удалось найти марки с кусочками наклеек или сами наклепки, следы от которых остались в альбомах… – начал я.
      – Конечно! Только где и как их искать? – спросил мой шеф. – Разве что приказать просмотреть все мусорные ящики в домах, где проживают филателисты? Сто тысяч мусорных ящиков! Столько, кажется, у нас граждан, собирающих марки? Нет. Делайте это без меня, – заявил он решительно. – Согласия на это я не дам.
      – Предприняло ли управление или районный комиссариат какие-нибудь шаги, о которых я еще не знаю?
      Полковник с сожалением покачал головой:
      – Не могу же я дать телефонограмму во все воеводские управления: «Предписывается розыск марок…» Каких именно марок? – обратился он к НД.
      – «Россия». Номинал – тридцать копеек, двухцветная, выпуска 1858 года, водяной знак – «тройка», – начал цитировать по записи в блокноте НД. – Судя по надписям, сделанным в альбомах, рисунок в центре мартен был перевернут…
      – Ну вот видишь! – прервал его полковник. – Помимо всего… рисунок в центре был перевернут! Даже если бы я мог отдать сколько-нибудь разумное распоряжение, то до этого следовало бы организовать курсы по филателии по меньшей мере для двух офицеров в каждом повяте. А представляешь, Глеб, какие были бы результаты? В одно прекрасное утро камеры предварительного заключения по всей стране заполнились бы коллекционерами! Ну как ты объяснишь работнику на периферии, что ты ищешь двухцветную марку с перевернутым рисунком в центре, стоимостью тридцать копеек, выпуска 1858 года? Это же вообще… черная магия. Увольте, – отрезал полковник.
      Мы все умолкли.
      – Я попытался выявить круг знакомых убитого, – снова начал НД. – Но все впустую. Вдова ничего не знает и никого не подозревает.
      – Да, это убийство и ограбление совершены мастерски, – высказал свое мнение полковник. – И расследование можно загубить. Это действительно необычное дело… Врачебный консилиум, включая доктора Кригера, считает, что в ближайшие дни Глеб сможет приступить к работе. Разумеется… к легкой работе.
      – Я слышал, полковник, что вы хотите дать ему отпуск, – буркнул НД.
      – Отпуск? Кто вам сказал? Я? Ну и идея! Ни с того ни с сего послать парня в отпуск?
      НД с безразличным видом опустил глаза: «Дело не мое – поступай как знаешь».
      – Глеб, ты в самом деле собираешься отдыхать? – В голосе полковника слышалось удивление.
      – С внеочередным отпуском, который вы мне обещали, можно подождать, – ответил я, памятуя слова полковника, произнесенные им, когда он переступил порог палаты.
      – Ну, значит, договорились. Видишь? – обратился он к НД. – Передавать кому-нибудь другому дело об убийстве филателиста было бы неразумно. Глеб начал это дело, получил по голове, теперь пусть сам рассчитается со своим обидчиком. Коль скоро он числится самостоятельным работником, пусть сам реабилитирует себя и сведет счеты со своим личным противником.
      Из всего этого я понял, что и проблема моего отпуска, и весь разговор моих гостей были обдуманы заранее.
      НД изобразил на лице сожаление и, не дав мне рта раскрыть, продолжил:
      – Как я уже говорил, Олесь Кригер опять был со мной в вилле. С его помощью я сделал выборочную опись тех марок, которых не хватает в альбомах. Опись я тебе оставлю. Впрочем, с Олесем ты сам поговоришь… Комната в вилле по просьбе вдовы и но решению прокурора открыта. Вдова и служанка, кроме кратких заявлений для протокола, до сих пор ничего существенного не сказали… Все. Точка. Конец. Финиш…
      – Да… Вот видишь, как обстоят дела, – добавил мой дорогой шеф, слегка поглаживая животик и безуспешно пытаясь заложить ногу за ногу, что всегда делал в тех случаях, когда считал вопрос исчерпанным.
      Я и НД притворились, что ничего не замечаем.
      – В следующий раз я постараюсь первую же пойманную рыбу – а позавчера я поймал вот такого сома – в знак благодарности послать твоей маме, Глеб, – переменил тему разговора полковник. – Она, надеюсь, пришлет мне жирных червей? Говорят, что черви в вашем районе самые лучшие…
      – Я вижу, ты взялся всерьез за дело об убийстве и грабеже, – сказал НД, прерывая излияния моего драгоценного шефа о рыбной ловле.
      НД взял кляссер, как назло торчавший из-под подушки, и начал его листать.
      – Покажи ему, Глеб, серию марок Боснии и Герцеговины, – вставил полковник. – Пусть посмотрит!
      – Это даже любопытно, – разглагольствовал НД. – Но если бы дело шло о красивых картинках, я мог бы еще понять: люди собирают миниатюрные репродукции. Но пусть мне растолкуют, в чем красота измазанной штемпелями, грязной и нечетко отпечатанной «Гвианы» или «Лба молдавского быка». А ведь есть и такая марка!
      Я понял, что, очевидно, НД просматривал каталоги или обогатил свои познания в области филателии с помощью доктора Кригера.
      – Ты рассуждаешь так, словно никогда не ходил в школу, не собирал марок и благодаря коллекционированию не приобретал знаний о мире. Короткая у тебя память, – прервал я НД.
      – Пусть! Но меня марками не соблазнишь. И в эту веру меня никто не обратит. Это совершенно бесполезное занятие!
      Я взглянул на шефа. Он скучал. С какой охотой он отправился бы сейчас на рыбалку: только что прошел дождь и клев должен быть отличным.
      НД расхаживал по палате, убеждая самого себя в том, что никто не уговорит его собирать марки.
      Деревянная груша с кнопкой звонка уже несколько минут была у меня в руке. Я нажал три раза.
      В дверях показалась медсестра:
      – Я хочу заметить, что посетители злоупотребляют гостеприимством…
      Мой шеф даже просиял от этого неожиданного откровения. Он встал и протянул руку:
      – Ну, Глеб, хотелось бы еще поговорить с тобой, но сам видишь… выпроваживают. Ничего не поделаешь.
 
      После ужина я открыл казенный кляссер с марками. Чтобы вести расследование об убийстве коллекционера, нужно было научиться свободно разбираться в марках и уметь пользоваться каталогами.
 

      Меня должны были выписать из больницы. Пакет с каталогами и портфель с кляссером и личными вещами уже лежали у двери палаты.
      Попрощавшись с лечащим врачом, я зашел к доктору Кригеру, чтобы поблагодарить его за бескорыстную помощь, кроме того, мне хотелось еще получить от него дополнительно кое-какую информацию об убийстве коллекционера.
      Я выслушал массу советов, которым, подобно большинству выздоравливающих, следовать не собирался. Затем мы перешли к делу об убийстве. Я спросил Кригера, что ои думает об этом не как врач, а как филателист.
      – Гм… Что вам сказать, капитан? – задумался он на минуту. – Мы обсуждали это дело с НД в ту ночь, когда совершилось убийство. Я как раз находился в анатомическом отделении, когда привезли тело убитого… Я, естественно, поинтересовался, кто был этот человек. Когда-то мы с ним даже были в некотором роде конкурентами. Только я всегда вынужден был ему уступать: он мог заплатить за марки более высокую цену и, по-моему, всегда переплачивал. Наконец он перестал посещать Клуб филателистов. Одни говорили, что он разорился на марках. Другие – что он якобы приобрел за солидную сумму коллекцию классиков исключительной ценности. Было это лет десять тому назад.
      – Как вы считаете, могла эта исключительно ценная коллекция попасть к нему из сейфов Национального банка, то есть быть той коллекцией марок, которая предназначалась для Почтового музея?
      – Скорее всего, да, – подумав немного, сказал доктор. – Постараюсь объяснить, почему я так считаю… Существует польская марка выпуска 1860 года «10 копеек за лот». Эта марка, погашенная круглым штемпелем № 1, не относится к разряду редких. Подобных марок довольно много. Но кроме марок с зубцами, есть марки «За лот» без зубцов. Их подлинность проверяется шириной полей, которая должна быть значительно больше, чем у марок с зубцами. Это, конечно, весьма редкие экземпляры. Такого рода оригинальных, беззубцовых марок «За лот» в мире может быть всего около десятка или немногим больше… Так же обстоит дело с маркой «Десять краковских крон» или, скажем, с австрийским «Меркурием» выпуска 1851 года, стоимостью тридцать крейцеров… «Меркурий» со штемпелем «Промышленность», розового цвета можно встретить раз в жизни. И если, скажем, вам когда-то довелось увидеть в коллекции беззубцовые «За лот», «Десять краковских крон», «Меркурий», «Цюрих» № 1 и № 2, а спустя несколько лет обнаружить следы этого комплекта в виде сорванных наклеек в альбомах в тех местах, где эти марки должны были бы находиться, то вы можете со всей определенностью считать, что источник появления этих редких марок мог быть только один.
      – Считаете ли вы, если принять во внимание пустые места в альбомах и следы наклеек, что в числе прочих у убитого коллекционера были украдены перечисленные вами марки?
      – Да, – подтвердил доктор. – Как вам, возможно, уже рассказал НД, десять лет назад я был в кабинете директора банка в тот момент, когда из сейфов извлекли коллекцию марок большой ценности, предназначенную дли музея, но она туда так и не попала… С тех пор мне и запомнился тот комплект, о котором я говорю. Его нельзя было не запомнить! В коллекции убитого филателиста не хватает именно этих марок, поэтому я могу с уверенностью сказать, откуда они и где я их видел до этого. Список украденных марок находится у НД, только его следует проверить. В больнице вы, оказывается, не теряли времени даром, копались в каталогах, – рассмеялся Кри-гер. – Если обнаружите в списке какую-нибудь ошибку, заранее прошу прощения. Проверяя альбомы в доме убитого, я давал НД информацию как любитель, а не как специалист и каталогами почти не пользовался.
      Кригер старался говорить со мной простым, доступным языком, избегая непонятных мне терминов. Наконец он открыл свой портфель и достал оттуда небольшой кляссер.
      – Я уже говорил вам, что марка «За лот», погашенная штемпелем 1, не относится к числу редких. Конечно, не среди школьников. Встречаются марки, погашенные другими штемпелями: 20, 29, 237, 270, 323, – не спеша перечислял доктор, давая мне возможность делать заметки в блокноте. – Такие марки ищут годами. Лучшее этому доказательство – то, что я помню эти номера. На днях мне удалось приобрести поистине великолепные экземпляры. Вы только посмотрите!
      Я заглянул в кляссер и увидел два знакомых мне экземпляра «За лот» с номерами 237 и 323!
      – Можно узнать… где и за сколько?
      – Они достались мне совершенно случайно в Клубе филателистов. Фуксом, так как подобная оказия бывает редко. Обратите внимание на исключительно свежие цвета красок. В свете кварцевой лампы они чисты, как слеза. И совсем недорого: по две тысячи за штуку.
      У меня не нашлось слов ответить доктору. Два «Колумба» – результат моего первого обмена – были реставрированы и не стоили даже двухсот злотых. В этом я убедился позавчера, рассматривая их в палате сквозь увеличительное стекло. О корыстных целях моего случайного знакомого я догадался слишком поздно.
      – Еще один вопрос, доктор, если позволите?
      – Пожалуйста!
      – Насколько я помню, НД говорил, что студент-медяк, который делал инъекции, вам знаком?
      – Студент? Да. Хороший парень. Поговорите с ним сами. Он сейчас как раз дежурит. Это недалеко отсюда…
 
      Я решил немедленно встретиться со студентом.
      Забрав вещи и попрощавшись с медсестрой, я вышел на улицу.
      Чувствовал я себя вполне нормально, словно пришел в больницу час назад по служебным делам, выполняя свои прямые обязанности. Поймав такси, я поехал в студенческое общество.
      Так начался первый этап расследования преступления. Все, что происходило до этого, было лишь прелюдией.
      Комната, которую студенты арендовали в частной квартире, сияла белизной. Там я застал студента. Он сидел за столом и зубрил анатомию. Тощий парень, видно, из тех, кто с небывалой самоотверженностью доводит учебу до конца. При моем появлении он встал, приветливо поздоровался.
      – Поверьте, – вскоре рассказывал он, – мне было очень неприятно, ведь это… это первый смертный случай в моей практике. Еще никто из моих пациентов не умирал. Я жалею, что не выехал раньше, почему-то все медлил.
      – Значит, о том, что вам не следует приезжать, так как укол сделает сам врач, вас известили но телефону в тот момент, когда вы собирались выезжать?
      – Да-да. Собственно, в это время я должен был уже находиться в пути.
      – Вы можете точно передать телефонный разговор?
      – Могу. Когда зазвонил телефон, я поднял трубку и услышал: «Говорит доктор… (фамилию он произнес неразборчиво). Прошу вас передать студенту, который делает уколы строфантина на вилле в Западном районе, что я был у пациента и сам сделал ему инъекцию. Поэтому сегодня приезжать не нужно…» Вот и все. Ошибки быть не могло, так как в Западном районе у нас только один пациент. Я позвонил туда на следующий день, чтобы спросить, нужно ли приезжать. Мне никто не ответил… Что же касается голоса звонившего, то у меня создалось впечатление, что он был намеренно изменен.
      – Скажите, когда вы ездили делать эти уколы, вы не встречали у больного кого-нибудь, кроме жены и служанки?
      – Нет. За всю неделю я никого не встретил. Хотя… – заколебался студент.
      – Постарайтесь вспомнить. Может быть, теперь, в свете происшедших событий, что-нибудь привлечет ваше внимание, покажется вам подозрительным?
      – Мне ни на кого не хотелось бы бросать тень подозрения, – ответил студент. – Тем более направить вас но ложному следу. Но кажется, за два или три дня до происшествия я встретил на лестнице очень взволнованного человека. Я обратил на это внимание потому, что в тот день мой пациент тоже был взволнован. Я даже подумал, что, возможно, у них произошла ссора…
      НД вообще не упоминал о такого рода обстоятельствах. В первых письменных показаниях студента этого не было.
      – Вы не помните, в тот день жена и служанка пациента были дома?
      – Не знаю. Дверь мне открыл сам хозяин и, как я уже сказал, был чем-то взволнован.
      – А в другие дни?
      – В другие дни открывали дверь его жена или служанка.
      – Может быть, вы еще что-нибудь припомните? Вы не запомнили каких-либо внешних примет того человека, которого встретили на лестнице?
      – Это был самый обыкновенный человек, такой, какие встречаются на улице ежедневно.
      – Ну хорошо. А вы могли бы его обрисовать? Какого роста? В шляпе или без головного убора? Худой или толстый?
      – Ну… примерно среднего роста, средней комплекции, круглолицый. И еще я подумал, что у этого человека болезнь поджелудочной железы.
      Я записал в блокнот все эти подробности, добавив, согласно показаниям студента: «фетровая шляпа, темный костюм и перекинутый через руку плащ». Так мог выглядеть человек, приехавший из провинции.
      – Вы собираете почтовые марки? Что-нибудь понижаете в них? – спросил я.
      – Почтовые марки? – удивился студент. – Ну, постольку поскольку.
      – Можете сказать, какая из польских марок самая дорогая?
      – Какая? Наверно… за восемьдесят злотых, с портретом Рузвельта? Я знаю эту марку, – потому что однажды, еще школьником, посылал срочное заказное письмо.
      Было совершенно ясно, что о филателии он не имел никакого понятия.
      Это было все, что меня интересовало.
      Однако я уходил не очень удовлетворенным. На мой взгляд, парень слишком мало понимал в марках. Его поколение должно разбираться в филателии лучше, чем мое.
      Хотя доктор Кригер и ручался за студента-медика головой, а НД считал дальнейшее расследование по этой линии пустой тратой времени, я все-таки заехал на центральную телефонную станцию, где работал один мой знакомый. Я вошел в здание со двора.
      – Как дела, Вацек?
      – Бегут. А у тебя, Глеб?
      – Помаленьку.
      – Тебе что-нибудь нужно?
      – Да, дорогой, проверь, пожалуйста, был ли в порядке телефон у медиков в Южном районе дней десять назад?
      – Устроим! – Вацек набрал номер и попросил к телефону приятеля. – Феликс? У тебя дней десять или одиннадцать назад работал телефон у студентов-медиков?
      Полученный через некоторое время ответ лишь усилил мои пока еще смутные подозрения.
      – Говоришь, там в течение трех с половиной дней был поврежден кабель? – повторял Вацек. – И сердились, что ты отнимаешь у них хлеб, да? Говорили, что телефон для них – источник существования? Спасибо, Феликс, пока!.. Да, действительно, – обратился он ко мне, – телефон у медиков в те дни не работал. Ну, если я тебе еще понадоблюсь, заходи, Глеб!
      Я сердечно попрощался с Вацеком. Во время войны мы вместе партизанили в Келецких лесах.
      «Значит, студент говорит неправду. Он или был в сговоре с убийцей, или же ему кто-то пригрозил. Или… сам сделал смертельный укол и вся история с телефоном высосана из пальца, – рассуждал я. – Плащ и фетровая шляпа в мае?! Вот и верь после этого людям. НД первый разговаривал с ним об убийстве на вилле. Просто не верится!»
      Я попросил шофера такси немного подождать и из телефонной будки позвонил НД.
      – Как? Ты уже вышел на волю? – обрадовался он. – Слушай, позавчера я был с твоим шефом на рыбалке. Он каждого, кого там встречал, просил поплевать на червя! А поймал только старую сандалию. Сперва он сказал, что на удочку попался сом и леска запуталась в корневищах. Мне, как идиоту, пришлось нырять, наглотался ила и воды. Оказалось, что крючок зацепил сандалию доисторической эпохи. Больше я с этим старым чудаком на рыбалку не поеду…
      – Теперь послушай ты, – прервал я его. – Твой студент мне не нравится!
      – Почему?
      – Врет. Говорит, что не поехал делать укол потому, что ему позвонили…
      – Ну и что? Ты имеешь в виду, что телефон у медиков был в то время испорчен?
      – Именно. А ты откуда знаешь? – Я не мог скрыть удивления.
      – Откуда? Ой, Глеб, тебе еще соска нужна… Студенты арендуют комнату в квартире медсестры. Она живет рядом, за стенкой, и у нее тоже есть телефон. В Южном районе, как тебе известно, телефонные кабели временные. И поскольку они часто портятся, студенты заключили с медсестрой соглашение. В телефонном справочнике указано два номера: студенческого общества и медсестры. Когда у них телефон не работает, она оставляет дверь в свою комнату открытой. Тогда тот, кто не может дозвониться по основному номеру, смотрит в справочник и набирает второй… Ясно?
      – Понятно. А ты спрашивал, по какому телефону он разговаривал с этим доктором?
      – Спрашивал… Позвоню-ка я твоей маме, пусть она введет в твой рацион фасоль. Это полезно для мозга.
      Я повесил трубку. Он был скрупулезнее, чем я. Можно было не сомневаться в данных, полученных им в ходе предварительного расследования.
      Приближалось время обеда.
      – Куда едем? – спросил шофер такси.
      Я назвал Горносленскую улицу.
      Через минуту с портфелем и пачкой каталогов в руках я ввалился в собственную квартиру.
 
      – Ты свободен или после обеда поедешь на работу? – спросила моя дорогая мамочка, лицо которой так напоминало портрет Уистлера в Лувре.
      – Свободен. Но… мне хочется немного прогуляться вдоль Вислы до виллы.
      Мы разговаривали так, словно ничего не произошло.
      – На письменном столе под стеклом я положила для тебя марку… – сказала мне за обедом мама.
      Я не мог утерпеть и, взяв тарелку с десертом, пошел в свою комнату.
      – Где ты это купила? Вот уж не ожидал от тебя, мамочка!
      Она вырвалась из моих объятий.
      – В больнице ты полдня бредил «Колонией Оранжевой реки». И я спросила об этой марке у одного спекулянта возле филателистического магазина. А сегодня он принес мне ее прямо домой. За каких-то пять злотых.
      Я немедленно заглянул во французский каталог Ивера. Зелено-голубая «Колония Оранжевой реки» должна стоить не больше десяти-пятнадцати грошей. У меня было прекрасное настроение. Будь я на месте мамы, то заплатил бы и десять злотых. Но мамочке полагался нагоняй. Она не должна пользоваться черным рынком!
      – Я ему давала два злотых. Потом два с половиной. Но он объяснил, что с колониями всегда связаны большие расходы. В государственных магазинах колониальных марок нет. Он достал марку в Северном районе Варшавы и потратился на трамвай.
      – Наверняка зайцем ехал! – сказал я, сильно сомневаясь в «расходах».
      – Ну… в следующий раз ищи себе сам. И не болтай в бреду: «Мама, купи мне „Колонию Оранжевой реки“!»
      – Я что-нибудь еще говорил?
      – Да. Бредил о «Маврикиях»… Но доктор Кригер рассказал мне: чтобы сфотографировать «Маврикиев» для публикации в каком-то американском журнале, целых два года разыскивали владельцев, так как они скрывались под псевдонимами. Их долго не могли обнаружить.
      – Фьюу-у-у! – свистнул я протяжно. Мама ошеломила меня своими познаниями. – Если ты еще что-нибудь узнаешь такое же интересное, надеюсь, расскажешь мне?
      Она насмешливо посмотрела на меня.
      – Ты этого не знал, всезнайка?
      Я прикусил язык. У себя дома не следует показывать свою неосведомленность.
      «Интересно, а не станет ли моя мама филателисткой? И будут ли у меня тогда вкусные обеды, будут ли пришиты все пуговицы на рубашках, если – не дай бог! – мама всерьез начнет собирать марки?» – думал я.
      Покрутившись немного по комнате, я переодел костюм и вышел на улицу.
      Мой драгоценный шеф должен был знать о моем выздоровлении от НД. Но в управлении его не было, он заседал на одном из многочисленных совещаний.
 
      Через четверть часа я был уже возле виллы. Дверь мне открыла служанка. Несмотря на ее близорукость и царящий в прихожей полумрак, представляться мне не пришлось.
      – Это сотрудник милиции! – крикнула она хозяйке и направилась в глубь коридора.
      – Мне хотелось бы поговорить с вамп, – обратился я к вдове. – Ключ от комнаты, где было совершено преступление, у вас?
      Обе женщины все еще выглядели подавленными, но уже не в такой степени, как в тот вечер, когда мы решили, не предупредив их, устроить засаду.
      – Пожалуйста, – ответила вдова. – Анеля, дай ключ и присмотри за черешней в тазу.
      Очевидно, они варили варенье или компот.
      Открыв дверь и отодвинув портьеру, я первым вошел в комнату. Она давно не проветривалась.
      – Можно открыть? – спросил я, подходя к окну.
      Вдова кивнула и села в кресло.
      – Скажите, того человека, который влез сюда ночью, после того как вы приходили с вашим коллегой, уже поймали? Нашли у него марки? – спросила вдова.
      «Она не знает, что в действительности произошло в ту дочь, – объяснил мне по телефону полчаса тому назад НД. – Когда я влез за тобой в комнату и начал сразу же названивать в управление, она, услышав мой голос, проснулась. Хотела поднять тревогу. К счастью, мне удалось успокоить их обеих. Я велел им сидеть на кухне. Поэтому они не видели, как выносили на носилках твое бренное тело…»
      – Да… этого человека нашли, – информировал я ее без всякого энтузиазма. – При нем обнаружили справку из психиатрической больницы, – говорил я, не уклоняясь от истины. – К сожалению, марок у него не нашли. Но есть надежда, что и убийца и грабитель попадут в руки правосудия.
      – Ах, значит, это был не он? Значит, расследование еще не закончено и еще…
      Мне было невыгодно вдаваться в подробности, и я прервал ее:
      – В свое время вы обо всем узнаете. А пока я вас прошу помочь нам. Пожалуйста, опишите подробно события, предшествовавшие этой трагической истории.
      Вдова опять согласно кивнула. Предложив мне сесть, она начала рассказ:
      – За неделю до несчастья, до того, как моему мужу сделали смертельный укол, – она посмотрела на ковер возле шкафа с альбомами, стоящими ровными рядами, – как раз за неделю до этого он пошел к врачу. Врач прописал ему строфантин. Анеля обратилась к медсестре в клинике на площади Коммуны. Первый укол сделала эта медсестра. Но видите ли, медсестры хотят заработать на чьем-то несчастье. К тому же не известно, в какое время такая «графиня» соизволит явиться. Поэтому муж решил связаться по телефону со студенческим обществом. Я уже говорила об этом, когда составляли протокол… Приезжал студент-медик, совсем юноша, среднего роста, брюнет. Мужу он очень нравился. Медсестра просила тридцать злотых за визит. Я заплатила ей двадцать два, так она еще была недовольна.
      Я взглянул на шкаф.
      «У нее здесь, если верить доктору Кригеру, но крайней мере десятки тысяч, а трясется над каждым грошем. Она из тех, кто тщательно собирает крошки со стола, ссыпает их в банку и прячет в кладовую, на случай если лет через десять кто-нибудь подарит ей курицу».
      – В тот день, – продолжала вдова, – мы с Анелей поехали на базар, хотели купить клубнику подешевле. Здесь она стоила пять злотых килограмм, а там можно было купить по четыре шестьдесят… Когда мы вернулись, начинало темнеть. Муж был в этой комнате. Я не заходила к нему, он не любил этого. Уколы переносил тяжело и всегда отдыхал после них. И на этот раз я была уверена, что он отдыхает после укола. Когда кукушка прокуковала восемь раз…
      – Почему кукушка? – прервал я ее рассказ.
      – У нас на кухне шварцвальдские часы с кукушкой.
      – Можно будет потом посмотреть их?
      – А разве часы имеют какое-то отношение к убийству?
      – Нет. Просто из любопытства. Иногда меня интересуют… часы.
      – Значит, в восемь часов, как обычно, я понесла мужу рисовую кашу. Открыла дверь и удивилась, почему он не зажигает света. Решила, что он задремал в кресле…
      Вдова вдруг встала и, толкаемая необъяснимой силой, начала воспроизводить передо мной сцену, происшедшую неделю назад. Она подошла к двери, отодвинула портьеру и вышла в прихожую. Через секунду я услышал стук в дверь.
      – Кароль! – раздался ее тихий, несмелый голос. – Я принесла тебе кашу…
      Дверь беззвучно отворилась, и одновременно отодвинулась портьера. Вдова шла, вытянув перед собой руку, словно несла тарелку. Лицо ее было неподвижно, глаза, как у слепой, ничего не выражали. Подойдя к письменному столу, она показала, что ставит тарелку на стол, и обернулась.
      – О-ох! – громко вскрикнула она. Я вскочил.
      – А-а-ах, это вы! – с облегчением вздохнула вдова. – Сидите, сидите. Со мной все в порядке.
      Мне стало ясно, что тогда кресло у стола, в котором она часто видела своего мужа, было пусто. Слишком точно и глубоко вошла она в свою роль.
      – Тогда кресло было пустое… Я подумала, что мужа нет, и зажгла на столе лампу.
      Комнату залил затененный желтым абажуром свет настольной лампы.
      – Я думала, может быть, муж вышел из дому и оставил записку. – Ища, она склонилась над столом, – Но записки не было…
      Воцарилось молчание.
      Понемногу, сантиметр за сантиметром, с опаской вдова поворачивала голову к шкафу. Дверцы шкафа были слегка приоткрыты. Она посмотрела на то место, где, как я помнил по фотографии, лежало тело убитого.
      – Да… он лежал здесь и не подавал признаков жизни. – Она опустилась на колени, руки ее бессильно поникли.
      Затем, торопливо встав, она сняла телефонную трубку. Быстро, очень быстро набрала двузначный номер Скорой помощи. Я выхватил у нее трубку. Настойчивый голос телефонистки: «Слушаю! Скорая помощь слушает!» на этот раз остался без ответа…
      – Мне очень неприятно, что мои вопросы воскресили тяжелые для вас воспоминания. Отдохните, прошу вас.
      Я подвел ее к креслу. Она тяжело дышала и держала руку у горла… Прошло несколько минут, прежде чем женщина успокоилась.
      – Скажите, вы долго прожили с мужем?
      – Тридцать пять лет… Да… Тридцать пять лет. Я вышла замуж в тот год, когда поступила в обращение первая серия польских марок в грошах и злотых. До этого в Польше были пфенниги и марки. Муж не отмечал годовщин свадьбы. Но если важна точная дата, можно проверить по каталогу.
      До сих пор я никогда не сталкивался с определением дат жизни по… датам выпуска марок!
      – Наше обручение совпало с периодом девальвации. Я тогда работала на почте в Кракове. Там, у своего окошка, я и познакомилась с моим будущим мужем. Он приходил и выбирал марки, отпечатанные с изъяном. Я достала ему несколько «перевертышей»…
      Перестав записывать, я поднял голову.
      – Вы, очевидно, не знаете, в чем тут дело? – спросила вдова. – Видите ли, в период девальвации марки быстро теряли свою стоимость. Из Варшавы каждые несколько дней присылали новые. У министерства не было времени менять изображения на марках. Поэтому на существовавших марках надпечатывали цифры, указывающие их новую стоимость. Поспешность приводила к большому числу типографских ошибок… Некоторые коллекционеры говорили, что наше супружество – брак по расчету! – слабо улыбнулась она. – Когда у меня на почте не было марок, они ворчали: «Эге, она уже припрятала их для своего жениха». Да… это было истинное увлечение.
      – Вы долго работали на почте? – спросил я. – Разве вам так уж необходимо было работать?
      – Я работала до сорок девятого года. Было ли необходимо? Гм… Муж велел. Из-за марок. А я его слушалась… Впрочем, это было очень интересно!
      – У вашего мужа в последнее время были друзья?
      – Нет, не было. А зачем? Последние шесть или семь лет он никаких сделок не совершал. Иногда продавал какую-нибудь незначительную партию. На текущие расходы.
      – Вы знали его посредников?
      – Нет. Он никогда об этом со мной не говорил. Иногда кто-то бывал у него, но не чаще одного-двух раз в год. Дверь он открывал сам. Это были мужские дела. Менял или продавал. Но продавал неохотно…
      – Может быть, сохранилась его переписка?
      – Нет. Муж не хранил писем, сразу их уничтожал.
      Я запомнил эту деталь.
      – Значит, вы говорите, что за последние годы ваш муж ни с кем не поддерживал дружеских отношений? Местные филателисты у него не бывали и он у них тоже? Так?
      – Думаю, что… Ведь равного ему не было. Все, что хотел, он уже имел. Коллекция была начата его дедом, в 1850 году. Да и никто не разбирался в марках так, как мой муж! Вы ведь плохо разбираетесь в марках, но тот, кто сделал смертельный укол моему мужу, был специалистом. Из того, что у нас было, он выбрал наиболее цепное… Я помогу вам просмотреть альбомы. И очень надеюсь, что с вашей помощью украденные марки вернутся ко мне.
      Мне стало ясно, что в альбомах убитого были марки, которые я видел на репродукциях в книге «The Rarest Stamps» в кабинете директора агентства.
      Следствие усложнялось, так как я теперь не был уверен, что стало добычей убийцы или убийц, а что спрятала сама вдова. От кого и почему – я еще не знал.
      – Ну, на сегодня закончим, а утром я приду к вам, – сказал я, закрывая на всякий случай окно. – Я подумаю о нашем разговоре.
 

      Мне надо было познакомиться с описью НД, которую ему помог составить доктор Кригер. После ужина я уселся за письменный стол и разложил перед собой каталоги. Как справедливо заметил доктор, не все марки, пропавшие из альбомов, были записаны точно: доктор диктовал по памяти. Характеристику украденных марок, без всяких сомнений, я мог определить с помощью каталогов.
      Так, например, НД под диктовку доктора записал: «Батон-Руж» № 1, зеленая, четырехцентовка»; проверяя по французскому каталогу Ивера, я установил, что речь шла о марке номиналом два цента, четырехцентовых в этой серии вообще не было. В каталоге марка под № 1 того же цвета числилась как двухцентовая. Чистый экземпляр марки оценивался в миллион франков, гашеный – в четыреста тысяч франков. Марка, о которой идет речь, была выпущена в 1861 году в городе Батон-Руж (США, штат Луизиана). В американском каталоге Скотта она значилась под № 11x1 и указывалась ее цена: две с половиной тысячи долларов за чистый экземпляр и тысяча сто долларов – за гашеный.
      Марка из Миллбери, штат Массачусетс, с портретом Вашингтона в овальной рамке, с надписью «Post Office. Paid 5 cts», серо-голубого цвета, выпуска 1846 года также числилась пропавшей. По Иверу, чистый экземпляр этой марки стоил четыре миллиона франков, а гашеный – миллион семьсот тысяч.
      В каталоге Скотта эта марка оценивалась: десять тысяч и четыре тысячи долларов за чистую и гашеную соответственно…
      Конечно, не все украденные марки относились к числу редких, описанных в «The Rarest Stamps». Их цена по каталогу не всегда достигала или превышала миллион франков. Встречались и менее ценные экземпляры.
      Примерная сумма потерь, насколько мне удалось прикинуть по каталогам, превышала 15 миллионов франков по Иверу, или почти 300 тысяч долларов по Скотту, – это около 80 тысяч фунтов стерлингов по английскому каталогу Стенли Гиббонса.
      Я понимал, что цены марок, указанные в каталогах, не являются их рыночной стоимостью в франках, долларах или английских фунтах. В каталоге Михеля, отпечатанном в Мюнхене, по некоторым маркам стояли цены для любителя – Liebhaberpreis. Любитель мог с одинаковым успехом заплатить за марку как 5, так и 30 миллионов франков; как 100, так и 600 тысяч долларов; как 20, так и 40 тысяч английских фунтов, в зависимости от условий, при которых редкие марки предлагались, от того, какой покупатель подвернется, а также от того, дойдет ли марка до покупателя-коллекционера прямым путем или через посредников.
      Я обдумывал различные варианты. Ведь может быть и так, что убийца, не найдя в стране достаточно обеспеченных филателистов, постарается переслать украденные ценности за границу. Их можно пересылать в письмах…
      «Но рискнет ли посылать марки по почте человек, ставший обладателем такого богатства? Слишком много писем пропадает в пути или доходит до адресата поврежденными. Человек, который для того, чтобы завладеть столь редкими экземплярами, пошел на убийство, рисковать не будет, – думал я. – Он наверняка предусмотрит все нежелательные случайности и постарается застраховать себя со всех сторон, чтобы сохранить свою добычу».
      Едва мне пришла в голову мысль, что убийца, скорее всего, постарается выбраться за границу и лично вести сделки по продаже, зазвонил телефон.
      – Не спишь, Глеб? – спросил НД сонным голосом.
      – Нет еще. А что? Тебя озарила какая-нибудь идея?
      – Да. Я должен сообщить ее тебе сейчас, а то до утра она выветрится из головы. Понимаешь, это преступление нельзя рассматривать в отрыве от международной ситуации в филателии. Наша страна не относится к числу слишком богатых. У нас мало кто может себе позволить коллекционирование ради коллекционирования. Большинство наших коллекционеров, как утверждает Олесь Кригер, передаивают финансовые затруднения. Следовательно, преступник попытается сбыть приобретенное не у нас в стране…
      – Сам знаю. Не морочь мне голову. Уже поздно!
      – Глеб… Я только хочу, чтобы ты шел по правильному пути. У меня стопка филателистических журналов, которые я как раз просматриваю. Вот, например, некая фирма, Пятая авеню, 489, Нью-Йорк, объявляет…
      Он замолчал на мгновение. Слышно было, как шелестят страницы, затем продолжал:
      – Послушай, нью-йоркский «Stamps» в восьмом номере пишет: «We like to fly». «Мы любим летать». Дальше: «Мы действительно охотно путешествуем самолетами, когда есть что-то достойное нашего внимания, чтобы осмотреть, немедленно приобрести, заплатить наличными или договориться о продаже с аукциона. Предлагаем самые высокие цены. Стоит только дать знать по телефону: Мюррей 2-0980, и мы вылетаем».
      – Преувеличиваешь! – ответил я, досадуя, что он затягивает разговор. – Значит, ты звонишь, а он немедленно заправляет самолет горючим?
      – Никто тебе не сказал, что именно он заправляет и что самолет вылетает прямо в Варшаву. На свете существуют различные дочерние филателистические фирмы. В Европе есть Берлин, Мюнхен, Франкфурт-на-Майне…
      – Есть еще – города Баня Лука и Фиуме. И эти города запечатлены на марках! – перебил я его.
      – Фиуме? – оскорбился НД. – А то, что продажная цена коллекции Гаспари в Лондоне, согласно «Philatelic Magazine», составила 2 миллиона 610 тысяч фунтов, или около 7 миллионов долларов, то есть больше стоимости любого произведения мирового искусства, – это, по-твоему, тоже Фиуме? А то, что в Соединенных Штатах Америки существуют фирмы, изготовляющие мебель только для филателистов, или что в Западной Германии выпускаются пишущие машинки со шрифтом, включающим филателистические символы, – это тоже, по-твоему, Фиуме?… Знать тебя не желаю, Глеб! Ты ведешь себя, как троглодит! – вспылил он, – Если ты занялся расследованием этого убийства, то тебе нельзя не знать подобных вещей!
      – Ты так считаешь?… Ладно. Если мне твое «открытие» понравится, я его обдумаю. Давай спать! – сказал я и спокойно положил трубку.
 
      Убитый коллекционер, конечно, знал, что происходит в филателии на Западе. Он был, как я понял из рассказа вдовы, истинный коллекционер: охотнее менял, чем продавал.
      Не исключено, что он, солидный филателист, кое-что доставал на Западе для своей коллекции, ну и что-то отдавал взамен.
      Правда, строить какие бы то ни было гипотезы было еще рано. Нужно было просто анализировать факты.
      А их не так уж и много: убийство, пропажа «Десяти краковских крон» – самой дорогой и редкой польской марки; помимо «Десяти крон», была украдена коллекция «За лот», затем на следующий день (когда я получил по голове) пропали классические марки на 15 миллионов франков, описанные в «The Rarest Stamps».
      Некоторые моменты заставляли задуматься.
      Ведь в первый день убийца выкрал лишь польские марки: более тысячи экземпляров марок «За лот» и «Десять краковских крон». Большинство экземпляров «Краковских крон», как проинформировал нас доктор Кригер, уже давно уплыло за границу перед войной и во время войны. За границей о них чаще говорят, чем в Польше, и там их легче достать, чем у нас…
      В то же время иностранные марки-классики определенно представляют за границей гораздо большую ценность, чем в Польше. Судя по каталогу Скотта, нужно десять «Краковских крон», чтобы получить «Женеву» № 12 А 7, которая исчезла из коллекции на следующий день после убийства.
      Если бы убийца был иностранцем, ход его мыслей был бы примерно таким: «Сначала „Женева“, а потом „Десять краковских крон“. Сначала он подумал бы о марках кантонов Швейцарии, а потом уж о польских марках, сбыть которые на Западе труднее. Значит, будь это иностранец, последовательность краж была бы иной.
      Напрашивался вывод: убийство совершил не иностранец. Принимая во внимание ценность украденных экземпляров, следовало предположить, что убийца постарается выехать за рубеж. Таким образом, ключ к решению загадки – в стране!
      Было около двух часов ночи. Поскольку я пришел к кое-каким выводам, определившим направление моей деятельности, я стал думать о… собственной коллекции. Ее основу я заложил двумя сомнительной ценности марками из серии «Колумб». «Симпатичный» мошенник выманил у меня два чудесных экземпляра «За лот». Обвел меня вокруг пальца.
      «Не везет мне с филателией! Не везет с самого начала!» – вспомнил я происшедшее со мной на вилле.
      Следуя программе-минимум, я должен был продолжить разговор с вдовой, которая, как я был уверен, не все еще рассказала.
 
      На следующий день, доложив в управлении о своем выходе из больницы и переговорив с моим дорогим шефом, я сразу же направился на место преступления.
      Наш агент-наблюдатель якобы чинил уличные фонари, находившиеся недалеко от виллы. Он издали махнул мне рукой. Взглянув на его физиономию, я понял, что на вилле ничего интересного не случилось.
      Почти у самой калитки я столкнулся с почтальоном, которого немного знал.
      – Я получил квартиру в этом районе, – ответил почтальон на мой вопрос о причине его исчезновения с Горносленской.
      Завязалась короткая дружеская беседа.
      – Закурим?
      – Закурим… А вы, капитан, почему здесь? Каких-нибудь бандитов ищете? – спросил почтальон.
      – И да и нет… Скажите-ка мне лучше, что вы знаете об убитом? – кивнул я в сторону виллы.
      – Что? Был страшным скрягой. Ну конечно, жаль человека. Сколько мне приходилось таскать ему каждый день книг, разных газет и журналов!.. Он получал корреспонденцию со всего мира.
      – А после убийства?
      – За последнюю неделю? Два заказных письма из Америки. Я запомнил это потому, что расписалась за них вдова, а мне за это нагоняй дали. Эх, капитан, если б я знал, что вы интересуетесь этим убийством, я бы повнимательнее присматривался ко всему, что с ним связано.
      На всякий случай я попросил почтальона, если он что-нибудь заметит, срочно сообщить об этом в районный комиссариат.
      Я вошел в виллу.
      Несколько минут спустя я уже разговаривал с вдовой и поинтересовался, не получала ли она после смерти мужа корреспонденцию; она ответила, что получила брошюры, газеты и журналы.
      – А писем не было? Из-за границы? – уточнил я свой вопрос.
      – В последние годы муж резко сократил переписку. Письма получал редко – одно-два в год. Вчера я вам уже говорила об этом…
      Не верить почтальону у меня оснований не было.
      И вдруг я подумал: а не позвонить ли полковнику и не попросить ли у него разрешения на обыск квартиры? Но… этого позволить себе я не мог. Мои познания в области филателии были слишком ничтожны.
      Ведь если вдова сама замешана в убийстве мужа (чего только на свете не бывает?!), то я спугну ее и восстановлю против себя. А мне нужно не только найти убийцу, но и разыскать марки.
      Я расспрашивал ее об альбомах, о коллекции марок. В комнате было много стеллажей с книгами, целая библиотека. На мой вопрос о книгах, заданный без всякой цели, вдова ответила:
      – Это не художественная литература. У мужа не было любимых писателей. Это все старые каталоги, периодические издания, монографии и ценники со всего мира. Они ему нужны были для коллекционирования и систематизации марок разных стран. А в письменном столе лежат кварцевая лампа и разные приборы для определения подлинности марок.
      Мы начали один за другим просматривать альбомы. Я хотел составить точную опись украденных марок. Предварительная опись, сделанная НД с доктором Кригером, была неполной.
      Мне пришлось записывать то, что со знанием дела диктовала вдова, и я выступал лишь в роли… секретаря.
      Через несколько часов выяснилось, что убийца выкрал из шестидесяти восьми больших альбомов 417 марок стоимостью более 40 миллионов франков по Иверу, то есть на 600 тысяч долларов, согласно каталогу Скотта. Это было значительно больше, чем я подсчитал дома.
      Затем я занялся описанием коллекции «За лот». Вдова называла эту коллекцию в соответствии с номенклатурой всех каталогов «Польшей № 1». Это была коллекция, составленная по номерам штемпелей гашения, которыми пользовались почтовые отделения всей страны в период обращения этих марок. Номеров штемпелей было более трехсот. Каждое почтовое отделение имело свой номер. В тот период на штемпелях не ставили названия местности, где находилось почтовое отделение.
      – Эта коллекция была наиболее полной. В нее входили даже две разрезанные марки «За лот». А их осталось не больше пяти или шести штук во всем мире. Господин Рахманов – коллекционер мирового масштаба из Нью-Йорка – имеет только сто восемьдесят семь номеров штемпелей гашения. Немногим больше в коллекции Стечинского из Чикаго и Бояновича в Англии. Они переписывались с мужем.
      Момент был удобный для того, чтобы поймать на слове вдову, уличить ее во лжи.
      – Ваш супруг действительно не хранил никаких писем? Даже из Нью-Йорка, о которых вы только что упомянули?
      – Нет. Никаких… Он лишь вырезал марки и складывал их отдельно. Вон там, на письменном столе, стоит шкатулка с марками. А письма сжигались в тот же день на кухне. Мой муж был педантом. Он говорил, что в доме и так слишком много хлама!
      Я взял из шкатулки горсть марок и рассмотрел их.
      «Она говорит, что письма он получал редко, одно-два в год. Откуда же марки со штемпелями: „Haifa. 10.V.1959“, „Treuen. 16.V.59“, „Huskvarna. 3.V.59“, „Bedcar. I.V.59“, „San Francisco. 11.30 a. m. May 7, 1959 Calif“, „Steyer. 14.V.59“, „Hamburg, 1.13.V.59“, „Anna III. May 3.2 p. m. 1959“?»
      – А эти марки откуда? Их вашему мужу кто-нибудь подарил?
      – Нет-нет, – ответила вдова и вдруг побледнела.
      Она сообразила, что я рассмотрел штемпели на марках и понял, что ее муж получал письма часто и даты на штемпелях совсем свежие.
      – Итак… скажите мне, пожалуйста, почему вы солгали?
      Она побледнела и опустила глаза.
      – Когда солгала?
      – Когда я спросил о письмах. Ведь это можно легко проверить. На марках я видел даты. Расскажите мне всю правду.
      Вдова опустила голову.
      – Хорошо, я скажу вам правду. Поверьте мне, мы не продали за границу ни одной марки. Если он что-то обменивал, то лишь на марки большей стоимости. Я хорошо знала мужа и ни на миг не могу допустить, чтобы кто-то когда-нибудь обманул его или провел… Существуют правила, ограничивающие обмен с заграницей. Вы, не имея понятия о марках, можете подумать, просматривая письма, что здесь проводились бог знает какие сделки. Язык, на котором пишут филателисты, может показаться шифром, скрывающим биржевые тайны. Поэтому на днях я все письма уничтожила. А пепел еще в печке, если хотите, можете посмотреть.
      – И уничтожили следы, по которым я, быть может, установил бы имя убийцы! Вы боялись, – кивнул я на шкаф, – что финансовые органы наложат запрет, как только будет установлено, что коллекцию ваш муж собирал не совсем легальным путем, заключая подозрительные сделки? Какие марки из альбомов вы взяли?
      – Не понимаю, о чем вы говорите?!
      – Я говорю о марках, которые вы спрятали, поскольку опасались коллизий с финансовыми органами. Очевидно, самые ценные?
      Вдова молчала. Я взял с письменного стола опись, составленную с ее помощью, и карандаш.
      – Будьте добры, вычеркните из списка то, что не было украдено!
      Она положила каталог на колени и, взяв опись, начала вычеркивать.
      – Я могу встать? – спросила вдова, протягивая мне исправленную опись.
      Я посмотрел: число пропавших марок уменьшилось до трехсот двенадцати.
      – Можете. Прошу извинить!
      – Я… ничего но понимаю. Почему вы извиняетесь?
      Она еще не пришла в себя после раскрытия ее обмана. Я задал ей второй вопрос:
      – Скажите прямо, подготавливал ли ваш муж в последнее время какую-нибудь сделку по обмену, а если да, то с кем и кто в Варшаве мог об этом знать?
      Вдова поднялась с кресла:
      – Ну… да. муж хотел обменяться с немцем, и об этом знал еще один человек. Однажды, года два тому назад, этот человек приходил, чтобы посмотреть старые саксонские марки, предназначенные для обмена. А тот, немец из Эрфурта…
      – Откуда? Я не расслышал.
      – Из Эрфурта, – продолжала вдова. – Он хотел взамен дать «Десять краковских крон» на бланке почтового перевода, с гарантией Микштейна, Рахмрнова, Рихтера и метрикой продажи от 1921 года. Лица, которых я назвала, – самые известные специалисты по польским маркам, их имена упоминаются в международных каталогах… Человек, который приходил к нам, был доверенным лицом нынешнего владельца той, второй «Десятикроновой». Мужу страшно хотелось заполучить ее в свою коллекцию. Переговоры тянулись бесконечно долго. И кажется, обмен вот-вот должен был состояться.
      – Почему вы не рассказали об этом раньше?
      – Во-первых, ни о каком обмене никто меня не спрашивал. Во-вторых, я не знаю, имеет ли это какое-либо отношение к убийству мужа, а кроме того…
      Я докончил фразу за нее:
      – Кроме того, вы боялись, что раскрытие подготовки к сделке послужит для финансовых органов поводом для каких-либо зацепок?
      – Да.
      – Теперь я прошу вас, расскажите все, что вы знаете о человеке, который появился в вашем доме два года назад как посредник в обмене саксонских марок на «Десять крон», которая якобы находится в Эрфурте…
      Мои труды, затраченные на ознакомление с тайнами и механизмом коллекционирования марок, начали давать первые плоды.
 

