Информация шла таким мощным потоком, что моментально заполнила несколько резервуаров памяти, и данные продолжали поступать - потоп данных. Но оба следователя не выказывали никаких признаков радости. Они просто сидели в контрольной комнате, не разговаривая друг с другом, ничем не показывая, что знают о присутствии партнера. Каждый из них находился в плену у своей собственной усталости, у своих собственных мыслей. Скоро потребуется установить связь между банками данных, затем придет время докладов начальству. Еще предстоит привести в движение громоздкие механизмы военно-бюрократической машины, чтобы наилучшим образом воспользоваться открывшимися невиданными возможностями. Но ни один из них пока не чувствовал в себе сил начинать все это.
      Наконец, Райдер заставил себя вылезти из теоретического болота, в котором он устал барахтаться, и задумался над практической стороной дела. Появился шанс в буквальном смысле слова украсть у врага победу. Можно направлять огонь вражеской артиллерии на его же собственные позиции и послать вражескую авиацию бомбить свои войска. Можно нарисовать перед командованием противника абсолютно неверную картину происходящего и усыпить его, пока не станет слишком поздно. Возможностей открывалась масса. Оставалась одна загвоздка: кому-то нужно добраться до действующего командного пункта японцев - чем выше уровень, тем лучше - и проникнуть в их сеть.
      Но Райдер испытывал уверенность в том, что все получится. Ничто больше не казалось невозможным. Он чувствовал, как к нему возвращается прежняя энергия, причем возросшая во много раз. Он начал прикидывать, как наилучшим образом сообщить новость начальству, чтобы там увидели все возможности и поскорее начали действовать.
      - Ник, - сказал он. Когда Савицкий не отозвался, Райдер дотронулся до его колена. - Ник, надо браться за дело.
      Русский только засопел в ответ. Он выглядел таким измученным, словно не спал много дней и даже лет. Он отдал все, что мог, и теперь сидел опустошенный, в мокрой от пота гимнастерке.
      Райдер знал: еще возникнет тысяча разных проблем. Но он не сомневался, что все их удастся решить.
      Савицкий несколько раз моргнул, словно ему в глаз попала соринка, потом отвел взгляд. Его руки, лежавшие на панели, казались безжизненными.
      - Да, - проговорил он.
      Глядя на своего измотанного коллегу, Райдер вдруг почувствовал приближение чего-то огромного, недоступного человеческому разуму, невыразимого словами, - услышал шаг истории и движение миров. Пробил час торжества Аме
 

 
      Генерал Нобуру Кабата потягивал виски, недоумевая, почему он чувствует себя таким несчастным. С профессиональной точки зрения у него имелись все основания радоваться. Наступление продолжало развиваться более чем успешно. К востоку от Урала с советскими войсками было практически покончено, да и между Уралом и Кавказом им тоже приходилось весьма несладко. Ни одна из проблем, возникавших порой в рядах союзнических армий, не казалась неразрешимой, и он не видел никаких явных оснований опасаться, что военные цели предпринимаемой операции могут остаться нереализованными. Казалось бы, пришло время для торжества, по меньшей мере для чувства удовлетворения. Ибо, несмотря на его формальный статус наемного консультанта при Исламском Союзе и правительстве Ирана, это - его операция, вершина его карьеры и триумф японской политики. И все же - почему он сидит здесь и пьет с утра виски на пустой желудок?
      Его отец не одобрил бы такого поведения. Он, вопреки семейной традиции, требовал от старшего сына, чтобы тот стал большим мастером на поле для гольфа, чем даже на поле брани. «В Японии, - говорил отец, - ничто так не ценится, как умение красиво положить мяч в лунку, - даже для генерала». И Нобуру прекрасно помнил, как много лет назад во время каникул они с отцом отправились на курсы гольфа в Пэббл-Бич, Калифорния. Он помнил идеальные зеленые лужайки, протянувшиеся вдоль каменистого, кипящего белой пеной побережья очаровательные особняки средь кипарисов и тихое замечание отца, что придет день, когда беспечные, безответственные американцы станут их, японцев, слугами.
