– Неправда!

– Немыслимо! – хором запротестовали братья.

– Золото, – галантно заявил Доминик, – всегда будет ярко сверкать, если его поскрести хорошенько, даже если на нем лежала пыль столетий.

На сей раз я не удержалась и рассмеялась.

– Спасибо вам, Доминик. Я никогда не слышала ничего приятнее.

– У шпаги может быть два острых края, но у хорошего комплимента не должно быть больше одного. Хотя откуда взяться мозгам у такого… – заявил Пьер.

Глаза Доминика сверкнули.

– А кто ты, если не контрабандист и вор? Сопляк! Я водил за нос англичан, когда ты еще играл в солдатики!

– Может быть, – поддразнил брата Пьер. – Но ты хоть одного поймал?

– Ты еще смеешь спрашивать! Клянусь твоей костлявой задницей, я выпускал из них дух и бросал за борт так же играючи, как я скину тебя сейчас с балкона мадемуазель.

В мгновение ока Доминик сгреб младшего брата в охапку, и тот, несмотря на то что был выше на целую голову, беспомощно барахтался в его объятиях.

– Где? – быстро спросила я, надеясь, что смогу таким образом предотвратить кровопролитие. – Где вы рубали англичан, Доминик?

– Ну так как, бился я с англичанами или нет? Что скажешь, Пьер?

Пьер согласно затряс головой, и Доминик милостиво опустил его на землю. Тут я услышала историю братьев Лафит.

Братья родились на Гаити еще в то время, когда остров был французской колонией, до того знаменитого и кровопролитного восстания рабов, которое в 1799 году принесло черным независимость. Александр, старший из братьев, стал капитаном капера и, как было принято в среде таких, как он, взял себе новое имя – Доминик.

Доминик, как владелец частного судна, которому с разрешения властей полагалось нападать на коммерческий флот неприятеля, имел на борту официальный документ, дающий право грабить иностранные суда, главным образом испанские и английские, именем Франции. Само собой, война приносила доход, и младшие братья с радостью последовали за старшим в его опасном, но прибыльном деле.

Доминик промышлял во французских водах, где он снискал себе славу еще как канонир наполеоновского флота. Младшие братья присоединились к своему кузину, Рене Белушу, имевшему уже двенадцатилетний опыт каперства. Когда ситуация на Гаити стала критической, братья помогли многим выходцам из Франции покинуть остров и перебраться в Новый Орлеан. Там же братья заручились правительственными документами и приобрели собственный корабль.

С переходом Луизианы к Штатам ситуация изменилась. Америка была нейтральным государством, не вела, как Франция, войны с Англией, Голландией и Испанией. Следовательно, институт каперства был упразднен. Однако Жан, как и другие каперы, решил не бросать прибыльного, но ставшего нелегальным ремесла. Используя Луизиану как базовый порт, Жан и Пьер стали пиратами; Доминик, вернувшийся из Франции, вошел в семейное дело.

Пираты не должны были сдавать львиную долю награбленного, как это делали каперы, в казну, не платили налогов, вместо этого они сбывали товары оптовым торговцам в Новом Орлеане. Американские пошлины на импорт и эмбарго на судовладение, введенные в 1807 году, взвинтили цены на рынках. Пираты-контрабандисты, которых расплодилось к тому времени немало, вскоре поняли, что рынок практически пуст и у них готовы с руками оторвать любой товар. Стихийная конкуренция между пиратами заставляла сбрасывать цены, и вскоре для всех контрабандистов стало очевидно: необходима защита от стихийности.

– Например, – пояснил Доминик, – какой-то желторотый юнец решил податься в пираты. Он добывает себе судно, нападает на большой торговый корабль и вдоволь хлебает лиха, если он, конечно, не настолько глуп, чтобы захлебнуться в нем. В итоге теряют все: торговцы, пират и общество. Безнадега!

– Пусть ему даже удается захватить корабль, и тогда что? – вступил в разговор Пьер. – Где он продаст товар? У него нет нужных связей. Он хочет сбыть рулон шелка, а торговец предлагает ему доллар за все, добавляя при этом, что берет товар только в качестве одолжения.

