Глава 15

КЛЕЙМО

Горячий пар поднимался над корытом с мыльной водой. Рукавом смахивая пот и подслеповато моргая, я отстирывала белье. Каждую вещь я как следует терла на ребристой стиральной доске, а особо грязные места еще и руками.

– Тебе нравится быть рабыней, Француженка? – приставала ко мне восьмилетняя Дженни.

Несмотря на напряженно-неприязненную атмосферу, царившую в родном доме, девочка умудрилась сохранить непосредственность и любопытство.

– Не очень, – угрюмо ответила я.

Мне не хотелось сближаться с кем бы то ни было в этом доме, даже с детьми. Я понимала: ничто не должно удерживать меня в этом проклятом месте. Как только я замечала, что кто-то из детей проникается ко мне симпатией, я старалась оттолкнуть его, хотя делала это с нелегким сердцем. Девочки, милые маленькие существа, унаследовали от матери стыдливость и робость, но отцовского в них не было ничего.

– Я предпочла бы жить где-нибудь подальше отсюда. Там, где мне не нужно было бы мыть, скрести и готовить, – пояснила я, в сердцах плюхнув доску в корыто. – Да уж, подальше.

– А что бы ты тогда делала? – спросила Сара, младшая из сестер.

– Я могла бы плавать на кораблях, – ответила я, ненадолго задумавшись.

Да, я и вправду хотела очутиться на корабле, между двух зыбких бездн – воды и неба. Чтобы звезды отражались в океане, чтобы ветер дул в спину и вокруг не было бы ничего – только бесконечный синий простор. Я хотела бы, чтобы мой корабль был красивым, с белыми, как снег, парусами, с чистыми палубами и маленькой каютой, в которой было бы много хорошего вина и вкусной еды. И еще, чтобы у меня было много теплых одеял на случай холода.

Я тосковала по всем тем обычным вещам, которых была лишена: по праву на личную жизнь, по хорошей пище, по теплой одежде. А самое главное – по свободе.

– Папа говорит, что ты из Франции, – сказала Дженни.

Я оторвала взгляд от корыта и взглянула на девочек. Малышки смотрели на меня снизу верх, цепляясь тоненькими пальчиками за край корыта.

– Да, это правда.

– А далеко отсюда Франция?

– Очень далеко. Сначала надо добраться до побережья, потом долго плыть на корабле через океан. А затем вы садитесь в золоченую карету и едете в Орлеан. Это красивый город, очень старинный. Жанна д'Арк родом из Орлеана. А потом надо немного повернуть на юг. Земля там холмистая и покрыта лесами, но наши леса не похожи на здешние. Во Франции все меньше – деревья, травы, холмы, которые от этого кажутся уютнее и человечнее. А поместья там красивые, куда красивее и древнее тех, что я видела у вас в Америке.

Я живо представила себе наш фамильный замок, он будто по волшебству возник из пены, поднимающейся над тазом.

– … И живут там хорошо, по-настоящему хорошо.

Я закусила губу и изо всех сил принялась тереть одно из линялых платьев Марты Хеннесси.

– Ты хотела бы вернуться туда? – спросила Дженни, глядя на меня печальными голубыми глазами, казавшимися огромными из-за нездоровой худобы лица.

– Во Францию? – переспросила я с горькой усмешкой. С тех пор как Эдвард Хеннесси привел меня сюда, я больше ни о чем и не мечтала. Иногда тоска по дому становилась такой сильной, что я едва терпела, чтобы не зарыдать. Я готова была отдать все, чтобы только вернуться домой.

– Да, – ответила я. – Мне бы хотелось еще раз увидеть дом.

В этот момент дверной проем заполнила могучая фигура хозяина.

– Идите поиграйте куда-нибудь, – приказал он дочерям.

Девочки испуганно обернулись и тихонько, словно маленькие мышки, юркнули за дверь.

– Скучаешь по дому? – сказал он с садистской улыбочкой, привалившись к косяку.

– Что, если и так? – спросила я, не отрывая глаз от стирки.

– Мне нет дела до того, француженка ты или ублюдок белого плантатора и его черной шлюхи. Не вижу разницы.