      Отец любил виски. Он приучил себя ценить этот напиток точно так же, как много позже передал сыну умение разбираться в напитке для джентльменов. Нобуру многое перенял от него. Привычку носить сшитые по заказу костюмы фирмы «Г.Хантсман и сыновья», любовь к песчаным холмам Шотландии и, наконец, военную карьеру - в соответствии с семейной традицией, существовавшей дольше, нежели игра в гольф или любая портновская фирма. Нобуру знал, что отец очень гордился бы его успехами на военном поприще, его достижениями, невозможными для предыдущих поколений. Но старый генерал не одобрил бы употребление спиртного с утра, на службе.
      Нобуру утешал себя мыслью, что он никогда не теряет ясности мысли от алкоголя. Пьет он только затем, чтобы поднять себе настроение перед еще одним изматывающим совещанием с чужеземными генералами, которые командовали армиями, исполнявшими его план. Шемин, уроженец Ирака, стоявший во главе войск Исламского Союза, являлся тонким политиком, порой весьма полезным посредником в спорах с иранцами. Но он - не солдат. Всего лишь брат диктатора, на чьи плечи семья надела эполеты. Стихия Шемина - организовывать заговоры, а не планировать сражения. Хорошо в нем было то, что он, как правило, соглашался с планами и тщательно закамуфлированными приказами Нобуру, даже если не до конца понимал их смысл.
      Но случались дни, когда Шемин проявлял себя как типичный араб - чуждый логике, склонный в самый неподходящий момент цепляться за неверное решение, бесчестный, подверженный эмоциональным вспышкам и в дурном настроении почти не поддающийся контролю.
      Танжани, главком иранцев, был еще хуже. Столь же фанатичный, сколь некомпетентный, больше всего на свете он любил шипеть, как змея, и бросать в лицо Нобуру ядовитые упреки. Ничто не могло угодить иранцу, даже приблизительно не понимавшему принципов, на основании которых действовало оружие, вложенное японцами в его руки. Он не видел дальше своего носа и, казалось, вовсе не имел представления о невероятно сложных боевых действиях, которые велись в электромагнитном спектре. Конечно, все остальные тоже мало что в этом смыслили. Даже Бирьян, командующий среднеазиатскими повстанцами против советского ига, имел лишь самое приблизительное представление о тех невидимых схватках, что постоянно сопровождали реальные бои на поле брани. Бирьян, конечно, самый профессионально грамотный из всех троих командующих, подчиненных Нобуру, он лучше всех обучен военному ремеслу. Но он же и самый безудержно жестокий, ему всегда мало пролитой крови. Кабата терпеть их всех не мог и после каждого совещания чувствовал себя так, словно его вываляли в грязи.
      Он еще раз отхлебнул из бокала, и разбавленное виски горечью обволок его язык, оставив во рту вкус кислоты и дыма. Потом генерал скосил глаза на спину помощника, который сидел за личным пультом командующего, отбирая в ворохе поступающих сообщений те, что требовали персонального внимания Кабаты. Ему можно доверять - он отсеет все, кроме самого необходимого. Он обладает безошибочным чутьем на то, что нужно начальнику. Акиро - прекрасный офицер из очень хорошей семьи, и Нобуру не испытывал сомнений, что и он тоже со временем станет генералом. Однако Нобуру выбрал его не из-за семейных связей или профессиональных качеств. Немало есть других молодых офицеров, обладающих большими талантами и знаниями, чем Акиро. Нобуру взял Акиро в помощники потому, что тот - классический конформист.
      Когда Нобуру задумывался, как посмотрят его собственные начальники или коллеги на какую-либо проблему, ему требовалось только узнать мнение Акиро. Молодой офицер являлся идеальным продуктом системы, безоговорочно уверенным в ее справедливости и правоте. Конечно, Нобуру понимал, что и сам он некогда был таким же, так же верил если не в идеальность системы, то в ее способность стать идеальной со временем. Теперь, в двух шагах от триумфа, Нобуру одолевал груз сомнений. Казалось, каждое новое сомнение тяжким грузом ложилось на его плечи. Генерал допил до последней капли горьковатую жидкость и поставил бокал. Пожалуй, больше не следует.