– Значит, если у вас много товаров, вы можете диктовать свои требования? – спросила я.

– Вы чертовски быстро все схватываете, – гордо сказал Доминик. – Из нее выйдет неплохая пиратка, а, Пьер?

– Так что вы сделали? Дальше что было?

– Мы разработали «Пиратскую конвенцию». Это случилось шесть лет назад, помнишь, Пьер? Прямо здесь, на этом острове. Мы встретились на Гранд-Терре: Винсент Гэмби, Рене и Чигизола – Отрезанный Нос. Винсент и Чигизола каждый мнили себя умнее других, каждый хотел стать здесь императором, и ради этого они готовы были пожертвовать всеми, им было наплевать, сколько прольется крови и перережут глоток, ублюдки проклятые. А организации, как вы понимаете, нужен только один вожак.

– Конечно, – согласилась я, с нетерпением ожидая продолжения истории.

– Ну что же, вы можете себе представить, как все было, – медленно проговорил Доминик, несомненно, польщенный тем, что оказался в центре внимания. – Вот мы все стоим, у каждого шпага наизготове и кинжал в зубах, здесь, на песчаном пятачке, словно в ожидании второго пришествия. И в определенном смысле так и было. На роль мессии претендовали четверо: Рене, Отрезанный Нос, Винсент и Жан. Пьер и я были вне игры, поскольку оба мы признавали, что Жан смышленее нас, да и работать для Гэмби или Чигизолы никто из нас не стал бы. Ладно, не важно. Рене Белуш всех бы устроил, беда лишь, что ему нравилось моряцкое дело да женщины куда больше, чем деловые расчеты и управление. Винсент стремился быть первым из-за жадности, а Отрезанный Нос мнил себя настоящим королем Баратарии. Мы знали, что и тот, и другой станут нас обдирать и водить за нос, но понимали и то, что эти люди, чтобы достигнуть своей цели, не остановятся перед убийством. К счастью, они ненавидели друг друга, потому что, если бы они смогли сыграть командой, у нас не осталось бы ни шанса.

Началась канитель. Жан сидел посреди всей этой канители спокойный-преспокойный. Как сейчас помню его улыбочку. Сидит себе, весь в кружевах, разряженный, будто только что с бала. Кое-кто его почти не знал, кое-кто смотрел на него как на слабака. Но Жан не старался никого привлечь, только наблюдал за дракой. Часть парней встали за Чигизолу, кто-то за Гэмби, да только Жану не было до них дела.

Двое суток спорили и ругались. Мы все устали до предела, и тут, когда сил уже ни у кого не было, Жан поднялся с места и спокойным, тихим голосом, прозвучавшим в наступившей тишине внушительнее пушечной канонады, сказал: «Джентльмены – он всегда называл их джентльменами, – джентльмены, вы напрасно тратите время, простите за резкость». Тут, конечно, прокатился ропот, мол, с чего вдруг юнец вздумал их учить. «Вы собрались, чтобы выбрать главу нашей организации, – продолжал Жан, – а вместо этого вы мечетесь между вором в законе, который будет обирать вас до нитки – я имею в виду Гэмби, – и отъявленным подлецом и мошенником, который использует вас, а потом выбросит на съедение волкам, – это я об Отрезанном Носе».

А потом он сказал им, что если они решили учредить Конвенцию ради прибылей, то искать следует человека с мозгами. Он рассказал ребятам, что бы сделал, будь он главным: как устроил бы склады для товаров, как организовал бы торговлю, какую бы ввел систему распределения и какую долю с прибыли имел бы каждый. А самое главное, как он собирается сделать, чтобы никому из нас не грозила тюрьма. Надо сказать, ребятам понравилась его речь. Впервые за двое суток оратор был выслушан до конца в тишине. Чувствовалось, как стрелка склоняется в пользу Жана, но оставались двое, которым это было совсем не по нраву.

