Глава 1

ПОМОЛВКА

– Где ты была?! – бушевала Франсуаза. – Граф в ярости. Он уже бог знает сколько раз за тобой посылал, а ты бродишь неизвестно где. Скорее же, девочка! Поторапливайся!

Перепрыгивая через мраморные ступени парадного входа фамильного замка Лесконфлеров, я бросилась к Франсуазе.

– Милая, ты неотразима, когда стоишь вот так – уперев руки в бока, совсем как торговка рыбой из предместья, по ошибке попавшая в Лувр! – Но Франсуаза все еще хмурилась.

– Улыбнись, нянюшка! Оглянись вокруг: какой славный денек! Я люблю лето! Я и весну люблю, и замок, и дядюшку Тео, и даже тебя!

– Остановись, дитя мое, хотя бы во имя любви к Господу. – Франсуаза высвободилась из моих объятий, но тон ее был куда менее строг, чем слова. – Ты – настоящее пугало. А эти волосы… Где ленты? Где шпильки?

Раздалось деликатное покашливание дворецкого.

– Вас хочет видеть дядя, мадемуазель Элиза. Я сказал, что вы уже идете.

– Иди-иди. – Франсуаза махнула дворецкому нетерпеливо и почти высокомерно, будто была не простой нянькой, а хозяйкой замка. – Скажи, что Элиза сейчас придет. – Она недовольно оглядела мой наряд. – Кто это надоумил тебя так нарядиться?

– Ну не будь занудой, Франсуаза. Ты же не крестьянка какая-нибудь! Сейчас все дамы в Париже…

– Париж! – презрительно фыркнула нянюшка. – Знаю я, что творится в этом Париже!

Она решительным жестом извлекла из кармана фартука гребешок и принялась расчесывать мои непослушные черные кудри.

– Увидят тебя в таком виде, никому и в голову не придет, что ты дочь знаменитого генерала, племянница графа и крестница самого Наполеона. Ты выглядишь как уличная девка.

– А как выглядят уличные девки, Франсуаза? – лукаво прищурилась я.

– Не приставай, – ворчливо ответила та, – не до того. Дядя небось уже замучил всех расспросами, где ты есть.

– Но он видел меня за завтраком, Франсуаза, не прошло еще и двух часов. Клянусь, он даже взгляда не оторвал от своего паштета. Даже если бы я сидела за столом совсем голая, он и тогда ничего бы не заметил.

– Замолчи! Ты могла бы выказывать больше уважения к человеку, который заботится о тебе с самого детства. Что ты, что твои непутевые братья – все вы шалопаи! Но ты стоишь их обоих, это точно. Сущее наказание на мою седую голову. Чем я только прогневала Создателя?

Франсуаза расправила мои юбки, укоризненно покачала головой, заметив травинки на подоле, затем, отступив на шаг, испытующе оглядела меня.

– В общем, да, – неохотно признала она, – с каждым днем ты становишься все больше похожей на мать, а она была куда лучше всех этих бледных немочей, которыми наводнен Париж и которых там отчего-то считают красавицами. Тоже мне, Париж! Тьфу!

Поднимаясь к дядюшке в библиотеку, я все еще посмеивалась над патетической тирадой Франсуазы.

Библиотека была моим самым любимым местом в замке. Она совсем не походила на угрюмые и чопорные библиотеки в домах англичан, где мне доводилось бывать. Стены комнаты были оклеены бледно-серыми обоями, а большие прямоугольные зеркала, расположенные между высоким потолком и книжными полками, зрительно раздвигали пространство, улавливая свет, падавший из застекленной двери позади письменного стола дядюшки Тео. В углу напротив окна стоял большой глобус, друг моего детства. Сколько увлекательных часов провели мы с ним вместе! В другом углу стоял бюст моей матери работы Хоудона. «Корсиканская красавица» – так называлась эта работа, и каждый, кто видел ее, уверял, что ваятель лепил «красавицу» с меня. Пол был застелен толстым ковром с оранжево-голубым восточным орнаментом.

Помимо книг, в библиотеке хранилось множество других интересных вещей. Здесь были забавные безделушки и статуэтки со всех концов света, роскошные китайские вазы, шкатулки из слоновой кости, замысловато вырезанные деревянные и каменные фигурки, миниатюрные пейзажи и портреты Лесконфлеров, Бурбонов и Марини, мой портрет кисти Давида и даже несколько образцов древнего оружия: легендарный лук моего предка Лесконфлера и несколько медных наконечников стрел, найденных при земляных работах в поместье. Все эти многочисленные предметы, любовно собранные несколькими поколениями Лесконфлеров, стояли, лежали и висели на стенах между полками, на камине и даже на дядюшкином столе. Библиотека была для меня не просто местом, где трудился над мемуарами дядя, пополняя анналы истории сведениями о нашей семье, но и неким святилищем, храмом, наполненным дорогими для Лесконфлеров воспоминаниями. Другие комнаты замка поражали воображение в основном громадными размерами и скудостью убранства, состоявшего из изрядно обшарпанной мебели.

Дядя Тео кивнул мне, не вставая из-за стола. На нем были давно вышедший из моды припудренный парик и атласные панталоны. Парчовый камзол жемчужного цвета с трудом сходился на круглом животике. Голубые глазки его сияли, а круглые розовые щечки-яблочки сегодня румянились сильнее обычного.

– Добрый день, дядя Тео. Ты хотел меня видеть?

– Да, дитя мое. Садись, пожалуйста, поближе ко мне. – Он ласково улыбнулся, потирая пухлые ручки. – Элиза, у меня для тебя новости, приятные новости, я бы даже сказал, чудесные новости.

Он взял со стола листок бумаги и гордо помахал им, как ребенок машет праздничным флажком. Затем, набрав в грудь побольше воздуха, дядюшка Тео с самым решительным видом заявил:

– Сегодня утром, Элиза, я получил письмо от весьма благородного джентльмена, который просит твоей руки. Элиза, я счастлив за тебя! Ты поразила его воображение. Послушай, какими словами он живописует твою красоту: «Я ни разу не встречал такого редкого соединения изумительной красоты и живого ума. Вы вобрали в себя лучшие качества ваших французских и корсиканских предков и являете собой поистине совершенное создание природы. Небеса, должно быть, пели от радости в день вашего появления на свет. В вашем лице человечество достигло наконец воплощения замысла Создателя. Элиза – вы венец природы, вы – ожившая богиня! Вы – живой памятник Женственности и Любви!» – Дядя Тео патетически вздохнул. – Разве это не наивысшая оценка твоих достоинств? Ты должна гордиться, еще как гордиться!

Я не могла удержаться от смеха.

– Право, дядя, я еще слишком молода, чтобы чувствовать себя памятником, и потом Франсуаза только что убеждала меня в том, что я самая безалаберная девчонка из тех, с кем ей доводилось иметь дело, да и вы сами говорили…

– Да-да, Элиза, но годы идут, и пора тебе наконец повзрослеть. Ты быстро превращаешься в женщину, дорогая, и скоро тебе придется стать женой и матерью. Бог мой, Элиза, тебе уже семнадцать! Скоро, боюсь, ты выйдешь из возраста невесты. Говорю тебе, это счастье, что ты успела получить предложение в срок.

– Но, дядя, это не первое предложение и, я уверена, не последнее.

– Запомни, девочка, – строго возразил дядя Тео, – предложение предложению – рознь. Это – совсем не то, что страстное признание на балу во время танца. Это, – и он потряс письмом над головой, – первое из предложений, которое заслуживает того, чтобы его приняли во внимание!

Так вот оно что, подумала я, на этот раз попался соискатель с деньгами.

– Дядя Тео, – сказала я, – мне пока еще не хочется выходить замуж! Мне и так прекрасно живется! Но скажи, от кого это письмо? Не от прыщавого Марка Лаврена?

Мой дядя самодовольно усмехнулся.

– Нет, письмо не от молодого Лаврена. Оно… От кого бы ты думала? – Дядя Тео умолк, должно быть, чтобы я успела проникнуться значительностью минуты. – От барона Фридерика Роланда фон Мейера! – И он вопросительно посмотрел на меня.

От ужаса я едва не лишилась чувств.

– Что? От этого напыщенного жирного коротышки? Я… Меня тошнит от одного его вида, дядя Тео! Барон Фредди! – Я резко вскочила со стула. – Дядюшка, поверьте, он ужасный человек, правда, ужасный! Я, право, с трудом удерживаюсь, чтобы не уснуть, когда он говорит со мной. Он невыносимо скучен: только и может бубнить о своих поездках в Баварию и об охоте. Да и то – нет чтобы рассказать что-нибудь действительно интересное, а вечно одно и то же: все о своем богатстве да о том, какой острый нюх у его старого пса. И еще он такой безобразный! Дядя Тео, он форменный урод! Этот жирный живот на тоненьких ножках, этот младенческий пух на голове! Он похож на огромного пупса с жабьим ртом и выпученными глазами! Дядя, разве ты не заметил, как у него воняет изо рта? Заметил, я знаю! Я сама видела, как ты отшатнулся от него, когда тот подошел слишком близко. Я едва сдерживаюсь, чтобы не нагрубить ему…

– Довольно, Элиза. – Дядя решительно поднялся из-за стола. – Барон оказал нам большую честь, попросив твоей руки, и он заслуживает по крайней мере уважительного отношения к себе. Стыдись! Ты ведешь себя недостойно! Когда ты наконец образумишься? Все эти мальчишеские забавы, верховая езда, игры с братьями не пошли тебе на пользу. Ты настоящая дикарка! Господи, а как ты говоришь, Элиза! Иногда мне кажется, что ты выросла в казарме.

Перегнувшись через стол, я схватила дядю за руку и сжала ее в ладонях.

– Но, дядя, так оно и есть. Я – дочь солдата…

Дядя Тео гордо выпрямился.

– Твой отец был офицером, Элиза. Он погиб как герой на поле битвы, отдав свою жизнь за Францию.

Порывшись в кармане, он извлек носовой платок и промокнул лоб. Окна были распахнуты настежь, но в комнате стояла духота.

– Послушай меня, Элиза, я делал для тебя и твоих братьев все, что мог. Я поступал так, как, по моему мнению, поступили бы твои покойные отец и мать, и, уверяю тебя, мне пришлось нелегко. Я – закоренелый холостяк, и воспитывать детей, как ты понимаешь, мне было нелегко. И все же, смею думать, ты не чувствовала себя в моем доме несчастной и обделенной любовью.

Я обежала стол и бросилась дяде на шею.

– Милый, добрый дядюшка Тео! Ты самый лучший дядя на свете! О таком можно только мечтать! Я люблю тебя очень-очень, и ты знаешь об этом. Я не хочу тебя огорчать. Я выйду за кого пожелаешь, только, прошу тебя, не выдавай меня за барона Фредди! – Голос мой сорвался, и почти шепотом я добавила: – Умоляю тебя, дядя Тео. Я не такая уж дикарка, как может показаться на первый взгляд. Я люблю нарядные платья и красивые вещи, и год, что я провела при дворе, был чудесным! И ты знаешь, я никогда не скучала на балах: меня приглашали наперебой многие придворные красавцы. Уверяю тебя, не стоит всерьез относиться к предложению барона…

– Я уже ответил ему, Элиза, – тихо сказал дядя Тео. – Я сообщил ему, что ты обрадована, польщена и с радостью принимаешь его предложение. Я жду его приезда в течение ближайших недель. Венчание состоится в первых числах ноября.

Я почувствовала, как кровь отхлынула от щек. С минуту я молча смотрела на дядю, не в силах поверить в то, что приговор подписан.

– Нет, – сдавленно сказала я наконец, – ты, верно, шутишь. Прошу тебя, скажи, что все это неправда! Я… Я покончу с собой!

Без сил я упала в кресло и зарыдала.

– На меня твои истерики не действуют, – сурово заявил дядя. – Я – твой законный опекун и вправе тебе приказывать. Ты поступишь так, как я сочту нужным, а я забочусь только о твоем благе.

– Ты лжешь!

Я знала, что снаряжение моего старшего брата Филиппа и проведенный мною сезон при дворе пробили изрядную брешь в финансах дяди и пришлось приостановить ремонтные работы в замке. Конечно, барон махнул рукой на приданое – нельзя же хотеть всего сразу: и «живой памятник Женственности», и деньги! – и дал дяде недвусмысленные заверения о выделении в обмен на согласие юной прелестницы ее опекуну суммы, вполне достаточной для ремонта замка.

Но, видит Бог, дядя Тео не настолько изнемогает под бременем нужды, чтобы торговать любимой племянницей!

– Я не хочу, не могу за него выйти. Я понимаю, что по закону ты можешь распоряжаться моей рукой, но представить все как свершившийся факт… Это так на тебя не похоже! Как ты мог, дядя Тео? Я… Я думала, что ты меня любишь, но я ошибалась! Ты любишь то же, что и все остальные мужчины: деньги и только деньги! Тебе вовсе нет дела до моего счастья, и я… Я ненавижу тебя!

В сердцах я стукнула кулаком по столу.

Дядя Тео ничего не сказал. Сгорбившись, он сидел за столом. Мне показалось, что он внезапно постарел. Впервые я заметила, как набухли синие вены у него на руках, как углубились морщины у губ. Мне стало жаль его. Я подошла к нему и присела рядом.

– Прости меня, дядя Тео! Я не хотела тебя обидеть, но, пойми, я была потрясена. Конечно, тебе это предложение кажется соблазнительным, ведь барон богат. Конечно, я скверная девчонка, непослушная, вздорная и вполне заслуживаю наказания. Господи, я дорого бы дала за то, чтобы стать как сестры Турран: слащавой, тихой и покорной, но я ничего не могу с собой поделать. У меня ужасный нрав, и язык у меня, даже девчонки в школе говорили, «острый как бритва». До сих пор я по-настоящему не пыталась исправиться, но, дядя, клянусь тебе, я буду стараться. Ты увидишь, я сделаю так, что у моих ног окажутся богатые женихи со всего света. Может быть, я смогу выйти замуж за одного из племянников императора и стать самой королевой Корсики. Ты ведь знаешь, сколько у Наполеона родни! Или вдруг меня посватает сам император. Он мой крестный, а я уже выросла. Я ему всегда нравилась, и, когда мне не было еще четырнадцати, он говорил, что моя грудь ничуть не уступает груди Жозефины.

– Элиза! – в испуге воскликнул дядя.

– Честное слово, – не унималась я. – Он вправду так сказал. Может быть, он женится на мне. Если он мог жениться дважды, почему бы не рискнуть и в третий раз? Я гораздо красивее, чем его императрица, все так говорят. Я одна из самых красивых женщин Франции, подумай об этом, дядя Тео! Элиза Лесконфлер! Королева Франции!

Дядя Тео вздохнул, а затем усталым голосом произнес:

– Сам император одобрил этот союз как полезный для страны. Он даже обещал посетить церемонию и как добропорядочный крестный проводить тебя к алтарю. Наполеон очень любил твоего отца, Элиза, восхищался его храбростью. Это большая честь для тебя.

– Честь! Ничего себе честь! Ты считаешь честью для меня стать женой человека, к которому я не питаю ничего, кроме отвращения? И ради чего? Чтобы заполучить в союзники жалкую страну, где едва ли найдется с десяток умеющих говорить по-французски? Ерунда, императору ничего не стоит послать туда войско, и в тот же день они станут нашими друзьями до гроба!

– Значит, для Франции такое решение не годится, – упрямо стоял на своем дядя Тео.

– Здесь все выбирают! – взорвалась я, – Франция, Наполеон, Тео Лесконфлер! Все, кроме меня!

Сжав кулаки, я шагнула к окну. Передо мной открылся пленительный и мирный вид: широкие лужайки террасами спускались к горизонту, скрытому темной стеной леса; многочисленные фонтаны устремляли в воздух веселые голубые струи, и солнечный свет преломлялся в прозрачных каплях, превращая их в миллионы маленьких призм. Слезы навернулись у меня на глаза. Я любила этот замок, эту землю, здесь мой дом, а другого я никогда не знала. Да, эта красота заслуживает того, чтобы принести ей в жертву какую-то жалкую девчонку. Я бессильна что-либо изменить. Слово моего дяди было законом, который я не смела нарушить.

– Мне искренне жаль, Элиза, – сказал, откашлявшись, Тео, – что мое решение огорчило тебя. Часто бывает, – тут он снова закашлялся, – что личным благом приходится жертвовать во имя интересов общества.

– Скажи лучше, во имя пополнения казны Лесконфлеров!

– Позволь мне закончить. Твой отец, мой младший брат, тоже одобрил бы этот союз, Элиза. Он любил Францию и счастлив был умереть за нее. Он любил этот дом и гордился теми замечательными мужчинами и женщинами, что рождались и умирали в этих стенах на протяжении многих столетий. Наши предки превыше всего ставили фамильную честь, поскольку человек умирает, а имя его живет еще очень долго после его ухода в мир иной. Ни разу имя Лесконфлеров не было опорочено. И сейчас я вынужден признать, что дал согласие на этот брак, чтобы оградить наш род от позора. Для этого нужны деньги. То, что случилось, очень неприятно и даже опасно для семьи.

Некоторое время я не понимала, зачем дядя Тео обо всем этом говорит, но мало-помалу смысл его слов стал доходить до меня.

– Оноре… – выдохнула я.

Так звали одного из моих братьев. Оноре был на пять лет старше меня и на два года – Филиппа. Как старший сын, именно он должен унаследовать титул и состояние Лесконфлеров.

– Но, – заикаясь сказала я, – он задолжал совсем немного, только портному и сапожнику.

– Карточные долги Оноре составили пятьдесят тысяч франков. И еще десять тысяч одной юной леди из благородного семейства, отцу которой я никогда не решусь посмотреть в глаза, – угрюмо ответил дядя Тео.

Пол в комнате, казалось, покачнулся, словно палуба корабля в шторм.

– О нет! – Я бессильно опустилась на стул. – Я и представления не имела…

– Тогда ты ничем не могла помочь, Элиза, и я не хотел понапрасну огорчать тебя. Но вот появляется барон и предлагает мне недостающие десять тысяч франков. Мы должны быть ему весьма благодарны.

Несколько минут мы оба молчали, но я наконец не выдержала:

– Но это же несправедливо! Почему я должна расплачиваться за грехи Оноре? Как ты можешь оставить его наследником замка и земель после того, как он повел себя бесчестно? Я думала, что ты любишь меня, дядя Тео, а ты оказался предателем. Ты любишь Оноре, и это дурацкое имя Лесконфлеров, и эту груду камней и досок больше, чем меня. У тебя нет сердца, дядя Тео! А если я буду несчастна всю жизнь? Задумался ли ты хоть на секунду, что меня ждет, когда устраивал этот чудовищный сговор? Никогда я не прощу тебе этого, никогда, никогда!

Я спрятала в ладонях лицо и безутешно расплакалась. Так я не плакала с тех пор, как была маленькой девочкой. Дядя Тео подошел ко мне и положил руку на плечо. Я отстранилась.

– Я думал о тебе, Элиза, – сказал он тихо. – Я думал о тебе, когда старался уберечь от разорения и бесчестия нашу семью. Барон – человек добрый, и, я думаю, со временем ты сможешь его полюбить. У тебя доброе сердце, и ты поймешь, что так будет лучше. Слава Богу, ты не обделена здравым смыслом, Элиза. Пожалуйста, постарайся меня понять.

– Как я хотела бы поверить, что этот брак – счастье для меня. Глупенькие девчонки, с которыми я училась в школе, только и мечтали о замужестве. Они успели придумать имена своим чадам и решить для себя, как меблируют дом и в какой цвет выкрасят стены, еще до того, как встретили мужчину, готового предложить им руку и сердце! Они, наверное, сочли бы за счастье выйти замуж за кого угодно и даже смогли бы внушить себе, что полюбили избранника их родни. Но я не умею притворяться! Я знаю, что браки, совершаемые на земле, браки по расчету, не имеют никакого отношения к тем, что свершаются на небесах, что бы мне там ни говорили. Я так несчастна! Я… Я убью себя накануне свадьбы. Я лучше умру, чем позволю этой свинье ко мне прикоснуться!

Дядя Тео горько вздохнул.

– Не хватает только, чтобы еще и ты обесчестила имя Лесконфлеров.

– Мне все равно! – воскликнула я. – Если этот грязный боров дотронется до меня, я и его убью!

Дядя осуждающе покачал головой.

– Когда твой отец женился на твоей матери, у меня были серьезные сомнения в мудрости его решения: едва ли стоило подливать во французскую кровь корсиканскую. Теперь я вижу, что сомневался не зря. Ты просто маленькая дикарка.

– Нет!

– Тогда и веди себя соответственно – как девушка из хорошей семьи, а не как корсиканская крестьянка с дурными наклонностями!

Мы впились друг в друга глазами, и дядя не выдержал первым.

– Дорогая Элиза, – устало произнес он, – ты слишком темпераментна. Ты ведь уже почти женщина, а ведешь себя словно испорченный эгоистичный ребенок. Я больше не хочу этого терпеть, и помни, я вовсе не обязан тебя выслушивать!

Я побежала к выходу, но у двери, уже взявшись за ручку, остановилась.

– Уж лучше быть слишком темпераментной, – выкрикнула я, – чем похороненной заживо в семейном склепе Лесконфлеров во имя сохранения вашего честного имени!

С этим я вышла. Последнее слово осталось за мной. Оноре ждал меня в гостиной. Увидев мое заплаканное лицо, он слегка покраснел.

– Здравствуй, сестренка, – сказал он с нехарактерными для него ласковыми нотками в голосе.

– Ах, вот и сам виновник, – набросилась я на брата. – Празднуешь победу? Предатель! Негодяй!

– Элиза, умоляю тебя, – жалобно бормотал он, протягивая ко мне руки.

Я со всего размаха ударила по его ладоням.

– Я должна была бы догадаться: дядя Тео не способен додуматься до такого злодейства сам. Ведь ты – главный вдохновитель этой свадьбы, не так ли? Ведь именно ты, Оноре, внушил дяде мысль принять предложение барона? Бьюсь об заклад, ты и надоумил эту… эту свинью, этого идиота барона сделать мне предложение! Так?! Так?!

Оноре замер, вытянувшись в струнку.

– Конечно, нет. Плохо ты себя ценишь, сестренка. Подумай хорошенько, и ты поймешь, что у меня не было в этом надобности. Барон от тебя без ума с того самого момента, как увидел тебя. Смею заверить, что любая особь мужского пола легко может сойти с ума от одного взгляда на твою кудрявую головку и пропасть от одной лишь вспышки черных глаз. И я вовсе не в сговоре с дядей Тео. Когда он в первый раз рассказал мне о своих планах, я был категорически против. А теперь мне даже нравится его идея. Представляю себе бедного барона, когда он поймет, кого он на самом деле взял в жены! Милую девушку из благородного семейства? Отнюдь. Хорошо образованную и благонамеренно воспитанную крестницу императора? Едва ли. Ты – дьявольское отродье, Элиза, и мы с тобой знаем это лучше других. Ты капризна, упряма и дика. Жаль, что барон не из тех, кто может обуздать тебя.

Я плюнула ему в лицо. Я его ненавидела, готова была убить. Оноре поймал меня за запястья железной хваткой. Тяжело сопя, я пыталась высвободиться, но тщетно.

– Ради Бога, Элиза, успокойся! В конце концов, это не самое страшное! Свадьба, говорят, главное событие в жизни женщины. Ты должна благодарить…. Ох! Ну ты и ведьма!

Я изо всех сил укусила его за кисть, и Оноре выпустил меня. Он отступил, поглаживая прокушенную до крови руку. Он смотрел на меня. А я – на него.

– Это ты должен благодарить меня, Оноре, – процедила я сквозь зубы. – Как бы ты смог наслаждаться жизнью, если бы дядя Тео не добыл для тебя эти несчастные десять тысяч франков?

Оноре вспыхнул.

– Не понимаю, о чем ты.

– Прекрасно понимаешь! Старший сын и наследник оказался мотом, попал в западню и страшно нуждается в деньгах. И какой бы вы думали он нашел выход? Он решает продать самый ходовой товар из семейного состояния! Собственную сестру! Дядя Тео продал меня барону, чтобы спасти тебя, Оноре, и семейную честь! Честь! Меня тошнит от этого слова. Когда я слышу его, я готова выть как волчица! Что это за «честь», если ради нее нужно продавать женщину как рабыню тому, кто предложит более высокую цену? На этот раз, Оноре, твоя взяла. Можешь жить спокойно благодаря мне. Но не жди от меня благодарности. И даже не смей при мне заикаться о замужестве и счастье. Я… Я этого не потерплю!

Слезы хлынули из глаз. Ничего не видя вокруг себя, я выбежала из дома на солнечную террасу и побрела как слепая к сосновому бору, с восточной стороны окаймлявшему лужайку. Я упала на землю и завыла. Я рыдала, задыхаясь, я ненавидела их всех: всех этих мужчин, распоряжавшихся моей жизнью как выгодным товаром. Всех братьев, дядьев, поклонников, священников, императоров. Наконец поток слез иссяк. Я чувствовала себя раздавленной и униженной.

Я встала и огляделась, чувствуя себя обиженной на весь мир. Солнце по-прежнему ярко сияло в безоблачном синем августовском небе. Птицы беспечно щебетали. Невдалеке из-под куста выскочил кролик, приподнялся на задние лапки, посмотрел на меня и тут же нырнул за кочку. Мир был безразличен к моим страданиям, он продолжал жить своими заботами. Жизнь моя рушилась, но никому не было до меня дела. Гнев закипел во мне. Господи, неужели я способна испытывать такой силы ненависть! Я решительно зашагала прочь из парка в лес, туда, где начиналась настоящая чаща. Вскоре замок пропал из виду. Сюда не заходила даже замковая прислуга. Почему я вела себя так по-детски? Наверное, мне следовало оставаться спокойной. Возможно, мне надо было бы даже согласиться с дядей Тео в том, что он нашел наилучший способ поправить благосостояние семьи. Но нет. Он уже принял предложение барона от моего имени. Я вспоминала унизительную стычку с братом. Может, стоило сыграть на его братских чувствах? Но и это бесполезно: Оноре все равно остался бы на стороне дяди. Оба они отчаянно мечтали перетащить в семью этот мешок с деньгами, и им дела не было до той, которую они принесут в жертву.

Я бродила не один час, пытаясь найти выход. Я давно заблудилась, но меня это не пугало: мне не хотелось возвращаться домой. Вновь и вновь я мысленно возвращалась к разговору с дядей. Он сказал, что я чересчур темпераментна. Верно! Я все еще жива, я мыслю и чувствую. Я хотела от жизни многого, очевидно, гораздо больше того, что имела право хотеть.

Уже перед закатом я оказалась возле ручья, пересекавшего владения Лесконфлеров. Упавшие деревья образовали естественную плотину, и ручеек перед плотиной превратился в небольшую заводь с кристально чистой, прозрачной водой. Этот уголок леса был очень красив, чудный остров дикой нетронутой природы. Здесь пили воду олени, на поросших высокой травой берегах вили гнезда птицы, старая ива склонилась над озерцом, образуя изящную арку. Я узнала это место. Здесь мы купались втроем, Филипп, Оноре и я, когда только переехали жить к дяде Тео, сразу после смерти матери. Я очень скучала по Филиппу и с нетерпением ждала его возвращения домой. Уж он наверняка принял бы мою сторону. Он по-настоящему любил меня.

Я села на камень у самой кромки воды и, скинув туфли и чулки, опустила ноги в воду. Какое наслаждение! Повинуясь внезапному порыву, я разделась и бросилась в воду. Меня обдало ледяным холодом: ручей питался подземными водами, – и все горькие мысли разом улетучились из головы. Я долго лежала на воде, лишь чуть-чуть шевеля руками, чтобы только держаться на поверхности, и вода тихонько ласкала мое тело.

Я была красива, и барон желал меня как женщину. От этой мысли меня даже передернуло от отвращения. Многие мужчины желали меня. Я видела их глаза, жадно ощупывавшие крутые бедра, осиную талию, красивую белую грудь, аппетитно видневшуюся в вырезе платья. Что ж, я могу сбежать в Париж, стать куртизанкой, дамой полусвета. У меня будут сотни любовников, и все молодые, красивые и богатые. Барон Фредди будет поражен, а дядя Тео рассвирепеет. Франсуаза станет причитать. Этот план позабавил меня, я рассмеялась, выбралась на берег и с наслаждением растянулась под заходящим солнышком. Ровный плеск воды убаюкал меня, и я уснула, даже не одевшись.

– Вижу, старик Нептун приготовил мне в подарок славную рыбку.

Я разом проснулась и села. Держа под уздцы лошадь, у озера стоял мужчина и нагло разглядывал меня серыми, прищуренными глазами. Закатное солнце подсвечивало его шевелюру, придавая ей цвет старого золота. И лицо, и шею незнакомца покрывал золотистый загар. Он не носил ни воротника, ни шейного платка, и в глубоком вырезе свободной рубахи виднелась крепкая загорелая грудь. Черты его лица, худого, со впалыми щеками, были правильны: ровный прямой нос, высокий лоб. Узкие и твердые губы кривила циничная усмешка.

Наряд незнакомца выдавал в нем бывалого путешественника: ничего лишнего, но все добротно и удобно. Куртка того же свободного покроя, что и рубаха, немаркого темно-коричневого цвета, бежевые бриджи плотно обтягивали ноги. Высокие сапоги покрывала дорожная пыль.

– Прошу прощения, мадемуазель нимфа, – голос его обладал приятным теплым тембром, – эта дорога на Анжу, не так ли?

Только сейчас я поняла, что совершенно голая. В надежде, что не слишком опоздала явить ему свою скромность, я поспешно натянула нижнюю юбку через голову. Под бесцеремонным взглядом незнакомца пальцы мои долго не могли отыскать крючки на корсете. Наконец я просто стянула обе половинки лентами и села в траву, обхватив руками колени.

– Кто ты?.. Да как вы смеете?..

Незнакомец погладил лошадь по крупу.

– Как смею я поить лошадь у этого чудного источника в самый жаркий из жарких дней? – засмеялся он.

– Вы находитесь в частном владении, – заявила я, пытаясь сдержать дрожь. – Немедленно убирайтесь, или я прикажу арестовать вас.

Мужчина снова засмеялся.

– Так, значит, я нарушитель? Вы считаете меня вором только потому, что я пью вашу воду и дышу вашим воздухом? Тогда я вынужден принести вам извинения. Но перед тем как меня повесить, вы должны разрешить мне испробовать сочный плод, ниспосланный небесами. Тот самый, что сейчас передо мной.

Я едва не задохнулась от возмущения и страха, когда смысл слов дошел до меня. Незнакомец отвернулся, лаская кобылу, которая, напившись, вытягивала шею, требуя внимания хозяина. Потрепав лошадь по холке, он опустился на одно колено и зачерпнул воду ладонями. Утолив жажду, ополоснул лицо и шею, пригладил влажной рукой волосы.

Я вскочила и опрометью кинулась в лес. В ужасе я мчалась, не разбирая дороги, колючая хвоя и шишки набивались в мои башмаки, корявые сучья цепляли одежду. Я надеялась только на то, что он не посмеет пуститься следом. Но тут, к ужасу своему, я услышала стук копыт. Все пути к спасению были отрезаны.

Взглянув вверх, я увидела всадника на красивой гнедой кобыле, и в ту же секунду мужчина ловко перегнулся и, легко, как пушинку, подхватив меня, усадил перед собой. Стараясь выровнять дыхание, я бессильно прислонилась к его груди, но тотчас же выпрямилась, высвобождаясь из его объятий.

– Не думал, что в этих лесах водятся нагие дикарки, – сказал он посмеиваясь. – Да еще такие молоденькие и красивые.

Я резко ударила его локтем в бок, но мускулы у него оказались железными. Он прижал меня к груди той рукой, что держал поводья, а другой принялся расстегивать лиф на платье.

– Восхитительно, – хмыкнул он. Прикосновение его пальцев к груди привело меня в ярость.

– Пустите меня! Ублюдок! Собака! Пусти!

Он только посмеивался.

– О, они становятся тяжелыми, как океанские волны, когда ты злишься. Только во Франции бывают девчонки с такими стройными ножками и такой пышной грудью.

Я извивалась в его объятиях.

– Пустите, – молила я, – сейчас же опустите меня на землю!

– Я не отпустил бы тебя сейчас, гонись за мной хоть вся наполеоновская гвардия, – сказал он. – Ты так торопишься домой? Наверное, хозяин тебя ждет, и за это я его винить не могу.

Рука его переместилась на мой живот, и он с силой придвинул меня к себе.

Так он считает меня служанкой! Я была вне себя от ярости.

– Как вы смеете?! Я… Я убью вас за это!

– Не бойся, я тебе щедро заплачу.

Я едва не задохнулась от гнева. Служанка и к тому же шлюха!

На небольшой полянке у ручья он спешился и протянул мне руку. Я заметила торчащий из седельной сумки наконечник хлыста. Действуя молниеносно, я выхватила хлыст и изо всех сил стегнула по ненавистному лицу. На щеке незнакомца появился кровавый рубец. На мгновение он отшатнулся. Я соскользнула с лошади и попыталась прошмыгнуть за его спиной.

Его реакция была мгновенной. Одним движением он перехватил меня поперек живота и притянул к себе.

– Клянусь, ты не нимфа, ты – дикая кошка, которую еще предстоит укротить.

– Вы… Вы – скотина, – прошипела я.

Он лишь громко расхохотался и попытался меня поцеловать. Я изо всех сил укусила его за губу.

– Ты любишь вкус крови, не так ли, моя девочка, так давай насладимся им вместе. – И он ударил меня по щеке.

Прижав мои руки к бокам, он накрыл мой рот своим. Я совсем ослабела от бега, мне не хватало воздуха, щека моя горела от пощечины, а поцелуй его отнял у меня последние силы. Я честно старалась не разжимать губ, но он сумел раздвинуть их языком и достичь глубин моего рта. Наконец он отпустил меня, и я с трудом перевела дыхание. Голова моя кружилась.

– Вижу, что тебя еще никто не целовал. Я просто не в силах в это поверить. Или все мужчины в здешних местах слепы, или они идиоты!

Я сплюнула на землю и вытерла губы тыльной стороной ладони.

– Дело в том, что они джентльмены, а не животные!

Незнакомец усмехнулся, окинув меня недвусмысленным взглядом с головы до пят. Я покраснела, то ли от злости, то ли от стыда, понимая всю свою беспомощность.

– Пожалуй, их можно назвать святыми, – протянул он, – тихих, очерствелых, грубых провинциалов. А может, они просто трусы: боятся спутаться с развратной злючкой, которая сначала завлекает, а потом старается укусить.

– Я вас не соблазняла! – горячо возразила я.

– Но соблазнила.

Голос его, густой и низкий, действовал на меня завораживающе. Он мягко подошел ко мне, как охотник, выслеживающий пугливую дичь. Я чувствовала, что не в силах отвести от него взгляда: он словно загипнотизировал меня. Я ощутила странную легкость во всем теле, и судорожный трепет, неведомый мне раньше, пробежал по телу. Ноги вдруг налились тяжестью, я была не в силах сделать и шага.

– Прошу вас… Не обижайте меня… – прошептала я внезапно пересохшими губами.

Незнакомец был совсем рядом. Я чувствовала теплые токи, идущие от его тела, вдыхала причудливую смесь запахов лошади, пота, кожи. Он положил руки мне на плечи и заглянул в глаза. Жестокая усмешка не оставляла его губ.

Вздрогнув, я опустила глаза и вдруг – о ужас! – увидела, как восставшая плоть натянула ткань его брюк.

– Мужская анатомия всякий раз ставит нам подножку, – беспечно заметил он. Руки на моих плечах усилили хватку. – Но я не думаю, что это так уж плохо.

Лицо его вплотную приблизилось к моему, и во мне осталось лишь одно чувство – страх. Я видела запекшуюся кровь на его щеке и красный след на губе от укуса. Глаза его были холодны как лед. Он видел перед собой всего лишь девку, которую собирался использовать для того, чтобы развлечься во время путешествия.

На мгновение гипноз перестал действовать, я очнулась.

– Оставьте меня! Отпустите!

Улыбка слетела с жестких губ, и он легко опрокинул меня на землю. Прижав к земле мои раскинутые руки и ноги, он целовал меня вновь и вновь, и всякий раз язык его проникал все глубже. Я задыхалась от злости и страха.

– Тебе не нравится, когда целует мужчина? – прошептал он хрипло.

– Я ненавижу тебя, – повторяла я сквозь всхлипы. – О проклятие, отпусти меня! Отпусти!

Сердце мое бешено колотилось, ноги дрожали от придавившей их тяжести. Я перестала сопротивляться и закрыла глаза; затем, почувствовав, что он отпустил мои руки, вцепилась ногтями ему в лицо и едва не закричала от радости, когда он, взвыв от боли, отпрянул. Но победа оказалась пирровой. Мой мучитель наотмашь ударил меня по лицу. В ушах зашумело, перед глазами поплыли круги, и мне показалось, что я умираю.

Когда я снова открыла глаза, при виде его кривой усмешки мне стало по-настоящему страшно. Я закричала, но он, зажав мне рот, навалился на меня. Я почувствовала, как его восставшая плоть пронзила меня, как стальной клинок, с такой яростью, что я, клянусь, слышала треск раздираемого тела.

– Мой Бог, – выдохнула я, – не оставь меня.

Он взял мое лицо в свои сильные ладони и заглянул мне в глаза.

– Что ж, я польщен. Как мило было с твоей стороны сохранить для меня девственность, маленькая разбойница. Ты, должно быть, угробила не меньше дюжины конюхов для того, чтобы преподнести мне этот роскошный подарок.

Мне было страшно больно, и я заплакала навзрыд. Он притянул меня к себе и не отпускал, пока я не успокоилась. Страх и боль понемногу утихли, уступив место всепоглощающей ненависти и отвращению. Он начал двигаться, вначале медленно, почти нежно. Я прикусила губу, чтобы не закричать. Движения все убыстрялись, пока через некоторое время, показавшееся мне вечностью, все не закончилось. Он вздрогнул и затих.

Наконец он встал, а я, вне себя от стыда и омерзения, свернулась клубочком на траве, поджав к подбородку ноги.

– Ты поплатишься за это, – произнесла я сквозь слезы. – Клянусь всем, что мне дорого, ты поплатишься за это своей жизнью.

– Не сомневаюсь, – кратко ответил он, – Я играючи мог бы прикончить тебя, маленькая мегера. Удивительно, как это никто до сих пор не научил тебя, как себя вести. Представить не могу, как хозяин мирится с твоей дерзостью. Прощай. Отдых вряд ли можно отнести к разряду приятных, но я по крайней мере освежился. – И незнакомец разразился долгим смехом.

Что-то упало в пыль рядом со мной. Золотой луидор. Я продала свою девственность за один золотой луи. Вскочив на ноги, я швырнула луи вслед мерзавцу, но он уже успел сесть на лошадь и не потрудился даже оглянуться.

– Подонок, тварь, – кричала я вдогонку, – ненавижу тебя!

До моих ушей донесся звук его смеха, но он так и не повернул головы. Вскоре он пропал из виду. Тошнота подкатила к горлу. Я упала на колени. Меня выворачивало, слезы лились из глаз. Наконец я успокоилась и пошла к ручью, чтобы смыть грязь и кровь, затем вернулась за чулками и туфлями. Одевшись, я побрела к дому, не чувствуя ни скорби, ни боли – совсем ничего. Та Элиза, которая вошла в этот лес, ничего общего не имела с Элизой нынешней. Я ушла с полянки, ни разу не оглянувшись на то место, где он осквернил меня.

Глава 2

СВАДЬБА

К замку я подошла уже в темноте. Чувствуя себя не в силах кого-либо видеть, я хотела одного – добраться до своей комнаты незамеченной. По черной лестнице я поднялась на второй этаж, и тут меня перехватил Оноре.

– Господи, Элиза, что с тобой? Мы тут с ума сходим, я хотел было уже идти на поиски…

Брат запнулся, обеспокоенно глядя на мои спутанные волосы, заплаканные глаза и испачканное платье.

– Элиза, все в порядке? – Он заглянул мне в глаза. Я молчала. Оноре встряхнул меня за плечи и требовательно повторил:

– Что случилось? Ради Бога, скажи что-нибудь!

Слезы подступили к глазам. В конце концов, Оноре – мой брат, и он любит меня.

– Я… Все хорошо, Оноре, правда, – прошептала я и заплакала.

– Неправда, – угрюмо констатировал он. – Ты говоришь, что все хорошо, а выглядишь так, будто тебя целую милю тащили по грязи. Почему ты плачешь, Элиза? Расскажи мне, что произошло?

– Мужчина, – сбивчиво начала я, захлебываясь слезами, – в лесу, возле заводи, где мы купаемся. Ты знаешь это место.

Оноре выпустил мою руку.

– Господи, – упавшим голосом сказал он, – это я во всем виноват. Он… Он тебя обидел?

Я поняла, что он имел в виду. Уставившись взглядом в пол, я кивнула.

– Кто он? – потребовал ответа Оноре, схватив меня за плечи. – Клянусь, я убью его!

– Не знаю, Оноре. Я никогда раньше его не видела.

– Какое оскорбление! – Оноре вцепился себе в волосы. – Я отыщу и убью его! Клянусь тебе, Элиза!

– Убей его, – горячо выдохнула я, стиснув руку брата. – Сделай это ради меня! Он был таким… таким…

Силы оставили меня, и Оноре, поддерживая за плечи, отвел меня в комнату. Уложив на кровать, он сказал:

– Я сейчас пришлю Франсуазу, а потом пойду к дяде Тео.

– Только не это, Оноре!

Я умоляюще посмотрела на него. Мне не хотелось, чтобы о моем позоре узнали все. Хватит и того, что я открылась Оноре, а если он еще расскажет и дяде…

– Я должен сделать это, Элиза. Теперь-то уж тебе просто необходимо выйти замуж за барона, у тебя нет другого выхода. Я расскажу дяде, и он, безусловно, сделает все возможное, чтобы отыскать этого пса и воздать ему по заслугам. Я сам вырежу у него из груди сердце, клянусь.

Ненависть захлестнула меня мутной волной, и я сама испугалась собственной кровожадности.

– Да! – с радостью согласилась я. – Найди его и вырежи у него из груди сердце!

Дядя Тео был потрясен случившимся, но, к нашему изумлению, велел отказаться от всяких попыток отыскать обидчика, чтобы не допустить появления сплетен и слухов, которые могли бы расстроить свадьбу. Оноре твердил о защите моей чести, но дядя Тео оставался неумолим. Для того чтобы сохранить мое доброе имя, был уверен он, требуется одно – как можно быстрее выдать меня за барона Фридерика и никому не говорить ни слова.

– А что, – с сарказмом полюбопытствовал Оноре, – мы будем делать с первой брачной ночью? Я знаю, Фредди не слишком умен, но даже он…

– Барон, – отрезал Тео, – выпьет порядком вина за свадебным столом. Об этом я позабочусь. А на следующий день сможет винить только себя за наступившую амнезию.