      Возвращаясь в этот день из Западного района, я размышлял над показаниями вдовы, они имели существенное значение для дальнейшего следствия. В приметах человека, которого она мне описала, не было ничего характерного. Правда, мужчина, о котором шла речь, являлся филателистом, но я еще не умел различать «особые приметы» этих людей…
      «Лет пятидесяти, среднего роста, круглолицый. Одет довольно хорошо, воспитан, – рассказывала вдова. – Говорит громко, но не спеша. Спокоен, не выражал чрезмерного восторга при виде уникальных марок, которые ему показывал муж».
      Эти скупые сведения напоминали описание человека, которого студент-медик встретил на лестнице виллы за несколько дней до убийства. Вдова ничего не знала об этом визите, но не исключала, что тот человек приходил, когда ее не было дома, а муж не всегда рассказывал ей о своих деловых контактах.
      Видела она этого посредника только раз, да и то мельком, когда он шел по коридору в кабинет мужа. Но это было давно.
      Еще она слышала обрывки их спора, но сейчас, спустя столько времени, подробности припомнить не может. Спор шел о первой норвежской марке.
      «Однажды муж сказал, что этот человек его обманул. Связано это было с первой маркой Норвегии. Я утешала его, говорила, что, конечно, очень жаль, но потеря невелика. Ведь у той „Норвегии“ с правой стороны был прокол, хотя он и замазан, но все-таки немного заметен. Я даже шутила, что эта марка из коллекции маркиза Фер-рари. Феррари, один из величайших коллекционеров, в первые годы коллекционирования прокалывал марки иголкой и нанизывал их на нитку… Муж требовал, вероятно, чтобы тот человек заплатил за „Норвегию“ или дал взамен марку такой же стоимости. А тот говорил, что марка с изъяном и он ее вскоре вернет, но так и не вернул. Наверно, одурачил кого-нибудь с этой маркой…»
      Для меня, однако, самым важным было то, что человек этот (будем в дальнейшем называть его Посол) действовал от имени какого-то коллекционера из Эрфурта и по его поручению осматривал старые саксонские марки…
      Размышляя над этим, я пришел к выводу, что если не он убийца, то все равно дальнейшее расследование должно быть с ним связано: он видел марку «Десять краковских крон», о существовании которой почти никто не знал!
      «Муж показывал этому человеку нашу „Десять крон“, желая убедить в том, что у него одна есть и ему не так уж нужна вторая, из Эрфурта», – рассказывала вдова.
      Все мои наводящие и даже довольно придирчивые вопросы больше ни к чему не привели.
      Старые саксонские марки из коллекций убитого, конечно, исчезли, были украдены. Вдова клялась, что она этих марок не брала и не прятала.
      «Так или иначе, – решил я, шагая к центру города, – следующий, наиболее целесообразный этап следствия проходит… через Эрфурт!»
      По дороге домой я заглянул на Главный почтамт, еще открытый в столь поздний час.
      Полистал телефонные справочники ГДР, лежащие у окошек, где принимают заказы на междугородные телефонные разговоры. Отыскал то, что мне было нужно, записал адреса.
 
      – Твой старикан звонил, – приветствовала меня мама, когда я вернулся домой, – ему хочется знать, как твои дела.
      – Я был на вилле.
      – Нет. Его интересуют твои успехи.
      – Гм… пока топчусь на месте, – буркнул я, поднимая телефонную трубку.
      Когда я заговорил с полковником, мама деликатно прикрыла за собой дверь…
      – На всякий случай я затребую для тебя визу в ГДР, – сказал шеф, выслушав мой доклад, – Твой загранпаспорт, если не ошибаюсь, еще действителен? В понедельник будет виза. Путешествия расширяют кругозор, и подобная поездка никак тебе не повредит. Эрфурт, должен заметить, красивый город, – гудел в телефонную трубку полковник.
      – В Эрфурте, – сказал я, – как явствует из телефонного справочника, есть четыре филателистических магазина. Один государственный, и, если там та же оперативность, что и у нас, они могут ничего не знать. Остальные три – частные. Думаю, через них нетрудно будет найти обладателя «Десяти краковских крон». Конечно, только от его доброй воли зависит, захочет ли он назвать человека, с которым вел переговоры в Варшаве, назвать того, кому он писал и кто по его поручению ходил к убитому коллекционеру, чтобы осмотреть старые марки Саксонии.
      – Ясно. В Варшаве тратить время на поиски бесполезно. Дашь оттуда телеграмму, а мы здесь, на месте, возьмем кого нужно, – закончил дискуссию мой поистине бесценный шеф.
      Поиски Посла в Клубе филателистов, где я еще никого не знаю, или с помощью Филателистического агентства были заранее обречены на неудачу. Во-первых, не было точного описания внешности Посла. Предпринимать какие-либо шаги в Варшаве при таком положении дел было рискованно: можно спугнуть убийцу. Этого я опасался. А заход с другой стороны, из Эрфурта, сулил немалую надежду, для преступника это было совершенно неожиданным.
      Я умылся и сел за стол.
      – Ты не будешь сердиться? – спросила мама, ставя передо мной молоко и тарелку с молодым картофелем.
      – Ты что-нибудь опять натворила, мама?
      – Я? Да ничего особенного. Оказалась случайно в Старом Мясте и зашла к этой симпатичной блондинке…
      – К какой блондинке?
      – Ну, в филателистическом магазине. Ты ведешь дело о марках и не мог сообразить! – заметила мама.
      Я отставил тарелку.
      – Ага! Наверняка ты что-то купила. Без этого, конечно, не обошлось. Это, наверно, и есть твоя тайна?
      – Ты угадал. Я купила два кляссера. Один тебе и другой себе… – Мама ждала моей реакции.
      – Ха!.. А я было подумал, что-то случилось!
      Смущение моей дорогой мамочки привело меня в хорошее настроение.
      – Завтра, если не ошибаюсь, воскресенье. И так как у нас теперь есть кляссеры, не мешало бы нам выбраться в Клуб филателистов.
      – Знаешь, я решила собирать… марки с цветами, – поделилась со мной мама. – Ведь цветы – мое давнее увлечение, я все время по ним тоскую.
      Мама когда-то работала в городском саду.
      – Если ты считаешь, что это подходящее занятие для матери офицера Главного управления милиции, то я не возражаю.
      Я считал, что наш совместный выход в Клуб никоим образом не нарушит моих планов. «Купишь не купишь, а прицениться можно», – говорит старая присказка.
      В воскресенье в десять часов утра мы с мамой переступили порог Клуба филателистов. Несмотря на воскресный день и прекрасную солнечную погоду, которая манит людей за город, в зале клуба, полном табачного дыма, было многолюдно и шумно.
      «Научно-исследовательская комиссия», – гласила огромная вывеска над большим столом, где двое филателистов изучали сквозь лупу предмет обмена. Один из них – профессор университета, другой – известный физиолог.
      «Комиссионная продажа» – гласила вывеска над двумя другими столами… Рядом со школьником и маленькой Девочкой копался в тетрадях с марками министр. Встретил я там недавно вышедшего на волю рецидивиста, который меня не узнал или делал вид, что не узнает. Вертелись в толпе несколько знакомых врачей и адвокатов. В глубине зала толпились офицеры, студенты, железнодорожники, государственные служащие. Естественно, среди них не мог не быть и майор Ковальский.
      В этот момент кто-то очень похожий на Ковальского преградил нам путь.
      – Ба! Кого я вижу? – воскликнул он. – Ты что, Глеб, собираешься покупать, менять или продавать? Что тебя вообще интересует?
      Он совершенно не имел ничего общего с тем майором Ковальским, которого я ежедневно встречал в своем управлении. Передо мной стоял возбужденный, сияющий человек. Я даже засомневался, он ли это, но, когда он решительно потребовал показать кляссер, сомнения мои рассеялись.
      «Ну да! И вытянешь у меня, что тебе нужно», – подумал я.
      Я посмотрел на маму, она не была знакома с Ковальским и скромно стояла в стороне, словно совершенно посторонний человек.
      – Простите! Меня интересуют марки с цветами, – обратилась она к Ковальскому. – Не знаете ли вы, где и у кого можно приобрести серию цветов? Вы производите впечатление опытного человека.
      «Пусть, мамочка, он спросит тебя о твоей коллекции. Ведь в твоем кляссере всего три марки с цветами», – подумал я и прикусил язык, чтобы не сказать лишнее.
      – А-а-а, цветы – это очень приятная тема. Чрезвычайно приятная! – подхватил неожиданно Ковальский. – Давайте пройдем прямо к председателю, – предложил он. – Ну, пошли! – дернул он меня за рукав. Чтобы пробиться сквозь толпу к стоявшему в отдалении столику, пришлось как следует поработать локтями и без конца извиняться.
      И все же я затерялся в толпе. Когда я их догнал, они уже были у стола, над которым висела табличка «Правление», и приветливо раскланивались с председателем клуба, а тот уже в свою очередь представлял маму секретарю клуба.
      Пока мама усаживалась на предложенный ей стул, произошло что-то для меня непонятное: Ковальский, который буквально вырывал у меня из рук альбом, вдруг выпустил его и рысью помчался в глубь зала.
      – Вы не удивляйтесь, – объяснил маме секретарь клуба. – Он увидел человека, у которого есть «Сан-Марино». А тот редко сюда заходит.
      Итак, оказывается, майор Ковальский здесь свой человек… Мама с помощью председателя заполняла документы, необходимые для вступления в члены клуба. В данной ситуации мне говорить о вступлении в члены клуба было некстати, так как я должен был бы указать свое служебное положение.
      – Вы тоже будете?… – спросил секретарь.
      – Нет, я только хочу попросить у вас совета, – ответил я, поспешно протянув ему свой кляссер.
      Секретарь внимательно перелистывал страницы моего казенного кляссера. Останавливался, рассматривал сквозь лупу, подносил к свету наиболее интересные экземпляры марок. Он совсем не походил на акулу. Это был коллекционер, охотно оказывающий помощь начинающим.
      – Это у вас для обмена?
      – Да!
      – Гм… – Подумав немного, он хлопнул себя ладонью по лбу, – Я сейчас разыщу одного коллекционера. С классическими марками следует быть особенно осторожным!
      О, это мне уже было хорошо известно!..
      Мама продолжала переговоры с председателем о покупке серии марок с цветами. За нее, судя по выражению ее лица, можно было не волноваться. Секретарь отправился на поиски: Оставшись один, я мог спокойно рассмотреть окружающих.
      В дымном зале стоял невероятный гул. В таких условиях следовало отказаться от попытки разыскать хотя бы один более или менее ценный экземпляр марки, украденной на вилле, так как едва ли такие марки могут появиться тут в продаже. Здесь обменивались недорогие экземпляры. Клуб – неподходящее – место для коллекции «За лот» и тем более для марки «Десять краковских крон».
      Я заметил доктора Кригера, пробиравшегося сквозь толпу. «Рассказать ему о той нелепой сделке на площади у филателистического магазина или нет?» Рассказывать об этом у меня не было ни малейшего желания. «Уж лучше потерять две марки „За лот“, нежели прослыть растяпой!»
      Доктор неожиданно вынырнул с противоположной стороны и, как бы продолжая прерванный разговор, сказал:
      – …видишь, я все же достал эту негашеную двухдолларовую марку! Она в прекрасном состоянии, и заплатил за нее недорого!
      Он сунул мне под нос конверт с листочком красной бумаги. На марке были два медальона с изображениями Изабеллы Испанской и Христофора Колумба… Меня это нисколько не поразило. Серия уже была мне знакома по кондитерской в Старом Мясте. Две марки этой же серии как раз и явились предметом моего «обмена».
      Не встретив с моей стороны никакой реакции, доктор вдруг как бы очнулся, смутился и сказал:
      – Черт возьми! А ведь я от радости принял вас совсем за другого! – Затем, понизив голос, спросил: – Кстати, есть ли какие новости на вилле?
      – Пока ничего нового, доктор.
      – Не думаю, чтобы вы здесь что-нибудь нашли. Такие марки здесь не ходят. Мой «Колумб» был исключением. Но знакомство с клубом может оказаться для вас весьма полезным.
      Доктор исчез так же внезапно, как и появился. Тем временем вернулся секретарь клуба.
      – Тысяча извинений! Мне как раз попался карт-максимум «Мирный» с тремя штемпелями! Понимаете? А человека, которого могут заинтересовать ваши марки-классики, к сожалению, сегодня нет.
      У секретаря был такой отрешенный вид, словно там, где он искал для меня партнера, ему сделали инъекцию морфия.
      – Присмотри за моими классиками, а я сбегаю за «Мирным», – бросил секретарь на ходу председателю.
      Отходя от стола, где сидела мама, я грустно покачал головой. Ведь была у меня надежда, что в этом бедламе найдется кто-то разумный! Но этого нельзя было сказать ни о Ковальском, ни о докторе, ни о по-молодому разрумянившейся маме, ни даже о секретаре клуба, который забыл о своем престиже, как только увидел конверт с полюса, к тому же с тремя штемпелями!
      – Как дела?! – неожиданно прозвучал сбоку знакомый голос.
      Сквозь толпу ко мне тараном пробивался поручик Емёла, нагруженный кляссерами и каталогами – а ведь тогда, в управлении, у него для меня, вообще не оказалось марок! – с увеличительным стеклом и длинным пинцетом, прицепленными на шнурках к пиджаку; внешне он напоминал ученого-ботаника, вышедшего в поле.
      – Ковальский здесь. Ты его уже видел?
      – Видел… А что?
      – Он не выманил у тебя самые лучшие экземпляры? А ну покажи-ка, что у тебя есть? – Емёла отвел меня к случайно оказавшемуся свободным столику.
      Пришлось ему показать, но не то, что видел секретарь клуба, а небольшой кляссер, купленный мамой, с небрежно всунутой туда серией треугольных марок с отечественными грибами.
      – У тебя, кроме мухоморов, действительно ни одной порядочной марки нет?
      – Нет, – ответил я тоном, не располагающим к дальнейшему разговору.
      Емёла отвернулся. Я перестал для него существовать. Не обращая внимания на его молчание и скрыв обиду, я спросил:
      – Скажи, Емёла, здесь могут быть в обороте такие марки, как «Десять краковских крон» или «За лот»?
      Он окинул меня таким презрительным взглядом, как будто хотел сказать: «Ты что, неграмотный, что ли?»
      – Таких марок… э-э… здесь не бывает, – поморщился он.
      Прощание наше было без печали.
      «Нет. Здесь такие сделки, объектом которых являются „Десять крон“, „За лот“ и старые „Саксонии“, не совершаются. Ими торгуют наверняка за пределами этого клубного зала. Но… я ведь могу пустить слух, что у меня вроде бы есть кое-что из редких марок и я настолько богат, что подобные вещи мне можно предлагать.
      Кто знает, чем закончится моя экспедиция за золотым руном в ГДР и разузнаю ли я что-нибудь в Эрфурте… Поэтому отказываться от клуба ни в коем случае не следует!»
      Я подошел к столику, за которым беседовали двое мужчин, прерывая разговор всякий раз, когда к столику приближался кто-нибудь посторонний. Одним из собеседников был мой первый контрагент из кондитерской. Он меня еще не заметил.
      – Прошу прощения… мне сказали, что у кого-то из вас есть старая «Тоскана»? – придумал я предлог для разговора.
      Собеседники переглянулись, затем окинули меня оценивающим взглядом.
      – С «Тосканой» сложно. А вас не интересуют другие классики?… – Один из них пододвинул мне стул. – Мы где-то встречались…
      – Возможно… Кажется, именно вам я обязан своими «Колумбами»?
      – «Колумбами»? – С минуту этот интеллигентный на вид человек, казалось, вспоминал. – Нет, насколько я помню, ничего подобного у меня не бывало.
      Пока он забавлял меня своим сосредоточенным видом, его коллега после непродолжительного раздумья решил уйти: «Если хочет, пусть сам рискует».
      – Вы хотите купить за наличные или, может… Видите ли, продать всегда легко. Я, если уж продаю марку высокой стоимости, то лишь в случае, если наклевывается что-нибудь исключительное. Предпочитаю обмен. Может быть, вы предложите что-нибудь? – спросил он, увидев мой кляссер.
      Для того чтобы войти в контакт, я попробовал предложить ему пару первых «Сардинии».
      – Так. Это уже что-то подходящее. А что вы хотите взамен?
      Через несколько минут мои марки перешли из рук в руки в обмен на три серии «Гвинеи» сомнительной стоимости!
      Заметив, что меня легко надуть, он хотел выманить старую «Турн-и-Таксис», но сдержался, услышав, что я эту марку достал недавно и еще не решил, буду ли ее менять.
      – Дома у меня еще кое-что есть. И в следующий раз я охотно с вами, как с настоящим коллекционером, обменяюсь!
      – Скажите, пожалуйста, что вас еще интересует, кроме «Колоний»?
      – Я охотно приобрел бы идентичные и безупречные классические марки из тех, которые в Германии входят в категорию «Kabinettst?ck» (в такой степени я уже подковался). Разумеется, старые «Италия», «Германия», «Франция», «Британская империя» и первые «Швейцарские кантоны»… – заливался я как по нотам.
      – Гм… Это действительно марки высшей стоимости, – заметил он. – Но что вы ищете конкретно?
      «Не хочет ли он что-то продать мне?…»
      Я равнодушно назвал несколько марок, подобных или точно таких, какие выкрали у убитого коллекционера.
      – Повторите, пожалуйста.
      Достав ручку, он под мою диктовку записал номера марок согласно каталогу. Если бы ему что-то было известно об этих марках, это не ускользнуло бы от моего внимания.
      – Я не могу немедленно дать вам ответ, но я узнаю у своих знакомых. Наклевывается одна коллекция после умершего несколько лет назад филателиста… Моя фамилия Трахт, доктор Марцелий Трахт. Можно узнать номер вашего телефона?
      Это мне, между прочим, и нужно было.
      Я назвал номер, по которому звонили те, с кем я хотел связаться. Если кто позвонит, ему ответят, что меня «нет дома», назовут время, когда я буду, или попросят оставить номер своего телефона.
      – Возможно, я вам на днях позвоню, – пообещал Трахт.
      На этом разговор и вторая в моей филателистической практике сделка по обмену были закончены. Нужды продолжать рекламировать себя не было.
      Через некоторое время мы с мамой вышли из клуба.
 
      Вечером мне позвонил НД.
      – У меня есть для тебя новости, – не без ехидства начал он. – Нагуливаешь сало в домашних шлепанцах, а? Преуспеваешь? Послушай-ка, Шерлок Холмс! Есть фотокопия почтовой открытки, которая пришла с утренней почтой на имя убитого. Твой знакомый почтальон передал ее в районный комиссариат, но у них не было твоего телефона… Пишет какой-то тип из Эрфурта. Читаю: «Дорогой коллега! Я очень удивлен длительным отсутствием известий от вас, а также от моего доверенного корреспондента. Буду весьма признателен, если вы уведомите меня, не случилось ли что с вами…» Подпись неразборчива, какая-то закорючка, и нет обратного адреса. Открытка будет вручена вдове завтра утром.
      – Ну и что из этого? – из упрямства попробовал я принизить значение столь важного сообщения.
      – Из твоих слов видно, что тебе» делать нечего, из тебя так и прет мещанство и в будни и в праздники. После получения открытки я говорил с твоим шефом. И в самом деле, тебе нет смысла ждать чего-то здесь. Коллекционер из Эрфурта, сам того не подозревая, знает фамилию и адрес убийцы, или, как ты его называешь, Посла. Поговоришь с коллекционером и дашь своему начальнику телеграмму: кто он и где проживает. Ты вернуться не успеешь, как убийца будет за решеткой. А здесь, в Варшаве, мы можем искать его годами. Тем временем различные «Маврикии», «Гвианы» и прочие похищенные марки могут навсегда улетучиться. Время работает против нас, Глеб…
      Кроме сообщения об открытке, в его болтовне не было ничего существенного. Не дослушав фразы, я положил трубку…
      Сам я пришел к подобным же выводам, и меня поддержал мой драгоценный шеф. Чего теперь НД меня подгоняет?
      Мама была у себя. Я прикрыл дверь своей комнаты и на всякий случай позвонил вдове. Воскресенье на вилле прошло спокойно. Вдова поблагодарила меня за заботу.
      – Вы действительно не знаете ни фамилии, ни адреса коллекционера из Эрфурта? – спросил я ее.
      Как и прежде, она не могла вспомнить. Писем не читала, так как они приходили на имя мужа. К тому же она не знала немецкого языка.
 
      – Опять что-то случилось? – спросила мама.
      – Завтра я еду в ГДР, – ничего не объясняя, ответил я.
      Через четверть часа мама собрала мой чемодан, села за стол и начала изучать немецкий каталог «Липсия».
      – Посмотри-ка, Глеб! Вот здесь изображение эрфуртского собора, 1955 год, тридцать пфеннигов, номер «Липсии» – 333, – отозвалась вдруг мама…
      – Я куплю, мама, эту марку, наклею на открытку с видом собора и опущу в почтовый ящик в Эрфурте, чтобы на марке был тамошний штемпель.
      – Замечательно. Я начну собирать карт-максимумы, – обрадовалась мама.
      – А что это такое – карт-максимумы?
      – Это почтовые открытки, на которых изображено то же, что и на приклеенных к ним марках.
 

      – Никто не будет к нам придираться, ибо ты едешь как частное лицо, – сказал, прощаясь, мой шеф. – Дело это небольшое, несложное. Сделаешь, как договорились: узнаешь, у кого в Эрфурте «Десять краковских крон» и кому он доверил вести переговоры в Варшаве. Помощи просить не будем. Это слишком…
      Полковник действительно был неоценимым начальником: он всегда стремился избегать ненужных осложнений.
      Почти весь день ушел на улаживание «штатских» формальностей. Когда утром следующего дня я сошел с поезда на Восточном вокзале в Берлине, у меня еще оставалось немного свободного времени, так как скорый поезд на Эр-фурт отправлялся около четырнадцати часов. Поэтому я решил поехать на Фридрихштрассе и посетить знакомые по прежним поездкам места.
      Но Эрфурт, где я еще никогда не бывал, интересовал меня больше. Мне хотелось как можно скорее добраться до обладателя «Десяти краковских крон»… Я отправил маме открытку с двумя красивыми марками и вернулся на вокзал. Скорый поезд на Эрфурт через Лейпциг и Веймар стоял у перрона…
 
      Я чувствовал себя довольно усталым, когда под вечер прибыл в Эрфурт. Я намеревался принять ванну и лечь спать, а на другой день с утра заняться поисками владельца «Десяти краковских крон».
      Однако, выглянув в окно с четвертого этажа отеля, я тотчас изменил свои планы, спустился вниз, сдал ключ от номера и по Банхофштрассе направился прямо к ратуше.
      «Возможно, где-то здесь живет разыскиваемый мною филателист, владелец „Десяти краковских крон“, – думал я, читая надписи на эмалированных табличках. Я увидел амбар на Рыбачьем рынке, Мост лавочников, дома „У солнечного источника“ и „Под высокой лилией“, дома „Под треской“ и „Золотой оруженосец“ и еще двадцать или тридцать других, названий которых не запомнил.
      Я забрел в район Штадтхальтерпалас, а через минуту за ближайшим углом увидел на большой площади устремленный ввысь собор XVII века. Собор походил на корабль, плывущий по ясно-голубому, почти лазурному небу среди звезд и луны.
      Темно-лиловая картинка на марке номиналом 30 пфеннигов, которую показала мне мама, просматривая каталог «Липсия», даже частично не могла дать представление о том, как это выглядит в действительности.
      Но вскоре я почувствовал себя несколько сконфуженным: ведь цель моего приезда в Эрфурт – не туризм, а сугубо служебные дела.
 
      На следующее утро во время завтрака в ресторане отеля я попросил принести мне «Торгово-промышленный бюллетень». Возможно, в Эрфурте филателистических магазинов больше, чем указывалось в телефонной книге на Главпочте в Варшаве. Телефоны могли быть не во всех магазинах.
      Действительно, в рубрике «Марки» я нашел семь адресов. Взглянув на план города, я убедился, что все они находятся в центре, в нескольких минутах ходьбы.
      «В одном из них, согласно разработанному плану, я должен узнать фамилию и адрес эрфуртского владельца „Десяти крон“, незаметно выяснить, кто хочет или кто хотел получить из Варшавы первые „Саксонии“…
      Самый большой филателистический магазин «Космос», занимающий второй этаж каменного здания, открывался в десять часов. Я провел четверть часа в коридоре, у витрин, заполненных марками; такого количества их мне еще никогда не доводилось видеть.
      И я решил, что началом моего розыска станет беседа с владельцем «Космоса» господином Рейнеке. А господин Рейнеке, как гласила реклама, «вот уже тридцать лет находится на посту». Следовательно, если принять во внимание его стаж, он должен быть энциклопедистом и знать в Эрфурте все марки, достойные внимания.
 
      Стены зала на втором этаже были заставлены шкафами, в которых виднелись корешки кляссеров и альбомов. В витринах, под стеклом, всеми цветами радуги сверкали экзотические марки.
      На столах, к услугам клиентов, лежали атласы и каталоги, пинцеты и зубцемеры; льющиеся сквозь широкие окна лучи солнца играли на гранях хрустального флакона с раствором для выявления водяных знаков.
      Я сразу спросил о том, что могло меня приблизить к «Десяти краковским кронам», – о марках Польши.
      – Будьте любезны, посмотрите это. Здесь как раз первые польские серии, – сказала одна из женщин, занимавшихся сортировкой марок.
      Передо мной выросла кипа альбомов, кляссеров и каталогов.
      Мне нужно было как-то завязать разговор с владельцем «Космоса» господином Рейнеке, которого в зале пока не было. Поэтому, просматривая марки, я поглядывал на двери, ведущие в другие помещения, и тянул время.
      Между тем перед моими глазами, как в цветном кинофильме, проходила история Польши: первые выпуски надпечаток на немецких и австрийских сериях 1918–1919 годов, сейм 1919 года, рижский трактат и конституция 1921 года, девальвация и период стабилизации валюты… Как в калейдоскопе сменялись политические и общественные события, пейзажи, известные по истории градостроительства здания, памятники национальной культуры…
      Шло время, а пожилая доброжелательная продавщица без устали предлагала мне все новые богатства «Космоса». Она была терпелива и снисходительна.
      – Неужели ничего из наших запасов вам не подходит? – раздался наконец возле меня долгожданный вопрос.
      Да, подходит-то мне многое… может быть, даже все. Но ведь это связано с валютой. Я не мог позволить себе никаких серьезных расходов.
      Рядом со мной стоял пожилой седой господин, похожий скорее на австрийского офицера в отставке, чем на немца.
      – Вы из Польши? – спросил он.
      – Да.
      – Разрешите представиться. Моя фамилия Рейнеке. У меня было много друзей-поляков. Я был комендантом гарнизона в Чичи во время первой мировой войны.
      Его Чичи я никак не мог отождествить ни с одним из известных мне названий местностей.
      – Простите, господин Рейнеке, я не расслышал.
      – Чичи! – повторил Рейнеке с явным ударением на первое «и».
      Поскольку я, несмотря на самое горячее желание, так и не понял его, Рейнеке нашел выход:
      – Мой польский язык всегда был очень плохим. Разрешите пригласить вас к себе, – сказал он, открывая дверь кабинета.
      Стены кабинета были увешаны медалями и дипломами филателистических выставок. Возле приоткрытого сейфа стоял массивный и тяжелый письменный стол. Рейнеке вынул из сейфа пачку писем, перевязанную голубой ленточкой.
      Рядом с обратным адресом на конверте с марками «Сейм 1919 года» виднелся почтовый штемпель. Это оказалось просто Дзедзичи.
      Завязалась беседа.
      – Раз вы из Польши – а у меня было много знакомых поляков, да еще я был комендантом гарнизона в Чичи, – я покажу вам нечто такое, чего вы даже в Лондоне на больших аукционах не встретите! Запомните, у старого Рейнеке есть такой уникум! – подчеркнул он с гордостью, взяв в руки плоскую стальную шкатулку. В шкатулке между асбестовыми пластинками хранилось пожелтевшее письмо.
      – «Черная Виктория»… Как вам известно, марка сама по себе не является чем-то особенным, она была выпущена в количестве нескольких миллионов штук. И эту марку может иметь каждый средний коллекционер. Но сомневаюсь, чтобы у многих были такие письма, как мое. «Стенли Гиббонс», самая крупная лондонская фирма, которая недавно праздновала свое столетие, уже двадцать лет надеется приобрести у меня это письмо. Прошу проверить: письмо датировано 6 мая 1840 года. Это первый день обращения первой в мире марки! Теперь посмотрите, что в конверте.
      Я вынул из конверта листок бумаги. Он был таким же пожелтевшим, как и конверт, и исписан теми же чернилами, что и адрес на конверте.
      «Посылаю тебе это письмо вскоре после семи часов на Ломбард-стрит, чтобы ты получил его как можно скорее. Рассчитываю на такой же быстрый ответ».
      – Прочитали?
      – Да, – ответил я, надеясь, что наконец дойдет очередь и до «Десяти краковских крон»!
      – Так вот, – продолжал Рейнеке, – как свидетельствуют документы, 6 мая 1840 года Роуленд Хилл, родоначальник марок, распорядился открыть почтовое бюро на Ломбард-стрит в семь часов и сам лично подготовил служащих к операциям с первыми в мире марками. Это письмо было послано в присутствии Роуленда Хилла! И потому господин Фикин, главный директор крупнейшей филателистической фирмы «Стенли Гиббонс», посылает мне в дни моего рождения поздравления. Потому господин Далл, директор издания каталога Гиббонса, через третьих лиц из Берлина интересуется состоянием моего здоровья. Не забудьте, что фирма «Стенли Гиббонс» является поставщиком марок английской королевы…
      Мне не оставалось ничего другого, как только слушать и поддакивать.
      Рейнеке разошелся, показал мне первые серии марок Соединенных Штатов Америки, разновидности первой марки России, письма, посланные с помощью воздушных шаров в 1871 году из осажденного Парижа…
      Всем этим я был обязан личным связям господина Рейнеке с городом Чичи и переписке, содержание которой выдавала голубая ленточка!
      – Вы надолго в Эрфурт? – спросил Рейнеке.
      Это был самый удобный момент, чтобы затронуть вопрос о «Десяти краковских кронах».
      – Я вам чрезвычайно признателен. Но мне хотелось бы еще кое-что посмотреть. Я слышал, господин Рейнеке, что у здешних любителей есть великолепные коллекции польских марок. А «Десять краковских крон», редчайшая польская марка…
      – Ах, эта голубая «Десять крон», – прервал он меня. – О-о, это большая редкость. Я сам эту марку видел раза три-четыре, не больше… Знаете, уж если так, пойду-ка я с вами к моему знакомому. Мне, кстати, надо кое о чем поговорить с ним. Его фамилия Канинхен. Очень забавный человек. Архитектор. Настоящий прохвост. Но у него есть «Десять краковских крон». Канинхен живет возле Моста лавочников. Я буду вашим гидом… Был слух, что он организует обмен с Варшавой на первые «Саксонии». Правда, это нелегально. Постойте, а случайно не с вами? – Рейнеке даже запнулся, пораженный этой мыслью.
      Я успокоил его, сказав, что нет.
      Итак, все складывалось удачно. События развивались так, как мы наметили в Варшаве. «Еще небольшое усилие, и я узнаю фамилию и адрес убийцы», – подумал я.
      – Что-то у них там не получилось, – продолжал старый пройдоха. – Канинхен даже жаловался, но на что и почему, я уже не помню. Дело-то это весьма деликатное. Наверняка он будет рад познакомиться с вами. Может, вы сумеете ему помочь? Фрейлейн! – крикнул он. – Вызовите, пожалуйста, такси!
      Прогулка заменялась поездкой.
      Он закрыл сейф, склонился над письменным столом, захлопнул какую-то потайную дверцу, и вскоре мы очутились на улице.
      У ворот стояло несколько старомодное такси.
      Водитель повез нас по Герман-Джонштрассе, и через несколько минут мы были уже у цели.
      Выйдя из машины, господин Рейнеке стал посреди тротуара и, закинув голову, крикнул:
      – Канинхен! Ты в своей норе?! Отзовись, Канинхен!.. Зачем нам напрасно лезть наверх, если его там нет, не правда ли? Канинхен?! Ну где ты там?
      В доме, напоминающем жилище бабы-яги, открылось несколько окошек, но нужное нам оставалось закрытым.
      – У этого старого негодника в голове все перевернулось! Он говорит, что его «апартаменты» в этом доме как раз соответствуют его профессии. Надо полагать, этот дворец построен его далекими предками… Канинхен!!!
      Наконец на самом верху открылось заветное оконце. Из него выглянула Гретхен лет шестидесяти, в папильотках, с лицом, обильно намазанным кремом.
      – А, это ты, Рейнеке! Ты что орешь, словно на пожаре? Старика нет дома. Уехал на четыре дня в Дрезден. Ищи его там или в Мейсене!
      – А его телефон ты не знаешь, Луиза?
      За этот вопрос я готов был расцеловать старого пройдоху!
      – Телефон?… Нет. Да ты позвони любому торговцу марками в Дрездене. Уж я-то знаю! Половину времени он на строительстве, а потом валандается с твоими дружками. Как всегда! И земля терпит такое семя… Психованные филателисты! И ты не воображай, Рейнеке, что тебе удастся подсунуть ему какие-нибудь свинячьи марки! Уж я об этом позабочусь!
      Она с треском захлопнула обе половинки окна, а Рейнеке, кисло усмехнувшись, сказал:
      – Вот вам наши жены!.. Правда, Канинхен – человек довольно безответственный. Я ему давно уже ничего не продаю. Так он покупает у меня марки через третьих лиц. Теперь, наверно, скажет, что две марки «Турн-и-Таксис», которые для него взял у меня его помощник, он сам достал в Дрездене. А знаете, мне жаль, что не удалось его повидать. Я хотел из его дублетов достать для одного клиента пятнадцатую, последнюю марку «Бремена».
      Отсутствие в Эрфурте архитектора Канинхена, обладателя «Десяти краковских крон», неожиданно перепутало все мои карты…
      Я не заметил, как снова очутился в такси.
      Рейнеке предложил мне, как гостю, показать город, который, впрочем, я и так уже знал. Он рассказывал мне о каких-то перипетиях эрфуртских коллекционеров, но я ничего не слышал, занятый своими мыслями.
      Задержаться на несколько дней в Эрфурте я никак не мог. У меня не было уверенности, что Канинхен вернется через четыре дня, как обещал своей Гретхен… Если я сразу отправлюсь в Дрезден, это, конечно, вызовет любопытство старого Рейнеке. Да и сама встреча с архитектором (носящим ласковую фамилию Канинхен, то есть Кролик) в Дрездене тоже проблематична. Правда, можно взять такси и, как советовала Гретхен, расспрашивать всех тамошних торговцев… Ведь Канинхен доверил старому Рейнеке, что у него с кем-то в Польше не совсем гладко идут дела, значит, и фамилию он должен помнить. Возможно, у него есть с собой блокнот или же он на память знает адрес человека, который посредничал в обмене с варшавским коллекционером. Но даже если при нем нет блокнота, он определенно помнит какие-то детали, и они помогут нам опознать Посла, человека, совершившего убийство и грабеж в Варшаве… Даже если Канинхен коверкает польский язык так же, как бывший комендант гарнизона в Чичи Рейнеке…
      Ну что ж! Все в порядке, теперь я могу слушать вас, господин Рейнеке!
      К счастью, наша туристическая поездка по городу длилась недолго. Старому Рейнеке наскучило общество моей не слишком разговорчивой особы. К тому же его ждали дела.
      – Вы знаете, – забрюзжал он, – стоит мне недосмотреть, как все делается наоборот. Моя жена не проявляет ни малейшего интереса к маркам, дочь тоже. Когда-то, лет двадцать назад, я попросил жену вырезать несколько марок с конвертов… И представьте себе, все зубцы у марок как «лишние» тоже были обрезаны!.. Жаль, что вы скоро уезжаете. Сегодня, к сожалению, я уже договорился пойти на партию в вист… Но завтра, если вы еще будете в Эрфурте, я с величайшим удовольствием готов вам служить…
      Мы пересекли площадь, и я опять любовался необыкновенной красотой архитектурных ансамблей города.
      – Вы где остановились? В отеле? Я подвезу вас. А затем я должен проверить, что делается у меня в «Космосе»…
      Выйдя у отеля, я поблагодарил господина Рейнеке за проявленную любезность, и мы распрощались.
      Я надеялся, что уже вечером буду в Дрездене, а на следующий день в одном из филателистических магазинов найду архитектора Канинхена.
 

      Мои первые дрезденские впечатления были довольно удручающими. Здание отеля отделяли от центра города сплошные развалины, они тянулись километра на два. Где-то на втором километре, ближе к Эльбе, над крышами домов частично восстановленного центра возвышались Кройцкирхе и купол ратуши.
      Надо было приступать к энергичным розыскам архитектора Канинхена, обладателя «Десяти краковских крон». Поэтому туристская программа и перспектива посещения Дрезденской галереи, естественно, отодвинулись на второй план.
      Я подошел к стоянке такси у вокзала и назвал водителю несколько адресов, выписанных мною из телефонного справочника. Пересекая район развалин, мы двигались к месту, которое когда-то называлось центром.
      В первом магазине, разместившемся в довольно неказистом доме, я ничего не узнал. То же было и во втором, маленьком, открытом, казалось, только вчера. И в третьем – заведующий магазином, инвалид, никогда даже не слыхал фамилии Канинхен.
      – Нет, господин Канинхен здесь не бывает. Вчера прибыл из Эрфурта? Нет, не слыхал. Но если вас интересуют классики… – Инвалид многозначительно указал на старинные альбомы.
      Да, все охотно шли мне навстречу советами и помощью в вопросах филателии…
      Чем больше затягивалась моя одиссея, тем стремительнее я выбегал из дрезденских филателистических магазинов и нетерпеливо бросал водителю:
      – Следующий!
      Машина послушно трогалась с места.
      За три часа я объездил семь магазинов. А ведь оставалось еще четырнадцать! Далеко Эрфурту до Дрездена!
      Неужели супруг неумолимой Гретхен, опасаясь ее, заметал за собой следы?
      Я не обдумал заранее, что буду делать, если не отыщу Канинхена, если не узнаю фамилии и адреса убийцы, если мне не удастся на территории ГДР установить личность Посла.
      Нет! Этого допустить нельзя. Если Канинхена не окажется в Дрездене, я вернусь в Эрфурт! Ну, а там… что? Неужели, если он бродяжит где-то в Саксонии или в Тюрингии, мне придется ухаживать за его Гретхен у Моста лавочников, чтобы раздобыть адрес Посла?
      Счетчик показывал 28 марок. Больше, чем было предусмотрено по смете на транспорт.
      Приближался полдень. Магазины за Эльбой, начиная от центрального вокзала, были прочесаны.
      – Я вижу, вы коллекционируете марки, – вдруг заговорил молчаливый и деликатный водитель такси.
      – Да-да, я… коллекционер! – ответил я резко.
      – Если хотите, можно поехать в фирму Хампель, – предложил водитель. – На Лейпцигерштрассе. Это недалеко от вокзала. Фирма Хампель – солидная старая фирма… Я знаю, потому что мой шурин потерял там состояние, – добавил он с иронией.
      «Эге!.. Не хватало еще, чтобы надо мной насмехались. В поисках архитектора из Эрфурта и его Посла я тоже потеряю состояние», – возмущался я про себя, вылезая из такси у ворот, на которых виднелась табличка «К. Хампель».
      Пока машина разворачивалась, я быстро поднялся по лестнице. Я старался сократить до предела время простоя такси, так как от этого зависело состояние моего кошелька.
      – Я разыскиваю архитектора Канинхеиа! – выпалил я с порога.
      Полный лысый мужчина, сидевший за письменным столом, повернулся ко мне. В глубине комнаты, между шкафом и окном, второй мужчина возился с марками, отмачивая их в медном тазу.
      – Слушай, Ганс, ты не знаешь, где может быть Канинхен? Господин Канинхен – наш старый клиент, много лет поддерживающий с нами связь, – добавил он, как бы рекламируя фирму.
      Мне показалось, что стало светлее.
      – Архитектор Канинхен будет у нас завтра после полудня, – ответил второй мужчина. – Если вы хотите с ним встретиться, я охотно сообщу ему об этом. Он сейчас в Мейсене, в гостинице «Золотой корабль». В восемь часов я буду звонить ему по телефону.
      Меня даже слегка зашатало. Кто посмеет сказать, что мне не везет?!
      – Простите. – Я взглянул на стеклянную витрину посреди комнаты. – Это не… «Капртгчос» Гойи? Я сейчас вернусь! – бросил я, прежде чем полный лысый мужчина успел ответить.
      – Ну, если бы я знал, что вы ищете ценные марки, я сразу привез бы вас сюда. Мой шурин потерял здесь все свое состояние…
      Я не обращал внимания на намеки шофера. Больше он мне был не нужен. Теперь я спокоен.
      И правда, теперь все было… как в сказке!
      – Пожалуйста, – говорил мне через минуту полный лысый мужчина. – «Гойя» с первой наклейкой… К тому же марка красива и в хорошем состоянии.
      Серия, которую я из чувства благодарности покупал у фирмы Хампель, лежала на черном стекле – так легче было проверить перфорацию; марки были приготовлены для меня, пока я рассчитывался с водителем такси.
      – Вы коллекционируете «Живопись»? – заинтересовался тот, который отмачивал в тазу марки.
      Я утвердительно кивнул. Еще бы! Теперь я мог коллекционировать и «Живопись»!
      Поскольку деревья за окнами затемняли комнату, был зажжен свет.
      – Мы можем предложить вам испанские марки с изображением картин Гойи, выпуск 1930 года, в комплекте, все пятнадцать штук. Номиналы в одну, четыре и десять песет этой серии – «Маха». Ганс, у тебя есть еще «Маха»?
      Полный лысый мужчина взял со стеллажа папку с надписью «Испания». Мною занялись заботливо и сердечно… как мухой, попавшей в паутину!
      – А последняя серия картин Гойи из Прадо у вас есть? Может, вас интересует Веласкес? Очень хорошее дополнение к Гойе… Вот здесь картины Рембрандта, благотворительные голландские серии. А вот французские марки – Микеланджело, Курбе, Ренуар и Тулуз-Лотрек. Бельгийские – Рубенс, Ван-Дейк… Венгерские и румынские – Леонардо да Винчи. Русские – Репин, Васнецов… Марка, на которой изображены здание Третьяковской галереи и портрет Третьякова… Кете Кольвиц – марка ГДР за два пфеннига… «Мона Лиза» за пять пфеннигов, в красках, очень близких к оригиналу, выпущена в ФРГ.
      Обхаживаемый справа и слева двумя любезными пауками, я за несколько минут стал солидным коллекционером «живописи»..
      – Господин Канинхен – один из самых лучших и давних наших клиентов, – говорили мне. – Он собирает преимущественно классику. Мы имели счастье достать для него несколько экземпляров, которые он искал много лет…
      Я еще раз поблагодарил их за готовность замолвить обо мне словечко, когда они в восемь часов будут звонить в Мейсен. Но ведь от Дрездена до Мейсена всего около тридцати минут езды – об этом я узнал во время нашего разговора.
      – Мне было очень приятно. До свидания!
      Мой тон исключал дальнейшие уговоры. Когда я выходил, хозяева погасили свет, чтобы, как и до моего прихода, подстерегать в полумраке новую жертву…
      Мое задание было почти выполнено.
 
