Глава 14

ХОЗЯИН

Повозка наскочила на кочку, и я открыла глаза. Надо мной простиралось синее небо, местами проткнутое верхушками деревьев. Все мое тело нестерпимо ныло.

Я попыталась сорвать тряпку со рта, но пальцы мои так затекли, что я не справилась с узлом. Не помню, как я провалилась в сон. Проснувшись, я перевернулась так, чтобы видеть дорогу. Передо мной была спина в темно-коричневой куртке, над ней – грязные седые волосы и широкополая шляпа, давно потерявшая форму и цвет. Я застонала, пытаясь привлечь внимание возницы. Не дождавшись ответа, я решила, что он спит. Тогда я попробовала еще раз. Он обернулся.

– Ах, ты проснулась, – сказал он через плечо. Возница остановил лошадей и разрезал тряпку, стягивающую мне рот, ножом – так крепко завязал ее Арнольд.

– Хочешь в кустики? – спросил он. Я кивнула.

– Иди. Не пытайся бежать. С этими штуковинами все равно далеко не убежишь. Когда вернешься, я дам тебе немного воды и мяса.

Железо на ногах замедляло мой шаг настолько, что я вернулась к повозке только через минут десять.

– Послушайте, Нильс, – заговорила я. – Я знаю, кто вы такой и чем занимаетесь. Сколько они вам заплатили? Я заплачу вам вдвое больше, больше, понимаете? Я не рабыня. Я – жена Жака Фоурнера, Элиза, с «Ля Рев». Мы… Мы уже встречались. Если вы привезете меня в Новый Орлеан, я дам вам вдвое больше. Это ведь выгодно вам, правда?

Нильс склонил набок уродливое лицо и сказал:

– Будь ты хоть самой королевой Аравии, но я обещал сделать свое дело и в точности выполню обещание. Человек должен поддерживать собственную репутацию. Кажется, это и есть основное условие честного бизнеса – четкое следование контракту?

– Но вы не понимаете…

– Ты вышвырнула меня из усадьбы, даже не выслушав меня, – вот что я понимаю.

Всего на мгновение глаза его загорелись ненавистью, но тут же потухли, вновь став мутно-безразличными.

– Прекрати нудеть, – сказал он, – нам еще долго ехать, а я не выспался.

– Я не поеду с вами, – возмутилась я. – Не смейте меня касаться!

Нильс сгреб меня и швырнул в телегу, напомнив с невозмутимым видом:

– В кувшине немного воды, а вот – мясо. Это все, что ты сегодня получишь, так что на твоем месте я сто раз бы подумал, прежде чем отказаться от еды.

Понемногу до меня стал доходить весь ужас моего положения. Старьевщик обходился со мной как с рабыней, и, судя по всему, он намерен был сдержать слово – отправить меня в другой конец штата, а может, и страны. Он забрался на козлы, подтянул вожжи, и мы снова пустились в путь.

У меня чесались руки разбить кувшин о его голову, запустить куском мяса ему в лицо, но я была голодна и знала, что это отвратительное мясо – единственная еда на сегодня.

Еда вернула мне силы и уверенность, и я стала строить планы спасения. Внимательно изучив кандалы, я обнаружила, что они закреплены с помощью запора, открыть который можно только ключом. Руки и ноги у меня были маленькие, и я попыталась вытащить их в отверстие, но лишь доставила себе дополнительные страдания. Я была в отчаянии. Если мне не удастся спастись сейчас, то потом будет еще труднее.

– Ну что, наигралась с этими штучками? – весело полюбопытствовал мой тюремщик. – Мужчины посильнее пытались с ними управиться, да только пока это не удавалось никому. Успокойся, моя сладкая.

Я чуть не заплакала в голос. Солнце поднялось уже высоко и палило нещадно. Мы двигались на север, но не по речной дороге, а по почти неезженой тропе, поросшей травой. Я постепенно утратила надежду. Едва ли здесь я встречу кого-нибудь из тех, кто знал меня, а незнакомец, бросив беглый взгляд на черные волосы и глаза, рваную одежду, решит, что я – действительно рабыня-полукровка, пусть и рожденная с белой кожей. Чем больше я думала о том, что меня ждет, тем мрачнее становилось на душе. Раб не имеет ни лица, ни пола, ни права на чувства и желания. Раб не имеет права на надежду. Арнольд и Жоржетта выбрали изысканно-дьявольский способ мести.