      «Возможно, - сказал он себе, - все дело в американцах. Своего рода неадекватная реакция, почти суеверный ужас от собственных успехов». Сообщение начальника разведки о беспрецедентно возросшем обмене информацией между Москвой и Вашингтоном не давало ему покоя. Однако Токио не встревожился. Американцы практически ни на что не способны, даже если им и взбредет в голову вмешаться. Соединенные Штаты очень и очень далеко, к тому же их армия прочно завязла в Латинской Америке и, если все пойдет по плану Токио, эта ситуация сохранится там навсегда. США замкнулись в своем намерении сохранить за собой господствующее положение в собственном полушарии и последнее время уделяют мало внимания остальному миру. В любом случае, что американцы забыли в Советском Союзе? В этом уравнении составляющие не только военного характера - Токио не верил, что Соединенные Штаты в состоянии наскрести достаточно денежных средств на интервенцию. К тому же, если брать чисто военную сторону вопроса, кому может прийти в голову, будто США в силах оказать конкуренцию японской технологии, - нет, такое просто невозможно. Американцам преподали хороший урок - кому, как не Нобуру знать об этом, ведь он еще молодым подполковником воевал в Африке. Они не захотят снова такого унижения. Мелкие стычки в бразильских джунглях - одно, а прямое столкновение с японским вооружением - совсем другое. Даже если бы США не соблюдали своих договорных обязательств и припрятали где-то несколько ядерных ракет, никакие их средства доставки не в состоянии преодолеть японскую систему противокосмической обороны, а любое тактическое применение такого оружия они смогут отразить военными средствами и использовать во вред американцам средствами политическими. В лучшем случае американцы могут послать русским какую-нибудь военно-воздушную часть, которую войска под командованием Нобуру просто-напросто сотрут с небес.
      Он хорошо умел сбивать американцев в небе и знал, как легко это сделать. И все же, вопреки всякой логике, он инстинктивно насторожился при упоминании о переговорах между Москвой и Вашингтоном и очень хотел бы, чтобы разведчики смогли каким-нибудь образом проникнуть в систему связи и расшифровать содержание их переговоров. На данный же момент существовала только одна информация - о наличии таких переговоров, и недостаточность данных раздражала Нобуру. «Возможно, - размышлял он, - все дело только в страхе, что вернутся те кошмарные сны». И без того ему тяжело приходится с арабами, иранцами и дикими среднеазиатами. Он сомневался, что сможет преодолеть возвращение старых кошмаров и сохранить при этом ясную голову.
      Он снова вспомнил о приближающейся встрече и задумался, удастся ли ему достучаться до здравого смысла этих людей. Разумеется, Нобуру не считал себя мягкосердечным человеком. Он знал, что жизнь состоит из чувства долга и вечной - причем и физической тоже - боли. Но он не мог смириться с тем, как эти варвары вели войну. В глубине души он гордился, что для выполнения поставленной задачи ему не потребовалось вводить в бой «Скрэмблеры». На взгляд Нобуру, такое оружие превосходило все допустимые пределы негуманности, и он, даже будучи очерствевшим в битвах солдатом, отнюдь не испытывал восторга, что его родина затратила столько усилий на их создание. Нобуру считал себя солдатом старой закалки. Человеком чести, и он не видел ничего честного в таком оружии, как «Скрэмблеры». Он тщательно скрывал информацию об их существовании от людей, формально являвшихся его нанимателями и - теоретически - союзниками. Стоит Шемину, Танжани и Бирьяну пронюхать о них, и они не отстанут от Нобуру, пока не вынудят его применить «Скрэмблеры». А тогда война превратится в такой кошмар, о котором Нобуру даже думать не хотелось.
      «Возможно, я просто становлюсь стар, - признался он себе. - Стар и мягкотел». Но он боялся, что Япония совершила роковую ошибку, поддержав те силы, которые сейчас воевали ее оружием. Он подозревал, что в основе их действий лежала только корысть, только стяжательство. Советы были бы рады торговать богатствами Сибири на выгодных условиях, но Токио охватила навязчивая идея об абсолютном господстве. Честолюбие тоже, конечно, сыграло здесь свою роль. Нобуру хорошо узнавал его, потому что давно уже научился распознавать этот порок в первую очередь в себе самом: нежелание зависеть от милости других, страстное стремление быть хозяином положения. И вот теперь Нобуру воевал бок о бок с людьми, которых не мог воспринимать иначе, как дикарей.