Ребята радовались, как дети, особенно услышав, что их сделают вдвое богаче. И тогда Гэмби подошел к Жану и, ударив по плечу, заявил, что все, что Жан говорил, здорово и что он, Гэмби, готов ему помогать чем может. Отличный жест, не так ли? Но в другой руке Винсент прятал нож, который никто не заметил, Винсент всегда носил нож в рукаве, на всякий случай, и затем, в мгновение ока, никто даже ничего не понял, Жан отбросил его, приставив к груди Гэмби его же собственное оружие.

Доминик видел, как увлек меня его рассказ и, довольно посмеиваясь, продолжал:

«Месье Гэмби, – сказал тогда Жан, – я всегда восхищался вами как пиратом, но вы не оставили мне выбора». Жан чуть надавил на лезвие, и Винсент заскулил как дитя, и стал оправдываться, будто вовсе не хотел убивать Жана, а всего лишь решил его проверить.

«И каков ваш вердикт, сударь?» – спросил Жан с нажимом в голосе. Тишина стояла мертвая. Винсент Гэмби сказал, что да, Жан прошел испытание. Тогда Жан отдал ему нож и повернулся к нему спиной, чтобы показать, что доверяет ему. Вот этим он на самом деле всех и взял. Жан вытащил шпагу и, обращаясь к ребятам, спросил: «Может, еще кто-нибудь из вас хочет проверить меня на прочность?»

В ответ – ни звука.

«Очень хорошо, – сказал Жан. – Я согласен вести для вас дело. Я один из вас, джентльмены. Тот, кто обманет меня, введет в заблуждение нас всех. Тот, кто стоит у меня поперек дороги, предает и вас тоже. Тот, кто убьет меня, разрушит организацию, вернет вас к тому, с чего вы начинали – снова превратит вас в крикливых и бестолковых чаек. Это ясно».

Всем было все ясно.

«Тогда чего вы ждете? Давайте отпразднуем событие!» – И он закатил им такой праздник, что слышно было в Новом Орлеане.

– Вот, – вздохнул Доминик, – и вся история Лафитов.

– Чудесная история, – прошептала я. Пьер кивнул.

– Точно. А теперь смотри, – продолжил Доминик. – Лет через шесть на Гранд-Терре будет сорок складов с товарами, сорок! Не считая тех, что уже есть в Новом Орлеане и вверх и вниз по реке до самого Дональдсонвилля.

Для тех ребят, что захотят, мы построим здесь дома, и бордель, и таверну, и больницу…

– И ни одной церкви?

Мой вопрос был встречен взрывом смеха.

– Нет, церкви не будет. Эй, Пьер, надо нам рассказать об этом Жану. Ему понравится. И загон для рабов…

– Загон для рабов? – спросила я, нахмурившись. – Вы хотите сказать…

– Конечно. Зачем бы, вы думали, нам понадобилось брать на абордаж этот ваш корабль, если не из-за его груза? Я не знаю, прилично ли нам, как американским патриотам, наживаться на американском работорговце, но ведь и капитан действовал незаконно. Вы знаете, что они делают, эти американские работорговцы: они поднимают испанский флаг, когда входят в американскую акваторию, чтобы их не трогали. Ну что же, мы рискнули. Вы знаете, что хороший раб мужского пола может принести пять сотен долларов на рынке? А женщина – триста?

Вошедшая Лили заметила, что я устала.

– Вы, ребята, до смерти заболтаете бедняжку. Стыдитесь, господин Доминик, и вы, Пьер, тоже. Выходите-ка подобру-поздорову, пока я метлу не взяла!

– Лили, мы только рассказывали мадемуазель…

– Знаю, что вы могли ей наболтать! Кыш отсюда!

Несколько смущенные, они встали, неловко поклонились и вышли.

История братьев Лафитов была красива, полна романтики и приключений, но мысль о том, что братья, по сути дела, оказались такими же работорговцами, как мертвый капитан, не давала мне покоя.

– Чем это вы расстроены, мисси? – спросила Лили.