Я приказала себе встряхнуться. Эдак недолго примириться со своей участью, а это значит – погибнуть. Я – не рабыня. И никогда ею не стану – что бы они со мной ни сделали. Я вспомнила ад «Красавицы Чарлстона». Рабы в ее трюмах тоже были когда-то свободными людьми, пока белые не решили иначе. И теперь у несчастных нет никакой надежды на спасение. Нет, я не имею права так рассуждать. Когда-то меня уже испытывали на прочность, и я выжила.

Я думала о Жане Лафите. Он помог мне стать женщиной, гордой, уверенной в своей красоте, полноценным, сильным человеком. Он внушил мне убежденность в том, что я могу все, развил во мне свободный дух, дух независимости, столь редкий для женщины.

И что ждало меня впереди? Путешествие в новую жизнь с безобразным чудовищем, который относится ко мне как к вещи. Я не смогу убедить его отказаться от обещания, данного двум негодяям. Я, конечно, буду стараться победить его упрямство, но скорее всего напрасно потрачу время. Нет, если я хочу спастись, мне нужно придумать что-нибудь другое. Одними разговорами ничего не добьешься.

Повозка скрипела на колдобинах и ухабах. Лошади, похоже, знали дорогу; голова возницы упала на грудь. Он дремал. Если бы мне удалось соскочить с телеги, пока он спит, я могла бы спрятаться в кустах до темноты, а там пробраться к человеческому жилью и попросить о милосердии.

Нильс все так же дремал, лошадки брели сами по себе. Надеясь, что поскрипывание колес заглушит звяканье кандалов, я спрыгнула с телеги. Кандалы потянули меня вниз, и я упала. Но тут же вскочила и побрела как можно быстрее в заросли на обочине. Я даже не оглянулась назад.

Ни жива ни мертва, я спряталась за куст. Но уже через несколько минут я услышала шуршание травы под тяжелыми сапогами. Шаги приближались, приближались… Он остановился в двух футах от места, где я пряталась. Я видела перед собой сбитые носки сапог.

– Выходи, – ровным, голосом сказал Старьевщик. – Здесь водятся змеи. Не хочу, чтобы ты померла от укуса змеи. Это очень неприятная штука.

Нильс раздвинул ветви мозолистыми руками и взглянул на меня сверху вниз.

– Пошли, – повторил он устало, – я не хочу стоять здесь весь день.

Я выбралась из укрытия и побрела за ним к повозке.

– Я думала, вы спите, – криво усмехнувшись, сообщила я.

– Точно, уснул. Но ведь у меня есть уши. Кроме того, когда ты выпала из телеги, она раскачалась так, что, я думал, развалится. Знай, девчонка, пока я с тобой, никуда ты отсюда не денешься.

– Должно быть, они и вправду дали вам хорошие деньги, – с горечью заметила я. – С чего бы иначе так из кожи лезть. И еще получите столько же от того, кто меня купит.

– Точно.

– И где это произойдет? – спросила я, надеясь узнать конечный пункт путешествия.

– Далеко. Одним из условий нашего договора было отвезти тебя как можно дальше. Что ты думала – я продам тебя на соседней плантации, а ты убежишь и потом вцепишься им в волосы? Нет уж. Я – человек слова. Держать слово – хорошее дело.

Помогая мне залезть в повозку, он показал на железные кольца у бортов.

– Видишь? Если ты будешь и дальше беспокоить мой сон, я пристегну кандалы к одному из этих колец. Тебе ехать будет не слишком удобно, зато мне спокойнее.

– Я больше не буду, – пробормотала я хмуро, меньше всего желая оказаться прикованной, как дикое животное, к стенам моей передвижной тюрьмы.

Мы ехали окольными тропами, объезжая селения и людные дороги. Как-то раз между деревьями я увидела блестящую гладь реки. Я уже начала строить планы, как выкраду у него ключ, когда он уснет, но ночь наступила, а Нильс не остановился, а зажег фонарь и повез меня дальше.

Я уснула, но мой сон вскоре прервался: телега остановилась. Нильс снял с шеста фонарь и обошел телегу.

– Мы на месте? – сонно спросила я.

– Приехали, – пробубнил он, – слезай. Перекинув ноги через борт, я спрыгнула. Нильс повел меня куда-то в сторону от дороги. Я услышала тихий плеск волн о деревянный причал и вскоре увидела световую дорожку от его фонаря на воде. Мы подошли к краю пустынной пристани. Казалось, здесь нет никаких следов пребывания людей – один только деревянный причал посреди пустоты.

– Мы рановато, – сказал Нильс. – Садись на доски и отдыхай. Хорошо еще, что они сухие. В это время года река обычно поднимается выше. Тем выше, чем дальше на север.

– Что мы ждем? – спросила я.

– Судно.