– Я могу добыть склянку куриной крови, – задумчиво согласился Оноре, – чтобы иллюзия была полной.

– Твои услуги не понадобятся, Оноре, – заключил дядя Тео. – Такие люди, как барон, добросердечные и простые, видят только то, что хотят видеть, и верят тому, во что хотят верить. Так что, Оноре, я запрещаю тебе даже думать о том, чтобы найти этого… мужчину.

Дядя окинул меня взглядом. Я покраснела до ушей и прикусила губу, чтобы не разреветься.

– Мы все в этом виноваты, – добавил Тео уже мягче, – ты, я и даже ты, Элиза. Сколько раз предостерегал тебя от прогулок в одиночестве по лесу.

– Но…

– На этом обсуждение закончено. – Дядя Тео поцеловал меня в лоб. – Спокойной ночи, дитя. Мне жаль, что все так случилось, но мы не должны позволить случившемуся помешать нашим планам, ты должна это понимать.

Когда мы остались одни, Оноре с горечью заметил:

– Оказывается, наш добрый дядюшка Тео обладает железной волей.

Решение дядюшки Тео казалось нам несправедливым. Оноре, хотя внешне и покорился воле дяди, в душе не оставил планов мщения, и, когда двумя неделями позже в замок приехал Филипп, сияющий и нарядный в своем новом мундире, он, поделившись бедой с братом, призвал его в союзники.

– На карту поставлена честь нашей сестры! – горячился Оноре. – И наша фамильная честь тоже!

Филипп покачал белокурой головой:

– Ты должен был подумать о нашей чести раньше, Оноре, тогда бы ничего не случилось.

Но Оноре будто не слышал слов Филиппа – он весь кипел от праведного гнева.

– Ты забыл, что мы наполовину корсиканцы. Братство и честь для корсиканцев важнее, чем для французов. Мы не можем оставить это преступление без возмездия.

Я переводила взгляд с одного брата на другого. В Оноре, как и во мне, возобладала корсиканская кровь. Мы оба были невысокими и черноволосыми, оба были страстными натурами и обладали бешеным темпераментом. Филипп же был настоящим отпрыском Лесконфлеров. Высокий и светловолосый, он и в критической ситуации не терял рассудительности.

– Но и корсиканец, – спокойно возразил Филипп, – не станет рисковать репутацией сестры. Мы не имеем ни малейшего представления, кто этот парень. Если начать наводить справки, руководствуясь только описанием Элизы, скоро вся округа узнает о случившемся. Заверяю тебя, Оноре, если мне доведется повстречать мерзавца, я прикончу его на месте не моргнув глазом и брошу его труп на съедение собакам. Я не трус и готов ради Элизы пожертвовать жизнью. Но жертвовать ее будущим ради удовлетворения жажды мщения мы не имеем права.

На этом о вендетте забыли. Дядя Тео написал барону письмо, в котором сообщил, что день свадьбы переносится на более ранний срок, «поскольку Элизе не терпится стать вашей женой».

Приготовления к свадьбе шли ускоренными темпами: с полдюжины белошвеек день и ночь трудились над свадебным платьем и приданым, в замке готовили комнаты для приглашенных со всей Франции гостей.

Дядя Тео вздохнул с облегчением, узнав от Франсуазы о том, что я не беременна от насильника, но свадьбу все равно решено было сыграть поскорее. Чем скорее меня сбудут с рук, тем меньше вероятности, что непредвиденные обстоятельства расстроят дядюшкины планы по спасению чести семьи. Через шесть недель после того, как я потеряла девственность, я должна была стать баронессой фон Мейер.

Шли дни. Я много читала, иногда выезжала верхом с Оноре и Филиппом, но большую часть времени проводила одна – в саду или в своей комнате. Дядя Тео запретил мне удаляться от замка за пределы видимости без сопровождения, но мера была излишней: я была слишком подавленна, чтобы по-прежнему беззаботно бродить по полям и лесам. Я больше не думала ни о бароне, ни о том, что мне предстоит. Гораздо чаще, чем мне хотелось, я вспоминала жаркий августовский день у ручья.

Я не могла забыть его и страшно злилась на себя за это. Я живо помнила каждую деталь его одежды, каждую черту его лица, улыбку, предвестницу то ли смеха, то ли грозы, глубокий голос и пронзительные серые глаза. Я закрывала глаза и, кажется, чувствовала сильные руки на своем теле, жестокие поцелуи на груди. Меня начинала бить дрожь. Я убеждала себя, что это дрожь отвращения, но ночью я не раз просыпалась с ощущением непонятного, нового для меня беспокойства во всем теле. Я ненавижу его, говорила я себе, но помимо воли волны желания захватывали меня, и я ничего не могла с этим поделать. За несколько минут из девочки я превратилась в женщину. Но как!

Я старалась представить себе барона в качестве жениха. Меня воротило от его приторного тона, противного сладковатого запаха пота, от одутловатого его лица, жирного студенистого живота. Девчонки в школе с хихиканьем и пришептываниями рассказывали, что длину и форму «мужского достоинства» можно определить по руке его обладателя – по ладони и пальцам. Я представляла себе пухлую бесформенную клешню барона и вздрагивала от омерзения.

С каждым днем, приближающим меня к свадьбе, я становилась все более невыносимой, вздорной и капризной. Франсуаза догадывалась, что виной тому было не только отвращение к барону.

– Ты ничуть не лучше тех глупых девчонок, которые любят тех, кто над ними издевается, – прямо заявила она как-то раз. – Я не знаю ни одной женщины, которая предпочла бы хорошего мужчину дурному. Нет, вы все хватаете того, кто похуже!

– Скажешь тоже! – возмутилась я. – Влюбиться! Я ненавижу его! Я ненавижу его так сильно, так сильно… Я просто больна от ненависти. Обещаю тебе, Франсуаза, я убью его, попадись он мне на глаза.

– Что ж, остается только надеяться, что он никогда не попадется тебе на глаза, – хмыкнула нянюшка. – Такие мужчины, как он, не приносят ничего, кроме неприятностей. Мой тебе совет: забудь его. Когда тебе будет столько же лет, сколько мне, ты поймешь, что крыша над головой и пища в желудке куда важнее, чем то, что мужчина может вставить тебе между ног, поверь мне.

– Не смей так разговаривать со мной, Франсуаза! Мне нет до него дела! Я его ненавижу! Ненавижу! – Я сжала кулаки. – Боже, почему я так несчастна?

Я бросилась на кровать и горько зарыдала. Франсуаза, присев рядом, принялась гладить меня по голове, тихонько бормоча слова утешения. Но я не слышала ее.

Венчание было намечено на воскресенье, а в пятницу вечером устраивали грандиозный бал в честь подписания брачного контракта. Ожидали гостей со всех концов страны. К их приему уже все было готово: открыты и убраны комнаты нежилого крыла замка, выписано несметное количество еды и изысканных вин. Местное дворянство, зная щедрость барона, с нетерпением предвкушало грядущее празднество, справедливо полагая, что оно станет самым грандиозным событием в провинции со времен вступления на престол Бонапарта.

Наконец пятница наступила. После полудня я приняла ванну и по настоянию Франсуазы напудрилась и надушилась. Затем битых два часа Франсуаза и горничные колдовали над моей прической, завивая волосы в тысячу мелких локонов, которые затем, подняв высоко наверх, скрепили золотым гребнем, усыпанным бриллиантами, – подарком дяди Тео. После прически наступила очередь бального наряда. Поверх нижнего платья из белоснежного шелка надели платье из прозрачной золотистой органди[1] с летящими рукавами до локтя, которое крепилось под грудью и свободно распахивалось ниже, являя взорам белоснежный шелк нижнего наряда. К восьми часам я была готова.

В последний раз придирчиво оглядев меня, Франсуаза и горничные восхищенно заахали:

– Мадемуазель, какая прелесть!

– Ах, очарование…

– Она так красива, что я сейчас заплачу!

Я нетерпеливо приказала:

– Дайте и мне посмотреть. Кто-нибудь, принесите зеркало! Не каждый день приходится видеть телка, столь пышно убранного для заклания.

Франсуаза неодобрительно покачала головой. Две горничные внесли большое овальное зеркало в рост человека, реликвию, сохраненную в доме еще со времен Короля-Солнца[2].

Я взглянула в зеркало. На меня смотрело такое знакомое и все же в чем-то неуловимо чужое лицо, обрамленное черными кудрями. Бриллианты сверкали среди локонов, как звезды на полночном небе. Глаза под черными бровями мерцали, как угли, а кожа была белоснежна, как шелк платья, как лепестки розы на снегу, розовели щеки. Платье из органди окружало меня золотистым сиянием, делая похожей на недоступную сказочную королеву или гордую и неукротимую Титаник.

Слезы застили мне глаза, подернув дымкой возникшее передо мной видение божественной красоты. Сердце мое больно сжалось, и, схватив подсвечник, я с силой запустила им в эту новую Элизу. Зеркало со звоном разлетелось на кусочки.

– Я ненавижу ее, ненавижу. – И, закрыв лицо руками, я зарыдала.

Суеверная Франсуаза пришла в ужас.

– Разбитое зеркало может принести немало бед, – печально покачала она головой. – Что ждет тебя, Элиза, одному Богу известно…

– Замолчи! – прикрикнула я на няньку. – Что может быть хуже, чем выйти замуж за этого толстого германского барона, за этого шута горохового, за эту жирную обезьяну! Я вообще ни за кого не хочу выходить замуж! Я не вынесу этого!

Франсуаза обняла меня.

– Ты вынесешь, дитя мое, потому что так надо. Нельзя впадать в уныние, Элиза, ты не видишь счастья у себя под носом. Как говорится, лучше синица в руке, чем журавль в небе. Смирись с этой истиной, иначе ты никогда не будешь счастлива. Вытри глаза.

Раздался стук в дверь.

– Пришло время взрослеть, Элиза. Пора становиться женщиной, – закончила Франсуаза и открыла дверь.

На пороге стоял мой верный жених.

– Мне будет позволено высказать мадемуазель свое уважение? – церемонно начал барон. – Я хотел бы кое-что преподнести моей девочке, это мне доставит большое удовольствие…

– Тогда входите, – грубовато перебила Франсуаза, пропуская жениха в комнату. – А вы, девушки, выйдите.

Няня жестом указала на дверь двум горничным, и те все с тем же удивленно-возбужденным выражением лиц, которое не покидало их вот уже несколько часов, выпорхнули в коридор.

Барон вежливо поклонился вслед девушкам (мы с Оноре всегда смеялись над его демократичной манерой раскланиваться с прислугой – от чистильщиков сапог до приказчиков) и засеменил ко мне.

Я смотрела на него без тени улыбки.

– Ах, драгоценная Элиза, могу я сказать вам, что вы сегодня воистину великолепны? – произнес он напыщенно и, припав на жирное колено, прижался липкими губами к моей руке. – У меня нет слов, чтобы выразить свое восхищение. Все, что я могу, это в немом поклонении целовать след вашей ножки…

– Вы хотели говорить со мной, Фридерик?

– О да, конечно, конечно!

Барон с трудом поднялся на ноги и гордо извлек из кармана камзола обтянутый бархатом футляр. Торжественно открыв крышку, он произнес:

– Я принес вам кое-что для сегодняшнего бала, моя дорогая.

От самодовольства немец раздулся как шар, и я с трудом подавила желание поддать этот «шар» ногой. В шкатулке лежало чудовищное по своей безвкусице бриллиантовое колье, с купидонами и золотыми кружевами вокруг громадных камней, и такие же серьги.

Мне хватило воспитания, чтобы скрыть свои чувства.

– Фридерик, право, не стоит…

– Прошу вас, – настаивал барон, – это драгоценности моей досточтимой матушки.

Немец торжественно приложил колье к моей груди и восхищенно вздохнул:

– Золото для моей золотой девочки и бриллианты для той, что своим сиянием затмевает звезды!

Я выразительно посмотрела на Франсуазу, но, сделав над собой усилие, лишь вежливо поблагодарила барона:

– Благодарю вас, очень красиво.

И барон, дрожа от счастья быть допущенным наконец поближе к телу любезной его сердцу дамы, застегнул массивное ожерелье.

Наконец мой несносный жених, не упустив случая раз десять поцеловать мне руку, удалился, и я, облегченно вздохнув, грустно опустила взгляд на грудь.

– Франсуаза, ты можешь представить себе что-нибудь более безобразное?

– Нет, – призналась няня, – не могу. Но ты начинаешь делать успехи, по крайней мере не швырнула подарок ему в лицо.

– Я бы не смогла, – уныло ответила я, – его и поднять-то тяжело!

Франсуаза от души рассмеялась. Ее смех был так весел и заразителен, что, не удержавшись, я тоже рассмеялась.

Вот такой, беззаботно смеющейся – впервые за много недель, – и застал меня Филипп.

– Неужели ты и впрямь смирилась с этим браком? – шепотом спросил он, когда мы направлялись в бальную залу. – Или барон купил твою благосклонность этой нелепой вещицей?

– Ни то, ни другое, – решительно заявила я, – я никогда не смирюсь со своей участью. Я просто устала печалиться и на сегодняшний вечер решила стать прежней, веселой Элизой. Я тебе нравлюсь такой?

– Ты мне всегда нравишься, – нежно заверил меня брат.

Брачный пир задумывался с размахом. Подъезд к замку был запружен каретами – я никогда не видела такого скопления кучеров в ливреях, слуг и конюших. Через каждые двадцать метров дороги дядя Тео выставил мальчишек с фонарями, чтобы те освещали путь нашим гостям. В девять мы с бароном открыли бал, станцевав первый танец, а потом я танцевала и кокетничала чуть ли не со всеми мужчинами, присутствующими на празднике. Голова моя кружилась от шампанского и танцев; чувствуя необыкновенную легкость, я наслаждалась последними мгновениями свободы. В одиннадцать Филипп пригласил меня на мазурку.

– Ты сегодня в ударе, сестрица, – сообщил он во время очередной фигуры, – но, по-моему, барон грустит. Он, конечно, польщен твоим успехом, но, я думаю, ему было бы приятнее, если бы ты уделила ему чуточку больше внимания.

– Пора ему привыкать, – весело ответила я. – После того как мы поженимся, я собираюсь завести целый сонм поклонников и об… обожателей!

– Элиза, – с шутливым неодобрением заметил Филипп, – боюсь, ты выпила слишком много шампанского.

– Ты прав. – Я довольно глупо хихикнула и похлопала его по плечу веером. – Я много выпила, Филипп, но сегодня – последний день моей свободы, и я буду делать что хочу. Буду танцевать до рассвета. Нет, до полудня завтрашнего дня, нет, до воскресного утра, а потом упаду и засну, навечно засну. До самой смерти.

– Элиза, все не так уж плохо, – рассмеялся Филипп. – По крайней мере твой барон богат как сам черт, и я не сомневаюсь, сестренка, ты сумеешь обвести его вокруг своего маленького пальчика.

– Надеюсь. Ой, Филипп, если бы он не был таким безобразным! Он напоминает мне поганку, такую расплывшуюся и бородавчатую. Бррр…

Мазурка закончилась. В перерыве между танцами я услышала, как дворецкий объявил еще одного гостя:

– Господин Арманд Чарльз Александр Валадон, маркиз де Пеллиссьер.

Я взглянула на вошедшего, и… бокал выпал из моих рук. Все разом повернули головы в мою сторону, а слуга опрометью кинулся убирать осколки.

– Элиза, что с тобой, тебе плохо? Ты побледнела как полотно.

– Филипп, скорее уведи меня отсюда, – прошептала я. – Уйдем прямо сейчас!

– Но почему…

– Прошу тебя, умоляю!

Филипп вывел меня из залы и усадил в гостиной, в нише окна.

– Тебе принести воды со льдом? Мороженого? Зачем ты столько пила…

– Филипп… – Меня трясло. – Филипп, это он. Это тот человек… из леса.

– Кто, Элиза?

– Маркиз Пеллиссьер, Филипп.

Филипп побледнел.

– Боже…

Я смотрела на брата с мольбой.

– Как нам быть, Филипп? Если он меня увидит, он скроется. Убей его! Мы… Я… Я так его ненавижу, Филипп! Надо что-то придумать!

Филипп нахмурился и пристально посмотрел на меня.

– Ты уверена, что это он, Элиза? – спросил немного погодя брат. – Ты не могла обознаться?

– Нет, Филипп, клянусь тебе, нет! Я его сразу узнала! Я… Я даже разглядела шрам на щеке, там… там, где я ударила его кнутом. Филипп, Боже мой, мне нехорошо.

Филипп обнял меня за талию.

– Постарайся взять себя в руки, Элиза, и выслушай меня. Ты в состоянии идти самостоятельно? – Я кивнула. – Тогда ступай в библиотеку и жди меня там. Все не так просто. Он влиятельный господин, один из любимчиков Наполеона. Я разыщу Оноре, и мы решим, что делать. Все будет хорошо, Элиза, обещаю тебе. А сейчас иди.

Закрыв за собой дверь библиотеки, я прислонилась к косяку и закрыла глаза. Сердце мое, казалось, было готово выпрыгнуть из груди, мне не хватало воздуха. С трудом я добралась до стеклянной двери, выходящей на балкон, и распахнула ее. Ночная прохлада ворвалась в комнату, прояснила мысли. Внезапно я успокоилась, и тогда ко мне пришла злость.

Как он посмел! Как смел он явиться в этот дом накануне моей свадьбы?! Ничего, он поплатится за дерзость. Уж в этом я была уверена! Филипп и Оноре не дадут ему уйти: в том, что касается защиты моей чести, я могла положиться на братьев. Да, они подчинились приказу дядюшки и не разыскивали моего обидчика, но если он сам явился в наш дом… что ж, тогда они уничтожат его как опасного, злого зверя, каковым он, по сути, и является.

Нет, они не станут выяснять отношения прилюдно, не сделают ничего такого, что может бросить тень на мое имя. Разговор произойдет с глазу на глаз: «Добро пожаловать в замок Лесконфлеров, сударь. Мы рады видеть вас на свадьбе сестры. Как мы понимаем, вы уже имели счастье с ней видеться. Как, вы так не считаете? Припомните, сударь. Припомните то, что случилось шесть недель назад…»

И вот тогда они, укрывшись от любопытных глаз, обсудят все условия дуэли. Филипп, прекрасный фехтовальщик, маэстро шпаги, предложит оружие. Оноре будет секундантом. Филипп Лесконфлер и Арманд Валадон со шпагами в руках встанут друг перед другом. Я уже почти слышала веселый звон скрестившихся клинков, тяжелое дыхание мужчин, видела ловкие выпады. Филипп немного учил меня фехтованию, и мне нетрудно было представить каждый жест дуэлянтов.

«Убей его за меня, Филипп, – повторяла я про себя. – Проткни его насквозь и принеси мне его сердце на кончике шпаги!»

Дверь открылась. На пороге стоял маркиз Пеллиссьер, а сзади, вплотную, – Филипп и Оноре. На губах маркиза играла циничная усмешка, та самая, что преследовала меня во сне и наяву вот уже шесть недель. Он переступил через порог. Оноре и Филипп вошли следом и закрыли дверь.

– Прошу вас, господа, не так напористо, – сказал маркиз. – Мне чертовски жаль испортить бархат.

– Напрасные опасения, милорд, – ласково ответил Филипп. – В гробу прореха на спине будет незаметна. Напротив, все будут восхищаться тем, как хорошо вы смотритесь в состоянии вечного покоя.

Нож Оноре упирался в спину маркиза.

– Это наша сестра, милорд, – представил меня Оноре, – но, боюсь, представления излишни. Вы уже знакомы.

– Разве? Я не припомню, когда имел счастье.

Я вышла из тени на середину комнаты, где было светлее. Лицо маркиза расплылось в насмешливой улыбке.

– Ну конечно, теперь вспомнил. Тогда, мадемуазель, вы были одеты по-другому. Если бы не ваш наряд тогда…

Оноре ткнул его под ребра.

– Похоже, вы забыли приличия в том же лесу, в котором моя сестра оставила честь, – резко сказал Оноре. – Но быть может, вы оба восстановите утраченное, если месье поведет себя как джентльмен. Вы не припомните, о чем мы с вами толковали несколько минут назад?

– Разумеется, помню. Острие вашего ножа хорошо освежает память, мой друг, – ответил маркиз. – Но, уверяю, у вас нет необходимости в таких грубых приемах. Мы ведь не в Сицилии.

– Мы – корсиканцы, сударь, – мрачно поправил гостя Оноре. – В наших жилах течет горячая корсиканская кровь, такая же, что и у императора. И, как и он, мы не прощаем оскорблений, но, как и он, мы умеем быть благоразумными.

– Предмет переговоров – ваша жизнь, – заговорил Филипп.

– Какие переговоры? – возмутилась я. – Что еще за переговоры? Почему он еще жив?

– Минутку, Элиза, – перебил меня Оноре. – Ну так как, милорд, вы приняли решение?

– Слово «решение» подразумевает выбор, – холодно заметил маркиз. – А у меня, насколько я понимаю, выбора нет.

Арманд Валадон шагнул ко мне, и я не отстранилась, не отступила. Я встретила его взгляд спокойно и холодно, хотя сердце мое разрывала ненависть. В этом человеке было нечто грозное и неотвратимое, словно он был вестником грозного рока или самой смерти. Маркиз склонил голову.

– Мадемуазель Лесконфлер, не окажете ли вы мне честь, приняв мою руку и сердце?

– Что?!

Возмущенная, я обернулась к братьям.

– Так вот, значит, как в вашем представлении выглядит защита чести сестры? Трусы! Да я лучше умру, чем выйду за злодея! Дай мне свой нож, Оноре, – потребовала я, протянув руку, – я убью его своими руками, как и обещала. Вот так братья! Лучше бы я попросила помощи у малолетних детей!

– Элиза, – вспыхнул Оноре, – успокойся. Это была идея Филиппа. Я всегда был за то…

– Брак – наилучшее решение, – с холодной улыбкой объявил Филипп, – для всех присутствующих.

– Вы испугались! Вы струсили перед императором! Стыдитесь! Франции не нужны трусы! Выйти за него замуж? Одна мысль об этом для меня оскорбительна!

– Я с вами совершенно согласен, мадемуазель, – заявил с улыбкой маркиз. – Может быть, мы сможем достичь понимания, и тогда…

– Мне не нужно никакого понимания, – отрезала я, – мне нужна твоя кровь!

Маркиз зевнул и опустился в кресло.

– Разберитесь пока между собой, господа, а я подремлю. Дадите мне знать, когда придете к общему мнению.

– Ты выйдешь за него замуж, – твердо заявил Филипп. – Элиза, побудь с господином маркизом, пока мы с Оноре займемся приготовлениями. У вас есть час на то, чтобы поближе познакомиться, прежде чем вас объявят мужем и женой.

– Познакомиться?! Обвенчаться?! – кричала я. – Вы, должно быть, шутите!

– Поверь мне, Элиза, – устало объяснил Филипп, – это единственный выход, наилучший. – Он повернулся к моему новоявленному жениху: – Не пытайтесь улизнуть, милорд. У окон и дверей я выставил вооруженную охрану. Им приказано убить вас, если вы появитесь без сопровождения одного из нас.

Маркиз кивнул и, зевнув, закрыл глаза. Оноре и Филипп вышли, оставив нас наедине.

Я нервно мерила шагами комнату. В те минуты я ненавидела братьев сильнее, чем своего обидчика. Они меня предали. Мне не у кого искать помощи. Я остановилась и украдкой взглянула на дремлющего маркиза. Сложив на груди руки, он тихонько посапывал.

Я топнула ногой.

– Как вы смеете спать? Немедленно проснитесь и убирайтесь отсюда!

Он приоткрыл один глаз.

– Простите меня, мадемуазель, но у меня сегодня был трудный день, а вечер, кажется, предстоит еще более утомительный.

– Убирайтесь! – Я указала ему на дверь. – Вы меня слышите? Убирайтесь немедленно! Сейчас же!

Маркиз поднял брови.

– Чтобы угодить в объятия стражников? Вам ведь этого хочется, не так ли? Нет уж, спасибо, мадемуазель, я лучше останусь здесь.

– Вы… Вы – ничтожество! – сказала я – Вы самый ничтожный червь, вы – хам, меня от вас тошнит!

– Прошу прощения, мадемуазель, за то, что мой вид вызывает в вас такие неприятные чувства. Большинство женщин реагируют на меня по-другому.

– Большинство женщин, – фыркнула я, – безмозглые создания. Я знаю, что вы из себя представляете. Жестокий, самодовольный, бесчувственный хам. Скот. Животное. В вас нет ни на грош порядочности!

– Порядочность, воспитание, хорошие манеры… До сих пор меня никто не обвинял в отсутствии оных. Другое дело, что я веду себя в соответствии с обстоятельствами, а в вашем конкретном случае обстоятельства меня подвели. Как мне, по-вашему, следует обращаться с дамой, знакомство с которой было достаточно кратким и которая, кажется, очень скоро станет моей женой? Наша первая встреча состоялась при весьма пикантных обстоятельствах, и я смело могу сказать то же, что и вы: я видел вас, мадемуазель, такой, какова вы есть на самом деле – блудливой, капризной и бешеной, – закончил свою сентенцию маркиз и со вздохом заключил: – Да, моя маленькая леди, вы – дикарка, и перспектива заполучить вас в жены меня пугает.

– Как вы смеете так со мной разговаривать? – Я сжала кулаки. – Вы… Вы подло на меня напали. Вы – самодовольная свинья! Ублюдок! Скотина!

– У вас весьма обширный лексикон, – заметил Валадон. – Должно быть, вы владеете полным набором площадной брани.

– Вы – отвратительный, ужасный человек!

Валадон надо мной смеялся.

– С трудом верится, что в наш просвещенный век супружество должно быть неизбежным следствием краткого альянса. Провинция… Отсталые нравы…. И я, похоже, попался в лапы грубых, дурно воспитанных людей…

Я пошла на него с кулаками.

– Если уж кого называть грубияном, так это вас!

– … пытающихся взвалить вину за незначительное происшествие…

– Ничего себе незначительное!

– … на плечи жертвы.

Я онемела от такой наглости. Он встал с кресла и прошелся по комнате.

– Очень мило, – заметил маркиз, взглянув на мой портрет работы Давида, где я была изображена в образе Дианы-охотницы. Портрет был написан по заказу Наполеона к моему шестнадцатилетию. – Но не вполне точно. Чтобы передать эти искры в глазах, этот румянец и эту поразительную особенность – набухание груди, когда вы сердитесь, нужна кисть посильнее. Эта картинка слишком слащава, слишком невинна. А вы не невинны, Элиза, вы никогда не были невинной овечкой.

Я схватила со стола дяди Тео тяжелую серебряную чернильницу и швырнула ему в голову. Однако маркиз увернулся, и чернильница врезалась в одну из любимых статуэток дяди Тео, приказав фигурке долго жить. В мгновение ока этот несносный человек оказался рядом и схватил меня за руки. Я попыталась его лягнуть, но на мне были парчовые бальные туфельки, и как оружие они не годились.

– Вы – испорченный, невоспитанный ребенок, мадемуазель, – заключил Валадон. – Клянусь, если бы вы были моей, я бы бил вас до бесчувствия. Мне не слишком нравятся избалованные дети…

– Кроме тех случаев, когда вам хочется их насиловать!

Маркиз широко улыбнулся, и пальцы его больно впились в мою руку.

– Вы знаете, что потеряли невинность только потому, что чуть не выцарапали мне глаза. Вас следовало проучить, и я преподал урок, всего один.

– Лжец! – выплюнула я ему в лицо. – Вы бы все равно это сделали!

– Разве? Может, вы и правы, только правды нам никогда не узнать. Вы были так соблазнительны – как спелое яблочко, которое только и ждет, что его сорвут. Редкие девушки купаются нагими в глуши, а потом, даже не удосужившись одеться, лежат на травке и мечтают о любви. В конце концов меня можно простить: ведь я всего лишь мужчина, а не святой. – И он отпустил меня.

Дрожа от гнева, не в силах от ярости вымолвить ни слова, я растирала запястье, сердито глядя на покрасневшие места. Валадон между тем снова уселся в кресло, закинув ногу на ногу.

– Мы должны отнестись к тому, что произошло, как цивилизованные люди, а не как варвары. Наш брак будет роковой ошибкой, ведь между нами ничего не было, кроме мимолетного желания, подогретого жарким и душным полуднем.

– Но…

– Вы ведь выходите за барона фон Мейера, как я слышал? – невозмутимо продолжал маркиз. – Вот и прекрасно! Нарожайте ему с десяток чудных сыновей, и давайте забудем эти глупости. Уговорите братьев довольствоваться иной формой компенсации.

– Если я и стану их о чем-нибудь просить, – процедила я сквозь зубы, – так только о том, чтобы они проткнули вас насквозь. Вы думаете, я хочу стать вашей женой? Лучше умереть!

Дверь распахнулась, и в комнату вошли Оноре и Филипп в сопровождении престарелого прелата, с трудом передвигавшего ноги.

– Нам повезло, Элиза, – возбужденно воскликнул Оноре. – Среди гостей оказался кардинал Франческо Паоло де Куера. Мы все объяснили кардиналу, и он любезно согласился пойти нам навстречу.

– Нет! – отрезала я. – Нет, нет и еще раз нет.

Братья замерли.

– Вы что, не понимаете? Я не хочу выходить замуж за это чудовище! Никогда! Я лучше пойду за самого дьявола, чем…

– Ради Бога, Элиза, – нетерпеливо перебил Филипп. – То ты рыдаешь дни напролет, потому что приходится выходить за барона, а теперь, когда сам маркиз Пеллиссьер просит твоей руки, упираешься как ослица.

– А кто оплатит долги Оноре?

– Не думай об этом, Элиза. Мы сами найдем выход.

Ничего себе! Сначала любимые родственники собирались разбить мою жизнь, только чтобы не допустить скандала, который мог разразиться по вине Оноре, а теперь они заявляют, что его долги – пустяк, с которым можно легко управиться! Я сжала ладонями пылающие щеки.

– Ужас! Безумие!

– Не могу с вами не согласиться, мадемуазель, – нарушил тишину голос маркиза.

Престарелый кардинал нетвердым голосом осведомился:

– Мы можем начинать? Благословляю вас, дети мои.

– Да, святой отец, да, – сказал Оноре, подводя кардинала к нам с маркизом.

– Какое чудное утро, – проворковал старичок. – Да?

– Святой отец в маразме, – заявил маркиз. – Он невменяем!

Нас обвенчал в библиотеке замка безумный итальянский прелат при двух свидетелях: Оноре и Филиппа, как того и требует закон. В конце церемонии прелат извлек откуда-то из глубин своего облачения соответствующий документ.

– Да благословит Господь барона и баронессу, – сказал священник, протягивая для поцелуя руку.

Глядя на нас слезящимися глазами, он предложил нам поцеловаться в знак скрепления союза. Арманд Валадон громко захохотал:

– Он думает, что я – барон. Наш брак недействителен!

– Обряд имеет законную силу, – холодно возразил Филипп. – Можете быть уверены.

И в этот момент в комнату ворвались дядя Тео и настоящий барон.

– Элиза, где ты была? – набросился на меня дядя. – Все спрашивают…

Тео посмотрел на кардинала, потом на маркиза, потом взгляд его упал на документ на столе. Дядя все понял.

– Милосердный Боже, – выдохнул он и тяжело опустился на стул. Барон начал что-то щебетать по-немецки.

– Маркиз де Пеллиссьер – тот самый человек, которого мы искали, – заявил Оноре. – Он предпочел женитьбу на Элизе неминуемой смерти. Церемония состоялась несколько минут назад.

– Вы с ума сошли? – спросил дядя Тео, сжимая побелевшими пальцами подлокотник кресла. – Вы понимаете, что вы сделали?

– Не беспокойся, дядя, барону все будет возмещено, обещаю.

– О браке не может быть и речи, слышите вы? Я добьюсь аннулирования документа! Я запрещаю!

– Свадьба? Похороны? Церемония? – вмешался барон. – Я ничего не понимаю. Что сделала моя золотая девочка?

И тут началось. Дядя сыпал словами, пытаясь что-то внушить барону, барон безутешно рыдал, Филипп и Оноре отстаивали законность обряда, а кардинал кротко улыбался всем присутствующим. Арманд Валадон стоял у открытого окна, не принимая участия в общем сумасшествии, и безмятежно любовался фонтанами огней. В полночь планировался грандиозный фейерверк, долженствующий ознаменовать счастливое событие – объединение домов фон Мейеров и Лесконфлеров. Фейерверк пустили точно в назначенный час, но никто из присутствующих в комнате, за исключением маркиза, так и не насладился зрелищем.

Дядя Тео наконец заметил моего новоявленного супруга и потребовал от него немедленно увезти меня из замка. Филиппу пришлось с полчаса уговаривать дядю смилостивиться и разрешить мне остаться до утра, чтобы Оноре смог сопровождать нас с маркизом до его поместья под Парижем.

Я подошла к дяде и хотела обнять его, но он отстранился.

– Не надо, Элиза, мне и так хорошо. Я должен был предвидеть, что ты в конце концов поступишь по-своему. Дурак я был, ожидая от тебя и братьев послушания. Все вы, корсиканцы, дикари, и ваш Бонапарт не исключение!

Если уж дядя решился помянуть Наполеона, то, видно, он и вправду был здорово расстроен. Даже Филиппу не удалось примирить его с происшедшим. В конце концов нас с маркизом выпроводили из библиотеки.

– Я покажу вам спальню, – обратился Филипп к Валадону.

Сердце мое упало. «Боже, только не это», – подумала я.

– И вы собираетесь проследить за тем, чтобы я исполнил супружеский долг? – холодно поинтересовался маркиз.

Филипп напрягся.

– Милорд, у нас у всех выдался нелегкий вечер, так давайте вести себя как джентльмены…

– Но я могу надеяться, что меня по крайней мере не проткнут шпагой, сделав мою жену вдовой еще до того, как она вкусит семейных радостей? – Маркиз обернулся ко мне: – Пойдем, дорогая, к гостям, ведь этот бал устроен в честь твоей свадьбы, не так ли? – Он взял меня под руку и твердой рукой повел в залу, полную гостей, не имеющих ни малейшего представления о драматических событиях, разыгравшихся в библиотеке. – По всем правилам мы должны явиться на бал вместе.

– Нет!

Я попыталась вырваться, но у Валадона была железная хватка. Я умоляюще посмотрела на братьев, но они отвели глаза: я стала женой маркиза, его собственностью, и он был волен поступать со мной по своему усмотрению.

– Я умоляю вас, – обратилась я к мужу, – избавьте меня от необходимости выходить к гостям вместе с вами.

Маркиз окинул меня равнодушным взглядом.

– Теперь мы муж и жена, и нам часто придется бывать в обществе вместе. Вам стыдно, – спросил он, неприятно нажимая на последнее слово, – быть моей женой? Может быть, вас смущает внезапность всего происшедшего? Я не могу вас за это винить. Я и сам несколько растерян. До сих пор у меня был один безотказный способ бороться со смущением: не замечать его, поскольку это чувство всегда связано с мыслью, что о вас могут подумать окружающие. Но ведь нам на это наплевать, не так ли? Иначе, Элиза, вы не вели бы себя так бесстыдно в лесу. Или вы все еще смущены воспоминанием? По моим личным наблюдениям, у вас вообще нет никакого стыда. – И он потащил меня по длинному коридору в зал.

Я была готова умереть от стыда, чувствовала себя униженной, раздавленной, выставленной на посмешище и тем не менее шла, не опуская головы, шла рядом с ним так, будто ничего естественнее этой ситуации и вообразить было нельзя.

Наконец мы были у дверей бальной залы. Я инстинктивно подалась назад.

– Нет, не могу, – прошептала я, – я отказываюсь туда идти.

– Мадам, – голос его перекрыл гул толпы и гром оркестра, – прошу не забывать, что теперь вы – моя жена! За время нашего недолгого знакомства я успел понять, что вы капризны, эгоистичны и упрямы. Вы любите, чтобы все было по-вашему. Или вы мне подчинитесь, или я заставлю вас пожалеть о своем упрямстве.

Маркиз обвел взглядом зал. Как только он заговорил, все разговоры разом стихли, даже музыканты прекратили играть, наступила полная тишина.

– Простите нас, дамы и господа, – обратился маркиз к гостям, – вы прибыли сюда, чтобы отпраздновать свадьбу, так веселитесь! Музыканты, прошу вас, вальс.

Толпа подалась назад, освобождая нам место. Мой муж развернул меня к себе лицом, и я уже было занесла руку, чтобы залепить ему пощечину, но он перехватил ее в воздухе и поднес мои пальцы к губам. Затем, не смущаясь отсутствием музыки и ропотом возбужденной скандалом толпы, закружил меня в танце. Наконец оправившиеся от потрясения музыканты заиграли вальс.

– Я никогда вас не прощу, – шипела я.

– Никогда – слишком долгий срок, мадам. О, да вы прекрасно танцуете! Раз-два – три, раз – два-три… Весьма недурно.

– Я ненавижу вас! – цедила я сквозь стиснутые зубы. – Лучше бы я вышла за обезьяну!

– Лучше бы я женился на кобре. – Кажется, он разозлился. – Но это так, между прочим. Кстати, почему бы вам не улыбнуться гостям. Невесть что о нас могут подумать.

– Мне наплевать, о чем они думают!

Маркиз укоризненно покачал головой:

– Мне следует заняться вашей речью, мадам. Ваш лексикон пугающе груб. – И он вдруг притянул меня к себе так, что наши тела оказались тесно прижатыми друг к другу.

Толпа дружно ахнула. Он кружил меня все быстрее и быстрее, я перестала различать лица окружавших меня людей, куда-то ушли смущение и злость. Я видела лишь его одного, чувствовала только упрямую силу его тела, теплое дыхание, волнующее прикосновение руки. Я закрыла глаза, голова моя откинулась назад, и я почувствовала его губы на шее…

Музыка внезапно прекратилась. Мы остановились. Голова моя кружилась, и я бы упала, если бы не его сильные руки.

– Господа, – произнес маркиз, обращаясь к залу, – мы с женой благодарим вас за теплые поздравления, но сейчас уже поздно, и мы устали.

Затем, к моему ужасу, он подхватил меня на руки и понес вверх по лестнице. Наверху он остановился и возмущенно спросил:

– Кто-нибудь покажет нам, где спальня, или я должен исполнить свой супружеский долг прямо в зале?

Слуга с квадратными от удивления глазами бросился к нам:

– Сюда, пожалуйста, мой господин.

Наконец мы оказались одни в роскошно убранной спальне, залитой золотистым сиянием сотни свечей.

– Неплохо, – заключил он, окинув взглядом помещение. – На мой взгляд, немного вычурно, во вкусе барона. А, я вижу, какой-то заботливый человек приготовил для нас шампанское! Должно быть, тот из ваших братьев, у которого лучше развито чувство юмора, Филипп, если я не ошибаюсь. Жаль, что мы не сможем стать друзьями. Выпьете?

Я молча смотрела на него.

– Как хотите, – сказал он, пожимая плечами. – Шампанское весьма недурно. – Он с чувством провел ладонью по кровати, чуть покачал матрас, проверяя его упругость и мягкость. – Насколько я понимаю, шампанское в спальне молодоженов служит для устранения излишней скромности и смущения… – маркиз искоса смотрел на меня, – … успокоения нервов, приглушения боли, если боль возможна. Но вы, конечно же, уже не девственница…

– Благодаря вам, милорд, – прервала я его монолог.

– Благодаря мне. Мы и в самом деле давние знакомые, вы и я.

Валадон наполнил бокал вновь и опустился в кресло.

– Эта импровизированная свадьба, Элиза, доставляет мне некоторые неудобства.

– Рада слышать.

Маркиз нахмурился.

– Всякий раз, как я встречаю вас, мне приходится прерывать свой путь. Будь вы другой, я, может быть, и благословил бы те необычные обстоятельства, которые свели нас. – Маркиз усмехнулся. – Вы, вероятно, хотите, чтобы я не прикасался к вам этой ночью, и тогда наш брак будет признан фиктивным, не так ли? В этом случае, когда уляжется скандал, вы сможете снова выйти замуж, хотя бы за этого гротескного немца.

– Я не прошу одолжений, – сказала я холодно.

– Скорее всего их и не будет. В конце концов, гораздо приятнее провести ночь в роскошном замке в обществе благородной дамы, чем в маленькой грязной каморке провинциальной гостиницы в компании уличной проститутки. Вы не находите? Снимайте ваше платье, мадемуазель, или, скорее, мадам, и давайте приступим к делу.

От страха у меня задрожали поджилки. Облизнув внезапно пересохшие губы, я заявила:

– Не стану.

– Вы должны, – спокойно ответил он. – Я ваш муж, и вы должны мне подчиняться. – Валадон поставил пустой бокал на столик. – Раздевайтесь. Я хочу еще раз взглянуть на то, что купил, спасая свою голову.

– Нет, сударь. – Я надеялась, что мой голос не выдал страха. – Если вы решили изнасиловать меня в моем собственном доме, я не могу вас остановить. Но и помогать вам я не стану. Я буду бороться до конца, насколько у меня хватит сил.

Арманд Валадон чуть улыбнулся и принялся гасить свечи, одну за другой, неторопливо подходя к каждому канделябру по очереди. Когда комната погрузилась во мрак, он разделся, бросил одежду на стул и по мерцающей лунной дорожке подошел ко мне.

Отступив к низкому туалетному столику, я закрылась руками и, судорожно вздохнув, закрыла глаза. Почувствовав нежное прикосновение его ладоней, я внутренне сжалась, но поклялась не показывать страха. На этот раз я не буду просить о пощаде, не буду кричать и плакать. Я просто выберу удобный момент и нападу.

Расстегнув верх моего платья, он медленно спустил его с плеч. Я напряглась и резко подняла вверх колено. Его реакция была мгновенной: прикрыв одной рукой пах, другой он схватил меня за волосы и грубо откинул назад голову, едва не свернув при этом мне шею.

– Только без глупостей, мадам, – прошипел он. – Зачем вам жених без главной доблести?

– Будьте вы прокляты!

Валадон снял с меня колье и серьги – подарок барона.

– Надеюсь, это не часть приданого, – сказал он, небрежно бросая бриллианты на пол. Затем вынул из прически тяжелый гребень, и кудри мягкой волной упали мне на плечи.

Я замерла под его поцелуями, чувствуя, что решимость моя тает и я становлюсь податливой как воск. Рука его скользнула вниз, к ягодицам, и, когда он стал нежно сжимать их, я застонала. Каждая клеточка моего тела искрилась жизнью, каждый нерв трепетал.