      Они начали наносить химические удары, не посоветовавшись с ним. В этом не было никакой военной необходимости - японское оружие без труда сметало русских -с пути. Но Нобуру оказался не готов к такой глубокой ненависти, испытываемой его союзниками по отношению к русским, к «неверным». Нобуру незамедлительно сообщил в Токио об атаках на густонаселенные районы и на колонны беженцев и одновременно использовал все возможности воздействия на союзников, отчаянно пытаясь прекратить преступные действия. Конечно, он ожидал, что Токио поддержит его, подтвердит его угрозы прекратить обеспечение наступления.
      К великому удивлению генерала, Токио нимало не встревожился. Химическая война - дело внутреннее. Если туземцы хотят убивать друг друга своим собственным оружием, Генеральному штабу нет до этого никакого дела. Нобуру посоветовали прекратить подрывать дружественные отношения с союзниками Японии и ограничиться наблюдением за тем, чтобы боевые операции не выплеснулись за пределы заранее обговоренных границ театра военных действий. Он должен гарантировать, что исконно русские города за Волгой не будут атакованы и что война останется в пределах тех ограниченных целей, которые преследует Япония. Нобуру являлся первоклассным специалистом в теории современных ограниченных войн, он сам участвовал в ее создании. А теперь ему казалось, что все его тонкие теоретические построения представляли собой игру мальчишки-вундеркинда, не доросшего до понимания одной главной истины: на войне убивают.
      Нобуру подчинился приказу. Всю свою жизнь он только и делал, что подчинялся приказам. Но впервые он почувствовал тогда, что порученная задача ему не по силам.
      И дело тут не только в мягкосердечии, уверял он себя. Несмотря на внешне невинную роль Японии, именно ее обвинят в преступлениях, творимых ее союзниками. И снова мир станет смотреть на японцев, как на жестокую, безжалостную нацию. Нобуру всегда гордился своим народом, и мысль о том, что их могут поставить на одну ступеньку с этими варварами, казалась ему невыносимой. Он знал, что многие из его коллег ценили твердость духа, стоицизм перед лицом страданий гораздо выше прочих воинских доблестей. Но сам Нобуру считал, что традиционный долг солдата - защищать слабых, искать верный путь и поступать по совести.
      «Я становлюсь слишком мягким, - подумал он. Генерал потрогал дорогое сукно мундира. - Я жил слишком хорошо, слишком богато. Как такое возможно - чтобы я был прав, а Токио - нет? Не преступны ли мои мысли? Разве величие Японии - не самое главное на свете?» Величие. Власть. Не слишком ли просто перепутать эти понятия? И что такое величие без чести? Величие варвара.
      Он снова вернулся мыслями к американцам, на сей раз почти с грустью. Уж каким величием они обладали! Бьющим через край, непонятным до конца им самим, самомучительным, грязным, самоуверенным, блестящим величием… выродившимся в конечном итоге в лень, декадентство и бездарность. Японцы, униженные добротой своих врагов, не имели другого выбора, как только в свою очередь унизить их самих.
      Неожиданно для себя самого он понял всю нелогичность своих рассуждений. А что, если среднеазиаты, иранцы и арабы все-таки правы? Что хорошего в милосердии? Нет ничего надежнее полного уничтожения, посыпанной солью земли.
      Хватит. Его долг сейчас - довести до конца доверенную ему миссию. А уж потом его долг будет в другом - уйти в отставку в знак протеста. Не публично, а тихо, объяснив причину только тем, кто стоит на вершине власти. Хотя он заранее знал, что это ничего не изменит.
      «Мы кровожадный народ», - подумал генерал.
      Боги надрываются от смеха, конечно. Он считал, что его совесть останется чиста, - ведь волна наступления катилась на север, а «Скрэмблеры» остались неиспользованными на тщательно охраняемых аэродромах. Но потом союзники перестали ограничиваться победами, добытыми с помощью японского оружия, и дополняли их химическими атаками. «Нет, - подумал Нобуру, - древние правы. Никто не может уйти от судьбы».