Больше я ничего от него не добилась, но по крайней мере узнала, что дальше мне предстоит плыть по воде. Итак, спасение невозможно – плавать в кандалах, наверное, не удавалось никому.

После довольно продолжительного ожидания я увидела тускло светящееся пятно, медленно поднимавшееся вверх по течению, и услышала надрывный, низкий гудок.

– Что это?

– Пароход.

Не слишком часто мне доводилось видеть этих железных монстров, только-только появившихся на Миссисипи. Я знала, что они ненадежны и несовершенны и нередко взрывались вместе с пассажирами.

– Я видел, как у ребят отлетали головы, когда на таком вот судне полетел котел, – видимо, затем, чтобы приободрить меня, заметил Нильс. – Ужасно. Но зато они могут идти против течения, не то что весельные суда.

Он помахал фонарем, ему просигналили в ответ. Когда пароход подошел ближе, я разглядела силуэты мужчин на палубе, достигавшей около тридцати футов в длину и пятнадцати в ширину. Треть палубы занимала печь, изрыгающая огонь и дым. Рядом штабелем были сложены дрова, вдоль всей палубы стояли бочки и мешки с товарами: кофе, сахаром, рисом, виски, ячменем – тем, что можно выгодно продать выше по реке. Судно бросило якорь прямо перед нами, футах в тридцати от причала. Двое мужчин спустили шлюпку.

– Привет, Нильс, – сказал один. Мой тюремщик снял шляпу.

– Привет, Джек.

– Что ты мне приготовил на этот раз?

Нильс кивнул в мою сторону:

– Рабыню, дочь мулатки и белого. Мой друг пожелал от нее избавиться. Он хочет, чтобы ее увезли подальше, так, чтобы ей не вернуться.

– Я не рабыня, – сердито воскликнула я, и цепи зазвенели, будто опровергая мои слова. – Неправда, я жертва заговора. Они меня ненавидели. Вы слышите, что я говорю? Я не рабыня, я француженка…

Старьевщик грубо схватил меня за плечо.

– Заткнись, – пробурчал он, – не вмешивайся, когда мужчины говорят о деле.

– На этот раз ты привез кое-кого поживее, – засмеялся Джек. – Сколько ты за нее просишь?

– Две сотни, – спокойно заявил Нильс.

– Я дам тебе сотню, – сказал Джек, сплюнув. – Даже при этом свете видно, что она малость худосочна. Сотню и виски, сколько захочешь.

– Две сотни, – отрезал Ник. – И все, что я смогу выпить за раз.

– Эй, больше тебе за нее все равно не дадут.

– На Севере ты получишь за нее гораздо больше – за меньшее я ее не продам. Пойдем, моя хорошая, попытаем счастья в другом месте.

– Я не пойду с тобой, – возмутилась я. – Пусти!

– Сто пятьдесят, Ник, – и ни цента больше, – со смехом продолжал торговлю Джек.

– Идет, – согласился старьевщик. – Она твоя.

Деньги перешли из рук в руки.

– Так прощай, девчонка. Буду надеяться, что ты не подорвешься на этой посудине. Я бы ни за что не поехал на ней.

Джек и Нильс бросили меня в шлюпку. Я пиналась и изворачивалась, но, когда я чуть было не перевернула лодку, Джек ударил меня по голове, и я сразу обмякла. Наручники с меня сняли, но кандалы оставили.

– У тебя есть ключи от этих штук? – спросил Джек у Старьевщика, когда шлюпка готова была отчалить.

– Нет, я не ношу с собой ключей. Тебе придется расковать их.

Джек выругался.

– Тогда лучше оставим. Не хватало еще возиться с ковкой ради этого куска дряни. Ну ладно, Нильс, пока. В следующий раз увидимся на обратном пути.

Старьевщик помахал на прощание фонарем и побрел к своей повозке, а Джек направил шлюпку к гудящему пароходу. У борта он просто перебросил меня через поручни; сильные руки на палубе подхватили меня и бросили на грубые доски. Джек подбавил жару, и, когда давление в котле достигло нужной величины, большой гребной винт завращался, перелопачивая речную воду. Мы медленно поплыли вверх по Миссисипи.

– Когда пар станет по-настоящему хорошим, мы пойдем со скоростью пять миль в час против течения, – заорал Джек, перекрикивая грохот. – Пошли, я покажу, где ты будешь спать.

Мы обошли пышущую жаром печь. Ночь выдалась душной, и все трое мужчин на пароходе: Джек и двое его помощников, – были обнажены по пояс; тела их блестели от пота. Джек привел меня под хлипкий навес на носу судна.