      Когда я очутился в Мейсене, по левую сторону Эльбы, было уже четыре часа.
      Все шло по установленному плану. Следуя указаниям прохожих, я повернул влево и по деревянной лестнице поднялся на железнодорожный мост.
      Как бы с высоты шестого этажа я сошел по крутым ступенькам вниз, к гостинице «Золотой корабль». Здесь, на окраине Мейсена, над идиллическим городком, таким, какие рисовал Шпицвег, дребезжало на ветру жестяное изображение золотого корабля.
      Внутри было светло и чисто. Телефон, к которому должны были вызвать из Дрездена господина Канинхена, висел на стене в обеденном зале…
      Я попросил комнату.
      – Пожалуйста! Пять марок, – сказала распоряжавшаяся в гостинице женщина с огромными цыганскими серьгами.
      Поместили меня на втором этаже. Лучше и быть не могло! Напротив моей комнаты находился номер разыскиваемого мною коллекционера из Эрфурта. Эту тайну я узнал, бросив взгляд в книгу регистрации приезжих.
      Преисполненный наилучших надежд, умывшись и отложив на время служебные дела, я мог удовлетворить свое туристское любопытство. Ключ от комнаты архитектора висел внизу, а рядом афиша сообщала адрес мейсенской фарфоровой фабрики.
      Выйдя из «Золотого корабля», я направился по узкой Постштрассе в сторону фабрики. Это было не очень далеко, к тому же дорогу указывали фирменные знаки – синие мечи на белых табличках…
      Западное предместье Мейсена походило на все городские поселения XIX века. Трудно было поверить, что стоящие в парке современные здания являются Меккой и Иерусалимом «фарфоровых хоббистов» всех континентов.
      Когда я вместе с другими туристами очутился на украшенном цветником дворе, нам объяснили, что во второй половине XIX века фабрика была переведена сюда из замка. Мы начали обход левого и правого крыла двухэтажного строения, в котором когда-то размещались мастерские, а затем прошли в музей. Здесь повсюду – на всех стенах, в витринах, в застекленных шкафах, на полках и в углах – нас окружали тысячи фигур и фигурок, тарелки и блюдца всевозможных цветов, форм и образцов – от древнекитайских до современных; грандиозные королевские сервизы, чашки и кувшинчики разного калибра; огромные белые стада слонов, львы, тигры и смешные попугаи, поющие петухи-великаны и кудахчущие куры – произведения знаменитого Кендлера, создавшего целую эпоху в Мейсене. Не было таких живых или мертвых форм, которые не были бы здесь воспроизведены в материале, когда-то равном по цене золоту…
      Через два часа я вышел из музея с блуждающим взором, по уши полный впечатлений от фарфоровых чудес, и направился к центру.
      Здесь меня привели в чувство первые капли дождя. Надвигалась гроза. Поэтому, быстро пробежав несколько сот метров, отделявших меня от «Золотого корабля», я снова очутился в обеденном зале, где на стене вис «л телефон.
      В этот момент дождь полил как из ведра.
      Интересно, успеет ли Канинхен прийти к восьми? В пути его может застать буря. А вдруг он пришел сюда еще до дождя и скоро спустится вниз?
      Я взглянул на доску с ключами: ключа от его номера не было. Он здесь.
 
      Никто из находившихся в зале людей не спешил занять столик поближе к телефону. Дежурная, опершись на локоть, дремала у стойки бара.
      – Будьте так любезны…
      Дежурная очнулась и через минуту подала мне аппетитно пахнущие сардельки, булочку и большую кружку светлого дрезденского пива.
      Я только закончил подкрепляться, как открылась дверь и из коридора появился человек небольшого роста. У него был здоровый цвет лица, полные щеки, а по бокам блестящей бритой головы торчали небольшие остроконечные уши. Подойдя к стойке бара, человечек внезапно стукнул по прилавку оловянной кружкой и произнес писклявым голосом:
      – Берлинского светлого! Надеюсь, меня из Дрездена еще не спрашивали?
      – Пока нет, господин архитектор, – ответила дежурная, наливая ему пива.
      Человек с кружкой в руке огляделся и направился на коротких, но упругих ногах прямо ко мне.
      Тем временем я успел отодвинуть тарелку и разложить перед собой на столе серию марок «Дрезденской галереи». Человечек на миг заколебался, но, увидев марки, расплылся в улыбке.
      – Простите, коллега… Здесь свободно?
      Я утвердительно кивнул головой. Человечек поставил кружку и, не садясь, протянул руку.
      – Архитектор Канинхен из Эрфурта! Филателист! Эти пятнадцать дрезденских пфеннигов имеют очень интересный изъян в клише. Присмотритесь сквозь лупу. В то же время эта марка…
      Я улыбнулся, ибо… именно в этот момент зазвонил теперь уже не нужный мне телефон!
 
      – Дрезден?… Да. «Золотой корабль»… Да, это я, Канинхен. Хампель? Как поживаешь, старый прохвост?… Ну, как там с этой седьмой «Баварией»? Достал? – начал горячиться Канинхен. – Что? Поврежденная?… Я не беру реставрированных… Что? Ты разыскивал ее целый год? Ничего себе… – Он рассмеялся, глядя на меня. – Это Хампель – знаете, самая большая акула и обманщик в Дрездене. Алхимик Хампель!.. Слушай, старый обманщик, я таких марок могу иметь кучу. Вся Германия, от Эльбы до Рейна, засеяна ими. Что?… Неправду говорю?… Послушайте, он хочет всучить мне реставрированную марку. Понимаете, реставрированную…
      Я был возмущен не меньше, чем он.
      – Ладно, слушай, Хампель. Пусть будет по-твоему. Но я соглашаюсь на это с небывалым отвращением, потому что никогда от тебя такого не ожидал… Сколько?… Ты что, с ума сошел? Разве это подлинник Рембрандта?… Что? Рей-неке даст тебе в два раза больше? Врешь!.. Даю двести марок наличными, сто переведу со своего счета в городском банке, семьдесят пять – из сберкассы, а остальные – чеком на Немецкий банк. Только… послушай, – продолжал Канинхен тише, – об этом ни мур-мур. Я этой марки вообще не покупал. Если об этом узнает Рейнеке, то от зависти сразу же выдаст меня моей старухе!
      Сияющий, он повесил трубку и, усаживаясь, возволно-ванно вытер пот со лба. Когда из-за носового платка наконец появилось его лицо, это был уже другой человек. На щеках играл оживленный румянец, глаза под щетинистыми светлыми бровями лукаво поблескивали. Одним духом он выпил половину кружки и сказал:
      – Вы слышали, коллега? Мне удалось достать желто-оранжевую «Баварскую семерку». Правда, она имеет совсем микроскопическую дырочку. Хампель говорит, что заметно только через десятикратное увеличительное стекло. Марка погашена крестообразным штемпелем красного цвета, причем на штемпеле цифра почтамта Альтетинга. И все за каких-то семьсот марок! Хампель законченный идиот. Да будь эта марка у меня, я не продал бы ее даже старому Рейнеке. – Канинхен был возбужден. – Не отдал бы и за первую «Баденскую», даже если бы мне предложили парочку этих марок на конверте.
      – Да, действительно исключительный случай, господин Канинхен, – отозвался я, впервые получив возможность подать голос – Раз вы говорите, значит, так оно и есть, – добавил я, чтобы пощекотать его самолюбие.
      – А что вы собираете? – вдруг с интересом спросил он. – Тоже классику? Но… что вы, собственно, здесь делаете? Откуда вы появились? Здесь, в Мейсене, никто марок не собирает. Тут вообще все дилетанты. Есть только небольшой киоск при городском музее, а в нем цветочки, анютины глазки и тому подобная ерунда. И подумать только, все влюблены в старые фарфоровые черепки. У моих здешних коллег строителей целые серванты старых черепков. У того, который хотел провести меня на торгах, есть даже целая коллекция… старых ночных горшков. Чудесно, не правда ли?! – рассмеялся он. – Пусть мне кто-нибудь покажет, что марку когда-либо печатали на туалетной бумаге! А Мейсен делал ночные горшки! С синими мечами на дне… Так что же вы собираете?
      – Собираю «Корабли».
      – А откуда вы?
      – Из Варшавы.
      – О-о! Из Варшавы?…
      Он был удивлен и не знал, что обо мне думать.
      – Эта история с «Баварской семеркой» с красным штемпелем Альтетинга необыкновенно интересна. Я слушал ваши переговоры с фирмой Хампель очень внимательно. Вы назвали имя господина Рейнеке, с которым я имел удовольствие встретиться в Эрфурте, – сказал я, чтобы еще больше склонить его к дальнейшим излияниям.
      – Так вы знаете старого Рейнеке? – Канинхен просиял. – Две порции шампанского! – крикнул он тут же. – Друзья наших друзей – наши друзья! Само провидение прислало вас сюда. Я ведь знал, предчувствовал, что в этом проклятом Мейсене что-то приобрету. Ваше здоровье!.. Почему вы сразу об этом не сказали? Мы с Рейнеке все равно что сиамские близнецы. У Рейнеке, между прочим, есть «Черная Виктория», погашенная на Ломбард-стрит 6 мая 1840 года. Он показывал вам ее? Вы заключили с ним какую-нибудь сделку? Он ничего не говорил вам? – продолжал Канинхен, не давая мне вставить слово. – Не говорил вам, где и у кого в Эрфурте самая редкая марка Польши?
      – Где и у кого? – Я впился в него глазами.
      Он заметил, что это произвело на меня впечатление.
      – Ха! – откинулся Канинхен на спинку стула и протянул указующим жестом руку. – Настоящего филателиста видно на расстоянии! А, чтоб меня! Ни у кого нет такого нюха, как у Канинхена, – добавил он гордо. – Я сразу понял, что меня к тебе потянуло… Эту марку, дорогой коллега, «Десять краковских крон», – он торжественно поднялся со стула, – имею я!
      – Нет, это действительно невероятно. – Я тоже встал и подошел к стойке бара. – Две порции шампанского!
      Канинхен пошел за мной.
      – Такую удачу нельзя не отметить, – проговорил я, взяв бокал в руку. – Ваше здоровье! И желаю, чтобы вы как можно скорее достали две и даже три «Баварские семерки», без дыр и с красными штемпелями!
      Канинхен расцвел, как майский букет.
      – Признайтесь, что эта «Семерка» необыкновенна! Что?… Нет?
      – Это должно быть великолепно, коллега…
      – Знаете что… – вдруг пришла ему в голову мысль. – По случаю приобретения моей «Семерки» я устраиваю ужин в ресторане Рихтера! Вы знаете, кто такой Винценц Рихтер?
      Я не знал.
      – Рассчитываемся! – решительно загремел он.
 
      Мы вышли на Постштрассе и направились к центру.
      – Мне хотелось бы, коллега, обговорить с вами одно запутанное дело, – заговорил Канинхен. – Скажу вам прямо. Был у вас в Кракове до войны человек, у которого имелись чудесные «Саксонии». Рейнеке переписывался с ним… Но тот хотел только «Краковскую десятку». А у Рейнеке такой марки не было. И кому тем временем удалось добыть эту знаменитую голубую «Десятку»? Ну, подумайте, коллега, кому? – остановился он, гордо выпяти» грудь.
      – Конечно, вам, господин Канинхен!
      – Точно. Вы правы. Вы попали в цель… Но в сорок втором, как строителя, меня забрали в организацию Тодта. А человек из Кракова на письма не отвечал. И только недавно, два года назад, мне пришла в голову мысль. В английском обменном бюллетене я обратил внимание па адрес одного коллекционера из Варшавы. Я написал ему любезное письмо, в котором спрашивал, не сможет ли он узнать, где проживает тот коллекционер из Кракова или где находится его коллекция. В первом же ответном письме мой корреспондент сообщил, что поищет нужного мне человека, и просил прислать ему блок «Гёте». Вы знаете, сколько стоит блок «Гёте»? В каталоге «Липсия» указана цена двести марок, в действительности же она значительно выше… Когда я послал ему блок «Гёте», то получил второе письмо, с сообщением, что интересующий меня коллекционер переехал в Варшаву. Я получил обещанный мне адрес и написал… Вскоре пришел ответ: меня просили прислать «Десять крон», а взамен предлагали роскошную пару красно-коричневых «Саксонии» № 1 «с». Но весь смысл, коллега, в том, что он хотел произвести обмен только из рук в руки. Почтой этот человек из Варшавы посылать не решался, он хотел, чтобы я послал ему через кого-либо «Десятку», а он отдаст этому человеку «Саксонии»… – озабоченно изливал передо мной душу Канинхен. – Поэтому я спросил у того, кому послал блок, не согласился бы он посредничать? Тот ответил, что согласен, но за определенный процент. «Вы пошлете мне пять польских блоков филателистической выставки 1928 года в Варшаве, так как в Германии эти марки достать легче, чем у нас», – написал он. У кого можно было найти блоки? У старого Рейнеке. Я выгреб последние гроши. Рейнеке содрал с меня по сто восемьдесят марок за блок. Но… ведь «Саксония» 1 «с» стоит такой жертвы. Я отправил варшавские блоки, и с той поры молчание. Я послал открытку с вопросом: был ли тот, кто взял блоки, у того, кто имеет «Саксонию», и обговорили ли они условия обмена? И ни слова в ответ. Как камень в воду.
      Канинхен был искренне огорчен.
      – А «Краковская десятка» ждет. Я, естественно, предпочитаю «Саксонию». В Польше «Десятка» – определенно раритет. Такой экземпляр можно искать целое столетие. Марка – на части конверта, имеет четыре гарантийных удостоверения, тщательно исследована.
      – Любопытно, кто же у вас взял варшавские блоки и как этого… вашего Посла фамилия? Где он живет? Вы запомнили его фамилию и адрес, господин Канинхен?
      – Что? Затратить более тысячи марок и не помнить? – возмутился он. – Это доктор Кригер! Почтовый ящик 14, Варшава, 41. Да, доктор А. Кригер!
      При этом сообщении я врезался плечом в фонарный столб. Мы только что прошли мимо почты.
      – Прошу извинить, господин Канинхен, но я вспомнил, что должен послать домой телеграмму, – проговорил я не своим голосом. – Мы, кажется, прошли почту?
      – Да, – ответил он, – из «Золотого корабля» человеку до всего близко. Давайте вернемся, а потом уже прямо пойдем к Винценцу. – Он весело рассмеялся. – Посылайте телеграмму!
      Зал Главного почтамта Мейсена был в эту пору пуст. Только в одном окошке принимали телеграммы. Я взял бланк и, когда Канинхен отошел в сторону, написал вверху адрес моего отдела в управлении. Ниже следовала единственная фраза:
      «Посол – доктор Александр Кригер».
 

      Мы снова вышли на мокрую от дождя Постштрассе.
      – Вы бывали когда-нибудь в Мейсене? – спросил Канинхен, пытаясь идти со мной нога в ногу.
      – Нет, не бывал.
      – Паршивый город. Одни любители фарфора, любители… черепков! И долго, коллега, вы здесь задержитесь?
      – Мне нужно уехать завтра утром.
      – Ну, тогда к Винценцу пойдем кружным путем, чтобы осмотреть город, – решил Канинхен. – В марках и в архитектуре я разбираюсь. – Он выпятил грудь и с миной знатока начал объяснять: – Обратите внимание, отсюда город поднимается в гору, до самого замка. Каким бы путем мы ни пошли, мы обязательно выйдем на большую Рыночную площадь. Пойдемте сюда. – Он стал бодро взбираться по крутой улочке.
      Все напоминало памятную ночь в Эрфурте, только после дождя все казалось свежим и таинственным.
      Двухэтажные домики тянулись по обеим сторонам узкой улочки, а из крошечных двориков открывался вид на крыши ниже расположенной части старого города. Черепичные прямоугольники крыш с торчащими – самых разнообразных форм – печными трубами блестели после дождя. Справа и слева вонзались в небо шпили кирх. Едва видимый в тумане замок надвигался на нас, тянулись кверху два острых шпиля на башнях собора, стоящего на холме у замка.
      – Туда можно попасть только днем. Вечером не пускают. А днем? Хо-хо! Вы могли бы увидеть все в радиусе десяти – пятнадцати километров, – пыхтел Канинхен. – И Эльба оттуда выглядит иначе, и виноградники, и все, что находится по ту сторону реки. А теперь… ти-хо! Остановитесь. Мы специально ради этого и пришли!
      Мы остановились у дома, из окна которого падал свет. Канинхен взглянул на циферблат своих часов и крепко сжал мою руку.
      Мы находились на уровне галереи, опоясывающей у самой вершины знаменитую башню мейсенского собора святой Афры. Казалось, нас отделяло от него лишь несколько шагов, хотя у наших ног зияла пропасть глубиной в три-четыре этажа.
      Зазвучали сначала одиночные, а затем постепенно переходящие в слитную мелодию звуки фарфоровых колоколов. Звуки неслись и кружились над крышами уснувшего города, как стаи порхающих птиц, оседали на холмах, где днем я видел виноградники, плыли к черной, покрытой туманом Эльбе и где-то там вместе с шумом волн сливались в незабываемую симфонию.
      – Это единственные в мире часы с фарфоровыми колоколами, – объяснял Канинхен. – Днем не слышно так хорошо, как сейчас. А все то, что вы увидели по дороге, разве забудется?
      За поворотом, в нескольких метрах от нас, радугой вспыхнули цветные стекла средневекового домика с высокой крышей. На домике виднелось гнездо, и там под дождем стоял на одной ноге аист. Из дверей, ведущих на террасу, плыл аппетитный запах. А когда стихал ветер, даже слышалось шипение жарившейся рыбы.
      – Читайте, дорогой коллега! – воскликнул Канинхен, в глазах которого зажглись веселые огоньки.
      Между первым и вторым этажами я увидел нарисованную готическими буквами вывеску «Wincenz Richter».
 
      Минуту спустя мы переступили порог мейсенского винного погребка Рихтера.
      Господин архитектор чувствовал себя там как рыба в воде. Молодецким движением он сбросил с плеч свой плащ, повесил его на алебарду, служившую вешалкой, и, указав мне столик у окна, ринулся заказывать ужин.
      В противоположном конце зала в освещенной фонарем нише виднелась стойка.
      Я сидел как зачарованный. Заведение внутри напоминало средневековый кабачок: старинные табуреты, столы из твердого дерева, которое не впитывало нп жир, ни вино, на стенах разнообразное, возможно даже уникальное, оружие, в шкафах полно старинных чаш и кубков, и повсюду бочки и бочонки, насчитывающие по нескольку сот лет, дубовые стропила, почерневшие от сажи лучин, масляных ламп и сальных свечей. Две хлопочущие дородные девушки, несмотря на современное платье, выглядели, как Дульцинеи, воспетые трубадурами!
      Тем временем в нише, полной кружек и зеленого стекла, появилась пышнотелая женщина в поварском колпаке.
      – Две огромные щуки, Берта! – загремел маленький архитектор. – Где там Руди? Позвать немедленно Руди!
      – Да-да, господин архитектор. – Женщина исчезла за кухонной дверью, а у стойки появился неуклюжий с виду кельнер лет двадцати.
      – Руди! – воскликнул Канинхен. – Ты должен сейчас же наполнить бутыль вином из лучшей бочки! Сегодня я устраиваю пир! Понял?
      – О да, господин архитектор! – подтвердил Руди.
      Канинхен обернулся, осмотрел зал и двинулся в мою сторону. Он шел, выпятив грудь, задрав кверху голову, чтобы казаться выше, на ходу здоровался с приятелями, знакомыми ему, очевидно, по прежним гулянкам.
      Руди, в коротких кожаных тирольских штанах, обойдя Канинхена, поставил на стол зеленую бутыль.
      Так начался наш неповторимый пир, открытый тостом в честь «Баварской семерки».
      – Такого вина, как у Рихтера, нет нигде на свете, – чокался со мной довольный, с разрумянившимися щеками господин архитектор.
      Глаза его горели, как свечки. Он громко причмокивал, поглаживая себя по круглому брюшку, и говорил, говорил, говорил без умолку.
      Я слушал и позволял доливать вино в свою кружку. – Да, мой дорогой коллега, – говорил он с пафосом, – филателисты – это люди, вылепленные из особой глины! Мир принадлежит филателистам! Вот так! А все остальное – суета сует до скончания мира. Только этот небольшой, почти крошечный лоскуток бумаги достоин наших усилий и устремлений. В нем, как в линзе, концентрируется весь наш мир. Он переносит нас в страну счастья. Позволяет уйти от забот. Отвлекает от повседневных хлопот. Делает человека более благородным и возвышенным…
      Его мысли все больше путались, но с каждой новой бутылью он открывал мне все более глубокие тайники своей души, все неистовее жестикулировал, двигая остроконечными ушами, размахивая короткими, не достающими до пола ногами. Тем временем, почти час спустя после ошеломляющего открытия, я пришел в себя и начал размышлять.
      «Так. Теперь все ясно, как солнечный свет. Просто, как дважды два. Нет никаких сомнений: Кригер! Он случайно узнал, что коллекционеру делают уколы и он пользуется услугами студентов-медиков. Пришел на виллу в отсутствие вдовы и служанки. Убитый знал его. Будучи скуповатым, он легко согласился на предложение Кригера сделать бесплатно укол, оказавшийся смертельным».
      – Ваше здоровье, дорогой коллега!
      – Ваше здоровье, господин Канинхен!
      «Кригер ведь говорил, что они с убитым были конкурентами… И когда Канинхен обратился к нему с просьбой о посредничестве, Кригер получил возможность ознакомиться с коллекцией своей жертвы. Увидел „Краковскую десятку“, о наличии которой у коллекционера он не знал, увидел знакомую ему еще по 1948 году коллекцию марок „За лот“, осмотрел старые „Саксонии“. Отсюда и пошло… У Кригера нарастала зависть. Должно быть, она душила его все сильнее, пока в конце концов он не пришел к мысли завладеть тем, что лишало его сна. Притаился. Не отвечал на письма из Эрфурта. Старался не попадаться на глаза вдове… Впрочем, вдова близорука, да и вообще могла его не знать, поскольку убитый не был с ней откровенен…»
      – Ваше здоровье, господин Канинхен!
      – Ваше здоровье, дорогой коллега!
      «Кригер! Мнимый приятель НД, человек, который под личийой дружбы скрывал бандитские замыслы! И выступал после убийства не только как врач-эксперт, но и как… специалист по маркам! Назвал нам номера украденных марок. Сообщил, откуда часть из них попала в альбомы покойного коллекционера… Да, все это должно было сыграть роль фальшивого алиби, должно было завести нас в тупик, из которого мы не найдем выхода…»
      – Ваше здоровье, дорогой коллега!
      – Ваше здоровье, господин Канинхен!
      «Доктора Кригера сбила с толку справка, найденная в моем кармане. Из нее он понял, что я был якобы выписан из психиатрической больницы. Благодаря удивительному стечению обстоятельств в справке была указана профессия освобожденного: врач. И по мнению Кригера, все складывалось так, что лучше и не придумать! Работники милиции найдут на месте преступления душевнобольного врача. И тут уж не будет никаких сомнений, что именно он сделал смертельный укол. Он (то есть я) пришел на место преступления второй раз! А рана на темени могла в крайнем случае свидетельствовать, что этот помешанный стукнулся, например, об угол письменного стола во время внезапного припадка эпилепсии…»
      – Ваше здоровье, господин Канинхен!
      – Ваше здоровье, мой дорогой!
      «Позже Кригер понял, что на вилле он допустил ошибку, что тот, кого он принял за душевнобольного врача, был я. Когда я очутился в больнице и НД попросил его по-дружески взять меня под свою опеку, было поздно. Он уже не смел или не имел возможности устранить меня. В этом случае попытка убийства была бы равносильна его разоблачению. Ведь он не работал в этой больнице, а приходил туда только как консультант!»
      Я вздрогнул при мысли, что, сам того не зная, провел несколько дней… под опекой расчетливого убийцы!
      «Наверняка он колебался! Внимательно следил за мной. Наконец пришел к выводу, что меня, да и вдовы ему опасаться нечего. В тот критический вечер на вилле я не узнал его, как и он не узнал меня…»
      – Ваше здоровье, дорогой коллега!
      – Ваше здоровье…
      «Кажется, в этом случае мы имеем типичный пример раздвоения личности, клинический случай шизофрении. Доктор Кригер, с которым дружил НД и с которым я сам беседовал и встречался в больнице, совсем не походил на того человека, которого я потом видел в клубе филателистов. Там, забывая все на свете, он радовался двух– или пятидолларовой марке из американской серии „Колумба“… Совсем как тот симпатичный коллекционер из Эрфурта, как архитектор Канинхен. Но мог ли, например, Канинхен стать… убийцей?»
      Чем больше я пил и думал, тем больше неожиданность и горечь открытия, что Кригер является разыскиваемым нами Послом, переходили у меня в злость и ненависть.
      «Если он арестован, то я буду первым, кто скажет ему в глаза: „Знаете, доктор, я разговаривал с господином Канинхеном. Это приятный и очень порядочный человек. Живет в Эрфурте у Моста лавочников. Ах, так вы не знаете, что Канинхен живет возле Моста лавочников? Несмотря на то что вы посылали туда письма? Какой Мост лавочников? Это такой широкий мост XVI века, из балок, а на мосту – тридцать шесть домов. Этот мост стоит над притоком Геры, в Эрфурте. Если вы пойдете оттуда к центру, то через несколько минут обязательно попадете на площадь, где находится фирма „Космос“. Владельцем фирмы „Космос“ является некий Рейнеке. А Канинхен купил у него как-то пять варшавских блоков. Заплатил за них, кстати сказать, около тысячи марок. Вы ничего не слышали об этих блоках? Вам не известна случайно судьба блока марок, посвященных Гёте, доктор?…“
      К нам подходили знакомые моего чичероне. Они прерывали его коллекционно-философские сентенции, смысла которых я, занятый обдумыванием плана допроса Кригера, уже не понимал. Чокались с Канинхеном и со мной, обнимали и целовали, и, кажется, я уже был на «ты» с половиной находившихся в кабачке Винценца Рихтера гостей.
      Канинхен наливал вино, бегал на кухню за рыбой, спорил с обслуживающим персоналом, толкал незнакомых людей, не считая нужным извиняться – словом, совсем разошелся!
      Не хуже любого извозчика я проклинал и желто-оранжевую «Баварскую семерку» с крестообразным штемпелем, и минуту слабости, когда черт меня дернул принять приглашение Каyинхена. Услыхав имя Посла, я потерял рассудок!
      Это открытие было для меня как гром с ясного неба. Поймал меня в капкан архитектор Канинхен со всеми потрохами. И чудеса Мейсена сделали свое дело.
      Куда делся Канинхен? Где он? Я беспокойно оглядывался по сторонам. Не пригвоздил ли его стилетом какой-нибудь конкурент, погоревший на торгах? Не дошло ли здесь случайно, как в Западном районе, до преступления?
      Архитектор Канинхен, несмотря на внешние признаки опьянения, сохранял большее присутствие духа, чем я. Он сидел напротив и плотницким карандашом проверял длинный столбец цифр поданного ему счета.
      Руди стоял рядом и считал деньги.
      Было два часа ночи, когда после тысячи рукопожатий мы с Канинхеном танцующим шагом вышли на пустую площадь.
      Лило как из ведра.
      – Да-да, мой дорогой коллега. Плевать мне на все, – зашатался Канинхен, – на все, кроме марок!
      Мы шли серединой улицы, шатаясь от левой стороны к правой и от правой к левой, направляя свои стопы в сторону длинной Постштрассе, которая должна была привести нас к «Золотому кораблю».
      По пути я зашел на почту. Пока Канинхен нежно обнимал почтовый ящик, я послал в адрес НД телеграмму:
      «Прости. Вернусь самолетом после полудня. Глеб».
      – Да-да. Все суета, – бормотал себе под нос Канинхен. – И только одно еще чего-то стоит – это марки! Первые «Саксонии», «Баварии», «Бадены», «Турн-и-Таксисы», «Бремены»… – перечислял он тихим, полным экстаза голосом.
      Затих он только у дверей погруженного в сон «Золотого корабля».
 
      Таков был эпилог моего путешествия в ГДР по делу идентификации личности Посла. Человек, совершивший преступление, был нам всем, к сожалению, знаком и близок.
 

      По мере того как самолет, на который мне удалось попасть в Берлине, приближался к Варшаве, нетерпение мое возрастало. Было ясно, что мы вступаем в новую фазу событий, которая должна завершить расследование преступления.
      В то же время меня волновала мысль об НД. Мое открытие ставило НД, учитывая его дружеские отношения с доктором Кригером, по меньшей мере в двусмысленное положение…
      Самолет, описав круг над аэродромом, благополучно приземлился.
      Минут через пятнадцать, пройдя таможенный досмотр, я вышел из аэровокзала и, обуреваемый жаждой действий, звонил из автомата НД. Несмотря на поздний час, он еще был в лаборатории.
      – Aгa, так ты уже здесь… – сказал он устало. – Я ждал твоего звонка. Спасибо за телеграмму из Мейсена, она пришла как раз вовремя. Если можешь, сейчас же приезжай.
      Я понимал, что арест доктора подействовал на него как удар грома и он еще не может опомниться. Значит, в эту тяжелую минуту он нуждается в моей дружеской поддержке.
      – Сейчас приеду… Послушай, а что с Кригером? – спросил я.
      – Что? Ну… ничего. Знаешь, у Достоевского есть такой роман…
      «Роман Достоевского? – думал я, садясь в такси. – Наверно, он имеет в виду „Преступление и наказание“. Хочет поговорить со мной… Конечно же, следует обговорить все до моей встречи с полковником, до того, как я приступлю к допросам доктора Кригера».
 
      – Привет! Как дела? Ты что-то неважно выглядишь, – были первые слова НД, когда я вошел в кабинет. – У тебя, наверно, голова болит? – спросил он заботливо.
      – Спасибо. Терпеть можно. Но ты тоже далеко не прекрасно выглядишь, – отпарировал я, заметив, что у него еще больше ввалились глаза. – Ты упомянул о «Преступлении и наказании» Достоевского…
      – Нет! – сказал он, садясь за стол.
      – Как нет?
      – А других его произведений ты не знаешь? Ничего больше не читал? – вдруг разозлился НД.
      – «Преступление и наказание», «Записки из мертвого дома», «Бедные люди», – начал перечислять я, – «Идиот»…
      – Вот-вот! Именно это я и имел в виду. В ГДР ты опростоволосился. Ты же просто патентованный идиот!
      Я задохнулся от гнева.
      – Это… почему же?
      – Почему? Он еще спрашивает! А две твои телеграммы из Мейсена, в твой отдел и мне, это что? Свидетельство твоей гениальности?
      «Неужели он… выгораживает своего Олеся? – промелькнуло у меня в голове. – А может, он хочет помочь ему бежать, если уже не помог?»
      Изумленный, я смотрел на его злое лицо и старался хоть что-то понять. Позиция НД в этом вопросе была совершенно для меня неприемлема. Конечно, сердца наши уступчивы, если дело касается наших товарищей, друзей юности. Но не в таких же пределах!
      – Говори, что и как? И прежде всего, что общего между «Идиотом» и моей телеграммой? Где Кригер? Что с ним?
      – Олесь Кригер у себя дома, и сейчас ты со мной поедешь к нему, – решительно заявил НД.
      – И не подумаю! До тех пор, пока ты будешь играть со мной в прятки, я отказываюсь! Это совершенно невозможно!
      – Как это невозможно? – привстал с кресла НД. – А ни за что обвинить нашего консультанта, кристально чистого человека, и заставить его просидеть двенадцать часов за решеткой – это возможно? А потом в раскаянии выслать в мой адрес дурацкую телеграмму из Мейсена со словом «прости», по-твоему, это тоже возможно?!
      Разгорячившись, словно два петуха, мы стояли друг перед другом. Я не заметил, как открылась дверь и на пороге появился мой неоценимый шеф в спортивных брюках и с удочкой в руке. Очевидно, узнав о моем приезде, сотрудники НД притащили его с берега Вислы.
      – О-о, кого я вижу?! Глеб?! Ты уже вернулся из заграничного вояжа? – спросил осторожно полковник.
      Он протянул мне руку и одновременно мигнул НД.
      – Он цел и здрав! – бесцеремонно заявил НД. – Не думайте, полковник, что после того удара на вилле он сошел с ума!
      Я встал по стойке «смирно» и кратко доложил полковнику о возвращении.
      – Гм… Значит, так? Вольно, можешь отдохнуть, Глеб…
      Вконец сбитый с толку, с пылающим лицом, я стоял перед ними, а они принялись меня изводить.
      – Ты послал обе телеграммы лично или по твоей просьбе их посылал кто-то другой? – спрашивал инквизиторским тоном полковник.
      – Посылал сам лично!
      – И ты утверждаешь, что, отправляя телеграммы, был в своем уме? – вторил из-за стола НД.
      – Да, утверждаю!
      Я переводил взгляд с одного на другого. Что им от меня надо?
      – Ты, как офицер, обязан отдавать себе отчет в своих поступках, – сухо говорил полковник – Обязан заранее предвидеть последствия. Тем более, что дело об убийстве коллекционера страшно запутанное.
      Я понемногу остывал. Пока оба они говорили как бы для собственного удовольствия, говорили о чем-то, что было понятно только им двоим.
      Неужели слух о пирушке в честь «Баварской семерки» докатился до Варшавы? Нет. Быть этого не могло.
      – На каком основании ты обвинил Кригера? – допытывался НД.
      – Позвольте! Текст телеграммы был сформулирован согласно нашей договоренности. У меня есть данные, позволяющие утверждать, что Кригер является Послом и преступником, полковник, – защищался я, игнорируя вопрос НД. – Тот, кто назвал мне фамилию и адрес Кригера, не высосал этого из пальца и врать не мог, так как никогда в Варшаве не был.
      – Он назвал тебе номер почтового ящика, не так ли? – прервал меня НД.
      – Да… А ты откуда знаешь?
      – К-хм! Все так, как я и предполагал, полковник. Эх, если бы я раньше догадался, что одно может цепляться за другое!
      Что у них там может цепляться? Они продолжали говорить о вещах, о которых я не имел понятия!
      – Расскажи, Глеб, кратко, по-солдатски обо всем, что ты смог узнать! – приказал полковник.
      Переведя дух, я рассказал о моей встрече с владельцем фирмы «Космос» в Эрфурте, Вальтером Рейнеке, о поисках в Дрездене и о признаниях архитектора-филателиста, с которым я встретился в Мейсене.
      – Ага, значит, дело обстоит так… – задумался, выслушав меня, полковник. – Твой Канинхен нашел фамилию доктора Кригера в каком-то английском филателистическом бюллетене? Там же был и адрес?
      – Фальшивый адрес! – вставил НД. – Кригер никогда не имел почтового ящика, – начал он мне объяснять. – Ты сам вскоре узнаешь, так как я от своего и твоего имени напросился к нему в гости… Меня и твоего ста… пардон, я хотел сказать, меня и полковника не было в Варшаве. Записка, оставленная дежурному офицеру, гласила: «Глеб сообщит телеграфом фамилию убийцы, которого надлежит немедленно арестовать…» И в результате по получении твоего сообщения в наше отсутствие Олеся Кригера арестовали!
      – Но разве в этом виноват я?!
      – А кто же? Я, что ли? – возмутился мой дорогой шеф.
      – Я действовал согласно полученным указаниям и на основании конкретных данных…
      – К счастью, – продолжал НД, – Олесь был освобожден благодаря вмешательству прокурора, после того как выяснилось, что года два назад кто-то выдавал себя за него. Наша вина, что мы еще тогда не разобрались в этом мошенничестве.
      – Да. И все случившееся компрометирует нас и перед доктором, и перед прокурором. Ведь речь идет о консультанте нашей лаборатории, следовательно, о нашем человеке! – добавил полковник.
      Они опять издевались надо мной, словно я и в самом деле был виноват…
      И все-таки мне стало легче. То, что мучило меня последние сутки, в один миг развалилось как карточный домик!
      Я не думал о том, что расследование дела об убийстве коллекционера осложняется, что все запуталось еще больше. Как бы все ни повернулось, ничто не могло сравниться с тягостным чувством, возникавшим у меня при мысли, что Кригер и убийца – одно и то же лицо.
      Полковник молчал, посасывая погасшую трубку, и прислушивался к моему разговору с НД.
      – Ты проверил, нет ли в Варшаве еще одного доктора Кригера? – спросил я.
      – Конечно. Это уже сделано, хотя с момента моего возвращения в Варшаву не прошло и трех часов. Инженеры с такой фамилией есть, но докторов, кроме Олеся, нет. Мы не успели добраться до сорок первого почтового отделения, где этот самозванец абонировал почтовый ящик. Этим, Глеб, займешься ты…
      Теперь мы уже спокойно перешли к обсуждению стоящих перед нами задач.
      – Несмотря на то что своей телеграммой, содержание которой могло бы остаться при тебе до твоего возвращения, ты поставил всех нас в глупейшее положение, – заметил мой шеф, – я не считаю, что тебя следует отстранить от ведения дела. Твоя поездка кое-что дала. Мы знаем теперь, что кто-то действовал или пытался действовать под именем Кригера. Этим кем-то был Посол, убийца. Теперь беседа з настоящим доктором, а затем проверка в сорок первом почтовом отделении могут дать что-то новое. Возможно, мы получим сведения, благодаря которым удастся сразу же схватить убийцу, – подытожил он.
      Последнюю фразу полковник говорил, уже стоя на пороге, высвобождая пальцы из клубка спутавшейся лески. Он выразил надежду, что наш с НД визит к доктору снимет неловкость, связанную с его арестом. Поскольку следствие пошло по новому пути, мы не должны были терять времени.
      – Ну, Глеб, не обижайся. Кланяйся маме. И желаю вам обоим успешного разговора с доктором… Не так уж все плохо. Лучше, чем я предполагал, – сделал Заключение шеф. Кажется, это больше относилось к состоянию моего здоровья!
      – Моя машина может подбросить вас к Висле, полковник, – предложил НД.
      – Не откажусь и тут же отпущу, – ответил полковник, держась за ручку двери. Он спешил… на рыбалку!
      Непроизвольно сунув руку в карман, я попросил полковника не спешить.
      – Что-то тут у меня есть, – проговорил я многообещающе. – Если вы, полковник, позволите, настоящие американские, из берлинского магазина «Счастливый рыбак».
      – Ну, знаешь! – рассмеялся полковник, принимая пучок жестяных рыбок. – Именно этого мне и не хватало. Огромное thank you в рамках мирного сосуществования!
 
      – По правде говоря… не следовало давать ему машину. С тех пор как я нырял в Нареве за его рыбой, которая оказалась старой сандалией, у меня на зубах еще хрустит песок, – скрипнул зубами НД.
      В утешение я вручил ему шариковую ручку. Пока он прятал в стол бумаги, я позвонил маме. К моему возвращению мама отнеслась спокойно, будто я приехал из-под Варшавы:
      – Не забудь, что мне вставать в пять утра. Если вернешься ночью, не хлопай дверью!
      Мама заговорила о каких-то новейших марках, но времени на это у меня не было; НД звенел ключами, торопя с уходом.
 
      – Прошу вас… Какой сюрприз! – приветствовал нас Кригер, приглашая войти. Он был свежевыбрит, полон сил и энергии.
      Мы сели за стол. НД – свободно, с видом завсегдатая. Я – неуверенно и немного смущенно.
      – Ну, за наши холостяцкие и тому подобные приключения! – усмехнулся доктор, поднимая рюмку с коньяком.
      Происшедшее с ним он, как мне показалось, близко к сердцу не принимал.
      – Если ты, Олесь, считаешь, что недоразумение с тобой было забавным, рассказывай, – предложил НД. – Хорошо тебе было в кутузке, а?
      Фамильярность НД смутила меня.
      – Нары там гораздо удобнее, чем полки в спальных вагонах, – пошутил доктор.
      Только тут я понял, что вся эта тягостная для меня история, несмотря на связанные с нею неприятности, веселила и забавляла Кригера. Не давая мне вставить слова, он с юмором рассказал, как его арестовали, как поместили в хорошо охраняемую одиночку.
      – …и вообще впервые в жизни я чувствовал себя вампиром из Дюссельдорфа! Если бы не тощая похлебка на обед да не маргарин, можно было бы выдержать! Капитан, я считаю, что вы должны угостить меня приличным ужином, – обратился он ко мне.
      – С дамами! – вмешался НД. – Послушай, Олесь, у меня блестящая идея. Ты говорил, что хотел бы увидеть своих друзей в деле. Я помогу Глебу, и будет великолепная штука: ужин с дамами и с самозванцем Кригером.
      – Чудесно! – подхватил Кригер. – И он, конечно, не будет знать, что это я, правда?
      – Разумеется, – подтвердил НД, – если только он никогда тебя не видел и не знает, как ты выглядишь.
      – Согласен, если только ты мне поможешь, Юлек! – принял я идею H Д. – Устроим ужин с Послом и дамами, доктор!
      Я тут же прикусил язык: а где взять девушек? Но ужин был наилучшей формой извинения, и я чувствовал, что после скандала, которым встретили меня НД и мой неоценимый шеф, я обязан это сделать.
      Затем я разъяснил подробности, связанные с отправкой из Мейсена роковых телеграмм, ссылаясь на своего информатора – Канинхена.
      – Канинхен? – подхватил, выслушав мою повесть, доктор. – Я слышал эту фамилию, поскольку… Но начнем сначала. Что вы знаете о клубах коллекционеров? Не о наших, а о зарубежных?
      – Я ничего не знаю, – ответил НД, пожав плечами.
      Что мы знаем? О других клубах филателистов, кроме варшавского, у меня было весьма слабое представление.
      – Итак, в чем сущность клубов? – продолжал доктор. – Что у них общего? Клубы облегчают контакты людей, имеющих общие интересы. Клубы издают бюллетени с адресами своих членов. Благодаря этому каждый может найти в мире родственную душу… Возьмем, например, «Oceania Exchange Club», резиденция которого находится во Фритауне, в Новой Зеландии. «Oceania» объединяет коллекционеров почтовых марок, открыток, монет, журналов и книг, раковин, предметов старины, народных изделий, музыкальных пластинок, магнитофонных лент и так далее, объединяет лиц, интересующихся кино, театром, литературой, туризмом, воздухоплаванием, изобретениями и обменом техническими идеями… словом, всех, кто хочет писать письма и получать письма, обмениваться различными предметами и путем переписки знакомиться с любыми языками и любыми странами.
      – Все это так, – очнулся разморенный коньяком НД, – но что общего это имеет с адресом «Варшава, почтовый ящик…»?
      – То, что год назад сорок первое почтовое отделение города Варшавы вдруг стало доставлять мне странные письма, – продолжал доктор. – Фамилия на конвертах была моя. Я хотя и являюсь членом нескольких клубов, но содержания писем понять не мог. Люди со всех концов мира требовали, чтобы я заплатил им по счетам, связанным с обменами. Меня упрекали в пренебрежении к выполнению взятых обязательств. Я позвонил в сорок первое почтовое отделение и спросил, нет ли на их участке другого Кригера. Мне ответили, что я абонировал у них почтовый ящик, но так как перестал вносить плату, то на письмах вычеркивается «сорок первое почтовое отделение, ящик…» и вписывается адрес больницы, где я работаю… Особенно упорным корреспондентом был как раз коллекционер из Эрфурта по фамилии Канинхен. К сожалению, я не мог ему ответить; обратного адреса на конвертах не было…
      – Но ты мог бы в свое время сообщить об этом мне! – сладко зевнул НД.
      – Я говорил тебе, но ты реагировал так же, как и сейчас: зевком! Потому что «ну кто будет заниматься каким-то мошенничеством на сумму сто или двести злотых, да еще совершенным путем переписки с Пернамбуку?» Если мне не изменяет память, именно это я услышал в ответ!
      – Ты мог вообще не отвечать на письма! – прервал его, подавляя зевоту, НД.
      – Да, мог. Но в обменах коллекционеров методы рекламации, применяемые, например, в торговле, не подходят. Если бы я не отвечал, то моя фамилия была бы занесена в «черный список» it, как коллекционер, я был бы скомпрометирован.
      – Значит, ответ нужно искать в сорок первом почтовом отделении. Доктор, вы не пробовали решить эту неприятную загадку? – спросил я.
      – К сожалению, мои попытки ни к чему не привели. Кто-то арендовал почтовый ящик на мое имя. Ловил рыбку в мутной воде, а потом перестал платить за ящик. До меня дошли отзвуки только некоторых его афер. Впрочем, через какое-то время письма перестали приходить. Немало хлопот было у меня с той частью корреспонденции, которая касалась моих брачных предложений.
      – Каких? – заинтересовался вдруг НД.
      Доктор подошел к столу и вынул из ящика толстый конверт, из которого достал солидную пачку фотографий.
      – Красотки были совсем даже ничего… – продолжал доктор, читая чужеземные имена. – Инга Тимерман, Ли Дюкро, Розетта Бодо, Нини Перфетти и много, много других. – Доктор показал нам белых и цветных красавиц в купальных костюмах.
      – Так же как бюллетени коллекционеров, существуют и различные брачные бюллетени. И тот, кого вы называете Послом, не ограничился почтовыми марками, он выступал под моей фамилией кандидатом в женихи. У меня даже есть письмо якобы с его фотографией!
      Это была фотография… Жана Габена!
      Я взял в руки пахнущий духами листок кремовой бумаги. В верхнем правом углу была напечатана по-немецки следующая резолюция: «Если вы думаете, что в Сарагосе не знают Жана Габена и что испанки так же умственно отсталы, как вы, то вы жестоко заблуждаетесь».
      Письмо начиналось обращением «самой любимой», потом сообщалось, что он, автор письма, не спит ночами, мечтая о ней. Дальше было написано, что он готов поехать в Испанию, но, хотя он и является заслуженным летчиком, у него возникли некоторые материальные затруднения… В постскриптуме сообщалось, каким образом можно прислать ему валюту.
      – Все, о чем вы говорите, доктор, – начал я свои рассуждения, – выглядит даже забавно, но ведь мы-то знаем, что человек, который определенно не похож на Жана Габена и не носит фамилию Кригер, не ограничился мошенничеством.
      – Да, – продолжил НД. – В его активе еще и убийство и кража марок… Судя по обширной корреспонденции, Посол хорошо ориентируется не только в отношениях, которые царят среди коллекционеров. Но эти дела, о которых ты, Олесь, нам теперь рассказываешь и на которые я когда-то не обратил внимания, не содержат конкретных данных. Правда, есть место, где можно попытаться получить нужную информацию: сорок первое почтовое отделение Варшавы.
      Было преждевременно добавлять к выводам НД свои замечания. Поэтому я поддакивал, считая, что идея выяснения вопросов в сорок первом почтовом отделении является правильной.
      – Дальше ломайте головы сами! – решил доктор. – Наш уговор, капитан, остается в силе? – обратился он ко мне.
      Я кивнул.
      – Раз так… – Кригер убрал со стола рюмки и кофейные чашки, – я вам кое-что покажу!
      Уходить было неудобно, тем более в момент, когда доктору, как и всякому коллекционеру, захотелось похвастать.
      Он начал вытаскивать из ящиков альбомы:
      – Вот здесь несколько курьезов. Вам, очевидно, известно, что канал, соединяющий Атлантический и Тихий океаны, должен был, согласно первоначальному плану, проходить через территорию Никарагуа. Однако несколько позже появился второй план, предусматривавший строительство канала в Панаме. Так вот, в день, когда американский конгресс должен был принять окончательное решение, фирма, владеющая землями в Панаме, разослала конгрессменам марки Никарагуа. Эти марки даже теперь дешевы, и их может легко достать каждый заурядный коллекционер. И дело решала вовсе не их стоимость…
      Присмотревшись к марке, я заключил:
      – Конечно, если бы мне пришлось голосовать, то я голосовал бы за Панаму. Потому что на марках Никарагуа изображены дымящиеся вулканы, дорогой доктор. Значит, во время извержения вулкана лава могла бы залить канал.
      – Именно так и решил конгресс, – подтвердил доктор, показывая нам другие марки, которые попали в анналы мировой истории.
      – Зеленая «Доминикана» номиналом два цента. С изображением географической карты. Явилась причиной разрыва дипломатических отношений между Доминиканской Республикой и Гаити, причем вражда двух государств из-за этой марки длилась с 1900 до 1938 года… «Фольклендские острова», черно-фиолетовые марки номиналом два цента, также со спорной картой, из-за чего в 1933 году Аргентина отозвала из Великобритании своего посла…
      С особым интересом рассматривали мы марки, отражающие мечту человека о полетах в космос.
      Здесь были греческие марки с Дедалом и Икаром, марки разных стран с портретами Леонардо да Винчи, французские – в память 150-летия смерти Розье, с изображением воздушного шара братьев Монгольфье, оторвавшегося от земли в 1788 году, с воздушным шаром Крякутного, который пытался летать еще в 1731 году…
      Наконец, после серии из трех марок в память о полете бельгийца Пикара в 1931 году и советской серии по случаю полета Прокофьева, Бирмбаума и Годунова, которые в 1933 году на стратостате поднялись на высоту девятнадцать тысяч метров, после марок в память о трагическом полете стратонавтов Усыскина, Васенко и Федосеенко на высоте двадцать два километра мы дошли до советской марки с Циолковским. Дальше бронзово-голубая марка с напечатанной датой «4-Х-57» и надписью «Первый в мире искусственный спутник земли» официально подтверждала начало новой эры в истории освоения космоса…
      Очарованию марок поддался даже НД, особенно когда гостеприимный хозяин заявил, что тема «Космические полеты в марках» только начинается и что все это можно достать без особых хлопот.
 