Руки мои, не повинуясь рассудку, стали гладить его плечи и спину. Я обняла его за шею, утопила пальцы в его густых волосах. Чуть разведя бедра коленом, он ласкал меня мягкими толчками, и, казалось, я чувствовала его плоть внутри себя. Застонав, я в изнеможении прижалась к нему.

Тогда он подхватил меня на руки и понес к кровати. Блаженная истома охватила меня; я закрыла глаза и положила голову ему на плечо. А далее произошло нечто совершенно необъяснимое. Остановившись перед кроватью, он мгновение подержал меня на руках, а потом… даже не положил, а просто бросил на постель.

– Спокойной ночи, мадам.

Я не видела ясно его лица, но по голосу поняла, что он ухмыляется. Вала дон перекинул через плечо одежду и взял в руки туфли.

– Куда… куда вы идете?

– Спать в гардеробной, куда же еще? Спите спокойно, моя леди. Я не скотина и не варвар. Я не стану насиловать вас… сегодня.

С этим он удалился в смежную комнату.

Я зарылась лицом в подушку. План его стал мне совершенно ясен. Он не взял меня, потому что я сама этого хотела, слишком хотела, и он это почувствовал. Господи, наверное, я действительно бесстыдная и развратная женщина. И сейчас он, конечно, смеется надо мной. Что ж, поделом мне. Я сама своим поведением избавила этого негодяя от всякого чувства вины за то, что произошло возле озера. Я на самом деле оказалась ничем не лучше уличной шлюхи.

Всю ночь я не спала, не в силах перебороть голод, снедавший меня изнутри.

Глава 3

МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ

Мы покинули замок в предрассветном сумраке, когда дядя Тео и гости еще спали. Оноре и Филипп намеревались сопровождать нас верхом для пущей уверенности, что маркиз не сбежит до той поры, пока не привезет меня в свое имение и не объявит хозяйкой своих владений, маркизой Пеллиссьер. Оноре взял с собой пару пистолетов, шпагу, охотничий нож, и, когда маркиз вежливо осведомился, не причинит ли такое обилие оружия вреда владельцу, бедный братец вспыхнул до корней волос.

Франсуаза собрала два сундука с одеждой, которая могла мне понадобиться во время путешествия и первое время в новом доме. Сундуки привязали у козлов[3], а с собой в карету я взяла только саквояж с самым необходимым.

На мне был костюм, сшитый специально для поездки в Баварию, в имение барона: бархатный зеленый дорожный костюм с черной отделкой. Жабо из нежнейших белоснежных кружев, особенно эффектное на фоне почти мужского кроя жакета, очень удачно, по крайней мере по заверениям портнихи, подчеркивало овал моего лица. Франсуаза причесала меня так, чтобы из-под полей маленькой шляпки виднелись черные локоны.

Франсуаза умоляла Филиппа и Оноре разрешить ей поехать со мной.

– Это неслыханно, – говорила она, – чтобы молодая дама ехала без сопровождения женщины!

– Не печалься, Франсуаза, – отвечал Филипп. – Элиза пришлет за тобой, как только устроится на новом месте. Через неделю-другую.

– Мы должны ехать очень быстро, – высокомерно добавил Оноре, – поэтому карета должна быть как можно легче. – Оноре выразительно глянул на внушительный зад Франсуазы. – Лишний груз нам ни к чему.

– На себя посмотри, мальчишка, – не осталась в долгу няня. – Уйди с глаз моих, а то не посмотрю, что ты уже вырос, и задам тебе хорошую трепку.

Я обняла няню.

– Франсуаза, ну почему я должна ехать с этой скотиной?

Нянюшка похлопала меня по плечу.

– То, что случилось, к лучшему, попомни мои слова. Ты не пожалеешь!

– Я уже жалею! Я не встречала еще никого, кого бы я так, так… – Подняв глаза, я увидела, что мой муж стоит в дверях, небрежно облокотясь о косяк. Перехватив мой взгляд, он насмешливо поклонился. – Я ненавижу его! – воскликнула я и сорвавшимся голосом добавила: – А он ненавидит меня.

Франсуаза хмыкнула.

– Разве? Он злится только потому, что мужчины предпочитают сами выбирать и время для женитьбы, и будущую жену. Но, будь уверена, ты ему понравишься, и он будет благодарить небо, что ему досталась такая жена. Ты самая красивая девушка во всей Франции, и, несмотря на вечные капризы, ты – добрейшая душа. Дай ему месяц, и он не променяет тебя на весь уголь Китая.

– Чай, Франсуаза, на весь чай Китая, – мягко поправила я.

– Элиза, поторопись, – нетерпеливо прикрикнул Оноре, натягивая поводья.

Маркиз открыл дверь кареты и протянул мне руку, чтобы помочь войти, но я демонстративно отстранилась. Устроившись на сиденье, я бросила последний взгляд на родной дом, ибо замок Лесконфлеров был единственным домом, который я знала. Тоска подступила к моему сердцу, но я приказала себе: «Соберись. Ты ничего не боишься, и он никогда не увидит твоих слез».

Карета тронулась. Искоса взглянув на маркиза, я увидела, что он дремлет. К лучшему, решила я. Мы не обменялись ни единым словом, даже не пожелали друг другу доброго утра, и я не собиралась нарушать молчание первой. Я буду молчать до конца нашего путешествия, дала я себе слово.

Словно чувствуя мой взгляд, маркиз улыбнулся одними кончиками губ. Должно быть, ему снится, говорила я себе, какая-нибудь трактирщица или проститутка. Ничего, он скоро к ним вернется. Мне от него ничего не нужно.

Воспоминания прошлой ночи не оставляли меня, заставляя краснеть от злости. Господи, с каким желанием раскрылась я навстречу его умелым поцелуям, я буквально молила его взять меня! Я не могла забыть, какое наслаждение доставили мне те мгновения. Мужчина, способный довести женщину до такого бесстыдства, должно быть, не кто иной, как сам дьявол, оправдала я себя наконец и потрясла головой, словно чтобы избавиться от мучительных воспоминаний.

Спящий, он казался совсем безобидным и вовсе не похожим на дьявола. Правильные и мужественные черты его лица, жесткие и резко очерченные даже во сне, не несли печати порока или зла. Он был красив и силен. Неожиданно я поняла, что любуюсь этим лицом. Мне нравились волевой подбородок, форма его ушей и то, как они прижаты к голове. Честное слово, маркиз оказался самым красивым мужчиной из тех, кого я встречала в жизни.

Вероятно, он не любит жабо и шейные платки, думала я, глядя на открытый ворот его рубашки. Его одежда была проста, он не носил перстней, и, если бы не прекрасный крой и дорогая ткань, его можно было бы принять за крестьянина.

– Если вы уже удовлетворили свое любопытство, мадемуазель, пардон, мадам, – он приоткрыл один глаз, – я попросил бы вас переключить ваше драгоценное внимание на что-нибудь другое и дать мне вздремнуть.

– Если вам не спится, я тут ни при чем! – фыркнула я.

– Нет, при чем. Жар, исходящий от этих горячих глазок, очень даже меня согревает. – Маркиз открыл другой глаз. – А когда женский взгляд так горяч, мысли любого мужчины поворачиваются на любовь.

– Как вы смеете предлагать мне подобные вещи! Не прикасайтесь ко мне! Не подходите!

– Играем в оскорбленную невинность? – пробормотал он. – Ну-ну.

Я демонстративно отвернулась к окну, а через несколько минут тихое сопение из угла кареты известило меня о том, что мой муж действительно уснул. Брошенный украдкой взгляд подтвердил догадку.

За все утро мы останавливались всего однажды – чтобы сменить лошадей, и второй раз уже днем, чтобы перекусить. У небольшой таверны вблизи Тура мы встретили верховых в военной форме. Офицер, подойдя к Оноре и Филиппу, попросил разрешения осмотреть карету. Не увидев у нас ничего подозрительного, солдаты, разбившись на небольшие группы, ускакали.

– Поиски идут полным ходом, – сообщил Филипп, помогая мне выйти из кареты. – Будем надеяться, им удастся поймать этого парня.

– Кого, Филипп? – спросила я, опираясь на его руку.

– Какого-то шпиона. Он выкрал план боевых действий и удрал прямо из-под носа генерала Боли. Это произошло в Анжу несколько недель назад. А пару дней назад кто-то взорвал военный склад недалеко отсюда. Я думаю, это один и тот же человек. Англичанин.

– Какая низость! – возмутилась я. – Эти англичане никогда не научатся вести себя как порядочные люди. Ты помнишь Лондон, Филипп? Шум, крик – как на базаре. А английская кухня просто отвратительна!

– Действительно мерзость, – согласился Филипп. – Вы согласны, сударь? – Он обратился к маркизу, потягивающемуся на солнышке.

– Полагаю, вы правы, – безразлично согласился маркиз. – Но слуги их, знаете ли, показались мне лучше наших. Я думаю, что как нация они скорее рождены служить, чем управлять.

Филипп от души рассмеялся.

– Надеюсь, мы когда-нибудь заставим их послужить нам! Вы говорите на их языке?

– На английском? – Моего мужа, кажется, обидел вопрос. – Ужасный язык, грубая какофония. Я никогда не стремился его выучить, так как уши мои не в силах слышать то, что говорит язык.

В этот момент к нам подошел Оноре, и мы отправились в трактир.

После обеда мы продолжили путь. Оноре сел со мной в карету, а Валадон с Филиппом поехали верхом; потом Филипп с Оноре поменялись местами. По отдельным веселым репликам и взрывам смеха я поняла, что братья находят общество моего мужа приятным. Меня больно задело их видимое согласие, и я почувствовала себя одинокой. Меня лишили всего для меня дорогого, даже расположения моих близких, думала я обиженно, и в этом виноват он, маркиз де Пеллиссьер.

Когда вечером мы подъехали к дорожной гостинице вблизи Орлеана, я чувствовала себя усталой и разбитой от жары и тряски; все тело затекло. Филипп отправился заказывать комнаты: одну для себя и Оноре, другую – для меня и маркиза. Я хотела было попросить его взять для меня отдельную комнату, но не смогла придумать объяснения, которое прозвучало бы для брата убедительно. Вернувшись, Филипп объявил, что все комнаты заняты, кроме одной.

– Для вас и Арманда, – пояснил он. Так, мой муж уже для него Арманд!

– Мы с Оноре можем прекрасно выспаться на лавках в общей зале или на худой конец в конюшне.

– Еще чего, в конюшне!

– Что тут особенного? – улыбнулся Филипп. – На обратном пути мы переночуем в вашей комнате.

– Как? Я думала, вы останетесь.

– Нет, Элиза. Мне пора на службу, а Оноре лучше побыстрее предстать пред дядей Тео. Может быть, он простит нас. Мы убедимся в том, что Пеллиссьер представил тебя в новом доме подобающим образом, а потом…

– Конечно, Филипп, – я положила ему на плечо руку, – мне не следовало надеяться, что вы останетесь со мной. Просто… Просто я не подумала, что мы расстанемся так скоро. Наверное, я не могу никак привыкнуть к тому, что я его жена.

Филипп многозначительно рассмеялся.

– Тебе повезло, Элиза. Маркиз в два, нет, в три раза больше мужчина, чем барон, и ты это знаешь. Я слышал, что добрая половина мамаш в Париже, и не только в Париже, хотели бы заполучить его в зятья. – Филипп улыбнулся и добавил уже серьезнее: – О подобном браке мы и мечтать не могли.

Я горько усмехнулась:

– Конечно, он бы и не взглянул на бедную Элизу Лесконфлер, если бы сам выбирал жену. Но судьба оказалась к нему немилосердна, и он женился на мне, причем при таких обстоятельствах, что я едва ли могу винить его за то, что он меня ненавидит.

Филипп усмехнулся.

– С чего ты взяла, что он тебя ненавидит? И дядя Тео будет доволен, когда немного попривыкнет. Увидишь.

Я вздохнула и вошла в дом. Когда я поднималась в комнату, где меня уже ждала горячая ванна, в коридоре я столкнулась с двумя хорошо одетыми дамами.

– Если бы только Арманд Валадон вернулся из России! Я слышала, что сам император послал его в Санкт-Петербург с секретной миссией. Весьма важной и весьма секретной. Я понимаю, конечно, интересы Франции… Но без него так скучно! – донесся до меня обрывок разговора.

Дамы скрылись из виду, а я так и осталась стоять с открытым ртом, пока горничная не пригласила меня: «Сюда, мадам», – и я поспешила за ней.

Комната, отведенная нам, была небольшой и уютной. Горничная помогла мне раздеться и ушла, взяв мой костюм и туфли, чтобы вычистить. Я с удовольствием опустилась в горячую ванну и закрыла глаза. И в этот момент вошел маркиз.

Я закрыла руками грудь.

– Как вы смеете? – возмутилась я. – Вы даже не постучали!

– Я пришел потереть вам спину. Со стороны ваших братьев было очень жестоко заставить вас путешествовать без служанки.

– Мы – люди бедные, – ледяным тоном заявила я. – У нас нет лишних служанок. Но у вас, как я полагаю, их больше чем достаточно. Горничные для верхних покоев и для нижних покоев, горничные такие и горничные сякие, для работы и для забав и даже просто для декораций.

Ухмыляясь, он разглядывал меня.

– Жаль, что эта ванна тесна для двоих, – философски заметил маркиз.

Меня бросило в жар.

– Как у вас хватает наглости разговаривать со мной после того, как…

Я почувствовала, что краснею.

– После вчерашней ночи? – Он тихо рассмеялся. – Надеюсь, вы на меня не в обиде? Я всего лишь сберег вашу… э… добродетель.

– Ах, вы… – Я плеснула на него водой. – Я вообще не понимаю, что вы здесь делаете. Все думают, что вы в России.

Улыбка сползла с его губ.

– С чего вы это взяли?

– Две женщины в коридоре. Судя по всему, они прямо изнывают от тоски по вашему обществу. Переживали, что вы в Санкт-Петербурге. Бедные дурочки! Надо было их порадовать, сказать, что вы вернулись домой неожиданно и очень некстати.

– Очень интересно, – задумчиво протянул маркиз.

– В самом деле. За ужином я обязательно сообщу им о том, что их мечта сбылась и вы вернулись.

– Мы будем ужинать в комнате.

– Но я хочу спуститься вниз! Мне надоело любоваться вами, я хочу…

– Нет.

Он смотрел на меня, но мне казалось, что меня он не видит.

– … Мы поужинаем здесь и уедем завтра на рассвете. У нас был трудный день, и вам надо отдохнуть.

– Я не устала!

Я так распалилась, что не заметила, как наполовину высунулась из ванны.

Внизу послышался стук копыт по мостовой, и маркиз, наконец отвернувшись от меня, подошел к окну и выглянул во двор.

– Ну-ну, еще один эскорт наполеоновских солдат, – проворчал он себе под нос. – Это уже интересно.

С этими словами он пошел к двери, даже не посмотрев в мою сторону.

– Скотина! – крикнула я ему вслед. – Сын потаскухи! – И швырнув мыльной губкой в дверь, выскочила из ванны.

Лучше бы он мучил меня, но не обращался как с прислугой. Как смеет он указывать, куда мне идти и куда не идти! Я торопливо оделась и, когда появилась горничная с ужином, решительно отослала ее прочь.

Уже выходя из комнаты, я едва не столкнулась с маркизом, державшим в руках поднос.

– Собрались куда-нибудь? – поинтересовался он.

– Вам прекрасно известно, куда я собралась!

– Конечно. Вы хотите поразить постояльцев этой захудалой гостиницы своим, на мой взгляд, излишне легкомысленным нарядом. Не советую. Сегодня прохладно, и вы можете простыть.

– Ничего, не заболею. Простите, я хочу присоединиться к своим братьям в столовой.

Он протиснулся мимо меня в комнату и поставил поднос с едой на маленький столик в центре комнаты. Придвинул два стула.

– Ваши братья уже поужинали, мадам, и сейчас пьют коньяк.

– Какое, право, свинство, – возмутилась я. – Не могли меня дождаться. Впрочем, я все равно спущусь вниз и в таком случае буду есть в одиночестве. – И я направилась к двери.

– А я хочу, чтобы вы остались, – неожиданно примирительно сказал Валадон, и не успела я и глазом моргнуть, как уже сидела на стуле. Маркиз убрал салфетку с подноса, и нашему взгляду открылся омлет и неаппетитные на вид рогалики. Вино, поданное к ужину, пахло уксусом.

– Фу, – сморщилась я, вставая. – Не думаете же вы, что я буду есть эту гадость!

Он опустил мне на плечо тяжелую руку, удерживая на месте.

– Советую попытаться. Сегодня ничего больше не будет.

В ярости я сбросила поднос со стола, и вино растеклось по полу.

– Возьмите свой ужин с собой в ад! Мне он не нужен!

Маркиз резко сдернул меня со стула и перекинул через колено. Задрав платье и нижнюю юбку, он принялся методично лупить меня. Я вопила и лягалась, но, похоже, на моего мужа эти крики не производили ни малейшего впечатления. Когда он наконец опустил меня на пол, я бросилась на него, целясь ногтями в глаза, но он встретил меня пощечиной.

Никто и никогда не обращался со мной подобным образом. Я молча смотрела на него, не в силах сказать ни слова. Что мне делать? Бежать к братьям? И что сказать? Что мой муж меня побил? Да лучше умереть, чем признаться в позоре.

Я могла только плакать. Уткнувшись носом в жесткий матрас, я рыдала до тех пор, пока не почувствовала себя действительно больной. Наконец я услышала, как открылась, а затем захлопнулась дверь: мой мучитель оставил меня одну.

Внезапно я поняла, что нужно делать. Я села, ободренная созревшим решением, и вытерла насухо глаза. Больше я не останусь здесь ни минуты. Я убегу в Париж. Пристану к бродячим артистам. Стану танцовщицей, или певицей, или… – акробаткой. Точно, акробаткой. А на худой конец – стану уличной шлюхой, но только не женой этого негодяя.

Вернулась горничная с вычищенным дорожным костюмом и туфлями. Я торопливо переоделась, собрала немногие пожитки в саквояж и, пожалев о том, что мне не дали на дорогу денег, выскользнула из комнаты. Снизу из общей залы доносились голоса и смех.

– Здорово, Арманд, – услышала я пьяный голос Оноре; должно быть, мои любезные братья сидели совсем рядом с дверью. – И ты знал, что муж должен вот-вот приехать!

– Мужчина должен уметь брать от жизни все, – разглагольствовал маркиз. – К тому же опасность обостряет чувства. В любовных делах, друзья мои, стратегия порой нужна не меньше, чем на поле битвы.

Братья одобрительно засмеялись. Я живо представила эту сцену: они поднимают кружки и чокаются с ним. Свинья! Все они – свиньи! Я ненавидела их всех, всех троих.

На цыпочках я пробежала к черному ходу, проскользнула через кухню, благодаря при этом Бога, что повар не обратил на меня никакого внимания, словно я была кошкой, и выскочила во двор. Что делать дальше? Мне надо успеть исчезнуть до того, как они поднимут тревогу. Мозг мой работал лихорадочно. Лошадь. Мне нужно украсть лошадь. Я обошла дом и прокралась к конюшне. Мысленно послала всем троим молчаливое «прощай» и… оказалась в объятиях маркиза.

– А, моя маленькая женушка! Дышим воздухом?

– У меня… разболелась голова, и я решила прогуляться.

Он испытующе посмотрел на меня:

– И поэтому прихватили с собой саквояж? Как это разумно.

– Разумно. Здесь полно воров, и ценности лучше носить с собой. Пустите меня!

Я накинулась на него с кулаками, но маркиз только посмеивался, отмахиваясь от меня, как от назойливой мухи.

– Поскольку гостиница вам не понравилась, – он взял меня под руку и повел вокруг дома, – я решил отвезти вас в мое поместье прямо сейчас. А вот и средство передвижения.

Перед входом в гостиницу стоял небольшой двухколесный экипаж, запряженный парой лошадей. Угрюмый конюх держал их под уздцы.

– Что это значит? Где мои сундуки? Где Оноре и Филипп? Я ничего не понимаю!

– Вам и не надо ничего понимать, садитесь и едем.

Только сейчас я заметила, что маркиз одет по-дорожному.

– Ваши братья нагонят нас утром, когда выспятся как следует, а сундуки пришлют позже. – И взяв меня под локоть, он буквально втащил в экипаж.

– Вы собираетесь править сами?

Я села на узкую скамью, поставив саквояж под ноги. Багаж маркиза уже был в повозке, здесь же лежал мешок, в котором, судя по запаху, находилось съестное.

– Почему бы и нет? Разве Арманд Валадон не из самых лихих кучеров? – И мой муж уселся рядом со мной.

Конюх передал ему поводья, получив в обмен пригоршню монет.

– Благодарю вас, мой друг, – сказал маркиз. – Я прослежу за тем, чтобы вам вернули лошадей в должном состоянии.

– Удачи вам, сударь, – поклонился конюх. – Вам и вашей даме.

Мы тронулись в путь. Полная луна в безоблачном небе освещала дорогу, и лошади шли довольно резво. Маркиз молчал, сосредоточенно глядя вперед. После того, как несколько моих вопросов остались без ответа, я тоже замолчала. Легкую повозку немилосердно трясло, но я слишком устала, чтобы замечать неудобства. Вскоре мысли мои потеряли ясность, горести забылись, и, уронив голову на грудь, я уснула.

Проснулась я перед рассветом. Голова моя уютно покоилась на плече мужа. Я быстро выпрямилась и поправила шляпку. Маркиз дружески улыбнулся мне:

– С добрым утром! Как спалось?

– Плохо. У меня все тело затекло, и я хочу есть.

– В мешке хлеб и сыр. Угощайтесь.

– Не буду, – упрямо заявила я. – Я хочу кофе и свежую булочку и еще…

– Мы не будем останавливаться, – ответил маркиз сухо. – Хлеб и сыр – все, чем мы можем довольствоваться на сегодня. Впрочем, как угодно. Мне все равно, будете вы есть или нет.

– Вы, должно быть, сумасшедший, – протянула я, недоуменно глядя на своего супруга. – На месте Наполеона я бы вам даже белье стирать не доверила, не то что государственные секреты или дипломатические переговоры. Вы… грубый, неотесанный мужлан! Я… Я не хочу быть вашей женой! Немедленно подите от меня прочь!

– У меня нет настроения сегодня с вами нянчиться, – грубо ответил маркиз. – Если вы сейчас же не замолчите, я просто привяжу вас к сиденью и заткну кляпом рот.

– Вы не посмеете!

– Вы так думаете? – Я взглянула на маркиза и поняла: лучше молчать.

В наступившей тишине слышно было щебетание птиц где-то вдали. Постепенно тьма рассеялась, и я различила очертания крестьянских домов, деревьев и огромных валунов.

– Какая каменистая местность, – заметила я. – Гораздо больше походит на Нормандию, чем на Орлеан.

Сейчас, когда солнце встало, Валадон погнал лошадей изо всей мочи, и мы мчались так, что пейзаж по обеим сторонам дороги сливался в одну полосу.

Он действительно очень спешит, думала я. Неужели ему и впрямь не терпится представить молодую жену матери и сестрам? А есть ли у него мать и сестры? Я не знала. Я вообще ничего о нем не знала. Я хотела было расспросить мужа о его семье, но стук копыт по каменистой дороге и скрип колес заглушали слова. Я не сразу заметила, что солнце остается у нас за спиной. Странно. Мы едем на запад, а не на северо-восток, в противоположную сторону от Парижа.

– Куда мы едем? – прокричала я ему в ухо. – Почему мы не можем подождать Оноре и Филиппа? Куда мы так спешим? Мы едем не к вам домой, мы едем на запад…

– Замолчите! – рявкнул он.

– Скажите мне, – не унималась я, – я имею право знать…

– Мы всего лишь делаем маленький крюк. А сейчас, Бога ради, Элиза, попридержите язык. Позже я все вам объясню.

Внезапно я по-настоящему испугалась. Я совершенно не знала этого человека. И почему мы мчимся как преступники от погони? Ответ был один: потому что мой муж не был маркизом Пеллиссьером. Если так, то кто же он? Английский шпион, которого повсюду разыскивают?

– Куда вы везете меня, сэр? – спросила я на своем школьном, не очень беглом английском. – Не пытайтесь и дальше обманывать меня. Я знаю, кто вы такой!

Бросив на меня быстрый взгляд, он чуть улыбнулся, но тут же снова переключился на дорогу. Мы с сумасшедшей скоростью неслись вперед. Так быстро я не ездила еще ни разу за всю свою жизнь. Стоит одной из лошадей споткнуться, стоит сломаться колесу, и тогда… Я закрыла глаза и стала молиться.

Когда мы остановились, чтобы сменить лошадей, солнце было уже высоко. Перед тем как выйти из экипажа, маркиз крепко взял меня за руку и заглянул в глаза:

– Слушайте меня, Элиза. Вы не скажете ни одного слова никому из тех, кто станет нас останавливать, понятно?

– Я…

– Если вы заговорите… – Маркиз замолчал, пристально глядя на меня, словно давая возможность осознать грозный смысл его слов. – … ваша жизнь зависит от вашего поведения. Ясно?

В бессильной ярости я прикусила губу. Мне было страшно. Этот человек способен на все. Он сжимал мою руку словно железными клещами. Рот его был плотно сжат и мне казалось, что глаза его горят красным огнем, словно уголья. Ему ничего не стоит меня убить, поняла я.

– Да, милорд, – произнесла я едва слышно. Он отпустил меня.

– Можете немного прогуляться.

– Лошади в мыле, – ворчал хозяин постоялого двора, критически осматривая животных. – Вы, ребята, должно быть, здорово куда-то спешите.

Я почувствовала руку маркиза на талии; он улыбался, но глаза его были холодны как лед.

– Сами понимаете, куда мы спешим, сударь, – нежно проворковал маркиз.

Лжец! Негодяй! Я открыла было рот, но Валадон приложил палец к моим губам.

– Ах, моя ягодка, не волнуйся. Знаете ли, сударь, семья этой девушки не в восторге от ее выбора, и мы боимся, что ее отец и братья пустятся за нами в погоню.

Собеседник маркиза сочувственно прищелкнул языком.

– Плохое дело, брак без благословения. Вы знаете, чем это оборачивается?

Хозяин постоялого двора пристально посмотрел на меня; рука маркиза так напряглась, что мне стало трудно дышать, и я лишь вымученно улыбнулась.

– Жаль, – заметил трактирщик, – что ее семья против. Ни разу мне не доводилось встречать такую красивую пару, простите мне мою откровенность. Вы такой высокий и светлый, а мадам маленькая и темная. Ах, какой у нас странный мир, месье, если двое не могут насладиться своей маленькой толикой счастья.

С этим он распряг наших несчастных коней и увел их.

– У вас прекрасно получилось, моя дорогая, – одобрительно кивнул маркиз. – Так и продолжайте.

– Грязный ублюдок, – прошипела я еле слышно. – Ты заплатишь за все, обещаю.

Я дернулась, чтобы высвободиться, но он удержал меня.

– Позже, потерпите немного.

Хозяин поменял нам коней и пообещал никому не рассказывать, что видел нас. Когда мы выезжали с постоялого двора, я будто случайно выронила ридикюль в надежде, что братья заметят этот знак, когда поедут следом. Я была почти уверена в том, что меня спасут, и невольно оглядывалась назад: не покажутся ли Оноре и Филипп на горизонте.

– Вы напрасно стараетесь, Элиза. Ваши братья сейчас, должно быть, скачут во весь опор в Париж, – с мрачной усмешкой заметил маркиз.

Экипаж в очередной раз тряхнуло, и я, не удержавшись, упала на пол. Надежда покинула меня. Мысли, одна страшнее другой, лезли мне в голову. Когда я стану больше не нужна этому чудовищу, он зарежет меня, как курицу, и закопает в землю. Лесные звери съедят то, что от меня останется, а дожди отбелят кости. Братья и дядюшка Тео забудут меня. Перспектива была так грустна, что я, не удержавшись, всхлипнула.

Небо заволокли тучи, и маркиз решил, что после наступления темноты ехать нельзя.

– Слава Богу, – вздохнула я, – мне смертельно хочется лечь в нормальную постель. И какой-нибудь нормальной еды.

– Ничего этого не будет, – заявил мой спутник. – Мы переночуем в поле, вдали от человеческого жилья.

Заявление это показалось мне настолько абсурдным, что я рассмеялась ему в лицо.

– Вы, должно быть, шутите! Вы ненормальный! Безумец, сбежавший из сумасшедшего дома! Учтите, маркиз де Пеллиссьер или кто вы там есть, я не буду спать на земле как… как гусеница! Я просто никуда больше не поеду. Убейте меня прямо сейчас. Лучше умереть, чем терпеть ваше присутствие!

– Не испытывайте мое терпение, Элиза, – сказал он то ли в шутку, то ли всерьез. – Я ведь могу и забыть о том, что вы нужны мне.

– Нужна? Для чего?

Мы подъехали к маленькому островку деревьев в поле возле ручья.

– Рядом с вами, вооруженному романтической сказкой о непонятых влюбленных, мне проще оставаться неузнанным.

– У вас ничего не выйдет. Вас найдут и повесят, и я хочу присутствовать при вашей казни. Я буду стоять у самого эшафота и веселиться. Лицо ваше станет багровым, а глаза вылезут из орбит, и я буду смеяться от радости!

Маркиз приподнял бровь.

– Кровожадная ведьмочка, вот вы кто. – И с этими словами он выпрыгнул из повозки и пошел привязывать лошадей.

Как только маркиз отошел к ручью и повернулся ко мне спиной, я побежала через поле в рощу, видневшуюся вдалеке. Я бежала долго, но, упав в изнеможении, услышала за собой шаги. В бессилии я закрыла лицо руками. Не говоря ни слова, он сгреб меня в охапку и потащил назад, к нашему лагерю, а я была слишком слаба, чтобы сопротивляться.

– Сегодня мы будем спать рядышком, как муж и жена, – объявил он, укутывая меня в свой дорожный плащ, – и, Элиза, будьте уверены, я не дам вам сбежать.

– Вы не посмеете ко мне притронуться, – сказала я дрожащим от гнева голосом. – Неужели вам мало того, что вы со мной сделали? Вы унизили меня, сломали мне жизнь, растоптали меня, и все мало? Я не буду спать с вами, вы, вы… беспородный пес! Лучше убейте меня.

Он вздохнул:

– Элиза, когда вы злитесь, вы будите во мне желание. Ложитесь и спите, или я не знаю, что с вами сделаю.

Я села на траву и обняла руками колени.

– Я вообще не буду спать.

– Как вам будет угодно. – Он пожал плечами.

Маркиз открыл мешок с едой и принялся поедать зачерствевший хлеб и сыр с такой жадностью, будто вкуснее ничего не ел. Я смотрела, как он ест, и ненавидела его все сильнее. Я замерзла, устала, была голодна, а он энергично работал челюстями и плевать хотел на мои страдания. Я не могла отвести глаз от этого проклятого хлеба с сыром.

– Хотите? – Он протянул мне сыр, но я решительно помотала головой и, отвернувшись, легла на землю. Пустой желудок недовольно урчал.

Немного погодя он лег рядом. Я собралась было встать, но он удержал меня.

– Только в целях предосторожности, – объявил маркиз, обнимая меня одной рукой. – Мне хочется спать, и я не хочу играть роль сторожа. Прошу вас, лягте и спите, Элиза.

– Мерзкий лживый паразит, подонок, мразь, вонючий пес. Я ненавижу вас, маркиз Валадон, я ненавижу вас так… так… – Я не находила слов.

Сжав кулаки, я пыталась вывернуться. Он перекатился на живот и оказался на мне.

– Последний раз предупреждаю, – хрипло сказал он, – хватит детских выходок.

– Пусти! – завопила я. – Отпусти меня! Я… Я буду молчать, клянусь, только не делай ничего со мной. Я больше не буду убегать.

Он хрипло дышал мне в лицо, я слышала, как громко стучит его сердце, или, может, это стучало мое?

– Пожалуйста, – попросила я тихо, и слезы жалости к себе потекли у меня по щекам. – Пожалуйста, не мучьте меня, я буду послушной, обещаю вам.

– Ты знаешь, как вывести человека из себя. – Он вздохнул и скатился с меня. Я плотно закуталась в плащ и повернулась на бок, тихонько всхлипывая.

– Прекрати хныкать, – пробормотал маркиз.

Оказалось, что и он, как большинство мужчин, не выносит женских слез. Я отметила про себя это обстоятельство. Что же, это доказывает, что он всего лишь человек, а не исчадие ада.

Кузнечики и цикады завели свои ночные песни. На землю опустилась густая мгла. Я долго ждала, пока его дыхание станет ровным – знак того, что мой суженый спит глубоким сном, но в конце концов уснула сама.

В сентябре утренники довольно холодны, и поэтому ничего удивительного не было в том, что я проснулась в его объятиях. Голова моя покоилась у него на плече, и легкий ветерок его дыхания ерошил мне волосы.

Я немедленно высвободилась.

– Как вы смеете!

Он потянулся:

– Напротив, как смеете вы?

Поеживаясь от ночного холода, я отправилась к ручью. Умывание ледяной водой не доставило радости. Начинался еще один несчастный день.

Я была голодна и поэтому без жалоб проглотила хлеб и сыр. Выехали мы еще до рассвета. Только одно небольшое происшествие отличило второй день нашего путешествия от первого. На одной из полупустынных дорог, вблизи городка под названием Вьеавиль, мы встретили военный разъезд. Мой спутник насторожился, и я заметила, что он сунул руку под плащ. Плащ слегка распахнулся, и я увидела торчащий из-за пояса пистолет, вне сомнений, из арсенала Оноре. Так, значит, мой распрекрасный муженек сумел напоить бдительного братца и избавить его от лишнего оружия! Да, он действительно опасен, и втрое опасен оттого, что умен. Если бы я могла подать солдатам знак, как-то навести их на мысль… Маркиз перехватил мой взгляд.

– Не стоит геройствовать, Элиза, – ледяным тоном заметил маркиз. – Если вы поведете себя разумно, я оставлю их в живых. Но если попробуете меня выдать… то они умрут, да и вы, боюсь, вместе с ними.

Маркиз остановил повозку.

Подъехавший сержант вежливо снял передо мной шляпу. Я собрала волю в кулак и весело прощебетала:

– Здравствуйте, месье! И куда это вы едете в такое славное утро?

– Куда-нибудь да едем, – со смехом отвечали солдаты. – Сегодня – в Бельгию, завтра – в Россию. Откуда нам знать?

– О, – удивилась я, – так это дорога на Россию?

– Нет, – сержант фыркнул от смеха, – она ведет всего лишь во Вьеавиль. А куда направляетесь вы?

– Повидать родственников, – с ясной улыбкой ответила я, выразительно посмотрев на супруга. – Мы только недавно поженились, месье.

– Ты можешь помолчать одну минуту? – буркнул маркиз. – Этим добрым людям не до моего несчастья.

Солдаты заржали, я скромно зарделась, и дозор ускакал прочь, пожелав нам счастливого пути.

– Неплохо, Элиза, – сказал маркиз, подстегивая лошадей, – вы постепенно исправляетесь.

По мере продвижения все сильнее ощущался запах моря.

– Мы едем в Нант, не так ли? – спросила я; маркиз в ответ лишь усмехнулся. – Полагаю, наша поездка закончится именно там. Как только вы окажетесь в безопасности, тотчас избавитесь от меня: воткнете мне нож в спину или найдете другой способ покончить с ненужной свидетельницей.

– Если мы действительно едем в Нант, мне незачем убивать вас ножом, достаточно сбросить в море, – с невинным видом заметил мой спутник. – Так куда удобнее.

Нант был пропитан запахами рыбы, моря и человеческих испарений. На узких, темных и грязных улицах города можно было встретить моряков всех национальностей: французов, португальцев, американцев, испанцев. Тут же бранились между собой грязные женщины с такими же чумазыми детьми, поджидали работу широкогрудые портовые грузчики, отдыхали толстые, довольные жизнью торговцы. В разноязыкой и пестрой толпе нетрудно было затеряться, и этим вовсю пользовались и беглые каторжники, и дезертиры. Вдоль моря тянулись гостиницы с сомнительной репутацией, притоны, публичные дома. Мы остановились перед заведением, с первого взгляда внушившим мне опасения.

Наморщив нос и приподняв юбку, чтобы не испачкать подол, я вошла в дом. Хозяин без особого энтузиазма, как мне показалось, принял у маркиза деньги и повел нас вверх по заплеванной лестнице.

– Я не собираюсь здесь оставаться, – успела я прошипеть маркизу в спину.

– Тогда можете остаться внизу.

Я посмотрела вниз, туда, где за приоткрытой дверью за грязными столами ели и пили грубые мужики и затасканные женщины, и поспешила за тем, кого считали моим мужем.

Когда мы остались в комнате вдвоем, он заявил:

– Я попросил комнату, которая запирается. Вот ключ. Закройте за мной дверь и никого не пускайте. Слуга принесет воду и еду, но больше, если хотите остаться целой, никого не пускайте. Только имейте в виду, – добавил он, задержавшись у двери, – от меня вам все равно не спастись, у меня тоже есть ключ. – И был таков.

Торопливо закрыв за ним дверь, я осмотрелась. В тусклом свете двух свечей, принесенных хозяином, комната выглядела особенно унылой. Запах перегара мешался с запахом пота, табачного дыма, и мне даже думать противно было, чего еще. А вдруг этот негодяй решил оставить меня здесь навеки? Но нет, его багаж на полу служит верным знаком того, что он вернется.

Я опустилась на корточки перед саквояжем. Может быть, мне удастся обнаружить хоть какое-то указание на личность хозяина? Увы! Меня ждало разочарование: я нашла всего лишь несколько рубашек, носовых платков, шейный платок и несколько щеток с серебряными рукоятками. Со вздохом я достала щетки. Раз уж ничего более ценного добыть не удалось, стоит воспользоваться хотя бы тем, что есть.

Итак, подвела я итоги, у меня впервые появилась реальная возможность бежать. Но что мне делать одной, ночью, в незнакомом городе? У меня нет даже денег заплатить за комнату в гостинице. К тому же если я убегу сейчас, то никогда не узнаю, кто этот человек и зачем он выдает себя за маркиза де Пеллиссьера. Внезапно в моей голове созрел план действий.

Нужно переиграть его, заставить поверить, что он мне нравится, и вот тогда я, может быть, узнаю, что делает этот странный человек во Франции. Я принесу пользу своей стране! Однако патриотический порыв был не единственной причиной, заставившей меня принять столь опасное решение. Я надеялась, что, если смогу поймать шпиона (а я была уверена, что он шпион), общество простит мне столь скандальный брак.

К приходу маркиза я умылась, привела в порядок волосы и переоделась в ночную муслиновую сорочку с кружевами у ворота.

Стоя, я молча смотрела, как он снимал сапоги, а затем со вздохом улегся на кровати, устало прикрыв ладонью глаза.

– Ну вот вы и пришли, – запинаясь, как можно нежнее произнесла я.

Господи! Как я его ненавидела! Но, решив идти до конца, подавила злость и обиду.

– Я думала, вы меня бросили – сказала я с коротким нервным смешком. – Что со мной будет? – продолжала я, ни к кому конкретно не обращаясь. – Вы ведь совсем ничего ко мне не чувствуете, да?

– Чувства? – отозвался маркиз удивленно, – Что вы понимаете под чувствами? Я считаю вас привлекательной, желанной женщиной, когда вы не вопите словно бесноватая. Однако – увы! – большей частью вы предстаете именно во второй своей ипостаси. Вероятно, скоро вы перерастете этот опасный возраст. Жаль, что мне не доведется увидеть вас другой. Надеюсь, вы встретите какого-нибудь крепкого парня, который с удовольствием станет трудиться над вами хоть по десять раз на дню, и, когда он обременит вас дюжиной ребятишек, у вас просто не останется времени на капризы.

Так я ничего не добьюсь, нужно действовать решительнее. Я не сомневалась в том, что он исчезнет этой же ночью.

– Но вы все еще считаете меня… желанной? – кротко спросила я и протянула руку к его колену.

Он медленно накрыл мою руку ладонью. Я замерла.

– Вы сегодня очень дружелюбно настроены, Элиза, – усмехнулся мой таинственный супруг. – С чего это вы так переменились? Всего лишь несколько часов назад вы бежали от меня как от прокаженного.

С этими словами он положил мою руку на мягкий бугорок между своими ногами. Я тихонько вскрикнула и попробовала отдернуть руку, но он держал ее крепко. Я почувствовала, как краснею.

– Не стоит маленьким девочкам начинать то, что они не могут закончить.

– Я не понимаю вас.

– Я хочу сказать, что раз вы решили меня обольстить, обольщайте, но только не пытайтесь выудить у меня сведения. Меня проверяли на прочность, так что рассчитывайте силы, мадам. С чего вы взяли, что такое дитя, как вы, способно одержать надо мной верх?

Спящая плоть под моей вспотевшей ладонью ожила. Я чувствовала, как она растет и твердеет. Дыхание мое отчего-то сбилось, и по телу растеклось тепло. Я вновь попыталась отдернуть руку, но он по-прежнему крепко держал ее. Другой рукой он гладил мои распущенные волосы и ласкал лицо и шею.

– Я не ребенок, – решительно возразила я. – Я больше не ребенок, и я не играю ни в какие игры. Я поняла, что была для вас только обузой и источником неприятностей, и прошу простить меня за это.

– Ну-ну.

– Честное слово. – Я опустила голову, словно маленькая девочка, разбившая вазу. – Я виновата во всем. Будь я другой, ничего не случилось бы. Лучше бы мне умереть.

Мне показалось, что он с трудом сдерживает смех, но не смела поднять глаз. Маркиз пощупал кружево рубашки.

– Так это – саван? – съязвил маркиз.

Я улыбнулась ему как можно обольстительнее из-под полуопущенных ресниц.

– А вам не нравится? – игриво спросила я. – Франсуаза сказала, что именно так одеваются новобрачные во время медового месяца.

– Я нахожу этот наряд уродливым.

– Ваше право, только, прошу вас, не рвите его: это моя единственная рубашка.

Он засмеялся и обнял меня. Я выскользнула из отвергнутого наряда и швырнула его на пол. Его одежда немедленно полетела следом. Мы сжали друг друга в объятиях. Он целовал меня все глубже и глубже, и тело мое сотрясала дрожь, неудержимая, как вздох. Решимость покинула меня, и уже через минуту я забыла о благородной цели сего предприятия. Он нежно коснулся моих бедер с внутренней стороны, и мне показалось, что душа моя отлетела от тела. Я не знала, чего хочу: чтобы он остановился или чтобы продолжал. Со стоном я раздвинула ноги.

– Вы слишком жадная, леди, – со смехом сказал Валадон, лаская мое тело своими чудными, умелыми и умными руками. Язык его, словно жало змеи, то проникал в мой рот, то покидал его. Откинув голову назад, я прогнулась ему навстречу, но он не торопился, он ждал, и я едва не сошла с ума от ласк его губ, его языка, его пальцев. Когда он вошел в меня, я погрузилась в ни с чем не сравнимый по силе ощущений мир, мир – взрыв, мир – вне пространства и времени, мир – вне сознания. В желтом свете свечей он был могуч и красив, как золотой конь, который, играя мышцами, бросается вперед, берет преграду, весело бьет копытом.