      Нобуру помнил радость от своего первого боевого задания. Казалось, то было очень давно - или только вчера. Он летел вместе с юж»ноафриканцами в качестве технического советника по новым боевым вертолетам. «Эскадрилья «Б», - припомнил генерал, - Натальский легкий полк». Всего лишь одна эскадрилья среди множества рассеянных между Южным Заиром и Замбезийским «медным поясом». Они взлетели с замаскированных позиций близ Лубумбаши. Стояло прекрасное ясное утро. Они внезапно рванулись в идеально скоординированную атаку на безмозглых америкашек. Он сам сел за рычаги, поправляя неумелые действия молодого лейтенанта. Они с легкостью смели американцев с голубого неба. Он помнил их жалкие попытки спастись маневрированием, потом безнадежный залп. Какое-то было чудесное чувство, несравнимое ни с чем, - видеть, как старые американские «Апачи» вспыхивают огнем и падают на землю. Лишь много лет спустя его поразила простая мысль - в тех застигнутых врасплох машинах сидели живые, думающие, чувствующие люди. Тогда он знал только радость победы - нечто столь элементарное, что никакая цивилизация не способна задушить в человеке этого чувства. Никогда, ни до того, ни после, он не испытывал такой гордости, что он - японец.
      Но сам того не зная, он всегда хранил в памяти тех убитых американских пилотов. Глубоко внутри него они ждали своего часа, по мере того как он получал новые чины и знаки отличия. А затем, неожиданно, без каких-то видимых причин, их призраки ожили в нем. Его сны не были снами сладкого сожаления, которые посещают ночами здоровых людей. Точно так же в них не было ничего от снов истинного солдата. Скорее - сны труса. Его боевой вертолет снова летел по утреннему небу - голубому, безбрежному африканскому небу. Но на сей раз он оказался в роли жертвы. Совсем рядом он видел за стеклами американских вертолетов лица летчиков. Лица мертвецов. Они кружили вокруг него, дразнили его, издевались над ним. Они растягивали его агонию, пока сами не устали от своей игры и не решили наконец прикончить его, смеясь и предвкушая скорое мщение.
      - Господин генерал, - вдруг произнес Акиро своим резким штабным голосом. - Тут нечто интересное.
      Нобуру отогнал от себя дурные мысли. Он встал и зашагал через всю комнату туда, где его адъютант сидел в напряженной позе перед экраном командирского пульта. Выпитое виски ничуть не сказывался на его походке. Единственным последствием была резь в желудке. «Старею», - подумал Нобуру.
      - Что такое?
      - Посмотрите на экран. Это советский промышленный комплекс неподалеку от Омска.
      Нобуру внимательно вгляделся в четкую картинку на экране. Подобно большинству своих современников, он умел с первого взгляда разбираться в изображениях, полученных от космических станций наблюдения. Он увидел ряды цехов и складов, тепловое излучение было довольно слабым. Все там выглядело древним и напоминало памятник разрухе. Он не заметил ничего, что представляло бы явный военный интерес.
      - Вам придется дать мне пояснения, - сказал Нобуру, - я ничего интересного не вижу.
      - Да, - подтвердил Акиро, - но в этомто вся суть. - Он отдал терминалу команду, и индустриальный ландшафт исчез, а потом появился снова. Нобуру увидел, что новая картинка датирована более ранним числом. На ней те же здания стояли холодные, заброшенные.
      - Эта фотография сделана как раз перед началом нашего наступления, - заметил Акиро. - Видите, господин генерал? Никакой тепловой активности. Индустриальный комплекс полностью заброшен. Но затем вчера, когда наши части приблизились к границам Западной Сибири, мы снова осмотрели данный район. - Он снова дал команду. Вернулась первая картинка. - Вот что мы обнаружили: в полуразрушенных зданиях вдруг появились источники тепла. Но никаких признаков возобновления производства, только приглушенные источники тепла, такие слабые, что мы едва их засекли. Здесь изображение сильно увеличено.
      - Вы просветили комплекс рентгеновскими лучами? - спросил Нобуру.
      Акиро улыбнулся. Еще одна короткая команда, и появился рентгеновский снимок. На нем не было видно ничего, кроме скелетов забытых станков и пустых конвейеров. Пустота.
      Нобуру все понял. Кто-то очень постарался, используя самое современное оборудование, скрыть нечто, разбросанное по территории огромного комплекса.
      Они с Акиро поняли друг друга.
      - Если бы не резкое похолодание, мы вообще бы ничего не заметили, - сообщил Акиро, - даже и так наш аналитик едва не просмотрел это.
      - Что считает разведка, насколько крупная часть расположена там?