– Здесь только одно одеяло, – объявил Джек. – Не вопи, если к тебе кто-нибудь ляжет под бок. Мы спим по очереди. Двое работают, один спит. Кто-то следит за котлом, кто-то ведет судно. Это мой корабль, – добавил Джек гордо. – «Золотой Орел».

Свет фонаря освещал его плоское, изрытое оспой лицо. Он схватил меня за плечи и притянул к себе, повернув мое лицо к свету.

– А ты ничего для полукровки, – протянул он. – Как тебя зовут?

Я опустила глаза. От него несло машинным маслом и виски. Руки его, громадные и мозолистые, огрубели настолько, что царапали мне кожу даже сквозь платье.

– Что, крокодилы отъели тебе язык? – спросил он. – Придется тебе вспомнить, как разговаривают, если хочешь получить от этой поездки удовольствие. А то мы, речные ребята, не очень-то любим заносчивых рабынь и выбиваем из них спесь кулаками.

Он притянул меня к своей промасленной груди, жаркой, как та печь посреди парохода, мы упали под навес, и он задрал мои юбки. Я пыталась задержать дыхание, чтобы только не чувствовать его запах.

Джек застонал, освобождаясь от семени. Я не открывала глаз, но и с закрытыми глазами я прекрасно представляла его самодовольную улыбочку. Я достаточно знала мужчин и не раз наблюдала, с каким надменным видом они застегивают гульфик, сделав дело. Я ненавидела их всех, каждого из них.

– Не бойся, – заверил меня Джек, – я не подпущу тех двоих скотов к тебе.

Я рассмеялась бы ему в лицо, если бы могла.

Мы медленно продвигались вверх, часто останавливаясь для того, чтобы пополнить запас дров, которые прожорливое чудовище пожирало в неимоверных количествах, и поменять виски на продукты. Днем Джек заставлял меня работать, а ночью использовал на полную катушку. Остальные двое меня не трогали. Я ненавидела Речных Крыс, как они сами себя называли, но была жива, а значит, могла мечтать о спасении и мести.

Когда мы добрались до Мемфиса, Джек неожиданно решил меня продать.

– Мне нужны деньги, Француженка, – объяснил он. На пристани он устроил импровизированный аукцион.

На мне была мужская рубаха без пуговиц, завязанная под грудью узлом, и юбка, сшитая из мешка. Щека моя опухла, не успев зажить с того последнего раза, как Джек побил меня, а волосы свалялись. Я была отвратительна самой себе, но мужчины, владельцы барж, баркасов и паромов, находили меня красивой.

– Я купил отличную, почти белую рабыню с Гаити, – хвастал Джек. – Она хорошенькая, как персик, и выносливая, как скала.

В чем-то мой хозяин был прав: жизнь на пароходе так закалила меня, что из меня теперь, наверное, можно было гвозди ковать.

– Эй, парни, – продолжал Джек, – подойдите поближе. Улыбнись мальчикам, Француженка. Что скисла, как промокший мокасин?

– Сколько ты просишь за нее? – спросил кто-то.

– Триста наличными, – объявил Джек. – Подойдите и посмотрите получше. Скажи что-нибудь, Француженка. Пусть ребята послушают, как красиво ты говоришь.

– Пятьсот долларов тому, кто привезет меня в Новый Орлеан к Жану Лафиту, – сказала я. – Я не рабыня….

Слова мои потонули в дружном смехе. Джек хлопнул меня по заду.

– Видите, парни? Ну разве не классная маленькая чертовка? Говорит как настоящая новоорлеанская шлюха.

Мужчины сгрудились вокруг нас. Кто-то, пользуясь тем, что Джек отвернулся, ущипнул меня за грудь. Я выругалась и двинула его ногой, а Джек с удовольствием добавил моему обидчику, так что бедняга упал.

– Я – француженка! – закричала я. – Я была замужем за богатым плантатором! Мои враги устроили заговор! Прошу вас, выслушайте меня!

Но никто меня не слушал. Они находили меня забавной: то, что я была немного не в себе, только добавляло мне пикантности. Торг пошел веселее. Наконец меня за двести восемьдесят долларов купили два неуклюжих брата, владельцы кильбота. Они собирались перепродать меня в Иллинойсе, где цены на рабов были повыше. Братья по очереди били и насиловали меня, так что следующему своему владельцу я досталась едва живой. Из Кейро вверх по реке я плыла с крючконосым хозяином, который днем любил порассуждать о том, что надо умерщвлять плоть во имя Спасения, а ночью начисто забывал обо всем, насилуя меня каждый раз, перед тем как уснуть.