      – Знаешь, была не была, – сказал мне в машине НД, когда вез меня около полуночи домой на Горносленскую. – Попрошу завтра Олеся, чтобы помог мне… Буду коллекционировать… «Спутники»! Только, Глеб, если скажешь кому-нибудь хоть слово, если рискнешь меня, своего друга, выставить на посмешище…
      – Рискну. Ты же совсем недавно выставлял меня идиотом. Разве что… и то, если хорошенько попросишь, подарю тебе утром марку ГДР со спутником. У меня две, – рассмеялся я. – Помнишь, как совсем недавно, в больнице, ты клялся, что никогда не станешь собирать?
      – А ты не мог бы дать мне эту марку сейчас? Знаешь, это было бы хорошим началом. Я о тебе тоже буду помнить. – Он стал клянчить, как школьник.
      У него были такие умоляющие глаза, что, остановившись под уличным фонарем, я открыл не распакованный еще после заграничной поездки чемодан и достал ему «Спутник».
      Под влиянием «филателистических впечатлений» мы на какое-то время отвлеклись от дела об убийстве. Поддались могущественной мании коллекционирования, не предполагая, что через несколько часов на нас свалятся новые роковые события.
 

      – Ваше здоровье, коллега! Ваше здоровье, господин Канинхен!
      – Проснись же наконец и перестань кричать «Ваше здоровье!» – тормошила меня за плечо мама.
      Она стояла надо мной с телефонной трубкой в руке и, пока я протирал глаза, говорила:
      – Юлек звонит уже третий раз. Не могу же я ему все время отвечать, что ты принимаешь ванну! В конце концов он услышал, как ты храпишь, и велел разбудить тебя!
      Я взял трубку.
      – Что нужно, ты?… – Я прикусил язык, чтобы не добавить: «Коллекционер всех несчастий».
      – Этой ночью убита вдова. Через четверть часа за тобой придет машина. Приготовься, – сухо сказал НД.
      – Как убита? Слушай, Юлек, если ты думаешь, что сегодня первое апреля…
      НД прервал меня:
      – Я звоню из анатомички. Повторяю: вдову убили. Олесь производит вскрытие. Твой шеф ждет тебя на вилле. Поторапливайся, Глеб!
      НД положил трубку… Я вскочил и помчался в ванную под холодный душ.
      Через две минуты, одеваясь и прихлебывая кофе, я отвечал на дотошные мамины расспросы.
      – Опять там что-то случилось?
      – Да, опять.
      – И это связано с почтовыми марками?
      – Да, связано.
      – Ты разузнал что-нибудь в ГДР?
      – Да, разузнал.
      – Я достала несколько интересных марок. Может, посмотришь?
      – Конечно, как только будет время.
      – Мне кажется, ты потерял голову! Ведь я видела тебя в разных обстоятельствах…
      – Послушай, мама, перестань надоедать и не спрашивай о том, чего я тебе все равно не скажу!
      – Я-то думала, ты расскажешь мне о поездке в ГДР, – уже на лестнице донеслись до меня ее слова.
 
      Я сел рядом с водителем служебной машины, и мы помчались по набережной на место преступления.
      Я попросил остановить машину, не доезжая до виллы. Полковник в штатском расхаживал перед виллой и сосал погасшую трубку. Его разбудили раньше, чем меня, но его розовые щеки были свежевыбриты, отдохнувшие живые глаза смотрели пытливо.
      – Пока дело выглядит так, – поздоровавшись, объяснил он, – около пяти часов утра в районный комиссариат прибежала служанка. Она сообщила дежурному, что вдова умерла, вернее, ее убили. Как говорит служанка, ее разбудил странный храп. Она встала, подошла к комнате хозяйки, приоткрыла дверь и увидела, что хозяйка мертва.
      – Служанку допросишь сам… Осмотр тела, произведенный в присутствии НД, позволяет предполагать применение яда. Вскрытие покажет, что это за яд. Наши сотрудники осматривают квартиру. Твоя задача: допросив служанку, сразу же двинуться по следам Посла… Тебя не обидел тот разговор в кабинете НД? – спросил полковник, садясь в машину.
      Нет, никакой обиды я не чувствовал.
      Когда я вошел в кабинет, где находилась коллекция, сотрудники лаборатории уже собирались уходить. Они изъяли запасы продуктов, кухонную посуду и утварь, зубную пасту и содержимое домашней аптечки. Сидевший за столом офицер из лаборатории НД подсовывал заплаканной служанке опись изъятых вещей. Она подписывала дрожащей рукой.
      – Служанка является наследницей убитых супругов, – сказал мне потихоньку комендант районного комиссариата. – Я нашел завещание. Она утверждает, что не знала о его существовании.
      Пришлось ждать, пока подметут пол, застелят кровать, вынесут реквизированные вещи. Было необходимо, чтобы после нашего ухода служанка не оставалась в квартире одна.
      – У нее есть какая-то родственница, живет в пригороде, я послал за ней, – успокоил меня комендант. – Хочешь остаться с ней наедине?
      Я кивнул.
      Сидя в кресле, я курил, ожидая, когда сотрудники лаборатории уйдут. Наконец двери за ними закрылись.
      Минуту спустя служанка вошла в комнату. Увидев меня, она смутилась и остановилась как вкопанная.
      – Мне надо поговорить с вами. Присядьте, пожалуйста, – сухо сказал я.
      О том, что рано или поздно нужно будет допросить служанку, я думал еще перед поездкой в ГДР. Однако я не ожидал, что наш первый разговор состоится при таких обстоятельствах.
      Она села за стол в кресло покойного хозяина. В эту минуту движениями и манерой держаться она очень напоминала… вдову!
      – Вы были в каком-то родстве с убитыми? – начал я.
      – Да. Я хозяину дальняя родственница.
      Усвоенные вдруг ею манеры хозяйки и наследницы поразительно не вязались с оборотами ее речи. Это и удивляло и забавляло меня.
      – Вы понимаете что-нибудь в марках?
      – Да. Особенно с тех пор, как стала жить у родственников. Сперва хозяин давал мне отмачивать массовку…
      – Вы умеете пользоваться каталогами? Кто был Стенли Гиббонс и что вы знаете о Феррари?
      – Стенли Гиббонс был основателем крупной фирмы по торговле марками. В середине прошлого века. Эта фирма существует в Лондоне и сейчас. Каталогом Гиббонса пользуются в англосаксонских странах. А маркиз Феррари – это один из известнейших коллекционеров мира. Он родился в 1848 году, умер в 1917 году в Лозанне от разрыва сердца после одной из крупнейших сделок с марками.
      – А где в Польше употреблялся круглый штемпель с цифрой «один» на марках «За лот»?
      – В период обращения марки «За лот» круглые и квадратные штемпеля с цифрой «один» имела Варшава.
      – В чем особенность первых марок России? На что нужно обращать особое внимание?
      – На анилиновую типографскую краску, распускающуюся в воде…
      Я задал еще семь-восемь вопросов, на которые она ответила не моргнув глазом. Стало ясно, что она знает о марках столько же, сколько покойная вдова. Это облегчало ведение допроса.
      – Давайте перейдем в кухню. Постарайтесь восстановить ход утренних событий, – сказал я вставая. – Прошу по порядку вспомнить и повторить все, повторить каждый ваш шаг с того момента, как вы проснулись.
      Она послушно двинулась за мной.
      – Спала я, как всегда, в алькове. – Она указала на небольшую нишу со свежезастланной кроватью. – В механизме кукушки утром что-то заело: стала куковать как сумасшедшая. – Она взглянула на часы, которые я собирался осмотреть еще при жизни вдовы.
      Часы мерно постукивали. Стрелки в форме клюва аиста показывали чуть больше половины седьмого…
      – Мне послышалось, что хозяйка будто храпит. Выло уже светло, теперь светает рано, – рассказывала наследница. – Я не могла заснуть. Минут через сорок пять мне вдруг пришло на ум, что с хозяйкой неладно. Больно странно она храпела.
      – Почему вы считаете, что… именно через сорок пять минут?
      – Потому что кукушка кукует каждые четверть часа.
      – И что тогда?
      – Тогда я встала, накинула халат… – Она подошла к двери напротив и нажала на ручку.
      Мы очутились в небольшой, безвкусно обставленной комнате вдовы. Прежде я не бывал здесь. В открытое окно долетал гомон птиц, обклевывавших в соседнем саду черешню.
      – Хозяйка лежала вот так, ее голова свешивалась на пол, – показала мне наследница и стала всхлипывать. – Я взяла ее за руку. Но она уже… была мертва…
      Наследница расплакалась. Я оглядел комнату, посмотрел в окно, чтобы выяснить: можно ли залезть сюда по водосточной трубе. Это было почти невозможно. Версию, будто кто-то забрался сюда извне, чтобы отравить вдову, следовало отбросить. Впрочем, сотрудники лаборатории уже выяснили, что на водосточной трубе нет никаких следов.
      – Это вы открыли окно или оно было открыто?
      – Нет. Это открыли ваши люди, которые искали следы…
      – А дверь на лестницу?
      – Она была закрыта на замок и на цепочку, я открыла ее, когда пошла в комиссариат.
      – А окна в кухне и в комнате, где находится коллекция?
      – Оба окна были закрыты.
      – Рассказывайте дальше… Значит, вы увидели, что хозяйка мертва. Ночной столик возле кровати выглядел так же, как сейчас, или на нем что-то стояло?
      – Ничего не стояло. Я испугалась и выбежала отсюда, чтобы осмотреть шкаф.
      Речь шла о шкафе, где хранились марки.
      Мы вернулись в комнату, где я начал допрос.
      – Нитка была на месте, как и сейчас. Пожилой человек в спортивных брюках, что приезжал утром, – она имела в виду полковника, – не велел открывать шкаф… Ну, я как была, в халате, тут же побежала в комиссариат.
      Последние слова она произнесла, встав на колени и заглядывая под шкаф.
      – Да, нитка цела… Это придумала хозяйка: привязать ниткой дверцы шкафа к булавке, воткнутой в пол… Чтобы потом не нужно было проверять альбомы, ведь мы обе часто уходили и квартира оставалась пустой.
      Она поднялась с пола, подошла к письменному столу. и села в кресло точно так, как это делала покойная вдова. Зазвонил телефон.
      Это был НД.
      – Сообщаю первые результаты вскрытия. Следы укола отсутствуют. На этот раз яд был введен через рот. Состав яда пока не определен. – Отправляйся, как тебе сказал старик, по следу Посла. Звони из города, я буду у себя в лаборатории. Следует проверить, не совершено ли в связи с убийством новой кражи. Не думаю, чтобы убийцей была наследница, – закончил НД и положил трубку.
      Я снова сел в кресло и взглянул на ссутулившуюся наследницу.
      – Вашей хозяйке в последнее время не делали уколов?
      – Нет. Она чувствовала себя хорошо. Ей не нужны были ни лекарства, ни уколы.
      – А может, она испытывала жажду и пила воду вечером или ночью?
      – Нет. Я знала бы об этом.
      – Вам, конечно, известна ценность коллекции?
      – О-о, это… очень ценная коллекция, – услышал я в ответ.
      Таким же тоном превосходства и своеобразной гордости говорила о коллекции вдова.
      – А о завещании вы действительно до сих пор не знали?
      – Нет. Я всегда думала, что умру первой. И этот вопрос меня не интересовал.
      Я разговаривал теперь с человеком, равным мне по уровню культуры, в ней нельзя было уловить отсталости домработницы.
      – А вы… умеете делать уколы?
      – Нет. Почему вы об этом спрашиваете?
      – Почему – это мое дело… Не выходила ли ваша хозяйка вчера после обеда или вечером из дому?
      – Кажется, ходила в кафе… После того как убили нашего хозяина, она иногда ходила в кафе пить кофе.
      – В какое кафе?
      – Не знаю. В разные. Здесь. В центре. В Северном и Южном районах.
      – Могла ли она там с кем-нибудь встретиться? С каким-либо знакомым?
      – Не знаю. Скорее всего, нет.
      Не задавая больше вопросов, я попросил, чтобы она сняла нитку и вместе со мной посмотрела альбомы.
      Просмотр, занявший почти час, не выявил новой пропажи. Все было в том же состоянии, как и при жизни вдовы, до моего отъезда в ГДР. В сомнительных случаях мне помогала опись, составленная с помощью вдовы, неожиданно явившейся второй жертвой преступника.
      Часы прокуковали половину девятого. Комендант комиссариата сообщил мне по телефону, что где-то в пригороде разыскали племянницу наследницы.
      – Девка – что лошадь норовистая, да еще упрямая. Требует от меня объяснений. Я ничего ей не сказал, чтоб она тебе не мешала с расспросами.
      Я уже заканчивал разговор с наследницей и попросил прислать к ней племянницу.
      – Не забывайте, пожалуйста, что, согласно закону, коллекция является предметом наследования. Поэтому прошу ничего не обменивать и не продавать. Сейчас придет ваша племянница. О времени похорон вам сообщат.
      – Спасибо, – ответила она устало.
 
      Шагая к площади Коммуны, я думал:
      «В принципе убийство вдовы могло быть совершено или Послом, или наследницей. Последняя имела бы для этого даже больше оснований: только теперь она почувствовала себя человеком. В доме прислуге достается больше от хозяйки, чем от хозяина. Кроме того, именно она является наследницей. Но всплыло дополнительное обстоятельство: отравление ядом наталкивает на мысль, что наследница связана с Послом! Так или иначе, вывод один. Нет смысла заниматься наследницей, раз у нас уже есть какие-то данные о самом После. Ведь все говорит о том, что вскоре мы его изобличим. Может показаться, что наследница ни о чем не энает, а Посол договорился с вдовой встретиться в кафе и, опасаясь разоблачения с ее стороны, подсыпал ей медленно действующий яд. Если добраться до Посла, то это автоматически решит вопрос о виновности или невиновности наследницы…»
      Обдумывая различные версии, я сел в автобус и, согласно указанию полковника, направился в сорок первое почтовое отделение.
      По словам подлинного доктора Кригера, с момента ликвидации почтового ящика на его имя прошел год. Но возможно, что-то осталось в памяти персонала почтового отделения? Может, по тем или иным причинам они запомнили бывшего владельца ящика?
 
      Войдя к начальнику сорок первого почтового отделения, я случайно оказался свидетелем заинтересовавшего меня разговора начальника с одним из практикантов.
      – Белый «Дилижанс» входит в число марок, украденных из государственной типографии, – говорил начальник, – поэтому, согласно инструкции, мы не должны принимать эту марку. Скажите тем, кто гасит марки, чтобы такие письма задерживали.
      – Можно посмотреть? – вмешался я, видя на столе конверт с незнакомой мне маркой.
      – Пожалуйста… Разница заключается в том, что настоящий, пригодный для франкирования «Дилижанс» имеет желтый фон, – пояснил мне после ухода практиканта начальник. – Впрочем, лично я предпочитаю марки без фона. Они более четкие, более похожи на оригинал, служащий образцом для изготовления клише.
      – А вы знаете оригинал?
      – Да. Существовали две картины с дилижансом, которые послужили темой для марки. Как выяснилось позже, одна из картин была подделкой. Ее владелец стал жертвой мошенничества. Искусствоведы спорили по поводу этих картин. Я помню одну ссору знатоков, когда я работал в Почтовом музее, до того как его перевели во Вроцлав…
      Он разговорился на тему о совершенно безразличных для меня деталях оригинала, и я не мог его остановить. Только когда он закончил, я прямо спросил:
      – Меня интересует, кто арендовал год назад в вашем отделении ящик номер четырнадцать?
      – О волке речь! – расхохотался начальник. – Абонентом ящика и… владельцем фальшивой картины был доктор Кригер!
      Стараясь не показать удивления, я спросил!
      – Вы знаете доктора Кригера?
      – Постольку, поскольку… Я видел его в Почтовом музее, куда он пробовал продать фальшивый «Дилижанс». Позже мне звонили по телефону из Национальной галереи. Работники галереи спрашивали наше мнение об этой картине. Потому я и запомнил фамилию доктора.
      – Вы можете описать внешность доктора?
      – Конечно. Доктор Кригер – человек среднего возраста, примерно среднего роста. Интеллигентный мужчина, с круглым лицом, хорошо одет…
      Описание сходилось с тем, что я слышал вначале от студента-медика, а затем от вдовы.
      Убийца, он же Посол, выдающий себя за доктора Кригера, конечно же, не предполагал, что в Почтовом музее и в сорок первом почтовом отделении он столкнется с одним и тем же человеком!
      – Можно посмотреть квитанции, на которых Кригер расписывался в получении заказных писем? – спросил я.
      – Вы занимаетесь графологией, капитан?
      Мое инкогнито было раскрыто.
      – Откуда вы меня знаете?
      – Откуда? Если живешь на Горносленской, через два дома… Неужели вы думаете, что я стал бы первому встречному раскрывать почтовые секреты? Вы же мне не представились… Видите ли, сосед, прошел год, и установленный для претензии срок кончился. Квитанции отправлены в макулатуру. Хотя подождите-ка…
      Он прошел в почтовый зал и скоро вернулся в обществе молоденькой симпатичной сотрудницы.
      – Она работала с заказной корреспонденцией в то время, когда у нас бывал доктор Кригер, – пояснил он. – Вы помните, Зося, доктора Кригера?
      – Да, помню. Такой веселый, интеллигентный мужчина. У него был ящик номер четырнадцать, он подходил к моему окошку за заказными письмами, а получал он их со всего мира. Подруги смеялись, что он, очевидно, опубликовал свой адрес в каком-то африканском брачном бюллетене и скрывает свою переписку от жены. Вот ему и нужен почтовый ящик.
      Зося оказалась разговорчивой особой.
      – А еще он скрывал свою переписку потому, что собирал марки, – продолжала Зося. – А это смешно. В конвертах, которые иногда бывали повреждены, кроме фотографий женщин, мы видели марки. Потом все прекратилось. Доктор отказался от почтового ящика, и письма стали приходить реже. Несколько раз, когда что-то приходило, мы пересылали на адрес больницы…
      – А какой документ предъявлял доктор Кригер? – прервал я ее.
      – Какой? Просто… мы его знали! Он открывал свой ящик. Когда подходил к моему окошку, в руке держал ключ, – рассудительно пояснила Зося, удивляясь, что кто-то мог спрашивать у доктора Кригера документ.
      И это все, что я смог узнать.
      В Национальной галерее у меня был приятель еще с тех времен, когда одна воровская шайка предприняла неудачную попытку украсть «Даму с лаской» Леонардо да Винчи. Эта картина была временно передана из краковских коллекций на какую-то выставку. Кстати, миниатюрная репродукция этой картины была единственной польской маркой, на которую в те годы я обратил внимание.
      Выйдя из почтового отделения, я взял такси, чтобы без проволочек «пришвартоваться» к зданию музея.
      – Мариан, должно быть, в зале прикладного искусства. Если не у старых фламандцев! – сказал мне экскурсовод.
      Я нашел Мариана у картин Рембрандта. Это были: автопортрет, сделанный в молодые годы, Саския, написанная через два года после свадьбы, и Мартин Дай.
      Мариан стоял перед портретом Мартина Дая. Смотрел в какую-то иностранную газету, бормотал что-то себе под нос и выглядел не совсем нормальным.
      А меня мучила загадка нового убийства.
      Скорее бы добраться до Посла!
      – Извини, Мариан, – проговорил я тихо, – нам нужна твоя помощь.
      Он посмотрел на меня отсутствующим взглядом, будто не слышал. И лишь через минуту его профессорский лик просиял:
      – А-а, это ты? Ты уже слышал?
      – О чем?
      – Ты в самом деле ничего не знаешь?
      – Нет.
      – У этого Мартина Дая была невеста. Ее портрет нашли недавно в городском музее в Шверине. В Голландии был обычай, чтобы молодые перед свадьбой заказывали свои портреты. И наши молодые отправились к Рембрандту. Но свадьба не состоялась… Смешно подумать. Смотри, они снова встретились через триста лет!
      Он развернул газету, показывая мне репродукции обеих картин.
      К сожалению, я должен был возвратиться к вопросу об убийстве в Западном районе.
      – Говоришь, «Дилижанс»? – повторил Мариан, когда мы спустились в контору. – Что-то я слышал. Правда, не в моем отделе, но, помню, по этому вопросу были какие-то споры. Надо расспросить коллег.
      Он долго звонил по местному коммутатору, но через несколько минут беспомощно развел руками:
      – С человеком, который хотел продать нам «Дилижанс», разговаривал только профессор Грейн. Об этом деле должны знать в Почтовом музее на улице Святой Барбары… Но… профессор Грейн умер, а музей перевели во Вроцлав!
      – Скажи, который час? – спросил я, посмотрев на свои но заведенные в утренней спешке часы.
      Мариан вытащил серебряный «Нортон» с надписью «Лондон 1785», у которого был громкий, как у трактора, ход. Это был предмет моей давней зависти.
      – Ровно десять. В одиннадцать во Вроцлав вылетает самолет. Я это знаю, так как был там на прошлой неделе.
      – А как… насчет «Нортона»?
      – Спасибо. Можно поговорить об обмене.
      – Разреши позвонить от тебя? – попросил я.
      – С городом – через ноль. – Он пододвинул ко мне аппарат.
      – Если считаешь, что это необходимо для успокоения твоей совести, – говорил полковник, – садись в самолет и лети во Вроцлав. Только запомни: если из этого что-то получится, я оплачу стоимость билета, в противном случае – нет. Решай!
      – Вылетаю и вернусь к вечеру! – решил я.
      Звонить маме домой смысла не было. Но НД о моем выезде я уведомил.
      – Химический анализ пока не дал никаких результатов, – проинформировал меня НД. – Как в первом, так и во втором случае применен неизвестный яд. Это только подтверждает, что второе убийство тоже совершено Послом. Сделай все, чтобы добраться до него.
      Теперь я мог передохнуть и выкурить сигарету.
 
      – Эх, если бы мне в ближайшие две недели достать машину! – начал вздыхать Мариан. – Будильник у меня есть, – он полез в ящик стола, – теперь не хватает автомобиля.
      – А зачем тебе автомобиль? – Я взял в руки самый заурядный будильник.
      – Видишь ли, в одной деревне на Подлясье есть часы из Вельсена, с кукушкой, 1632 года. Вельсен – это почти пригород Гарлема. А хозяин часов – органист – хочет выменять их только на будильник. Но поезда туда не ходят… А тогда у меня не было с собой будильника.
      – А что ты там делал?
      – Был по служебным делам. Осматривал старинную колокольню.
      Меня осенило: у НД есть машина, он собирает «Спутники», а я могу заполучить «Нортон». Просто так. За здорово живешь!
      – А марок у тебя нет, Мариан?
      – Нет. Зато у меня есть восьмиугольный подсвечник. Считаешь, слишком много углов?
      – Мне кажется… один мой знакомый мог бы тебя подбросить на машине в ту деревню. Но подсвечник не пойдет. Для этого нужны марки со спутниками.
      – Э, ничего ты не понимаешь, – объяснил Мариан, провожая меня до трамвайной остановки. – За подсвечник я достану статуэтку Вольтера, за которой охотится тип, имеющий фигурку из Челси. Эту фигурку я сменяю на вазу, на которую зарится кто-то, от кого можно получить испанский пистолет и две дамасские сабли. За пистолет и сабли я получу икону XVI века от коллеги из музея оружия. А тип, который собирает иконы, в свою очередь имеет контакт с человеком, близкий приятель которого знает много лет лицо, коллекционирующее марки. Ну, разве не просто?… Если получится, то за посредничество получишь «Нортон». А эти часы упоминал в своем каталоге сам король старинных часов Марфельс!
      Мариан был заядлым коллекционером; да и все, о чем он говорил, происходило в безумном мире коллекционеров!
      – Свяжись с НД. У него есть автомагаина, и он собирает марки. Я тоже постараюсь его уговорить.
 
      В транспортном агентстве было почти пусто, отпускной период еще не начался. Билет я купил без хлопот.
      «Одного часа на Почтовый музей должно хватить, – Думал л, сидя в удобном кресле „ИЛ“ а. – Раз Посол пробовал продать „Дилижанс“ и по этому поводу музейные специалисты между собой спорили, то его должен был запомнить кто-нибудь из работников музея».
      Пока у нас было лишь общее описание его внешности, правда, показания студента-медика, вдовы и служащих почтового отделения в принципе сходились. Нам известно, что он существует и действует где-то рядом. Убийством вдовы он вновь дал знать о себе.
      Но, чтобы добраться до него, мы знали слишком мало.
 

      Постепенно небо затягивалось тучами, но я надеялся, что к вечеру вернусь из Вроцлава домой. Соберу только дополнительные сведения о личности Посла, виновного теперь уже в двух убийствах.
      Вскоре я поднимался по лестнице Почтового музея. Он оказался скромнее, нежели я предполагал, и занимал всего две большие комнаты, теснимый со всех сторон какими-то организациями.
      Директора на месте не оказалось.
      – Он обедает, – объяснила симпатичная женщина, занятая чаепитием. – Вот-вот должен прийти. Может, вы пока посмотрите экспонаты?
      Волей-неволей пришлось осматривать музей, я познакомился с таблицами и документами, посвященными четырехсотлетию польской почты. Осмотр экспонатов не являлся целью моего посещения и даже нагонял тоску. Но иного выхода не было. Неожиданно я обратил внимание на один экспонат.
      Это был акт о предоставлении Просперу Провану, кажется в 1558 году, привилегии почтовых перевозок между Венецией и древним Краковом, бывшим в те времена столицей. Был там и подлинный документ, подписанный Костюшко, об организации почты в полевом лагере Поланец во время восстания. За стеклом одной из витрин лежали карты старинных почтовых трактов и станций вместе с расписаниями поездок.
      Я задержался перед старинной книжечкой, озаглавленной -«Наука игры на рожке для почтальонов». Удивил меня пожелтевший документ с печатью Учредительного собрания Франции. Внизу видна была подпись: «Ж. Гильотен». И дата сходилась. Это был тот самый профессор анатомии, который изобрел машину для отсечения голов, а потом занялся организацией почтовых перевозок в революционной Франции. Его патент неизвестно какими судьбами очутился среди вроцлавских экспонатов!
      Когда я переходил к маркам, ко мне подошел пожилой седеющий мужчина, похожий на научного работника или библиотекаря.
      – Мне сказали, что вы ждете директора. Это я, – представился он.
      Здороваясь, мы остановились у старой картины: четверка почтовых лошадей с трудом тянула нагруженный дилижанс; слева был виден дорожный столб Польского королевства, справа, в перспективе, широко простирались поля.
      – Меня интересует история подделки этой картины.
      – Да-да, помню, – ответил директор. – Когда-то нам пытались продать фальшивую картину, правда довольно удачную копию. Принес картину один человек, он даже рассердился, когда я отказался купить ее.
      – Потом этот человек попробовал счастья в Национальной галерее?
      – Да… Но, хоть убейте, после стольких лет я не могу вспомнить, кто это был, как его звали и откуда он.
      – Может, этого человека помнит кто-нибудь из ваших сотрудников, работавших с вами еще в то время в Варшаве?
      – Знаете, наверно, да…
      Во мне затрепетала надежда.
      – Я дам вам адрес одного человека, – продолжал директор, – он живет в Варшаве. Кроме него, никто с этим делом не соприкасался. Расспросите его, он работает начальником сорок первого почтового отделения…
      Путеводная нить, по которой я шел, внезапно оборвалась.
      Расспрашивать о После во вроцлавском музее было бессмысленно. Больше всех знал о нем начальник сорок первого почтового отделения и сотрудница, с которой я сегодня утром познакомился.
      В момент, когда я предполагал, что «Дилижанс» расширит наши сведения о После, круг опять неожиданно замкнулся, а я почувствовал себя так, будто внезапно свалился в пропасть.
      – Я вижу, подлинный «Дилижанс» произвел на вас впечатление, – усмехнулся директор. – Ведь, правда, есть на что посмотреть? Разве можно сравнить эту картину с «Дилижансом» на серии бельгийской филателистической выставки 1935 года, на чехословацкой серии, на марках Германии и Саара, на французской марке «Journal du Timbre», на американской марке «Overland Mail»? Думаю, что с нашим «Дилижансом» может сравниться только «Royal Mail of Nighteenth Century», австралийская марка коричневого цвета номиналом три с половиной цента.
      Директор рассказывал о вещах, несомненно, интересных, но не говорил ничего, что было бы для меня ново.
      Мы прошли в его кабинет… Мне неудобно было прервать его на полуслове и попрощаться. Самое большее, что я мог, – это, воспользовавшись моментом, спросить о «Десяти краковских кронах». С этого ведь началась вся история…
      Да, конечно, он слышал, что в сорок восьмом году в Варшаве был украден экземпляр марки «Десять крон», что банк хотел передать часть редких марок из своей сокровищницы Филателистическому агентству, а агентство должно было потом переслать марки в музей. Он помнит описание коллекции марок «За лот». Но подробностей не знает, да и вообще он знал обо всем этом меньше, чем доктор Кригер.
      – А если бы эти наши классики пропали не в сорок восьмом году, а теперь? – спросил я, по-прежнему умалчивая о том, что произошло в Западном районе.
      – Теперь? – спросил директор. – Ну да, вы ставите вопрос теоретически, ведь ничего подобного не произошло… Если бы это коснулось меня… Знаете, я разговаривал как-то в Нью-Йорке с Финбаром Кении. Это эксперт мировой величины. Единственный человек, который знает, где находится знаменитая «Гвиана» и кто является ее владельцем. Так вот, когда беседа коснулась темы ограблений крупных филателистов, Кении сказал: «Я бы не стал искать самые ценные марки из пропавших коллекций. Эти марки легче всего выловить. Вор будет прятать их в течение ряда лет, если не попытается продать за пределы страны. В то же время каждая значительная коллекция наряду с экземплярами высокой ценности содержит также марки средней стоимости и дешевые. Есть правило: тот, кто имеет в коллекции „бриллианты“, в девяноста случаях из ста не заботится о марках средней или малой ценности. Они раздражают вора. Считая, что разыскивать будут только марки высокой ценности, он обменивает или продает сериями или поштучно те марки, что могут затеряться в массе дешевых…»
      Я записал на всякий случай некоторые замечания директора относительно крупных краж марок и выработанных методов их розыска.
      Как же мне теперь добраться до убийцы, ведь я ни на шаг не приблизился к нему?
      Возвращаясь на аэродром, я мысленно пытался применить правило Финбара Кении к конкретным фактам. Получалось, что нужно как можно лучше акклиматизироваться в Клубе филателистов и, как говорил в самом начале полковник, «менять, покупать, продавать».
      Теперь это мог быть единственный путь.
      Измученный, я проспал все время полета… Когда я протер глаза, самолет шел на посадку, и через несколько минут я уже докладывал НД по телефону о своем возвращении.
      – Значит, ты отсутствовал ровно шесть часов, – заключил НД. – Поздравляю, ты оперативен. Только результаты у нас с тобой пока плачевные. Я бы на твоем месте опять побеседовал со служанкой, то бишь с наследницей. На вилле спокойно. Об этом мне только что доложил комендант.
      – Что показал химический анализ?
      – Ничего. Состав яда по-прежнему неизвестен. Правда, для некоторых исследований понадобится еще какое-то время, – добавил НД в утешение.
      Следующий разговор, из этой же будки телефона-автомата, я провел с полковником.
      – Будь любезен, Глеб, возьми свою записную книжку и внеси это путешествие в графу своих личных расходов. Я тебе сразу сказал, что ничего во Вроцлаве ты не найдешь. Потому что узел находится здесь. И именно здесь нужно энергично взяться за дело, искать твердый, четкий след…
      В ярости я повесил трубку. Внес в записную книжку цену билетов на самолет плюс проезд на такси до музея. Вместе со стоимостью двух марок «За лот», которые я неудачно обменял возле филателистического магазина, расходы по расследованию преступления из моих личных средств уже вдвое превышали мой месячный оклад!
      Смеркалось, когда я снова поднялся на второй этаж виллы. Снаружи за домом незаметно вели наблюдение двое сотрудников в штатском.
      Девушка, открывшая мне дверь, напоминала чересчур выросшую Красную Шапочку (из тех, что не боятся вол-'ков). Я собрался было посоветовать ей быть осторожнее, но при виде ее бицепсов от своего намерения отказался…
      – Моя племянница – спортсменка, – окончательно развеяла мои опасения наследница. – Плавает, бросает копье.
      Вспугнутая моим приходом, наследница быстро прикрыла газетой старые марки Венгрии, она как раз занималась ими. После того как Красная Шапочка была отправлена на кухню, служанка успокоилась.
      – Очевидно, вы пришли мне сообщить, что убийца моего родственника и его жены арестован, украденные марки найдены и будут мне возвращены?
      Меня поразила ее бесцеремонность. Такого я никак не ожидал. За несколько часов наследница неузнаваемо изменилась: неожиданное богатство ударило ей в голову.
      – К сожалению, нет. Таким известием я еще не могу вас порадовать. И надеюсь, что все марки в альбомах остались на своих местах, до определенного времени вы не будете их переклеивать, обменивать, продавать? Ибо это затруднит или даже погубит расследование, – заметил я, думая о возможности новой кражи.
      – Извините, но марки являются моей личной собственностью!
      У меня вертелось на языке, что, вероятно, не все они являются исключительно ее собственностью, что часть коллекции должна была еще в сорок восьмом году попасть в музей, но была украдена, а следы, как оказалось, ведут прямо сюда… Но пока я не имел права говорить об этом.
      Наследница обиделась. Молча мерила она меня пронзительным взглядом. На нынешней стадии расследования изъять коллекцию было невозможно, поскольку подозрения основывались только на показаниях доктора Кригера. Я все еще слишком мало знал о двух убийствах и кражах и о том, что же произошло с марками десять лет назад на пути от банка до музея!
      Чтобы успокоить наследницу, я повторил, что речь идет о предмете наследования и до момента утверждения ее в правах трогать марки нельзя.
      – Странно вы рассуждаете, – услышал я в ответ. – Вы считаете марки недвижимостью, товаром. Но над вами посмеются, если вы, например, захотите их застраховать!
      «Какой она стала задиристой и умной! Не пролез ли сюда за нашей спиной кто-то третий? Сам Посол, например?…»
      После минутного раздумья я спросил примирительно:
      – А не знакома ли вам фамилия Канинхен?
      – Нет.
      – Может быть, эта фамилия встречалась в письмах, Которые получал из Эрфурта ваш трагически погибший родственник?
      – Не знаю. Вы же слышали от его жены, что мы обменом не занимались.
      Наследница сидела за письменным столом, напоминая нахохлившуюся наседку. Было ясно, что сама она откровенно ничего не скажет. Только этим она и отличалась от своей покойной хозяйки. В остальном они были похожи Как две капли воды…
      – Жена вашего родственника рассказывала мне об одном коллекционере, который должен был посредничать в обменных операциях с Эрфуртом.
      – Ничего об этом не знаю! – отрезала она.
      Я встал, собираясь уйти, как вдруг мне вспомнилась… «Норвегия», о которой говорила вдова. Я взглянул на шкаф.
      – Здесь недостает одной марки Норвегии…
      – Ну и что? Может, вы думаете, это я взяла? О-о, подозревать легче всего… Если я его встречу, то подам в суд и ему придется сразу же отдать! – решительно заявила наследница.
      – Кто и что должен отдать?
      – Тот самый, который водил за нос моего родственника по поводу обмена с Эрфуртом и который как раз и взял первую «Норвегию».
      – Но ведь и вы и хозяйка говорили, что об обмене ничего не слышали?
      – Не слышали. Но только это он взял у моего родственника «Норвегию», Разве она этого вам не сказала?
      – Вы знаете человека, который взял у вашего родственника «Норвегию»?
      – Ну, если б я его знала!..
      Это был типично бабий разговор. То она ничего не знает, то говорит, что подаст на Посла-убийцу в суд, а теперь она его опять не знает.
      – Так вы действительно никогда не видели человека, который должен был посредничать в обмене «Десяти крон» и взял «Норвегию»?
      – Жена моего родственника его хоть мельком видела. А я нет. Жаль-то как! Это она виновата…
      Мне пришлось выслушать излияния, основное содержание которых составляли дрязги наследницы с вдовой. Наконец мы опять вернулись к вопросу о «Норвегии».
      – Тогда она говорила мужу, – возмущалась наследница, – что, мол, жаль, но потеря якобы невелика. Потому что у этой «Норвегии» в правом углу была дырочка. Залепленная и заглаженная, но, по ее мнению, это была дефектная марка. Она даже шутила, что это марка из коллекции маркиза Феррари! Потому что Феррари когда-то прокалывал марки иглой и нанизывал их на нитку. Между моим родственником и тем человеком дело дошло до скандала. Тот должен был вернуть марку. Но все время забывал.
      – Вы говорите «все время забывал». Не значит ли это, что вы бывали дома во время его визитов?
      – Но ведь я сказала, что не знаю этого человека. И даже мельком его не видела. К тому же если бы не заслуживающее порицания мотовство жены моего родственника…
      Несмотря на то что после выпадов в адрес вдовы наследница разговорилась, ни на один из вопросов, заданных мною в течение последующего часа, толкового ответа я не получил.
      Не было у меня ничего нового, кроме подтверждения ранее сказанного вдовой, что Посол взял у ее мужа для обмена первую марку «Норвегии» два года назад и что вдова этому не придавала серьезного значения.
      Однако что-то тут за кулисами событий происходило! Это меня заинтересовало. Наследница, как видно было по ее поведению, вынашивала какие-то планы. И планы эти возникли не сегодня…
      Несомненно, кто-то в это дело впутался: или Посол, которому все еще мало, или какой-то ловкач, который проведал о первом убийстве и теперь, после смерти вдовы, вынюхивал возможность поживиться… Но Посол, кажется, отпадает, так как наследница первым делом припомнила бы ему «Норвегию». Во всяком случае, я бы не услышал об этой «Норвегии», если б их объединяли более или менее серьезные закулисные переговоры.
      Это совершенно исключало также предположение, что убийство вдовы совершила наследница по подсказке Посла, так как о После она почти ничего не знала.
      Выйдя из виллы, я направился в районный комиссариат.
      Наблюдатели с улицы видели, как наследница весь день сидела за столом и перелистывала альбомы. Не было замечено, чтобы к ней кто-то приходил.
      Красная Шапочка, как следовало заключить из информации комиссариата ее района, имела безупречную репутацию и в спортклубе и на работе…
      Позвонив НД, я убедился, что у него новых идей нет. Не было их и у моего начальника, который, как сказали мне в управлении, был вне пределов досягаемости: отправился вечером на рыбалку.
 

      Вечером после возвращения из Вроцлава, а вернее, из Западного района я наконец распаковал чемодан. Получив купленную в Дрездене серию марок с цветами, мама торжественно заявила:
      – А теперь садись и смотри, что я достала!
      Достала она, между прочим, комплект «Верблюдов» из Судана. Марки были привлекательны и находились в безупречном состоянии. Но разделить ее энтузиазм в отношении первой «Норвегии» я не мог, особенно после того, как рассмотрел ее через лупу. Замечательная на первый взгляд «Норвегия» в правом углу была продырявлена. Определенно она была похожа на марку из альбомов убитого коллекционера…
      – Очень жаль, мама, но я должен тебе сообщить, что эта марка подлежит реквизиции! – заявил я. – Ты лучше собирай марки с изображением цветов, птиц или зверей. Мы можем вместе собирать «Живопись» и «Корабли». А «Норвегию» оставь в покое.
      Так началась наша непредвиденная размолвка.
      – А я решила собирать именно старые «Норвегии», так как у меня уже есть первая норвежская марка, – запротестовала мама. – Ты, например, можешь коллекционировать «Финляндию». Перфорация финских классических марок довольно интересна. Ну, отдай же мне эту «Норвегию»!
      – Мама, в связи с особыми обстоятельствами я не могу отдать тебе «Норвегию»!
      – Ты что? У тебя голова болит? Какие особые обстоятельства? Уже половина второго ночи. Брось, пожалуйста, свои нелепые шутки…
      Я встал и запер злосчастную марку в ящик письменного стола.
      – Где ты достала эту первую "Норвегию»? Кто тебе всучил этот экземпляр?
      – Позволь, как ты со мной разговариваешь?
      – Прости… Ну, скажем так: кто тебе навязал эту первую «Норвегию»?
      – Ты разучился говорить по-человечески. Никто мне не всучил и не навязал. Я выменяла сама. Пусть тебе не кажется, что ты один такой умный и что я не умею пользоваться каталогами.
      Мое терпение лопнуло.
      – Может, ты скажешь в конце концов, с кем же ты заключила эту идиотскую сделку?
      Ситуация была драматическая и парадоксальная. Только я подумал, что теперь, когда наши надежды узнать что-то через почтовое отделение или– через людей, помнящих историю «Дилижанса», рухнули и нам надо искать первую «Норвегию», как вот она сама пришла к нам в руки.
      – Я выменяла «Норвегию» у одной дамы в первое наше посещение клуба. Это очень симпатичная женщина, – говорила мама.
      Не без ехидства я сказал:
      – Она симпатичная лишь тогда, когда видит перед собой мою наивную маму.
      Начался обмен колкостями:
      – Ты невыносим. Даже если и так, то что? Белый свет на марках кончается? Я читала лондонский каталог Робсона Лоу. То, что у моей «Норвегии» что-то вроде маленькой дырочки, ничего не значит, это все равно раритет и классик. А ты сразу… реквизирую! Хочешь, наверно, пойти к ней, той даме, и высмеять мои познания в области филателии? Да?
      – У меня есть данные, что именно этот экземпляр «Норвегии» был собственностью коллекционера, которого убили, и эта марка связана с тем, что там произошло!
      Мама судила о существе дела лишь по несчастному случаю, закончившемуся для меня больницей, и по отрывочным телефонным разговорам, которые я вел из дому.
      – Ты с ума сошел? Скажи сразу, в чем виновата эта марка?
      – Марка? Ни в чем! Зато виновата может быть твоя «очень симпатичная женщина»! – Я начал выходить из себя.
      – Будь добр, докажи это! Никогда в жизни я не имела дел с убийцей!
      Обиженная мама вышла из комнаты.
      Я не мог посвятить ее в дело, с которым связано уже второе убийство. Я не имел права подвергать кого-либо риску.
      – Да, чуть не забыла сказать тебе. Завтрак себе приготовишь сам…
 
      До утра я не сомкнул глаз.
      Согласно распоряжению мамы, я сам приготовил себе завтрак, пришил к рубашке оторванную пуговицу и, когда мама ушла в клуб, стал обдумывать план действий.
      То, что первая «Норвегия» появилась в клубе – именно там ее выменяла мама, – свидетельствовало в пользу «симпатичной женщины», так как исключалась возможность того, что она была, к примеру, приятельницей убийцы… Почему? Да просто убийца не мог поступить так неосмотрительно и дать выплыть столь явным уликам.
      Наверняка он обменял или продал эту марку раньше! Мама достала «Норвегию» у «симпатичной женщины». Женщина укажет нам следующее звено. И таким образом, шаг за шагом, мы дойдем до источника, до цели!
      После недолгого размышления я запаковал служебный кляссер и набрал номер коммутатора Главного управления милиции.
      – После вашего отъезда, капитан, телефон прямо разрывался, – сообщила мне телефонистка. – Кто-то тосковал по вас и выходил из себя. Упорно настаивал: «Передайте ему, что звонит доктор Трахт». Я отвечала, что вас нет в Варшаве…
      Я вернулся из ГДР в пятницу вечером. В субботу был занят делом об убийстве вдовы, розысками Посла в Варшаве, летал во Вроцлав. Спрашивать о телефонных звонках было некогда.
      Но то, что звонил Трахт, обманувший меня при обмене двух марок «За лот», что-то означало: ведь я выразил желание приобрести классики, подобные тем, которые были украдены.
      Первым, на кого я наткнулся в холле перед клубным залом, был, как и в первый раз, майор Ковальский. Я отвел его в сторонку:
      – Послушай, Ковальский. Насколько помню, ты хотел досмотреть мои дублеты. Вот здесь есть первая «Норвегия».
      Ковальского охватило волнение.
      – Давай поменяемся! Могу предложить тебе голландских «Адмиралов». Великолепные марки, определенно будут украшением твоей коллекции кораблей!
      – Ну-ну, зубы мне не заговаривай. Я видел эту серию в Дрездене. Согласно каталогу Цумштейна, она стоила неполных два франка.
      Ковальский взял у меня конверт и подошел к окну, чтобы осмотреть его содержимое. По пути он обещал:
      – Ладно, к «Адмиралам» я еще что-нибудь добавлю. У окна конверт вернулся в мой портфель.
      – Дефектная!.. Ведь я тебя предупреждал: будь осторожен. Предлагал свою помощь. Разве нельзя было посоветоваться со мной? Кстати, Глеб, прошлой осенью появились марки с дилижансом, к четырехсотлетию польской почты. Не возьми ненароком белых.
      Об этом я узнал еще в сорок первом почтовом отделении. Да я и не собирался брать ни розовых, ни оранжевых, ни желтых, ни радужных, ни белых.
      – У тебя больше ничего нет?
      – Нет. – Я прижал локтем служебный кляссер, полный марок.
      – Жаль.
      Ковальский повернулся и исчез в зале.
      Причиной его столь поспешного ухода был, конечно, Емёла.
      – Привет, как жизнь, что слышно? – спрашивал, сияя улыбкой, Емёла. – Что ты с утра такой озабоченный?
      – У меня к тебе просьба, Емёла. Есть первая «Норвегия». Не знаешь кого-нибудь, кто бы со мной обменялся?
      Он посмотрел на марку в лупу и зло рассмеялся:
      – Рассказывай кому другому, Глеб. Это Ковальский тебе дефектную марку всучил?
      – Почему вдруг Ковальский?
      – Так это в его стиле. Эта самая «Норвегия» должна была выровнять мои давние расчеты с Ковальским. Пришел он с ней ко мне в прошлом году и говорит: «Емёла, дай „Греческие порты“, а я тебе дам первую „Норвегию“, и будем квиты также и за „Святого Мартина“.
      – Значит, его тоже подловили?
      – Конечно. Но он ее сплавил. Ну, теперь я понимаю, почему у тебя плохое настроение. По-моему, офицер Главного управления, которого надувают с марками, является не дотерпевшим, а… не скажу кем. Эта дефектная «Норвегия» ходит в клубе года два, и все время кто-нибудь на ней попадается. Побывала в руках по меньшей мере у ста человек.
      – Интересно, кто первый пустил ее в обмен?
      – А бес его знает… До источника, по-моему, не добраться. Слишком много времени прошло. Из-за нее было столько скандалов, что, если бы ее первый хозяин пришел сюда, его бы здорово избили.
      Я невольно подумал, что этот первый владелец никогда уже в клуб не придет…
 
      Войдя в зал, я раздумывал не столько о первой «Норвегии», сколько о том, что мама и в самом деле может впутаться в неприятную историю.
      – Вы не видели мою маму? – спросил я у секретаря, сидевшего вместе с директором за столом.
      – Она только что приобрела у меня два новых турецких цветка, – тут же объяснил секретарь.
      – А я купил у нее пятирублевую, с Калининым, – добавил довольный сделкой директор.
      Так я узнал, что мама занимается филателистическими комбинациями… Она стояла у окна и вела переговоры с «симпатичной женщиной». У обеих горели граза, пылали щеки, двигались руки, перебиравшие «сокровища», звенели пинцеты.
      Я нашел рядом свободный столик. Поскольку иного выхода не было, решил тут же начать продажу ниже всяких разумных цен.
      Через минуту меня окружила толпа алчущих.
 