– Для меня разница очевидна, – отозвалась я. Хеннесси прошел в комнату и стал подле меня. От него несло табаком и потом. Я так ненавидела его, что одно его присутствие заставляло меня дрожать от отвращения. Я даже не старалась скрыть свои чувства.

От корыта шел пар, и я, спасаясь от жары, расстегнула блузку. Сейчас я стянула ее полы одной рукой и терпеливо ждала, пока хозяин удалится.

Маленькая пристройка задрожала от его хохота. Хеннесси подошел ко мне вплотную и дернул за руку.

– Ты редкая стерва, Француженка, – сказал он. – Едва увидев тебя, я понял, что ты из породы женщин, умеющих по достоинству оценить настоящего мужчину, и я был прав. А сейчас ты становишься такой же холодной и тоскливой, как Марта.

– Сам и виноват, – едко парировала я. – Трудно ожидать, что женщина, которая столько работает, захочет еще и в постели трудиться.

Хеннесси рванул блузку и грубо схватил меня за грудь. Я попыталась вырваться.

– Нет, – процедила я сквозь зубы, – убирайся. Или тебе дела нет до детей? Что, если они войдут?

– Пусть только попробуют, я их выпорю. Ну давай…

Хеннесси попытался меня обнять, а когда я не далась, наотмашь ударил по лицу. Мне показалось, что по мне прошлись кувалдой. Хеннесси поддел меня коленом и засунул руку под юбку. Я все еще пыталась бороться, но сил почти не было, и он опрокинул меня на пол.

– Мистер Эдвард, мул споткнулся и сломал ногу!

В двери стоял негр по имени Айра и смотрел на нас.

– Убирайся! – заревел Хеннесси. – Где?

– В поле, – сказал раб, неловко переминаясь с ноги на ногу и глядя в пол. – Он упал в яму и лежит, будто мертвый, только дышит тяжело.

– Сейчас приду. А теперь, чтобы ноги твоей здесь не было.

Раб пропал. Хеннесси сжал кулаки. От гнева он будто сильнее раздулся. С нечеловеческим ревом он смахнул тяжелое корыто, вода залила пол, чистое белье упало в грязную мутную лужу. Он резко повернулся ко мне, будто ждал, что я начну возмущаться, но я, наученная горьким опытом, застыла как истукан и молча смотрела в пол. Хеннесси вышел, хлопнув за собой дверью.

Я не сразу вышла из оцепенения. Из ссадины под глазом сочилась кровь, и я глотала слезы пополам с сукровицей. Никогда я не чувствовала себя до такой степени униженной. Я поклялась, что отомщу ему, отомщу всем тем, из-за кого я здесь оказалась: Жоржетте, Арнольду, Гарту. Я и Гарта винила в своих несчастьях за то, что он не пришел на свидание и не увез меня до роковых событий. Я старалась не думать о Гарте Мак-Клелланде, слишком горькими и болезненными были эти размышления.

Я говорила себе, что судьба могла обойтись со мной еще жестче: я, например, могла оказаться на месте Марты Хеннесси. Вот и сейчас она была на плантациях табака, работая наравне с черными рабами: собирала урожай и относила вязанки под навес. Мы избегали друг друга. Она заговаривала со мной только тогда, когда надо было сделать какие-нибудь распоряжения. Я понимала, что каждый взгляд в мою сторону наполняет ее ревностью. Хеннесси переплюнул даже Жозе Фоулера. Только изощренный садист мог научиться так терзать людей морально, причиняя им не меньше страданий, чем при физических пытках.

Прижимая фартук к лицу, я вышла во двор. Вначале надо было что-то сделать с раной, а уже потом принести и нагреть воду для стирки. По дороге я встретила Исаака, чернокожего мальчишку лет четырнадцати, который ухаживал за огородом и домашней птицей.

– Доброе утро, Исаак, – сказала я с напускной бодростью. – Как чувствуешь себя сегодня?

– Лучше, мисси.

Мальчик похромал дальше, опираясь вместо костыля на рогатину.