Когда он наконец скатился с меня, мы оба долго лежали, хватая ртом воздух. Наконец я почувствовала себя в состоянии говорить.

– Ты уедешь в Англию сегодня?

– А если и так, какое тебе дело? – сонно рассмеялся он. – Ты получила, чего хотела, Элиза. Успокойся и засыпай.

– Но…

Глубоко вздохнув, он повернулся ко мне спиной, и уже через несколько минут я услышала его сонное дыхание.

Его я ненавидела, а на себя злилась. Чего я добилась своими унижениями? Ничего! Ничего, кроме пожелания успокоиться. Он отвернулся от меня так, словно я была пустым местом. Конечно, он с самого начала понял, для чего я затеяла этот спектакль, и оставил меня в дураках. Господи, сколько же мне довелось пережить за это время! Я чувствовала себя разбитой, больной, разом постаревшей. Я закрыла глаза.

Прошло около часа. Я лежала с закрытыми глазами, и мой «муж», решив, что я сплю, выбрался из постели. Притворившись спящей, я наблюдала за ним из-под ресниц. Мгновение он смотрел на меня, потом тихо оделся и, положив что-то под матрас, вышел из комнаты.

Первым делом я выяснила, что он сунул под матрас. Это был туго набитый кошелек. Что ж, спасибо за подарок. Высыпав содержимое на ладонь, я пересчитала монеты. Двадцать золотых луидоров. Достаточно, чтобы нанять карету до дома, если, конечно, меня для начала не изнасилуют и не ограбят в этом ужасном месте.

Я торопливо натянула одежду, надела шляпку и на цыпочках вышла в коридор. Я должна выяснить, куда он направляется. У меня есть что сообщить солдатам, думала я, только бы не опоздать.

Подойдя к лестнице, я услышала знакомый голос. «Маркиз» говорил с хозяином.

– … и вам это дорого обойдется. Она любимица императора, его крестница, мой друг. Вы и глазом не успеете моргнуть, как его люди…

– Хорошо, хорошо, месье, – замямлил хозяин. – Я присмотрю за барышней. Приятного вам путешествия.

Хлопнула входная дверь, а хозяин вернулся в общую залу. Путь стал свободен. Я буквально слетела с лестницы и выбежала в ночь. На улице я огляделась. Глаза быстро привыкли к темноте, и я разглядела Валадона, быстро шедшего в направлении моря. Стараясь держаться в тени домов, я отправилась за ним. К счастью, в этот поздний час прохожих не было и никто не мог мне помешать.

Когда мы достигли гавани, я уже совсем выбилась из сил и остановилась, чтобы перевести дух. Спрятавшись за горой ящиков возле дока, я наблюдала, как Валадон подошел к причалу и исчез во мраке. Послышались приглушенные голоса, и вскоре по плеску воды и скрипу уключин я догадалась, что он сел в лодку. Когда лодка отплыла футов на сто от берега, я увидела их. Маркиз сидел напротив лодочника ко мне лицом. Лодка направлялась к кораблю, мачты которого грустно чернели далеко от берега на фоне бледного ночного неба, словно облетевшие деревья холодной зимой.

Вдоль причала, пошатываясь, брел пьяный матрос, как раз в направлении моего укрытия. Я вышла ему навстречу и сурово спросила:

– Что это за корабль вон там? Быстро отвечайте!

Матрос, видимо, растерявшись от моего напора, послушно ответил:

– Американский корабль, мадам, «Красавица Чарлстона».

– Американский? А куда он плывет?

Матрос пожал плечами.

– Точно не знаю, мэм. Говорят, будто в Испанию.

В Испанию! Вот, значит, как. Не удивлюсь, если этот негодяй собирается мешать Наполеону и там.

– Мне срочно надо попасть на этот корабль. Прямо сейчас, сию минуту. Не волнуйтесь, мне есть чем заплатить.

– Я не хочу туда, – запротестовал моряк. – Это не мой корабль, мне там нечего делать. Что, если мы с вами пойдем куда-нибудь еще, а?

– Я не пойду с вами никуда, кроме вон того корабля, – безапелляционно заявила я.

Позади нас послышались женские голоса.

– Вот эти дамы собираются как раз на тот корабль. – Матрос, взяв меня за руку, подтолкнул к появившимся женщинам. – Вы можете пойти с ними.

Вначале я решила, что это жены моряков, собравшиеся сказать своим суженым последнее «прости», но, пристально вглядевшись в них, поняла: едва ли эти дамы – добродетельные супруги. Уж слишком шумно они себя вели, слишком вызывающе были одеты и слишком весело настроены. Я подошла к толстухе, судя по всему, верховодившей в этой компании.

– Прошу прощения, мадам, – сбивчиво начала я; женщины затихли и уставились на меня. – Как я поняла, вы собрались вон туда. – Я показала на корабль.

– И что с того? – запальчиво спросила одна из женщин. – Вы что-то имеете против, ваше сиятельство?

Ее подружки захихикали.

– Нет, вовсе нет, – заверила я. – Напротив, мне бы очень хотелось пойти вместе с вами, если вы, конечно, не возражаете.

– И что у такой, как вы, общего с простыми матросами?

Женщины окружили меня и со смехом стали щупать ткань моего костюма и ленты на шляпке.

– Там мой муж, – сказала я тоном, который, по моим предположениям, годился для горестного признания. – Он заставил меня покинуть дом сразу после свадьбы, а сейчас он уезжает. Я никого не знаю в этом городе и очень напугана. Если мне удастся поговорить с ним, может быть, он даст немного денег для меня и… и ребенка, – добавила я для пущей убедительности.

Женщины сочувственно зашептались. Толстуха потрепала меня по плечу.

– Ну что же, голубушка, ты права. Не будет беды, если ты с ним поговоришь, но, насколько я знаю матросов, много денег тебе из него не вытянуть: они тратят все, ничего не откладывая.

Мы пошли вдоль причала к большой лодке, в которой с нетерпением поджидали нас два матроса.

– Эй, Джек, – крикнул по-английски один из них, – вот эта – чистенькая! – И ткнул меня в зад. – На сей раз нам прислали первоклассную шлюху.

Я хотела было возмутиться, но лодку качнуло, и меня бросило на женщину, одетую в дырявую шаль и юбку, под которой, видимо, ничего не было. Я чуть не задохнулась – так ужасно пахло от этой девицы.

На «Красавицу Чарлстона» мы забирались по веревочной лестнице при помощи матросов, подталкивавших снизу, а сверху к нам тянулись десятки жадных рук. Наконец я почувствовала под ногами палубу. Пьяные матросы встретили нас хохотом и похабными выкриками. Увернувшись от очередных объятий, я нырнула в тень. У меня была одна цель – найти Арманда Валадона и выложить ему все, что я о нем думаю, а затем передать его капитану и команде как английского шпиона.

Вдруг из темноты появилась рука и полезла ко мне в корсаж.

– Ох, – выдохнул кто-то пьяным голосом, – только посмотрите на это, посмотрите…

Дрожа от омерзения, я вырвалась и побежала вдоль палубы, слыша за спиной хриплое дыхание. Затем что-то грохнуло, послышалась брань. Я оглянулась: мой преследователь зацепился ногой о канат. Облюбовав темный уголок между двумя громадными бочками с питьевой водой, я уселась на свой саквояж и опустила голову на руки.

Все получилось совсем не так, как я хотела. Вместо того чтобы обезвредить преступника, мне самой пришлось спасаться бегством. Господи, как только подобная глупость могла прийти мне в голову: что-то пытаться втолковать глухой ночью абсолютно пьяным матросам! Постепенно шум разгула стал утихать, затем все успокоилось совершенно. «Немного погодя примусь за поиски этого растреклятого Валадона, но сначала немного отдохну», – сказала я себе.

– Смотрите-ка! Просыпайся, малышка! Кэп сегодня не в духе с самого утра, так что тебе не поздоровится, если он увидит тебя.

Я в недоумении огляделась. Вокруг, куда ни кинь взгляд, расстилалось бесконечное море, а над ним – свинцовое небо. Сердце мое оборвалось.

– Где мы, сэр? – медленно спросила я по-английски. Матрос только руками развел:

– Мы отчалили с утренним отливом, перед рассветом. Придется тебе поплавать с нами. Капитан терпеть не может зайцев, так что лучше бы тебе вымолить у Господа какой-нибудь французский корабль, пока мы еще не так далеко от берега.

– Вы не поняли меня, сэр. Я пробралась на корабль, чтобы выяснить, кто скрывается под именем маркиза де Пеллиссьера. Я знаю, что этот человек здесь.

– Конечно, конечно, леди. Пойди и расскажи свою сказку капитану.

Когда я увидела Джозефа Фоулера, мне стало не по себе. Грузный, косматый детина со зверским лицом пах ромом, морской водой и прокисшим потом. Я как могла, на своем корявом английском объяснила ситуацию, но он, похоже, даже не слышал меня: взгляд его был прикован к моей груди.

– … Я должна сообщить вам, капитан, что этот мужчина – самозванец. Он вовсе не Арманд Валадон. Я не знаю, как его зовут, но я твердо уверена в том, что он английский шпион. Вы наверняка его вчера видели. – Я описала маркиза.

Капитан сморщился.

– На корабле нет пассажиров. Мне надоели ваши байки. Паркер! – позвал он матроса, который нашел меня. – Сделай что-нибудь с этой девкой. Мне не нужны шлюхи на борту. Ты понял?

– Капитан, – несмело возразил матрос, – у нас есть один пассажир. Американец. Приплыл прошлой ночью. Мистер Мак-Клелланд. Вы помните, была договоренность…

– Ах, этот, – нахмурился капитан. – Давай его сюда. Прямо сейчас!

Может быть, Валадон сошел с корабля до отплытия? Маркиз не американец, это точно. Я стояла, уставившись в пол, едва живая от страха. Наконец дверь капитанской каюты открылась – на пороге стоял Валадон собственной персоной. Я вздохнула с облегчением: мне все-таки удалось добиться своего.

– Это он, капитан! – закричала я, – Это тот самый человек! Он шпион, и я требую, чтобы мы немедленно вернулись в Нант и…

– Вы знаете эту женщину, Мак-Клелланд? – сурово спросил капитан. – Говорят, она пробралась прошлой ночью на борт со шлюхами. Мои люди нашли ее сегодня за бочками с питьевой водой. Нашла где прятаться!

– Я не пряталась! Я просто уснула!

Валадон перевел взгляд с меня на капитана, который, похоже, был не в силах отвести глаз от моей груди. Я замерла. Сейчас вся моя жизнь зависела от того, что скажет маркиз. Или он признается, что знает меня, или… Я взглянула на капитана: на губах его выступила слюна, он отер ее тыльной стороной ладони, – и умоляюще – на маркиза.

– Да, я ее знаю, – неохотно признался тот. Его английский, как я успела заметить, был безупречен. – Она… она – моя жена.

Я перевела дух. Капитан нахмурился.

– Корабль – не место для женщин! Если вы хотите взять ее с собой, платите, если же предпочтете бросить за борт, свидетелями будем только мы с Паркером, а мы, будьте уверены, умеем держать язык за зубами.

Маркиз окинул меня ледяным взглядом.

– Ваше предложение заманчиво, капитан, но, как мне кажется, я обязан взять ее с собой. При себе у меня нет денег, хотя…

– У меня есть деньги, капитан. – Я протянула Фоулеру кошелек с золотыми луидорами. – Это все, что у меня есть. – Я старалась не смотреть на маркиза. – Но надеюсь, этого будет доста… доста… – Английское слово внезапно вылетело у меня из головы. – … хватит.

Капитан взвесил кошелек на ладони.

– Уберите ее отсюда, Мак-Клелланд, – хмуро приказал он. – Не знаю, с чего вы решили жениться на шлюхе, а тем более прихватить ее с собой, но это дело не мое. Женщина на корабле не приносит ничего, кроме несчастья.

Мужчина, которого капитан называл Мак-Клелландом, не особенно церемонясь, схватил меня за плечо и вывел из каюты. Протащив за собой по узкому темному коридору, он втолкнул меня в каморку, потолок которой был так низок, что маркиз едва не упирался в него головой. Вся обстановка каюты состояла из стола и двух чурбанов, служивших стульями, раковины с оловянным умывальником и кувшином и узкой койки, которую благодаря откидному верху можно было использовать еще и как сундук. Над столом на грубом крюке висел фонарь.

Мы молча смотрели друг на друга. Валадон опустился на чурбан.

– Ты когда-нибудь слышала о неразменном пенни, Элиза? – спросил он по-английски.

Я покачала головой.

– Впрочем, не важно. Добро пожаловать в новый дом. Это не Лувр и не замок Лесконфлеров, но у него есть одно преимущество: он мал, и его легко содержать в чистоте.

– Кто вы? – потребовала я объяснений на французском.

– Франция осталась там, – махнул рукой мой супруг. – Пора тебе начать совершенствовать английский. Кстати, меня зовут Гарт Мак-Клелланд, и я американец.

– Ах ты, грязный шпион!

– Какой патриотизм! Весьма похвально.

– Свинья! Негодяй! – бушевала я, – Дутый маркиз, пустышка!

– Откуда столько снобизма, Элиза? Стыдись!

– Это я должна стыдиться?! Свинья, собака, шакалий выродок! – кричала я, не забывая подбирать из своего скудного английского словаря подходящие эпитеты.

– Эта каюта едва ли достаточно просторна для масштабных сцен. – Он вел себя абсолютно спокойно. – Поверь мне, Элиза, я проклинаю тот день, когда нога моя ступила в леса Лесконфлеров, и мне остается лишь сокрушаться по поводу того злого рока, что привел меня на ваше маленькое празднество, но раз нам придется делить эту каюту в течение долгих дней…

– Еще чего! – фыркнула я. – Как только мы прибудем в Испанию…

– В Испанию? С чего ты взяла, что мы плывем в Испанию?

– Но матрос в Нанте сказал мне…

– Пьяные матросы не в ответе за то, что говорят шлюхам, даже если те одеты как благородные дамы. Капитан Фоулер – работорговец. Это корабль для перевозки рабов. В следующий раз мы ступим на сушу только на Невольничьем берегу, а с тем, что принято считать цивилизацией, ты встретишься только месяцев через шесть, когда мы прибудем на Ямайку. Мы плывем в Африку.

Глава 4

КОРАБЛЬ РАБОТОРГОВЦА

Волны, ласкаясь, разбивались о заросший ракушками борт судна. Чайки носились над головой, ныряя за невидимым лакомством, и улетали прочь, за горизонт. Легкий ветерок теребил паруса на мачтах и прижимал к ногам мою юбку. Почему он не может подхватить меня и унести вместе с чайками на север!

Я стояла на палубе и смотрела на берег. Джунгли, подступавшие прямо к океану, сливались в темно-зеленую благоухающую массу, манящую ароматом зрелых плодов и цветущих растений.

Подвозили уже вторую шлюпку рабов. Негры взбирались на борт по веревочной лестнице, и пять самых сильных матросов, держа на прицеле двадцать запуганных туземцев, проталкивали их одного за другим к веревочному трапу.

– Мы должны привозить их мелкими партиями, – пояснил матрос. – Иначе может возникнуть паника, и они перевернут корабль. Страх – штука заразная, как чума.

Он знал, что говорил. Днем раньше мне довелось наблюдать, как высокий чернокожий мужчина, уже почти добравшись до палубы, вдруг прыгнул в воду. Один из матросов выстрелил и ранил беглеца; спустили шлюпку, но вдруг голова терявшего силы пловца исчезла во внезапно возникшем водовороте, вода окрасилась в розовый цвет. Матросы перестали грести, молча глядя, как акулы рвут орущего негра на куски.

Загнанных на палубу рабов повели в трюм. Беременные женщины с огромными животами в страхе прижимали к ногам малышей; высокие мужчины-воины с устрашающими татуировками и побрякушками в носу и ушах выли, словно дикие звери; и только совсем зеленая молодежь не понимала страшной участи, постигшей их. В большинстве своем туземцы были наги; лишь немногие носили узкие повязки из выделанной коры.

– Сколько нам здесь еще оставаться? – спросила я у одного из матросов.

– Недели три или около того, а может, и дольше. Султан сказал капитану, что вскоре доставит ему еще сотню-другую туземцев.

Я молча кивнула.

– Наверное, вы первая белая женщина, которая видит все это. – Матрос кивнул в сторону вереницы рабов.

– Искренне надеюсь, – тихо ответила я, – что и последняя тоже.

Матрос любовался добычей и, кажется, даже не слышал моей последней фразы. Я отошла к противоположному борту и стала смотреть в бесконечную даль океана.

Мы встали на якорь в Бенинском заливе в начале октября. Попутный ветер и ясная погода были нашими постоянными спутниками с тех самых пор, как мы покинули Нант. Мой муж, экс-маркиз, Гарт Мак-Клелланд, рассказал мне, что международная торговля рабами была запрещена два года назад, в 1810 году, но плантаторы в Америке и Индии испытывали нехватку в рабочей силе и соответственно в контрабандистах типа Жозе Фоулера, всегда готового продать живой товар по сходной цене.

Первое, что мы увидели, подплывая к порту Уидаха, было странное сооружение из жердей, довольно вместительное и расположенное не на берегу, а в море, на сваях. Эта «фактория» была доступна только с лодки и использовалась в качестве пересыльного пункта. Здесь пленники ждали прихода корабля. Султан Даоми сбывал пленников работорговцам, большей частью американцам и англичанам, обменивая их на ружья и порох.

Когда капитан Фоулер завершил переговоры с султаном, нам разрешили небольшими группами сойти на берег, и мы с Гартом присоединились к пяти матросам в лодке.

Джунгли начинались прямо от линии прибоя. Матросы вытащили лодку на берег, на узкую полоску белого песка, и мы как завороженные принялись разглядывать громадные деревья, туго оплетенные лианами и изнывающие, как казалось, от тяжести спелых плодов. Пестрые с ярким оперением птицы порхали между ветвями среди таких же ярких цветов, громко переговариваясь на своем птичьем языке. Мне показалось, что в лесу рыкнул лев, совсем недалеко от нас.

Среди зелени гнездилось несколько хижин. Султан, тучный мужчина с широкой улыбкой, сидевший в окружении слуг напротив большей из хижин, поднялся нам навстречу с величавой грацией привыкшего повелевать человека. Он считал свою сделку с капитаном весьма удачной и предвкушал роскошное пиршество в честь такого знаменательного события. Похоже, на туземцев произвели необыкновенное впечатление золотые волосы Гарта и моя перламутрово-белая кожа: они, окружив нас, трогали наши волосы, лица, одежду.

Это место казалось мне раем, а о том, что султан продает людей в рабство – своих пленников или тех из соплеменников, кто разгневал его, – я забыла.

Вождь пригласил нас осмотреть деревню, которая представляла собой небольшое скопление хижин вокруг общего кострища. Пока мы изучали первобытный быт туземцев, один из людей султана привел новую рабыню, чтобы мы полюбовались ею. Это была девушка, маленькая и черная, как ночь, с красивым и правильным лицом и гладкими и красивыми ногами и руками. Один из матросов, прищелкнув языком, тут же предложил султану кортик и пистолет. Султан, с сомнением посмотрев на предложенный товар, покачал головой: за такую хорошую женщину предложили маловато. Тогда другие матросы, охваченные возбуждением от мысли, что и они могут приобрести себе собственную рабыню, сбросились, чтобы сообща купить женщину. Султан принял предложение и передал девушку матросам, которые, цокая языками, стали гладить ее, ласкать, совершенно не заботясь о том, что бедняжка еле жива от страха.

Когда матросы со своей добычей удалились под деревья, султан поманил Гарта, сделав ему недвусмысленный знак и указывая на меня. Я поняла: султан пытается договориться с Гартом о приобретении белокожей рабыни. Неожиданно раздался женский крик и довольный гогот матросов.

Я побежала на крик. Чуть в стороне от деревни, на песке, бессильно раскинув руки и глядя в небо, лежала, скуля от страха, чернокожая рабыня, а один из матросов – на ней.

Подоспевший Гарт удержал меня, схватив за руку.

– Не делай глупостей. Оставь их.

– Останови их, ты должен их остановить, – взмолилась я. – Это ужасно, это жестоко. Прошу тебя!

– Ты хочешь быть следующей? Я ничего не смогу сделать, если они решат, что хотят и тебя тоже.

Мужчины с рычанием взбирались на девушку один за другим. Гарт крепко держал меня, зажав мне рот, чтобы я не кричала. Я сдавленно всхлипывала, не в силах смотреть на эту жестокую сцену и в то же время не в силах отвести взгляд. Султан и его люди удивленно взирали на устроенное белыми варварами представление. Один из чернокожих покачал головой, в недоумении показывая матросам жестами, что у девушки еще слишком узкие бедра, чтобы рожать хороших детей.

В удивительно короткий срок матросы насытили свой голод и, застегнув штаны, отошли от несчастной. Девушка лежала на спине, раскинув в стороны руки и ноги. Она не шевелилась. Земля между ее ногами пропиталась кровью, глаза пусто смотрели в небо. Я вырвалась из рук Гарта и подбежала к ней. Упав рядом с несчастной на колени, я взяла ее руку, стараясь нащупать пульс.

– Она умерла. – В наступившей тишине голос мой прозвучал как набат. Я повернулась к матросам: – Вы убили ее. Вы – скоты. Надеюсь, что вас за это повесят.

Мужчины выглядели пристыженными и смущенными. Они настолько увлеклись своим занятием, что забыли о моем присутствии. Я видела огоньки ненависти, вспыхнувшие в их глазах: они не скоро забудут о том, что я была свидетельницей преступления. Отвернувшись, я побежала к морю. Никогда еще я не знала такого всепоглощающего ужаса, я не могла даже плакать.

Гарт нагнал меня.

– Весьма проникновенное выступление, – холодно произнес он. – Ты все делаешь для того, чтобы нас убили!

– Почему ты их не остановил? – Я резко повернулась к нему. – Ты мог остановить их, но не стал этого делать. Ты ничуть не лучше, чем они, ты, грязное животное!

Глаза его были по-прежнему холодны.

– Разве для тебя это открытие? Пойдем, я отвезу тебя на корабль.

– Они ответят за это? – спросила я, когда мы отчалили от берега; я мечтала, чтобы их забили до смерти.

– Нет, – ответил Гарт, налегая на весла. – В конце концов она была их собственностью.

Рай обернулся адом. Я больше не выходила на берег, прячась в каюте, лишь бы не встречаться с теми пятью матросами. Каждый из мужчин на корабле, я чувствовала это, смотрел на меня с нескрываемой похотью. Они хотели меня и ненавидели одновременно. Ненавидели только за то, что я была женщиной. Всего-навсего женщиной! Но они не могли получить меня.

Мне трудно было понять, как может человек докатиться до такого зверства. Жизнь я узнавала из книг Монтеня и Руссо и не могла привыкнуть к тому, что людьми можно торговать так же спокойно и обыденно, как торгуют мясом на рынке краснолицые дюжие мясники. «Красавица Чарлстона» была адом для меня, и печатью дьявола был отмечен каждый из здесь находившихся. Понемногу и я стала черстветь душой, спокойно спать под стоны, доносящиеся из трюма, стала почти равнодушной к боли и страданиям.

Высоко над кораблем кружились чайки. Поманят крылом и улетят.

– Совсем не так, как в блестящем Париже, не так ли?

Гарт Мак-Клелланд подошел ко мне и встал рядом, глядя на море. Сгущались сумерки, и палуба была почти безлюдна, поэтому я решилась выйти подышать воздухом. Я ничего не сказала, только смахнула слезы с ресниц и плотно сжала губы.

– И все же капитан Фоулер чем-то напоминает мне Бонапарта. Ты должна чувствовать себя совсем, как дома.

– Как остроумно! – с горечью ответила я. – Ты бы, наверное, и в инквизиции разглядел что-нибудь веселое.

Гарт, все с той же циничной улыбкой, с которой очень редко расставался, пожал плечами.

– Я не в ответе за ваше присутствие на борту этого судна, мадам.

– Это вы так считаете, мистер Мак-Клелланд, – с нажимом произнесла я. – Вы не в ответе за то, что происходит здесь, не в ответе и за то, что случилось с той девушкой на берегу. Если бы меня здесь не было, вы бы составили тем матросам компанию, не так ли?

– Вы льстите себе, если думаете, что можете удержать меня от того, чего мне хочется, мадам.

– Не думаю, что вам вообще есть до меня какое-нибудь дело. Почему вы не позволили капитану бросить меня в море?

– Возможно, потому, что с вами я надеялся сделать путешествие более приятным. Бог видит, как я ошибся.

Я покраснела.

– Я ничего вам не должна, сударь. У меня нет по отношению к вам никаких обязательств, ни супружеских, ни каких-нибудь еще.

– В самом деле? Вы вышли за меня по доброй воле и… – Встретив мой взгляд, Мак-Клелланд осекся. – Советую вам вернуться в каюту, если не хотите быть съеденной москитами.

Гарт набил трубку и, мимоходом взглянув на небо, зашагал прочь. Легкий ветерок играл его волосами и густой бородой, успевшей отрасти за время морского путешествия. Выбирая между потным подбородком и бритьем при качке, заявил Гарт, он предпочитает первое. Впрочем, большинство мужчин на корабле сделали тот же выбор. Арманд Валадон исчез. Вместо него возник американец, называвший себя Гартом Мак-Клелландом, отказывавшийся хоть слово произнести на французском. Дни напролет он проводил на палубе с матросами или обсуждал с капитаном проблемы навигации. Он помогал управляться со снастями, пил виски, разговаривал подчеркнуто грубо и курил в моем присутствии крепкий табак. Ночи он большей частью проводил в каюте капитана, играя в карты; приходил очень поздно, раздевался и молча ложился на койку. После первой ночи он ко мне не прикасался.

Щеки мои до сих пор горят, когда я вспоминаю ту ночь. В первый же день меня здорово укачало. На все лады склоняя свою несчастную судьбу, я отказывалась от пищи и питья и к концу дня совершенно выбилась из сил.

Когда Гарт вышел из каюты, я улеглась на койке и под мерное качание корабля вскоре уснула. Проснулась я от его взгляда. Он был совершенно голый и, кажется, собирался нырнуть ко мне под одеяло.

– Не смейте ко мне прикасаться, – взвизгнула я, натягивая к подбородку грубое одеяло. – Вы не смеете. Убирайтесь, грязное животное, или я буду кричать.

Он вырвал одеяло у меня из рук.

– Я решил, – он наклонился ко мне, – на полную катушку воспользоваться возможностями, которые ты сама мне предоставила.

Я почувствовала крепкий запах виски. Он был пьян. Никогда раньше я не видела его пьяным.

– Поцелуй меня, Элиза. – Он прилег рядом и положил руку мне на лицо. – Иди ко мне и поцелуй меня.

Он запустил руку в вырез рубашки и нащупал грудь, затем, перекатившись на живот, закинул ногу. И тут во мне словно что-то взорвалось. Он мне был омерзителен со своей любовью. Я лягалась, пиналась, кусалась, как пойманный зверь. В конце концов он оставил меня.

Я глубоко вздохнула и только собралась выложить ему все, что о нем думаю, как в дверь громко постучали. Гарт, надев брюки, вышел, а я прижалась к стене, всхлипывая и размазывая по лицу слезы и пот.

В коридоре слышался приглушенный разговор, затем Гарт отчетливо произнес:

– Нет, ничего особенного. Вы когда-нибудь слышали, чтобы женщина устраивала истерику не из-за пустяков?

Смех. Бормотание.

– Нет, благодарю, не надо. На этот раз обойдемся без девятихвостой плетки. Если вы, конечно, не считаете, что она заслужила публичной порки. Лично я так не считаю.

Бормотание. Смех. Бормотание.

– Совершенно с вами согласен. Спокойной ночи.

Дверь открылась и закрылась вновь. Я все еще плакала.

– Вы шли к этому весь день и наконец своего добились. Может быть, сейчас вы утихомиритесь. Я выйду подышать, но на палубе я спать не намерен, Элиза, и на полу – тоже. Мы разделим эту койку…

– Если вы еще раз подойдете ко мне, я убью вас, клянусь, – предупредила я.

Гарт усмехнулся.

– Позвольте напомнить, что каюта – моя, а вы, мадам, здесь сбоку припека.

– Как вы смеете! Вы бросили меня в этой вонючей дыре в Нанте! Вам дела не было до того, что со мной станется. Вы прекрасно знаете, что я не могу отсюда уйти, а потому вы просто обязаны уступить мне эту койку.

– Я, мадам, если что и должен вам, так это хорошую выволочку. И однажды вы получите ее, будьте уверены.

Перекинув рубашку через плечо, Гарт вышел из комнаты. Решив обороняться, я осмотрелась в поисках мебели, которой можно было бы забаррикадировать дверь. Табуретки не годились – слишком легкие. Ну почему на корабле нет стульев? Стол – то, что нужно. Надо придвинуть его к двери, чтобы ее невозможно было открыть. С лихорадочной скоростью я принялась за работу. Наконец баррикады были готовы, и я почувствовала себя в безопасности.

Я нырнула в постель, но даже глаз не успела закрыть, как в коридоре послышались шаги Гарта. Он толкнул дверь. Моя баррикада держалась.

– Элиза, открой дверь, – устало сказал Гарт. – Сейчас же.

Я ничего не ответила, тихонько посмеиваясь над его тщетными попытками проникнуть в каюту. Чтобы он там замерз на палубе!

Гарт навалился на дверь всем телом. Столешница чуть подалась назад. Пара таких толчков – и дверь откроется.

– Элиза, – в его голосе звучали грозные нотки, – если ты сейчас же не уберешь эту дрянь, я вышибу дверь.

– Давай, давай, – храбро ответила я, всем телом налегая на стол.

Гарт толкнул дверь раз, другой. На третий раз стол отлетел, а вместе с ним и я.

– Укройся, – процедил он, – а то простудишься.

Он даже не смотрел в мою сторону, молча снимая одежду. Раздевшись, он лег на койку.

– Немедленно вон, – заорала я. – Это моя кровать!

– Присоединяйся, если хочешь, – насмешливо предложил Гарт. – Места хватит.

– Пошел к черту, – бросила я, устраиваясь на полу в противоположном углу каюты.

Соломенный матрас не слишком удобное ложе, но по сравнению с ним голые доски показались мне холодными и жесткими, как камень. Я вспомнила все его издевательства: когда-нибудь он поплатится за все!

Утром, как только Гарт ушел, я заняла вакантное место на койке и проспала весь день до вечера. С тех пор я часто спала днем, а потом всю ночь слушала сонное посапывание Гарта. Если он задерживался у капитана, я наслаждалась комфортом этой убогой кровати до его прихода, а затем неохотно отправлялась коротать ночь на пол.

Всю первую неделю я кричала на него постоянно. Я жаловалась на невыносимые условия на корабле, на несъедобную пищу.

– Может, мне повезет, и ты помрешь до того, как мы доберемся до цели, – как-то раз в сердцах сказал Гарт.

– Ты думаешь, я не мечтаю умереть? Я молю об этом Бога постоянно! Ты просто бессердечное чудовище, фальшивый дворянин!

– А ты – фальшивая леди, Элиза, – лениво ответил Гарт. – Что же с того?

– Свинья! Ты ничем не лучше остальных на этом корабле, такой же скот, как они. Я больше не могу с этим мириться. Ты должен приказать капитану немедленно доставить меня во Францию. Я хочу сойти с этого корабля!

Гарт смотрел на меня с жалостью, которая только подогревала мой пыл, и уходил из каюты. Он знал, что я не решусь следовать за ним на палубу. Я чувствовала, как в моем присутствии затихают разговоры, видела, как смотрят на меня мужчины, и – боялась их. Каждый из них дожидался своего часа, и даже в каюте я чувствовала, как они выслеживают меня, не упуская случая подглядеть за мной. Все они только и ждали сигнала, что уже можно, и тогда они разом кинутся на меня.

Несколько раз я делала попытки выяснить, что Гарту, американцу, понадобилось в нейтральной к Америке Франции.

– Не понимаю, – вздыхала я, – будь ты англичанином – тогда дело другое.

– Твое понимание происходящего просто ослепляет, Элиза, – отвечал он. – Можно подумать, что ты все твои юные годы провела в дипломатической академии.

Я свирепела.

– Может быть, тебе платят англичане? Тогда все становится на свои места.

– Может быть.

– Ты просто невыносима! Я начинаю думать, что ты устроила весь этот маскарад просто ради смеха, а на самом деле ты обожаешь Наполеона, считая его величайшим человеком всех времен и народов.

– По моему скромному разумению, – протянул Гарт, – Наполеон не более чем выскочка с наклонностями диктатора, мечтающий о том, чтобы имя его попало в книжки по истории. Однако ему не следует заглядываться на Новый Свет, пока он еще не до конца разделался со Старым.

– Ага! Значит, ты признаешь, что шпионил!

– Вовсе нет. Я только высказал свое мнение. Кстати, я заметил, что твой дядя тоже не питает особой любви к своему императору.

– Дядя Тео был знаком с Наполеоном Бонапартом еще с тех пор, как они с моим отцом были кадетами. А когда Наполеон стал первым консулом, он сделал отца генералом. Дядя Тео считал его слишком самонадеянным для своего возраста. Но Наполеон говорил, что всех великих людей считали выскочками, включая Александра Македонского и Цезаря. Дядя Тео так и не смог оправиться после революции. Вот почему мы так бедны.

Гарт усмехнулся.

– Бедны, потому что Наполеон – выскочка?

– Нет, из-за революции, – нетерпеливо пояснила я. – Большая часть владений Лесконфлеров была конфискована, но отец дяди Тео сумел спрятать фамильные сокровища до лучших времен. Тео говорил, что Наполеон пришел к власти, ступая по костям лучших и благороднейших семейств Франции. Он, по мнению дядюшки, намеренно создал хаос в стране, так как понимал: тот, кто восстановит спокойствие, будет считаться великим правителем.

– Твой дядя весьма разумный человек, – согласился Гарт.

– Совершенно верно. Но все же скажи: кто ты? Ведь я не смогу выдать тебя сейчас, посреди океана. Почему ты не расскажешь мне правду?

Гарт безразлично пожал плечами.

– Потому что это не касается ни тебя, ни кого другого.

Я топала ногами, кричала, умоляла, но все тщетно, больше мне ничего не удалось добиться. Он оказался крепким орешком.

Наш корабль стоял у берегов Африки примерно два месяца. Наконец капитан счел, что у него достаточно невольников. Обещанные султаном несколько сотен рабов прибыли за пару дней до отплытия и были переправлены в и так уже переполненный трюм.

Гарт запретил мне и близко подходить к люку, ведущему в трюм, но как-то раз стоны снизу чуть не свели меня с ума, и я решилась посмотреть своими глазами на то, что там происходит. Обычно люк охранялся, но на этот раз поблизости никого не было. Я не без труда отодвинула тяжелую крышку и спустила вниз короткую лестницу.

В нос мне ударила жуткая вонь, послышались звон цепей, мольбы и стоны. Глаза мои понемногу привыкли к темноте, и я разглядела Преисподнюю, в которой оказалась. Я медленно шла в узком проходе между нагромождениями человеческих тел справа и слева от меня. Невольники теснились на нарах, словно уродцы в каком-то чудовищном магазине, не в силах не то что встать – даже повернуться. Там, где едва хватало места для одного, помещались пять человек. Женщин и мужчин держали отдельно, и, поскольку женщины меньше мужчин, их «умяли» на нарах еще плотнее. Один раз в день несчастных небольшими группами выводили на палубу подышать воздухом и поесть. Рабов кормили насильно, словно гусей, приговоренных к закланию. Эти короткие прогулки были единственным просветом в их страшной жизни, оставшиеся двадцать три с половиной часа в сутки они должны были лежать в вонючем трюме, задыхаясь и медленно умирая.

Я медленно шла по этому коридору смерти, чувствуя, как ком поднимается в горле. Только сейчас я заметила, что иду по вонючей грязи, которая была не чем иным, как человеческими экскрементами. Нога моя наступила на что-то, похожее на балку или брус. Нагнувшись, я нащупала человеческую ногу, окоченевшую и холодную. Слабо заплакал младенец.

Капитан сказал, что взял на борт четыреста чернокожих. Четыреста человек в помещении размером с библиотеку дяди Тео. Еще он сказал, что и две сотни принесут достаточно выгоды. Это чудовище запланировало гибель половины от голода, тесноты и болезней. Каждый день матросы сбрасывали в море новые трупы.

Стон, звучавший громче других, достиг моих ушей. Не сразу я узнала свой голос. Я поняла, что если не уйду из этого ада немедленно, то сойду с ума. Я повернула назад и, шлепая по вонючей трясине, бросилась к выходу, повторяя молитвы, те самые молитвы, что не произносила с тех пор, как была ребенком. И вдруг я услышала, как захлопнулась крышка люка. Я оказалась в полной темноте. Нащупав лестницу, я полезла наверх, но корабль качало, я потеряла равновесие и полетела вниз, на груды тел. Ко мне потянулись руки, несчастные хватали меня за одежду, за лицо, молили о спасении, о воздухе, о свете, о свободе. Я отчаянно закричала, стараясь нащупать лестницу. Наконец я добралась до люка и принялась стучать, сбивая костяшки пальцев о грубое дно крышки.

Наконец мне открыли, и грубые руки вытащили меня наверх.

– Как вам понравилось в трюме, мадам? – ехидно поинтересовался капитан Фоулер. – Я уже решил было посадить вас на цепь с остальными, раз они вам так нравятся. Несносная баба, повсюду сующая нос! – И он грубо отшвырнул меня.

Я упала, но знакомые сильные руки помогли мне подняться.

– Пойдем, Элиза. Нам пора в каюту.

Я взглянула Гарту в лицо.

– Ужасно, ужасно, – бормотала я как безумная. – Хуже, чем с животными, Гарт. Они живут как свиньи в клетке, только хуже, много хуже. Кошмар.

– Ради Бога, Мак-Клелланд, если я еще раз увижу эту стерву поблизости, я выпорю вас обоих. Чтобы я ее не видел, понял? В следующий раз я брошу ее в трюм и буду держать там до самой Ямайки.

– Пойдем, Элиза. – И Гарт потащил меня за собой. В каюте он раздел меня донага и вымыл с головы до ног горячей водой с грубым мылом. Я стояла, поеживаясь, посреди комнаты, пока он скреб мою кожу и намыливал голову, изгоняя тлетворный запах разложения с волос и тела.

– Ну почему ты не можешь противостоять ему? – повторяла я сквозь слезы. – Почему ты всегда на его стороне? Тебе надо спуститься в трюм, Гарт, и посмотреть самому, что сделал этот негодяй Фоулер. То, что он сотворил, позорит человеческий род! Я представить не могла, что человек может так обходиться с себе подобными!

– Попридержи язык, Элиза, – оборвал меня Гарт. – Во имя всего святого, ты можешь помолчать?

Мгновение я смотрела на него молча, а потом разразилась потоком слез. Гарт достал мою ночную рубашку и помог просунуть руки в рукава.

– Если ты сейчас же не успокоишься, я вынужден буду тебя ударить.

– Ты… ты не посмеешь!

– Твое упрямство может стоить жизни нам обоим.

– Врешь, – бросила я ему в лицо. – Мы пассажиры, оплатившие проезд, разве не так? Он… Он ничего с нами не сделает. Не посмеет.

Гарт покачал головой.

– Ты так… молода, – произнес он устало. – Разве сегодняшний случай ничему тебя не научил? Неужели ты не понимаешь, что человек, торгующий людьми, как вещами, способен на все? Неужели ты всерьез думаешь, что те несколько несчастных монет, которые он получил, остановят его, если он вздумает избавиться от нас? Подумай, Элиза. Рассуждай как женщина, а не как наивное дитя. Наш капитан занят опасным промыслом, и сам он человек опасный.

– Ты тоже опасный человек. И все-таки я выжила.

– Выжила, – вздохнув, согласился Гарт. – Так почему бы тебе не взглянуть на то, что происходит, как на очередное испытание твоей воли и мужества? Ты должна пережить и это путешествие, и капитана Фоулера. Держись подальше от трюма и от капитана. Это упрямый и невежественный человек. Он действительно верит, что женщина на корабле приносит несчастье, и в определенном смысле он прав. Ты представляешь, что делает с сотней мужчин на борту присутствие единственной женщины? Ты не знаешь, о чем они думают, глядя на вас? Не понимаешь, что бы они с тобой сделали, будь у них хоть один шанс? Вспомни ту несчастную девочку в Даоми, Элиза. Она умерла, потому что матросы целых шесть недель кряду изводились от желания, глядя на красивую женщину и не имея возможности коснуться ее.

– Ты обвиняешь меня в ее смерти?

– Я только еще раз хочу предупредить тебя, Элиза: держи себя в узде. Я не шучу и не дразню тебя. Держись подальше от капитана и не впутывайся в его отношения с рабами.

– Ты боишься его? Ты просто трус, как я и подозревала!

Гарт сжал губы.

– Я не трус, Элиза, но я и не безрассудный дурак. В отличие от тебя. Мой тебе совет: взрослей побыстрее. Отбрось нелепые представления о человеческой порядочности и принимай действительность такой, как есть.

– Когда мне понадобится твой совет, я у тебя попрошу, – ядовито заметила я.

– Как тебе угодно. Только больше не приходи ко мне плакать от разочарований и обид. Тебе не стоило смотреть на то, что происходит в трюме. Об этом ты должна была догадаться сама, да и вычищать трюм ты не собираешься. Я не святой и не подвижник, да и ты не из их числа. Забудь о том, что видела. Забудь рабов. Все забудь.

– Никогда! – запальчиво ответила я. – Я никогда не забуду их и никогда не прощу тебе жестокосердие. Я не святая и не подвижница, но я – человек, и сердце мое истекает кровью при виде человеческих страданий. Я не могу поверить, что ты ничего не чувствуешь: ни злости, ни гнева, ни скорби. Что ты за человек, Гарт Мак-Клелланд?

Гарт собрал в кучу мою одежду, бросил ее в таз и пошел к двери.

– Куда ты с этим собрался?

– Выброшу это барахло за борт.

– Нет! У меня так мало вещей и одни-единственные туфли. Прошу тебя, не делай этого. Я сама все вычищу, Гарт.

Гарт поставил таз с вещами на пол.

– Как пожелает моя госпожа. Может быть, домашние дела отвлекут тебя от приносящей одни проблемы благотворительности.

С этим он вышел.

Я упала на койку и закрыла руками лицо. Ужас захлестнул меня; я словно предчувствовала: худшее ждет впереди. И я оказалась права.