– Оказалось, что наш благородный флибустьер такой же торговец живым товаром, как капитан «Красавицы Чарлстона», – с горечью ответила я.

Лили нахмурилась и покачала головой.

– Мистер Лафит? Ну что же, он рабовладелец, это верно, как и большинство тех, кто живет здесь. Но не он придумал рабство, не ему и менять местные порядки. А разве в тех местах, откуда вы родом, у господ нет рабов?

– Нет, Лили, мы, то есть они, имеют слуг, которым платят жалованье или дают им жилье и еду.

– Но ведь то же самое здесь получают рабы, по крайней мере те, которым повезет. Конечно же, некоторым везет меньше, и им приходится работать до изнеможения, но не всем.

– А вы тоже рабыня, Лили?

Лили гордо покачала головой.

– Я? Одна из несчастных забитых созданий? Нет уж. Я замужем, у меня четверо детей. Мой муж вот уже пять лет служит матросом на корабле мистера Лафита. Отдыхайте. Не надо было этим дуракам морочить вам голову!

Что за странная страна, думала я, оставшись одна. Лафит – одновременно пират, деловой человек, да еще в придачу работорговец. Интересно, зачем он забрал меня в дом и выходил? Надеется и меня продать? Ну почему судьба женщины так зависит от того, какой выбор сделает мужчина?

На следующий день Лили принесла мне красивое муслиновое платье.

– От мистера Лафита, – сообщила она. – Перед тем как уехать, он сделал заказ нескольким белошвейкам. На подходе еще многое другое: платья, ночные сорочки и красивое белье.

Я потрогала тонкую ткань. Белый муслин украшала вышивка: зеленые виньетки и кремовые розочки. У платья было довольно низкое, по моде, декольте, а рукава, присобранные у плеч, образовывали пуфы. Красные ленты, пришитые с боков, перекрещивались под грудью и завязывались бантом на спине.

– Чудное платье, – сказала я.

– Так наденьте его.

Лили помогла мне снять халат и надеть платье.

– Мисси, что за прелесть! – воскликнула она.

Я прошлась по комнате. Пышные юбки красиво колыхались. Приподняв подол, я залюбовалась вышивкой. Такой тонкой работы я не встречала нигде, даже в Париже.

– Вот что я вам скажу, мисси. Вы и вправду умеете носить такие наряды. Лафит будет просто счастлив вас увидеть. Ему нравится, когда его женщины красиво одеты.

Его женщины! В очередной раз мне пришлось задуматься над тем, как мне вести себя с Лафитом дальше.

– Хотите посмотреть в зеркало?

– Нет, Лили, нет, спасибо тебе, но лучше не стоит. Мистер Лафит очень великодушен.

– Он прекрасный человек, – непререкаемым тоном подтвердила негритянка. – Сейчас вы слишком красивы, чтобы сидеть в спальне. Почему бы нам немного не пройтись по дому, а потом я провожу вас к морю.

Я согласилась, и мы отправились в путешествие по дому. Ноги меня слушались еще плохо, я была очень слаба, но впечатления стоили затраченных усилий. Спальни на втором этаже располагались вокруг круглого холла, образованного лестничным пролетом, над которым располагался купол из цветных витражей. Моя комната была выдержана в персиковых тонах, но были комнаты в золотых тонах, комнаты в винно-красной гамме, комнаты бледно-голубые. Рядом с одной из боковых спален находилась ванна, огромная, в ней свободно могли бы уместиться двое; на полках было множество склянок со всевозможной парфюмерией и ароматическими солями. Я удивленно покачала головой. Пятеро мужчин должны были бы работать весь день, чтобы натаскать в ванну воды. Потом я заглянула в кладовку и увидела лифт, установленный специально для этой цели. Гениально просто!

Комната, что находилась рядом с моей, была самой простой из всех увиденных. Кроме большой кровати и массивного шифоньера, мебели не было, и единственным украшением служило огромное полотно Тициана, являвшее взгляду обнаженных Венеру и Марса.