Я посмотрела ему вслед с тяжелым сердцем. Когда я появилась здесь, Исаак был веселым, простосердечным сорванцом, в той, конечно, степени, в какой возможно быть веселым на земле, отмеченной присутствием этого дьявола во плоти – Хеннесси. И вот в один прекрасный день мальчик решил убежать. Хеннесси пустил за ним собак. Когда хозяин и раб вернулись в усадьбу, ребенок уже был калекой. Хеннесси сказал, что это сделали собаки, но Исаак рассказал рабам, что хозяин сам, в наказание за побег, разрезал ахиллово сухожилие мальчика, и теперь ступня заворачивалась внутрь. Исааку больше никогда не убежать, это верно.

Вначале рабы не знали, как со мной обращаться. Они-то понимали, что перед ними белая женщина. И все же я была такой же рабыней Хеннесси, как и любой из них. Мы терпели те же обиды и надругательства, и никто, смею предположить, не завидовал тому, что хозяин приходит ко мне каждую ночь.

Хеннесси пытался получить доход от земли, скупой и непригодной к земледелию. У него не было денег на такую роскошь, как ботинки для рабочих зимой, или на что-то хоть отдаленно напоминающее постель.

Вдали послышался выстрел. Хеннесси, очевидно, пристрелил мула.

Большинство женщин были хронически больны, а мужчины измождены до дистрофии; у детей животы раздувались от голода. Хозяин нещадно бил рабов, когда они, по его мнению, недостаточно усердно работали, а однажды он привязал человека к столбу под палящим солнцем и держал его там без воды и пищи. Я хотела принести несчастному немного воды, но Хеннесси сбил меня с ног одним ударом своей здоровенной ручищи. Должно быть, если бы он сжал пальцы в кулак, он раздробил бы мне челюсть.

Я выглядела столь же жалко, как и остальные. Ногти мои были обломаны, а руки и ноги огрубели, покрылись мозолями и коростой. Грязь так въелась в них, что, сколько ни мой, я все равно не смогла бы отмыть их добела. На голове я носила платок, как и другие женщины-рабыни, чтобы волосы не мешали работать. Я часто думала о сытой, привольной жизни в «Ля Рев», о тучных полях поместья, таких красивых, в особенности во время сбора урожая. Я вспоминала огромные горы белого хлопка, густые заросли табака. Здешние поля казались мне жалкой насмешкой над адским трудом.

Хеннесси заявил, что я должна научиться готовить, чтобы хозяйка работала в поле. Я воровала пищу и отправляла ее в бараки. До сих пор меня не поймали, хотя Хеннесси тщательно следил за припасами и держал их на замке.

Покончив со стиркой и повесив белье, я начала готовить обед. Я разожгла печь и поставила хлеб, который успела замесить утром. На минуту я задержалась у окна. Вдали синели горы, те самые, с которых я спускалась, чтобы прийти сюда вместе со своим новым хозяином. Я ни разу так и не назвала его «господин» и, обращаясь к нему, не стеснялась в выражениях.

Горы в сине-зеленой дымке казались подножием какой-то сказочной небесной страны. Такие далекие, такие недоступные, как мираж. И если умирающий от жажды в пустыне грезит оазисом с чистым ручьем, я представляла то поднебесное царство землей обетованной, чем-то очень похожей на мою далекую и прекрасную родину, – землей, где не было рабства, обид, унижений и голода. Я страстно мечтала убежать прочь от этой несносной жизни. Если бы только представился случай… Но мой тюремщик не спускал с меня глаз в течение дня и ночью ни разу не забыл навестить.

Я увидела, как с холма бегут девочки, обе в слезах. За ними шел Эдвард Хеннесси с женой на руках. Ее голова безжизненно свисала, и даже издалека была заметна синеватая бледность лица. Я выбежала во двор.

– Мама умерла, мама умерла, – зарыдали девочки, цепляясь за мою юбку.

– Сейчас же идите в дом, девочки, – приказала я, – и приготовьте маме постель.

Они послушно побежали в дом.

– Что случилось? – спросила я Хеннесси, пытаясь нащупать у Марты пульс.

– Упала в обморок, только и всего, – пробурчал он. – Ни к чему вся эта суета. До смерти ей еще далеко.