Следующие несколько дней прошли без происшествий. Но стоны из трюма не прекращались ни днем, ни ночью. Я вставала под этот жалобный вой и засыпала с ним. В конце концов мне стало казаться, что стонет и плачет сам корабль, изливая свое неизбывное горе серым волнам и хмурому небу.

Я подозревала, что и на Гарта давит мрачная атмосфера на судне. Его обычная улыбочка куда-то пропала, а вместо нее появилась скорбная складка между бровями. Долгие часы он проводил где-то на корабле, как я предполагала, не в обществе капитана Фоулера, и часто совсем не приходил ночевать. Когда я пыталась вызвать его на разговор, он отвечал двумя-тремя короткими фразами. Было ясно: он не хочет со мной связываться. Гарт держался холоднее и отстраненнее со мной, чем обычно, и я стала тосковать по тем временам, когда он злился и ругал меня. Я не могла вынести его равнодушия, и даже упреки казались мне слаще, чем полное безразличие.

Команда была на грани бунта. Капитана Фоулера ненавидели все и несли службу спустя рукава. Рабы слабели с катастрофической быстротой, и судовой врач забил тревогу, настояв на том, чтобы капитан разрешил продлить пребывание рабов на палубе. Фоулер согласился, и доктор выдвинул следующее требование: ежедневно чистить трюм морской водой. Моряки больше всего ненавидели эту работу.

В трюме началась эпидемия, и самые слабые рабы, старики и дети, умерли. Вскоре болезнь настигла и команду. Большинство заболевших матросов поправились, но юнга и еще несколько человек погибли, а человек двадцать ослабели настолько, что не могли стоять на вахте.

Капитан был в ярости, граничащей с безумием. С каждым погибшим рабом уплывали его деньги. Смерть и болезнь членов команды вынуждали здоровых работать напряженнее, а за это матросы требовали дополнительной платы. Фоулер пристально следил за командой и симулянтов публично сек остальным в назидание. Порка приносила свои плоды: дисциплина на борту «Красавицы Чарлстона» осталась железной.

В середине декабря, через пару недель после отплытия с Уидаха, мы попали в жестокий шторм. Громадная волна слизала с палубы одну из драгоценных бочек с пресной водой; грозой подожгло фок-мачту, и она наполовину сгорела. Последнее обстоятельство значительно снизило нашу скорость. Капитан Фоулер был зол на весь белый свет. В довершение всех неприятностей сломался насос, и вода стала заливать трюм. Пока чинили насос и вычерпывали воду, несколько десятков рабов, прикованных к нарам на дне трюма, захлебнулись.

Удача нам изменила. Череда несчастий держала всех в нервном напряжении. Капитан словно осатанел. Каждый день кого-нибудь пороли. Однажды я видела, как он выбросил за борт худенького чернокожего мальчика только за то, что тот путался у него под ногами. Сердце мое кровоточило, но я заставила себя спуститься в каюту. Гарт был прав: сейчас этот человек не остановится ни перед чем, и я не рискнула протестовать.

Однажды после полудня, не в силах более выносить заточение, я вышла на палубу. Капитан Фоулер наказывал плетью черного великана. Несчастный стоял, прикованный за руки к грот-мачте. Я тихонько встала сзади молчаливой группы матросов, наблюдавших за экзекуцией.

– Вот дает, – прошептал один другому, – ему уже всыпали двадцать горячих, а он не издал ни звука и все еще на ногах.

– Он потерял много крови, – ответил другой, – но у этих черных дубленая кожа. Они не так чувствуют боль.

Я поднялась на цыпочки и вытянула шею. Каждый удар отдавался во мне болью, словно хлестали не его, а меня. Мужчины вокруг беззвучно шевелили губами, отсчитывая удары: двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь…

Устав, капитан передал плеть боцману.

– Проучи-ка этого сукина сына, ему, видать, понравилось, – приказал он, отходя к зрителям. – Сильнее!

Чернокожий гигант не издал ни звука. Тридцать. Тридцать один. Тридцать два. Матросы стали шепотом делать ставки – под какой из плетей негр упадет.

– Окатите его водой! – бросил капитан.

Кто-то плеснул негру в лицо воды, несчастный застонал.

– Продолжай, – махнул рукой подручному Фоулер. – Я хочу услышать, как этот ублюдок орет.

Экзекуция продолжалась. Ногти мои впились в ладони, но я молчала. Гарт был прав. Довольно глупостей. Гораздо больше мужества требуется, чтобы смотреть на все это и – ничего не предпринимать. Такова жизнь, таковы ее реалии, и они – омерзительны.

Еще дважды раб терял сознание, и дважды его приводили в чувство. После шестидесяти плетей капитан приказал остановиться. Спина чернокожего представляла собой кровавое месиво, кровь текла по обнаженным ягодицам и длинным ногам.

– Черт возьми, – пробурчал капитан, схватив негра за волосы, – ублюдок еще в сознании. Давайте, ребята, приберитесь здесь немного. Пару ведер морской воды, чтобы смыть грязь.

Я вздрогнула и закрыла глаза, зажав рукой рот, чтобы не закричать. Я слышала, как загремели ведра, слышала, как их опускали в море и как опрокидывали на спину несчастного, как он тихо застонал, когда едкая соль попала на кровавую рану.

– В трюм его, – коротко приказал капитан. – Не будет больше пытаться выпрыгнуть за борт. Если он и окажется в море, так только потому, что я сам его туда кину. Все видели? – рявкнул Фоулер. Только сейчас я заметила группу перепуганных насмерть невольников, наблюдавших пытку из дальнего угла палубы. – Он все еще в сознании?

– Нет, кэп.

– Видит Бог, некоторых из этих животных нелегко бывает убить. Велите доку присмотреть за ним. Я не знаю, стоит ли его сохранять, может, лучше – сразу за борт, чтобы у других не возникало подобных мыслей.

Мне казалось, что смерть в волнах лучше той судьбы, что ожидала несчастных. Капитан и матросы разбрелись, поскольку других развлечений не предвиделось, а я подошла к израненному рабу, лежавшему в луже собственной крови. Это было страшное, почти непристойное зрелище, словно он был не человеком из плоти и крови, а порождением чьей-то извращенной фантазии. Но теперь я знала, что даже самой буйной и жестокой фантазии порой не угнаться за обычной жизнью.

Доктор Хауторн опустился рядом со мной на колени.

– Он мертв? – устало спросил врач.

Доктор Хауторн, человек добрый и бесхарактерный, большую часть суток бывал пьян, но он был единственным мужчиной на корабле, которого я не боялась.

– Я… я не знаю. Я не знаю, что мне делать.

– Дьявол, – пробормотал врач, прикладывая ухо к груди чернокожего гиганта. – Мы можем хоть сейчас выкинуть его за борт. Парень потерял уйму крови. Смотрите, вы испачкали платье.

– Это не страшно. Так он жив или умер?

– Пока не умер. Но это вопрос ближайших часов.

– А мы не можем его спасти? Прошу вас, доктор, давайте попробуем.

Врач грустно посмотрел на меня:

– Для чего его спасать? Вы думаете, жизнь рабов на плантациях лучше, чем на этом треклятом корабле?

– Не знаю, – покачала я головой. – Но ведь он будет жив, не так ли?

Врач со вздохом развел руками:

– Простите, мадам, но мне некуда его поместить. Если мы оставим его здесь, он умрет через пару часов. Если перенесем в трюм, не доживет и до утра.

– Мы отнесем его ко мне в каюту, – предложила я. – Я позабочусь о несчастном.

– Но ваш муж…

– Не волнуйтесь, его я беру на себя.

– Но капитан рассвирепеет, вы же знаете.

– Мы ему ничего не скажем. Если несчастный умрет, что же… а если выживет, может быть, я сама смогу его купить. И тогда капитан только выиграет на этом деле.

Мы, как смогли, промыли и перевязали ужасные раны. Я разыскала Гарта. Мне пришлось приложить все силы, чтобы уговорить его помочь нам. Наконец втроем мы затащили беднягу в нашу каюту. Доктор отказался класть его на койку.

– Ему хорошо будет и на полу. Все равно к лучшему он не привык. Главное – укрыть его от дождя и солнца. Скорее всего ночью у него будет жар.

Гарт молча смотрел, как мы с доктором устраиваем больного. Когда Хауторн ушел, Гарт сухо сказал:

– Ты, конечно, не ждешь, что тебе это сойдет с рук.

– Но они собирались выбросить его за борт, Гарт. Я не могла спокойно смотреть на это, просто не могла. Мне так хотелось сделать хоть что-нибудь.

– Капитан…

– Капитана я уговорю. Когда мы доберемся до места, я одолжу у тебя немного денег и смогу выкупить Джозефа…

– Кого?

– Джозефа. Я назвала его Джозефом, в честь Джозефа Бонапарта, ты знаешь, о ком я говорю. Он всегда был очень добр ко мне, и я думаю, что этот Джозеф немного похож на того, ты не находишь?

Гарт критически осмотрел распростертого на полу негра.

– Если только губами. В остальном он вылитый Джером.

– Ты так считаешь? Ах, да ты меня дразнишь! Я не могу поверить, что ты так бессердечен, Гарт! Ты притворяешься!

– Поверь в это, – тихо сказал Гарт. – Ради собственного блага, поверь, Элиза, что я такой, каким ты меня представляешь.

К концу третьего дня Джозеф понемногу стал приходить в себя и даже попил воды. Раны на спине стали заживать; заражения, кажется, удалось избежать. Он открыл глаза и, увидев меня, испугался.

– Все хорошо, Джозеф, – успокоила я его, – ты здесь в безопасности.

Он улыбнулся, будто поняв, о чем я говорю, и снова закрыл глаза. В этот момент дверь каюты открылась.

– Ах ты стерва, ты еще и воровка!

– Как вы смеете заходить без стука, капитан? – ответила я. – Разве вы забыли, как ведут себя джентльмены?

Глаза Фоулера маслено заблестели; он облизнул губы. Мне захотелось спрятаться, только чтобы не видеть этих красных крысиных глазок.

– У вас есть кое-что, что принадлежит мне. И я пришел взять это.

Я тупо смотрела на него несколько мгновений, пока наконец не поняла, что речь идет о Джозефе.

– Ну что вы, этот мужчина при смерти. Доктор отказался было его лечить, и я попросила вместо того чтобы выбрасывать за борт, принести беднягу сюда. Вот и все. Я просто не могла видеть, как он умирает. Вы можете забрать его, когда он окрепнет, да и я могу купить его у вас, когда мы прибудем на Ямайку.

Фоулер, поддев больного носком сапога, с насмешливым презрением сказал:

– Вижу, он вам понравился. Да будь я неладен, если позволю вам оставить его при себе только потому, что этот ваш муженек не умеет держать в узде свою бабенку. Я знаю, как обращаться с подобными стервами, и готов преподать урок.

Я вскочила.

– Как вы смеете разговаривать со мной таким тоном? Убирайтесь отсюда немедленно!

Я бросилась на него, завопив так, будто меня привязывают к гильотине. Капитан отступил на шаг, приказав через плечо двум поджидавшим его матросам забрать негра. Джозеф громко застонал, когда они выволакивали его из каюты. Капитан довольно засмеялся.

– Наконец я услышал голос этого подонка. Я решил было, что он немой. И все благодаря вам, мадам.

Взгляд Фоулера опять остановился на моей груди, он брезгливо сплюнул и вышел из каюты следом за своими людьми. Забыв об осторожности, я кинулась к капитану:

– Разве у вас совсем нет жалости? Разве человеческая душа для вас ничто?

– Ничто, – повторил он хрипло, – разве только, если эта душа живет в маленькой горячей бабенке. – И, обхватив меня за талию, он присосался к моим губам.

Ничего более мерзкого, чем этот слюнявый поцелуй, я еще не испытывала. От него несло табаком и виски. Я лягалась и извивалась, пока он не отпустил меня.

– Так тебе не нравятся поцелуи настоящих мужчин, шлюха! Я заметил, что твой недоделанный муж проводит ночи на палубе, любуясь звездами.

Фоулер снова сгреб меня и больно ущипнул за грудь.

– Я думаю, мне следует занять его место в твоей постели. Ему будет все равно…

– Вы… вы негодяй!

Я плюнула ему в лицо. Мой голос, по всей видимости, сполна выразил то отвращение, что я к нему чувствовала. Глазки его зажглись ненавистью. И тут я испугалась, по-настоящему испугалась.

– Добрый день, капитан. Надеюсь, все обошлось без недоразумений?

Увидев Гарта, я вздохнула с облегчением.

– Еще какие недоразумения, – ответил капитан, отпуская меня. – Больше того, неприятности, мистер Мак-Клелланд. Эта ваша девка приносит одни неприятности. Вы удивляете меня, Мак-Клелланд. Как может такой разумный парень, как вы, оставлять жену наедине с этим грубым животным, рабом. Он провел с ней две ночи, пока вы любовались звездами.

Гарт рассмеялся и добродушно заметил:

– Ну в самом деле, капитан, мужчина едва ли был в состоянии…

Больше я ничего не хотела слышать. Я забежала в каюту и захлопнула за собой дверь. Закрыв лицо руками, я несколько раз глубоко вдохнула, стараясь подавить тошноту и гнев.

– Что случилось? – спросил Гарт, заходя в комнату.

– Он… Он ворвался сюда и забрал Джозефа, а когда и попробовала его урезонить…

– Могу представить, как ты это делала, – сухо заметил Гарт. – В следующий раз будет еще хуже. Я предупреждал тебя, но ты продолжаешь гнуть свое. – Он говорил спокойно, но я чувствовала еле сдерживаемый гнев. – На этот раз я оказался дураком. Нельзя было разрешать тебе приносить в каюту этого негра.

– Ты не смеешь мне указывать, – набросилась я на Гарта. – Кто ты такой, чтобы разрешать мне что-то или запрещать! Я устала от тебя, Гарт Мак-Клелланд! Если бы я не забрала его сюда, он бы умер. Сейчас он, может, еще и выживет. Этот Фоулер – чудовище! С каким удовольствием я убила бы его! И ты не лучше. Меня тошнит от вас обоих.

Я попыталась протиснуться мимо него к двери. Гарт преградил мне путь.

– Куда ты собралась?

– На свежий воздух! Твоя трусость смердит.

– Послушай, Элиза…

Я отступила на шаг и посмотрела ему в глаза.

– Нет, ты меня послушай. Я не собираюсь сидеть здесь взаперти больше ни единой минуты. Я сама смогу защитить себя от этого омерзительного человека. Лучше, чем делал это ты. Больше я не боюсь ни его, ни тебя. Я ненавижу тебя и ненавижу этот корабль. Не было ни единого дня, когда бы я не мечтала ослепнуть, оглохнуть и умереть. С меня довольно, понял? Довольно! Крики и стоны, стоны и крики, день за днем… Сердце мое рвется на куски, а мы, люди, считающие себя цивилизованными, сидим и ничего не делаем. Я виновата только в том, что старалась помочь одному из несчастных. И запомни – если мне представится возможность, я сделаю это вновь. Пусти меня!

К моему удивлению, Гарт отошел от двери и встал у иллюминатора, глядя на волны.

– Неужели ты думаешь, Элиза, что у меня не чешутся кулаки от желания расквасить его тупую морду? Давай уходи. Убирайся отсюда. Мне плевать, что с тобой будет. Убирайся!

Меня точно пригвоздили к месту. Я смотрела в его непостижимые глаза и старалась проникнуть в его душу. Корабль накренился на один борт, и я схватилась за стол, чтобы удержаться на ногах. Казалось, стоны из трюма заставляют судно качаться от горя. Я зажала руками уши, но жалобный вой продолжал звучать в моем мозгу.

– Господи, – пробормотала я, – сделай так, чтобы они замолчали. Ради Бога, Гарт, сделай что-нибудь.

Гарт подошел ко мне и опустил мои руки. Стоны стали громче. Он удерживал мои руки, больно вонзаясь пальцами в плоть, и чем сильнее я старалась высвободиться, тем крепче он меня держал. В глазах его вспыхнул огонь.

– Уступи мне, Элиза.

– Никогда, – задыхаясь, ответила я, – никогда, покуда живу!

– Мертвая, ты мне не нужна, – сказал он грубо.

Руки его нежно заскользили по моему телу, губы приблизились к моим губам. Знакомая истома овладела мной, я чувствовала, как он расстегнул корсаж, развязал ленты рубашки, как обнажил грудь, бережно и нежно лаская ее.

– Ты так красива, – пробормотал он, – такая нежная, такая милая.

Я старалась превозмочь растущий прилив желания, но с тем же успехом можно пытаться остановить мощный, неукротимый бег морских волн. Со стоном я упала в его сильные объятия, подставив жгучим поцелуям лицо, шею и грудь. Я больше не могла с ним бороться. Не могла и не хотела. Решимость мою разрушил медленный огонь, зародившийся в глубинах моего существа. Я знала, что этот огонь, сейчас едва тлеющий, будет разгораться, пока не поглотит меня целиком, превратив в горящую свечу.

С закрытыми глазами я ждала, пока Гарт разденет меня. Дюйм за дюймом он пробегал пальцами мое тело. Наша жажда была взаимной; я ощущала, как мощный поток чувственности, исходящий от каждого из нас, сливаясь в один, накрывает нас и несет куда-то. Он скинул с себя одежду и провел моими руками по своему телу. Я снова восхитилась чудесной крепостью его мышц, рук, спины, ягодиц. Погрузив пальцы в густое золото его волос, я поцеловала его.

Я отдалась ему без стеснения, с радостью, без борьбы. Его твердый клинок пронзил меня, но эта боль оказалась приятной, волнующей до дрожи. Больше не было ни криков рабов, ни похотливого капитана, ни оголодавших мужчин, находившихся всего лишь в нескольких футах от нас. Я позволила Гарту увести меня в темные пещеры любви, туда, где правило балом наслаждение, где забывались боль и горечь.

Когда мы, опустошенные, лежали в объятиях друг друга, Гарт, потрепав меня по голове, сказал:

– Больше ни одной ночи на полу, дикая кошка. Мы и так растратили впустую слишком много времени.

Ослепление страсти прошло, передышка закончилась. Ко мне вернулись слух и зрение, и снова я слышала стоны рабов. Приподнявшись на локте, я заглянула ему в лицо. Я сердилась на себя за то, что так тянулась к нему, но знала, что сейчас не смогу ему отказать ни в чем. Он приобрел надо мной власть. Я отодвинулась подальше.

– Я ненавижу тебя. Больше, чем раньше. Ничего не изменилось между нами, ничего!

Гарт потрепал меня по щеке.

– Вот тут ты не права, Элиза. Все изменилось.

С этими словами он отвернулся и уснул.

Глава 5

ЖОЗЕ ФОУЛЕР

«Красавица Чарлстона» попала в шторм, который даже не всем бывалым морякам доводилось пережить. Нас швыряло по волнам, как щепку. Человеческий груз в трюме выл от ужаса. Матросы еле успевали вычерпывать воду из трюма. Мы находились в теплых широтах, но ветер хлестал ледяными иглами, словно несся из самого ада. Даже ко всему привычные моряки не могли выстоять на палубе долго, а рабы, не ведавшие других температур, кроме тропических, страдали от холода едва ли не сильнее, чем от качки.

Меня швыряло по каюте, словно горошину в пустом ведре. Я не могла найти ни одного устойчивого предмета, за который можно было ухватиться не то что руками, а хотя бы взглядом. Во время редких затиший я, свернувшись клубочком, лежала на койке, измотанная морской болезнью.

– Что с тобой происходит, Элиза? – спрашивал Гарт, когда я, прижимая руки к желудку, плакала от очередного приступа. – Ты всегда держалась молодцом, а сейчас совсем раскисла.

– Спасибо за сочувствие, милостивый государь! – с бессильной злостью отвечала я. – Иногда ваша доброта переходит всякие пределы. Господи, ну почему ты не даешь мне умереть? Убей меня, Гарт, и положи конец моим страданиям.

Гарт, черствый человек, только посмеивался.

– Ничего, все пройдет. Завтра море успокоится. Я возьму тебя на палубу, и солнышко вернет твоим щечкам румянец.

– Уходи немедленно. Ты отказываешь мне даже в том, чтобы я страдала в одиночестве. Господи, – стонала я при очередном крене корабля. Стол ездил от одной стены к другой, табуретки катались по полу, как бильярдные шары, но Гарт со своей обычной усмешкой стоял надо мной, твердо и несокрушимо. – Убери отсюда свою мерзкую рожу, – взвыла я, – глядя на тебя, мне делается во сто раз хуже.

Он засмеялся и вышел, а я, вцепившись в койку, чтобы не упасть, как только его не обзывала.

Шторм утих ночью, и наутро я вышла на палубу, чтобы подышать свежим воздухом. Море все еще немного волновалось, и, когда я взглянула вверх на качающиеся мачты, меня затошнило. Я подбежала к борту. Появился Гарт.

– Получше? – спросил он без всяких признаков сочувствия. – Ты сегодня ночью здорово хулиганила. Совсем мне спать не дала.

– Плохо. – Я вытерла рот платком. – Почему бы тебе не пойти спать в другое место?

– Как же, Элиза? – удивился Гарт. – Ты же знаешь, что лучшее место на земле рядом с тобой. Разве я могу бросить тебя в несчастье?

– Чтобы ты свалился с этой мачты и сломал свою поганую шею, – с чувством сказала я. – Нет ничего приятнее, чем увидеть тебя с переломанными костями. Чтобы ноги твои отгрызли акулы, чтобы…

Он подкрался ко мне сзади и поцеловал в шею. Дрожь удовольствия прокатилась по моей спине.

– Смерть – это очень грустно, Элиза, – засмеялся он. Я гневно вспыхнула и выскользнула из его рук.

– Я ежечасно молюсь о смерти. Твоей или моей, все равно. В любом случае я буду от тебя свободна.

Я спустилась в каюту. Там пахло потом и рвотой. Открыв окошко, я вытряхнула постели, затем принесла ведро с морской водой и принялась скрести пол.

– Познакомьтесь, мадемуазель Элиза Лесконфлер, – бормотала я себе под нос, оттирая с пола грязь, – поденщица, шлюха, авантюристка. Рожденная в благородном семействе, воспитанная в лучших школах Франции и Англии, свет очей двора и самого императора! О, как я его ненавижу! Бог видит, как я его ненавижу!

И снова к горлу подкатила тошнота. Что со мной? Я хорошо переносила море, но с недавних пор… Может быть, я умираю, успокоила я себя. Не важно. Смерть все равно лучше того убожества, в котором я вынуждена жить.

Вычистив каюту, я принялась за стирку. Одежда моя была в ужасном состоянии: дорожный костюм износился, да и белье протерлось. Однажды я попросила Гарта найти мне иглу. Он исполнил мою просьбу, а потом со смехом потребовал вознаграждения. Сейчас я уже привыкла управляться с иглой, а первый раз…

Гарт вошел, когда я шила. Хмуро глянув на него, я вернулась к своему занятию.

– Хорошо, что ты прибралась, – заметил он, – здесь уже начало попахивать.

Я прикусила губу, чтобы не накричать на него. Гарт присел за стол напротив.

– Какому-то счастливчику достанется такая прекрасная женушка, – сказал он, разглядывая меня. – Может, ты еще и готовить умеешь?

Я вскинула подбородок.

– Разумеется, не умею.

– Ах, простите, – поспешил извиниться Гарт. – Я не думал, что мои слова будут восприняты как оскорбление. Интересно, что с тобой делать, когда мы доберемся до Америки. Ты, вероятно, могла бы стать гувернанткой в доме какого-нибудь плантатора, может быть, даже выскочишь замуж. Хотя англичане весьма разборчивы в смысле жен. Тебе лучше податься не в Вест-Индию, а на север, в Штаты, там народ демократичнее. Половина жителей Луизианы происходит от французских девчонок, осужденных в своей стране за незаконное ремесло, да только кто в этом признается! Я уверен, что тебе удастся отыскать какого-нибудь увальня, готового ради твоей красоты простить дурной нрав и змеиный язык.

– У меня прекрасный характер! – возмутилась я и чуть было не отшвырнула рваную юбку, но сдержалась, прилежно продолжая шить. Мне не хотелось, чтобы он понял, насколько я задета. – Ты тоже не подарок, – добавила я более ровно.

– Я бы взял тебя к себе в дом, – продолжал Гарт, – но, к сожалению, не могу позволить себе иметь слуг. Все, что у меня есть, – маленькая хижина в заболоченной бухте, ну, такие места зовут у нас луизианскими топями, излюбленное место аллигаторов. Они выползают прямо к порогу в сезон дождей. Насекомые у нас тоже довольно докучливые. Москиты величиной с мышь, а змей так много, что из них делают занавески, чтобы не тратиться на лишние двери.

Я знала, он дразнит меня, но невольно поежилась.

– Нет, – подытожил Гарт, – тебе не понравится в Луизиане. Ты слишком испорчена цивилизацией, чтобы полюбить девственную природу. Но ты, конечно же, сможешь устроиться в Новом Орлеане. Девушка с таким несравненным обаянием, безусловно, не останется без…

Я отбросила шитье и встала.

– Почему ты не можешь оставить меня одну! – почти закричала я. – Разве тебе мало, что ты увез меня из дому, оторвал от семьи, сломал мою жизнь…

– В том, что ты оставила дом, нет моей вины, Элиза.

– И это снимает с тебя ответственность за то, что выпало на мою долю? – взорвалась я. – Ты лишил меня всего, а тебе все мало. Ты продолжаешь терзать меня и мучить постоянно, потому что тебе доставляет удовольствие издеваться над людьми.

Он взял мою руку.

– Будет тебе, Элиза, уж и пошутить нельзя…

Я взвизгнула, пробуя дотянуться ногтями до его глаз. Он поймал мои руки и завел их мне за спину.

– Пусти, – кричала я, – пусти! Я убью тебя, клянусь, я тебя убью!

– Убей прямо сейчас, – тихо рассмеялся он. – Клянусь, никто не может пожелать себе более сладкой смерти. – И он уткнулся лицом мне в шею.

Я решила притвориться: обняла его одной рукой за шею и поцеловала, а другой нащупала шитье и, достав иголку, воткнула ее ему в руку. От неожиданности он вскрикнул, а я выскочила из каюты и помчалась на палубу. В тот момент во мне окончательно созрела решимость броситься в море: жить с этим человеком я больше не могла.

Капитан Фоулер стоял возле самой лестницы, ведущей на палубу, и, когда я почти поравнялась с ним, он потянулся ко мне со знакомой скотской ухмылкой. Я невольно отшатнулась и, споткнувшись, скатилась с лестницы.

– Вы, кажется, куда-то торопитесь, дамочка, – сказал он, спускаясь ко мне.

Я всхлипнула от страха и быстро вскочила на ноги. С другого конца коридора ко мне шел Гарт. Я переводила взгляд с одного на другого, а потом, закрыв лицо руками, заплакала.

– Господи, – пробурчал капитан, – уберите ее куда-нибудь подальше, Мак-Клелланд. Эта ваша француженка действует мне на нервы.

– И мне, капитан, – сказал Гарт. Сбросив с плеча его руку, я побежала в каюту.

Я слышала, как оба они смеялись мне вслед, а когда, запутавшись в юбках, я едва не упала, капитан довольно заржал, заметив, что после всех проведенных на море месяцев я могла бы научиться ходить не спотыкаясь. В каюте я упала на койку и зарыдала. Я плакала долго-долго, пока не ослабела от слез. А когда слезы иссякли, я продолжала тихо всхлипывать, содрогаясь от жалости к себе и полной безысходности.

Гарт тихо вошел в каюту и сел рядом. Я ждала язвительных насмешек, но вместо этого он положил руку на мой влажный лоб и сказал:

– Прости меня, Элиза. Мне не следовало тебя дразнить. Я заслужил твой укол. Спасибо еще, что ты не спрятала у себя в юбках нож.

Его неожиданная доброта вызвала очередной приступ слез. Я не могла успокоиться. Гарт помог мне сесть и приложил к моим губам фляжку с бренди.

– Выпей, ты почувствуешь себя лучше.

Я покачала головой и хотела было отвернуться, но он крепко держал меня. Я повиновалась.

– Это не арманьяк, – поморщилась я.

– Ты права, это не арманьяк.

Гарт убрал фляжку и обнял меня. Я сопротивлялась только для видимости, но затем закрыла глаза и опустила голову ему на грудь. Мне было хорошо и уютно оттого, что он рядом. Я забыла, что со мной мой враг, мой безжалостный мучитель. Откинув волосы с моего лица, он шептал мне нежные слова, первые добрые слова, которые я от него слышала; нежно гладил мое лицо, спину, и я всем существом потянулась к нему.

В странном забытьи я чувствовала лишь жар, что огненными языками лизал мое лоно. Я плавилась в его объятиях, и на этот раз мы любили друг друга тихо и нежно. И только когда он закончил и я увидела довольный блеск в его льдистых глазах, только тогда я поняла, что меня очередной раз просто использовали. Я ненавидела его, но проклинала и себя, понимая, что больше не могу без него жить, как не могу выжить без еды и пищи.

Его доброта оказалась всего лишь очередной ловушкой. Я могла бы сразу догадаться, но нет, мне искренне хотелось верить, что я для него – не просто забава, не игрушка, с которой можно на время забыть об ужасах «Красавицы Чарлстона». Но ведь и я стремилась к нему, чтобы забыться. Он злил меня, вызывал раздражение, а иногда и ненависть, и все же я отдавалась ему с радостью. Кто же я тогда, если не развратница? Впрочем, мне было все равно. Если желание дарит радость забытья, пусть на время, тогда я должна быть ему благодарна за это.

– Тебе лучше? – заботливо спросил он.

– Ты прекрасный актер, Гарт, – с горечью сказала я. – Ты прекрасно знаешь, как добиться расположения женщины. Доброе слово, нежное прикосновение, и она твоя. Раскрытая, как цветок для пчелы. Какая пошлость!

– Это природа, Элиза, – улыбнулся Гарт. – Ты не можешь бороться с природой. Не стоит стыдиться того, что тебе нравится быть с мужчиной.

Я покраснела.

– Я не стыжусь, Гарт. Но, кроме желания, должна быть любовь. Желание без любви – это…

– В высшей степени приятная вещь, – закончил он за меня. – Ты счастливая женщина, Элиза. Ты срываешь цветы любви, не получая уколов от ее шипов: ни ревности, ни страха быть брошенной. Наслаждайся выпавшей на твою долю удачей. Как я.

Я внимательно посмотрела на Гарта.

– У тебя было очень много женщин, Гарт? И я готова поспорить, что ты не любил ни одну из них. Ты даже не знаешь, что такое любовь. И не хочешь знать, не так ли? Мне тебя жаль.

Гарт снисходительно усмехнулся.

– Прибереги свою жалость для тех, кто в ней нуждается, Элиза. Я делаю то, что делаю, потому что мне так нравится. И если сердце мое остается нетронутым, тем лучше.

Гарт лениво потянулся. Огонь свечей золотил его мускулистую грудь и волосы с оттенком ржавчины. Он был чертовски красив. Сердце мое болезненно екало при одном взгляде на него. Я понимала, как просто влюбиться в такого мужчину. Если бы его нежность была настоящей, с тоской подумала я, я бы отдала ему сердце навечно.

Но он был другим – холодным, жестоким и надменным. Я уговаривала себя, что мне повезло и я не испытываю к нему ничего, кроме неприязни.

Вдруг кровь ударила мне в виски. Что я делаю?! Как смею даже думать о том, чтобы влюбиться в него? Разве я сошла с ума? Женщина, готовая отдать сердце такому чудовищу, просто дура! Я подошла к открытому окну. Свежий ветер привел в порядок мои мысли. Я буду использовать его, решила я, как он использует меня. Сердце мое останется холодным. Я никогда не позволю себе забыть, кто виновен в моих несчастьях.

К концу февраля капитан Фоулер совсем обезумел. И рабы, и матросы одинаково страдали от бесконечных экзекуций. Он упрекал Гарта, что все неприятности происходят из-за меня. Капитан взял за правило, стоя под дверью нашей каюты, орать на всех проходящих мимо матросов: в самых грубых, нецензурных выражениях он поносил их за то, что они ни о чем другом, кроме как обо мне, думать не могут.

– Ты должен остановить его, Гарт, – молила я. – Он сводит меня с ума. Сделай, пожалуйста, что-нибудь.

Гарт только вздыхал.

– Чего ты от меня хочешь? Вежливо попросить его воздержаться от подобных выражений? Ему скоро самому надоест эта игра, не волнуйся.

– Гарт, но ведь он сумасшедший! О Господи! – Я тяжело опустилась на чурбан и уронила голову на руки. – Я больше не могу. Скоро и я сойду с ума, а ты ничем не хочешь мне помочь. Ты такой же скот, как и он.

– Перестань думать о каждом мужчине, который хочет залезть тебе под юбку, как о скотине, – ответил Гарт. – Воспринимай это как комплимент.

У меня не было слов. Я молча смотрела на него, чувствуя, как во мне закипает гнев. В конце концов я взяла со стола кружку и запустила ею в голову наглеца.

– Я ненавижу тебя! – завизжала я.

Следом полетели миски, ложки – все, что попадалось мне под руку. Гарт успешно отразил натиск и даже сумел меня обезоружить, прижав руки к бокам.

– Прекрати, Элиза, – приказал он, – прекрати немедленно.

Я продолжала вопить. Тогда Гарт наотмашь ударил меня по лицу. Слова застряли у меня в горле. Никогда прежде я не чувствовала такой обиды.

Упав ему на грудь, я заплакала.

– Ну почему ты так поступаешь со мной? Почему? Пока я не встретила тебя, меня никто и пальцем не трогал. Почему?

С палубы доносился пронзительный голос Фоулера, клянущего меня на все лады.

– Когда-нибудь я задавлю его, – проговорил Гарт устало. – Если нам удастся сойти живыми с этого корабля, я удушу его.

На следующий день Гарт, войдя в каюту, сказал:

– Ты можешь подняться на палубу, если хочешь.

– Но Фоулер…

– Он напился в стельку. Боцман уложил его спать.

Мы прокрались мимо капитанской каюты на солнышко.

Свежий веселый ветер гнал нас к берегам Америки.

– Ты можешь посидеть здесь немного. Никто тебя не побеспокоит.

– Спасибо, – сдержанно поблагодарила я. Гарт потрепал меня по щеке.

– Ты осунулась и побледнела, Элиза. Я не смогу жить с уродливой женой. Так что отдыхай.

С трудом я удержалась от отповеди. Несколько дней я умоляла его разрешить мне выйти на палубу, и сейчас, когда мне наконец представилась такая возможность, я не хотела портить себе удовольствие. Вздохнув про себя, я принялась размышлять о том, что меня ждет, когда мы сойдем на берег. Я старалась представить свою будущую жизнь без Гарта Мак-Клелланда, но… не могла. У меня было ощущение, что моя жизнь началась со встречи с ним.

На палубе поднялась суета. С мачты донеслось: «Корабль по курсу!» Я подошла к борту и, прищурившись, посмотрела вдаль. Где-то на горизонте маячило зернышко. Надежда согрела мне сердце. Французский корабль! Меня заберут с «Красавицы Чарлстона», увезут назад, во Францию. Я молила судьбу о спасении.

Гарт подошел ко мне с биноклем.

– Британское судно, – сообщил он. Искра надежды угасла.

– Я не могу разобрать названия, но вижу, что корабль военный.

К нам, пошатываясь, подошел капитан. Не обращая на меня внимания, он взял из рук Гарта бинокль.

– Идет со скоростью узлов тринадцать, я думаю, – заметил Гарт. – Все пушки расчехлены.

– Проклятие, – пробормотал Фоулер. – Что против них наши несчастные две пушки, которые не чистили с тех пор, как мы отплыли из Чарлстона.

Вскоре мы уже могли невооруженным глазом разглядеть быстроходное судно, ощетинившееся батареей пушек. «Эврика», – гласила надпись на корме.

– Враги, – прошептала я.

– Для тебя – враги, – уточнил Гарт, – но не для нас. Если они поднимутся на борт, Элиза, ради Бога, попридержи язык. Я не хочу, чтобы англичане решили, что с нами плывут французские шпионы.

– Мой английский не так уж плох.

– Пусть так, но не стоит его демонстрировать перед флотом его величества.

– Чего им нужно? – спросила я.

– Надеюсь, ничего. Может быть, они просто хотят посмотреть, кто плавает в этих водах. Однако у англичан есть одна нехорошая привычка – забирать американских матросов на службу его величеству, когда своих сил недостает.

– Как это забирать? Что ты имеешь в виду?

– Как? Очень просто. Примерно так же, как твои братья заполучили меня тебе в мужья.

Я отвернулась, прикусив язык. Англичане подали знак, что хотят подойти к нам. Я видела, как они отвязывают две небольшие шлюпки. Одетые в синие мундиры люди спустились по канатам и взялись за весла. Наши матросы сгрудились у борта, чтобы получше разглядеть непрошеных гостей. Я инстинктивно прижалась к Гарту.

Из трюма поднялась очередная партия рабов для еды и прогулки. Я заметила Джозефа и улыбнулась ему, в глазах его блеснул огонек – он узнал меня.

Капитан Фоулер холодно приветствовал британцев. Один из прибывших, как я поняла, офицер, обратился к Фоулеру:

– Капитан, мы сожалеем о том, что вынуждены прервать ваше путешествие, но у нас есть веские причины полагать, что на вашем корабле есть матросы королевского флота, выдающие себя за американцев.

– Это их обычный прием, – тихо пояснил мне Гарт. – Условия на британских военных судах таковы, что матросы мрут сотнями.

Офицер протянул капитану бумагу.

– Эти люди могут быть на борту «Красавицы Чарлстона».

Фоулер просмотрел список и вернул его.

– Нет, никого из этих людей у меня на борту нет.

– Может быть, они известны вам под другими именами. Конрой, – подозвал он одного из своих людей, – пройди и посмотри, не узнаешь ли ты кого из дезертиров.

– Не понимаю, – шепнула я Гарту, – эти люди здесь?

– Нет, но их все равно найдут. Сейчас увидишь.

Дурное предчувствие охватило меня. Я посмотрела на Гарта: в нем тоже чувствовались тревога и напряжение.

– Я знаю вас, матрос, – заявил человек, которого британский офицер назвал Конроем. – Вас зовут Вэйнрайт. Вы сбежали с корабля в Гибралтаре и решили спрятаться здесь, среди шайки работорговцев и рабов. Пойдемте, ваша игра закончена.

Испуганный матрос пустился наутек, но двое бравых молодцов из флота его величества поймали его, скрутили и оттащили к борту.

– Грязные свиньи, – кричал парень, – разбойники, воры! Меня зовут Джером Бут, так меня окрестили отец с матерью!

Несчастного успокоили ударом в челюсть.

– Тебе надо научиться уважать британский флот, – наставительно заметил грузный англичанин. – А теперь попридержи свой поганый язык, если не хочешь проглотить остатки зубов.

Между тем Конрой подошел к нам. Увидев меня, он оскалился:

– О, кого мы видим! Не саму ли красавицу Чарлстона? Ты ведь не матрос по имени Джонс, не так ли? – Конрой от души рассмеялся собственной шутке. Его товарищи тоже развеселились.

Я испуганно отшатнулась от англичанина. Конрой взглянул на Гарта.

– А вот и Джонс. Вы ведь Джонс, не так ли? Я думаю, что узнал вас, дружище.

– Нет, я не Джонс, – спокойно ответил Гарт. – Меня зовут Мак-Клелланд. Эта дама – моя жена, и мы имеем несчастье быть пассажирами на этом судне.

– Ваша жена? Пассажиры! Нет, я просто со смеху помру от этих янки! И как вам, леди, нравится быть пассажиркой на посудине, везущей кучу грязных ниггеров?

Он потрепал меня по щеке и, оттащив от Гарта, присосался к моим губам. Гарт кинулся к нему, отбросил его в сторону и со всего размаха ударил в челюсть. Конрой упал.

– Гарт, не надо! – закричала я.

Пятеро британцев кинулись к упавшему товарищу. Гарт успел сбить с ног двоих, но силы были слишком неравны, и вскоре его повалили на палубу. Связав ему руки за спиной, английские матросы принялись его избивать. Один из них ударил Гарта по лицу прикладом, в кровь разбив скулу. Я бросилась к своему несчастному мужу, но сильные руки оттащили меня прочь.

Англичане взяли еще двоих матросов и двух сильных чернокожих. Одним из них оказался Джозеф.

Англичане удивленно рассматривали шрамы на спине негра.

– Его, должно быть, порол сам дьявол, – прищелкивал языком один матрос. – Эй, приятель, ты нам расскажешь, как это делается? Эй, Гэвин, не часто нам удается добыть такого проверенного парня!

Кто-то, я думаю, доктор Хауторн, крепко держал меня, пока британские моряки забирали пленных. Я вырвалась и побежала к борту. Я узнала золотистую голову: вместе с другими на маленькой лодке, качавшейся на волнах, Гарта увозили прочь. Чем дальше он уплывал от меня, тем большая бездна разверзалась передо мной. Я оцепенела. Я не могла поверить в то, что случилось. Сейчас я проснусь, и рядом будет Гарт. Не может быть, чтобы его у меня отняли, не может быть.

– Вам дать мой бинокль, мадам? – любезно предложил Фоулер.

Я машинально взяла протянутый бинокль и поднесла к глазам. Сейчас я ясно видела, как Гарт с трудом поднимался на палубу, как он бросился на офицера, а тот поднял приклад и ударил Гарта по голове. Мой муж рухнул, и его продолжали бить лежачего, а потом, бесчувственного, поволокли куда-то.

Капитан забрал бинокль из моих рук, но я едва ли заметила это. Я продолжала смотреть на английский корабль, на котором уже расправляли паруса и поднимали якорь. Еще немного, и фрегат скрылся, подгоняемый ветром.

– Бедный ублюдок не доживет и до вечера, – удовлетворенно заметил капитан. – Они выбьют из него спесь, а заодно и жизнь.

В ужасе я посмотрела на Фоулера. Глаза его дьявольски блестели, Я почувствовала дикий, животный страх, мозг еще не успел осмыслить происшедшее, но инстинкт подсказал мне: начинаются настоящие испытания. До сих пор между мной и капитаном стоял Гарт, он один, а сейчас Гарт исчез.

Я убежала в каюту. Услышав шаги Фоулера, всем телом я навалилась на дверь, всхлипывая и скуля, как смертельно напуганное животное. Никогда в своей жизни не знала я такого страха. Сердце мое готово было выпрыгнуть из груди, я почувствовала на губах солоноватый вкус – мне показалось, это был вкус страха.

Капитан распахнул дверь, и я отлетела к стене.

– Я пришел принести соболезнования, – сказал он, гнусно посмеиваясь. – Чертовски обидно за парня, правда же? Вот я и решил навестить безутешную вдову.

– Прошу вас, уходите, капитан, – хрипло сказала я. Он надвигался.

– Уходите. Прошу вас. Я принимаю ваши соболезнования, но… Убирайтесь! Убирайтесь сию же минуту!