Комнаты внизу отличались тем же безупречным вкусом и красотой. Почти половину площади занимал бальный зал с ложей для музыкантов. Стены зала были сплошь в зеркалах. Поймав краем взгляда свое отображение, я съежилась и опустила глаза. Я знала: однажды мне все равно придется взглянуть правде в глаза, но пусть это будет позже, когда я немного окрепну.

По другую сторону от центрального холла располагались гостиная, столовая и прекрасная библиотека. Я догадывалась, что Лафит большую часть времени работает там. На полках я увидела множество книг в добротных кожаных переплетах. В основном это были книги, написанные по-французски, но попадались и английские, и испанские авторы. В центре комнаты стоял большой стол, заваленный письмами, корешками счетов, приходными и расходными книгами и математическими таблицами. Тот же беспорядок, что у моего дяди Тео в имении Лесконфлеров, только без безделушек.

Над каминной полкой висела картина, которая, как мне показалось, принадлежала кисти Рембрандта. Я подошла поближе, чтобы разглядеть неизвестный мне шедевр.

– Надеюсь, полотно заслуживает вашего внимания, – раздался позади меня тихий голос.

Я резко обернулась, и Жан улыбнулся.

– Буду вам весьма признателен, если вы сообщите мне, подлинник это или нет. Рембрандт был на борту судна, направлявшегося в Кингстон. Жирный толстосум-колонист собирался украсить им свой дом, но я решил, что картина едва ли будет там к месту, и позаимствовал ее у хозяина. Вы сегодня хорошо выглядите, Элиза, и чертовски привлекательны.

– Благодарю вас, монсеньор Лафит, – вежливо ответила я, – и спасибо за платье.

Жан махнул рукой.

– Не стоит благодарности. Вам ведь надо что-то носить. Лили показала мне рванье, в котором вы были, когда вас нашли.

– Не рванье, а приданое, – уточнила я.

– Так вы мадам Лесконфлер?

– Нет. У меня… У меня нет мужа.

– Сожалею.

Жан Лафит сел за стол и угрюмо обвел взглядом кучу бумаг.

– Что за беспорядок! Если бы можно было одновременно находиться в двух местах. Вы когда-нибудь чувствовали, что в сутках не хватает, скажем, пары часов?

– Последнее время нет, сударь. Если вы меня простите…

– Не отпущу, пока не получу от вас вразумительного объяснения: почему вы вдруг решили обращаться ко мне «сударь». Что они вам обо мне наговорили? Полагаю, Доминик наболтал вам, что у меня шестнадцать любовниц или что-то в этом роде.

– Мне нет дела до ваших любовниц, господин Лафит. Однако мне хотелось бы знать, что вы намерены со мной делать.

Лафит нахмурился.

– Делать с вами? Что вы хотите этим сказать?

Я посмотрела ему прямо в глаза.

– Я тоже часть вашей добычи? Может, вы хотите поместить и меня на один из ваших складов, когда я дойду до нужной кондиции? Или, что вероятнее, запрете меня в один из ваших загонов с моими товарищами по несчастью с «Красавицы Чарлстона»? Как вы будете переправлять нас на рынок? Я думаю, достаточно нежно, чтобы не сильно повредить по дороге. Сколько вы сможете за меня взять? Триста долларов? Двести? – Я ущипнула себя за предплечье. – Я пока не очень сильна и не могу рожать детей, вам об этом известно, и самое неприятное – я безобразна. За такой подпорченный товар вам больше двадцати долларов не получить. Конечно, вы можете подержать меня подольше, чтобы подкормить…

– Полагаю, сказано довольно, – проговорил он тихо. Глаза Жана гневно сверкнули.

Мне стало стыдно. Я опустилась на стул и закрыла руками лицо.

– Боюсь, что опыт, полученный с мужчинами типа капитана Фоулера, сделал вас слишком подозрительной, – тихо продолжил Лафит – Я понимаю вас, Элиза. Но знайте: я ни секунды не думал о вас иначе как о почетной гостье моего дома. Вы вольны покинуть его, когда захотите. Если вы захотите остаться, я обещаю вам, что на этом острове вы будете в такой же безопасности, что у себя дома во Франции, и даже в большей. У вас в этой стране никого нет?