Следом за хозяином я прошла в ее комнату. Хеннесси небрежно положил жену на кровать. Я отправила девочек за теплой водой и чистой тряпкой, а когда они вернулись, велела им ждать за дверью. Затем я раздела лежавшую без сознания Марту и смыла с ее лица и рук грязь. Хеннесси молча наблюдал за мной с порога.

– Ничего с ней не станется, – грубо заявил он. – Позаботься лучше об обеде. Иди на кухню.

– Нет, – резко ответила я, – я не брошу ее. Ты сам прекрасно можешь управиться с обедом. Или поищи замену павшему мулу.

– Может быть, ты займешь место мула в упряжке? – ухмыльнулся Хеннесси.

Не обращая внимания на обычную грубость хозяина, я похлопала Марту по щекам. Женщина слабо застонала. Я помогла ей сесть и поднесла к губам стакан воды. Она поперхнулась и снова упала на подушки. За моей спиной хлопнула дверь. Я обернулась. Хозяин вышел из спальни.

– Выпейте, – настаивала я. – Прошу вас, попытайтесь. Все будет хорошо, он ушел.

Марта облизнула губы и хрипло пробормотала:

– Нет, оставьте меня. Уходите, я не хочу, чтобы вы были здесь.

Я, однако, продолжала настаивать, и Марта сделала глоток.

– Что случилось? – тихо спросила она. – Я чувствую себя ужасно.

– Вы упали в обморок.

– Ах, теперь вспомнила. Я почувствовала внезапную тошноту, а потом… все во мне перевернулось. Это… это от жары.

– Не от жары, – не церемонясь, возразила я. – Вы беременны, разве не так?

Марта закрыла глаза и глубоко вздохнула.

– Вам нельзя работать как вол в таком положении!

– А разве у меня есть выбор? – с горечью откликнулась Марта. – Да мне, честно говоря, все равно. Умру, и хорошо.

– Не говорите так, – возмутилась я. – Вы хотите подарить ему счастье увидеть вас в могиле? Вы же знаете, он лишь порадуется, что добился своего. Подумайте о детях, если не хотите думать о себе. И о младенце, которого носите. Какой у вас срок?

Марта заплакала и засмеялась одновременно.

– Пять месяцев. Вы, наверное, думаете, что я запоздала с обмороками?

– Я думаю, что вам пора прекратить над собой издеваться. Он знает?

– А вы как считаете?

Я попыталась протереть влажной салфеткой ее лицо, но она отвела мою руку.

– Он не смотрит на меня с тех пор, как привез вас сюда. Я, наверное, должна быть вам за это благодарно, но… нет. Уходите и оставьте меня одну.

Я накрыла стол для Хеннесси и его дочерей. Девочки убедились, что мать жива и «всего лишь перегрелась на солнце», как им сообщили. Сегодня они казались еще несчастнее, чем обычно. Тщедушные создания клевали, как птички. Я не могла спокойно смотреть на них. Ненормально, противоестественно для детей быть такими тихими и печальными. Зато Хеннесси, казалось, был ничуть не встревожен болезнью жены. Не знаю, ненавидела ли я его когда-нибудь сильнее, чем тогда.

Ночью он, как обычно, пришел ко мне в комнату. Я принимала его без сопротивления после того, как однажды он избил меня до полуобморочного состояния, а потом все равно использовал. На этот раз он быстро закончил и вскоре, отвернувшись к стене, захрапел. Я отодвинулась, насколько позволяла постель. Его жена не смела протестовать. В первый же день, когда она вздумала поспорить, он наставил ей синяки под каждым глазом, и она знала, что стоит ей открыть рот еще раз, он отделает ее еще крепче. Я думала о ребенке, которого Марта носила под сердцем. Как отреагирует это чудовище, когда узнает? Обычно ребенок сплачивает семью, заставляет вспомнить о, быть может, утраченных чувствах, но Эдвард Хеннесси был выродком. Для него еще один ребенок – это еще один рот, который нужно кормить, и еще одна душа, которую можно терзать.

Я закрыла уши, чтобы не слышать его омерзительного храпа. Нет, я не могу остаться, я должна уйти, и как можно быстрее.

На следующий день Хеннесси объявил, что собирается в Хендерсон, деревушку в пятнадцати милях от фермы, чтобы купить нового мула.