      Я не разговаривал с людьми, внешний вид которых не сходился с описанием Посла. Худые, высокие, пожилые и молодые уходили ни с чем. Для таких служебные марки были табу. Зато я так и сиял при виде коллекционеров, внешний вид которых сходился с теми приметами, которые дали мне в сорок первом почтовом отделении, а еще раньше студент-медик и убитая вдова.
      Столпотворение у моего столика длилось около часа. Дважды менялось содержимое служебного кляссера. Я собирал… все! «Животных» – когда подошедший ко мне контрагент не имел ничего иного, а нужно было продолжить беседу. Марки Красного Креста, когда подозреваемый (как выяснилось, судья) не располагал ничем другим для обмена. Я собирал «Насекомых», «Локомотивы», «Замки» и что-то еще, что нужно было мне, как дырка от бублика…
      Мне приходилось продавать, если партнер не имел с собой марок, а предлагал наличные, и покупать, когда партнера не интересовали мои служебные марки, а меня интересовала не столько предлагаемая мне серия, сколько его особа.
      Положительным результатом этой акции было мнение, дошедшее до меня окольным путем: обо мне говорили как о новом коллекционере и как о «своем парне»!
      И тут, дождавшись своей очереди, ко мне подсел доктор Трахт.
      При виде овальной физиономии я закрыл свой кляссер. Поскольку Посла-убийцы не было среди людей обычного телосложения, тем более я не обнаружу его среди худых.
      – Приветствую, приветствую! До главы правительства легче дозвониться! – Трахт сказал это так, будто он звонил министрам по десять раз в сутки. – Давайте пройдем в конец зала. Там свободнее.
      Я как раз собирался это сделать, так как пора было прекратить эти идиотские сделки. Я уже не мог досчитаться тысячи злотых.
      Мы прошли в конец зала.
      – Есть редкая оказия, – шепнул Трахт, фамильярно беря меня за плечо. – Кое-что для настоящих знатоков. Может, присядем?
      Мы уселись за свободный, стоявший в стороне столик.
      – Все они, – Трахт показал пальцем на толпу, – просто зелень, молокососы. А вы серьезный коллекционер, у которого кое-что есть, – польстил он мне. – Вы должны использовать эту оказию. Я помогаю в распродаже коллекции одного недавно умершего филателиста. Ну и, понятно, немного нуждаюсь в деньгах. Вы знаете, когда приобретается целиком коллекция, это обходится дешевле. Л там есть преотличные вещи. Разумеется, большинство я оставлю себе. («Да-да, я знаю, мошенник, что ты оставишь себе!») А часть, те страны, которые я не собираю («Интересно, а что ты вообще собираешь, кроме денег?»), могу уступить без всяких комиссионных.
      Я смотрел на него. Лицом, телосложением, ростом он не подходил под описания Посла.
      Дальше я услышал, что некая женщина (ясно, что наследница) не будет разговаривать по вопросу о коллекции ни с кем, кроме него. И если я хочу, то коллекцию можем осмотреть вместе.
      – Конечно, переговоры я буду вести сам и вы не должны спрашивать о цене. В, ваших же собственных интересах. Ввиду возможной недобросовестной конкуренции третьих лиц…
      – Гм, – задумался я. – Видите ли, сделки, которые я здесь провожу, – это скорее для спорта. В последнее время меня привлекают марки «За лот». А что в этой коллекции из… – я прикусил язык, едва не упомянув Западный район, – что в ней есть?
      Трахт вытащил листок, исписанный рукой убитой вдовы, и, открыв каталог, начал перечислять:
      – Все швейцарские серии «Pro juventute», негашеные. Четыре немецких блока «Nothilfe» и «Ostropa». Польские марки, выпущенные во время Варшавского восстания, на конвертах. Из Соединенных Штатов – марки всех долларовых номиналов…
      Он буквально захлебывался от высоких номиналов иностранных марок, сомнений быть не могло – наследница собирается начать распродажу.
      – Жаль, что у вас нет первой «Польши». Как я уже сказал, сейчас меня интересуют номерные штемпеля на марках «За лот».
      – Да, но то, что я предлагаю, – он снова показал большим пальцем в зал, – это больше, чем если сложить коллекции этих горе-филателистов в одну кучу. Вместе с альбомами председателя клуба.
      – Если бы там была первая «Польша»… – настаивал я. – Серьезный коллекционер может вложить в коллекцию «За лот» двадцать или тридцать тысяч злотых. На таких марках никогда не потеряешь. Цены на них все время растут…
      – Да, вы твердый орешек, – вздохнул Трахт, не реагируя на приманку.
      У него был вид человека, обманутого в своих ожиданиях. Со мной у него явно не получалось. Его красочные описания, как мы можем «сделать состояние», разбивались о стену моего равнодушия. И было очевидно, что повторяемое мной упорно «10 копеек за лот» тоже его совершенно не трогало. Среди названных им марок не было ни одной из тех, что украли в Западном районе. Значит, он всего-навсего охотился за наследством!
      Я вытащил первую «Норвегию». Впрочем, во время моих сумасшедших сделок я оперировал этой маркой так, что все должны были заметить: она в моих руках. Трахт не проявил к ней интереса, так же как и другие.
      – К сожалению, эта «Норвегия» не котируется, – отрезал он, скривившись.
      Хотя разговор наш приближался к концу, я постарался оставить калитку для дальнейших контактов открытой. Я сделал вид, что колеблюсь, как будто продумываю его эффектное предложение. Он должен это заметить.
      – И все же… я еще позвоню вам, – сказал он.
      – Как хотите…
      Я встал, и мы разошлись.
      От всего этого у меня разболелась голова. Я разыскал маму и пригласил ее в кафе на мороженое…
 
      Скука воскресного послеполудня, несмотря на перемирие, проходила для нас обоих под знаком обиды.
      Я вовсе не был в восхищении от мытья тарелок, доставшегося мне в удел. Кухонный фартук был мне чересчур короток, и я забрызгал брюки и ботинки.
      Дорогая мама, отключившись от домашних забот и хлопот, занялась, конечно, марками.
      – «Норвегию», поскольку мы потеряли первую марку, – размышляла она вслух, говоря о себе во множественном числе, – собирать не будем. Но Швеция тоже приятная страна. Посмотрим в каталог. Так, Швеция выпустила пятьсот три марки, а комплект «Норвегии»… – слышал я шелест страниц – …комплект «Норвегии» состоит из пятисот шестидесяти восьми штук…
      Насвистывая мелодию из оперетты, я. делал вид, что все обстоит прекрасно.
      Закончив подметать кухню, я полил цветы, которые уже выпали из круга маминых интересов.
      Она совсем потеряла голову. А ведь это только начало. «Что же будет дальше? Что-то необходимо предпринять, каким-то образом защитить домашний очаг…» – думал я, усаживаясь наконец в кресло, чтобы выкурить сигарету. Фарфоровые статуэтки на полке были покрыты слоем пыли, мысль о том, что, кроме мытья посуды, придется заниматься еще и уборкой, а в дальнейшем, возможно, стиркой и глаженьем, была невыносима.
      Я решил выйти подышать свежим воздухом.
      – Идешь прогуляться? – донеслось до меня из соседней комнаты.
      – Да.
      – Вот и хорошо. Это тебе полезно. Только советую почистить ботинки. В следующий раз, когда будешь мыть посуду, надевай домашние туфли!
      «Не только мне, но и тебе было бы полезно оторваться от марок», – подумал я выходя.
      Заметив телефон-автомат, я решил предложить НД совместную прогулку. У него была машина, и мы бы могли выехать за город.
      Но его дома не было. Несмотря на воскресенье, он торчал в лаборатории.
      – А, это ты, Глеб? – Он не дал мне слова сказать. – Я только что разговаривал по телефону с Западным районом! Хорошо, что ты позвонил! Наследница сидит в кафе «Заря» и поглощает мороженое. Она там. с каким-то типом. А этот тип может всыпать в мороженое яд, как вдове…
      – Слушай, болтун… – прервал я его, пораженный неожиданным известием. – Нужно немедленно ехать туда!
      – Думаешь, мне очень хочется? В воскресенье?…
      – Перестань дурить, Юлек! Бери машину и немедленно приезжай за мной, – начал я горячиться. – Я иду от Рыночной площади к центру!
      – Идешь, значит? Ну… ладно, – сказал он нерешительно. – Жди зеленую «варшаву»…
      Он еще что-то говорил, но, чтобы не терять времени, я бросил трубку. Ведь не исключалось, что вдову отравили в кафе, что убийца подсыпал ей яд замедленного действия!
      Вскоре рядом со мной резко затормозила зеленая «варшава».
      – Садись! – крикнул НД.
      Он сидел за рулем машины и улыбался.
      – Ничего подобного еще не бывало, Глеб. Баба, если останется жива, запомнит это до конца жизни!
      – Что запомнит? – Я вскочил в машину.
      Не было времени размышлять над происшедшей с ним внезапной переменой. К ужасу шофера, сидевшего сзади, НД с места развил скорость сто километров.
      – Олесь ждет ее у стола!
      – Почему у стола?
      – А где же он должен ждать? В трамвае? Ну и вопросы ты задаешь! За нами едет «скорая помощь». Бабе нужно прополоскать желудок!
      Значит, он говорил об операционном столе… Все проходило в головокружительном темпе. Я не успевал следить за ходом событий.
      Мы остановились на площади Коммуны.
      – Теперь, – говорил НД, идя первым в сторону кафе «Заря», – бабу на носилки, в санитарную машину и мигом к Олесю. А. этого типа надо немедленно взять!
      Мы прибыли как раз вовремя. Взглянув через большое зеркальное окно, я увидел, как они встают из-за столика. Наследница и… Трахт!
      НД вошел в кафе и запретил официантке убирать со стола посуду. Я отскочил за пивной киоск.
      Трахт на улице весьма галантно прощался с наследницей. Разошлись в разные стороны. Санитарная машина двинулась вправо, за наследницей. В ста метрах слева оперативник и шофер усаживали ошеломленного Трахта в служебную зеленую «варшаву».
      Вся операция была проделана без шума.
      Теперь мы с НД могли догнать шлепавшую не спеша наследницу. Под мышкой НД нес картонную коробку с чашками из «Зари».
 
      – Они съели по две порции мороженого, выпили фруктового соку и по чашке кофе. В залог я оставил официантке свои часы. Чтобы не тратить времени. Если она их испортит, ты мне заплатишь, – сказал посмеиваясь НД.
      – Заплачу! – отрезал я.
      Санитарная машина, обогнав наследницу, встала на Углу, в пятнадцати метрах от виллы.
      Наследница шла не спеша, посматривая на облака, на цветы. Радовалась жизни и не подозревала, что ее ждет.
      Мы обогнали ее и преградили ей путь.
      – А-а, это вы… – Она вздрогнула от неожиданности.
      – Да… Вы, должен вас огорчить, отравлены, – объяснял НД, а один из санитаров насильно вливал в нее бутылку молока. – Прошу вас, глотайте и не сопротивляйтесь. Ваша жизнь в опасности!
      У нее глаза полезли на лоб; теряя сознание, она упала на руки второго санитара.
      Тотчас появились носилки. Собрав последние силы, наследница улеглась на них. Через секунду носилки были в машине.
      НД протянул санитарам картонную коробку из «Зари».
      – Это немедленно передайте доктору Кригеру! – распорядился он и принялся разгонять собравшуюся детвору.
      Санитарная машина помчалась к площади Коммуны.
 
      Мы с НД направились в комиссариат Западного района.
      – Уф, – вздохнул НД. – Вот у нас и первые, сомнительной ценности успехи.
      – Почему сомнительной? – спросил я, вытирая пот со лба.
      – Вдруг ее отравили и Олесь не сможет ее спасти… Приятного было мало.
      Дежурный сержант доложил, что Трахт сидит в одиночной камере. Осмотр его одежды произвел сам комендант комиссариата.
      – Вот ключи от камеры. А завтра утром прошу дать ордер на арест. Ничего подозрительного не обнаружено. То, что человек угостил женщину мороженым, еще не свидетельствует о каком-то преступлении, Глеб!
      Я промолчал и обратился к НД:
      – Узнай у Трахта, зачем он встретился с наследницей. А я позвоню Олесю.
      Я протянул ему ключи от камеры. Позванивая ими, НД пошел по коридору.
      У Трахта при себе была значительная сумма денег, перочинный нож и бумажник, где находился список предложенных мне марок известной нам коллекции. Никаких отягчающих улик обнаружено не было.
      Из документов явствовало, что жил он под Варшавой. На всякий случай я записал его адрес.
      Затем я позвонил доктору Кригеру.
      – Наследница сопротивлялась, пришлось на нее надеть смирительную рубашку, – объяснил доктор. – Потом я промыл ей желудок. Следов яда нет. О ней не беспокойтесь, капитан. На всякий случай подержу ее до утра. Посуда, как сообщили из лаборатории, чистая. Холостой выстрел! За испорченное воскресенье от обещанного ужина вам не отвертеться…
      – Уговор дороже денег, доктор! И дамы будут! – ответил я.
      – Если ночью что-нибудь случится, я разбужу НД. – И доктор повесил трубку.
      Итак, оказывалось, что Трахт не только не был убийцей, но и вообще не имел с Послом ничего общего!
      Звонить в лабораторию НД нужды не было. Но я был обязан поставить полковника в известность о том, что произошло.
      – Папы нет дома, – услышал я по телефону детский голосок. – Как только он увидел, что небо покрылось тучами…
      – …сразу же отправился на рыбалку, – пробормотал я себе под нос.
      – …то пошел на Вислу ловить рыбу. А если он вам нужен по важному делу, то вы его найдете возле второго моста, только не надо ему мешать, потому что, когда папа ловит рыбу, он очень сердитый!..
      – Что говорит Олесь? – спросил с порога, звеня ключами, НД.
      – Что? Ничего. У страха глаза велики. А Трахт?
      – У него заплетается язык, видно, он здорово испуган. О первом убийстве он прочитал в газетах. Написал вдове письмо. Вдова послала ему список марок. Говорит, что сегодня позвонил ей. Он, если не обманывает, убежден, что встретился в кафе с вдовой.
      – Долго вы будете его держать? – спросил комендант.
      – Сорок восемь часов. Столько, сколько можно. Надо на всякий случай осмотреть его квартиру. Возможно, добудем хоть какие-то улики… – ответил я.
      – А эта… очередная наследница… Красная Шапочка будет беспокоиться о ней, – заметил комендант.
      – Ты в милицейской форме. Тебе она поверит, – сказал НД. – Пойди туда и скажи: «Боялись, что тетка отравлена, ее промывают». В квартире есть телефон, и Красная Шапочка может сама позвонить в больницу.
      Так закончился эпизод с предполагаемым отравлением наследницы. Но у нас на шее был Трахт. Меня он пока еще не видел и лучше, если не увидит, потому что, выйдя на свободу, он может заговорить обо мне с наследницей. Это значило бы, что я раскрыт, и не только в среде коллекционеров. А это мне совсем, совсем не улыбалось…
 
      Около одиннадцати часов вечера, прощаясь с НД, я не удержался и сказал:
      – Кажется, это тоже была не моя идея?
      – Что? Арест Трахта? Ты меня будешь убеждать, что это я дрожал за жизнь наследницы? Ты говорил но телефону таким голосом, будто с тебя сдирали кожу.
      – Но ты придумал номер с санитарной машиной. Ты придумал, чтобы наследнице сделали промывание.
      – Ну, если бы всех ждали такие огорчения, – сладко зевнул НД.
      Наверно, никогда я не чувствовал себя таким беспомощным, как в деле расследования убийства в Западном районе.
 

      Следующий день начался у меня с проверки состояния здоровья наследницы.
      Несмотря на раннюю пору, доктор Кригер был уже в больнице.
      – Наследница только что уехала со своей племянницей, – сообщил мне доктор. – Мы не обнаружили ничего, что говорило бы о попытке отравления. Что касается ее здоровья, то я пожелал бы вам, капитан, такого же…
      Здесь мне делать было нечего.
      Пожалуй, следовало глубже вникнуть в дело Трахта, который находился под арестом и против которого у нас не было улик.
      Из больницы я поехал к НД в лабораторию. Ситуация сложилась весьма незавидная, и он должен был помочь, если мой драгоценный шеф будет «делать выводы» и ворчать.
      – Выпьешь кофе? Спешить тебе некуда, – приветствовал меня НД. – Твой старик сейчас в министерстве и раньше чем через час не вернется.
      НД вызвал секретаря и сказал, что он занят и что для посетителей его нет.
      – Итак, – начал он, – мы в тупике. С утра, на свежую голову, я еще раз все обдумал. Должен тебе признаться, что меня давно так не прижимали к стенке, как сейчас. Впрочем, возможно, нам что-нибудь даст обыск у Трахта…
      Мы проговорили около часа, обсуждая различные наиболее фантастические версии. Несмотря на умственную гимнастику, наше частное совещание результатов не дало.
      – Ну как? Поймал наконец Посла? – спросил меня на лестнице мой неоценимый шеф. – Насколько мне помнится, я дал тебе на это двенадцать дней.
      Он возвращался с совещания и был в весьма хорошем настроении.
      – Знаю, полковник, – ответил я. – С начала расследования прошло почти три недели. Но если вычесть время моего лечения в больнице…
      – Ты взял реванш, посадив доктора Кригера за решетку, – насмешливо отрезал полковник.
      Мы вошли в секретариат. Я многозначительно подмигнул Кристине и подсунул ей пару клипсов, купленных еще в Берлине.
      Полковник обернулся:
      – Что, опять американские рыбки фирмы «Счастливый рыбак»?
      – Нет, – ответила, сохраняя присутствие духа, Кристина. – А пиво уже в кабинете, под окном, чтоб не прокисло.
      – Будь добра, достань мне какую-нибудь стеклянную банку, рыбка, – распорядился он.
      Кристина встала, приняв его новое, безусловно связанное с рыболовством, чудачество без всякого удивления. Ведь полковник славился своими неожиданными и странными приказаниями.
      – О чем это я хотел с тобой поговорить, Глеб? – услышал я, когда мы вошли в кабинет.
      – Вы со мной, а я с вами хотели поговорить о марках.
      – Да, – продолжал он не торопясь. – Итак, рассказывай, что у тебя нового?
      Кристина, гордая, как павлин, в сверхмодных клипсах, внесла банку и, мило улыбаясь, протянула ее полковнику. Только через несколько минут я смог начать свой доклад.
      Пока я говорил, мой драгоценный шеф переливал пиво в стеклянную банку, а затем всыпал туда привезенные мною из ГДР блестящие рыбки.
      – Ну что? Что ты смотришь, как будто ничего в жизни не видел? Ты плохо себя чувствуешь? Может быть, дать валерьянки?
      – Я не могу понять, почему рыбки должны мокнуть в пиве, а не в валерьянке? – отпарировал я.
      – Почему не в валерьянке? Ты думаешь, я собираюсь по ночам ловить на удочку кошек? – высмеял меня полковник. – Я делаю так потому, что установлено следующее: рыба собирается в реках или озерах в тех местах, куда спускают отходы пивоваренных заводов. Значит, рыбу привлекает солод. Поэтому я попросил сделать в каждой рыбке отверстие, куда засунул вату, Вата впитает пиво. А я наловлю на них щук. Вот это и есть дедукция… Прошу, можешь продолжать…
      Он действительно был в хорошем настроении. Я посмотрел на стоящее возле дверей довольно вместительное ведро. Полковник явно рассчитывал на обильный улов.
      Я продолжал докладывать подробности последних событий. Поскольку полковник не мог заниматься всеми делами, то со времени убийства вдовы знал о ходе расследования только в общих чертах.
      – Гм. – Он встряхнул стеклянную банку с рыбками, поглядел на них с минуту, затем решил: – Подождем результатов обыска у Трахта. Если Емёла, которому я это поручу, ничего не найдет, нам придется извиниться перед Трахтом… Ты говоришь, у НД тоже нет никаких идей?
      – Нет.
      – Значит, все нити, которые могли бы привести нас к убийце, порваны? И у тебя в самом деле нет ничего, что помогло бы напасть на его след?
      – Правда, у меня есть первая «Норвегия», – сказал я неуверенно. – Это, пожалуй, единственный козырь, который мы еще не пустили в ход…
      – А что по этому поводу думает НД?
      – Он не придает этой марке никакого значения.
      – Да. Я тоже не думаю, чтобы по «Норвегии», даже с помощью электронных микроскопов, удалось определить внешний вид, фамилию и адрес преступника.
      Беседа с полковником прошла для меня на удивление гладко. Он не закипел, слушая рассказ о необдуманной операции с наследницей и Трахтом. Когда я выходил из его кабинета, он как раз вызывал по телефону Емёлу, которого должен был прислать ко мне.
      Выйдя из кабинета, я задержался в секретариате, чтобы поговорить с Кристиной.
      – Подходят?
      – Угу. – Она вынула из сумки зеркальце. – Ядя определенно лопнет от зависти, – добавила она с присущим женскому сословию злорадством. – Сколько я должна тебе, Глеб?
      – Ничего. Доброе слово…
      По дороге я на минуту зашел в главную канцелярию, чтобы вручить такие же клипсы Яде.
      – За это вот тебе марки. – Ядя вынула из ящика стола большой конверт. – Только не говори никому, что получил их от меня, – предупредила она на всякий случай. – Кристина теперь позеленеет от зависти, даю слово…
      Разве мог я предположить, что мое столь необдуманное поведение роковым образом скажется в решающий Для поимки Посла момент?
      Емёла, подстегнутый приказом полковника, уже ожидал меня у дверей моего кабинета. Минут пятнадцать я объяснял ему, на что в первую очередь следует обратить внимание при обыске.
      Мне, конечно, не удалось скрыть от него, что убийство и кража в Западном районе расследуются Главным управлением милиции и что три недели тому назад это дело было поручено именно мне.
      – А я ведь думал, что ты и вправду собираешь марки, – не сдержал своего удивления Емёла.
      Он слышал об убийстве и о том, что, «кажется, убитый или убитая собирали марки», но не обратил на это особого внимания.
      – Мы с Ковальским тоже ведем одно дело, связанное с марками. Но это не имеет ничего общего с преступлением, о котором ты рассказываешь… – заметил он.
      Так как он о подробностях не говорил, расспрашивать я не стал.
      – Позвони, Глеб, НД и попроси, чтобы он прикомандировал ко мне химика. Ведь в комнате Трахта могут найти какие-нибудь яды. Я сейчас же туда еду! – решил он. – Только заскочу к себе. Нужно взять лупу, зубцемер, ванночку для выявления водяных знаков, каталоги… До жилья Трахта минут двадцать езды. Около полудня, возможно, я тебе уже доложу о результатах.
 
      Я занялся просмотром своих заметок о событиях последних недель…
      Я искал в сплетении происшествий в Западном районе пункты, которые не были ясны. Наконец после многочисленных вычеркиваний на листке бумаги осталась схема:
      Убийство коллекционера и его жены.
      Попытка убить меня. От смерти меня спасла случайно находившаяся в моем кармане справка из психиатрической больницы.
      Кража «Десяти крон», коллекции «За лот» и трехсот двенадцати марок-классиков высокой стоимости, часть из которых относилась к категории редчайших марок.
      Это наш пассив.
      В активе после трех недель расследования (включая время моего пребывания в больнице) у меня были первая марка Норвегии и второстепенная особа – Трахт.
      Остальное не представляло ни малейшей ценности. Личность Посла-убийцы, несмотря на то что он, как выяснилось, выступал одно время под именем доктора Кригера и у нас даже имелось одно из его любовных писем, была для пас совершенно неизвестна…
      Около полудня мои безнадежные размышления прервала телефонистка управления.
      – Вас, капитан, вчера вечером дома не было, а сюда вам кто-то звонил. Я не сообщила об этом раньше, поскольку тот человек обещал позвонить сегодня после полудня.
      – А кого он спрашивал?
      – Он спрашивал товарища, который «интересуется марками». Это было после восьми часов вечера. Итак, учтите, что кто-то намеревается вам сегодня позвонить…
      Трахт был задержан до восьми вечера. Наши телефонистки не имели обыкновения ошибаться. Кроме Трахта, этого номера телефона я никому не давал. Номер, естественно, ни в каких справочниках не значился. Тем, кто звонил по этому номеру, отвечали: «Он в ванной» или «Он в саду» и «Куда можно вам позвонить минут через пятнадцать?» После того как через коммутатор мне называли номер телефона звонившего мне человека, я разговаривал с ним из дому или из служебного кабинета.
      Телефонный звонок, о котором мне только что сообщили, был со всех точек зрения весьма любопытен.
      Интересно, позвонит ли таинственный незнакомец или же после того, что случилось с Трахтом, будет молчать?
      Тем временем с коммутатора сообщили, что соединяют меня с Емёлой.
      – Трахт живет под Варшавой, снимает комнату у состоятельной вдовы, – информировал меня приглушенным голосом Емёла. – Дом стоит на окраине, кругом поля, сады…
      – …и поют жаворонки, – прервал я его излияния. – Нашел у Трахта марки?
      – Как раз перехожу к этому, – начал он. – Как раз… я нашел у Трахта марок, не считая мелочи, на сумму….
      Я задержал дыхание.
      – …пятьсот тридцать шесть франков по каталогу Цумштейна.
      Пятьсот тридцать шесть франков, тогда как стоимость украденных марок достигала нескольких десятков тысяч долларов или, согласно каталогу Ивера, нескольких сотен тысяч франков!
      – Но, к сожалению, – продолжал Емёла, – здесь нет ни одной марки из того списка, который я получил от тебя.
      – Марки не трогай, а перед жильцами извинись за недоразумение.
      – Химик тоже не нашел ничего интересного, – добавил обескураженный Емёла.
      Я прекратил разговор.
      Не было никаких оснований для ареста Трахта. Ничего нового не выявилось и в другом месте. В этом я убедился, позвонив коменданту комиссариата Западного района.
      На вилле царило спокойствие. Наблюдатели видели, как наследница, сидя за письменным столом, не отрываясь, составляла опись марок.
      – Надеюсь, я все же получу от тебя ордер на арест Трахта, – сказал комендант.
      – Может быть, получишь… – ответил я не очень уверенно.
      Следовало задержать Трахта хотя бы до полудня, до моего разговора с неизвестным, которому никто, кроме Трахта, не мог дать номер моего телефона.
 
      Зазвонил телефон.
      – Я имею честь говорить с гражданином, который в воскресенье обменивал в клубе марки и приобрел в числе прочих серию испанской «Корриды»?
      Действительно, во время безумных сделок в воскресенье я приобрел серию испанской «Корриды».
      – Моя фамилия вам ничего не скажет. Я хотел только спросить, не интересуют ли вас иностранные классики?
      Я заколебался.
      – В общем, да, – начал я осторожно. – А где их можно было бы посмотреть?
      – Не будете ли вы случайно сегодня вблизи Старого Мяста?
      – Возможно, буду. А в какое время?
      – Мне было бы удобно в пять часов. А вам?…
      – Позвоните мне, пожалуйста, минут через десять…
      Так начался мой разговор с неизвестным собеседником.
      Время приближалось к половине четвертого. НД уже дважды в течение дня спрашивал, не звонил ли незнакомец. Я сразу же соединился с НД.
      – Слушай, – сказал он через минуту, – я прочитал в газетах, что в пять часов открывается выставка картин Хель Энри. Это польская художница, проживающая в Париже. Выставка недалеко от Старого Мяста. Договорись с ним встретиться на выставке, а там мой человек его сфотографирует.
      Я тоже решил позаботиться об агенте-наблюдателе, который пойдет за незнакомцем после того, как наше свидание закончится.
      – Значит, опять что-то начинается, – высказал предположение мой шеф, давая разрешение направить нашего агента.
 
      Через десять минут коммутатор снова соединил меня с таинственным собеседником:
      – Итак, сможем ли мы сегодня встретиться? – спросил он.
      – Да, охотно с вами увижусь. Я собираюсь на выставку картин Хель Энри. Буду там в четверть шестого, а потом мы можем зайти в кафе.
      – Согласен… Только, прошу вас, захватите с собой дублеты.
      Его настойчивость с дублетами дала мне пищу для размышлений. Ведь самое интересное уплыло из моего альбома во время идиотских воскресных сделок в клубе…
      Я поторопился домой, чтобы привести в порядок служебный кляссер. Мамы дома не было. Наскоро пообедав, я приступил к работе.
      Раскладка «служебных» дублетов оказалась делом невыполнимым. За час невозможно было разобраться в беспорядочной массе марок. Волей-неволей пришлось, отобрав десятка полтора марок в отдельный конверт, этим ограничиться.
      Когда я подъехал к выставочному залу, фотограф, которого прислал НД, как раз согласовывал свои действия с агентом. Я незаметно махнул им рукой.
      Демонстративно вынув из кармана газету (поскольку незнакомец просил об этом, так как якобы не помнил моего лица), я вошел в выставочный зал. В зале было полно народу. Почтенные мужчины и женщины, среди которых было немало знакомых художников и писателей, направлялись в противоположный конец зала, где сидела щуплая седая женщина лет восьмидесяти. Это и была Хель Энри, она приехала из Парижа, чтобы показать родному городу свои широко известные картины…
      – Какая прелесть! Посмотри, посмотри, какие чудесные краски! – щебетали у стен варшавские модницы.
      Хотя я не принадлежал к числу поборников абстракционизма, а мой «модернизм» кончался на французских экспрессионистах, несмотря на то, что я прибыл сюда с целью, не имеющей ничего общего с искусством, я почувствовал, что картины почтенной бабуси могут сказать что-то и мне.
      На картинах мелкие овальные, круглые и прямоугольные размытые пятна красок создавали удивительные мелодии из ветвей и букетов, целые симфонии цветов. Картины назывались: «Вариации на тему мимоз», «Диалог растений», «Юмореска», «Импровизация».
      Я наслаждался непередаваемой игрой красок. Надо прислать сюда маму! Но заинтересуют ли ее цветы, после того как она по уши увязла в марках?
      Краски ошеломили меня, и я чуть не забыл о деле, которое привело меня сюда, если бы не внезапное ощущение, что онздесь!
      Я почувствовал, что кто-то наблюдает за мной и хочет подойти ко мне. Я поправил торчащую в наружном кармане пиджака газету – условный опознавательный знак. Это придало ему смелости.
      – Я – Мингель, – представился интеллигентный полноватый человек лет пятидесяти.
      В ответ я неразборчиво буркнул свою фамилию.
      Мы отошли в сторону, чтобы не мешать посетителям. Стрекотала камера кинохроники, время от времени вспыхивали блицы. В гуле толпы разговаривать было трудно.
      – Может, пройдем в кафе напротив? Если вы уже осмотрели, – услышал я вежливое приглашение.
      Напротив выставки, в здании отеля, было кафе «Бристоль».
      Фотограф подмигнул мне, давая знак, что снимки готовы. Агент незаметно следовал за нами.
      Перейдя улицу, мы вошли в кафе.
      Мой собеседник пошел сначала в зал, а затем взобрался по лестнице на галерейку. Очевидно, он хотел, чтобы нам никто не мешал.
      Я с любопытством рассматривал его. Он был ниже Трахта ростом, у него было полное, круглое лицо, голубые глаза, нос огурцом, толстые губы и вокруг лысины – начинающие седеть светлые волосы.
      – Здесь нам никто не помешает, – заявил он, довольный выбранным местом.
      Мы уселись за столик, тут же появилась официантка.
      – Кофе, чай, фруктовый сок? – спросил он меня. – Принесите нам, пожалуйста, кофе и две порции торта.
      Я поблагодарил его за торт и выдавил из себя пару фраз о погоде.
      – Вы не спешите? Я слышал, что вы серьезный коллекционер и у вас есть кое-что для обмена, – заговорил он точь-в-точь как Трахт. – Любопытно, что вас интересует?
      – Я прежде всего, ищу номерные штемпеля на марках «За лот». Ну п, вы сами понимаете, если попадется что-нибудь интересное из других стран…
      – Ясно! Настоящий любитель не упустит подходящего случая! – прервал он меня. – А вы принесли с собой какие-нибудь дублеты?
      – Я спешил, и у меня не было времени собрать… А вы?
      – В следующий раз обязательно захвачу…
      Таким образом, предложение показать мне иностранные классики, которыми он меня заманил, оказалось предлогом.
      Я не знал, чего он хочет. Служебный кляссер в его нынешнем состоянии не имел большой ценности. Какие марки высмотрел в нем Трахт? Этого я тоже не знал.
      – Скажите, что представляют собой ваши иностранные дублеты и что в принципе вы могли бы предложить?
      – Я могу отдать коллекцию старых английских колоний. Всего на сумму около четырех тысяч долларов по каталогу Скотта. Среди них первые «Бермуды», «Барбадос», «Борнео», «Цейлон», «Ямайка»… Если эти вещи вас интересуют, вот вам список.
      Он вынул написанный под копирку список и подал мне. Я просмотрел его. В списке не было ничего из украденного на вилле. Это была, наверно, совсем другая коллекция…
      – Отдам за бесценок. Тем более что сам купил дешево. А вся подборка заслуживает внимания.
      – Кое-что из этого у меня есть. Но все же разрешите взять список с собой, я еще подумаю.
      – Пожалуйста, в любой момент вы можете мне позвонить. Я живу в «Бристоле»… Да, я слышал, у вас есть интересная «Норвегия», – сказал он.
      Неужели… неужели это Посол?
      – Кажется, она со мной, голубая, со львом, четыре скиллинга… – Я спокойно полез во внутренний карман пиджака.
      Четыре скиллинга были номиналом первой «Норвегии».
      Он взял у меня целлофановый конверт – и выдал себя,сразу же посмотрев марку и а свет!
      Первая «Норвегия», та самая «Норвегия», которую он когда-то взял у убитого коллекционера, была дырявая. Он отложил прозрачный целлофановый конверт в сторону и, отвлекая мое внимание от марок, сказал:
      – Кажется, погода переменится. Что-то у меня кости ломит.
      Оставив без внимания состояние его здоровья, я прямо спросил:
      – Так вас интересует моя «Норвегия»?
      – Пожалуй, да, – заявил он, как бы что-то припоминая, – эту первую «Норвегию» могу у вас выменять, если вы найдете в моем списке что-нибудь для вас подходящее.
      – Я позвоню вам, – ответил я.
      – Пожалуйста. – И он спрятал конверт с первой «Норвегией».
 
      Это было для меня и неожиданно и необычно. Кто мог предположить, что я встречусь с ним в подобных обстоятельствах, что именно первая «Норвегия» станет приманкой? Он сразу попался на крючок. Это была та улика, которой он, очевидно, опасался… Естественно, он не мог предполагать, что мне известно о его действиях под фамилией доктора Кригера, что я побывал в Эрфурте и знаю историю несостоявшегося обмена «Десяти крон» на первые «Саксонии».
      Пока он похвалялся своими сомнительными успехами в филателии, я, вымученно улыбаясь, думал.
      «Очевидно, Трахт рассказал ему, что речь идет о новичке, и новичке неопытном, но с деньгами. Кроме того, Трахт видел у меня первую „Норвегию“. Мои идиотские сделки в клубе подлили масла в огонь… Итак, он добыл у Трахта под каким-то предлогом номер моего телефона. „Коррида“ была приобретена мною в клубе в последнюю минуту. В это время Трахт был рядом с моим столиком. Трахт не знал моей фамилии и посоветовал ему спрашивать по телефону покупателя „Корриды“… Со своей стороны если бы Трахт знал, что его знакомый Мингель является убийцей, разыскиваемым милицией, то не связался бы с ним».
      Но что-то у меня не сходилось. И я не мог понять, что именно.
      Я мог бы под любым предлогом попрощаться с Мингелем, выйти и, сразу же обратившись в ближайший комиссариат за помощью, взять его.
      Но у меня не хватало улик!
      Его арест вовсе не означал, что мы найдем марки у него в номере. Единственных свидетелей, коллекционера и его жены, не было в живых…
      Вполне возможно, что начальник и служащие сорок первого почтового отделения узнают в Мингеле «доктора Кригера», что его узнает директор Почтового музея во Вроцлаве, но это еще не будет доказательством, что он совершил оба убийства.
      Эта неожиданная встреча обязывала меня как можно хладнокровнее рассчитать каждый последующий шаг.
      – Мы болтаем, коллега, а уже около восьми… – сказал он, взглянув на часы. – Жаль. Весьма приятно было познакомиться с вами. Итак, до завтра. Запомните, я в «Бристоле».
      Он бодро встал п проводил меня до лестницы, ведущей с галереи в зал.
      Уходя, я заметил, как он, подозвав официантку, советовался, что бы ему заказать. Очевидно, хотел отпраздновать находку «Норвегии», улики, свидетельствующей о том, что он бывал на вилле и имел контакт с убитым коллекционером!
      Выйдя из кафе, я тут же зашел в «Бристоль».
      – Скажите, пан Мингель у себя? – спросил я у портье.
      Тот поискал в списке, посмотрел на доску с ключами.
      – Пан Мингель в сто семьдесят четвертом. Сейчас его нет, еще в четыре часа ушел в город.
      – А когда вернется?
      – Обычно он возвращается поздно…
 
      Я зашел в телефонную будку. Как и всегда, когда НД был нужен, он находился в лаборатории.
      – Будь добр, Юлек, попроси Олеся, чтобы он не занимал завтрашний вечер!
      – Почему?
      – Я даю ужин!
      – Ты спятил? Где ты сейчас? Я высылаю за тобой машину!
 

      Я не собирался говорить с Мингелем в шесть часов утра. Я только хотел узнать о нем.
      – Пан Мингель у себя в номере, – ответил на мой вопрос по телефону портье. – Он только что вернулся и просил ни с кем его не соединять.
      «Очевидно, развлекался», – подумал я. То, что он развлекался до утра, было мне на руку.
      Через минуту я, стоя под душем, обдумывал план действий: «Во-первых, с помощью работников сорок первого почтового отделения проверить идентичность Мингеля и „доктора Кригера“, во-вторых, доложить о нашей встрече полковнику, в-третьих, на этой стадии развития событий я один не справлюсь, мне должны помочь поручик Емёла и майор Ковальский, разбирающиеся в марках… А затем состоится запланированный ужин. Если даже в отеле у Мингеля нет похищенных марок, то мы выясним, где его постоянное местожительство или у кого он спрятал „Десять крон“, коллекцию „За лот“ и триста классиков высокой стоимости…»
      Пока я был в ванной, мама успела позавтракать. Она сидела за моим письменным столом и спокойно перебирала марки.
      – Я тебе не помешаю? – спросила она. – Я сейчас уложу серию, которую достала вчера вечером, а потом напишу несколько писем по поводу обмена.
      – Итак, у нас уже имеются обменные адреса. Это, очевидно, благодаря доктору Кригеру? – заметил я, направляясь в кухню, чтобы перемыть кучу грязной посуды…
      – А у меня будет «Триумфальная арка с розами» из Парижа! Мне обещала такую марку Хель Энри, – донеслись до кухни хвастливые мамины слова. – Она тоже собирает цветы! Кроме того, я приобрела несколько новых классиков, а также достала белый «Дилижанс».
      Поправляя на себе фартук, я вошел в комнату.
      – Не понимаю, зачем ты путаешься с подозрительными марками, мама?
      – Ну, знаешь, не издевайся надо мной! Значит, ты, всеведущий, не понимаешь, насколько редки «пробы» и насколько ценно то, что предшествует действительному выпуску марок?
      – Знаю. Но сначала надо поинтересоваться происхождением такой марки, как белый «Дилижанс»!
      – Я заказала их десять штук. Это будет великолепный набор для обмена. Когда расширю свою корреспонденцию…
      – Тогда, если не раньше, мне придется выручать тебя из тюрьмы. Потому что тебя посадят за торговлю пробами, которые были выкрадены из государственной типографии!
      В ту же секунду мне пришлось мчаться на кухню, откуда донесся свист закипевшего чайника.
      У меня не было времени выяснить вопрос о белом «Дилижансе». Я спешил и, выйдя из дому, поймал такси, которое доставило меня в сорок первое почтовое отделение.
 
      – Начальник в отпуске, позавчера уехал на курорт, – объяснил его заместитель. – Нет, я не знаю, кто это, – вернул он мне фотографию Посла. – А Зося сидит у третьего окна…
      Я подошел к третьему окошку. Покупая марки, я вынул бумажник и раскрыл его так, чтобы фотография Посла, сделанная на выставке картин Хель Энри, попалась ей на глаза. Зося с любопытством посмотрела на фото.
      – Вы уже у нас были… А это доктор Кригер. Вы художник?
      – Нет. Почему вы так считаете?
      – Потому что на снимке видны картины, а доктор говорил, что он художник, и предлагал, чтобы я ему позировала.
      – И вы позировали ему?
      – Нет, у меня не было времени.
      Мингель действительно весьма… забавный субъект!
      Если он еще умеет рисовать, кто знает, не был ли фальшивый «Дилижанс» делом его рук?
      Такси ожидало меня за углом. Я попросил шофера довезти меня до лаборатории НД.
      – Привет! Как дела? Олеся я уже предупредил, – сообщил НД. – Значит, вся эта история с убийствами подходит к концу? И на прощание будет ужин!
      – И должны быть дамы, чтобы было веселее, – подтвердил я. – Ты не знаешь, кого нужно или можно было бы пригласить?
      – Знаю… Скажи, зачем нам посторонние девушки? Ведь у нас в управлении есть Ядя и Кристина. Пригласи обеих, вот и забот не будет…
      Было решено, что я приглашу Ядю и Кристину.
      Мы перешли к обсуждению деталей предстоящей операции. Сложность заключалась в том, что никто не мог предвидеть, обнаружим ли мы с первого же захода также и марки…
      – Ну ладно, пойдем! – решил наконец НД.
      Когда мы спускались по лестнице, нас догнал лаборант и вручил НД маленький флакончик и конверт.
      – Будет сенсация. Но это увидишь на месте, – обещал НД, пряча конверт и флакончик в карман. Он уселся за руль «Варшавы», нажал стартер, и мы двинулись в управление…
 
      Вскоре мы переступили порог кабинета моего шефа. Из утреннего разговора с НД он уже знал о том, что произошло вечером в «Бристоле».
      – Замечательно, Глеб! Поздравляю! Ну, наконец-то мы выследили Посла. Это будет наградой за все неудачи, – заметил он. – Садитесь, друзья.
      Полковник подвинул кресла и попросил Кристину принести кофе.
      Мы вели себя, как подобает победителям.
      – Я тоже… Можно сказать… достиг вчера вечером успеха, о котором многие не смеют и мечтать. И это благодаря тебе, Глеб, – говорил полковник, довольный, как никогда. – На твои берлинские рыбки и пиво попался в-о-о-т такой сом. – Он широко развел руки. – И это в Висле! Я с ним пошел утром к фотографу. Снимок сделал, чтобы посрамить других рыбаков. Фото будет опубликовано в «Экспрессе», так как…
      Неожиданно зазвонил телефон.
      – Это из главной канцелярии, тебя, Глеб, – протянул мне трубку полковник.
      Ядя говорила очень быстро, и вначале я ничего не мог понять…
      – Послушай, происходит что-то сверхъестественное. Не спрашивай и немедленно выйди на лестницу.
      Я, извинившись перед полковником и НД, выбежал из кабинета.
      А по коридору шли: поручик Емёла слева, майор Ковальский справа, а в середине мама, которую они вели под руки!..
      Значит, ее сцапали! Свершилось – арестована! И у майора Ковальского и поручика Емёлы выражение лиц было серьезное и официальное.
      Я уступил им дорогу. В нише было достаточно темно. Конвой прошел мимо меня и повернул прямо в открытые двери кабинета, откуда я только что выбежал.
      И правда, происходившее не укладывалось ни в какие рамки. Именно в тот момент, когда я должен был обсудить план ареста Посла.
      Я пошел за ними и остановился на пороге кабинета.
      Тем временем мою дорогую маму усадили в кресло. НД отошел к столу, стараясь не смотреть на меня, и встал рядом с полковником.
      Майор Ковальский и поручик Емёла стали по левую и по правую сторону кресла, в котором сидела мама. Она, вынув платочек, жалобно всхлипывала.
      – Гм, – несколько неуверенно кашлянул полковник. – Как я вижу… это весьма серьезное дело. Товарищи, – обратился он к обоим конвоирам, стоявшим с каменными лицами, – благодарю вас от имени службы. Хотя особа, которую вы задержали, не является кое для кого из офицеров управления неизвестным лицом и можно предполагать, что личные отношения при рассмотрении этого дела будут играть некоторую роль, как сотрудники милиции, вы оказались на высоте! Майор и поручик, прошу доложить. Осветите подробно этот ваш выдающийся успех!
      Ковальский начал докладывать:
      – Согласно полученным указаниям, данная особа была мною и присутствующим здесь поручиком задержана в кафе в момент совершения нелегальной сделки. Она находилась под нашим наблюдением в течение недели, с момента, когда в Клубе филателистов скупала так называемые белые «Дилижансы», то есть марки, украденные из государственной типографии. Она вошла в контакт со спекулянтом, которому, несмотря на принятые меры, удалось скрыться. А вот улики!
      Он подошел к столу и выложил конверт со злосчастными белыми «Дилижансами»!
      – Желает ли задержанная сказать что-либо в свое оправдание? – спросил грозным тоном полковник.
      Моя мама, всхлипывая, молчала.
      – Нет? Жаль. С вами будут разговаривать в прокуратуре! Майор… – Он хотел было обратиться к Ковальскому, но его опередил НД.
      – Минуточку, друзья, не спешите, – начал он цедить слова. – А кто сказал, что белые «Дилижансы» должны быть обязательно из государственной типографии, что они были украдены до того, как типографская машина нанесла на них дополнительный фон?
      – Тут все ясно! – запальчиво прервал его Ковальский. – Все было тщательно проверено и установлено. Другой возможности вообще нет!
      «Неужели кто-то сделал клише и конкурирует с государственной типографией? – мелькнуло у меня в голове. – Ведь если подделывают доллары, то почему нельзя подделывать марки?»
      – Так вот, – продолжал НД, – обвинение этой женщины в соучастии в краже или скупке краденого является совершенно ошибочным, поскольку… такой кражи не было! Вот здесь, – он полез в карман, – марка кремового цвета, а здесь, – он вытащил из другого кармана флакончик, – растворитель «Трин»…
      НД вытряхнул из плоской коробочки, стоявшей на столе, перья и положил туда кремовую марку.
      – Для желаемого эффекта достаточно немного жидкости для выведения пятен. Пузырек в хозяйственном магазине стоит три злотых…
      Жидкость, налитая в коробочку, приобрела зеленый оттенок, а кремовый фон на марке исчезал, бумага становилась белой.
      НД был чрезвычайно доволен. Мой неоценимый шеф почесывал затылок. Майор Ковальский и поручик Емёла не могли произнести ни слова. Они, впрочем, не имели понятия, что арестованная ими особа носит фамилию их товарища и является его… мамой!
      – Значит… – начал полковник, поднимаясь. – Нет! Друзья мои, это невозможно! Это уже перешло всякие границы! Вот уже несколько недель поручик и майор расследуют дело белых марок с дилижансом, и вдруг появляется этот человек, – он вытянул руку в сторону улыбающегося НД, – …и белый «Дилижанс» уехал! Воровства в государственной типографии не было, так как белых «Дилижансов» вообще не было… Попробуйте только мне сказать, что не было и убийств, так как по истечении четырех недель офицеры управления и работники лаборатории придут к выводу, что там тоже… не было никаких марок! Голова идет кругом. Лучшие люди потеряли на почве марок здравый рассудок. Сначала арестовали нашего эксперта, а теперь – мать офицера управления! Нет. Здесь не до смеха. Можно только рыдать от отчаяния…
      Полковник был сердит. Он метал громы и молнии на головы стоящих но стойке «смирно» сотрудников, наконец подошел к моей маме и, наклонившись к ней, насколько позволяла его комплекция, попросил извинения.
      Я в этом участия не принимал.
      – Не говорила ли я тебе, что временами можно и рискнуть по неопытности, – сказала, обращаясь ко мне, мама. – Ты не переживай, эти десять белых «Дилижансов» я купила в кредит!
      Я упорно избегал ее взгляда.
      – Исправляйте теперь то, что натворили! – приказал полковник обоим офицерам. – Немедленно отвезите гражданку домой. Соберите информацию о спекулянте, который торгует белыми «Дилижансами». Потом явитесь ко мне…
      Покидая кабинет полковника, мама дружески болтала со своими конвоирами. В дверях она обернулась, словно ожидая похвалы за свои филателистические успехи.
      Я молчал.
 