Я кивнула.

– Вы хотите вернуться во Францию?

Я молчала, не зная, что сказать.

– Может быть, я смогу найти для вас мужа. Уверен, что задача не будет сложной.

– Я не хочу мужа! – воскликнула я. – Господи, кто захочет такую? После всего того, что этот злодей делал со мной, что он меня заставлял делать для него… Я никому не смогу быть хорошей женой. И еще, я привыкла сознавать себя по-настоящему красивой, вы знаете об этом? А сейчас я безобразна, безобразна! Ну почему я не умерла? Ради чего мне жить?

Жан встал, озадаченно глядя на меня.

– Неужели я дал вам повод думать, что отношусь к вам с брезгливостью? Неужели вы считаете, что я стал бы принимать вас у себя, если бы ваш вид оскорблял мое эстетическое чувство? Пойдемте.

Лафит поднял меня со стула и повел через холл в бальную залу.

– Нет! Прошу вас, не надо!

Мы остановились перед зеркалом, и я закрыла глаза руками. Мягко, но твердо он отвел мои руки.

– Открой глаза, Элиза, быть может, увиденное будет совсем не так уж плохо.

Во мне боролись противоречивые чувства. Мне было страшно, но я не хотела выглядеть трусихой в глазах Лафита. Решившись, я вдохнула побольше воздуху, стиснула зубы и., открыла глаза.

Я смотрела на свое отражение, и страх и боль постепенно уходили прочь. Лицо было моим, по-настоящему моим. Уродливая карикатура пропала. Я дотронулась ладонью до щеки, провела пальцем по вискам, лбу, подбородку и губам. Вокруг глаз кожа по-прежнему была очень бледной, с легкой синевой. Щеки были все еще впалыми, я была слишком худа, но на скулах уже появился румянец, а в глазах заплясали прежние огоньки, может быть, чуть более скромные. Черные кудряшки вокруг лица выглядели задорно.

– Это я, это правда я! Жан, я стала собой!

– А кого еще вы ожидали увидеть? – спросил Лафит. – Конечно, это вы. Как вам, женщинам, могут приходить в голову такие странные мысли? Вы – красивая, обаятельная женщина.

Наши глаза встретились в зеркале.

– Не важно, что с нами происходит, понимаете, Элиза? Мы такие, какие есть, вопреки тому, что думают о нас люди. Если ты способен сберечь разум и душу, ты можешь сберечь себя.

Жан отступил, оставив меня наедине со своим отражением.

– Вы – то, что вы есть, Элиза.

Вглядываясь в маленькую фигурку, смотревшую на меня из зеркала, я глубоко вздохнула. Мне удалось перешагнуть еще через один барьер, на этот раз созданный лишь в моем воображении. На пути к счастью таких преград, наверное, будут сотни, но одна из них осталась позади.

– Спасибо, Жан, – сказала я тихо.

– Не стоит, Элиза.

Мы вернулись в библиотеку. Я рассказала ему обо всем, не упоминая только настоящего имени Гарта.

– Я мог бы попробовать его отыскать, – сказал Жан, – если вы скажете мне, кто он такой. Существует много способов выяснить его судьбу. Никто не исчезает бесследно, даже в британском флоте.

– Нет, Жан, не надо. Я не хочу его больше видеть. Мне кажется, я могла бы… – я сжала кулаки, и голос мой перешел в свистящий шепот, – … убить его. Нет, я хочу, чтобы прошлое осталось в прошлом. Надо начинать сначала.

Жан выжидательно посмотрел на меня.

– Как пожелаете, Элиза. Помните только, что я всегда к вашим услугам. Если вы захотите, чтобы я нашел его или сделал для вас что-либо еще, просите не стесняясь.