Он подошел вплотную.

– Не похоже, чтобы с тобой было все в порядке, французская сука. – Фоулер зашелся от хохота. – Ты напугана, не так ли? Ты боишься того, что с тобой будет!

Он кричал, весь перекошенный от животного вожделения. Слюна текла у него по подбородку. Он расстегнул ширинку. Я оцепенело смотрела на него.

– И правильно делаешь, – продолжил он. – Я собираюсь научить тебя таким вещам, о которых твой звездочет даже не слышал.

– Прошу вас, уйдите, капитан, молю вас, – запричитала я, всхлипывая. – Я бы хотела сейчас побыть одна, если не возражаете.

– Возражаю, стерва, – зарычал он, схватив меня за волосы.

Я отпрянула и хотела было проскочить мимо него за дверь, но он, намотав прядь на руку, с силой рванул на себя. Я упала на колени.

Фоулер довольно засмеялся. Его лилово-красная, со вздувшимися венами дубина грозно торчала из поросшего черным волосом паха. Я вдохнула поглубже и закрыла глаза, молясь о том, чтобы потерять сознание, но, увы, когда он навалился на меня всем своим весом, втрое превосходящим мой, я не потеряла сознания. Я кусалась и царапалась, но его огрубелые руки были нечувствительны к боли, а когда я попробовала выцарапать ему глаза, он ударил меня по лицу, и я захлебнулась слезами пополам с кровью.

– Проклятая стерва. Дешевая французская шлюха, – злобно шипел он. – Ты ходила задрав нос и смотрела на меня как на грязь, пока рядом был твой красавчик. А сейчас у тебя нет даже того раба, которого ты сберегла!

Фоулер разразился хохотом.

– Не думай, что я не знал, что у вас тут происходило, ты, стерва. Сейчас ты начнешь учиться тому, как следует обходиться с настоящим мужчиной. Ты будешь делать все, что я тебе говорю, а когда ты исполнишь все мои прихоти, ты будешь умолять дать тебе новое дело. Сейчас ты моя, стерва. Моя.

Он задрал кверху юбку и с силой раздвинул ноги. Лицо его было так близко, что я чувствовала кислый запах изо рта и слышала довольное урчание.

Я закрыла глаза и от безысходности решила представить, что я с Гартом. Но воскресить чувственную истому и тепло, которые он дарил мне здесь, в этой самой каюте, было невозможно. Скот не был Гартом. Я не чувствовала ничего, кроме отвращения и боли, унижения и брезгливости. Он кряхтел, сопел, шарил по мне руками, а я тихонько всхлипывала и просила Бога поскорее остановить его.

Фоулер закончил быстро. Слава Богу, их светлость оказалась не способна продлить наслаждение. Он сел на корточки, склонясь надо мной, стал тискать меня и гладить. Застонав, я повернулась на бок и, свернувшись в клубок, закрыла лицо руками.

– Эй, француженка, нас ждет впереди много радости.

Он шлепнул меня по заду. Тихо заскулив, я попыталась укрыться.

– Нам еще долго плыть, месяц, а то и больше. Времени хоть отбавляй.

Вот так начались мои нескончаемые страдания, бесконечные унижения и пытки. Он насиловал не только мое тело, он втаптывал в грязь мою душу, разрушал сознание. Я стала противна самой себе, по-рабски запуганна и безобразна. Я перестала верить в Бога, который не защитил меня, и мечтала только о смерти.

Я была больше рабыней, чем те, что плыли в трюме. Капитан Фоулер запирал меня в каюте и никуда не выпускал. Он даже запретил мне подниматься на палубу, потому что однажды я чуть не бросилась за борт в мирный покой океана. С другой стороны, мое заточение было для меня благом: я не видела взглядов, которыми смотрели на меня моряки. Что было в этих лицах: злоба, похоть или даже сочувствие, – я не знаю. Унизительное сознание собственного ничтожества и стыд оказались для меня самой страшной пыткой. Фоулер вывалял меня в грязи, сделал неприкасаемой.

Фоулер ел со мной. За едой он был столь же неопрятен и мерзок, как и при отправлении других своих надобностей. Он даже спал со мной на той же койке, которую мы когда-то делили с Гартом. Он брал меня, когда ему заблагорассудится, оскверняя самыми немыслимыми способами, и я делала все, что он прикажет. Я больше не пыталась покончить с собой, твердо решив, что хочу жить и выживу.

Иногда он пинал меня тяжелыми сапогами, а я ползала и скулила у него в ногах, как побитая собака. Гарта тоже били ногами, твердила я себе, когда боль застилала сознание. Может быть, он выжил, выживу и я.

Фоулер внушал страх команде. Его никто и никогда не пытался остановить: матросы слишком хорошо знали, что прикончить человека ему так же просто, как расстегнуть передок штанов. Убийство для него – всего лишь еще одно извращенное удовольствие. Они, вероятно, даже радовались: когда он мучил меня, он не трогал их. Число экзекуций на палубе сокращалось ровно во столько раз, во сколько увеличивалось число пыток в моей камере.

Я забыла о гордости и хотела одного – умерить его жестокость. Я плакала, валялась у него в ногах. К стыду моему, я даже пыталась прихорашиваться: а вдруг он увидит во мне красивую женщину, заслуживающую лучшего обхождения? Я называла его Жозе и даже улыбалась ласково и кокетливо, словно добрая жена.

– Стараешься умаслить меня, стерва? – недобро усмехался он. – Будь я проклят, но ты, кажется, хочешь, чтобы я относился к тебе как к леди.

– Вовсе нет. Ты интересен мне как мужчина.

Он сгреб мое лицо в ладонь.

– Мужчина, говоришь? Я покажу тебе, какой я мужчина. А сейчас закрой рот. – Он ударил меня, и я полетела на койку. – Снимай это барахло и ложись ничком.

Расстегнув платье непослушными пальцами, я разделась и легла на спину.

– На живот, я сказал. Мордой вниз.

И вновь он терзал меня до тех пор, пока легкие мои едва не лопнули от крика.

Когда я решила, что запас его зверских штучек наконец иссяк, он придумал новую пытку. Однажды он привел ко мне в каюту молоденькую негритянскую девушку.

– Помнишь, как ты развлекалась, наблюдая за нашими мальчиками и девчонкой в Даоми, – заявил он со злорадной усмешкой. – Посмотрим, как тебе это понравится.

Девчонка слабо вскрикнула, когда он бросил ее на пол и раздвинул ноги. У нее не было сил с ним бороться, и она даже не плакала, когда он, справив свою нужду, ударил ее ногой в пах.

– Ну как, понравилось? – спросил он, застегивая штаны. – В следующий раз она будет смотреть, пока я проделаю то же самое с тобой.

Следующий раз, а за ним еще следующий… Фоулер сдержал обещание. Та женщина была свидетельницей моего позора, за ней еще многие другие из трюма, а я наблюдала за тем, что с ними проделывает мой тюремщик.

Я мечтала убить его. Не шпагой или из ружья, а медленно, так, как он убивал меня, так, чтобы жизнь вытекла из него но капле. Мне казалось, что, доведись мне выпустить из него кровь, я бы с наслаждением искупалась в ней и, быть может, снова стала прежней.

Изо всех сил я цеплялась за жизнь. Чего мне стоила эта борьба, я не знала до тех пор, пока однажды не предприняла очередную попытку добиться от моего мучителя снисхождения.

Фоулер состроил брезгливую мину:

– Ты, безмозглая французская шлюха, Жозе от тебя устал. От тебя смердит, и мне гадко смотреть на тебя. Хочешь посмотреть, почему?

Он зашелся сумасшедшим смехом и, выбежав из каюты, вернулся вскоре с маленьким зеркалом для бритья.

– Вот почему! – И сунул мне зеркальце под нос, захлебываясь от восторга.

Я не узнала себя. С полминуты я смотрела на лицо в зеркале, стараясь обнаружить сходство с прежней Элизой. Черные глаза, тусклые и пустые, казались непомерно большими на обтянутом кожей черепе. Запавшие щеки и мертвенно-серая кожа. Когда-то яркие губы растрескались и поблекли. А волосы, мои чудные черные волосы, которые Гарт сравнивал с ночным небом после шторма, представляли собой сплошной колтун. Я стала страшнее ведьмы из детской сказки.

Я поднесла к глазам руку: не рука, а птичья лапа с выступающими синими венами. И вдруг я захохотала, громко, неудержимо, как сумасшедшая. Я смеялась и не могла остановиться. Как все же смешно устроена жизнь! Я считала несчастьем то, что дядя Тео хотел выдать меня за богатого барона! Как это забавно! И как я была рассержена, как злилась на себя, глядя в зеркало накануне того рокового вечера, за то, что красива! Как смешно! Ужасно, до колик смешно!

– Ой, Жозе, смотри, что ты сотворил! – захлебывалась я от смеха. – Ведьма, настоящая ведьма! Я – морская ведьма, Жозе!

Он побледнел и чуть попятился. Вот на чем я сыграю! Понизив голос до замогильного шепота, я заявила:

– У меня теперь есть особая власть, Жозе. – Я завращала зрачками. – Сила исцеления и сила проклятия. И я проклинаю тебя, Жозе, проклинаю, проклинаю, проклинаю!

Я заухала, как сова, и Фоулер шмыгнул за дверь. Упав на койку, я рассмеялась. Он и в самом деле испугался меня, дурак! Господи, как я не додумалась до этого раньше? Все моряки суеверны, и даже капитаны не исключение. Я породила в его душе страх. Я снова засмеялась, и мой смех для меня самой прозвучал дико. Одиночество. Я свернулась клубком и заплакала. Душа моя исходила слезами, до сих пор я не знала, как плачет душа.

После этого случая Фоулер стал навещать меня не так часто. По мере приближения к Ямайке он стал больше заниматься рабами: кормить, следить за их прогулками – за истощенного раба не дадут хорошую цену. Теперь он спал в собственной каюте, и за это я была ему благодарна. Он продолжал использовать меня для отправления своих потребностей, но наблюдал за мной с некоторой опаской, наполовину поверив, что я и впрямь превратилась в ведьму. Я постоянно бубнила французские фразы, поскольку знала, что он не выносил этого языка. Удовольствие видеть, как он багровеет от злости и потом бледнеет от страха, делало нечувствительными его пинки.

– Ah, que vous etes l'animal le plus gros et despicable de tout monde[4], – бормотала я.

Теперь у меня появилось оружие, и я, не колеблясь, пускала его в ход. Я заметила, что латынь, произносимая речитативом, низким голосом, еще больше нагоняет на него страх. Пришлось порыться в памяти в поисках вызубренных в школе цитат. Даже насилуя меня, он пугался при звуках amo, amas, amat или veni, vidi, vici.

Я понимала, насколько опасным становится мое положение по мере приближения к цели нашего путешествия, и ни секунды не сомневалась в том, что он побоится явить миру свидетельство собственной жестокости. А матросы, многие из которых вложили в предприятие собственные деньги, конечно же, будут на его стороне.

Однажды, после особенно удачного розыгрыша, Фоулер, к моему удивлению, потащил меня к двери, приговаривая:

– Сегодня я отдам тебя настоящим акулам. Ты будешь орать, как никогда не орала раньше.

Я встревожилась. Проклятия мои не возымели обычного действия, и он уверенно тащил меня за собой. По коридору наверх, на палубу, на солнце. Солнечный свет ослепил меня, и я зажмурилась, прикрыв руками лицо. Я жила как моль… бог знает сколько времени. С того зимнего дня, когда у меня забрали Гарта и дали взамен Жозе Фоулера, потеплело.

Капитан дал мне пинка, и я тяжело упала на колени.

– Эй, подайте даме руки! – закричал он. Послышались ропот удивления и топот ног. Вокруг меня собиралась толпа. Я слышала, как дружно они сопят. С трудом я открыла глаза и огляделась. Лес ног, обутых и босых, волосатых и гладких. У многих штаны обносились, превратившись в лохмотья. Груди, виднеющиеся в распахнутых рубахах, у кого мускулистые, у кого – худосочные. И лица, полные недоумения, смятения и страха. Здесь была вся команда.

– Миссис Мак-Клелланд.

Удивленный шепот.

– Миссис Мак-Клелланд была больна, господа.

Раздались сдавленные смешки.

– Повторяю, леди была больна. Она не может вспомнить, что она женщина. Разве это не странно? Я думаю, она нуждается в напоминании, нежном напоминании. Кто из вас, парни, готов оказать даме услугу?

На этот раз смеялись от души. Матросы видели, насколько нежно со мной обращались.

Мужчины переминались с ноги на ногу, как школьники. В ноздри им ударил запах женщины, представился случай позабавиться белой плотью после приевшейся им черной.

– Видите эту монету?

Я взглянула вверх: в руках капитана блестело золото. Один из моих луидоров.

– Эта монета достанется первому, у кого окажется в достатке благородства и жалости, чтобы излечить леди от тяжкого недуга.

На мгновение наступила гнетущая тишина. Подкуп сделал свое дело. Они медленно брали меня в кольцо, словно стая голодных волков. Глаза их сверкали холодным блеском. Я знала, что их держит: они думали, что я – ведьма, и боялись меня. Ничем другим невозможно было объяснить их нерешительность: ставка в игре была двойной – им предлагались сразу и деньги, и женщина.

– Вы что, испугались какой-то шлюхи? – рассерженно заорал капитан. – Вперед, ребята! Даю деньги каждому, кто уважит леди!

Плотина прорвалась. Множество рук потянулось ко мне, через мгновение последние покровы были сорваны с моего тела. Они жадно хватали меня за лицо, за волосы, за ноги, грудь… Теперь они вошли во вкус.

Должно быть, я начала истекать кровью практически сразу после начала оргии, и мужчины отпрянули от меня, недовольно ворча. Откуда-то из спасительного забытья накатила боль такой невозможной, немыслимой силы, что я, уже не владея собой и не понимая, что происходит, закричала дико и протяжно. Тело мое билось в конвульсиях, а мои мучители недоуменно взирали на меня сверху вниз. Очередной приступ широким клинком пронзил мое лоно, и я закричала вновь.

– Господи, что здесь происходит?

– Сейчас она уж точно пропала, капитан.

– Проклятие, найдите этого ублюдка Хауторна!

Я уже ничего не видела, но присутствие рядом с собой этого негодяя ощущала кожей, чувствовала на себе его полный ненависти взгляд.

– Вы все в ответе за ее смерть, слышите, сволочи, – кричал он. – В конце концов это вы ее убили!

– С чего весь сыр-бор?

Кто-то опустился рядом со мной на колени. Запах виски.

– Что тут… Боже мой!

Клинок провернулся во мне. Я снова закричала.

– Унесите ее вниз немедленно! Не стойте здесь, как стадо баранов. Вы в этом виноваты, да простит вам Господь. Быстрее, пошевеливайтесь!

И следом – спасительное забытье.

Корабль мягко покачивался на волнах, словно дитя в колыбели. Я спала. Потом меня стало качать сильнее, бросать из стороны в сторону, выворачивая внутренности. Вкус крови и слез на губах, боль…. Нет, это не смерть. Неужели я обманула смерть? Или смерть обманула меня?

– Доктор Хауторн?

– Да, дитя мое, я здесь.

– Что случилось?

– Шторм, только и всего. Немного ветра и волн. Обычное дело. Отдыхай, Элиза. Все будет в порядке, надо только отдохнуть.

– Элиза? Я едва не забыла имя, которым меня нарекли родители. Я не слышала его с тех пор, как…. как забрали Гарта. – Мне захотелось плакать. – Какая грязь, я чувствую себя такой грязной….

Врач смочил мне губы.

– Прошу вас, расскажите, что произошло. Я знаю, что они со мной сделали. Боль была так ужасна…

Рука на лбу была приятно прохладной.

– Вы потеряли ребенка, Элиза.

Я приглушенно вскрикнула.

– Разве вы не знали, что беременны?

– Нет, – прошептала я. – Я думала, что это морская болезнь. Я и подумать не могла… впрочем, мне было не до этого.

Я вздохнула. Потерять ребенка еще до того, как узнаешь о нем, так странно, так грустно.

– Я рада, доктор Хауторн. Рада. Я не хотела… его ребенка.

Доктор помолчал.

– Плод был довольно большой, Элиза. Месяца четыре, не меньше. Боюсь, что вы не сможете больше родить. Мне… Мне очень жаль.

Открылся новый ящик Пандоры. Значит, я носила под сердцем ребенка Гарта. Слезы катились по моим щекам. Я плакала не по Гарту и не по ребенку, я плакала по себе.

Море потихоньку успокоилось. Доктор сказал, что из-за шторма мы сбились с курса, но находимся в прибрежных водах. Мы бросили якорь в бухте и послали моряков за пресной водой. Капитан, как сказал врач, страшно злится из-за непредвиденной задержки, поскольку до Ямайки плыть осталось всего несколько дней, а эти воды кишат пиратами. Я улыбнулась.

– Вы шутите, доктор. Какие в наше время пираты?

– В самом деле. Честно говоря…

Я услышала, как открылась дверь и в комнату вошел Фоулер.

– Выйди вон, Хауторн, – приказал он. Врач, собравшись с духом, заявил:

– Капитан, я должен вас предупредить, что еще одно переживание…

– Вон, сволочь!

– … может иметь самые серьезные последствия для пациентки, и, если она умрет, я обещаю вам, что вас повесят. Вас и только вас!

– Пошел к черту, Хауторн. Не стоит выметать сор из избы. Если вы попридержите свой поганый язык, то все мы останемся целы.

Я услышала крик, потом сдержанную ругань, увещевания, дверь хлопнула, и я поняла, что осталась наедине с Фоулером.

– Мне не стоило брать вас на борт, – процедил он сквозь зубы.

Я отвернулась. Он схватил меня за подбородок и повернул к себе.

– Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю, стерва! Ты никому ничего не расскажешь, ни ты, ни этот полудурок Хауторн, потому что ни ты, ни он не доживете до утра.

– Non amo te, Sabidi… – проговорила я нараспев.

– Прекрати, ты, слышишь!

Фоулер ударил меня по лицу.

– … nec possum dicere quare…

Он мог меня убить, но ему помешал матрос, внезапно ворвавшийся в каюту:

– Пираты, капитан, пираты!

Фоулер выскочил из каюты. Я засмеялась. Смерть, я перехитрила тебя! Обвела вокруг пальца, как и твоего посланца Жозе Фоулера. Боль захлестнула меня вновь, и я потеряла сознание.

Может быть, мне вовсе не удалось перехитрить смерть, и старуха с косой просто решила прийти за мной в тот час, когда сама сочтет нужным? Я лежала в каюте, как в склепе, больная и одинокая, лишь краем сознания воспринимая грохот и выстрелы наверху, на палубе.

Не помню, что было потом, но я очнулась, услышав над собой французскую речь. Кто-то издали ответил, тоже по-французски.

– Господи, кто это? Она мертва, Пьер? Должно быть, она полукровка, кожа у нее очень светлая.

Я слабо застонала, но не могла произнести ни одного слова – как в кошмарном сне, когда ты осознаешь опасность, но не можешь ни пошевелиться, ни закричать, а проснувшись, с радостью видишь, что твои несчастья – всего лишь сон.

Вот и я решила, что вернулась домой. Я слышала свой голос, сказавший по-французски:

– Но я хочу выйти за него, дядя Тео. Пусть он живет с нами в замке, и мы будем каждый вечер пить шампанское.

– Доминик, Боже, она жива!

Голоса стали глуше. Чьи-то руки подняли меня и понесли наверх, наверное, к небесам, и когда я попала в рай, я больше уже ничего не помнила.

Глава 6

ПИРАТ ЛАФИТ

– Лили, твои руки творят чудеса. Ты сделала больше, чем сумели бы все доктора Нового Орлеана, взятые вместе. Мадемуазель превозмогла лихорадку.

Боль ушла. Я плыла в бархатной темноте, не зная, где я, жива или нет, и, честно говоря, не слишком стремилась узнать. Перед моими глазами плясал дьявольский облик Фоулера; ненависть, страх, горечь и боль владели мной. В моей душе не осталось ничего светлого, и мне не хотелось жить. Жизнь не сулит мне ничего доброго. Я разуверилась в человеческой доброте; мужчины, с которыми свела меня судьба, разрушили мою жизнь, и я не ждала от них ничего, кроме насилия, унижений и боли. Я не хотела никого видеть, никого знать.

Сквозь глухую стену до меня доносились голоса. Как смеют они говорить в присутствии смерти? Неужели даже она не заслужила к себе уважения? Почему они не уходят?

Кто-то рассмеялся. Ему вторила женщина.

– О, мистер Жан, она пойдет на поправку. Правда, на нее больно смотреть? У меня сердце исходит слезами при одном лишь взгляде на это бедное создание. Совсем как маленький больной щеночек!

«Уходите, – подумала я. – Я не хочу, чтобы на меня смотрели».

– Да, Лили, ей крепко досталось. Надеюсь, она выкарабкается. Как ты думаешь, сколько ей лет?

– Достаточно, – угрюмо ответила женщина.

– Скоро увидим.

Мне казалось, что загадочные существа, похожие на летучих мышей с человеческими лицами, летают вокруг меня и касаются своими полупрозрачными крыльями моего лица. Как отогнать от себя этих назойливых тварей?

– Лили, смотри, она заметалась. Как ты думаешь, она очнется?

– Она не приходит в себя уже десять дней. Пора бы ей и проснуться.

Я не проснусь. Не хочу. Десять дней? Это много или мало? Меньше суток или больше? Что такое год, минута, час? Не важно. Я хочу спать. Темнота чуть качнулась.

– Bonjour, мадемуазель, – произнес мужской голос. – Вы меня слышите? Вы хотите проснуться?

– Уходите, – пробормотала я.

– Победа! Вы слышали, мистер Жан? Она разговаривает! – закричала женщина.

Я открыла глаза, и темнота исчезла. Большое белое поле, какие-то столбы с вуалью. Что за чепуха? Мозг заработал быстрее. Конечно, я нахожусь в кровати, белое поле оказалось потолком, а вуаль – пологом.

– Где я? – Услышав далекий голос, я сразу не поняла, что это мой собственный. С трудом повернув голову, я увидела мужчину, сидевшего на краю постели. Если бы я в состоянии была поднять руку, я сумела бы до него дотянуться. Вдруг из-за его спины вышла тень. Тень превратилась в большую, шоколадного цвета женщину с красным шарфом, обмотанным вокруг головы. Мужчина положил прохладную руку мне на лоб.

– Кто вы? – спросила я, тщетно пытаясь сложить воедино черты его лица. Они расплывались. Веки мои отяжелели, налились свинцом, и я почувствовала неимоверную усталость.

– Меня зовут Жан Лафит. Это мой дом.

– Понимаю. Я… Простите, что причинила вам беспокойство, господин Лафит. Простите.

Глаза мои закрылись.

– Прошу вас, не беспокойтесь, мадемуазель. Уверяю вас, никакого беспокойства нет. Вы должны думать только о выздоровлении.

– Нет, нет, слишком поздно. Я не могу… Лучше уснуть навечно, – сонно пробормотала я.

Мужчина тихо рассмеялся.

– Вы и так долго спали. Когда вы….

Голоса превратились в невнятный ропот, постепенно сошли на нет, потонули в тихом плеске, и уже с другой волной до меня донеслось:

– … уснула. Дай мне знать, если что-то понадобится.

Я открыла глаза и увидела идущего к двери мужчину.

– Да, мистер Жан, – ответил женский голос, и нежные шоколадные руки расправили на мне одеяло и погладили меня по голове.

– Я хочу, я хочу….

Задыхаясь от усилий, я попыталась сесть. Женщина помогла мне, поддержав под спину. Вцепившись в ее руку, я глядела вслед уходящему мужчине. Он, услышав меня, обернулся.

– Я хочу, – медленно заговорила я, – чтобы вы убили Жозе Фоулера и принесли мне его голову на блюде! – Я рассмеялась слабым безумным смехом. – Убейте его!

– Эй, девочка, не стоит выходить из себя по пустякам, – сказала женщина, и я провалилась в сон.

Последнее, что я слышала, были слова мужчины, обращенные к женщине:

– Эта ненависть – добрый знак, Лили. Благодаря ей она выживет.

С каждым днем я все больше времени проводила в сознании. Лили искренне радовалась моим успехам, пробуждая и во мне желание выздороветь. Однажды она даже заявила, будто я становлюсь хорошенькой.

– О, мисс, припухлости спали, все шрамы заживают, а ссадины и синяки и вовсе почти не видны. Вы снова становитесь прелестной, как картинка, подождите и увидите сами. Вы же были раньше хорошенькой, не так ли? И вы снова станете симпатичной, даже еще красивее!

Я не поверила доброй женщине, однако слова ее развеселили меня. Две недели я практически ничего не ела, даже запах пищи вызывал у меня тошноту, но в конце концов ко мне вернулся аппетит, и я стала понемногу есть приготовленные специально для меня руками Лили супы и рагу, чем очень радовала мою целительницу.

– Вы, мисс, будете как куколка, когда немного поправитесь. Только вот что делать с волосами? Я выстригла колтуны, и ваша голова выглядит довольно забавно. Боже мой, через что вам пришлось пройти!

– Может быть, нам стоит состричь их вовсе? – предложила я. – Тогда они вырастут одновременно и будут все одной длины.

На следующий день моя сиделка, вооружившись ножницами, принялась за работу. Лили была потрясена результатом.

– Смотрите-ка, как здорово! Волосы сразу начали завиваться! Вы станете законодательницей моды в Новом Орлеане! Хотите посмотреть? Я принесу зеркало.

– Нет-нет, – быстро проговорила я. – Не затрудняйтесь. Я… Я не хочу снова смотреть на себя.

Я вспомнила лицо, увиденное в зеркале, которое держал передо мной капитан Фоулер.

Лили грустно покачала головой:

– Не надо так себя настраивать, девочка. Ты ведь жива, правда? Значит, тебе повезло куда больше, чем многим из этих несчастных в трюме, и ты знаешь об этом лучше меня.

Как раз в это время в комнату зашел господин Лафит. Я сердечно улыбнулась ему, так как очень любила его посещения. Он был добр со мной, держался подчеркнуто вежливо, без фамильярности, и я, должна признаться, находила его весьма интересным, даже красивым мужчиной. Лафит был невысок, не выше метра семидесяти, но казался высоким благодаря идеальным пропорциям тела и мальчишеской стройности, а отчасти и умелому портному. В карих глазах его я читала теплоту и участие и только много позднее узнала, что они могут полыхать гневом, от которого трепетали мужчины вдвое крепче и старше Лафита. Черты лица его были резкими, но правильными, а небольшой шрам у скулы только добавлял ему обаяния. В довершение портрета скажу, что Лафит имел густые прямые волосы цвета меди и такие же роскошные усы. Одевался он безукоризненно и модно даже по парижским меркам. Его можно было бы назвать франтом, если бы не непринужденная элегантность, с которой он носил любой костюм.

Мы разговаривали по-французски, но я знала, что Лафит прекрасно говорил и по-английски тоже. К тому же он владел местным наречием, и благодаря этому легко находил общий язык с туземцами, испокон веку жившими в этих болотистых местах.

Такими же безупречными, как костюм, были и манеры Лафита. Ему не приходилось делать над собой усилие, чтобы блистать воспитанием, поскольку оно было частью его самого.

Сейчас, подойдя к моей постели, он галантно поднес мою руку к губам. Затем отступил на шаг, чтобы оценить новую прическу.

– Вам идет, мадемуазель, – решительно заявил он. – Мне кажется, пора вам выбираться в свет. Я приказал вынести кресла на балкон.

– О нет, не надо! Прошу вас! Я лучше побуду здесь. Что, если кто-нибудь меня увидит? Что, если…

Смеясь над моими протестами, он подхватил меня на руки и понес к дверям, ведущим на балкон. Я спрятала лицо в кружевах его воротника, крепко прижавшись к нему.

Лафит опустил меня в большое плетеное кресло, заботливо завернув в одеяло.

– Не дай Бог, вы простудитесь, – деловито пояснил он. – Если с вами что-нибудь случится, Лили мне оторвет голову. Она очень гордится вашими успехами.

– Лили очень добра со мной. Вы оба так добры ко мне.

Я огляделась. Дом Лафита, построенный на пустынном берегу, парадным входом был обращен к морю.

– Это и есть Новый Орлеан? – наконец спросила я.

– Нет, мадемуазель, это всего лишь остров, известный как Гранд-Терра, часть земли, названной первыми французскими поселенцами Баратарией в честь островного королевства Санчо Пансы. Помните, в «Дон Кихоте» Сервантеса? Он так и не смог попасть на этот остров, вот французы и надеялись, что название принесет удачу: земля из-за густых лесов и болот окажется недоступной чужакам. Перед вами Мексиканский пролив, за нами – Баратарская бухта. Мы находимся южнее Нового Орлеана, который я назвал бы самым замечательным городом Луизианы. Вы никогда там не были? Правда? Значит, вам есть на что посмотреть.

– Но почему вы живете здесь? Здешние болота не самое подходящее место для земледелия.

Лафит вежливо улыбнулся.

– Я не земледелец, мадемуазель. Я вне закона. Я плачу неплохие откупные, поэтому меня не трогают, но предосторожность все же не повредит. Как вы считаете? Мой остров легко защищать, и поэтому я решил, что лучшего места для жизни не найти.

– А чем вы занимаетесь? Вы – пират? – пошутила я.

– Пират? – задумчиво переспросил Лафит, скрестив на груди руки и устремляя взгляд в синий простор. – Пират – красивое романтичное название. Чаще я слышу другое: негодяй, подлец или менее эмоционально – морской разбойник. А если быть точным, я – контрабандист, что в глазах многих идентично понятию «вор». И в самом деле, кресло, на котором вы сидите, накидка, которая вас укрывает, кровать, на которой вы спите, ковры и еда – все это либо украдено, либо приобретено на деньги, вырученные контрабандой. Короче, мадемуазель, вы попали в лапы банде жестоких разбойников. Надеюсь, вы испугались.

Он обернулся и без улыбки посмотрел мне в глаза.

– Нет, я не боюсь вас, – честно призналась я. – Теперь меня мало что может испугать.

Однако старые страхи и ненависть продолжали жить во мне, продолжали терзать мою душу. Глядя вдаль, я думала о том, что сталось с моим мучителем. Я помнила, о чем просила Лафита в тот день, когда очнулась в его доме. Перекошенное ненавистью лицо Фоулера никак не стиралось из памяти. Жив ли он? Умер? Я не могла заставить себя спросить о нем.

– Мадемуазель, – тихо сказал Лафит, – мне кажется, вы немного боитесь людей.

– Да, – кивнула я. – Я все еще чувствую себя, как бы это сказать, оскверненной, грязной.

– Вы не хотите сказать мне, кто вы и как попали на этот корабль?

Я ответила не сразу. Этот элегантный вежливый мужчина, совсем не зная меня, честно рассказал о своем занятии. Как ни дико это звучит, Лафит и в самом деле был пиратом, тем самым, что захватил «Красавицу Чарлстона», остановив занесенную надо мной руку капитана Жозе Фоулера. Воспоминания нахлынули на меня: я вспомнила вонючую каюту и ту битую и драную шлюху, которой я стала. Я вспомнила французскую речь, которую слышала перед тем, как потерять сознание, и поняла, как попала в дом этого человека. Он вынес меня из ада и видел этот ад своими глазами.

– Нет, не могу. Прошу вас, не спрашивайте меня. Когда я поправлюсь, я уйду, и вы должны будете забыть о том, что видели меня когда-то. – Я закрыла лицо руками.

– Не стоит бояться прошлого, мадемуазель, – спокойно сказал Лафит чуть погодя. – С прошлым покончено. Не надо бояться его призраков, позволять им мучить себя. Вы здесь в безопасности. Никто не причинит вам вреда, клянусь, мадемуазель. Если кто-то посмеет к вам прикоснуться без вашего желания, он умрет от моей руки.

– Вы…

Лафит прочел в моем взгляде то, чего я не смогла произнести вслух.

– С капитаном Фоулером произошел несчастный случай. Я думаю, что он и в самом деле сошел с ума, потому что, когда я освободил его от корабля и груза, он, размахивая передо мной пистолетами, стал кричать и грозиться убить меня. Пришлось немного успокоить его с помощью шпаги.

– Значит, он мертв, – медленно проговорила я.

– Рана была незначительной, но я решил, что лучше убрать его подальше, а на досуге подумать, что же с ним делать. К сожалению, к тому времени вы еще не просили меня убить его. Возможно, мне следовало принести вам его голову, – по губам Лафита скользнула усмешка, – но я сделал на свой лад: запер Фоулера в трюме его собственного корабля. Не я виноват в его смерти – думаю, он был действительно безумен и покончил жизнь самоубийством.

В тот вечер я сидел на веранде. Вдруг с южной стороны небо осветила вспышка. Я позвал Доминика и еще нескольких своих товарищей, и мы на двух лодках поплыли к кораблю, но было уже поздно: «Красавица Чарлстона» уходила на глубину со своим капитаном на борту.

Луна была полной, а небо ясным, и не заметить плывущего человека было невозможно. Капитан Фоулер уничтожил себя посредством воды и огня без постороннего участия.

На следующее утро у вас прошла лихорадка и вы произнесли свои первые слова. Вы просили меня убить мертвого, мадемуазель. Простите меня, мне не выпала честь убить его для вас.

Я молчала, подавленная его рассказом.

– Но жизнь продолжается, мадемуазель, и эта часть вашей жизни скоро закончится – тогда, когда вы сможете рассказать мне обо всем. Вам не кажется, что вы несете слишком тяжелую ношу? Не будет ли вам легче, когда вы поделите ее на двоих? – И не дожидаясь моего ответа, он сказал: – Пойдемте в дом, вы устали.

– Да, я устала.

Лафит наклонился, чтобы поднять меня. Я тронула его за руку.

– Господин Лафит…

– Да, мадемуазель?

– Меня зовут Элиза. Элиза Антуанетта Леонора Марианна Лесконфлер. Я… Я буду польщена, если вы станете обращаться ко мне по первому имени.

– Спасибо, Элиза. И вы можете звать меня Жан, если хотите.

На следующий день Лафит уезжал в Новый Орлеан по делам. Он собирался пробыть в городе неделю или чуть дольше. Лили решила, что к его возвращению я должна окрепнуть настолько, чтобы встречать его у порога и выглядеть, как она изволила выразиться, как черноокая красавица Сьюзи. Лили решительно шла к своей цели, следя за тем, чтобы я съедала все с аппетитом и каждый день удлиняла прогулки.

– Как приятно ходить по поверхности, которая не уплывает из-под ног, – говорила я. – Приятнее и гораздо проще.

Я узнала, что двое пиратов, отыскавших меня на «Красавице Чарлстона», были старшими братьями Лафита. Однажды они пришли меня навестить. Пьер, всего на два года старше Жана, был одного роста с братом, но крепче и смуглее. Он относился к своему платью на редкость безразлично: рубашку его, вечно грязная, местами была даже порвана, а на шее он носил нечто вроде красного в пятнах носового платка. Тем не менее даже в его небрежной манере одеваться было что-то притягательное. Доминик, самый старший из братьев, был мал ростом, левая сторона его лица была сильно обезображена пороховым ожогом. Он был очень широк в плечах и крепок. Внешне Доминик являл собой классический, известный из сказок, тип разбойника, но когда он улыбался и подмигивал, вся жестокость куда-то исчезала. Он носил маску злодея как рабочую одежду – чтобы спрятать доброе сердце. Именно ему я была обязана своим спасением.

– Ну что вы, мадемуазель, – ответил он на мою благодарственную речь, – для нас всегда приятно вызволить юную леди из беды. Позвольте сказать, вы сегодня выглядите прямо как солнышко. На этом острове никогда таких красавиц не бывало, верно, Пьер? Скажите, как вы вообще оказались на той посудине? Капитан получил по заслугам, думаю, Жан успел вам рассказать обо всем. Наш Жан прекрасно управляется с клинком, но он и говорить мастак, что вы, наверное, не преминули заметить.

– Заткнись, Доминик, – вмешался Пьер. – Дай девушке передохнуть. Не видишь, мадемуазель устала от твоих баек. Простите моего брата, мадемуазель. Он не получил образования, которое посчастливилось получить мне и Жану, и слишком много времени провел среди грубой команды морских разбойников…

– Ничуть не грубее тебя, Пьер!

– … которые не знают, как обращаться с дамами вашего достоинства.

Я с трудом удержалась от смеха.

– Благодарю, сударь, но я не нахожу ничего предосудительного в манерах вашего брата. Вы, верно, забыли, что и я провела много дней в весьма сомнительной компании и, боюсь, слегка подрастеряла достоинство.

– Неправда!

– Немыслимо! – хором запротестовали братья.

– Золото, – галантно заявил Доминик, – всегда будет ярко сверкать, если его поскрести хорошенько, даже если на нем лежала пыль столетий.

На сей раз я не удержалась и рассмеялась.

– Спасибо вам, Доминик. Я никогда не слышала ничего приятнее.

– У шпаги может быть два острых края, но у хорошего комплимента не должно быть больше одного. Хотя откуда взяться мозгам у такого… – заявил Пьер.

Глаза Доминика сверкнули.

– А кто ты, если не контрабандист и вор? Сопляк! Я водил за нос англичан, когда ты еще играл в солдатики!

– Может быть, – поддразнил брата Пьер. – Но ты хоть одного поймал?

– Ты еще смеешь спрашивать! Клянусь твоей костлявой задницей, я выпускал из них дух и бросал за борт так же играючи, как я скину тебя сейчас с балкона мадемуазель.

В мгновение ока Доминик сгреб младшего брата в охапку, и тот, несмотря на то что был выше на целую голову, беспомощно барахтался в его объятиях.

– Где? – быстро спросила я, надеясь, что смогу таким образом предотвратить кровопролитие. – Где вы рубали англичан, Доминик?

– Ну так как, бился я с англичанами или нет? Что скажешь, Пьер?

Пьер согласно затряс головой, и Доминик милостиво опустил его на землю. Тут я услышала историю братьев Лафит.

Братья родились на Гаити еще в то время, когда остров был французской колонией, до того знаменитого и кровопролитного восстания рабов, которое в 1799 году принесло черным независимость. Александр, старший из братьев, стал капитаном капера и, как было принято в среде таких, как он, взял себе новое имя – Доминик.

Доминик, как владелец частного судна, которому с разрешения властей полагалось нападать на коммерческий флот неприятеля, имел на борту официальный документ, дающий право грабить иностранные суда, главным образом испанские и английские, именем Франции. Само собой, война приносила доход, и младшие братья с радостью последовали за старшим в его опасном, но прибыльном деле.

Доминик промышлял во французских водах, где он снискал себе славу еще как канонир наполеоновского флота. Младшие братья присоединились к своему кузину, Рене Белушу, имевшему уже двенадцатилетний опыт каперства. Когда ситуация на Гаити стала критической, братья помогли многим выходцам из Франции покинуть остров и перебраться в Новый Орлеан. Там же братья заручились правительственными документами и приобрели собственный корабль.

С переходом Луизианы к Штатам ситуация изменилась. Америка была нейтральным государством, не вела, как Франция, войны с Англией, Голландией и Испанией. Следовательно, институт каперства был упразднен. Однако Жан, как и другие каперы, решил не бросать прибыльного, но ставшего нелегальным ремесла. Используя Луизиану как базовый порт, Жан и Пьер стали пиратами; Доминик, вернувшийся из Франции, вошел в семейное дело.

Пираты не должны были сдавать львиную долю награбленного, как это делали каперы, в казну, не платили налогов, вместо этого они сбывали товары оптовым торговцам в Новом Орлеане. Американские пошлины на импорт и эмбарго на судовладение, введенные в 1807 году, взвинтили цены на рынках. Пираты-контрабандисты, которых расплодилось к тому времени немало, вскоре поняли, что рынок практически пуст и у них готовы с руками оторвать любой товар. Стихийная конкуренция между пиратами заставляла сбрасывать цены, и вскоре для всех контрабандистов стало очевидно: необходима защита от стихийности.

– Например, – пояснил Доминик, – какой-то желторотый юнец решил податься в пираты. Он добывает себе судно, нападает на большой торговый корабль и вдоволь хлебает лиха, если он, конечно, не настолько глуп, чтобы захлебнуться в нем. В итоге теряют все: торговцы, пират и общество. Безнадега!

– Пусть ему даже удается захватить корабль, и тогда что? – вступил в разговор Пьер. – Где он продаст товар? У него нет нужных связей. Он хочет сбыть рулон шелка, а торговец предлагает ему доллар за все, добавляя при этом, что берет товар только в качестве одолжения.

– Значит, если у вас много товаров, вы можете диктовать свои требования? – спросила я.

– Вы чертовски быстро все схватываете, – гордо сказал Доминик. – Из нее выйдет неплохая пиратка, а, Пьер?

– Так что вы сделали? Дальше что было?

– Мы разработали «Пиратскую конвенцию». Это случилось шесть лет назад, помнишь, Пьер? Прямо здесь, на этом острове. Мы встретились на Гранд-Терре: Винсент Гэмби, Рене и Чигизола – Отрезанный Нос. Винсент и Чигизола каждый мнили себя умнее других, каждый хотел стать здесь императором, и ради этого они готовы были пожертвовать всеми, им было наплевать, сколько прольется крови и перережут глоток, ублюдки проклятые. А организации, как вы понимаете, нужен только один вожак.

– Конечно, – согласилась я, с нетерпением ожидая продолжения истории.

– Ну что же, вы можете себе представить, как все было, – медленно проговорил Доминик, несомненно, польщенный тем, что оказался в центре внимания. – Вот мы все стоим, у каждого шпага наизготове и кинжал в зубах, здесь, на песчаном пятачке, словно в ожидании второго пришествия. И в определенном смысле так и было. На роль мессии претендовали четверо: Рене, Отрезанный Нос, Винсент и Жан. Пьер и я были вне игры, поскольку оба мы признавали, что Жан смышленее нас, да и работать для Гэмби или Чигизолы никто из нас не стал бы. Ладно, не важно. Рене Белуш всех бы устроил, беда лишь, что ему нравилось моряцкое дело да женщины куда больше, чем деловые расчеты и управление. Винсент стремился быть первым из-за жадности, а Отрезанный Нос мнил себя настоящим королем Баратарии. Мы знали, что и тот, и другой станут нас обдирать и водить за нос, но понимали и то, что эти люди, чтобы достигнуть своей цели, не остановятся перед убийством. К счастью, они ненавидели друг друга, потому что, если бы они смогли сыграть командой, у нас не осталось бы ни шанса.

Началась канитель. Жан сидел посреди всей этой канители спокойный-преспокойный. Как сейчас помню его улыбочку. Сидит себе, весь в кружевах, разряженный, будто только что с бала. Кое-кто его почти не знал, кое-кто смотрел на него как на слабака. Но Жан не старался никого привлечь, только наблюдал за дракой. Часть парней встали за Чигизолу, кто-то за Гэмби, да только Жану не было до них дела.