Ни один из моих хозяев не отважился снять с меня кандалы, справедливо полагая, что при первой же возможности я попытаюсь убежать. Меня называли мулаткой и считали шлюхой из новоорлеанского публичного дома и даже рабыней, сбежавшей из дома высокопоставленного лица. Последнее предположение мне казалось наиболее забавным. Каждому своему новому хозяину, вернее, каждому, кто готов был слушать меня хотя бы две минуты, я рассказывала историю о богатом муже и заговоре против меня. Я обещала своим слушателям богатое вознаграждение за возвращение в Новый Орлеан и вскоре стала известна как сумасшедшая рабыня из Нового Орлеана. Я выглядела так, будто всегда носила цепи, поэтому ничего удивительного не было в том, что мне никто не верил.

Мой крючконосый хозяин Старкер повез меня вверх по Огайо, намереваясь обменять на меха в Уилинге, в Западной Виргинии. Уилинга мы достигли к июню 1813 года.

Старкер погнал меня к причалу, где проходил меховой аукцион, ругая за то, что я не могла идти быстрее. Я в ответ лишь указала на железные браслеты на ногах, от которых на щиколотках образовались незаживающие раны. Он в ярости избил меня, но я продолжала спокойно улыбаться, следуя за ним черепашьим шагом.

Уилинг ничем не отличался от других городков, расположенных вдоль Миссисипи и Огайо. Дома едва ли были лучше бараков для рабов в «Ля Рев», а улицы в дождь превращались в грязные канавы. Леса и горы подступали вплотную к городам – этим жалким островкам цивилизации. Все увиденное мной укрепило меня в мысли, что американцы недалеко ушли от дикарей. Мужчины были грубы, а женщины выглядели изможденными и усталыми. Большую часть населения этих мест, похоже, составляли бродяги, которые пришли в эту огромную, неосвоенную и пустынную страну в поисках лучшей доли.

Мы прошли мимо кузни, на которую я посмотрела с надеждой, увы, пока неосуществимой, нескольких магазинов, салуна. Люди смотрели мне вслед, но в их глазах не было жалости – одно лишь любопытство. Наконец мы дошли до пристани, и Старкер толкнул меня под навес. Меха были собраны в тюки и рассортированы по качеству и сортам. Несколько мужчин прохаживались вдоль меховых гор, выбирая шкурки, изучали их, спорили друг с другом относительно их достоинств и стоимости.

– Проклятие, – пробормотал Старкер, – мы опоздали. – Конец сезона, остатки! Лучшие меха распроданы, и ты, ты во всем виновата. Ты, проклятая стерва. Надо было оставить тебя тем двум ублюдкам в Кейро. Это ты еле плелась…

– Не я виновата, что вы проводили столько времени на мне, вместо того чтобы налегать на весла, – сказала я с улыбкой.

Крючконосый ударил меня по лицу, и остальные торговцы на мгновение стихли, с любопытством посмотрев в нашу сторону. Как только они увидели, что перед ними всего лишь мужчина, бьющий рабыню, они разом утратили интерес, вернувшись к своим делам. Снова возобновился обычный для рынка гул.

Старкер водил меня от торговца к торговцу, предлагая за тюк меха рабыню, но всякий раз получал однозначный ответ: только наличность. С каждой минутой он становился все мрачнее. Наконец он посадил меня на мешок с кроличьими шкурками, а сам отправился в салун.

В зал вошел здоровяк с густой черной бородой. За спиной он нес связку шкурок – выхухолевых, бобровых и норковых. Он был ростом почти с Гарта, но весу в нем было раза в полтора больше. В лице его, красном и обезображенном шрамами и оспой, самым отталкивающим были глаза – бесцветные льдистые буравчики, сидящие глубоко под черными нависшими бровями. Одет он был обычно для тех мест: в меховую шапку, куртку из шкур с бахромой и поясом, из-за которого торчал охотничий нож, грубо сделанные штаны из кожи и черные сапоги.

Вошедший огляделся. Заметив меня, он подошел. Бледно-серые глаза буравили меня насквозь. Я испугалась сквозившей в них жестокости, но заставила себя прямо встретить его взгляд.

– Может, хотите посмотреть мне в зубы? – спросила я.

Его молчание придало мне храбрости, и я добавила:

– Что, никогда не видели женщины?

Глаза его холодно блеснули.

– Кто твой хозяин? – раздался резкий скрипучий голос. Казалось, звук многократно отразился от стен огромного резонаторного ящика – его груди, – прежде чем вылететь наружу в виде почти звериного рыка.

Я не ответила. Он глухо хохотнул.

– Ты смердишь, девчонка, – сказал он и отошел.

Тут же прибежал Старкер и накинулся на меня с расспросами, с кем я разговаривала и что ему надо.