      Мы остались втроем: полковник, НД и я. Наш разговор после непредвиденного события принял конкретный характер. Вскоре к нам присоединились поручик Емёла и майор Ковальский. Полковник согласился с моим предложением об их участии в последнем акте намеченной операции.
      – Итак, – подытоживая, начал полковник, – вопрос ясен и прост. Убийца, собственно, у нас в руках. Мы знаем его фамилию – Мингель. Трахт тоже у нас. Но он не обязательно должен быть в сговоре с первым. Мог действовать самостоятельно. О том, что его знакомый совершил два убийства, он, возможно, не знал. Это выясним на допросах… Что же касается Мингеля, то я согласен, чтобы вечером Глеб с помощью НД арестовал его… Было бы неплохо дать Мингелю проснуться и выйти из отеля в город, что позволило бы нам выявить его связи. Если у него нет связей и если в отеле нет марок, то достаточно и того, что нам уже известно. Он вынужден будет сказать, где спрятал марки, когда узнает, что мы раскрыли его фокусы: и как он выдавал себя за доктора Кригера, и как переписывался с Эрфуртом по поводу «Десяти крон»… Мало-помалу дойдем до орудия убийства – шприца!
      Что касается самого Посла-Мингеля – то в отношении него у нас опасений не было.
      А Мингель тем временем, как нам стало известно, спал. На случай, если бы он проснулся, в холле ждали агенты управления. Теперь функции агентов должны были взять на себя майор Ковальский и поручик Еме'ла…
      – Я закажу столик внизу, в баре «Бристоля», – обещал мне НД после конца совещания. – И приглашу от твоего имени Ядю и Кристину…
      Полковник спешил в министерство. Ковальский и Емёла, не теряя времени, направились в отель.
      Я остался в управлении: в мою задачу входила координация всей операции.
 
      Направляясь к себе в кабинет, я решил телефонным звонком разбудить убийцу.
      – Пан Мингель принимает, ванну, но он просил, чтобы я записала, кто звонит, – услышал я женский голос.
      Оказалось, что это уборщица отеля.
      – Запишите, пожалуйста. – И я назвал номер телефона, который Мингель выпытал у Трахта.
      Целый час ушел у меня на изучение списка марок, которые были украдены после первого убийства. На конечном этапе операции мне нужно было освежить все в памяти. В списке были марки, которые являлись воистину бесценными, хотя в каталогах и указывалась их цена. Их стоимость лучше всего определял термин «Liebhaberpreis» – цена для любителя.
      «Десять краковских крон», единственная в своем роде коллекция марок «За лот», первые «Саксонии», «Батон-Руж» № 1, «Миллбери», «Цюрих» 1 и 2, две первые женевские марки, коричневая двухцентовая из Тосканы, светло-коричневый «Ванкувер» 1865 года и австрийский «Меркурий» цвета киновари, за 6 крейцеров. Из современных уникальных марок на первом месте стояла самая редкая марка авиапочты – маленький серо-голубой «Гондурас» 1925 года…
      Через час зазвонил телефон.
      – Знаешь, было бы неплохо, если б мы заскочили к наследнице, – услышал я голос НД. – Покажем ей фотографию Мингеля и посмотрим, какое она произведет впечатление. Это может пригодиться. Кригеру эта фотография ничего не говорит. Так что Мингель не знает Олеся даже по виду. В этом я почти уверен… Если ты согласен, то через несколько минут я за тобой заеду.
      – Хорошо, – ответил я.
      А пока, учитывая упорное молчание Мингеля, мне придется позвонить ему вторично. Я поднял трубку.
      – Глеб? – неожиданно зазвучал голос Ковальского.
      – Да, я. Что с Послом?
      – Он пообедал в «Камеральной». Сидим в кафе на улице Новый Свят. Я не спускаю с него глаз.
      – Не знаешь, есть у него в номере какие-нибудь марки?
      – Не знаю. Не было случая заглянуть туда. Не сердись. Он идет как раз к этому автомату.
      Следующий телефонный звонок был уже от Посла.
      – Это вы, коллега? – спрашивал Мингель. – Звоню, звоню и никак не могу с вами соединиться. Наверно, девочки названивают, а? – засмеялся он в трубку.
      – Вы угадали, коллега.
      – Ну, так как наши дела? Вас интересуют мои английские «Колонии»?
      – Ну конечно. Только нужно посмотреть. Но как, когда и где?
      – Может быть, сейчас?
      – Сейчас? – задумался я. – По некоторым причинам я бы хотел именно сегодня встретиться с вами, Мингель. Только… знаете, я приглашаю вас сегодня на ужин в «Бристоль», – решил я. – У меня заказан столик, будут девушки. И еще два приличных человека. А во время ужина можно будет выйти минут на пятнадцать в холл. Думаю, мы договоримся?
      Я ждал ответа.
      – Гм. Что же у меня сегодня вечером? – С минуту он припоминал. – Мне надо встретиться с одним знакомим… А девахи как, ничего? – спросил он вдруг.
      – Девушки? Можно сказать… вполне!
      – Заняты? Оккупированы?
      – Нет. Пока свободны.
      – А приятели?
      – Говорю – порядочные люди.
      – Ну ладно. Во сколько?
      – Я зайду за вами в отель около восьми. Кажется, намечается неплохое развлечение, – добавил я. И действительно, намечалось интересное развлечение!
      – Ну так адью!
      – До свидания, Мингель!
 
      Открылась дверь, и в кабинет вошел НД.
      – Говорил с Послом?
      – Да, мы условились на восемь. Звони Олесю, а я сейчас скажу Яде и Кристине.
      И тут же вышел, чтобы их уведомить.
      Через минуту мы ехали в дребезжащей малолитражке НД на виллу.
      – Как Сообщают наблюдатели, наследница одна, а племянница, Красная Шапочка, на тренировке, – объяснил НД.
      – Так ты мог бы спокойно поехать к ней сам.
      – Так-то оно так, но, понимаешь, после того полоскания желудка, не известно, что бабе может прийти в голову!
      Автомашину мы оставили на соседней улице, до виллы дошли пешком.
      – Я зашел, чтобы справиться о вашем здоровье, – соврал НД.
      – Спасибо, мне лучше. – Она с отвращением проглотила слюну.
      Я вошел за ним и, не спрашивая разрешения, сел в кресло.
      – Кстати, – продолжал НД, – у нас есть фотография одного человека…
      Наследница взяла фотографию Мингеля и посмотрела на нее с интересом. Через минуту, возвращая фотографию, она без всяких колебании заявила:
      – Я не знаю этого человека. И пожалуй, никогда его здесь не встречала.
      Мне стало немного не по себе. Я был уверен, что именно в этой квартире Мингель совершил два убийства, после чего и я сам едва не лишился жизни. Подробности того, что здесь произошло, вот-вот должны были выясниться!
 
      Мы не спеша ехали в центр города.
      – Съешь что-нибудь, Глеб?
      – У нас же сегодня ужин в «Бристоле».
      – Пардон. Совсем забыл, а… мне еще нужно накормить кроликов!
      – Каких кроликов?
      – Ну, видишь ли… у каждого есть свое хобби. Я, кроме коллекционирования «Спутников», решил откармливать кроликов.
      – Тоже мне идея! Если бы еще голуби! Но… кролики?!
      – Могу тебе даже показать, если они за это время но подохли! – добавил НД.
      – Из-за чего им подыхать? Ответа я не получил.
      Он отвез меня на Горносленскую, чтобы я успел переодеться, а сам поехал в гараж управления. Мы решили взять, более парадные «колеса», учитывая, что с нами поедут Ядя и Кристина.
      Мамы дома не было. Несмотря на утренние перипетии с белыми «Дилижансами», она оставила на письменном столе записку:
      «Я пошла в филателистический магазин. К симпатичной блондинке. Насчет марок. А ты вел себя утром в Главном управлении, как „Михель“ – Болгария 937, „Ивер“ – 808 и „Цумштейн“. – 929».
      Я проверил, заглянув в каталоги. Мама имела в виду… свинью. Это явствовало из изображений на марках, которые Болгария посвятила развитию животноводства.
 

      Когда мы на «зиме» подъехали к автостоянке у «Бристоля», доктор Кригер уже был там, прогуливаясь в ожидании нашего прибытия.
      – Разрешите вас познакомить. – И НД галантно представил доктора Яде и Кристине.
      Кристина была в коротком зеленом платье, на шее – красивое ожерелье, на ногах – белые «шпильки» без задников, неизвестно на чем державшиеся, а если к этому добавить наличие модной прически, то ее вполне можно было везти на бал в Голливуд.
      Не меньший фурор произвел и туалет Яди. В лучах заходящего солнца она выглядела просто очаровательно.
      В этот вечер в «Бристоле» проходил какой-то дипломатический прием, и на стоянке было полно машин.
      – Итак, действуем, как договорились, – распоряжался H Д. – Ядя делает вид, что помнит этого типа по сорок первому почтовому отделению как доктора Кригера, и кокетничает с ним. Кристина понемногу конкурирует с Ядей. Ты, Олесь, показываешь, что польщен встречей с ним. Я играю роль дипломата. Мы с Глебом собираемся приобрести английские «Колонии»… Помните, это не только аферист, но и убийца.
      Подошел стоявший невдалеке Емёла.
      – Можете начинать, Глеб, – шепнул он мне. – Ковальский ждет Мингеля в холле.
      – Не забудь, полковнику об ужине ни слова, – предупредил я его.
      – Почему?
      – Он знает только, что мы должны арестовать Мингеля. А при каких обстоятельствах – это мое личное дело…
      Между тем девушки, заметив, что они вызывают интерес у окружающих, не спешили.
      Наше пребывание на автостоянке затягивалось. Это в мои планы не входило.
      – Девушки оделись слишком элегантно. Если Мингель явится раньше времени, он может растеряться, – справедливо заметил НД. – Пойдем, Олесь, – поторопил он доктора, любезничавшего с девушками.
      Мы двинулись в бар отеля.
      Я шел с доктором и Кристиной. К сожалению, Ядя забыла в машине сумочку и вернулась за ней в сопровождении НД.
 
      Когда мы втроем спустились в бар «Бристоля», веселье там было в разгаре.
      Нам пришлось немного подождать, так как зал был полон танцующих, и, лишь когда умолкли звуки джаза, мы двинулись по натертому паркету к заказанному заранее столику.
      Затягивавшееся отсутствие Яди и НД расстраивало мои планы. «Мингель ждет и, очевидно, раздражен. Что они там копаются?» – думал я.
      Но вот появился НД. Он вовсе не выглядел смущенным. Я пошел ему навстречу.
      – А где Ядя?
      – Скоро вернется.
      – Развлекай гостей, Юлек. Пойду за Послом.
      Снова загремел джаз. В его шуме мы с трудом объяснялись.
      – Подожди, они вдвоем! – крикнул НД.
      – Кто?
      – Ядя и Мингель!
      – Где?
      – Поехали прогуляться!
      – Ты в своем уме?
      – Ядя – умница, как никто…
      – Ты дал ему «зим»?! – недоумевал я.
      За нашим столиком никого не было, Кристина и доктор танцевали.
      – Присядь, – сказал НД. – Получилось так. Мингель вышел из отеля, когда я запирал «зим». Видно, ему надоело ждать. Он искал такси. Ядя подошла к нему и сказала, что узнала его, что он доктор Кригер. Он опешил. Потом, когда она напомнила, что они познакомились в сорок первом почтовом отделении, он принял все за чистую монету. Она – умница… Говорит: «Позвольте представить вам, доктор, моего мужа!» То есть меня… Поверил. Стал восхищаться нашим «зимом». В это время к отелю на такси подъехал какой-то парень, типичный билетный спекулянт, выскочил из машины, вбежал в холл, выбежал оттуда и стал подавать Мингелю какие-то знаки. Ничего другого не оставалось, как посадить обоих – Ядю и Мингеля – в «зим» и дать им ключи. Для… небольшой прогулки… – Он рассмеялся, очень довольный своей идеей.
      – Это же идиотизм, а не идея! Это вершина твоих дурацких идей! А если он заметил, что парень подает ему знаки? А если он вышвырнет Ядю, а сам смоется в служебном «зиме»? Подумай, Юлек!
      – Помолчи! Что ты понимаешь в психологии? Мингель обалдел и поверил, что Ядя, до того как сделала «дипломатическую карьеру», выйдя за меня замуж, работала в сорок первом почтовом отделении и что они там познакомились.
      – А парень?
      – Парня Емёла забрал и повел в комиссариат. Там выяснят, почему он так торопился… Осторожно, наши идут. Ни слова. Сделай хорошую мину, Глеб, не порть им вечера.
      После танца к столу подходили Кристина и доктор. Мы с НД приняли беззаботный вид.
      – А где Ядя? – спросила разрумянившаяся от танца Кристина.
      – Сейчас придет с Послом, – пояснял НД. – Мингель уже играет Кригера. Удалось, Олесь! С первого шага!
      – Где они? – спросил доктор.
      – К сожалению, на улице, – ответил я. – Но продолжение будет здесь.
      Доктор встревожился.
      – Я уверена, что Ядя справится, – сказала Кристина. – У нас бывали и не такие случаи…
      – Если так – подождем, – решил доктор.
      Его интересовала «проделка», к тому же он был очарован Кристиной. Ее пренебрежительное «у нас бывали и не такие случаи» прозвучало так, словно она лично обезвредила по меньшей мере дюжину бандитов.
      – Когда придут Ядя и Мингель, позвони в комиссариат. Надо узнать, чего хотел парень, – шепнул мне НД.
      Я не принимал участия в разговоре. «Придут или нет? А если не придут, если Посол выбросит ее или… убьет?… Возможно, он и не подозревает о связи между мной, Ядей, настоящим доктором и НД. Если, как утверждает НД, Посол увлекся Ядей, то, быть может, ей удастся затащить его в бар после поездки? А если он вовремя заметит подвох, если окажется хитрее, чем я думал?…»
      Доктор флиртовал с Кристиной. НД, хотя внешне и не проявлял беспокойства, начал терять терпение. Все. было в руках Яди. Справится ли она?
      Снова заиграл джаз. Доктор пригласил Кристину на танец. Ожидание длилось уже более сорока минут.
      Тревога нарастала.
      – Теперь я знаю, Глеб, какое выражение лица будет у тебя в день моих похорон, – пытался шутить НД.
      Шутка не удалась. Нервное напряжение достигло предела… НД вдруг встал и направился к двери.
      Я увидел Ядю. Она подавала какие-то знаки. Увы, она была одна!
      Расталкивая танцующих, я пробрался к лестнице. Ядя как раз объясняла взбешенному НД:
      – Когда мы выехали на шоссе, ведущее к аэропорту, он остановил машину, якобы желая развернуться, и высадил меня из «зима»…
      – Ты могла позвать на помощь!
      – Да, могла… Но в радиусе километра никого не было. Я с трудом поймала такси…
      В то время как НД, решив «сохранить лицо» перед доктором, направился с Ядей к столику, я побежал в раздевалку к телефону.
      Надо было немедленно связаться с Емёлой, который задержал парня и ждал в комиссариате…
      – У меня великолепная новость, – услышал я голос Емёлы. – Прокуратура освободила Трахта. А этот паренек приезжал, чтобы предупредить Мингеля, и ничего больше не знает. Он получил для этого на расходы пятьдесят злотых…
      Я коротко обрисовал ему создавшееся положение.
      – Тогда я немедленно еду на квартиру Трахта! – решил Емёла.
      Я спустился вниз. В зале танцевали что-то похожее на чарльстон. С большим трудом мне удалось пробиться сквозь толпу танцующих.
      Кристина танцевала с доктором. Ядя спокойно подкрашивала губы.
      – За клипсы, Глеб, ты еще от меня получишь! – заявила она.
      – Олесь пока ничего не знает, и я не вижу причин портить ему вечер, – сказал НД.
      – Емёла сообщил, что Трахт на свободе, – прервал я его.
      – Это… невероятно!.. Сбежал?
      – Можно считать и так. Прокуратура проверяла случаи задержания. С момента ареста прошло сорок восемь часов, а поскольку марки – ерунда…
      Я вынужден был умолкнуть, так как официант подавал шампанское.
      – А парень? – спросил через минуту НД.
      Я повторил ему то, что рассказал Емёла. Времени для дискуссии не было: к столику возвращались Кристина и доктор.
      – Ну, Глеб, хватит шуток, пора за работу! – НД хлопнул меня по плечу. – Ты, Олесь, развлекай девушек… Приятного вечера. А мы, к сожалению, вынуждены уйти.
      Я встал смущенный.
      – Жаль, – сказал доктор, прощаясь. – Досадно, что у вас внеплановые осложнения.
      – Пустяки! – рассмеялся НД.
      Мы попрощались с Ядей и Кристиной и вышли на улицу.
      – Идиот! – взорвался НД. – Не нужно было оставлять его с Ядей!
      – Так… ты считаешь, что это я не должен был его оставлять?
      – А разве я о тебе говорю? Постой… а почему ты из Берлина привез Яде и Кристине одинаковые клипсы?
      – Что ты прицепился к клипсам, сумасшедший?
      – А то, что Ядя не сумочку забыла, а меняла клипсы. Не могла же она быть с такими же, как у Кристины! А на это ушло около четверти часа, понимаешь? Вот где начало неудач! Уж идея-то с клипсами никак не моя! – негодовал НД, стоя посреди улицы.
      Лишь минуту спустя, растерянные, мы тронулись дальше.
      – А если он разобьет наш «зим»?… – размышлял вслух НД.
      – В таком случае нам придется выложить около трехсот тысяч… – дополнил я. – Послушай, Юлек, кто тебе вообще велел брать «зим»? Не мог взять машину попроще?
      – Не думаешь ли ты, что я должен был везти Ядю и Кристину на тракторном прицепе? Ничего другого не было!
      – Поезжай в городскую комендатуру и заяви, что украден «зим», – решил я. – Пусть сообщат милицейским постам. А я тем временем допрошу парня. Встретимся у тебя в лаборатории.
      Теперь самое главное – сохранить хладнокровие.
 
      В комиссариате я сразу направился в камеру, где сидел задержанный паренек.
      – Я… я ничего не сделал, – всхлипывал он. – Я и воробья не трону, а эти… схватили меня, будто я Фантомас… Это Генек меня впутал. Встретил у кино и говорит: «Вот тебе, Юзек, пятьдесят злотых, поезжай сейчас на такси и предупреди одного человека. Он, видишь ли… сейчас в „Бристоле“ с девицей, а его жена вот-вот туда нагрянет».
      – Ты не знаешь, Юзек, откуда Генек взял деньги, чтобы предупредить этого человека?
      – Знаю… Их дал ему другой человек. Такой видный из себя, среднего роста, в темном костюме…
      Дальше следовало описание внешности Трахта.
      – А до этого Генек был с ним знаком?
      Меня интересовал круг лиц, связанных с Трахтом, а через него – с убийцей, с Мингелем. Раньше мы этим не занимались, так как все должно было выясниться после ареста Мингеля…
      – Я не знаю, знал ли его Генек. Я-то его не знаю. Если б я знал, то, клянусь, сказал бы вам.
      – Не врешь?
      – Нет. Я не знаю ни его, ни того, из «Бристоля»…
      Я вышел из камеры и попросил коменданта комиссариата освободить Юзека. В милицию до сего времени он не попадал, и к нему у нас претензий не было. Я вернулся в камеру.
      – Выметайся, Юзек. А что касается Генека, то советую держаться от него подальше.
      – Так он дал мне на такси.
      – Ну ладно, ладно! – сказал я, прерывая его полуискренние, полупритворные всхлипывания.
      Мы прошли с ним в комнату дежурного.
      Дежурный выкладывал на стол какие-то веревочки, поясок, школьное удостоверение… Потом взял с полки, где находились вещи задержанных, маленькую папочку.
      – Это тоже твое?
      – Да.
      Я взял папку и с любопытством заглянул в нее. Оказывается, Юзек тоже был филателистом! В его портативной коллекции были львы из Танганьики, малайские тигры, слоны из Лаоса. Я улыбнулся. Экзотика увлекала парнишку так же, как и меня лет тридцать тому назад.
      Я. вынул, заложенный между страницами кляссера небольшой конверт с адресом: «Уважаемому пану Буре, в Варшаве». В правом углу конверта была красивая, яркого цвета марка «За лот» с красным штемпелем «Экспедиция 16/19, станция Прага».
      – Где ты взял это, Юзек?
      Он застегивал пояс на брюках и с гордостью объяснял:
      – На прошлой неделе я помогал на одном складе паковать макулатуру. Это письмо было в бумагах. И они мне его отдали, просто так. А один человек даже хотел за это заплатить четыреста злотых. Но я меньше чем за пятьсот не отдам… А вы понимаете в марках? Может, у вас есть знакомые любители?
      – Есть. И не дай надуть себя, Юзек. Этот конверт с маркой стоит по крайней мере в три раза больше.
      Я вырвал из блокнота листок и записал ему адрес доктора Кригера.
      – Спасибо. Я туда завтра же утром схожу.
      Допрос Юзека ничего мне не дал.
      Перед тем как поехать в лабораторию, я связался с Ковальским. Он был дома. Обещал, что в течение десяти минут займет номер Мингеля в «Бристоле».
 
      Мы сидели в кабинете НД. Минула полночь, а с постов дорожной милиции никаких известий не поступало.
      Удалось лишь установить, что убийца заехал на квартиру Трахта и забрал его с собой. Об этом сообщил нам Емёла, который, к сожалению, прибыл туда слишком поздно.
      «Мингель и его сообщник давно сидят в безопасном месте, и оба смеются до слез», – с досадой думал я.
      – Слушай, перестань! – ругал меня НД. – Тошно смотреть на твою физиономию. Придумай что-нибудь, пошевели мозгами!
      – Послушай, а может… связаться с нашим гаражом, Юлек?
      – Что?! Ты думаешь, у Мингеля с Трахтом только и забот, что верпуть «зим» в гараж? Это, наверно, и есть твоя… дедукция!
      – Допустим. Но… гараж – единственное место, где никто украденную машину искать не будет… – думал я вслух.
      – Сейчас позвоню в обсерваторию, пусть посмотрят на Млечный Путь. Там, наверно, пыль клубится за «зи-мом»! – НД с ожесточением погасил сигарету.
      – И все-таки…
      – Держи!
      Я поймал па лету телефонную трубку. НД набрал номер.
      – Гараж Главного управления милиции. Диспетчер слушает, – прозвучало в трубке.
      – Привет, товарищ. Я говорю из лабораторип.
      – Начальник там? – рявкнул мне в ухо диспетчер.
      Я закрыл ладонью микрофон.
      – Бери трубку! Будут тебя, наверно, лаять за «зим». – Я передал телефонную трубку НД.
      – Что-о-о? – вдруг вскочил он. – Глеб, в «зиме» включен радиопередатчик!!!
      Я выскочил за ним в коридор. Мы неслись по лестнице как безумные.
      Не прошло и минуты, а служебная «Варшава» уже мчалась со скоростью сто километров в гараж управления.
 
      Шоферы, собравшиеся в диспетчерской, слушали передачу. Приемник был настроен на волну «зима».
      – Передатчик в машине не выключен. Мы слушаем уже второй час. Пока замолчали, но наверняка опять начнут… – пояснил диспетчер.
      Из репродуктора слышался приглушенный рокот мотора.
      – Сначала, – сказал один из шоферов, – этот тип рассказывал басни какой-то франтихе. Я думал, наш приемник испорчен и берет не те волны. Деваха говорила, машина, мол, дипломатическая… Ну а зачем нам лезть в чужие дела? Я взял и выключил. И только потом, когда получили распоряжение Городского управления милиции…
      – Тихо! – цыкнул НД.
      – Ну и молодчага же ты, Мингель, – раздался из репродуктора похоронно-печальный голос не кого иного, как Трахта. – Нужно же так засыпаться, бросить все на произвол судьбы…
      – Ну да, не успел бы я в отеле подняться на второй этаж, как меня бы взяли, – возражал сидящий за рулем Посол.
      – Да. А теперь хана. Деньги в товаре, а товар черти взяли. Слушай, ты никого не знаешь в «Бристоле»?
      – А если б даже знал? Откуда и как звонить ночью? Да и номер они уже наверняка заняли.
      – И все же не мешает попробовать. Сейчас мы у…
      Здесь раздался треск – машина проезжала под высоковольтной линией. Примерно минуту нельзя было разобрать ни слова.
      Я соединился с «Бристолем». Ковальский спал на кушетке в номере Посла. Я быстро обрисовал ему обстановку.
      Затем позвонил в городское управление милиции и доложил, что «зим» выехал за пределы Варшавы.
      Мы ждали, надеясь услышать хотя бы одно название местности, лежавшей на их пути.
      Разговор тем временем продолжался:
      – С удовольствием сделал бы укол цианистого калия тому типу, что накрыл меня в Клубе филателистов, – мечтал Трахт.
      – Паршивый легавый… – послышалось из уст Мингеля нелестное для меня ругательство…
      – У Аля слишком легкая рука. Он должен был тогда, на вилле, прикончить этого негодяя, – сетовал Трахт.
      Имя Аль было в разговоре произнесено впервые.
      – Я голоден как собака. А ведь меня приглашали на ужин, – злился Мишель. – Сожрать бы сейчас кусок ветчины…
      – Думаешь, я не хочу? В кутузке не растолстеешь… Морят там тюремным борщом… И неизвестно за что.
      Начали ссориться:
      – …а кто тебя просил говорить с Анелей без моего ведома? – Мингель обвинял Трахта.
      – Вот тебе на! Они ведь как будто с наследницей, с Анелей, не знакомы, – толкнул меня в бок НД.)
      – А ты, Мингель, зачем взял у пего «Норвегию»?
      – …это чтоб обмануть Анелю… будто я нашел марку у кого-то другого…
      – Ну да, обмануть! – брюзжал Трахт.
      – Замолчи, ты… скотина! – оборвал его Мингель.
      В репродукторе послышалось продолжительное гудение.
      – Трансформаторы на трассе, – сказал кто-то из шоферов, отлаживая прием.
      Лишь через несколько минут мы смогли услышать продолжение разговора. «Зим» проезжал через какое-то местечко.
      – Берегись, здесь нас могут зацепить, – предостерег Трахт.
      – «Зим» не задержат. Шикарная машина. К тому же у него милицейский номерной знак.
      – Как же нам связаться с Алем? – печалился Трахт.
      – Пошлю ему с каким-нибудь мальчишкой записку.
      – А если Аль попался?
      Снова раздался треск и нельзя было разобрать ни слова.
      НД посматривал на секундомер и быстро записывал какие-то цифры. Я старался уловить ценные для нас подробности разговора.
      – В чемодане осталась двухцентовая «Батон-Руж»… двенадцатую «Женеву» я спрятал в переплете каталога, – слышались приглушенные откровения Мингеля.
      – Да, но как их выручить? – размышлял Трахт.
      – Если б знать! Остается одно – заполучить обратно коллекцию «За лот» и смыться за границу!
      Разговор снова потонул в шуме и треске. Затем послышалось:
      – Аль влезет, как в тот раз. Это невысоко. Он спит с открытыми окнами… Влезет и… даст ему по голове! – планировал Мингель.
      – А если тот будет защищаться?
      – Аль должен сразу… чтобы не пикнул… а мертвые молчат…
      – Правильно! – одобрил Трахт. Шоферы переглянулись. Я сжал зубы.
      – …уже была одна ошибка… На вилле, – угрюмо продолжал Мингель.
      Неужели они имели в виду тот случай, со мной?
      – А что ты сделаешь с Алем?
      – Что? Возьму у него альбом… а потом – паф!
      Мы снова переглянулись.
      – Ты договорился с Алем на пятницу, Виль?
      – Да… но теперь это надо ускорить.
      – А до этого я заполучу деньги за «Где моя родина». Что-то около пяти тысяч… – планировал Трахт.
      (– Патефонные пластинки? – спросил, пользуясь паузой, НД.
      – Нет. Марки. Чехословакия, тысяча девятьсот тридцать четвертый год.
      – Откуда знаешь?
      – Видел в каталогах.)
      Репродуктор ожил снова:
      – Только бы Беранек не послал денег с оказией на твой адрес или на адрес отеля, – огорчался Мингель.
      – Наверняка не успеет, – успокаивал Трахт.
      Появилось еще одно имя – Беранек. Они продали или доверили носителю этого имени или фамилии редкие марки «Где моя родина». Судя по цене, марки были в листах.
      – Прага. Нужно туда попасть. Как ты думаешь, Удастся? – спросил Трахт.
      – А почему же нет?…
      К сожалению, на этом все прекратилось.
      Последние слова мы слышали уже не очень отчетливо: радиус действия радиопередатчика «зима» не превышал ста километров. Попытки диспетчера переключит! прием на другие антенны не дали результата.
      – Из всего этого можно сделать вывод, что они едут в направлении чехословацкой границы, – констатировал НД.
      – Вероятно. Они в хороших отношениях с каким-то Беранеком из Праги, – заметил диспетчер.
      – Этот Беранек живет на Французской улице, – добавил один из шоферов.
      – Откуда вы знаете? – спросил я.
      – Они раньше говорили об этом, до вашего прихода…
      Кое-что еще удалось узнать из расспросов.
      – Сначала был разговор о каких-то десяти кронах из виллы. Они спрятаны в матраце у Трахта. Потом один из них говорил о каком-то уколе…
      – О чем? Кто сделал укол? – подхватил НД.
      – Неизвестно. Были помехи. Речь шла о каком-то событии, происшедшем что-нибудь с полмесяца назад Понять было трудно. Ясно только, что они вернутся. Готовят налет здесь, в Польше. Только неизвестно, когда и как…
      Больше выяснить ничего не удалось.
      Сообщники пользовались в разговоре своеобразным жаргоном. Не ориентируясь в филателии, не зная происшедших событий, слушатели не могли восстановить ход разговора.
      Ясно было одно: и Мингель и Трахт шли на все. Помогал им какой-то Аль, оставшийся, кажется, в городе. Дальнейшие пути вели в Прагу, к какому-то Беранеку, который был их общим знакомым, скупщиком краденого…
      – Ну и что дальше? – спросил НД, когда уже на рассвете мы выехали из гаража.
      – Что? Дело очень простое, – начал я. – Все, как говорил с самого начала полковник: имеются непосредственные связи с заграницей, причем не столько с Эрфуртом, сколько с Прагой… Но пока для меня еще не ясно кто именно сделал укол коллекционеру, а потом отравил вдову. Мингель возглавляет банду. Л «мокрую» работу, очевидно, выполняет Аль…
      – Может быть. Во всяком случае, это Аль стукнул тебя по голове на вилле… – вставил НД.
      – Кроме того, известно, что они продали кому-то коллекцию «За лот». Поскольку они не знают, удастся ли им добраться до марок, оставшихся в квартире Трахта и в номере «Бристоля», то решили путем ограбления вернуть себе проданную коллекцию. Ты слышал, что говорил Трахт? Это их единственный шанс. Итак, мы знаем о подготовке еще двух убийств. Первой жертвой будет теперешний владелец коллекции «За лот», другой – его потенциальный убийца Аль.
      – «Пошлю ему с мальчишкой записку… Аль не из самых глупых»… – припоминал ИД слова Мингеля. – Но сначала они хотят связаться с Беранеком, живущим в Праге. Это значит, что у них есть паспорта или туристские визы или же они знают место, где можно нелегально перейти границу.
      – В семь часов я позвоню в комиссариат района, где живет Трахт, и пошлю туда кого-нибудь из наших сотрудников, чтобы помог Емёле распотрошить матрац, в котором спрятана марка «Десять крон»… Сейчас еще рано будить Емёлу. Он, наверно, спит как раз на «Десяти кронах». Не стоит также прерывать сон Ковальского в номере Мингеля в-«Бристоле»…
      Я остановил «Варшаву» перед входом в лабораторию.
      – Полжизни за чашку черного кофе! – заявил НД, вылезая из машины. Потянувшись, он развел руки и широко зевнул.
      Мы поднялись на второй этаж, в его кабинет. Не в силах подавить зевоту НД стал готовить кофе.
      – Я нашел решение, – объяснял он мне. – И сейчас установлю трассу, которой они ехали…
      – Идея?
      – Нет, – ответил он. – Слушая передачу из «зима», я записывал очередность помех по секундомеру. Число помех и паузы между ними вместе с картой линий электропередач покажут нам направление. Я поеду к тому Месту, где они бросили «зим». Будем надеяться, что машина цела… Кроме того, следует обдумать, как добраться о Аля. Он, несомненно, остался здесь… Ты выглядишь, как еж. Умойся и побрейся моей бритвой. А я тем временем накормлю кроликов…
      – Свихнулся ты со своими кроликами!
      – Ну и что из того? Нельзя?
      Он хлопнул дверью.
 
      Было около восьми часов. Я принял ванну в лаборатории, потом связался по телефону с Ковальским в «Бристоле».
      Из комиссариата района, где жил Трахт, по моей просьбе должны были отнести записку Емёле, который сторожил комнату Трахта…
      – У тебя заграничный паспорт с собой? – спросил НД, покормив кроликов.
      – Откуда ты знаешь, что я еще не сдал паспорт? – всполошился я.
      – Знаю… От тебя этого можно ожидать, – отрезал он.
      Прежде чем я успел что-либо сообразить, НД связался по телефону с кассой аэровокзала, заказал билет и попросил, чтобы его передали шоферу автобуса, отправлявшегося в аэропорт.
      Минутой позже мы мчались на его малолитражке на аэродром.
      – С твоим стариком об этой поездке я договорюсь, Глеб, – говорил НД. – Нельзя ждать, пока бандиты вернутся. Если они поехали к Беранеку, то наверняка не только затем, чтобы получить долг за «Где моя родина». Конечно, взяли с собой еще какой-нибудь товар… В Праге у нас есть Гонза. Я сразу же позвоню ему, чтобы он встретил тебя на аэродроме и задержал.
      – Зачем меня задерживать?
      – А виза?
      Действительно… визы у меня не было!
      – Сейчас я посажу тебя в самолет, понимаешь? В самолете заберу у тебя паспорт. В течение часа оформлю визу. И пошлю вместе с чемоданом следующим самолетом. Объяснение простое: прощаясь с приятелем, ты по рассеянности забыл взять у него чемодан. И твой паспорт остался в чемодане. Гонза арестует тебя – другого способа миновать контроль на аэродроме нет. Как только ты с помощью Гонзы окажешься в Праге, сразу бери под наблюдение Беранека…
      Я был несколько ошарашен его идеей, по, подумав, решил, что его план вполне реален. Мы не могли ждать, пока и у нас и в Праге проснутся начальники. Многое можно сделать своими силами.
      – А я тем временем займусь поисками «зима» и предприму соответствующие меры на месте, – обещал НД.
      Мы приехали на аэродром в последнюю минуту.
      Я взял у шофера автобуса билет, отдал его стюардессе, помахивая перед ее носом паспортом без визы, после чего, воспользовавшись служебным удостоверением, прошел через боковую дверь на взлетную площадку.
      – Чемодан и паспорт получишь в посольстве! – прокричал мне в ухо ИД. – А сейчас я позвоню Гонзе.
      Гм… давненько я не путешествовал таким образом. По крайней мере со времен войны. Но тогда я брал с собой хотя бы зубную щетку. И все-таки это было лучше, чем разговор с глазу на глаз после неудачного ужина с моим драгоценным шефом!
      «ИЛ» легко оторвался от земли.
 

      Я стоял перед великолепным зданием аэропорта в Рузыне, под Прагой, и глазел на отлетающий в Каир «ТУ-104».
      Пассажиры с чемоданами и паспортами уже прошли в помещение таможни. Я же, засунув левую руку в карман, спокойно курил сигарету.
      Торопиться было некуда. Только теперь я задал себе вопрос: а что будет, если Гонзы нет в Праге?… Этого только не хватало!
      – Именем Чехословацкой Республики вы арестованы за нелегальный прилет на территорию нашей страны! – раздалось за моей спиной, и я ощутил на своем плече тяжелую руку. Я обернулся. Гонза, наш давний друг партизан, теперь полковник уголовного розыска, во всем своем великолепии стоял передо мной и улыбался. – Значит, все-таки прилетел к нам? Полчаса назад звонил Юлек и просил, чтобы я тебя сразу же арестовал. Прости, я немного запоздал!
      Он стиснул меня в объятиях, а затем провел через все контрольные посты на стоянку служебных автомашин.
      – Я должен купить тебе зубную щетку и дать взаймы денег. Кроме того, Юлек сказал, что ты вылетел натощак… – говорил он, пока мы ехали к городу.
      По дороге я рассказал Гонзе о деле, которое привело меня в Прагу. Об эпизоде с ужином я промолчал, чтобы не вызывать ненужных насмешек. Но утаить факт похищения нашего «зима» было невозможно, рано или поздно это все равно станет известно.
      – …поэтому привел меня к вам, Гонза, незадачливый случай. Если поможешь – господь бог на небесах наверняка зачтет тебе это! – беззаботно обещал я.
      – А почему бы и не помочь?
      Через несколько минут мы перешагнули порог его холостяцкой квартиры.
      Я тут же получил замечательные пражские рогалики, несколько сортов сыра, яичницу с ветчиной, после чего мы с чашками кофе уселись в кресла.
      Попивая отлично сваренный Гонзой кофе, я поглядывал на цветные планшеты, висящие на стене. Это были не марки, а всего лишь спичечные этикетки!
      – Коллекционируешь?
      – Да… и марки тоже!
      – Что же ты мне об этом не написал? Я мог бы тебе выслать из Варшавы новинки.
      – А ты разбираешься в этом?
      Рассмешил он меня своим вопросом.
      – Да если б не марки, не сидел бы я сейчас с тобой!
      Не было ничего удивительного в том, что первый же человек, с которым я заговорил в Праге, мой приятель, тоже оказался коллекционером!
      – Вот видишь, паспорт ты забыл, чемодан тоже. Но было бы неплохо, если бы захватил с собой этикетки или марки, – сказал Гонза.
      – Если поможешь мне, то не только награду от господа бога, но и марки от меня получишь… – торжественно обещал я.
      – Беда только в том, что у нас в Праге Беранеков по крайней мере столько же, сколько, в Варшаве Ковальских. Я сам знаю человек тридцать, и все они коллекционеры!
      – Этот Беранек вовсе не должен быть коллекционером, – заявил я. – Достаточно, если он будет скупщиком краденого. А то, что он живет на Французской улице, в значительной степени ограничивает круг подозреваемых лип.
      – Я только что разговаривал с коллегой, который знает Французскую улицу как собственный карман. Конечно, Беранеки там проживают. Но такого, которого можно было бы подозревать в скупке краденого или обвинить в том, что он является аферистом международного класса, – такого, по его словам, нет!
      – Не может быть! Я слышал это собственными ушами!
      – Ну, тогда пойдем!..
      Мы вышли на улицу и сели в машину.
      По дороге Гонза рассуждал:
      – Мне кажется, здесь что-то не так… Впрочем, я не знаю случая, чтоб кому-то повредила перемена обстановки!
      Наконец мы остановились у входа в комиссариат. Гонза заглянул туда, чтоб навести справки…
 
      Было двенадцать, когда Гонза вышел из комиссариата и махнул мне рукой:
      – Беранеков на Французской – воз и маленькая тележка. Через два часа я получу некоторые данные. Пойдем-ка выпьем нива в кабачке, где когда-то пировал бравый солдат Швейк!
      Он нажал стартер и подвез меня к знаменитому ресторану «У Калиха».
      Пильзенское пиво, которое здесь цедили прямо из бочек, было поистине чудесным. Несколько минут мы с кружками в руках ходили вдоль степ, рассматривая экспонаты, посвященные памяти Ярослава Гашека. Кажется, он один не был коллекционером…
      – Послушай, Глеб, – сказал Гонза. – Ты Прагу знаешь почти как я. Не заблудишься. А мне нужно заскочить на работу. Я приеду за тобой около трех, жди меня у вашего посольства. А тем временем наши сотрудники наведут справки о Беранеках.
      Мы вышли на улицу.
      Боковыми улицами пешком я направился в сторону Влтавы.
      Самолет, с которым НД должен был прислать мне чемодан и паспорт, прилетал в час дня. Было еще рано звонить в посольство и спрашивать о моих вещах.
      Мог ли я предполагать, что буду любоваться панорамой Праги благодаря… преступлению, совершенному в Варшаве!
      Приближался третий час.
      «Мингель и Трахт утром сели в поезд на одной из маленьких станций на чешской стороне границы. И теперь едут в Прагу. Ведь говорил же Трахт: „Как думаешь, удастся нам добраться до Праги?“ Они выйдут из поезда, наверно, под Прагой. Попробуют добраться сюда автобусом или трамваем: ведь на центральном вокзале из поезда не выходят без чемоданов!.. Не исключено, что НД, посылая мне самолетом чемодан и паспорт, заодно сообщит и новые, еще не известные мне подробности».
 
      Дорога до посольства заняла минут десять.
      Выйдя из трамвая, я издали увидел Гонзу, который уже ждал меня.
      – Послушай, Глеб, – начал он, – мы разыскали одного филателиста Беранека. У него в коллекции есть марки «Где моя родина». Он заядлый альпинист и, возможно, вступил в контакт с варшавской шайкой во время вылазок в Татры. В прошлом году был несколько дней в Закопане…
      Это мне и было нужно!
      Я извинился перед Гонзой и поспешил в посольство.
      – Ваше счастье, капитан!.. Другой за такую забывчивость поплатился бы, – заявила сотрудница, вручая мне запечатанный конверт с паспортом.
      Тут же я получил и чемодан. Быстро открыв его в холле, я вынул из-под пижамы и туалетных принадлежностей обычный голубой конверт; на листке рукой НД было начертано:
      «Немедленно возвращайся. Речь идет о Праге на другом берегу Вислы».
 
      Если бы вместо швейцара, закрывавшего двери посольства, я вдруг увидел дьявола, это совсем бы не удивило меня.
      Если бы мне кто-нибудь сказал, что в поисках двух прохвостов я должен отправиться на Багамские острова, я н бровью бы не повел.
      Поистине во всем, что касалось убийств и грабежа в Западном районе, действительность превосходила всякую фантазию!
      – Что, плохие вести из Варшавы? – спросил Гонза, ожидавший меня у посольства.
      – Да. Я должен немедленно возвращаться домой.
      – Ты спятил? Приезжаешь раз в два года… И только для того, чтоб сразу же вернуться? Садись! Беранек ждет. Едем на Французскую…
      – Ты будешь смеяться, Гонза, – начал я уже в машине. – Понимаешь, у нас тоже есть Прага, район Варшавы, расположенный на правом берегу Вислы.
      – Что? И там тоже есть Французская улица?…
      Гонза остановил машину, выскочил из нее и, широко разведя руки, захохотал.
      – Глеб! Ах, чтоб тебя! Дай я тебя обниму! Пойдем, я угощаю шампанским!
      Только через минуту, видя, что он привлекает внимание прохожих, Гонза снова уселся за руль.
      Я повторил ему ту часть подслушанного разговора Мингеля н Трахта, которая касалась подготовки третьего убийства и грабежа. Надо было немедленно возвращаться…
      Вскоре мы остановились у касс аэропорта.
      – Ты улетаешь, – с грустью произнес Гонза, – а я не успел купить тебе зубную щетку. У вас всегда так. Приедет какой-то тип, на авось, без всяких документов, и…
      – Перестань звонить, ты, бюрократ замшелый! – ругнул я его. – Вот мой паспорт. Возьми мне билет без очереди!
      Я взглянул на расписание.
      Увы, не было никакой надежды в этот день очутиться в Варшаве. Даже если удастся достать билет, я все равно не успею добраться до аэропорта – дуда езды минут двадцать…
      – Поедешь поездом, Глеб, куплю тебе плацкартный билет, – решил Гонза. – Может быть, еще успеем!
      Билет удалось достать, и через несколько минут мы мчались к вокзалу.
      Контролер у выхода на перрон был уверен, что мы опоздаем.
      – Будь здоров, до встречи в Варшаве! – крикнул я, высунувшись из окна вагона.
      – Так и знай, я тоже приеду к вам без всяких документов, в одних тапочках! – кричал вслед Гонза, махая рукой.
 