Двое суток спорили и ругались. Мы все устали до предела, и тут, когда сил уже ни у кого не было, Жан поднялся с места и спокойным, тихим голосом, прозвучавшим в наступившей тишине внушительнее пушечной канонады, сказал: «Джентльмены – он всегда называл их джентльменами, – джентльмены, вы напрасно тратите время, простите за резкость». Тут, конечно, прокатился ропот, мол, с чего вдруг юнец вздумал их учить. «Вы собрались, чтобы выбрать главу нашей организации, – продолжал Жан, – а вместо этого вы мечетесь между вором в законе, который будет обирать вас до нитки – я имею в виду Гэмби, – и отъявленным подлецом и мошенником, который использует вас, а потом выбросит на съедение волкам, – это я об Отрезанном Носе».

А потом он сказал им, что если они решили учредить Конвенцию ради прибылей, то искать следует человека с мозгами. Он рассказал ребятам, что бы сделал, будь он главным: как устроил бы склады для товаров, как организовал бы торговлю, какую бы ввел систему распределения и какую долю с прибыли имел бы каждый. А самое главное, как он собирается сделать, чтобы никому из нас не грозила тюрьма. Надо сказать, ребятам понравилась его речь. Впервые за двое суток оратор был выслушан до конца в тишине. Чувствовалось, как стрелка склоняется в пользу Жана, но оставались двое, которым это было совсем не по нраву.

Ребята радовались, как дети, особенно услышав, что их сделают вдвое богаче. И тогда Гэмби подошел к Жану и, ударив по плечу, заявил, что все, что Жан говорил, здорово и что он, Гэмби, готов ему помогать чем может. Отличный жест, не так ли? Но в другой руке Винсент прятал нож, который никто не заметил, Винсент всегда носил нож в рукаве, на всякий случай, и затем, в мгновение ока, никто даже ничего не понял, Жан отбросил его, приставив к груди Гэмби его же собственное оружие.

Доминик видел, как увлек меня его рассказ и, довольно посмеиваясь, продолжал:

«Месье Гэмби, – сказал тогда Жан, – я всегда восхищался вами как пиратом, но вы не оставили мне выбора». Жан чуть надавил на лезвие, и Винсент заскулил как дитя, и стал оправдываться, будто вовсе не хотел убивать Жана, а всего лишь решил его проверить.

«И каков ваш вердикт, сударь?» – спросил Жан с нажимом в голосе. Тишина стояла мертвая. Винсент Гэмби сказал, что да, Жан прошел испытание. Тогда Жан отдал ему нож и повернулся к нему спиной, чтобы показать, что доверяет ему. Вот этим он на самом деле всех и взял. Жан вытащил шпагу и, обращаясь к ребятам, спросил: «Может, еще кто-нибудь из вас хочет проверить меня на прочность?»

В ответ – ни звука.

«Очень хорошо, – сказал Жан. – Я согласен вести для вас дело. Я один из вас, джентльмены. Тот, кто обманет меня, введет в заблуждение нас всех. Тот, кто стоит у меня поперек дороги, предает и вас тоже. Тот, кто убьет меня, разрушит организацию, вернет вас к тому, с чего вы начинали – снова превратит вас в крикливых и бестолковых чаек. Это ясно».

Всем было все ясно.

«Тогда чего вы ждете? Давайте отпразднуем событие!» – И он закатил им такой праздник, что слышно было в Новом Орлеане.

– Вот, – вздохнул Доминик, – и вся история Лафитов.

– Чудесная история, – прошептала я. Пьер кивнул.

– Точно. А теперь смотри, – продолжил Доминик. – Лет через шесть на Гранд-Терре будет сорок складов с товарами, сорок! Не считая тех, что уже есть в Новом Орлеане и вверх и вниз по реке до самого Дональдсонвилля.

Для тех ребят, что захотят, мы построим здесь дома, и бордель, и таверну, и больницу…

– И ни одной церкви?

Мой вопрос был встречен взрывом смеха.

– Нет, церкви не будет. Эй, Пьер, надо нам рассказать об этом Жану. Ему понравится. И загон для рабов…

– Загон для рабов? – спросила я, нахмурившись. – Вы хотите сказать…

– Конечно. Зачем бы, вы думали, нам понадобилось брать на абордаж этот ваш корабль, если не из-за его груза? Я не знаю, прилично ли нам, как американским патриотам, наживаться на американском работорговце, но ведь и капитан действовал незаконно. Вы знаете, что они делают, эти американские работорговцы: они поднимают испанский флаг, когда входят в американскую акваторию, чтобы их не трогали. Ну что же, мы рискнули. Вы знаете, что хороший раб мужского пола может принести пять сотен долларов на рынке? А женщина – триста?

Вошедшая Лили заметила, что я устала.

– Вы, ребята, до смерти заболтаете бедняжку. Стыдитесь, господин Доминик, и вы, Пьер, тоже. Выходите-ка подобру-поздорову, пока я метлу не взяла!

– Лили, мы только рассказывали мадемуазель…

– Знаю, что вы могли ей наболтать! Кыш отсюда!

Несколько смущенные, они встали, неловко поклонились и вышли.

История братьев Лафитов была красива, полна романтики и приключений, но мысль о том, что братья, по сути дела, оказались такими же работорговцами, как мертвый капитан, не давала мне покоя.

– Чем это вы расстроены, мисси? – спросила Лили.

– Оказалось, что наш благородный флибустьер такой же торговец живым товаром, как капитан «Красавицы Чарлстона», – с горечью ответила я.

Лили нахмурилась и покачала головой.

– Мистер Лафит? Ну что же, он рабовладелец, это верно, как и большинство тех, кто живет здесь. Но не он придумал рабство, не ему и менять местные порядки. А разве в тех местах, откуда вы родом, у господ нет рабов?

– Нет, Лили, мы, то есть они, имеют слуг, которым платят жалованье или дают им жилье и еду.

– Но ведь то же самое здесь получают рабы, по крайней мере те, которым повезет. Конечно же, некоторым везет меньше, и им приходится работать до изнеможения, но не всем.

– А вы тоже рабыня, Лили?

Лили гордо покачала головой.

– Я? Одна из несчастных забитых созданий? Нет уж. Я замужем, у меня четверо детей. Мой муж вот уже пять лет служит матросом на корабле мистера Лафита. Отдыхайте. Не надо было этим дуракам морочить вам голову!

Что за странная страна, думала я, оставшись одна. Лафит – одновременно пират, деловой человек, да еще в придачу работорговец. Интересно, зачем он забрал меня в дом и выходил? Надеется и меня продать? Ну почему судьба женщины так зависит от того, какой выбор сделает мужчина?

На следующий день Лили принесла мне красивое муслиновое платье.

– От мистера Лафита, – сообщила она. – Перед тем как уехать, он сделал заказ нескольким белошвейкам. На подходе еще многое другое: платья, ночные сорочки и красивое белье.

Я потрогала тонкую ткань. Белый муслин украшала вышивка: зеленые виньетки и кремовые розочки. У платья было довольно низкое, по моде, декольте, а рукава, присобранные у плеч, образовывали пуфы. Красные ленты, пришитые с боков, перекрещивались под грудью и завязывались бантом на спине.

– Чудное платье, – сказала я.

– Так наденьте его.

Лили помогла мне снять халат и надеть платье.

– Мисси, что за прелесть! – воскликнула она.

Я прошлась по комнате. Пышные юбки красиво колыхались. Приподняв подол, я залюбовалась вышивкой. Такой тонкой работы я не встречала нигде, даже в Париже.

– Вот что я вам скажу, мисси. Вы и вправду умеете носить такие наряды. Лафит будет просто счастлив вас увидеть. Ему нравится, когда его женщины красиво одеты.

Его женщины! В очередной раз мне пришлось задуматься над тем, как мне вести себя с Лафитом дальше.

– Хотите посмотреть в зеркало?

– Нет, Лили, нет, спасибо тебе, но лучше не стоит. Мистер Лафит очень великодушен.

– Он прекрасный человек, – непререкаемым тоном подтвердила негритянка. – Сейчас вы слишком красивы, чтобы сидеть в спальне. Почему бы нам немного не пройтись по дому, а потом я провожу вас к морю.

Я согласилась, и мы отправились в путешествие по дому. Ноги меня слушались еще плохо, я была очень слаба, но впечатления стоили затраченных усилий. Спальни на втором этаже располагались вокруг круглого холла, образованного лестничным пролетом, над которым располагался купол из цветных витражей. Моя комната была выдержана в персиковых тонах, но были комнаты в золотых тонах, комнаты в винно-красной гамме, комнаты бледно-голубые. Рядом с одной из боковых спален находилась ванна, огромная, в ней свободно могли бы уместиться двое; на полках было множество склянок со всевозможной парфюмерией и ароматическими солями. Я удивленно покачала головой. Пятеро мужчин должны были бы работать весь день, чтобы натаскать в ванну воды. Потом я заглянула в кладовку и увидела лифт, установленный специально для этой цели. Гениально просто!

Комната, что находилась рядом с моей, была самой простой из всех увиденных. Кроме большой кровати и массивного шифоньера, мебели не было, и единственным украшением служило огромное полотно Тициана, являвшее взгляду обнаженных Венеру и Марса.

Комнаты внизу отличались тем же безупречным вкусом и красотой. Почти половину площади занимал бальный зал с ложей для музыкантов. Стены зала были сплошь в зеркалах. Поймав краем взгляда свое отображение, я съежилась и опустила глаза. Я знала: однажды мне все равно придется взглянуть правде в глаза, но пусть это будет позже, когда я немного окрепну.

По другую сторону от центрального холла располагались гостиная, столовая и прекрасная библиотека. Я догадывалась, что Лафит большую часть времени работает там. На полках я увидела множество книг в добротных кожаных переплетах. В основном это были книги, написанные по-французски, но попадались и английские, и испанские авторы. В центре комнаты стоял большой стол, заваленный письмами, корешками счетов, приходными и расходными книгами и математическими таблицами. Тот же беспорядок, что у моего дяди Тео в имении Лесконфлеров, только без безделушек.

Над каминной полкой висела картина, которая, как мне показалось, принадлежала кисти Рембрандта. Я подошла поближе, чтобы разглядеть неизвестный мне шедевр.

– Надеюсь, полотно заслуживает вашего внимания, – раздался позади меня тихий голос.

Я резко обернулась, и Жан улыбнулся.

– Буду вам весьма признателен, если вы сообщите мне, подлинник это или нет. Рембрандт был на борту судна, направлявшегося в Кингстон. Жирный толстосум-колонист собирался украсить им свой дом, но я решил, что картина едва ли будет там к месту, и позаимствовал ее у хозяина. Вы сегодня хорошо выглядите, Элиза, и чертовски привлекательны.

– Благодарю вас, монсеньор Лафит, – вежливо ответила я, – и спасибо за платье.

Жан махнул рукой.

– Не стоит благодарности. Вам ведь надо что-то носить. Лили показала мне рванье, в котором вы были, когда вас нашли.

– Не рванье, а приданое, – уточнила я.

– Так вы мадам Лесконфлер?

– Нет. У меня… У меня нет мужа.

– Сожалею.

Жан Лафит сел за стол и угрюмо обвел взглядом кучу бумаг.

– Что за беспорядок! Если бы можно было одновременно находиться в двух местах. Вы когда-нибудь чувствовали, что в сутках не хватает, скажем, пары часов?

– Последнее время нет, сударь. Если вы меня простите…

– Не отпущу, пока не получу от вас вразумительного объяснения: почему вы вдруг решили обращаться ко мне «сударь». Что они вам обо мне наговорили? Полагаю, Доминик наболтал вам, что у меня шестнадцать любовниц или что-то в этом роде.

– Мне нет дела до ваших любовниц, господин Лафит. Однако мне хотелось бы знать, что вы намерены со мной делать.

Лафит нахмурился.

– Делать с вами? Что вы хотите этим сказать?

Я посмотрела ему прямо в глаза.

– Я тоже часть вашей добычи? Может, вы хотите поместить и меня на один из ваших складов, когда я дойду до нужной кондиции? Или, что вероятнее, запрете меня в один из ваших загонов с моими товарищами по несчастью с «Красавицы Чарлстона»? Как вы будете переправлять нас на рынок? Я думаю, достаточно нежно, чтобы не сильно повредить по дороге. Сколько вы сможете за меня взять? Триста долларов? Двести? – Я ущипнула себя за предплечье. – Я пока не очень сильна и не могу рожать детей, вам об этом известно, и самое неприятное – я безобразна. За такой подпорченный товар вам больше двадцати долларов не получить. Конечно, вы можете подержать меня подольше, чтобы подкормить…

– Полагаю, сказано довольно, – проговорил он тихо. Глаза Жана гневно сверкнули.

Мне стало стыдно. Я опустилась на стул и закрыла руками лицо.

– Боюсь, что опыт, полученный с мужчинами типа капитана Фоулера, сделал вас слишком подозрительной, – тихо продолжил Лафит – Я понимаю вас, Элиза. Но знайте: я ни секунды не думал о вас иначе как о почетной гостье моего дома. Вы вольны покинуть его, когда захотите. Если вы захотите остаться, я обещаю вам, что на этом острове вы будете в такой же безопасности, что у себя дома во Франции, и даже в большей. У вас в этой стране никого нет?

Я кивнула.

– Вы хотите вернуться во Францию?

Я молчала, не зная, что сказать.

– Может быть, я смогу найти для вас мужа. Уверен, что задача не будет сложной.

– Я не хочу мужа! – воскликнула я. – Господи, кто захочет такую? После всего того, что этот злодей делал со мной, что он меня заставлял делать для него… Я никому не смогу быть хорошей женой. И еще, я привыкла сознавать себя по-настоящему красивой, вы знаете об этом? А сейчас я безобразна, безобразна! Ну почему я не умерла? Ради чего мне жить?

Жан встал, озадаченно глядя на меня.

– Неужели я дал вам повод думать, что отношусь к вам с брезгливостью? Неужели вы считаете, что я стал бы принимать вас у себя, если бы ваш вид оскорблял мое эстетическое чувство? Пойдемте.

Лафит поднял меня со стула и повел через холл в бальную залу.

– Нет! Прошу вас, не надо!

Мы остановились перед зеркалом, и я закрыла глаза руками. Мягко, но твердо он отвел мои руки.

– Открой глаза, Элиза, быть может, увиденное будет совсем не так уж плохо.

Во мне боролись противоречивые чувства. Мне было страшно, но я не хотела выглядеть трусихой в глазах Лафита. Решившись, я вдохнула побольше воздуху, стиснула зубы и., открыла глаза.

Я смотрела на свое отражение, и страх и боль постепенно уходили прочь. Лицо было моим, по-настоящему моим. Уродливая карикатура пропала. Я дотронулась ладонью до щеки, провела пальцем по вискам, лбу, подбородку и губам. Вокруг глаз кожа по-прежнему была очень бледной, с легкой синевой. Щеки были все еще впалыми, я была слишком худа, но на скулах уже появился румянец, а в глазах заплясали прежние огоньки, может быть, чуть более скромные. Черные кудряшки вокруг лица выглядели задорно.

– Это я, это правда я! Жан, я стала собой!

– А кого еще вы ожидали увидеть? – спросил Лафит. – Конечно, это вы. Как вам, женщинам, могут приходить в голову такие странные мысли? Вы – красивая, обаятельная женщина.

Наши глаза встретились в зеркале.

– Не важно, что с нами происходит, понимаете, Элиза? Мы такие, какие есть, вопреки тому, что думают о нас люди. Если ты способен сберечь разум и душу, ты можешь сберечь себя.

Жан отступил, оставив меня наедине со своим отражением.

– Вы – то, что вы есть, Элиза.

Вглядываясь в маленькую фигурку, смотревшую на меня из зеркала, я глубоко вздохнула. Мне удалось перешагнуть еще через один барьер, на этот раз созданный лишь в моем воображении. На пути к счастью таких преград, наверное, будут сотни, но одна из них осталась позади.

– Спасибо, Жан, – сказала я тихо.

– Не стоит, Элиза.

Мы вернулись в библиотеку. Я рассказала ему обо всем, не упоминая только настоящего имени Гарта.

– Я мог бы попробовать его отыскать, – сказал Жан, – если вы скажете мне, кто он такой. Существует много способов выяснить его судьбу. Никто не исчезает бесследно, даже в британском флоте.

– Нет, Жан, не надо. Я не хочу его больше видеть. Мне кажется, я могла бы… – я сжала кулаки, и голос мой перешел в свистящий шепот, – … убить его. Нет, я хочу, чтобы прошлое осталось в прошлом. Надо начинать сначала.

Жан выжидательно посмотрел на меня.

– Как пожелаете, Элиза. Помните только, что я всегда к вашим услугам. Если вы захотите, чтобы я нашел его или сделал для вас что-либо еще, просите не стесняясь.

Я задумалась. Жан мог бы помочь мне вернуться во Францию. Но Франция сейчас казалась мне дальше, чем луна, – в миллионах, а не в тысячах миль от этих мест. Я не была готова вернуться домой, не готова предстать перед семьей, не готова к их слезам и жалости. За последнее время в моей жизни было и так слишком много слез.

– Если бы я могла… Если вы разрешите погостить у вас подольше…

– Конечно, Элиза. Мой дом будет вашим столько, сколько вы захотите. Я был бы счастлив, если бы здесь вы научились вновь радоваться жизни.

– Мне хотелось бы научиться быть вам полезной, – сказала я застенчиво. – Может быть, я смогу помочь вам в ваших э… делах. Если, конечно, мне найдется работа по силам.

Я взглянула на бумаги, лежавшие на столе. Жан проследил за моим взглядом.

– Вы действительно хотите заняться делом? Я не встречал ни одной женщины, которая разбиралась бы в финансах и цифрах. Но мне нужен секретарь, и вы, вне сомнений, справитесь с этой работой не хуже бравых парней, подрастерявших мозги в битвах и пирах. Может быть, я слишком охотно принимаю ваше предложение, Элиза, – добавил, покачав головой, Жан. – Но дела последнее время требуют все большего внимания. Склады переполнены, а незаконченных дел не счесть.

– Я готова начать сегодня.

Жан посмотрел на меня с любопытством.

– Ни разу не видел, чтобы кто-нибудь так рвался работать! Прекрасно, тогда сразу и приступим.

Лафит уселся за стол и принялся разбирать бумаги, доходчиво объясняя мне, что нужно сделать с каждым документом. Среди прочего ему попалась записка, написанная мелким женским почерком, которую он без пояснений порвал на мелкие кусочки и выбросил в корзину для бумаг. Я сдержала улыбку. Наконец бумаги были рассортированы.

– На сегодня довольно, – сказал Лафит, – я устал от копания в пыльных цифрах. Посмотрите на мою рубашку! Она вся серая от пыли. Да и у вас, мадемуазель секретарь, кончик носа стал почти таким же черным, как ваши глаза.

Жан наклонился и вытер мне нос батистовым носовым платком с изящной вышивкой.

– Вот так лучше. Должен признаться, Элиза, вы оказываете на меня положительное влияние. Мне следовало разобрать документы несколько месяцев назад, но я все откладывал, уговаривая себя, что есть дела поважнее. Только не заставляйте меня заниматься бумажной рутиной каждый день. Ворчливая женщина – худшее, что может быть на земле! Вы ведь не будете на меня ворчать?

– Не скажу ни за что, – ответила я с улыбкой.

– Но характер у вас есть, – лукаво заметил Жан. – Я помню, как сурово вы заявили, что вам дела нет до моих шестнадцати любовниц.

– Меня куда больше интересуют ваши склады, господин Жан. А характер… – я покаянно вздохнула, – скажу честно: я была самой вспыльчивой девушкой во Франции.

– А теперь, убежав из Парижа, вы решили ввергнуть в пламя Луизиану?

– Разумеется, нет, – решительно заявила я. – Я уже достаточно взрослая, чтобы перестать капризничать и устраивать сцены.

– Ну что же, увидим. А сейчас вы не откажетесь поужинать со мной, мадемуазель Элиза? Надеюсь, дядя научил вас по достоинству ценить хорошую еду и напитки?

– Он был большим чревоугодником. Еда – его вторая страсть, а первая, – добавила я со смешком, – восхваление славных предков Лесконфлеров.

– Наконец мне посчастливилось встретить удивительную женщину, которая не только умеет читать и считать, но и способна ценить иные жизненные блага. Вдобавок ко всему эта женщина очень хороша собой, особенно когда нос ее не выпачкан. А теперь, – Лафит вежливо улыбнулся, – вы, наверное, хотите отдохнуть перед ужином, день был для вас трудным.

Я присела в реверансе и вышла из библиотеки. Отстраненная вежливость Лафита смутила меня, к тому же я действительно устала. Жан Лафит сильно отличался от мужчин, которых мне до сих пор приходилось встречать. Он был джентльменом до мозга костей. Конечно, я не сравнивала его с людьми простыми, но некоторый опыт жизни при дворе показал мне: благородные дворяне часто являются таковыми лишь внешне. Жан Лафит не позволял себе и намека на фамильярность. Мне иногда даже казалось, что его братья, куда менее воздержанные на язык, более искренни и человечны. Однако я не могла не признать, что поведение Жана имело одно несомненное преимущество: мне было бы трудно работать с ним, если бы он позволял себе вольности. Мысль о близости с мужчиной не вызывала во мне ничего, кроме ужаса и отвращения. Воспоминания о капитане Фоулере были еще слишком свежи. Днем я гнала их прочь, но капитан возвращался ко мне в ночных кошмарах, заставляя просыпаться в холодном поту. Неужели он на самом деле умер?

Я понимала: Жан Лафит предупредительно-вежлив со мной из врожденного чувства такта. Он сознательно давал мне понять, что относится ко мне так же, как относился бы к секретарю-мужчине, и я твердо решила сделать все от меня зависящее, чтобы заслужить его доброту и расположение.

За несколько недель я неплохо разобралась в делах Лафита. Он показал мне товары, хранящиеся на складах, и я воочию увидела, какими богатствами он владел, и это при том, что на Гранд-Терре находилась лишь часть его сокровищ.

На острове кипела бурная жизнь, которой мог бы позавидовать иной крупный морской порт. В маленькой гавани теснились суда, принадлежавшие в прошлом другим хозяевам. «Красавица Чарлстона», как рассказал Жан, покоилась на дне залива. Был ли на ее борту труп капитана? Я страстно надеялась на это, так как понимала: встречи с Фоулером я не переживу. Даже косвенное напоминание о страшных днях, проведенных на злосчастной посудине, повергало меня в трепет.

Береговое братство жило в одноэтажных домах, расположенных вдоль Баратарской бухты. Пираты перевезли на остров свои семьи, а некоторые – даже любовниц. Поразвлечься отправлялись в Новый Орлеан, который находился в трех днях плавания по известным лишь матросам Лафита протокам, через болотные топи и по узкому перешейку суши.

Особняк Жана выделялся среди прочих строений на острове. Тропическое солнце, отражаясь от моря, сверкало в высоких сводчатых окнах спален и гостиных, заливало веселым светом широкие веранды, окружавшие дом со всех четырех сторон.

Жан Лафит не слишком загружал меня работой, и на свежем воздухе я стала здоровее и крепче, чем прежде. Доминик взялся меня опекать и сопровождал в прогулках по острову. Он любил этот край и с такой гордостью показывал дикую природу Луизианы, словно сам был ее создателем. На небольшой пироге – плоскодонном суденышке, будто специально предназначенном для плавания по заболоченному мелководью, мы добирались до самых глухих уголков острова. Здесь я впервые увидела аллигаторов. Странные старообразные, словно замшелые создания страшно заинтересовали меня, но Доминик был настороже и зорко следил за тем, чтобы я держалась от них подальше. Один из пиратов поплатился ногой за неосторожность, а некоторые крокодилы, судя по их размерам, вполне могли проглотить человека целиком.

Мне нравился на Гранд-Терре сказочный лес, весь в клочьях испанского мха, словно это не деревья, а заколдованные чудовища с длинными седыми волосами. Мне нравились кипарисы, растущие в болотах, с искривленными стволами, похожими на преклоненные колени. Но больше всего мне нравились мир и покой, царившие в этом краю нетронутой природы, та гармония, которая чудесным образом не разрушилась с проникновением сюда человека. Однако для последнего существовало вполне прагматичное объяснение: пираты не рубили леса, поскольку он служил им надежным укрытием.

Настоящей гордостью Доминика был принадлежащий ему корабль с гордым названием «Тигр». Судно было не очень большим, но весьма маневренным и отлично оснащенным для боя.

– Мой «Тигренок» одолеет любой военный корабль, – хвастался капитан. – Может быть, я возьму тебя как-нибудь с собой и покажу, на что он способен.

– Я буду рада, Доминик. Твой «Тигр» – просто прелесть.

– Так ты не боишься плавать?

На острове каждый знал, а если не знал, то догадывался о моей истории, но мне не докучали с расспросами, а это было самое главное.

– Нет, Доминик, я не боюсь ни океана, ни кораблей, боюсь только мужчин, которые на них плавают.

Встретив мой суровый взгляд, Доминик рассмеялся:

– Тебе, Элиза, палец в рот не клади. Немного тренировки, и тебя можно будет зачислять в команду.

Я прикусила губу, не зная, как отнесется Доминик к моей просьбе.

– Дом, ты научишь меня стрелять? Не из пушки, нет, и не из ружья, всего лишь из пистолета.

– Не знаю, что и сказать, – с сомнением протянул Доминик. – А вдруг ты прострелишь свою хорошенькую головку?

– Постараюсь этого не сделать, – засмеялась я. – Ты ведь отличный стрелок, так поделись своим искусством!

– Точно, я здесь самый первый мастер по пушкам и по ружьям. Пожалуй, в них я разбираюсь даже лучше, чем в корабельном деле. Что ружье, что пистолет – принцип один… Но что скажет Жан?

– Ты не хуже меня знаешь, что я гостья Жана и могу делать что захочу, хоть уехать с острова. Ну пожалуйста, Доминик, научи меня!

Я знала, что он не сможет мне отказать.

– Перестань, ради Бога, клянчить! В твоих руках я как воск. Ты с самого начала знала, что я соглашусь, – притворно сердито сказал Доминик.

– Какой ты добрый, Дом! Давай прямо сегодня и начнем? Я еще хочу научиться фехтовать. Мой брат Филипп немного занимался со мной, но это было давно, да и я была совсем девчонкой, а я хочу научиться управляться со шпагой по-настоящему, как мужчина. Ты ведь научишь меня фехтовать, правда, Доминик?

Дом покачал головой:

– Я не слишком силен в шпаге, учитель из меня плохой. В этом деле мастак Жан. Он лучший шпажист в стране, но, готов поспорить на моего «Тигра», он не согласится.

– А я его хорошенько попрошу, – доверительно сообщила я. – Как он мне откажет?

– Так на кого же ты собралась идти войной, моя маленькая леди? Никак не возьму в толк. Что-то странное творится в твоей хорошенькой головке.

Я надула губы.

– Что плохого в том, что женщина хочет научиться защищать себя?

Доминик нахмурился.

– Ваш брат всего добивается по-другому: повертит задом, и все – мужик спекся. Да ты знаешь сама. Думается мне, ты задумала неладное. И вот еще что я тебе скажу: Жан перетопит нас как котят или нарежет из нас бифштексов, если с тобой что случится. Всех, до последнего.

– А что может случиться? – невинно спросила я.

– Ты чертовски упряма, но и хороша как черт. – Доминик вздохнул. – Заправская пиратская красотка.

В тот же день Дом показал мне, как обращаться с пистолетом: чистить, заряжать, стрелять. Я училась быстро, правда, целиться совсем не могла.

– Или ты раскроешь глаза или промажешь и в слона, – устало заявил Доминик.

– Но он так грохочет, Дом, – пожаловалась я. – Душа в пятки уходит.

– Прищурься и задержи дыхание. Давай снова. Сбрось немного пороху. Отлично. Теперь заряд. Держи тверже. Поднимай. Расслабь руку, а то рассадишь плечо. Теперь спускай курок. На этот раз не так уж плохо. Только помни, мадемуазель стрелок, оружие не знает, в чьих оно руках: в мужских или женских, – так что всякие дамские выкрутасы тебе не помогут. Давай снова.

К концу дня у меня кое-как начало получаться, но к вечеру я так устала, что за ужином клевала носом.

– … чудесный букет, но вкус разочаровывает, а ведь в конце концов вкусом определяется ценность… Элиза! Вы даже не слушаете!

– О, простите, Жан! – сказала я, с трудом стараясь держаться прямо. – Мне что-то нездоровится.

– Наверное, я виноват. Заставляю вас слишком много работать. Может быть, посидим на веранде?

– С удовольствием, Жан. Простите мне мою бестактность. Что вы должны были обо мне подумать!

– Вы знаете, что я о вас думаю: в моих глазах вы – чудесная, добрая и красивая женщина. Вы просто устали, с кем не бывает. Вы не обязаны развлекать меня.

Мы вышли на веранду. Я присела на перила, а Жан устроился в плетеном кресле со стаканчиком в руках.

– Итак, – сказал он, вдыхая аромат бренди, – вы хотели меня о чем-то попросить. О чем?

– Откуда вы узнали? – встрепенулась я.

Жан снисходительно улыбнулся.

– Как старуха узнает о приближении дождя? По ломоте в костях. У меня тоже заболела маленькая косточка, вот здесь, в груди. – Жан прикоснулся к тому месту, где, насколько я знала, у человека находится сердце. – Там у меня весьма чуткий барометр, и, как только женщина задумает о чем-нибудь попросить меня, он начинает подавать сигналы. Чем сильнее толчки, тем больше она попросит. Сейчас, – и Жан театрально закрыл глаза, – толчки средней силы. Так чего же вы хотите, Элиза? – Он поднес к губам стакан бренди.

– Я хочу, чтобы вы научили меня фехтовать.

Рука со стаканом замерла у губ.

– Фехтовать! С чего вам вдруг взбрело в голову учиться фехтовать?

– Чтобы я могла защитить себя. – Я гордо вздернула подбородок.

– Я буду молиться, чтобы святые угодники защитили нас всех. Уверяю вас, Элиза, вам не придется прибегать к столь жестким мерам, чтобы защитить себя. Я, Жан Лафит, клянусь вам, что буду защищать вас, покуда жив. Да и все мои люди с радостью умрут за вас. Я знаю, мы, американцы, кажемся вам варварами, но, поверьте мне, Элиза, незачем идти против нас с оружием в руках. К тому же любая женщина владеет оружием более грозным, чем шпага и пистолет.

Приказав себе сохранять спокойствие, я ответила как можно ровнее:

– Я не убила Жозе Фоулера только потому, что не знала, как это сделать. И если мне доведется еще раз попасть в подобную переделку, я хочу чувствовать себя во всеоружии. «Женское» оружие пускать в ход я не собираюсь, Жан, да оно и не всегда срабатывает. Я должна научиться пользоваться оружием мужчин.

– Мне следовало отправить вас в Новый Орлеан, как только вы пошли на поправку, – мрачно заметил Лафит. – Боюсь, жизнь среди грубых пиратов дурно повлияла на вас. Шпага – не детская игрушка, Элиза. Когда вы направляете острие в противника, будьте уверены, он вам ответит. Но, – вздохнув, заметил Жан, – мой барометр напоминает мне, что я дал вам слово исполнить любую вашу просьбу.

– Совершенно верно, – сухо заметила я.

– Элиза, вы просите о невозможном. Чтобы леди занималась подобными вещами? Это неслыханно.

Я рассмеялась.

– О, Жан, я больше не леди. Сомневаюсь, чтобы я вообще ею была! Я – пиратка! Настоящая красотка флибустьерка с горячей кровью! Даже Доминик так считает!

Я перекочевала на подлокотник его кресла.

– Уж вам должно быть известно, Жан, что красотки упрямы, несговорчивы и любят настаивать на своем.

Лафит не отрывал взгляда от бренди.

– Осталось только обнять меня, поцеловать и назвать дядюшкой Жаном, – пробормотал он, пригубив янтарный напиток.

Я не заставила себя ждать. Обвив его шею руками и нежно чмокнув в щеку, я сладчайшим голосом пропела:

– Спасибо, дядя Жан.

– Ну что же, по крайней мере теперь я буду знать, откуда мне ждать удар, – вздохнул он.

– Вы прелесть! – воскликнула я, целуя Жана вновь.

– Таковы все женщины, – сказал Жан, поднимаясь с тяжелым вздохом. – Ну что же, увидим, что вы за ученица.

– Я буду трудиться с рассвета до заката, – с готовностью пообещала я. – После того, разумеется, как приведу в порядок документы.

Жан подошел к перилам и посмотрел на море.

– Вы знаете, Элиза, оружие – странная вещь. У шпаги нет разума, нет никаких чувств. Она не знает ни сострадания, ни справедливости. Она не знает, в чьих она руках…

– … в мужских или женских, – закончила я за него. – Я знаю, Жан. Я буду осторожна, обещаю. Для меня это очень важно, вы ведь понимаете?

– Нет, не понимаю. Но ведь это не важно? – Голос его звучал устало и грустно. – А теперь вам пора спать, Элиза. Урок начнем завтра в восемь. В зале.

– Спасибо, – ответила я, устояв перед искушением обнять его, и вместо этого лишь благодарно пожала ему руку. – Спокойной ночи, Жан.

На следующее утро я явилась на занятия в юбке и блузке. Лафит хмыкнул, мудро заметив, что мой наряд едва ли создаст мне преимущество в бою.

– Не понимаю, как же я должна была одеться? – растерянно сказала я.

– Позвольте проиллюстрировать мое соображение. – И, подняв шпагу, Жан сделал несколько выпадов. Я восхищенно ахнула.

– Теперь на минуту представьте, что мы враги. Вы можете взять в руки шпагу, чтобы иллюзия была полнее. – И Жан протянул мне оружие. Шпага была тяжелая, но, не подав виду, я крепко сжала ее в руке. – А сейчас, – продолжил Жан, – смотрите на противника, то есть на меня.

Он сделал грациозный выпад. Тело его в белоснежной рубашке и обтягивающих рейтузах было гибким и подвижным, словно у мальчика.

– Какой вы красивый, Жан! – воскликнула я. – Из вас получится красивая мишень.

Жан нахмурился.

– Я достаточно увертливая мишень, чтобы избежать ваших ударов. А теперь… Вуаля!

Не успела я понять, что произошло, как кончик его шпаги пригвоздил к полу мою юбку. Потеряв равновесие, я упала.

– Кажется, мне не удалось удержаться, – констатировала я с кривой улыбкой.

– Простите меня, Элиза, я всего лишь обосновал свою точку зрения. – Жан смотрел на меня без улыбки. – Это занятие не для женщин.

– Вы меня даже не укололи, – упрямо сказала я. Мне было обидно до слез. Я должна была догадаться, что он и не собирается учить меня фехтованию. Его план был прост: выставить меня в глупом виде, унизить и тем самым заставить забыть о шпаге.

– Я не хотел обижать вас, Элиза, – сказал он. – Хотел только, чтобы вы поняли, насколько нелепа ваша затея.

Жан предложил мне руку, но я сделала вид, что не замечаю ее, и легко вскочила на ноги.

– Я покину вас на минуту, – сказала я, приглаживая непокорные кудряшки, – чтобы заколоть волосы.

– Разумеется.

– Вы не уйдете? – уточнила я на всякий случай.

– Нет, Элиза, – со вздохом ответил мой учитель. – Я не уйду. Но я, откровенно говоря, не вижу смысла в этих уроках.

Я ему еще покажу. Со всех ног я пустилась на кухню, к Лили.

– Лили, быстро, – задыхаясь попросила я, – найдите мне бриджи. Скорее!

Лили недоуменно уставилась на меня, отложив нож.

– В первый раз слышу, чтобы девушка надевала бриджи.

– Лили, пожалуйста, – взмолилась я. – Господин Лафит обещал научить меня фехтовать, но мы не можем сдвинуться с места из-за моих юбок. О, я так хочу научиться! Я должна уметь защищаться. От мужчин.

Лили покачала головой.

– Мне, знаете ли, никогда не составляло труда защитить себя. Наверное, потому, что я вдвое вас больше. Мой Джордж ходит передо мной на цыпочках. Но вы, мисси, не больше луизианских москитов. Дайте мне подумать. Альберт примерно одного с вами роста. Подождите здесь. – И она исчезла.

Я нервно мерила шагами кухню. Наконец вернулась Лили с серыми бриджами в руках.

– Вот, мисси. Все, что могла найти. Они по крайней мере чистые.

Сбросив юбку, я натянула бриджи. Альберт и вправду был невелик, и его штаны обтянули меня как перчатки. Лили неодобрительно покачала головой. Блузку решено было заправить внутрь, а вместо пояса приспособили красный шарф.

– Спасибо, Лили!

Чмокнув негритянку, я бегом пустилась в зал. Лафит дремал в кресле, закинув руки за голову.

– Я к вашим услугам, сударь! Защищайтесь! – встала я, припомнив уроки Филиппа, в классическую стойку.

От изумления глаза его, как говорится, выскочили на лоб.

– Мадемуазель, я потрясен. Позвольте на вас посмотреть.

Лафит встал и очень медленно, не упуская ни одной детали моего скандального туалета, оглядел меня, словно я была лошадью, предназначенной для продажи.

– Не очень элегантно, да и покрой страдает. Вам, право, стоит порекомендовать моего портного, Элиза, но все же весьма эффектно.

Я молча ждала, когда закончится инспекция.

– … и очень необычно. В силу некоторых причин вы и в таком наряде – слишком женщина. Не знаю, смогу ли я забыть об этом.

– Мне безразлично, господин Лафит, о чем вы способны забыть и о чем нет, – холодно заметила я. – Я пришла сюда не затем, чтобы демонстрировать наряды.

Он засмеялся и хлопнул меня по спине.

– Отлично, мадемуазель Лесконфлер. Защищайтесь!

В этот день было положено начало делу, в которое я ушла с головой на несколько недель. Мы занимались в прохладные утренние часы и, если ничто не нарушало наших планов, по вечерам, после того как спадала жара. Жан не щадил меня. Порой он вел себя как мальчишка, стремясь доказать мне, что женщина не может выдержать такие нагрузки. Я же, сцепив зубы, делала все, чтобы убедить его в обратном, а оставшись одна, часами тренировалась перед зеркалом в зале.

Я ничего не рассказала Жану об уроках стрельбы, а Доминик ничего не знал о моих уроках фехтования. Одно помогало другому: тяжелые пистолеты укрепили мышцы кистей и предплечий, а умение концентрироваться, приобретенное во время занятий со шпагой, помогало мне метко стрелять.

– Ну, девчонка, – удовлетворенно заявил однажды Доминик, – ты стреляешь по крайней мере не хуже любого из моих ребят, а может, и чуть получше.

– Здорово!

– Нет, – отрезвил меня Дом, многозначительно подмигнув, – ты не можешь считаться хорошим пиратом, пока не освоишь клинок.

– Когда-нибудь, – прошептала я, подбрасывая тяжелый пистолет. – Дьявол, это когда-нибудь наступит, Доминик. Очень скоро.

Пришел день, когда Жан признал, что техника моя практически безупречна. Итак, я одержала маленькую победу. И все же, как считал Жан, главное в бою – не техника.

– Ты не сможешь убить человека, если не будешь хотеть этого, – играя шпагой, пояснял Жан. – Ты должна колоть так, будто ненавидишь меня, ненавидишь всерьез, Элиза. Поединок – не женская игра. Даже зеленый мальчишка сможет дать тебе сто очков вперед, потому что ты не умеешь драться всерьез. Так, вжик-вжик, только для виду.

Я сдержалась, только кротко заметила:

– Но я не хочу ранить тебя, Жан.

– Не хочешь ранить, так убей! Или ты забыла, чего ради вся эта игра! Конечная цель – убийство. Не заботься о том, что можешь ранить меня, Элиза. Сосредоточься на убийстве. Защищайся!

Я бросилась в атаку, забыв обо всем. Он со смехом отбивал мои удары, по ходу дела бросая реплики насчет того, что в наших уроках есть что-то забавное. Я поняла, что он играет со мной. И возненавидела его, возненавидела его мужской эгоизм. Он хочет, чтобы я его убила? Видит Бог, я сделаю это!

На мгновение он открылся, и я, воспользовавшись этим, сделала выпад. Я только слегка задела его плечо кончиком шпаги, но кровь мгновенно окрасила белоснежную рубашку.

Жан посмотрел на струйку крови.

– Мой Бог, – выдохнул он, – вот что я получил за мимолетный взгляд в зеркало.

Отшвырнув шпагу, я бросилась к нему.

– Жан, Жан, что я наделала?! Я не хотела убивать тебя, честное слово! Я никогда не прощу себе этого, никогда! Ты был так добр ко мне, а я разозлилась, потому что ты вел себя… покровительственно. Я не знаю, как это случилось. Я никогда так больше не буду, Жан, никогда!

Я расстегнула его рубашку и промокнула рану кружевным носовым платком, помогла ему сесть, а сама побежала за бренди. Пока он пил, я все повторяла, что никогда больше не возьму шпагу в руки. Жан выглядел озадаченным. Ему явно было не по себе.

– Не возьмешь шпагу в руки? – встрепенулся он при моих последних словах. – Чтобы весь мир узнал, что Лафита одолела девчонка, и поэтому он запретил ей драться с ним? Нет уж, моя дорогая амазонка, теперь я буду драться с тобой по-настоящему, хочется мне этого или нет, просто из чувства самосохранения. Признаюсь, ты задела мое самолюбие, но не разубедила меня. Помнишь, я говорил, что у женщины есть секретное оружие, которого нет у мужчины. И кстати, о сосредоточенности во время боя… Так вот, если бы я не залюбовался твоей… – И Жан хлопнул меня по тому месту, которое вызвало в нем такой прилив эмоций.

Я отскочила как ужаленная.

– Жан, ты такой же, как все мужчины!

Лафит бесстыдно усмехнулся.

– Верно, Элиза. Может, я и лучше многих, но по природе такой же, как все.

Глава 7

КОРОЛЕВА БАРАТАРИИ

Жизнь на Гранд-Терре была хороша во всех отношениях. Я окончательно окрепла, самоуважение вернулось ко мне, я гордилась своими успехами в военном деле. Но, слушая рассказы о пиратских набегах, я испытывала странное томление, как птица с подбитым крылом страдает, слыша призывные крики товарищей, готовящихся к отлету в дальние страны. Даже в цифрах и документах приключения выглядели захватывающими, а как, должно быть, интересно в самом бою!

Мне были безразличны золото и драгоценности. Гораздо важнее для меня было испытать восторг битвы. Воображение рисовало захватывающие картины: груженные сверкающим золотом трюмы кораблей, огонь, звон шпаг, гром пушек, веселье победивших разбойников. Как в приключенческом романе.