Я задумалась. Жан мог бы помочь мне вернуться во Францию. Но Франция сейчас казалась мне дальше, чем луна, – в миллионах, а не в тысячах миль от этих мест. Я не была готова вернуться домой, не готова предстать перед семьей, не готова к их слезам и жалости. За последнее время в моей жизни было и так слишком много слез.

– Если бы я могла… Если вы разрешите погостить у вас подольше…

– Конечно, Элиза. Мой дом будет вашим столько, сколько вы захотите. Я был бы счастлив, если бы здесь вы научились вновь радоваться жизни.

– Мне хотелось бы научиться быть вам полезной, – сказала я застенчиво. – Может быть, я смогу помочь вам в ваших э… делах. Если, конечно, мне найдется работа по силам.

Я взглянула на бумаги, лежавшие на столе. Жан проследил за моим взглядом.

– Вы действительно хотите заняться делом? Я не встречал ни одной женщины, которая разбиралась бы в финансах и цифрах. Но мне нужен секретарь, и вы, вне сомнений, справитесь с этой работой не хуже бравых парней, подрастерявших мозги в битвах и пирах. Может быть, я слишком охотно принимаю ваше предложение, Элиза, – добавил, покачав головой, Жан. – Но дела последнее время требуют все большего внимания. Склады переполнены, а незаконченных дел не счесть.

– Я готова начать сегодня.

Жан посмотрел на меня с любопытством.

– Ни разу не видел, чтобы кто-нибудь так рвался работать! Прекрасно, тогда сразу и приступим.

Лафит уселся за стол и принялся разбирать бумаги, доходчиво объясняя мне, что нужно сделать с каждым документом. Среди прочего ему попалась записка, написанная мелким женским почерком, которую он без пояснений порвал на мелкие кусочки и выбросил в корзину для бумаг. Я сдержала улыбку. Наконец бумаги были рассортированы.

– На сегодня довольно, – сказал Лафит, – я устал от копания в пыльных цифрах. Посмотрите на мою рубашку! Она вся серая от пыли. Да и у вас, мадемуазель секретарь, кончик носа стал почти таким же черным, как ваши глаза.

Жан наклонился и вытер мне нос батистовым носовым платком с изящной вышивкой.

– Вот так лучше. Должен признаться, Элиза, вы оказываете на меня положительное влияние. Мне следовало разобрать документы несколько месяцев назад, но я все откладывал, уговаривая себя, что есть дела поважнее. Только не заставляйте меня заниматься бумажной рутиной каждый день. Ворчливая женщина – худшее, что может быть на земле! Вы ведь не будете на меня ворчать?

– Не скажу ни за что, – ответила я с улыбкой.

– Но характер у вас есть, – лукаво заметил Жан. – Я помню, как сурово вы заявили, что вам дела нет до моих шестнадцати любовниц.

– Меня куда больше интересуют ваши склады, господин Жан. А характер… – я покаянно вздохнула, – скажу честно: я была самой вспыльчивой девушкой во Франции.

– А теперь, убежав из Парижа, вы решили ввергнуть в пламя Луизиану?

– Разумеется, нет, – решительно заявила я. – Я уже достаточно взрослая, чтобы перестать капризничать и устраивать сцены.

– Ну что же, увидим. А сейчас вы не откажетесь поужинать со мной, мадемуазель Элиза? Надеюсь, дядя научил вас по достоинству ценить хорошую еду и напитки?

– Он был большим чревоугодником. Еда – его вторая страсть, а первая, – добавила я со смешком, – восхваление славных предков Лесконфлеров.

– Наконец мне посчастливилось встретить удивительную женщину, которая не только умеет читать и считать, но и способна ценить иные жизненные блага. Вдобавок ко всему эта женщина очень хороша собой, особенно когда нос ее не выпачкан. А теперь, – Лафит вежливо улыбнулся, – вы, наверное, хотите отдохнуть перед ужином, день был для вас трудным.