      Что там поделывает НД и как мой шеф отнесся к моему необдуманному путешествию?… Кто же, собственно, тот Беранек, который живет не в чешской, а в варшавской Праге?… «Удастся ли нам добраться до Праги?» – беспокоился в «зиме» Трахт…
      Увы, в этом случае «до Праги» могло одинаково означать и ту и другую Прагу. Из-за этого я зря потерял почти целые сутки!
      Преступники тем временем планируют новое убийство. Судя по разговору в «зиме», оно должно быть совершено до пятницы… Мы обязаны выиграть эту погоню за временем!
      Стоя у открытого окна, я прощался с веселыми, яркими, залитыми солнцем предместьями Праги.
      Из краткой записки НД было неясно, как он установил, что сбежавшие преступники имели в виду пе чехословацкую, а варшавскую Прагу…
      Какие-либо отвлеченные рассуждения были в этом случае бессмысленны. Самое лучшее, что я мог сделать, – это выспаться после всех неожиданностей и переживаний последних суток.
 

      С центрального вокзала в Варшаве я сразу же позвонил Кристине. Информация, полученная от нее, звучала весьма утешительно:
      – Позавчера старик отложил свои удочки и отбыл в Краков. Оттуда должен сегодня вылететь в Гданьск… К счастью, какие-то дела для него гораздо важнее твоих убийств и он полностью поглощен ими.
      – Обо мне не спрашивал?
      – Спрашивал. Я ответила, что у тебя все в порядке. А НД сегодня поехал за «зимом», оставил тебе письмо в лаборатории. Ковальский и Емёла сидят в твоем кабинете вдесь, в управлении. Возятся с какими-то марками…
      – Гм, – хмыкнул я себе под нос – На полковника снизошло вдохновение, и он поехал кого-нибудь инспектировать. По мне, лучше встретить десяток убийц со шприцами, наполненными ядом, чем его!
      С Ковальским и Емёлой я решил встретиться позже. Сейчас меня интересовали новости, оставленные НД.
 
      Вскоре на правах гостя я попивал в кабинете НД кофе, поданный секретаршей, и читал:
      «Вчера мне пришло в голову, что, возможно, у Беранека есть в Польше родственники с той же фамилией и он обещал через них передать обоим подлецам долг за серию „Где моя родина“. Наведя справки в адресном бюро, мы узнали, что адвокат Беранек проживает на том берегу Вислы, в Праге, на Французской улице (Олесь его знает, это весьма уважаемый филателист). Беранека сейчас в Варшаве нет, он поехал с туристической группой в СССР. Мингель и Трахт вчера утром, когда ты летел в Прагу, были у него и ушли ни с чем. Разумеется, своего адреса не оставили. Беранек возвращается в Варшаву через неделю… Постарайся пойти по следам Аля. Сам я о нем ничего не узнал. Нужно бы наконец как следует изучить мальчишек-перекупщиков. Помнится, твой 10зек, который должен был предупредить Мингеля, говорил о каком-то Генеке…»
      Как следовало из дальнейшего содержания записки НД, Ковальский и Емёла, в то время когда я выходил из самолета в Праге, закончили обыск в комнате Трахта и в бывшем. номере Мингеля в отеле «Бристоль».
      «Единственное, что мы еще не смогли отыскать, – это коллекцию „За лот“. Ты должен любой ценой добраться до Аля. Других возможностей предотвратить новое убийство нет», – подчеркивал в конце письма НД.
      Меня воодушевило известие о том, что благодаря подслушанному разговору Мингеля и Трахта из тех марок, что пропали после убийства, удалось найти почти все.
      Я срочно должен был заняться компанией мальчишек-перекупщиков и добраться до Генека.
      Юзек, который был послан предостеречь Мингеля, видел Генека, говорившего с Трахтом. Значит, если Генек знал Трахта, он мог знать и Аля. Чтобы совершить еще одно убийство и грабеж, Мингель или Трахт должны связаться с Алем.
      Адвокат Беранек был реабилитирован и находился вне подозрений. Он, покупая серию марок «Где моя родина», наверняка не знал об убийстве коллекционера.
      Такова была ситуация, но, прежде чем пойти в свое управление и поговорить с Ковальским и Емёлой, я решил… допросить маму!
      Другого человека, контакты которого с мальчишками-перекупщиками были бы столь же тесными, я не знал.
      По дороге домой я па всякий случай купил цветы. Букет должен был облегчить установление взаимопонимания. Я рассчитывал, что мне удастся вымолить прощение за белые «Дилижансы».
 
      Мама была не слишком любезна.
      – Кажется, тебе нравится не ночевать дома? Тебя не было два дня, – заметила она. – Если совместное ведение хозяйства тебя не устраивает, то, пожалуйста, мы даже можем поделить горелки на газовой плите. Могу также купить кусок мела и обозначить в обеих комнатах границы наших интересов. За цветы благодарю. Они символичны, так как завяли и выглядят такими же замученными, как и ты!
      «Уф-ф! – вздохнул я про себя. – О женщина, неужели разговаривать иначе ты уже не можешь?»
      Чтобы чего-нибудь добиться, я решил быть любезным.
      – Может быть, у тебя есть… новые классики, мама? Мама раздумывала: «Войти с ним по довольно-таки интересному вопросу в контакт или нет? Показать или нет?»
      Победило первое.
      – Если хочешь, могу тебе показать, – сказала она любезно.
      Я подошел к столику.
      – Вот «Ньюфаундленд» с моржом, вот «Фолклендские острова» с королевой Викторией, «Бразилия» с Дон-Педро, «Мексика» с императором Максимилианом… – листала мама страницы альбома, где у нее были размещены первые выпуски марок.
      – У тебя это… тоже от перекупщиков?…
      – Нет. После неприятности с «Дилижансами» я со спекулянтами дела не имею. На этот раз мои классики из солидных источников. Большую партию я приобрела совместно с симпатичной блондинкой из филателистического магазина. У серьезного коллекционера…
      Она вынула из сумки лист бумаги и, водя по нему карандашом, рассказывала:
      – «Барбадос», «Бермуды», «Тобаго», «Занзибар», «Тринидад» и другие мне пришлось уступить моей приятельнице, так как не хватило наличных денег. Но классики, которые ты сейчас смотришь, ведь хороши?
      – Конечно. Позволь мне посмотреть по списку, что там вообще было?
      – Пожалуйста!
      Я взял лист и, усевшись в кресло, начал просматривать. Список ни в чем не сходился с тем, который был составлен четыре недели тому назад на вилле. Очевидно, убийца – Посол (я узнал его руку по характерному написанию цифр 4 и 7), – помимо того, что предлагал мне при встрече в «Бристоле», имел и менее ценные дублеты.
      – Можно узнать, когда ты это купила, мама?
      – Три дня назад…
      Сделка была совершена до моего неудачного ужина в «Бристоле». Дальнейшие расспросы об атом были бессмысленны.
      Пока мама по случаю «визита чужого мужчины» парила кофе, я раздумывал над тем, каким образом встретиться с «симпатичной блондинкой». Поскольку она была клиенткой Мингеля, то, может быть, она договорилась с ним о встрече и, возможно, вчера или сегодня уже встречалась.
      – Я вижу, у тебя серьезные заботы? – сказала мама, принеся нам но чашке кофе. – А ты не думал о том, что коллекционирование тоже может отвлекать от забот и монотонности будней?
      – Пожалуй, да… Кстати, спекулянт, который продал тебе в долг белый «Дилижанс», приходил за деньгами?
      – Пока нет. Если явится, я отведу его к майору Ковальскому. Я со своей стороны считаю дело законченным.
      – Интересно… Как звали этого спекулянта?
      – Как? Не знаю. Официантки в «Золушке» называли его Генеком. А почему, разреши спросить, тебя интересует этот Генек? Может быть, он тоже замешан в убийстве?
      – Постольку поскольку.
      – Очевидно, так же, как доктор Кригер или я! – скептически усмехнулась мама.
      Меня интересовал Генек.
      Этот клубок так и не был до конца распутай. Емёла и Ковальский теперь были прикреплены к моему делу. А дело о белых «Дилижансах», которыми торговал Генек, было прекращено…
      Я решил, что сначала спрошу о Генеке в кафе «Золушка».
      Мама не проявляла охоты к дальнейшим излияниям. Поэтому я допил кофе и, попрощавшись, направился в «Золушку».
 
      Но прежде следовало узнать, что успели выяснить о Генеке Ковальский и Емёла. Поскольку Генек распространял белые «Дилижансы» и продал их даже моей маме, но исключено, что он занимается и другими делами.
      Я зашел в телефонную будку и позвонил к себе в кабинет.
      Через минуту отозвался Емёла:
      – Понимаешь, в комнате Трахта я не мог заснуть. Во-первых, потому, что на новом месте. Во-вторых, жилище Трахта так – пардон, мне пришлось почесаться – заселено блохами, что я попрошу обсыпать меня снизу доверху ДДТ… Так вот, в первый раз я поступил как новичок, не проверив при обыске матраца. Когда ты позвонил и через комиссариат передал мне информацию о разговоре в «зиме», я уже ничего не говорил, но половина работы была сделана. Я вернулся с товаром, когда ты летел в Прагу… И даже хватило времени зайти к Генеку. Как явствует из блокнота, который я нашел в комнате Трахта, у Генека с Трахтом были общие интересы. Это любопытный парень… Как сказали официантки в «Золушке», его называли то Генеком, то Фуником, и вообще трудно во всем разобраться. Как только где-то что-то натворит – берет новое имя. Теперь, кажется, его зовут Алем…
      – Как?! – заорал я в трубку.
      – Ну, ясно ведь тебе говорю: Аль. Это якобы сокращение от Аль Капоне, понимаешь?
      – Ты сказал об этом НД?
      – Нет. Он меня не спрашивал…
      Подвела координация! Откуда Емёла мог знать, что мы теперь ищем Аля?
      – Говори, где Аль?
      – Насыпь ему соли на хвост! Я бы поймал его уже неделю назад, если бы не осложнение с твоей уважаемой мамой! Потом полковник прикомандировал нас с Ковальским к тебе. Генек, он же Аль, уже несколько дней был настороже. И когда, найдя его адрес, мы вчера пошли туда, его уже и след простыл. Его мать, языкастая баба, каких свет не видывал, сказала, что он взял какие-то книжки и марки, уехал на велосипеде и не известно, когда вернется… Кажется, что-то его тревожило. Вчера утром какой-то паренек принес ему письмо. После этого Генек, он же Аль, смылся… Письмо это у меня. Только его сам черт не разогрет. Это, наверно, шифр. Полковник тоже эту записку вчера видел…
      – Как это полковник? – прервал я его. – Ведь его нет в Варшаве?
      – Да, сейчас в Варшаве его нет. Но вчера он забежал на несколько минут н спросил, что нового…
      – Значит, ему известно, что Мингель убежал?
      – Да… Он даже переписал содержание записки… Я прервал разговор. Видимо, Кристина не знала о беседе Емёльг с драгоценным шефом. Не знал об этом и НД.
      Когда я вбежал в свои кабинет, Емёла рассматривал марки, обнаруженные в комнате Трахта во время обыска. Ковальский помогал ему записывать номера марок но каталогу. Марки, найденные в номере Посла в «Бристоле», ждали своей очереди.
      – Присмотрись хорошенько, Глеб. Такое можно увидеть только раз в жизни! – сказал Емёла, увидев меня. – Вот это и есть знаменитая марка «Десять краковских крон!»
      – Вот это «Батон-Руж» номер один, «Миллбери», «Цюрих» номер один и два… – пробовал объяснять Ковальский.
      Они были как помешанные.
      Я не мог позволить себе рассматривать марки. То, что Генек, он же Аль, получил во время моего отсутствия послание и тут же выехал, могло, вернее, должно было свидетельствовать о том, что шайка изменила срок планируемого убийства.
      Мы знали, что они его готовят. Отсутствие Аля говорило о том, что это может произойти ближайшей ночью! Мы не знали только – где?
      Мингель н Трахт вернулись в город, это было установлено, но разыскивать их в многолюдной Варшаве было бессмысленно.
      – Где письмо? – взорвался я, даже не взглянув на «Десять краковских крон».
      – Какое? – спросил Ковальский. – Есть семь писем с первой «Саксонией» на конвертах.
      – То, что получил Аль! – заорал я на весь кабинет.
      – А-а! Так ты разоряешься из-за этой шифрованной записки? И обязательно надо орать?! – Емёла почесал за ухом. – Где тут она… была… – Он полез в один, затем в другой карман.
      Я выхватил у пего из рук серый конверт.
 
      На листке, вырванном из блокнота, рукою Посла были написаны символы:
      «PD 4 РР 5 СМ 354 + СМ 354 SD 6 СМ 72 + СМ 72 – f + CM 72».
      Посол передавал Алю свои указания с помощью номеров каталога. Несомненно, это был шифр из изображений на марках!
      Мне показалось, что трижды повторенный в конце СМ 72 выражает поспешность и означает быстрое действие. Я схватил телефонную трубку. Сигнал коммутатора оглушил меня, словно пожарная сирена. Протяжные гудки повторялись. Больница не отвечала.
      Я набрал номер домашнего телефона доктора Кригера.
      Он оказался дома.
      – У меня просьба, доктор…
      – Я как раз хотел вам звонить, – прервал меня доктор Кригер. – Я чувствую себя немного виноватым за тот ужин. Кроме того, марка «За лот» на конверте, который принес мне Юзек…
      Не давая ему продолжать, я поспешно спросил:
      – Что означают символы каталога: PD 4 РР 5 СМ 354 SD 6 СМ 72? Не представляете, как это важно!
      – PD 4 РР 5 СМ 72?… Что бы это могло быть? – начал он раздумывать. – СМ, как мне кажется, является сокращением… Да, это, наверно, сокращение слова «Commemorative», то есть памятный. Означает выпуск по случаю какого-либо события, это издание серий, которые называются «памятными». Это, очевидно, номера каталога Минкуса… Скотт, Гиббонс, Ивер, Михель и другие не употребляют в своих каталогах подобных символов.
      – Вы не можете одолжить мне каталог Минкуса, доктор?
      – Если бы он у меня был… Но я сейчас спрошу у знакомых. Если у них нет, они скажут, где искать. Через десять – пятнадцать минут я позвоню вам.
      Через десять – пятнадцать минут…
      Перед глазами встали стеллажи с каталогами на вилле. Но я не мог вспомнить, был ли там каталог Минкуса…
      – Алло?… А, это вы? Что вам нужно? – неохотно откликнулась наследница.
      – Это не моя частная просьба, я вам звоню по делу. Очень прошу посмотреть, нет ли у вас каталога Минкуса?
      – Каталог Минкуса? Мне и смотреть не нужно. Был, но куда-то пропал. Его искала еще моя хозяйка…
 
      Эта на первый взгляд пустяковая подробность убедила меня в том, что ключом всего дела являются индексы PD 4 РР 5 СМ 354 SD 6 СМ 72.
      В душе я проклинал свое бесполезное чехословацкое путешествие. Если бы не оно, я приступил бы к расшифровке записки еще вчера.
      – С этим каталогом и шифром дело будет нелегкое, – отозвался Емёла. – Тебе лучше всего обратиться в контрразведку. Они страсть как любят такие загадки. И нужно подождать возвращения полковника и НД. Данные, которые привезет с собой НД…
      – Нет! – прервал я. – На это у нас нет времени. Мы должны знать все до приезда НД. Обязательно должны знать. – Я начинал нервничать…
      – Наконец-то! – прыгнул я к телефону, едва раздался звонок.
      – Есть две возможности добраться до каталога Минкуса, – услышал я голос доктора, – Один экземпляр имеется в Филателистическом агентстве, а второй – у коллекционера, он живет за городом, фамилия его Тракт…
      Я поблагодарил доктора и тут же спросил Емёлу:
      – Слушай, ты во время обыска не видел у Трахта каталога Минкуса?
      – Нет. Были Цумштейн, Ивер, Михель… Но Минкуса не было. Я еще никогда не видел этого каталога и, уж конечно, обратил бы на него внимание.
      То же самое повторил Ковальский, который проводил обыск в номере Мингеля.
      – Ждите меня здесь! – крикнул я, выбегая в коридор.
 
      – Да, конечно, у нас был такой каталог, – сообщили мне в Филателистическом агентстве, – но, кажется, кто-то его взял. Подождите, пожалуйста. Директор на совещании…
      Я уселся в углу у стола и, ожидая, пока закончится совещание, стал перелистывать проспекты.
      Наконец дверь отворилась, один за другим начали выходить «спецы по отечественным маркам».
      – Заходите, пожалуйста, – пригласил меня улыбаясь директор. – Чем могу помочь?
      Я сразу выложил свою просьбу.
      – Каталог Минкуса? Вы ужо второй человек, кто просит об этом. Первым был ваш начальник. Он звонил мне вчера…
      Пока у меня от разочарования вытягивалось лицо, директор, играя пинцетом, продолжал:
      – Мы написали филателисту, который уже второй раз взял у нас каталог Минкуса. К сожалению, он еще не ответил…
      Итак, я очутился в заколдованном круге. Чтобы понять содержание записки, которую Мингель и Трахт послали Алю, чтобы добраться до обоих мерзавцев, мне нужен каталог Минкуса. А чтобы заполучить каталог Минкуса, я должен добраться до Мингеля и Трахта. Первый взял экземпляр каталога из виллы, второй – в Филателистическом агентстве.
      – Не знаете ли, у кого еще может быть этот каталог?
      – В Варшаве – ни у кого. По просьбе вашего начальника я наводил справки в Почтовом музее во Вроцлаве, но и у них нет этого каталога…
      Так передо мной закрылась последняя возможность разгадать тайну рокового шифра.
      У меня не было надежды, что записку каким-то способом расшифрует полковник. Правда, сейчас его в Варшаве не было, но то, что он лично включился в акцию, заставляло задуматься.
 
      Я вышел из здания Филателистического агентства ровно в двенадцать часов. Шагая через центр города, я думал:
      «Известно, что они вернулись и находятся здесь. Собираются совершить еще одно убийство. Известны подробности подготовки. Но до сих пор не известно где. В письме, посланном Алю, наверняка указан адрес человека, которому грозит опасность…»
      – Добился чего-нибудь? – спросил меня спокойный, как всегда, Ковальский.
      – Ничего! – отрезал я.
      Емёла сочувственно покачал головой.
      Они не спрашивали о результатах разговора в агентстве. Поскольку делом руководил я, а полковник откомандировал их обоих в мое распоряжение, направление расследования зависело от меня.
      Воспользовавшись моим приходом, они оставили марки и пошли обедать.
      Инвентаризация марок была наполовину закончена.
 
      Минут через десять открылась дверь и па пороге появился запыхавшийся НД.
      Он сел напротив меня и начал рассказывать, словцо выходил лишь на минутку:
      – Значит… так, как ты слышал. Учтя количество и род помех в передачах из «зима», мы выяснили, что речь может идти о трех местностях. После рассмотрения карты энергоснабжения я дал телефонограммы в районы. Ответ комиссариата из Шидловда подтвердил верность моих предположений. «Зим» был найден в лесу, в нескольких сотнях метров от станции Шидловец. Вернувшись в Варшаву, я разыскал кондукторов поезда, которым ехали бандиты. Один нз кондукторов обратил внимание на двух пассажиров в купе первого класса – у них не было багажа. Они вышли где-то под Варшавой, но где, он не помнит… Об адвокате Беранеке ты знаешь из моего письма, которое я оставил тебе в лаборатории. Твой отчет о поездке в Прагу я выслушаю в другой раз… Дай сигарету и говори, что ты раскопал сегодня.
      Я беспомощно развел руками. Увы! Я ничем не мог похвастать.
      НД взял у меня шифр и, барабаня по столу пальцами, слушал мой рассказ о поисках каталога Минкуса…
      В кабинет вошли майор Ковальский и поручик Емёла.
      Мы вместе работали над марками около полутора часов.
      Нервы мои были напряжены. Почти автоматически записывал я номера марок по каталогу и состояние каждого экземпляра из категории редчайших марок мира… Я обещал себе, что рассмотрю их и запомню по крайней мере но хуже, чем доктор Кригер.
      Марки лежали передо мной. Я вкладывал их пинцетом в двойной конверт, на котором мы расписывались. А через минуту все забывал.
      Для меня существовало только одно: где?
      Беспокойство все нарастало. Надо успеть, надо, чтобы мы были первыми.
      Около пяти часов зазвонил телефон. Говорила мама:
      – Только что пришла странная телеграмма. Может, ты что-нибудь поймешь, диктую…
      Я бессознательно взял в руки карандаш и лист бумаги.
      – Слушаю, мама.
      – Это из Нью-Йорка. II кажется, какой-то шифр…
      – Из Нью-Йорка? Мне? Я в самом деле… ничего не понимаю.
      Мама начала терять терпение:
      – Записывай наконец. Неужели мне час стоять у телефона?
      Дрожащей рукой я записывал: «Numbers explanation according to Yvert … США, 4, 5, 563, 8 экспресс, 268.
      С уважением, Джек Мипкус».
      Я пришел в себя.
      – Кто мне это прислал?
      – Не знаю, – ответила мама.
      Я бросил трубку, схватил лежащий тут же каталог Ивера. В течение минуты тайна зашифрованного письма была раскрыта.
      – Сошлось! Все сошлось!!!
      – Интересно, что сходится? – буркнул ошеломленный ходом событий Емёла.
      – Убирайте марки! Едем!
      Я схватил телефонную трубку.
      Очевидно, НД, как и я, караулил в лаборатории у телефона. Не было времени объяснять, кто и почему прислал мне телеграмму. Я сам этого не знал!
      – Есть! Юлек! Собирай ребят, грузи все необходимое. Дорога через Мосты. Это должно случиться сегодня, в Дзвонах!
      – В Дзвонах? Дорога через Мосты? Подожди…
      Очевидно, у него в кабинете был еще кто-то.
      – Мослы, тридцать одни, – повторял он. – Дзвоны, на восток, одиннадцать… Жди перед зданием управления, Глеб! Через две-три минуты выезжаем!
 
      «А может… может, удастся выяснить адрес коллекционера, который не подозревает, что со вчерашнего дня ему грозит смертельная опасность? Этот коллекционер, вероятно, покупает марки в Варшаве. Ведь Дзвоны всего в часе езды от Варшавы. Мама, очевидно, уже успела войти в контакт со всеми филателистическими магазинами», – подумал я.
      Я позвонил маме и сказал, чем она может мне помочь.
      Когда Ковальский и Емёла, заперев марки в сейф, вышли, чтобы переодеться в штатское, позвонила мама:
      – Ты говорил о Дзвонах? Да, есть такой адрес. Блондинка из магазина сказала, что в Дзвонах марки собирает ксендз Иоахим Войтик. Приезжает к ней каждые трп месяца получать марки по абонементу.
      «Так, значит, ксендз Иоахим Войтик – тот филателист, которому мы должны сохранить жизнь!»
 

      Мы находились на холме близ селения Дзвоны. Удобно устроившись в ветвях раскидистого дуба, я в полевой бинокль осматривал окрестности. Лучи солнца золотили шпиль костела и крышу дома приходского священнослужителя. Здание напротив было, очевидно, домом для приезжих.
      С пастбища брели коровы. Над соломенными крышами вился дымок.
      Кругом царил покой. Спустившись с дуба, я обратился к участникам операции:
      – Итак, товарищи, наш приезд в Дзвоны должен выглядеть естественным. Официально мы выступим в качестве землемеров. Выполняя «свои обязанности», мы должны выяснить, здесь ли веснушчатый верзила лет двадцати. Верзила называет себя по-разному. Его последняя кличка – Аль. Будем говорить, что он послан нами, чтобы подготовить жилье… Помните также о двух других членах шайки. Их фотографии были вам показаны. Наша задача – не спугнуть их. По нашему плану они должны начать намеченное ими дело… Грузовик будет стоять посреди площади, напротив костела. Пары, проводящие замеры, передадут собранный материал ему. – Я указал на НД. – Дальнейшие инструкции получите в доме для приезжих по окончании разведки. А теперь всем переодеться в комбинезоны!
      В то время как группа, организованная НД, двинулась в кустарник, я особо проинструктировал майора Ковальского и поручика Емёлу:
      – Вы оба прибыли в Дзвоны, ну, скажем, для заключения контрактов на поставку репы, льна, сена, мака и так далее. Вы должны установить, нет ли у Аля, Мингеля и Трахта в Дзвонах знакомых среди коллекционеров. Это позволило бы им воспользоваться чьим-то гостеприимством. Вполне возможно, что, кроме ксендза, здесь есть и другие филателисты…
      Ковальский и Емёла согласно кивнули.
      – Гримера ко мне! – приказал я, видя, что из кустов выходит шестерка «землемеров» в комбинезонах. Гримером мы называли сотрудника лаборатории, который прежде работал в театре.
      Он подошел с чемоданчиком, где были грим, парики и все остальное, необходимое для гримировки.
      – Майор Ковальский и поручик Емёла для агентов по закупкам выглядят слишком по-городски, – квалифицированно оценил он. – Им нужно подтемнить щеки, немного запачкать рубашки, взлохматить волосы. Поскольку известно, что пока еще каждое селение гостиницей не располагает, агентам-закупщикам, не в обиду им будь сказано, приходится обычно ночевать где-нибудь па сеновале.
      Ковальский и Емёла без лишних слов подверглись своеобразной косметической обработке.
      – Усики а-ля Чаплин пли Адольф Мешку? – спросил гример у сидевшего на пеньке НД.
      – Пусть будет… Чаплин! – подумав, решил НД.
      Через минуту на его лице появилось слегка глуповатое выражение. Он смотрел в зеркальце и сам себя не узнавал…
      Подошла моя очередь. В две минуты я поседел, нос у меня вырос на сантиметр, пышные черные усы придали мне вид деревенского шляхтича.
      – Ножку вам, скажем, покусал тигр. На охоте. В Трансваале. Потому прошу слегка прихрамывать, – подшучивал гример.
      Мы взяли малолитражку НД, транспорт, наиболее подходящий для такой организации, как «Геодезические измерения». Эту надпись на дверцах можно было стереть в две минуты.
      – Вот только как мне разговаривать с ксендзом? – размышлял я, сидя в машине и держа торчащую наружу геодезическую рейку. – С чего начать? Что я ему скажу?
      – Что? Ну, скажешь, например, – философствовал НД, поглаживая усики, – что тебя, как старого шляхтича, интересует церковное искусство. Судя по всему, костел построен в те времена, когда икону в боковом алтаре мог нарисовать, скажем, Гвидо Рени. Ты уж сам знаешь кто.
      – Лучше начать с теологии, – советовал майор Ковальский. – Спроси, например, о догмате непогрешимости папы.
      – Я бы начал с кухни, со светской стороны. Постарался бы поговорить с домоправительницей. Кто-то ведь занимается хозяйством в доме ксендза? – рассуждал Емёла.
      Трудно было предугадать, как встретит меня ксендз. Захочет лп, и как именно, помочь мне? Тем более что у него в руках приобретенная за солидные деньги коллекция «За лот».
      Мы въехали в селение.
      Наше прибытие вызвало переполох среди гусей и поросят, которые чувствовали себя на мостовой, как у себя во дворе. Грузовик сигналил, то и дело тормозя, чтоб не раздавить надувшегося индюка. За малолитражкой бежала стайка чумазых ребятишек.
      Взрослые не проявляли ни любопытства, ни раздражения. Дзвоны не боялись «геометров» и вовсе ими не интересовались.
      Мы остановились на замощенной, видимо, в давние времена площади. Сбоку, в саду, в стороне от дороги, белел просторный дом ксендза.
      Я отдал рейку НД и, пока «землемеры» спрыгивали с грузовика, прихрамывая, двинулся на поиски «властей».
      Здесь, в центре селения, если не считать детворы и уток в зеленом болотце, было почти пусто.
      Я прошел на кладбище и задумался: войти ли в костел – или пойти по аллейке к дому.
      – Хвала Иисусу, – приветствовала меня сгорбленная старушка.
      – Во веки веков… А не знаете ли, бабуся, где сейчас ксендз?
      – Да в костеле. Грешницу исповедует.
      Я вошел в костел. В лучах, проникавших сквозь витражи, виднелись контуры исповедальни. Было холодно и тихо, и лишь молодая крепкая бабенка, бия себя в грудь, каялась, что ночью наколдовала на свою соседку, что Маг-де с другого конца села вместо тридцати яиц отдала только двадцать девять, так как тридцатое яйцо было прошлогоднее, тухлое, что из чревоугодия не соблюла поста: сорвала два листка и календарь вместо пятницы показал субботу, что недавно добавила в масло для продажи маргарину, а молоко доставила на молочный пункт пополам с водой…
      Исповедник утешал, осуждал, отчитывал. Хотя я не видел его лица, мре казалось, что он тоже мучится за грехи, не им содеянные. Когда бабенка наконец ушла, он с облегчением встал.
      Я увидел подвижную фигуру уже немолодого сельского священника. Я поднялся со скамьи.
      – Вы ждете меня? – спросил он извиняющимся топом.
      – Вы ксендз Войтик?
      – Да.
      – Я хотел бы поговорить с вами.
      – Я вас слушаю… – Он указал проход возле алтаря.
 
      Был поздний вечер, когда я вошел в дом для приезжих. – Дайте мне пива! – попросил я.
      Физиономия буфетчицы скривилась при виде чужака. Она взяла кружку, которую я перед тем ополоснул, и сказала:
      – Пиво дороже на один злотый, сломалась рессора!
      – Что ж, пусть так, раз у вас дороги плохие, – великодушно согласился я.
      Кашлянув, я подкрутил свои пышные усы.
      – Ничего. Будет и дорога! – чокнулся со мной выросший словно из-под земли «пропагандист» Ковальский.
      Его присутствие здесь означало, что Дзвоны покорены, что они у нас в руках.
      – А кто это? Землемеры? Это что, насчет колхоза или дороги? – спросил посетитель, которому я влепил бы неделю отсидки за одну физиономию.
      Чтобы избежать ссоры, мы отошли в сторонку и сели за грязный стол – он был удобен тем, что стоял у открытого окна.
      От запаха приправ и селедки перехватывало дух, в носу щипало от вони гнилых огурцов. В свете мигающей, засиженной мухами лампочки помещение имело вид дешевого притона.
      Я присмотрелся к окружающим.
      Емёла разглагольствовал о преимуществах турнепса и… успокаивал гуся, которого держал под мышкой. («Стоит здесь в два раза дешевле, чем на варшавском базаре», – сообщил мне Ковальский.) Шесть «землемеров» в комбинезонах угощались в сторонке пивом. НД отказывался от взятки в размере тысячи злотых. Речь шла о пустяке, его просили передвинуть граничную межу. Увидев меня, НД подсел к нам.
      – Ну, как дела, ребята?
      – Все в порядке, – ответил я, – смотри!
      – Что это?
      – Не видишь разве? Ключи. От всех дверей в доме ксендза.
      – Стибрил?
      – Что ты!.. Ксендз – мировой мужик. Сам предложил.
      – А как насчет коллекции «За лот»?
      – Ксендз выменял ее у Мингеля на первые английские «Колонии».
      – Мингель спятил, – вмешался Ковальский. – Кто же меняет «Польшу» на какие-то «Колопии»?
      – Нет, он не спятил. Обмен был совершен с расчетом, что эта коллекция к нему вернется, а он насладится первыми «Колониями».
      – Ясно! – отозвался Емёла. – Ковальский, подержи! Не так! Что? Никогда не имел дела с птицей? Это тебе не детей нянчить, – объяснял он, засовывая гуся Ковальскому под мышку.
      – Я разговаривал с мельником, который тоже собирает марки, – начал свой доклад Емёла. – Аль был у него час назад, спрашивал, долго ли землемеры пробудут в Дзвонах. Мельник ему сказал, что землемеры, мол, вроде бы скоро уезжают… Аль немного побыл у него, всучил белый «Дилижанс», сел на велосипед и уехал. Я даже видел, как он жал на педали. Исчез в лесу за селом. – Он указал в сторону, противоположную той, откуда мы приехали.
      – Значит, они здесь. И ждут, – заключил НД.
      – Да, наше присутствие им на руку, – сказал Ковальский. – Они рассчитывают, что, когда преступление обнаружат, подозрения падут на землемеров. А допрос десяти землемеров означает для них неделю свободы.
      Я посмотрел в окно. Спускалась ночь. В сумерках грузовика уже не было видно. Наступившая темнота была на руку не только нам. Я вполголоса начал отдавать последние распоряжения:
      – Машины сейчас пойдут в обратный путь, к лесу. Место ожидания – поляна, где мы уже останавливались. Дальнейшие указания – по радио… Грузовик, выезжая с площади, свернет в сторону. Когда кузов грузовика поравняется с забором у дома ксендза, водитель выключит фары. Группа должна, выскочить и быстро укрыться в саду… Емёла и Ковальский займут место возле дома. В момент, когда Аль проникнет в дом, оба приблизятся к окну…
      – А если они придут к дому ксендза раньше? – на всякий случай спросил НД.
      – Это исключено, – ответил я, – Сейчас грузовик стоит у ворот кладбища. Через забор перелезть незаметно они не могут: из окон дома для приезжих на забор надает свет…
      Поскольку больше вопросов не было, я встал из-за стола и, слегка прихрамывая, пошел к двери. «Землемеры» вышли на площадь. За ними – Емёла с гусем и Ковальский.
      Шофер грузовика завел мотор и громко засигналил.
      Теплая июньская ночь опустилась на Дзвоны. В маленьких окошках постепенно гасли желтые огоньки.
      В саду ксендза шумели кроны ясеней. Время от времени доносился собачий лай. Гоготали сквозь сон гуси, похрюкивали в хлевах свиньи.
      Стоя у грузовика, НД тихо давал указания нашей группе и согласовывал с Ковальским и Емёлой сигнализацию.
      Я взял из машины небольшой магнитофон и фотоаппарат с блицем и, крадучись, пробрался в сад через кладбище.
      Когда, войдя в дом ксендза, я закрыл за собой дверь, рокот моторов возвестил, что представители организации «Геодезические измерения» покидают Дзвоны.
      Пользуясь потайным фонарем, я прошел в глубь коридора. Третья дверь вела в комнату, где находилась коллекция ксендза и в которой он обычно спал. Я подключил блиц, стоящий на секретере, и магнитофон.
      Ксендз, подложив руку под голову, спал сном праведника. Его голова отчетливо вырисовывалась на белой подушке.
      Я устроился в нише у стены, недалеко от двери. Из окна комнаты меня нельзя было увидеть, тогда как я сам в зеркале, стоящем напротив окна, хорошо видел подоконник.
      Часы на башне костела пробили десять. Вдали был слышен затихающий рокот грузовика.
      Совсем стемнело. Погасли пробивавшиеся сквозь листву огни в доме для приезжих.
      Шумели деревья в саду, но вокруг было спокойно. Дзвоны все глубже погружались в темную бездну ночи.
      Прошло с четверть часа. Один и второй раз ухнула за окном сова – значит, группа НД заняла свои позиции и все идет по плану.
      С другого конца селения донесся лай Шарика. Через минуту он отрывистым брехом передал эстафету дальше. Черныш отдал ее своим собратьям где-то на площади, и так, от двора ко двору, собаки передавали друг другу весть, что бандиты здесь, идут!
      Я избавился от последних сомнений, когда с башни костела раздалось теперь уже троекратное уханье совы. Это означало, что шайка в полном составе проникла в сад.
      Вдруг мне показалось, что в зеркале замаячила чья-то тень, кто-то схватился за подоконник и подтянулся до пояса.
      Ксендз Войтик спал, голова его была отчетливо видна в темноте.
      Гоп! Кто-то соскочил на ковер. Я затаил дыхание.
      Высокая черная фигура подняла двумя руками лом. Взмах – и ночную тишину разорвал треск… гипсового черепа.
      – Вот тебе! – прошипел бандит.
      В ту же секунду вспыхнула лампа фотоаппарата и послышался шорох магнитофонной ленты. Не поднимая еще пистолет, я повернул выключатель, в комнате загорелся свет.
 
      Высокий плечистый детина с раскосыми глазами, ослепленный светом, опустил руки, и, если бы он не стучал зубами от страха, я мог бы подумать, что передо мной такая же кукла, как и та, что исполняла роль спящего ксендза Войтика.
      – Ну что, Аль? Попался? – сказал я, выходя на середину комнаты.
      Он молчал… То, что произошло, было выше его понимания.
      – Ты думал, будет так же, как там, на вилле, не правда ли? – спросил я спокойно.
      Аль не мог выдавить из себя ни слова. Смотрел то на разбитую голову из гипса и воска, то на меня. И очевидно, не слышал меня… А я тоже не очень прислушивался к тому, что происходило в саду. По условной вспышке фонарика я понял, что Емёла и Ковальский ждут под окном.
      Группа НД тем временем ловила сообщников дрожащего от страха Аля.
      – Так что? Ты уже забыл, как было дело на втором этаже виллы? – спросил я.
      – Да я… я… вовсе туда не хотел!
      – И сюда тоже не хотел, а?
      Аль быстро взглянул на ломик, лежавший у моих ног. Но не успел… Получив удар в подбородок, он отлетел к окну, упал, затем сел, хлопая раскосыми глазами.
      – Не хотел?
      – Нет.
      Я поднял его и поставил посреди комнаты.
      – И здесь, в Дзвонах, тоже не хотел?
      – Нет!
      В окне неожиданно показался НД.
      – Глеб, иди скорей сюда. Такой цирковой номер – со смеху помрешь.
      В комнату вошли Ковальский и Емёла.
      – Может… может, вам чем-нибудь помочь? – спросил высунувшийся из-за двери живой и невредимый ксендз. – О боже, боже. – Он схватился за голову и склонился над скулящим скорее от ярости, чем от боли бандитом.
      – Прошу вас, взгляните сюда! – попросил я ксендза.
      Он посмотрел на кровать и растерянно опустился в кресло.
      – Так… вы спасли меня… от этого?
      Я хотел сказать, что это не я, а телеграмма, присланная мне неизвестно кем…
      – Глеб! – крикнул из сада НД.
      Пока Ковальский и Емёла выводили Аля, а ксендз Войтик мало-помалу приходил в себя, я выпрыгнул в окно.
      – Пойдем, – говорил НД, посвечивая фонариком. – Трахта взяли сразу. Мингель удрал, и мы не могли его найти. Но теперь-то знаем, где он… А он думает, что не знаем, и отсюда вся потеха.
      НД вел меня садом, затем тропинкой через кладбище к воротам, где стоял аппарат для наблюдения ночью – ноктовизор. Трахт сидел на пне, и в свете стоявшего на камне фонаря было видно, что он трясется, как студень.
      – Ти-и-хо… Не испугайте, а то представление окончится. Такое можно увидеть только раз в сто лет. Смотря!
      Я посмотрел в ноктовизор. Передо мной была площадь, рядом блестело болотце. Вокруг болота бегали с лаем разномастные дворняги.
      – Я ничего не вижу.
      – Нет? Подожди.
      НД вышел за ворота и начал светить фонариком, делая вид, будто что-то ищет. Когда луч фонаря попадал на болото, становилось видно, как в грязной воде то появлялась, то исчезала лысая макушка Мингеля.
 
      Подошла малолитражка. Стая собак, бросившихся от мельницы наперерез машинам, свернула к площади, вчетверо увеличив силы преследователей Мингеля.
      Подъехал грузовик, осветив фарами болото. Теперь уж бандит не мог и мечтать остаться незамеченным. Собачья свора, окружившая болото, подняла неистовый лай.
      Мингель понял, что дальнейшее купание бессмысленно, поднялся на ноги и начал взывать о помощи:
      – Умоляю вас, позвольте выйти!
      Стонал так, что эхо шло по селу. С него стекала липкая вонючая жижа. Болото едва доходило ему до пояса. Чем громче он кричал, тем яростнее заливалась лаем собравшаяся на берегу стая дворняг.
      Подошли ксендз и Емёла, отогнали собак. Мингель выбрался на твердую почву.
      – Пастырь, – заскулил Мингель, – не покидай свою овечку!
      – Слушан, ты, если сейчас же не замолчишь, останешься в болоте под собачьей стражей до утра, – всерьез рассердился Емёла.
      Угрозу подтвердили лаем шнырявшие поблизости собаки.
      Мингель потащился в колодцу, разделся, дал облить себя водой, после чего влез в комбинезон.
      Закутавшись в одеяло, Мингель уселся в кузове грузовика. Туда же поместили стучащего от страха зубами Трахта. Аль пробовал сопротивляться, но, успокоенный, занял отведенное ему место у ног своих сообщников.
      – Готово?
      – Нет, – ответил шофер грузовика. – Гримера нету.
      Подождали еще минуту. Гример выполоскал одежду Мингеля, принес ее на палке и бросил в угол кузова. Потом протянул мне никелированный пистолет:
      – Заряжен. Только предохранитель заело.
      – Ты думаешь, это предназначалось для Аля после его возвращения из дома ксендза? – спросил НД.
      – Не думаю, чтоб они собирались стрелять воробьев! – ответил я.
      Ксендз Войтик стоял рядом и договаривался с майором Ковальским об обмене «Колоний». Поручик Емёла имел лишнюю серию «Sede Vacante», которой не хватало в коллекции ксендза.
      – Готово?
      – Готово!
      Ковальский и Емёла вскочили в кузов грузовика. Один из них должен был сторожить гуся, другой до сих пор ощущал на себе плохое состояние рессор малолитражки, па которой мы ехали сюда.
      Провожаемый лаем собак и хором разбуженных гусей, грузовик тронулся в обратный путь. Теперь уже по-настоящему.
 
      – Я обязан вам по гроб, – говорил ксендз, когда мы шли к его дому.
      – Любопытно, когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с этим… типом, который прятался в грязной луже? – спросил ксендза НД.
      – Я уже говорил, что с этим человеком, по фамилии Ригер, я познакомился год назад в Кракове. А недавно он написал мне, что у него есть коллекция «За лот», а ему нужны «Колонии».
      – Ригер?… А вы, ксендз, не знаете, как зовут этого Ригера?
      – Знаю. У меня даже есть его визитная карточка: Даинель Роберт Адам Кароль Ригер.
      Мы вошли в дом.
      – Ясно, – сказал НД. – Он будет нам рассказывать, что перекрутили его фамилию и отсюда в филателистических иностранных бюллетенях появилось «Д-р А. Кригер».
      – Вы не откажетесь поужинать со мной? – спросил ксендз.
      Мы были измучены, и есть не хотелось. Операция держала нас в напряжении с самого утра. Завтра должен начаться допрос. Нужно установить подробности убийств на вилле. Выяснить, кто сделал смертельный укол и кто позже подсунул вдове яд. Пока все это было неясно…
      Мой отказ от ужина поддержал НД.
      Когда мы фотографировали комнату, где должно было быть совершено убийство, ксендз вышел и вернулся с бутылкой старки 1902 года.
      – За ваше и мое здоровье! – сказал он, поднимая рюмку.
      За это не выпить до дна было нельзя.
      – Такому тосту научил меня одни советский майор-танкист. Это было зимой сорок четвертого года. А жил он в этой комнате, – вспоминал ксендз. – С тем майором, теперь уже полковником в отставке, мы до сего дня обмениваемся марками, – закончил ксендз.
      Он вынул из письменного стола и отдал нам коллекцию марок «За лот», похищенную из виллы.
      Мы с НД дали расписку в получении марок. Стоимость коллекции «За лот» была слишком значительной, чтобы на документе стояла только одна подпись.
      Лишь теперь я заметил на стене картину… «Дилижанс»! Это была копия картины из почтового музея во Вроцлаве. Очевидно, Мингель всучил фальшивку ксендзу.
      Наконец мы уселись в машину НД.
 
      Так закончилась операция в Дзвонах.
      В нагромождении событий казалось, что от неудачного ужина в «Бристоле», бегства Мингеля и Трал та, радиопередачи из «зима», наконец, ошибочного полета в Прагу нас отделяют многие недели.
      А между тем за последние трое суток мы разыскали украденные марки, нашли письмо, которое Мингель и Трахт послали Алю (я еще не знал, кто и почему выслал мне из США телеграмму), и, наконец, предотвратили убийство в Дзвонах. При этом была найдена единственная в своем роде коллекция марок «За лот»…
      Возвращаясь по пустому, тянувшемуся в бесконечность шоссе, мы с НД молчали… Было около часа ночи. Сверкали звезды, сияла луна, трещали сверчки, с полей доносился запах люпина и клевера.
      Единственное, что я ощущал в эту июньскую ночь, – это безмерную усталость. Страшно хотелось спать!
 
      Словно в доказательство того, что полученных впечатлений было еще недостаточно, перед рассветом в квартире на Горносленской случилась еще одна, сверхпрограммная, история.
      Чтобы не разбудить маму, я еще на лестнице снял ботинки и тихонько, на цыпочках, воровским шагом проскользнул в свою комнату. Я уже раздевался, когда из маминой комнаты на всю квартиру раздался вопль:
      – Бандиты! На помощь! – кричала мама.
      Когда я с пижамой в руках вбежал в ее комнату, мама открыла глаза.
      – А-а-а, это ты? Вернулся? – спросила она. – Иди спать… Мне только что приснилось, что влезли бандиты с ножами и хотели отнять у меня мой зеленый альбом.
      В этом альбоме мама хранила своп марки-классики!
      Через минуту, повернувшись, она сладко улыбнулась во сне, словно в ее зеленом альбоме появился блок первой «Гвианы».
      Я и в самом деле не знал, смеяться мне или проклинать демона филателии, который не давал мне покоя даже в собственном доме.
 

      – Превосходно! – сказал мой шеф, выслушав утром доклад о проведенной в Дзвонах операции. – Превосходно! Это настоящий успех. Такое случается раз в четверть века! Тем более что речь идет о марках!.. Я только что обсудил все с НД. Приглашаю специалистов и оценщиков. И сегодня в полдень устроим выставку. Смотри! – Он указал рукой на стену.
      Утреннее солнце отражалось в стеклах плоских выставочных витрин, а Кристина вела по телефону разговоры с секретарем заместителя министра.
      Из-за неплотно прикрытой двери мне было слышно, как она с жаром убеждала свою собеседницу в том, что начальник всех начальников определенно будет доволен и получит незабываемое впечатление. Круглое румяное лицо полковника сияло несказанной радостью.
      – Ты будешь главным лицом на выставке, Глеб! – говорил он. – И заместитель министра, мой давний друг, не преминет мне, тебе, а также группе НД выразить благодарность…
      Но пока что предсказанные полковником «выражения благодарности» были мне безразличны, как прошлогодний снег.
      С утра Ковальский и Емёла допрашивали спевшуюся троицу. Я хотел пока остаться в тени. Согласно указаниям, данным мною, они не должны были упоминать об убийствах и краже в Западном районе. Я должен был приступить к допросу около полудня и тогда, уже располагая всей полнотой сведений, припереть мерзавцев к стенке. Не подлежало сомнению, что они будут петлять и сваливать вину друг на друга.
      Выставка срывала мои планы.
      Шум, который поднимал вокруг марок мой драгоценный шеф, по-моему, был излишним. Я попытался уклониться от участия в выставке.
      – О твоих возражениях, Глеб, не желаю и слышать, – беспечно заявил полковник. – Выставка будет проведена торжественно. А ты придашь ей блеск, поскольку результатами мы обязаны главным образом тебе…
      – Не было бы никаких результатов, если бы не телеграмма из Нью-Йорка! – заметил я.
      Мое замечание полковник оставил без ответа.
      – После всего этого я могу взять тебя с собой на рыбалку, для отдыха. Конечно, я не настаиваю, но если ты захочешь… – добавил он благосклонно.
      В моем кабинете на столе лежали архивные документы, касающиеся двух главных фигур: Мингеля и Трахта. Документы поступили утром из управления милиции Кракова, где оба преступника промышляли до переезда в Варшаву. Я сказал об этом полковнику.
      – Как думаешь, до открытия выставки тебе удастся установить, кто из них сделал укол и кто убил вдову?
      – Не знаю, – ответил я. – Возможно, да, а возможно, и нет. Бывает ведь, что корни преступления уходят в далекое прошлое!
      – Разумеется, точное описание обстоятельств, при которых были совершены оба убийства, не только не помешает нам, но и будет сверхпрограммным номером выставки. Итак, за дело! Освобождаю тебя от участия в подготовке выставки. Я попрошу, чтобы марки в планшеты уложил майор Ковальский…
      Вернувшись в кабинет, я занялся изучением присланных документов.
      Справки и отчеты из Кракова были… довольно забавны. В кратком жизнеописании первого – Посла-Мингеля – отмечалось, что он зарекомендовал себя как аферист и мошенник, умело выманивающий деньги. Его подозревали в том, что он занимается спекуляцией валютой на черном рынке. Правда, собрать достаточное количество улик не удалось, к тому же занятия этого рода он прекратил год тому назад.
      «В настоящее время, – отмечала милиция Кракова, – Мишель охотится за женщинами намного старше среднего возраста. Несколько поступивших в милицию жалоб было отозвано обратно, так как часть добытых обманом денег он возвратил, а остальное покрывает векселями. Прошел слух, что в Мюнхене у него невеста и он переводит деньги в ФРГ. Произведенный в квартире обыск результатов не дал. В среде знакомых Мингеля считают человеком, страдающим размягчением мозга, в пользу этого свидетельствует установленный факт, что наряду с прочими занятиями он стал собирать марки. В настоящее время проживает: отель „Бристоль“, Варшава…»
      «Страдает размягчением мозга…»
      Люди, сделавшие это замечание, не имели ни малейшего понятия о филателии!
      Затем я перешел к материалам о Трахте… Трахт, как явствовало из этих записей, был человеком достаточно известным. Выехал из Кракова несколькими месяцами раньше Мингеля. Установлено, что он проживает под Варшавой и занимается «якобы торговлей марками».
      Возвращаясь к начальной фазе происшествий в Западном районе, за необходимое условно следовало принять, что преступник имеет квалификацию санитара или врача. Ведь первое убийство было совершено путем инъекции.
      Аль не сумел бы этого сделать. Любое сложное действие было недоступно его примитивной натуре.
      Трахт никогда не выступал в качестве доктора медицины. Вдова, у которой он жил под Варшавой, считала его доктором философии. Что касается Мингеля, то его докторский титул был случаен.
      В краковских материалах я не нашел ничего, что дало бы мне ответ на основные вопросы: кто, как и с чьей помощью?
      Поэтому я должен был до начала допроса на что-то опереться.
      Это что-то могло содержаться в магнитофонных записях, сделанных на допросах бандитской шайки.
      – Только что закончили. Скоро буду у тебя, – ответил на мой вопрос по телефону Емёла.
      – Дай Ковальского…
      – Не могу. Старик устраивает эту дурацкую выставку, вызвал его к себе, велел взять с собой каталог, пинцет и лупу. Впрочем, Ковальский доволен, так как Посол надоел ему до тошноты: все время ноет, что простудился, просится в больницу…
      В ожидании я заточил карандаш, чтобы записать наиболее интересные места показаний.
      Наконец появился Емёла. В одной руке он нес диктофон, другой придерживал кассеты с лентой. Магнитная запись намного удобнее письменных протоколов.
      – По твоему распоряжению мы пока не касались убийств на вилле, – начал Емёла, – поэтому разговор идет только о краже марок и о том, что произошло в Дзвонах. Вот показания Аля. – И он поставил первую кассету.
      – Хорошо, – кивнул я. – Давай начнем с Аля…
      Через минуту зазвучал неторопливый разговор:
      «– Трахт показывает, что во всем виноват ты, Аль, – говорил спокойно Емёла. – Ты сам только что слышал его слова на магнитофонной ленте. Если он не прав, ты можешь отрицать.
      – Трахт свинья! – цедил со злобой Аль. – Они оба свиньи. Договорились, что будем молчать. Уверяли, что вы в марках не разбираетесь. Ну, пусть только я кого из них в тюряге повстречаю!.. А было так: в первый раз я увидел Трахта у магазина с марками. Он спросил, есть ли у меня что-нибудь интересное. Я ответил, что нет. А не знаю ли, мол, о хороших марках? Говорю, что знаю. Дальше – слово за слово: ночью на вилле убит коллекционер. Недалеко от виллы у моего кореша есть малина. Трахт говорит, нельзя разве кое-что купить у вдовы? Сразу взял такси, и мы вместе поехали к ней. Кореш привел нас на виллу. Но когда Трахт позвонил, в квартире никого не оказалось… Мы все вместе прохаживались по другой стороне улицы. Увидели открытое окно. Трахт еще смеялся: это, мол, как раз для такого парня, как я. Но что будто бы я не посмею, потому как боюсь мертвеца и старой бабы. Кореш сказал, что мертвеца ночью увезли. Трахт на это сказал, что все равно я боюсь привидений…
      – Значит, он подговаривал тебя на кражу? – звучал громкий вопрос Емёлы.
      – И Мингель, и Трахт – вот кто настоящие воры, – оправдывался Аль. – А мне еще нет восемнадцати. Меня подговорил Трахт. Было так… Кореш говорит! «Какие там в альбомах есть львы, слоны, тигры, кенгуру! Райские!» На это Трахт: «Нет, самые ценные – только классики, первые марки каждого государства…» Он договорился со мной, что утром мы встретимся, и пошел в здание почты на площади Коммуны. Мы с корешем остались.
      – Зачем он пошел на почту? – спросил Емёла.
      – Этого я не знаю, – ответил Аль. – Кажется, потом приехал из Кракова тот, другой… А кореш мне сказал: «Не говори ему, я уже там был». И повел меня к себе, он жил недалеко, стерег квартиру одного инженера, который уехал в отпуск. У меня был пружинный нож. Кореш его видел. И потому говорит: «Дай нож, а я тебе отдам все тридцать марок».
      – Каких? Ты должен вспомнить, Аль, – попросил Емёла.
      – Ну я ведь сказал, что там побывал кореш, – разъяснял допрашиваемый. – После того как унесли труп, он из любопытства влез туда по ограде, через окно.
      – Подожди, – прервал Емёла. – Значит, в первую ночь забрался в комнату убитого твой кореш и взял там тридцать марок. Так?
      – Так. И работал в перчатках, чтобы не было следов. А потом убежал, потому что его напугал кот. Думал, это привидение. Сказал мне, что он вставил в замок двери ключ: «Если бы я был там, в комнате, и пришли из милиции, то, раньше чем они открыли бы дверь, можно было бы удрать. Только я больше не хочу, – сказал кореш. – Что для меня пять или десять злотых за ерундовые марки? У меня для обработки есть киоск на Старом Мясте…»
      – Назови фамилию и адрес приятеля, Аль. Я тебе так не поверю, – заявил Емёла.
      – Центральное кладбище. Третья могила слева, возле правого забора. Ха-ха-ха… – С минуту раздавался хриплый смех Аля. – Он на прошлой неделе утонул. Спьяну полез поплавать в Висле. Будто ему жарко было…»
 
      Я слушал эти показания со все возрастающим беспокойством, чувствуя, как с каждой минутой распадается моя версия… Неужели Аль обманывает и его показания заранее подготовлены? Не зная всего, с оценкой и комментариями следовало повременить.
      – Я справлялся по телефону, – сообщил, меняя кассету, Емёла. – Случай, о котором рассказал Аль, был зарегистрирован скорой помощью и речной милицией».
      Дальнейшие показания Аля объясняли то, что мне и без того уже было ясно.
      На следующий вечер они с дружком заметили возле виллы посторонних людей: меня и НД. Когда мы вошли в виллу, дружку Аля пришло в голову, что, звоня по телефону, они могут проверить, открыли ли дверь в комнату коллекционера. Мы с НД слышали тогда телефонный звонок, а вдова сказала: «Опять звонят…»
      Убедившись, что все в порядке, Аль с наступлением темноты пробрался к вилле, влез по ограде в комнату по крайней мере за час до меня и спокойно там хозяйничал. Так же, как накануне его дружок, он был в перчатках и не оставил следов. Подсвечивал себе потайным фонариком и вырывал из альбомов первые выпуски марок. Од собирался уже уходить, когда началась облава. И он ждал, притаившись под подоконником, а увидев, что кто-то лезет по ограде, отскочил за портьеру…
      Сперва Аль думал, что это его дружок. Поняв свою ошибку, решил, что еще кто-то залез с той же целью, что и он, и поэтому в удобный момент высунулся из-за портьеры и ударил меня по голове!
      Аль выглянул из окна в тот момент, когда от площади Коммуны подъезжал автомобиль. Он опять спрятался, а потом спустился вниз (когда поблизости не было НД, побежавшего за «таинственным» автомобилем).
      Аль и Трахт встретились на следующий день, причем Трахт купил у Аля и тридцать марок, полученные от дружка в обмен на нож, и двести семьдесят четыре, которые Аль украл по его наущению.
      Указанное количество марок совпадало е тем, что было украдено у коллекционера…
 
      – А что рассказывает Трахт? – спросил я, прослушав показания Аля.
      – Трахт многое отрицает, – сказал Емёла. – По его версии, история похищения марок в Западном районе, а затем в Дзвонах выглядит иначе.
      – Как же?
      Емёла заложил новую кассету и включил звук в том месте, где я мог услышать ответ на мой вопрос.
      «– Конечно, если б я знал, что эти марки из числа украденных, – частил старый выжига Трахт, – я бы вообще с Алем не разговаривал. К сожалению, я только теперь понял, что этот парень в самом деле темная личность. Если б я разобрался во всем раньше, не сомневайтесь, я сам привел бы этого злодея в ближайший комиссариат… – Он понизил голос – Кстати, вы, поручик, не хотели бы взглянуть на „Десять краковских крон“?
      – Хотел бы, – так же тихо ответил Емёла.
      – Тогда… может, сыграем в открытую? Насколько я знаю, служебные оклады не очень-то высоки?
      – Об этом поговорим позже. А пока, если вы не имели ничего общего с кражей марок, скажите, гражданин Трахт, что послужило причиной вашего появления у дома ксендза в Дзвонах?
      – О-о, это чрезвычайно просто.
      – Будто бы? – сомневаясь, кашлянул Емёла.
      – Да-да, – поспешно продолжал Трахт. – Потому что… потому что оба они собирались меня убить.
      – Это уже что-то новое, – заметил Емёла.
      – Да, – продолжал Трахт. – К несчастью, я согласился поехать с Мингелем на прогулку в Дзвоны. Вчера вечером мы выехали автобусом, чтобы, как он говорил, после долгого пребывания в городских стенах подышать весной. Мы ходили по лесу, по полям, и, увы, лишь когда на велосипеде подъехал Аль, мне все стало ясно. Они стремились втянуть меня в это дело, собираясь после грабежа оглушить меня и скрыться. А там, мол, пусть сам оправдывается.
      – Ведь вы, Трахт, могли просто уйти от них.
      – Мог бы, если бы мне не угрожали оружием, – на ходу соврал он. – Мингель все время толкал меня в спину дулом пистолета… К счастью, ваше появление как раз и спасло меня. А они, очевидно, намеревались отправиться из Дзвонов ко мне домой за моей собственностью – маркой «Десять краковских крон». – Он снова понизил голос. – Итак, что вы, поручик, думаете относительно этого экземпляра «Десять краковских крон»? Я видывал вас в Клубе филателистов, и вам не нужно объяснять, что… Ну, так как?
      – А никак, Трахт. «Десять краковских крон» уже у нас. Марка нашлась в матраце… Зато я слышал, что из вашего пистолета должны были «стукнуть» Аля?
      – Как?! – воскликнул Трахт. – Ведь оружие… испорчено.
      – Что же касается «Десяти краковских крон», то вы говорили об этой марке в «зиме», когда подъезжали к станции Шидловец. И кое-кто вас слышал…
      – Мингель… предатель!!! – вышел из себя Трахт. – Вот… свинья паршивая! Его давно надо повесить!
      – Вы лучше расскажите, каким образом к вам и Мингелю попали марка «Десять крон» и коллекция «За лот», – атаковал Емёла.
      – Что? Так вы, поручик, не знаете? Мингель – мастер подбивать клинья старым бабам. Это не я, это он все выдумал. Это он примчался сюда из Кракова, как только узнал об убийстве! Гиена! Анеля спрятала коллекцию «За лот» и «Десять крон». Она первая побывала в комнате, еще до прихода вдовы, и спрятала эти марки. Мингель выманил их у нее якобы на сохранение.
      – И поделился с вами, Трахт. Потому что не кто иной, как вы послали Мингелю весть об убийстве коллекционера, – закончил Емёла».
 
      Это было все, что показал Трахт. Я записал наиболее важные моменты.
      Рассказ Трахта почти до основания разрушил мою концепцию обоих убийств. Я был почти так же огорошен, как и Трахт, когда Емёла процитировал ему фразу из разговора в «зиме».
      Осталось прослушать запись допроса Мингеля, который вел Ковальский.
      – Хочешь, могу прокрутить, – предложил Емёла.
      – Пока не надо, – решил я. – Расскажи-ка лучше своими словами.
      – Мингель начал с того, что битых полчаса ныл и требовал врача. Потом кое-что рассказал, чтобы отомстить Трэхту за его болтливость. Вообще-то сенсаций в его показаниях нет. Если учесть, что арест в Дзвонах был для мерзавцев неожиданным, тождество их описаний грабежа в Западном районе по меньшей мере поразительно. Ясно одно: Трахт подговорил Аля. Сам Трахт утверждает, что он стал жертвой мошенничества Аля… Мингель тоже ничего не знает. Он считает Трахта… порядочным человеком!
      – Значит, – сказал я нерешительно, – Аль, Трахт и Мингель пришли на готовое? Кража марок, по их показаниям, явилась не причиной, а лишь случайным следствием уже совершенного убийства?
      Я замолчал, ожидая, что скажет Емёла.
      – Да, – продолжал Емёла. – Если бы они знали правду о первом убийстве, то что-нибудь выболтали бы про это. Не может быть и речи о том, что все они дудят в одну дуду. Чудес в тождестве их показаний нет… Это твоя забота, но ты должен считаться с фактами. Ковальский тоже говорит, что о первом убийстве они и понятия не имеют.
      – Ты уже пробовал говорить с наследницей?
      – Нет. Но на всякий случай она с утра сидит под замком в районном комиссариате. Могу после выставки допросить ее и устроить очную ставку с Мингелем, – предложил Емёла.
      – У нас в запасе до открытия выставки почти сорок минут, – заметил я. – Старик рассчитывает, что на выставке он услышит все об убийствах.
      – С ума он сошел с этой выставкой, – тяжело вздохнул Емёла. – Пойду-ка я к себе и еще раз прослушаю запись. Может, придет в голову какая-нибудь мысль. Обстоятельства хищения марок были теперь ясны. Последствия грабежа ликвидированы. Неоценимый шеф даже устраивает выставку.
      Но все это не способствовало выяснению сути дела.
      Я чувствовал себя, как в западне.
      Тогда, на вилле, Аль оставил меня в живых, якобы заметив, что единственным удостоверением моей личности является справка об освобождении из психиатрической больницы. Ерунда! Ничего он не заметил, ведь эта справка выпала из моего кармана, когда я, сидя на корточках в комнате коллекционера, доставал мешавший мне пинцет!
      Правда, возможна была еще одна версия. Убийца мог охотиться за тем, о чем никто не знал! Предположим, это был… второй экземпляр знаменитой «Гвианы!»
      Я соединился по телефону с Емёлой.
      – Как ты думаешь, возможно, что, кроме Аля, в комнате виллы находился кто-то еще? Кто-то, укрывшийся за дверной портьерой, кто-то, знавший об Але и обо мне? После того как меня ударили по голове, он не вышел потому, что не хотел демаскироваться перед Алем. После ухода Аля, увидев возле меня больничную справку, он решил, что это еще больше запутает дело…
      – Преувеличиваешь, Глеб! – сказал Емёла. – В показаниях Аля есть слова: «Я думал, что убил его». Так же думали Мингель и Трахт. У Мингеля есть фраза: «Мы были уверены, что газеты замалчивают убийство, совершенное Алем», И они пользовались этим, шантажируя Аля. А тому, поскольку он уже якобы совершил одно убийство, на вилле, было теперь все равно. И он согласился убить ксендза Войтика.
      Разочарованный, я положил трубку.
      В «зиме» говорили: «У Аля слишком легкая рука…» Откуда, от кого Трахт и Мингель могли узнать, что у Аля легкая рука и что я остался в живых?
      Мое неудачное приключение держалось в тайне. Вдова и наследница не имели понятия, кого именно забрали из комнаты, где размещались коллекции… Неужели здесь есть что-то, что не до конца «обыграна»?
      Я снова соединился с Емёлой.
      – Подожди. Я спрошу у Трахта. Несколько минут я нервно шагал но кабинету.
      – Трахт дополняет: со слов Аля он предполагал, что ты убит. О том, что в комнате не было твоего трупа, что Аль все же никого не убил, он узнал из подслушанного разговора. Во |время его ареста об этом говорили сотрудники… Отсюда и досада Мингеля и Трахта в «зиме», они имели претензии к Алю и его «легкой руке»…
      Я вслепую хватался за мелочи, приходившие мне на ум. Увы, все было тщетно. Это было блуждание во мраке.
      До открытия выставки оставалось пятнадцать минут. Я соединился с комиссариатом Западного района. Комендант выразил свое неудовольствие, но все же приказал привести из камеры к телефону наследницу.
      – Я хотел вам сказать, что Мингель арестован! – начал я наугад.
      – Мне это ничего не говорит. Вы по-прежнему не знаете, кто убил моих родственников и где находятся украденные марки?
      – Кто убил, не знаю. Зато мне известно о ваших закулисных переговорах с Мингелем. И о том, что вы первой побывали в комнате после убийства вашего родственника. Нам удалось разыскать коллекцию «За лот» и экземпляр «Десять краковских крон».
      Послышался стук упавшей телефонной трубки.
      – У нее истерика, – доложил через минуту комендант. – Я приказал облить ее водой. Теперь она сама, без вопросов, показывает, что, когда в тот вечер вернулась из города, дверь в комнату была приоткрыта. Она вошла и, увидев труп хозяина, сразу же вынула из ящика стола какой-то «За лот» и… что-что, сержант?… Ага… И спрятала десять краковских корон. Вдова вернулась позже… Послушай, а как все эти короны могли поместиться в ящике стола? Она не помешалась?… Потом все забрал на хранение какой-то Мингель, который приехал из Кракова. А познакомились они на богослужении в костеле…
 
      – Где Мингель познакомился с наследницей? – через минуту спросил я по телефону у Емёлы.
      – В костеле… Он потратил полтора дня, чтобы выяснить, куда она ходит. Они с Трахтом решили использовать все способы, чтобы завладеть марками.
      – А что Мингель говорит об абонентском ящике в сорок первом почтовом отделении?
      – Ничего особенного, – докладывал Емёла. – Он тогда целый год проживал в Варшаве. Краков ему якобы опротивел. По его словам, он пережил там какую-то сердечную драму. Тогда же начал переписку с зарубежными коллекционерами. На магнитофонной лепте запечатлена целая повесть о его недоразумениях с прежней фамилией. Его фамилия Ригер. У него четыре имени: Даниель, Роман, Адам, Кароль. Говорит, все это в бюллетенях перевернули и ошибочно напечатали «Д-р А. Кригер». Потому он и взял фамилию Мишель. Не годилось ему выступать во всем мире как доктор Кригер.
      – Так, – прервал я. – Ну, а… невесты со всего света?
      – Он знает немецкий язык, вот и сочинял, что он участник войны, герой, который не может найти себе места на родине. Он ничего не отрицает. Идиотки присылали ему деньги и посылки с вещичками, которые он продавал…
      Увы! Ход моих мыслей не имел ничего общего с истинным положением дел о двух убийствах.
      Даже установленный Емёлой факт о том, что в паспортном бюро Мингеля ожидает выписанный ему заграничный паспорт и что по приглашению какой-то «кузины» они с Трахтом собирались в ФРГ, ничего нам не объяснял. – Глеб, на выставку! Пора! – позвала меня по телефону Кристина.
 

      – Пойдем! Заместитель министра уже здесь, – сказал НД, встретив меня в коридоре. – Поправь галстучек и вообще, будь добр, постарайся вести себя не как сыч, а как человек культурный и образованный. Заместитель министра приехал не только ради марок. А это тебе в утеше-ние! – Он вынул из кармана и протянул мне… часы «Нортон».
      Своим подарком он застал меня врасплох, и я невольно поблагодарил.
      – Это в счет платежа. От твоего друга Мариана, – объяснил H Д. – Завтра он наконец выезжает за этой нидерландской кукушкой. А мне Мариан дает пятнадцать серий румынских марок со спутниками.
      – У тебя отпуск? – спросил я, кладя машинально в карман часы.
      – Нет, но необходимо отдохнуть после…
      Он не успел сказать, после чего.
      Мы вошли в секретариат. Только тут я припомнил, что часы – это премия от Мариана за организацию его транспортировки за кукушкой, о чем он просил меня в музее.
      Но голова моя была занята более важными делами. Выставку открыли. Заместитель министра, генерал в штатском костюме, беседовал в кабинете с моим начальником. Сотрудники смежных отделов управления оживленно толковали о чем-то.
      В такой обстановке нам с НД было невозможно поговорить. Я только успел сказать ему:
      – Вы тут со стариком устраиваете выставку, ты собираешься с Марианом за нидерландскими часами с кукушкой, а я чувствую себя, как в западне.
      – Зато «Нортон» получил! – насмешливо взглянул он на меня.
      НД тут же исчез в группе прибывших гостей. Я хотел было обругать его, но в эту минуту, сияя улыбкой, ко мне, подошел мой драгоценный шеф.
      – Ты уже здесь? Знаю, что ничего не знаешь. Ничего не объясняй, – говорил он весело. – Емёла уже рассказал мне. Не огорчайся, Глеб. – Он силой тянул меня за рукав.
      Я переступил порог кабинета и поздоровался с худым и длинным как жердь заместителем министра.
      – Поздравляю, капитан! Слышал, слышал, – произнес он голосом, привыкшим к торжественным речам. – Благодарю от имени службы!
      Яркая лампа рефлектора освещала метровой высоты мольберты, где под стеклом были размещены планшеты.
      Там на черном фоне сверкали всеми цветами радуги крохотные кусочки бумаги, доставившие нам в течение последних недель столько хлопот!
      Майор Ковальский и поручик Емёла, закрыв шторами окна, чтобы уберечь музейные экспонаты от воздействия солнечных лучей, стояли возле стендов, готовые дать необходимые объяснения.
      Заместитель министра, отойдя от меня, подошел к планшетам и тыкался в них носом, как аист.
      – Из трехсот двенадцати украденных марок нам удалось найти триста четыре, – читал по записке полковник. – Если говорить о стоимости, это составляет девяносто девять целых и девяносто девять сотых процента… Сумму, в которую оцениваются эти марки, мы назовем позже, когда наши уважаемые гости познакомятся с экспонатами. Начинайте, поручик! – обратился он к Емёле.
      – Итак, – кашлянул Емёла, указывая на планшет чем-то вроде дирижерской палочки, – первая слева марка, коричневого цвета, с портретом королевы Виктории, была напечатана в 1847 году для острова Маврикий. Стоила она тогда один пенс. Она не из самых дорогих в серии знаменитых и редких «Маврикиев». Американский каталог Скотта оценивает ее в пятнадцать тысяч долларов.
      – Подлинность марок бесспорна, потому что начало этой коллекции было положено еще до 1850 года, – значительно заявил полковник. – Позволь, кстати, представить тебе доктора Кригера, который оказывал нам во время следствия квалифицированную помощь.
      – Весьма рад, слышал о вас, – заулыбался заместитель министра, протянув руку доктору Кригеру.
      – Не обижайтесь на меня, капитан, за мой скептицизм при нашей первой встрече, – извинился передо мной директор агентства. – В самом деле, кто бы мог подумать, что такие марки могут найтись в Польше?
      Горько было у меня на душе. Не чувствовал я радости от своей… пирровой победы.
      – Вторая марка, – указал своей палочкой Емёла, – это «Виктория», номиналом в двенадцать центов, из Канады, выпуск 1851 года. Оценивается в семь с половиной тысяч долларов… Третий и четвертый экспонаты «Ванкувер», светло-коричневого цвета, 1865 года, номинал пять центов, их стоимость определяется в две с половиной тысячи долларов… «Гавайские острова», два цента, голубого цвета, 1851 год. Нынешняя стоимость по каталогу десять тысяч долларов… Дальше – памятная марка Ньюфаундленда, с надпечаткой по случаю первого полета через Атлантику, который в апреле 1919 года так и не состоялся, бронзовый цвет, три цента. Под черной надпечаткой видно изображение головы северного оленя карибу. Оценивается в две с половиной тысячи долларов… Затем из так называемых новых классиков здесь имеется вот этот «Гондурас» 1925 года, маленькая серо-голубая марка, номинал изменен с десяти на двадцать пять сентаво. Надпечатка «Aero Соrreо» явилась причиной того, что заурядная марка стала наиболее редким экземпляром среди марок авиапочты во всем мире. Ее стоимость – двенадцать тысяч долларов…
      – Твой отдел должен написать учебник о коллекционировании марок, – заметил заместитель министра, обращаясь к нашему неоценимому шефу.
      А тот, сияющий и довольный, краснел от похвал. Заявил, что во всем этом есть также и заслуга НД.
      Гости, среди которых я увидел председателя и секретаря Клуба филателистов, перешли к другому стенду, с европейскими марками.
      Теперь объяснения давал майор Ковальский.
      В числе экспонатов были: первый и второй «Цюрих» 1848 года, с большими белыми цифрами 4 и 6 на черном гильошировавном фоне, оцениваемые более чем в пять тысяч швейцарских франков; пара желто-зеленых «Женев» того же года, с черным гербом кантона, стоимость которых достигала двенадцати тысяч франков; старинная австрийская марка с Меркурием, номиналом в шесть крейцеров, цвета киновари, предназначенная для оплаты доставки газет, цена не ниже восемнадцати тысяч швейцарских франков.
      Заместитель министра снова тыкался носом в марки. Директор агентства то и дело подсовывал ему каталог и давал пояснения вместе с майором Ковальским.
      – Это производит определенное впечатление, – заявил, подойдя к нам, генерал. – Ведь людям, которые много лет назад приклеивали к конвертам эти крохотные бумажки, и в голову не могло прийти, что их потомки будут по этому поводу горевать и мучиться, что их машинальные действия явятся в будущем причиной не только радости или горя, но даже преступления!
      – Теперь прошу подойти сюда, – попросил полковник, многозначительно поглядывая на Емёлу.
      Емёла включил рефлектор, чтобы осветить единственную в своем роде коллекцию «За лот».
      Заместитель министра уселся в кресло, открыл поданный ему альбом и, просматривая страницу за страницей, беседовал с нашим шефом.
      – Как вижу из твоих пояснений, ты, кроме рыбной ловли, специалист и по маркам?
      – Ну, кое-что мы знаем, – прозвучал вполне серьезный ответ.
      У меня не было возможности поговорить с НД: то нам мешали, то он куда-то исчезал. Но вот он подвернулся мне под руку и я приготовился выложить ему все, что он заслужил и что ему давно причиталось.
      К сожалению, в эту минуту мой шеф встал из-за стола и громко заявил:
      – А теперь – гвоздь нашей выставки, самая дорогая и самая редкая польская марка: «Десять краковских крон». Она у нас на всякий случай в шкатулке, – добавил он, звеня ключами. – Извини, но… пожалуйста, не кури, – предупредил он заместителя министра.
      Мне пришлось отступить, гости выстроились длинной шеренгой. Шли друг за другом, как в храме к ковчегу о мощами.
      Емёла по очереди с Ковальским держали кляссер, где лежала голубая бумажка. Гости были одновременно поражены и разочарованы.
      – Эта марка – частная собственность или она украдена из Национального банка? – с любопытством спросил генерал.
      – К сожалению, этого мы еще не знаем, – ответил мой шеф.
      – Разрешите, полковник, – вмешался я, – чуть не забыл. В альбоме с коллекцией «За лот» я нашел спецификацию…
      – Спецификацию чего? – перебил НД.
      – Марок, некогда выкраденных из банка, да будет тебе известно, – огрызнулся я в сторону НД. – «Десять краковских крон» должны находиться в музее. Так же, как и большинство экземпляров «За лот». Спецификация содержит перечень номеров штемпелей на марках, приобретенных в 1948 году. Теперь можно определить, что является, а что не является собственностью наследницы коллекционера.
      – Это превосходно. Ибо законность надлежит соблюдать всегда и везде, – заключил генерал.
      Теперь уже я игнорировал предпринимаемые НД попытки вступить со мной в разговор. Находка спецификации была моим, хотя и небольшим, триумфом.
 
      Часть гостей уже пила кофе и беседовала с Кристиной, исполнявшей в секретариате обязанности хозяйки.
      – Кажется, ты обещал назвать общую сумму стоимости марок, которые мы сегодня здесь видели, – напомнил генерал моему шефу.
      – Об этом пусть лучше скажет НД, – ответил полковник.
      – Общая сумма стоимости марок достигает нескольких миллионов франков но Иверу или нескольких десятков тысяч долларов по Скотту, – начал НД. – То, что является имуществом наследницы, согласно закону, должно вернуться в ее коллекцию. Если же говорить о том, сколько можно получить за марки, являющиеся собственностью музея…
      – Будь добр! – прервал с нажимом полковник.
      Он оглянулся, пододвинул генералу кресло.
      Наступил момент, когда должны были начаться «переговоры на высшем уровне», в ходе которых полковник и НД запланировали уладить свои, только им ведомые дела.
      – Может быть, дорогие гости пройдут в соседнюю комнату выпить кофе? – предложил медовым голосом полковник.
      Он выпроваживал гостей обеими руками, как чрезвычайно заботливый хозяин.
      Кристина, участвовавшая в заговоре, незаметно закрыла дверь.
      Мы остались среди своих…
      Только теперь я до конца ощутил размеры своего поражения. Сейчас должно прозвучать повествование о том, как было раскрыто дело. А между тем Аль, Трахт и Мингель ожидают очередного допроса. Я теряю время, надо же в конце концов поговорить с наследницей, а также выяснить, кто организовал спасительную для меня телеграмму из США.
      НД смежил веки и как будто дремал. Был занят своими мыслями. Очевидно, в его голове рождались идеи!!!
      Емёла с Ковальским освобождали круглый столик, куда должны были подать кофе.
      Наш неоценимый шеф развлекал заместителя министра. Через минуту Кристина внесла дымящийся кофе.
      – Итак… – обратился генерал к НД.
      Тот очнулся от дремоты, в которую впадал на совещаниях, открыл портфель и не спеша начал:
      – Здесь предложения разных фирм. Я позволил себе частным образом запросить о цене этих марок на рынках Лондона и Нью-Йорка. Поскольку мои запросы расценивались как предложение продать марки, то начали поступать депеши… – Он положил на стол пухлый скоросшиватель.
      Заместитель министра взял из рук полковника скоросшиватель и стал внимательно изучать его содержимое. Покашливая от волнения, он менялся в лице, Не в силах сдержать удивление, он чуть не свистнул.
      – Значит, все стоит около трехсот тысяч долларов?
      – Да-да, – поспешил подтвердить полковник. – И теперь ты можешь должным образом оценить общегосударственное значение работы моего, гм, скромного отдела!
      – Все, что я здесь услышал, поистине необыкновенно!
      – Послушай, дорогой мой. – Полковник подошел к письменному столу. – Есть у меня одна проблема. Целый год прошу тебя помочь, а ты ссылаешься на сокращение штатов. Речь идет о пустяке, всего лишь об одном повышении. Пожалуйста, вот тебе ручка. Мне нужна твоя подпись, – говорил он, обольстительно улыбаясь.
      «Согласен. К исполнению», – успел я прочесть резолюцию заместителя министра. Полковник тут же спрятал бумагу в карман.
      – Ты пользуешься моей слабостью. Так не годится, – говорил генерал. – Ну, уж поскольку меня взволновали марки… Ход развития событий мне известен, – обратился он ко мне. – Но скажите, капитан, откуда вам стало известно, что нападение будет совершено в Д звонах?
      – Мингель и Трахт передали Алю письменные указания с помощью шифра. Каталог Минкуса, как наиболее удобный и к тому же весьма редко встречающийся, особенно подошел для их личной корреспонденции. Не имея под рукой этого каталога, я попал в затруднительное положение… И тогда неожиданно из Нью-Йорка пришла телеграмма. В ней содержался перевод номеров Минкуса на соответствующие номера Ивера, который у нас есть. Только благодаря этой телеграмме нам удалось вовремя попасть в Дзвоны. В расшифрованном виде записка выглядит так… – Я подал генералу листок. – В скобках названы изображения на марках: PD4 (цифра 5), РР5 (поезд), СМ354 + СМ354 (мосты), SD6 (велосипед), СМ72+ СМ72 (колокола ).
      – Это значит: «Пятого поездом до Мостов, велосипедом в Дзвоны», – сказал со знанием дела генерал. – А как же вы, капитан, догадались об этом?
      – О том, что можно дойти до сути, сравнив нумерацию в одном и в другом каталоге, я вообще не подумал!
      – А как же тогда?…
      Мы с НД взглянули на посмеивающегося шефа.
      – Видишь… видишь ли, дорогой, – начал объяснять полковник. – Искусство руководства заключается в том, чтобы не мешать людям. В то же время надо уметь нажать кнопку в ту минуту, когда подчиненные окажутся в тупике… Каталог Минкуса мы достать не могли. Но в нью-йоркском телефонном справочнике я нашел адрес издательства Минкуса. От имени Глеба мы послали телеграмму, в которой любезно просили господина Минкуса перевести номера его каталога на номера доступного нам каталога Ивера…
      Это был исключительный но мастерству ход, который ни мне, ни НД вообще не пришел в голову.
 
      – Ну, друзья, мы болтаем, а время летит, – заметил генерал. – Теперь, после успеха с марками, хочу вам пожелать, чтобы вы так же быстро разоблачили преступника или преступников, совершивших два убийства!
      – Раз уж об этом зашла речь, – сухо начал НД, – то, может, мне выручить сотрудников Главного управления?
      – Что-о-о? Ты знаешь?! – Я сорвался с места.
      – Ну да. Знаю, – ответил он. – А что? Тебе не нравится?
      – Ну, уж это… совершенно противоестественно! – взорвался полковник. – Знать и держать при себе? До последней минуты?!
      – Сейчас, сейчас, спокойно, – невозмутимо прервал НД.
      Придвинув чашку с кофе, НД ложечкой брал сахар чуть ли не по зернышку. Мы замерли с чашками в руках. Наконец он процедил сквозь зубы:
      – Не столько убийца, сколько орудие убийства находится… здесь, в этой комнате!
      – Как это… здесь? – беспокойно осмотрелся генерал.
      – Да вот так, – сказал, рассматривая потолок, НД. – Только… это будет кое-чего стоить!
      – Ну ладно… Сдаюсь. Давайте бумагу, я подпишу. Только быстрее, мне действительно некогда!
      – Пожалуйста. – НД вынул из портфеля бумагу.
      Через минуту, получив резолюцию о выделении для лаборатории электронного микроскопа, НД начал рассказ:
      – Дело обстоит так. В протоколах о вскрытии убитых меня насторожила одна вещь. Там указано, что в обоих случаях было обнаружено наличие болеутоляющего средства – квариоля. Но сам по себе квариоль не может явиться причиной смерти. Поэтому в заключении экспертизы говорится: «Вследствие действия неизвестного яда…» Я позвонил доктору Кригеру, и мы вместе проштудировали всю доступную литературу, но это ничего не дало. Один немецкий автор даже рекомендует давать квариоль новорожденным… Но когда человеку семьдесят лет, организм иначе реагирует на болеутоляющие средства, чем в детские или зрелые годы… Я продолжал поиски. Вопрос стоял так: должны ли были компоненты, явившиеся причиной смерти пациента, в том числе и квариоль, вводиться в организм только путем инъекции? Доктор Кригер произвел повторное вскрытие и ответил, что нет, покойный коллекционер мог принять квариоль через рот. В данном случае возникала следующая проблема: может ли строфантин в соединении с квариолем явиться причиной смерти? Опыты, проведенные на кроликах (а я должен был кормить их собственноручно и за свой счет), показали: да, могут. Опираясь на полученные результаты, я начал вторую серию опытов. Следовало проверить, как в особых обстоятельствах действует кофе в соединении с квариолем. Речь шла об «отравлении» вдовы в кафе.
      – И это дало такой же результат? – спросил полковник.
      – Конечно. Иначе я бы об этом не говорил. – НД поставил на стол зеленый флакон. – Это можно легко купить на толкучке, – продолжал он. – Изготовляется якобы за океаном. Этот флакон случайно был обнаружен в ванной комнате виллы, в домашней аптечке. Это лекарство купила когда-то вдова. Ее муж также употреблял его.
      НД наклонил флакон и прочел:
 
Not Popy, nor Mandragora
Nor All the Drowsy Syrups of the World
Shall Ever Medicine Thee to That Sweet Sleep
Which Thou Ow'dst Yesterday
 
      – Создателем этой панацеи является якобы наш канадский земляк господин Фифилд, или, по-нашему, Фафула. Его лаборатория находится в Торонто, как явствует из надписи на наклейке. Составными частями панацеи являются: семьдесят процентов колодезной воды и тридцать процентов квариоля.
      – Сейчас же свяжитесь с дипломатическим представителем Канады! – распорядился заместитель министра. – В порядке международного сотрудничества они должны этого Фафулу или Фифилда из Торонто «прикрыть»!
      – Это уже не актуально, поскольку сегодня утром все уже «прикрыто», – пояснил НД.
      – Где?
      – А где же, как не в Воломине под Варшавой? – ответил НД. – Там со времен оккупации было спрятано около пяти литров квариоля. В типографии были отпечатаны этикетки с подходящими строками из. Шекспира, и «изобретение» пошло на толкучке как заокеанское лекарство, ведь на этикетке упоминались и мандрагора, и сонная трава, и медицина, которые звучат одинаково и по-английски и по-польски…
 

      Официальная часть выставки закончилась.
      – Ну что ж, в этом году мы от него вряд ли что-нибудь еще получим, – высказывался мой драгоценный шеф, прикрывая дверь за генералом. – Так что нет оснований его провожать, – продолжал он, усаживаясь за письменный стол. – Емёла!
      – Слушаю вас, полковник! – ответил Емёла.
      – Если вы, поручик Емёла, поедете в это воскресенье со мной на рыбалку… – мечтательно проговорил полковник.
      – Если я понял правильно, то… мы вам, а вы нам, полковник? – подхватил Емёла.
      – Да!
      – Ну… била не была, поеду! – решил Емёла.
      И покраснел как рак, получив от полковника только что утвержденное генералом представление о присвоении ему звания капитана.
      – Глеб! – обратился ко мне мой бесценный шеф. – Помнишь, ты получил из архива управления кляссер с марками?…
      – Да, получил. Но часть марок из кляссера я или обменял, или продал. Да и мама кое-что оттуда выудила для своей коллекции. Поэтому, чтобы восполнить…
      – Не надо восполнять, – решительно прервал меня полковник. – Сейчас мы отправим твоей маме письмо. Пусть она вместе с моими поздравлениями примет этот кляссер в подарок. У нас есть фонд, который предусматривает выдачу вознаграждения частным лицам, оказывающим нам ценные услуги. Ведь телеграмму приняла твоя дорогая мама…
      – Да. Но я к этой телеграмме не имею никакого отношения. И поэтому даже чувствую себя неловко…
      – Можно спросить, полковник, – прервал меня НД, – как и когда вы включились в это дело?
      – Ой, дети вы, дети. – Полковник отложил в сторону свою трубку. – Я ведь говорил перед началом операции: марки – это такое дело, что многие могут утратить самообладание, потерять голову… У нас были этому доказательства: арест доктора Кригера и матери Глеба, суматоха с «отравлением» наследницы, ужин в «Бристоле», сумасшедшее путешествие в Прагу… А ведь, несмотря на первоначальное предположение, искать надо было здесь, на месте. Если бы, анализируя ваши действия, я ругал вас за совершенные вами глупости, то перечеркивал бы вашу работу. Я должен был выжидать. Глеб узнал в Мейсене, что есть какой-то другой Кригер и что у этого Кригера был почтовый ящик. Заслугой Глеба явилось также разоблачение Посла-Мингеля благодаря первой «Норвегии». Правда, в «Бристоле» вы немного переборщили… Но все же в конце концов получили марки. Поэтому расследовать кражу «зима» смысла не было. Это относительно действий Глеба… В то же время данные о квариоле полностью реабилитируют НД со всеми его промашками… Вы спросили: как и когда я включился в операцию? А разве я от нее отключался? Если же говорить о непосредственных действиях, они начались, когда я поручил Кристине дать от имени Глеба телеграмму. Нет ничего проще, как протянуть руку к телефонному справочнику Нью-Йорка и дать телеграмму. Это нельзя сравнить с квариолем НД, – добавил он убежденно.
      – Квариоль квариолем, но… телеграмма – это, полковник, мастерский ход, – решительно запротестовал НД.
      Я не мог не присоединиться к его мнению.
      – Может, так, а может, и нет, – подшучивал мой бесценный шеф, раскуривая трубку. – Кстати, вы уже видели мои марки с рыбами?
      Полковник вынул из стола конверт и, словно заядлый коллекционер, разложил перед нами дюжину марок с изображением рыб.
      – На днях в коллекции доктора Кригера я видел финских «Лососей» и чилийского «Угря», – заметил НД.
      – Да? А как их можно достать?
      – Ну, если бы мне достали «Спутников»… – ответил НД.
      К столу подошел майор Ковальский.
      – Могу обменять на «Лайкул, выпущенную в Румынии. У меня есть марки двух цветов, – предложил он.
      – А у меня, – Емёла полез в боковой карман, – есть парочка болгарских марок «Мечта».
      Начался шумный обмен, пошли в ход увеличительные стекла, зубцемеры, пинцеты…
      Я отошел в сторону.
      Стало ясно, что свое отставание в области марок необходимо срочно ликвидировать.
 
      Великолепный механизм «Нортона» пробил два часа, когда НД, уже в моем кабинете, положил мне на стол акт повторного вскрытия трупов.
      – Это понадобится прокуратуре для прекращения следствия, – сказал НД. – Со студентом-медиком я тоже поговорил. В тот день он, как обычно, поехал к коллекционеру. Тот впустил его в квартиру, и студент сделал укол… Уже уложив шприц в чемодан, студент вдруг заметил, что с пациентом что-то неладно: опершись ладонью о стеклянную дверь шкафа, он медленно опускался на пол. Конечно, студент перепугался и наклонился над лежащим. Через несколько секунд он убедился, что коллекционер мертв. Уйдя из виллы, студент придумал историю о неизвестном враче, телефонном звонке и тому подобный вздор… Он не знал, да и не мог знать о том, как может подействовать квариоль в соединении со строфантином.
      – И все-таки он должен ответить за ложные показания!
      – Да, но он поступил так потому, что хотел избежать вызовов на допросы, что помешало бы ему сдать последний экзамен. Экзамен он сдал и сегодня сам пришел ко мне.
      – Это вовсе его не оправдывает.
      – Конечно, нет. Но подумай, что было бы, попади он в руки молодого или неопытного прокурора… Как ты думаешь, что в общественном плане может иметь большую ценность: то, что он сдал последний экзамен, или то, что он отсидит после всего этого в тюрьме?
      В последнем, конечно, смысла не было.
      Мы помолчали.
      – Послушай, Глеб, – заговорил НД. – Не мог бы ты в конце концов отстать от Олеся?
      – А в чем дело?
      – Видишь ли, из-за тебя Олесь продал свою автомашину и вообще сел на мель по крайней мере на пару лет!
      – Ничего не понимаю… При чем здесь я? Ты случайно не бредишь?
      – Ты послал к нему Юзека? Ты дал ему адрес Олеся?
      – Я… Юзек стибрил что-нибудь в доме или…
      – Хуже! – мрачно прервал НД. – Марка на конверте, который принес Юзек, является уникальной. Это единственная известная в настоящее время марка «За лот» с полиграфической ошибкой. Центральная часть марки была отпечатана вверх ногами. Олесь – человек честный, он заплатил Юзеку, вернее, его родителям столько, сколько она стоит. Клуб филателистов оценил уникат в сто пятьдесят тысяч злотых. Впрочем, Олесь считает, что ты, прислав Юзека, теперь с ним в расчете. И ты больше не должен устраивать ему ужин.
      – Мог бы не покупать! – заметил я.
      – Да! Легко сказать… А если бы тебе подвернулась такая оказия, ты не купил бы?
      Он встал, потянулся, зевнул и, скептически улыбаясь, захлопнул за собой дверь.