Я присела в реверансе и вышла из библиотеки. Отстраненная вежливость Лафита смутила меня, к тому же я действительно устала. Жан Лафит сильно отличался от мужчин, которых мне до сих пор приходилось встречать. Он был джентльменом до мозга костей. Конечно, я не сравнивала его с людьми простыми, но некоторый опыт жизни при дворе показал мне: благородные дворяне часто являются таковыми лишь внешне. Жан Лафит не позволял себе и намека на фамильярность. Мне иногда даже казалось, что его братья, куда менее воздержанные на язык, более искренни и человечны. Однако я не могла не признать, что поведение Жана имело одно несомненное преимущество: мне было бы трудно работать с ним, если бы он позволял себе вольности. Мысль о близости с мужчиной не вызывала во мне ничего, кроме ужаса и отвращения. Воспоминания о капитане Фоулере были еще слишком свежи. Днем я гнала их прочь, но капитан возвращался ко мне в ночных кошмарах, заставляя просыпаться в холодном поту. Неужели он на самом деле умер?

Я понимала: Жан Лафит предупредительно-вежлив со мной из врожденного чувства такта. Он сознательно давал мне понять, что относится ко мне так же, как относился бы к секретарю-мужчине, и я твердо решила сделать все от меня зависящее, чтобы заслужить его доброту и расположение.

За несколько недель я неплохо разобралась в делах Лафита. Он показал мне товары, хранящиеся на складах, и я воочию увидела, какими богатствами он владел, и это при том, что на Гранд-Терре находилась лишь часть его сокровищ.

На острове кипела бурная жизнь, которой мог бы позавидовать иной крупный морской порт. В маленькой гавани теснились суда, принадлежавшие в прошлом другим хозяевам. «Красавица Чарлстона», как рассказал Жан, покоилась на дне залива. Был ли на ее борту труп капитана? Я страстно надеялась на это, так как понимала: встречи с Фоулером я не переживу. Даже косвенное напоминание о страшных днях, проведенных на злосчастной посудине, повергало меня в трепет.

Береговое братство жило в одноэтажных домах, расположенных вдоль Баратарской бухты. Пираты перевезли на остров свои семьи, а некоторые – даже любовниц. Поразвлечься отправлялись в Новый Орлеан, который находился в трех днях плавания по известным лишь матросам Лафита протокам, через болотные топи и по узкому перешейку суши.

Особняк Жана выделялся среди прочих строений на острове. Тропическое солнце, отражаясь от моря, сверкало в высоких сводчатых окнах спален и гостиных, заливало веселым светом широкие веранды, окружавшие дом со всех четырех сторон.

Жан Лафит не слишком загружал меня работой, и на свежем воздухе я стала здоровее и крепче, чем прежде. Доминик взялся меня опекать и сопровождал в прогулках по острову. Он любил этот край и с такой гордостью показывал дикую природу Луизианы, словно сам был ее создателем. На небольшой пироге – плоскодонном суденышке, будто специально предназначенном для плавания по заболоченному мелководью, мы добирались до самых глухих уголков острова. Здесь я впервые увидела аллигаторов. Странные старообразные, словно замшелые создания страшно заинтересовали меня, но Доминик был настороже и зорко следил за тем, чтобы я держалась от них подальше. Один из пиратов поплатился ногой за неосторожность, а некоторые крокодилы, судя по их размерам, вполне могли проглотить человека целиком.

Мне нравился на Гранд-Терре сказочный лес, весь в клочьях испанского мха, словно это не деревья, а заколдованные чудовища с длинными седыми волосами. Мне нравились кипарисы, растущие в болотах, с искривленными стволами, похожими на преклоненные колени. Но больше всего мне нравились мир и покой, царившие в этом краю нетронутой природы, та гармония, которая чудесным образом не разрушилась с проникновением сюда человека. Однако для последнего существовало вполне прагматичное объяснение: пираты не рубили леса, поскольку он служил им надежным укрытием.

Настоящей гордостью Доминика был принадлежащий ему корабль с гордым названием «Тигр». Судно было не очень большим, но весьма маневренным и отлично оснащенным для боя.