Я представляла себя – сильную и ловкую, как тигрица, и, словно амазонка, дерущуюся бок о бок с Жаном. Видела, как падают поверженные враги, побежденные уже тем, что их противник – женщина. Меня не смущало, что занятие Жана и его людей было преступлением в глазах общества. Законы, по которым жило это общество, не помогли мне, когда я умирала от издевательств и побоев на борту «Красавицы Чарлстона», почему же я должна уважать их? Я знала, что никогда не буду принята «порядочным обществом», да и не стремилась к этому: мои взгляды на место и роль женщины в этом мире резко расходились с общепринятыми. Что мне до их правил поведения, их надуманных ограничений и условностей? Что мне до их кумиров или изгоев? Я перестала быть одной из них – я была «сама по себе».

Пираты со мной не церемонились, и я привыкла к их грубоватым шуткам. Слушая леденящие душу истории о жизни в далеких плаваниях и экзотических странах, я жадно внимала каждому слову. Я ощущала себя одной из них, и когда мне как-то сказали, что не могут представить Гранд-Терру без меня, я почувствовала, что заслужила право на участие в сражении.

Жан, казалось, наслаждался моим обществом. Он все реже уезжал в Новый Орлеан, стараясь посылать по делам вместо себя Пьера. Иногда он принимал гостей из города. Я сидела за столом на месте хозяйки, покоряя мужчин своими манерами и остроумием, но после трапезы неизменно исчезала. Однако чаще всего мы с Жаном ужинали вдвоем: он умел держать своих людей на почтительном расстоянии, хотя знал каждого по имени, помнил, как зовут их детей и жен. Его особняк на Гранд-Терре был столь великолепен не случайно: он являлся символом власти этого человека.

В Жане прекрасно сочетались блеск манер и чувство юмора. Многие часы, проведенные вместе, стали прочным фундаментом нашей изумительной дружбы. Я чувствовала, что заполнила собой некий пробел в его жизни. Конечно, он не испытывал недостатка в женщинах. Я была уверена, что у него много любовниц. Но мой природный ум, образование, хорошие манеры и чувство прекрасного, которое я впитала с молоком матери, – все то, что почти невозможно было встретить здесь, в Новом Орлеане, были важнее для него, чем простые физические потребности. Мы говорили обо всем: об искусстве, о красоте, о философии, религии, медицине, даже о роли женщины в истории и о жизни куртизанок.

Но о том, чтобы взять меня в дело, я не смела заговорить: Жан просто поднял бы меня на смех. Фехтование в бальной зале – это одно, а поединок не на жизнь, а на смерть с закаленным в боях противником – дело совсем иное.

Однажды вечером Жан созвал военный совет, на который были приглашены его братья, Доминик и Пьер, Рене Белуш, Чигизола – Отрезанный Нос и Винсент Гэмби. Сразу после ужина Жан удалился в библиотеку, где его уже ждали приглашенные. Выждав, когда слуги покинут столовую, я на цыпочках пробралась на веранду и притаилась под открытым окном библиотеки. Речь шла о британском торговом судне «Мэри Роуз», которое, по сведениям Жана, направлялось в доки Кингстона, на Ямайку, находящуюся в нескольких днях пути от Нового Орлеана. Мой час пробил.

– Отношения с Англией становятся все напряженнее, – говорил Жан. – Если эти идиоты в Вашингтоне объявят войну, торговле будет положен конец.

– Но есть и испанские суда, – возразил Гэмби.

– Война с Британией подразумевает войну на море: громадное количество военных кораблей блокирует главные порты. Одна из главных претензий Америки к Англии состоит в предоставлении нашей стране свободы мореплавания и права иметь свой собственный флот. Англия с удовольствием продемонстрирует свои зубы и покажет нашим, что почем.

– Значит, нам надо взять «Мэри Роуз», – заключил Пьер. – На прощание.

– Мы, конечно, нападем на британца, – подытожил Жан, – но работа предстоит нелегкая. Из Кингстона в Новый Орлеан корабль будут сопровождать два прекрасно вооруженных фрегата. Похоже, что кто-то кого-то боится, не так ли, ребята? В любом случае мы не обманем их ожиданий.

– Почему бы нам не сцапать «Мэри Роуз» по пути в Кингстон? – предложил Доминик.

– И лишиться всего сахара, черной патоки и индиго?

– Они разделают нас под орех, – хмуро заметил Гэмби.

– Может, и нет, если мы перехватим их в устье Миссисипи, – возразил Жан.

Я услышала хруст разворачиваемой карты.

– Напасть на реке? Это – безумие, Жан! Губернатор явится сюда как пить дать и сотрет остров в порошок. А нам даст такого пинка – будем лететь аккурат до Гаити.

Пьер, как всегда, был скептиком.

– Губернатор против меня? Да я вообще не буду иметь ко всей этой затее никакого отношения. – В голосе Жана звучало искреннее возмущение. Пираты сдержанно хмыкнули в ответ. – Во время операции я буду гостить в Новом Орлеане, как раз в это время Уильям Клайборн устраивает бал в честь вступления в должность, и я буду вне подозрений. Да! Так и поступим, я привезу губернатору Клайборну поздравления и подарки от всех баратарианцев.

– Боже, ты слышишь, что задумал этот сумасшедший!

– Смотрите, – сказал Жан, и я услышала стук сдвигаемых стульев; мужчины, видимо, сгрудились вокруг карты. – Когда «Мэри Роуз» и два сопровождающих ее фрегата достигнут вот этой точки, их встретит небольшой сюрприз – завал из бревен. Два небольших судна мы пустим на фрегаты, а «Мэри» возьмем с яликов.

– Ерунда! – выкрикнул Отрезанный Нос. – Взять корабль со шлюпок!

– Мы будем первыми, Отрезанный Нос. Мы застанем их врасплох, они бросятся к пушкам, а в это время мы обойдем корабль с боков. Ядра пролетят…

– Ядра пролетят над нашими головами! – догадался Доминик.

– Точно, они будут кормить ядрами аллигаторов. Итак, конвой пребывает в растерянности, мы берем судно на абордаж и уводим его вверх по протоке примерно с милю, туда, где Миссисипи образует излучину.

– Но она вся заросла, Жан.

– Там слишком мелко.

– И место слишком узкое, да еще все завалено плавником. И обводной канал засорен.

– Мы расчистим канал. На время. Он, конечно, узкий, но вполне пригоден для нашей цели. Мы подготовим проход, но для маскировки накидаем сверху бревна и немного тростника. Значит, проведем «Мэри Роуз» вверх по протоке, а затем, по обводному каналу назад, и – вуаля! – мы уже на Гранд-Терре.

– А если фрегаты пустятся следом? – возразил Гэмби. – «Мэри Роуз» – старое судно, да еще сильно груженное. Нам от них не уйти.

– Протока слишком узка, – терпеливо пояснил Жан, – и, как я уже говорил, мы расчистим ее только на время. По обоим берегам полно старых бревен, сухостоя и прочего барахла, и все это будет у нас под рукой. Хорошего порохового заряда будет достаточно, чтобы раскидать все это добро и запрудить реку. Пока они будут прочищать русло, мы преспокойно доберемся до нашей базы, а туда они не сунутся.

– Можно замаскировать порох хламом, – предложил Доминик, – и когда они подойдут близко….

– Это не сработает, – заявил Отрезанный Нос.

– Еще как сработает! – спокойно ответил Жан. – Если тебе это дело не по нраву, Чигизола, так и скажи. Нам, конечно, нужны люди, но можем обойтись и без тебя.

– Не пори горячку, Жан, некому будет пользоваться добычей, если твой план рухнет.

– Это дело для меня, – предложил Доминик. – Порох – это моя специализация.

– Отрезанный Нос и ты, Винсент, слушайте меня, – тихо сказал Жан. – Дело предстоит кровавое. «Мэри» придется брать на абордаж. Капитаном будет Доминик, и его приказы на время операции – закон для всех. Никакой самодеятельности, иначе… не заставляйте его брать грех на душу.

Когда мужчины разошлись, я перехватила Доминика.

– Послушай, – горячо прошептала я, – ты должен взять меня с собой.

– Ты что, свихнулась, девка? Жан спустит с меня шкуру. Он сдерет ее с меня и повесит сушить на вершине фок-мачты.

– Помолчи, Дом, и послушай. Судьба дарит мне шанс, которого я так ждала. Разве ты не понимаешь, я хочу быть одной из вас, по-настоящему одной из вас. Я хочу этого не только ради себя, но и ради Жана тоже. Я хочу сделать что-то такое, чего не делала еще ни одна женщина, я хочу, чтобы он гордился мною. Пожалуйста, Доминик.

– Он освежует тебя живьем, – прорычал Доминик. – Драка не место для женщины, сумасшедшая ты девка.

– Мне осточертело отсиживаться в безопасности. И Жан ни о чем не узнает, пока все не будет кончено. Если меня убьют, мне некого будет винить, кроме себя. Я готова ко всему, Доминик. Ты знаешь. Я хочу понюхать настоящего пороха. Одна мысль об опасности заставляет петь мою душу.

Дом покачал головой.

– Скверное дело. Негоже для девушки радоваться при мысли об убийстве.

– Я не ребенок, Дом. Я взрослая женщина и знаю, чего хочу. Ты сам увидишь.

Пожелав Дому спокойной ночи, я прошла в библиотеку. Жан сворачивал карту.

– Ну как встреча, Жан?

Лафит посмотрел на меня с подозрением.

– Неплохо, я доволен. Наши дела пока идут гладко. Даже более гладко, чем я предполагал. Обидно, что такие мозги, как у меня, направлены не на созидание, а на разрушение. Я мог бы стать… Да хоть президентом!

– Еще не поздно, – засмеялась я. – Если дела так пойдут и дальше, ты скоро сможешь купить себе президентство.

– У меня найдутся лучшие способы вложения капитала. Скажи мне, не хотела бы ты поехать со мной на бал к губернатору?

Отведя взгляд, я протянула:

– Как мило с твоей стороны пригласить меня! Но, мне кажется, я еще не готова к выходу в свет. Лучше мне остаться на Гранд-Терре, если не возражаешь.

Жан нахмурился.

– Нет, Элиза, я не возражаю. Я просто думаю, что настало время выбираться из раковины. Баратария не слишком подходящее место для таких девушек, как ты. Тебе нужно общество подруг, музыка, поклонники, люди, которые баловали бы тебя и восхищались тобой. Все, что составляет лучшие стороны жизни красивой женщины. Если ты будешь продолжать жить среди грубиянов-пиратов, ты и вовсе забудешь о том, что ты женщина.

– Прости, Жан, – кисло сказала я.

– Тебе не за что извиняться, Элиза. Хотя не удивлюсь, если ты так поступаешь просто мне назло.

– Как ты можешь так говорить? – взорвалась я. – Откуда тебе знать, что мне нужно для счастья? Не суди о других по себе. Если тебя волнует только то, насколько элегантно ты выглядишь…

Лафит побледнел, и мне стало стыдно за свою выходку.

– Извини меня, Жан. Я обещаю поехать с тобой в Новый Орлеан, когда скажешь, но только не в этот раз, хорошо?

К Жану уже вернулась его обычная невозмутимость.

– Я думаю, Элиза, что жаркое солнце Луизианы несколько разгорячило твою кровь. Но ты вольна поступать по своему усмотрению.

– Я наслажусь высшим обществом Нового Орлеана в другой раз. Спокойной ночи, Жан.

– Спокойной ночи, Элиза, – холодно попрощался Лафит.

Неделей позже, убедившись, что все идет по плану, Жан отправился в город. Я не унималась, с угрюмой настойчивостью упрашивая Доминика взять меня с собой, пока он наконец не сдался. Я мечтала быть с теми, кто пойдет на абордаж, но Дом и слушать об этом не желал, скрепя сердце разрешив мне находиться на борту одного из двух суденышек, «Тигра» или «Полидора», корабля, принадлежащего Пьеру, с которых должно было произойти нападение на конвой «Мэри Роуз». Я пообещала оставаться на борту судна, но в душе твердо решила добиться своего.

Разведка донесла, что британский корабль с эскортом всего в нескольких днях пути от устья Миссисипи. Подготовка шла с утроенной энергией, и мое возбуждение росло в тех же пропорциях.

И вот час настал. В дозор послали несколько человек, которые должны были докладывать о передвижении «Мэри Роуз». Гранд-Терра превратилась в настоящий улей. План Жана Лафита предусматривал участие в нападении чуть ли не всех взрослых жителей мужского пола. Доминик отвечал за проведение боевой операции, Пьер и Винсент Гэмби должны были руководить маневрами «Тигра» и «Полидора». Доминик с моей помощью убедил Пьера взять меня на борт «Тигра», но в последний момент я сказала Пьеру, что не очень хорошо себя чувствую и предпочитаю оставаться дома. Конечно, Пьер испытал огромное облегчение.

Между тем, переодевшись в мужское платье, я затесалась в группу Доминика. Короткие кудряшки были спрятаны под пиратским платком. Мужчины, оказавшиеся со мной в одной лодке, конечно, меня узнали, но нашли мою затею забавной и не выдали меня.

Два дня мы плыли по реке. Я восседала в лодке, словно царица, тогда как мои товарищи, с трудом пробираясь по заболоченным топям по пояс в воде, тянули лодку, а заодно и меня. Я вдыхала тяжелые болотные испарения и любовалась серо-коричневыми гирляндами испанского мха, свисавшего клочьями с древних кипарисов прямо над моей головой.

К вечеру первого дня мы стали лагерем на маленьком островке посредине старицы. Доминик проходил мимо как раз тогда, когда мы закусывали свежей рыбой и жареной птицей, обильно запивая еду вином. Увидев меня, он обмер и весь побагровел.

– Ты, ты… Чтобы тебе сгореть, чертова девка! Я с тебя шкуру спущу! Я и так подставил свою башку, уговорив Пьера взять тебя!

– Не переживай, с Пьером я все уладила, – заявила я, обсасывая косточку. – Я сказала ему, что передумала. Он, я думаю, обрадовался. Чем весьма меня обидел.

– Представляю, – прорычал Доминик.

– Не расстраивайся, Дом, я сумею за себя постоять, просто взойду на борт «Мэри Роуз» с остальными и подожду в сторонке, пока все кончится.

– Она подождет в сторонке! Как ты себе представляешь абордаж? Нечто вроде потасовки на задворках кабака? Остаться в сторонке на вражеском корабле! Мне надо бы привязать тебя к дереву и оставить прямо здесь, а на обратном пути подобрать. Может, ты так чему-нибудь научишься. Будь вы, женщины, прокляты! Все вы порождение дьявола!

Пираты с большим удовольствием наблюдали за нашим диалогом.

– Брось, Доминик, – вступился за меня один из них, – Элиза принесет нам удачу.

– Нам нужна не удача, а холодные головы и зоркие глаза, – не остался в долгу Лафит.

– У меня хорошее зрение и ясный ум, – поддакнула я. – Попробуй докажи обратное!

Мы молча смотрели друг на друга. Доминик сопел, и я решила разрядить напряжение:

– Милый, бедный Дом, разве не ты меня учил? Неужели ты сомневаешься в своей ученице?

– Чертова лиса, – сказал он, покачав головой. – Над чем смеетесь, дураки? Ложитесь спать. Завтра предстоит трудный день.

Проводив Доминика взглядом, я вздохнула с большим облегчением. Мне удалось одержать еще одну маленькую победу. Сейчас от настоящей драки меня отделяло совсем немного времени. Все, что от меня требуется, повторяла я, это сохранять хладнокровие и не думать о худшем. Остальное произойдет само собой. Но я уже чувствовала предательский страх, спазмами сжимавший желудок, и спрашивала себя, не лучше ли было поехать с Жаном в Новый Орлеан.

Весь следующий день мы провели в пути и только к вечеру стали лагерем на западном берегу Миссисипи. Настало утро перед битвой. Удача сопутствовала нам: на реку лег густой туман. Доминик ликовал. Если «Мэри Роуз» появится, пока не рассеется туман, то мы сможем подойти к ней вплотную незамеченными. Пираты поджидали добычу по обоим берегам реки южнее старицы. Доминик без конца ворчал что-то насчет того, что приходится нянчиться с мелюзгой, но не отпускал меня ни на шаг. Сквозь пелену тумана начало пробиваться солнце.

Я дрожала то ли от сырости, то ли от страха.

– Не знаю, что со мной происходит, – говорила я Доминику. – То я вся горю, словно меня поджаривают на сковороде, то зуб на зуб не попадает от озноба. Мне кажется, я вот-вот взорвусь.

– Это предчувствие опасности. Оно, как наркотик, заставляет страдать от жары и холода одновременно. Поначалу ты не замечаешь в себе особых перемен, но вскоре чувствуешь, что тебе чего-то недостает, и этого «чего-то» становится нужно все больше и больше, и в конце концов ты понимаешь, что не можешь без этого жить. Человека, который пристрастился к опасности, словно тянет на край, его уже не может остановить сознание того, что он играет в прятки со смертью. Это ужасно, Элиза. Так жить нельзя.

– Жан не такой, правда?

– Да нет, такой же. Мы все здесь похожи. А сейчас и ты причащаешься этим зельем. Это своего рода безумие, любовь к опасности. После первого раза ты сам удивляешься, как остался жив, и клянешься себе никогда не повторять подобного, но проходит какое-то время, для кого больше, для кого меньше, и начинает что-то скрести изнутри. И это «что-то» снова гонит на смерть. Жан тебе скажет, – добавил Дом, угрюмо сплюнув.

– Он никогда не говорил со мной об этом.

– Но ведь и ты помалкивала, лиса?

Я прыснула от смеха.

Вскоре сквозь туман до нас донесся характерный шум движущегося тяжелого судна. Шум приближался, дробясь на отдельные звуки. Над водой слышались глухое уханье парусов, сиплые голоса матросов. Крякнули наши пушки, и в ответ раздался сердитый орудийный огонь с фрегатов. Когда «Мэри Роуз» оказалась в нужном месте, Доминик дал знак, мы столкнули лодки и бесшумно поплыли к кораблю с оружием наготове. К счастью, солнечные лучи еще не разогнали туман. Сквозь густую пелену доносились топот ног по палубе, резкие выкрики.

Мы подплыли незамеченными, и теперь все решала скорость. Меткие гарпунщики забросили на фальшборты канаты с мощными крюками, и мы черным роем взобрались на палубу. Я оказалась на борту последней из нашей лодки, вместе с гигантом по имени Франсуа, которому Доминик, как я подозревала, поручил опекать меня. Франсуа подхватил меня и поднял на палубу, словно перышко.

На палубе меня встретили шум, грохот, смешение тел, запах пороха, черные клубы дыма. Франсуа, толкнув меня под пушку, оставшуюся без присмотра, схватился с кем-то из матросов. Несколько минут я наблюдала за ходом сражения из своего укрытия. Увиденное ввергло меня в ужас. Вскоре к запаху пороха присоединился сладковато-приторный запах пота и крови; меня тошнило при виде людей, рубящих друг друга. То, что рисовало мне воображение, совсем не совпадало с тем, что происходило наяву. Господи, зачем, зачем я только ввязалась в эту кровавую бойню! Сто раз были правы те, кто отговаривал меня.

Рядом со мной упал человек, смертельно раненный в живот; он истекал кровью, но по-прежнему сжимал в руках пистолет. Человек увидел меня, и последняя вспышка ярости озарила его лицо; он прицелился мне в голову. Вне себя от ужаса, я ударила его по руке шпагой и, выскочив из укрытия, побежала вперед.

Я бежала, не разбирая дороги, сердце мое стучало так, что только по случайности не выпрыгнуло из груди. В ушах звенело. Что мне делать? Размахивать шпагой и стрелять? А может, надо выбрать себе жертву и ждать, когда она, то есть жертва, подставит спину? Или наоборот – ждать, когда противник повернется лицом и тогда уже драться как подобает джентльмену? Но эти английские матросы не были военными, они не носили ни формы, ни тяжелых плоских шляп. Я видела несколько пар дерущихся, но не смогла разобрать, где были пираты, а где моряки «Мэри Роуз».

Может быть, вмешаться в уже начатый поединок? Или следует поискать для себя другого соперника?

Я услышала позади себя шум и обернулась. Огромный детина шел на меня с кинжалом. Инстинктивно я прицелилась и выстрелила. С ужасом я смотрела, как он грузно оседает, держась за грудь. Услышав предсмертный хрип, я сама удивилась, что не упала от ужаса рядом со своей жертвой, а заставила себя перешагнуть тело. Какой я все же была дурой, когда не слушала тех, кто желал мне только добра! Я настояла на своем… и что же? Дорого бы я дала за то, чтобы оказаться сейчас как можно дальше от этой посудины. Пираты оказались простыми грабителями, с одной лишь оговоркой: на кон они ставили собственную жизнь.

Мне хотелось бежать от тошнотворных сцен и звуков, и я бросилась на нижнюю палубу. Пройдя по длинному коридору, я оказалась перед дверью, которая могла вести только в каюту капитана. Задержавшись ровно настолько, чтобы перезарядить пистолеты, я заткнула их за пояс и, пинком распахнув дверь, ворвалась в каюту.

Капитан «Мэри Роуз», торопливо захлопнув небольшую шкатулку, встал из-за стола. Мы молча смотрели друг на друга. Я пришла в себя первой.

– Простите, капитан, мы не нашли вас на палубе, и нам пришлось поискать здесь.

Именно так, по моим представлениям, должен был разговаривать в подобной ситуации Жан Лафит. Голос мой сорвался и зазвучал по-детски тонко и ломко.

Неожиданно в руках капитана блеснул клинок. Выхватив пистолет, я зажмурилась и выстрелила. А когда открыла глаза, с удивлением обнаружила, что выстрелом выбила шпагу из рук капитана.

– Клянусь, мальчишка, ты заслужил виселицу, – прорычал он, прижимая раненую руку к груди. – И я сделаю все, чтобы ты получил по заслугам.

Выхватив второй пистолет, я прицелилась противнику в голову.

– А я обещаю вам, капитан, что следующий выстрел оторвет вам голову, – заявила я дрожащим голосом.

Я знала, что говорю, и собиралась привести угрозу в исполнение. У меня не было выхода. Страх быть убитой заставлял меня убивать, быстро и не раздумывая. И сознание того, что я способна на это, потрясло меня больше всего. Я приказала капитану встать лицом к стене, а сама обыскала стол. Там я нашла заряженный пистолет, спрятанный под кипой бумаг. Я забрала его и, прижимаясь спиной к стене, отошла от стола. Из этого положения я могла не только держать на мушке капитана, но и следить за дверью.

– Ты дурак, мальчишка, – сказал капитан. – Живым тебе отсюда не уйти. Тебя все равно повесят.

Я постаралась как можно безразличнее ответить:

– Достойная смерть, ничуть не хуже любой другой. Попридержите язык, вы злитесь оттого, что рука болит? Хотите, чтобы я послал за доктором? Можете пососать ее, говорят, помогает. Не может же такой большой дядя, как вы, злиться от подобной безделицы.

Капитан разразился забористой руганью. Зажав между коленями пустой пистолет, я умудрилась перезарядить его одной рукой. Еще мгновение, и в руках у меня было уже два пистолета и один, позаимствованный, за поясом. Я молила Бога, чтобы что-нибудь случилось. С каждым словом я выдавала себя. Как только капитан поймет, что имеет дело с зеленым юнцом, он станет действовать, и я вынуждена буду стрелять. А этого мне больше всего не хотелось. Что-то в его усталом лице напомнило мне дядю Тео.

В каюту ворвался один из его матросов. Направив на него пистолет, а другим продолжая угрожать капитану, я рявкнула:

– Прикажите этому человеку бросить оружие на пол. Ну, быстро!

Капитан махнул рукой матросу, и тот неохотно бросил оружие. Я не знала, что буду делать, если появится третий. У меня было три ствола, но две руки.

Надо было что-то делать, и я приказала обоим лечь на пол лицом вниз. Ругаясь сквозь зубы, они подчинились. Судьба была ко мне благосклонна: в коридоре послышался звучный бас Доминика. Он с несколькими товарищами ворвался в каюту и, не веря своим глазам, остановился.

– Вот так номер, – сказал он, глядя на лежавших ничком пленников. – Капитан, вам предстоит небольшое путешествие в Луизиану. Надеюсь, вам и вашим спутникам прогулка понравится.

– Ты заплатишь за все, мальчишка, – огрызнулся капитан, когда его выводили из комнаты. – Вы все за это поплатитесь, бандиты.

– Обижаете, кэп, – сказал Дом, подмигнув мне. – Стоило бы поздравить нашего талантливого ученика.

– Ваш ученик будет болтаться на виселице еще до того, как станет мужчиной.

Пираты, ухмыляясь, вытолкали британцев в коридор. Мы с Домиником остались в каюте одни. Дом поднял крышку шкатулки, и брови его поползли вверх.

– Он держал ее в руках, когда я вошла, – сообщила я. – Что там такое?

– Золото, – благоговейно проговорил пират, пересыпая на ладони тускло блестевшие монеты. – Здесь хватит, чтобы выкупить Луизиану у Соединенных Штатов. Будь я проклят, если это не так.

Дом ссыпал золото в шкатулку и захлопнул крышку.

– Итак, мадемуазель пиратка, как тебе понравилось боевое крещение?

Слова его словно сняли заклятие, и на меня обрушился весь ужас происходящего. Уткнувшись головой в широкое плечо Доминика, я зарыдала.

– Ужасно, ужасно! Никогда в жизни мне не было так страшно! Доминик, я, кажется, убила человека. Я – убийца! Я… я до сих пор не могу в это поверить.

– А ты чего ждала? Шампанского и роз? Хватит, утри сопли. Пираты не плачут. Дело сделано едва ли наполовину. Нам еще надо доставить посудину на Гранд-Терру, а фрегаты, если я не ошибаюсь, уже наступают нам на пятки.

Позже я увидела, как жалкие остатки команды «Мэри Роуз» во главе с капитаном уплывают в лодках, тех самых, которые доставили нас на борт британского корабля всего несколько минут назад. Оказывается, вся операция заняла чуть меньше получаса, но каждая из этих минут представлялась мне вечностью, и я знала, что уже никогда не смогу забыть этот опыт.

Вскоре мы услышали орудийную пальбу.

– Давайте, ребята, налегайте на весла! – крикнул Доминик. – Нам надо пройти этот треклятый участок, а там их заставят повернуть обратно. Не подпускайте их близко, потом у вас будет достаточно времени, чтобы отпраздновать победу!

Ребята поднажали, а Дом направил подзорную трубу в сторону выстрелов, стараясь разглядеть опасность сквозь туманную мглу.

– Бог мой, эти фрегаты летят так, будто сам сатана раздувает им паруса. Будь я проклят, если я не вижу третье судно! Военный корабль!

В этом месте, как и предупреждал Жан, русло протоки сильно сужалось. Берег был всего футах в десяти от корпуса судна, так что при желании можно было спрыгнуть с корабля на берег. Показался внушительный завал из бревен и хлама. Оставалось уповать на то, что случайная искра не воспламенит порох, спрятанный среди сора, пока мы благополучно не минуем его.

Когда корабль вошел в самое узкое место, я почувствовала толчок, и «Мэри Роуз» встала. Я испугалась. Фрегаты были уже в поле зрения, хотя пушки их еще не могли нас достать. Мгновенно весь экипаж спрыгнул в воду. Мы не успели застрять основательно, и усилий матросов оказалось достаточно, чтобы высвободить корабль.

Фрегаты открыли огонь, когда мы уже отошли на приличное расстояние от опасного места. Дом сам стал у пушки, сам зарядил ее и выстрелил. Первое ядро упало недалеко от завала, Доминик выругался. Пираты перезарядили пушку, и Доминик приготовился стрелять, но как раз в этот момент ядро с фрегата угодило прямо в кучу бревен и тростника. Мгновение – и раздался оглушительный грохот, в воздух взлетел фонтан грязи и щепок; вспыхнул тростник, и один за другим прозвучали сразу три оглушительных взрыва.

Настал долгожданный миг победы. Пираты веселились как дети. Мы вышли на глубокую воду, ветерок расправил наши паруса и понес нас к благословенной Баратарии.

– Ну что же, – с довольной ухмылкой проговорил Доминик, – если нам не удалось изменить русло протоки, то уж по меньшей мере четыре часа форы мы себе обеспечили.

Я сладко зевнула и пошла искать местечко в тени: солнцу удалось наконец рассеять остатки сырого тумана, и оно жгло немилосердно. Свернувшись в укромном уголке, я уснула.

Крепкий ветер дул нам в спину, и мы достигли Гранд-Терры еще до наступления темноты. Судно разгрузили, потом отвели в залив и там подожгли. Старая древесина полыхала минут двадцать, прежде чем вода поглотила остатки того, что было когда-то кораблем.

Наступила ночь. Береговое братство готовилось к отражению возможной атаки. Доминик понимал: англичане захотят взять реванш. Операция была так остроумна, так мастерски исполнена, что заносчивые англичане не могли не почувствовать себя задетыми. Только слепой не увидел бы за всем происшедшим руки Жана Лафита, и Доминик опасался, что губернатор захочет поддержать обиженных британцев: империя Лафита давно мозолила ему глаза.

Нападение произошло двумя днями позже, на рассвете. Дозорный Доминика, едва заметив на горизонте судно, подал сигнал. Самую мощную и дальнобойную пушку установили на южной оконечности острова, и когда фрегаты открыли огонь, ответ последовал немедленно. Уже первый выстрел достиг цели, и один из боевых кораблей загорелся. На этот раз Доминик стрелял метко: ни одно ядро из наших пушек не пролетело мимо цели.

Пришло время для атаки на море. Бой длился около семи часов и закончился разгромом неприятеля. Чтобы захватить Гранд-Терру, сказал мне позже Доминик, требуется куда больше кораблей и людей, чем могут на сегодняшний день позволить себе британцы, а американские корабли, к счастью, на сей раз их не поддержали. Так что нам в очередной раз повезло.

Отношения между Англией и Америкой в последнее время были, мягко говоря, напряженными, и при потере британцами судна в американских водах янки не спешили вставать на защиту англичан. Антибританские настроения чувствовались во всех крупных американских портах, и тому было простое объяснение. Британские промышленники стремились сбыть свои товары по низким ценам. Недавно зародившаяся американская промышленность не могла составить им пока конкуренцию, и как следствие многие американские предприятия, а значит, и простые рабочие, разорялись.

Во время штурма женщин и детей перевезли в северную, наиболее безопасную часть острова. Однако, когда загорелся склад и потребовались руки, чтобы тушить пожар и спасать товары, на помощь пришли женщины: по цепочке передавали они ведра с водой, выносили уцелевшие вещи. Мой второй боевой опыт оказался не слаще первого. Грохот орудий, дым, пламя, вопли рабов, запертых в загонах. От всего этого мне делалось больно и плохо. Я помогала Лили: подносила вместе с ней воду и еду для стрелков, передавала сообщения от Доминика, оказывала помощь раненым.

К концу дня лицо мое почернело от копоти. Все тело болело, я валилась с ног от усталости. Около часа я отмокала в огромной ванне Жана. Точь-в-точь как предсказывал Доминик, я ругала себя на чем свет стоит за то, что влезла в пиратские игры с ружьями и шпагами. За последние несколько дней я пресытилась насилием и едва ли захочу повторить это «приключение».

Жан вернулся на остров спустя неделю после захвата «Мэри Роуз». Дозорный заметил его лодку, и, когда он подплыл к острову, четыре сотни пиратов высыпали на берег, чтобы приветствовать своего предводителя радостным ревом.

Я стояла в последнем ряду встречавших и смотрела на Жана. Что-то вдруг повернулось во мне. Нам стоило расстаться на время, чтобы я наконец по достоинству оценила его несомненную мужскую привлекательность. Любуясь Жаном, я неожиданно подумала: только человек, поставивший себя вне закона, может чувствовать себя по-настоящему свободным. Да, он может потерять не только свободу, но и жизнь в любую минуту, но риск стоит того. Жан Лафит – сам себе господин, делает что хочет и плюет на условности. И я любила его за это. Те страшные месяцы, что я провела на борту «Красавицы Чарлстона», по горькой иронии судьбы оказались дорогой к свободе.

– Друзья, – сказал Лафит, приветствуя своих собратьев, – я рад, что вы в прекрасном расположении духа. Может быть, в мое отсутствие произошло некое приятное событие, о котором я не знаю?

Толпа заревела.

– В Новом Орлеане до меня дошли слухи о загадочной истории, произошедшей в Баратарии. Там болтают, будто английское торговое судно умыкнули прямо из-под носа двух хорошо вооруженных фрегатов.

Дружный смех.

– Говорят, команда корабля получила возможность познакомиться с луизианской болотной фауной. Никто не осмелится упрекнуть баратарианцев в отсутствии гостеприимства. – И, окруженный возбужденно-радостной толпой, Жан отправился к столам, накрытым для праздника.

Посреди всеобщего веселья Жан попросил слова:

– Минутку, друзья мои. Самое интересное, что в городе говорят, будто капитан был взят в плен неким свирепым юношей с блестящими черными глазами, даже не юношей, а мальчишкой, у которого еще даже не ломался голос.

Пираты загоготали. Я спряталась за чьи-то спины. Я, конечно, знала, что Жан рассердится, но не ожидала, что он выставит меня на всеобщее осмеяние.

Между тем Жан продолжал:

– Капитан оказался не единственной жертвой юного геркулеса. Говорят, он наделал лапши из по меньшей мере восемнадцати британских матросов, и капитан собственноручно назначил цену за голову мальчишки. Двадцать фунтов – ни много ни мало – тому, кто доставит его живым.

Раздался одобрительный свист.

Я отошла в сторонку. Затеянное Лафитом представление показалось мне унизительным. Если он хотел отчитать меня, он мог бы сделать это наедине. Бог свидетель, опыт оказался достаточно горьким, хвала Всевышнему, что мне удалось выйти из переделки живой. Так зачем поднимать меня на смех? Неужели он не мог пощадить мою гордость?

Лафит заговорил уже другим, более серьезным тоном:

– Должен заметить, что вознаграждение в двадцать фунтов не из тех, что можно пропустить мимо ушей. Те несколько суток, которые я провел в новоорлеанской тюрьме в связи с возникшим непониманием со стороны губернатора, я посвятил размышлениям над тем, кем бы мог быть этот кровожадный подросток. Я вынужден был согласиться с капитаном, что такому разбойнику не место среди цивилизованных людей, но ей-богу, не знаю, кто он такой. Я могу сделать лишь один вывод: его нам прислали ангелы в помощь, после чего он вернулся к своим собратьям, и на этом поставим точку.

С пылающими от стыда щеками я ушла в дом. Конечно, у Жана были все основания отчитать меня. Я вела себя непозволительно. Какое имела я право вмешиваться в его дела, даже не сказав ему об этом? Я могла навлечь беду на всех. Меня, например, могли захватить в плен и заставить сознаться во всем, что знаю. А знала я немало и о занятиях, и о связях Жана. Он, должно быть, возненавидел меня и теперь выгонит с Гранд-Терры. Наверное, мне самой нужно исчезнуть, не дожидаясь, пока меня прогонят, но мысль об этом разрывала мое сердце.

Я прошла в библиотеку и свернулась калачиком в кресле. Кажется, я уснула. Разбудили меня голоса в коридоре: Жан разговаривал с Домиником и Пьером. У меня отлегло от сердца. Он не посмеет выгнать меня в присутствии братьев, они защитят меня. Но надежды оказались тщетны: я услышала удаляющиеся шаги Дома и Пьера, и Жан вошел в библиотеку один. Я собрала все свое мужество.

– Привет, Элиза, – сказал Жан, усаживаясь в кресло. – Я потерял тебя на берегу. Ты, наверное, ужасно скучала без меня? Кстати, ты напрасно не поехала со мной: бал был великолепный. Должен тебе сказать, что ни одна из местных красавиц, даже прекрасные креолки, не может сравниться с тобой. У нас с губернатором особые отношения, своего рода соперничество, и он был весьма удивлен…

– Перестань, Жан, – резко сказала я.

Он пожал плечами и как ни в чем не бывало продолжил:

– Нет, в самом деле ты обещала поехать со мной в Орлеан, и я решил рассказать тебе о местных «достопримечательностях». Чем ты занималась, пока я был в тюрьме?

– Как в тюрьме?! – воскликнула я – Почему?

– Почему? Потому что губернатор решил, что я кое-что знаю о команде, захватившей «Мэри Роуз». Не волнуйся, мне было не так уж плохо. Я ничем не мог ему помочь, и через два дня он вынужден был меня отпустить. Еда была сносной, но постель! Я рад, что наконец дома. Вы с Пьером уже оприходовали груз?

– Да. Все документы на столе.

Жан взял в руки список.

– Очень, очень неплохо. Особенно эта шкатулка с золотыми соверенами. Думаю, предназначалась для подкупа должностного лица. Неужели в наши дни ничего не может делаться честно? Вижу, в мое отсутствие ты вполне справляешься самостоятельно. Чудно, Элиза. Но как мне кажется, тебе здесь скучно. Даже не знаю, чем тебя развлечь. Прости.

Даже тени улыбки не было на его лице. Во мне закипал гнев. Вот, значит, как он решил со мной поквитаться! Хочет, чтобы я сама во всем призналась! Конечно, так ему легче будет выставить меня вон. Он ждет, что я буду растерянно и смущенно переминаться с ноги на ногу, словно школьница, подложившая подружке в кровать лягушку и застигнутая в момент преступления. Если сейчас я повинуюсь, то отныне не смогу вести себя так, как сочту нужным. В конце концов, мне нечего стыдиться! Я делала то, что хотела, и ни о чем не сожалею.

– Мне некогда было скучать, – холодно заявила я. – Я прекрасно провела время, воюя с английскими матросами и пленяя капитана «Мэри Роуз», и все для того, чтобы удовлетворить свою жажду крови и добыть для тебя золото.

Жан Лафит улыбнулся.

– Спасибо тебе, Элиза.

– Я ждала другого выражения благодарности, – ответила я. – И еще, знаешь что? Я ни о чем не жалею. Нет, ни о чем. – Слезы уже подступили к глазам. – Там было великолепно, изумительно! Мне нравится быть пираткой, и я буду ей, покуда у меня есть желание. А если ты вздумаешь остановить меня, я… Я уведу у тебя несколько человек и организую собственную шайку. Мы будем грабить корабли, а тебе не оставим ни одного. И… Господи, как я устала от всего! Зачем я только оказалась здесь?

Я бросилась к двери, но Жан поймал меня и усадил к себе на колени.

– Да уж, пиратка. Ну что ты за глупышка, Элиза? Ну почему ты плачешь? Ты что, решила, что я побью тебя? Да ты еще совсем ребенок. Ты… что это с тобой?

Я уткнулась в его плечо и заплакала.

– Так ты на меня не злишься? – спросила я тоненьким голоском.

– Конечно, злюсь. – И он вытер мне лицо платком.

– Ты меня накажешь?

– Накажешь?

Голос его был на удивление мягок. Я посмотрела ему в глаза, и сквозь радужную пелену слез мне показалось, что он окружен ореолом, словно святой.

– Накажешь? – недоуменно повторил он. – Если я не ошибаюсь, ты и так была крепко наказана. Не думаю, что тебе и вправду понравилось воевать. С недавних пор я потерял вкус к крови и не могу поверить, что ты не испытываешь отвращения к убийству. Неужели убийство двух людей не было для тебя достаточным наказанием?

– О, Жан, – прошептала я. – Так ты знаешь, как это было на самом деле. Совсем не так, как мне представлялось. Ужасно, ужасно!

– Я знаю, что такое схватка, Элиза, и, может быть, на этот раз ты поверишь мне, что это не самое подходящее занятие для женщины.

Я вздохнула и опустила голову ему на плечо.

– Лишь одно обстоятельство заставляет меня грустить, Элиза, – сказал Жан. – То, что ты боялась моего возвращения. Ты боялась меня, Жана Лафита, человека, который был тебе и отцом, и братом, и другом одновременно. Мне стыдно и больно, Элиза.

Я повесила голову. Жан был прав. Я не видела от него ничего, кроме добра. Другие мужчины, много других мужчин заставляли меня трепетать от страха. Но Лафит был им не чета. Его оружием была любовь, он старался понять другого, а не подчинить себе. Для Жана Лафита женщина была личностью, другом, а не просто средством для удовлетворения физиологических потребностей.

Сердце мое переполнилось благодарностью и любовью, и я теснее прижалась к нему. Он был моим другом, моим единственным другом.

– Прости, Жан, – прошептала я.

– За что?

– За то, за то.. Ты знаешь, за что.

Он заглянул мне в глаза.

– Да, – сказал он, слегка улыбнувшись, – я знаю, за что.

Что-то в его взгляде заставило беспокойно забиться мое сердце. По телу побежало тепло, вспыхнул пока еще маленький костер желания, который, как я думала, потух во мне навеки. Ничего подобного не было со мной с тех пор, как я… С тех пор, как Гарта Мак-Клелланда забрали с «Красавицы Чарлстона». Как давно это было? В прошлой жизни, нет, в позапрошлой, позапозапрошлой.

Я смотрела на Жана Лафита и впервые видела в нем не учителя, не покровителя, а только мужчину. Во рту у меня пересохло, и сердце стучало гулко и часто. Затаив дыхание, я ждала.

Жан нежно убрал прядь с моей щеки. Я вздрогнула и накрыла его руку своей. Я ждала. Глаза мои закрылись в сладостном предвкушении…

Неожиданно послышались топот ног и хлопанье дверей. Я слышала голос Доминика, выкрикивающего мое имя. «Элиза, Элиза», – повторяли остальные.

Жан удрученно рассмеялся и отпустил меня.

– Надеюсь, они не забыли вытереть ноги, – сказал он. – Пойдем, они хотят, чтобы ты разделила с ними радость победы. Сейчас ты увидишь настоящий пир пиратов. Ты боишься?

– Конечно, нет, – засмеялась я. – Они мои друзья, как и ты. – И я быстро поцеловала его в щеку.

– Могу поспорить, год назад ты вряд ли с такой готовностью назвала бы изрядно поддавших разбойников своими друзьями.

Мы услышали пистолетные выстрелы и звон стекла.

– Они бьют канделябры, – угрюмо заметил Лафит. – Проклятие, так каждый раз.

Увидев меня, Доминик, Пьер и матросы, что пришли вместе с ними, потребовали, чтобы я присоединилась к празднеству. Я со смехом отказывалась, но, похоже, они все решили за меня. Не слушая моих протестов, они подняли меня на руки и понесли на берег. Там горели громадные костры, играла музыка, мелькали танцующие пары. Мое появление было встречено радостным ревом, со всех сторон ко мне потянулись кружки с вином. Так возникла легенда о пиратке Элизе. Подлинная история испуганной девчонки забылась за волшебной сказкой о карибской красотке, способной загнать две пули подряд в десятку. Только позже я узнала, как мне повезло, когда я выбила клинок из руки капитана метким выстрелом. Наши пистолеты были оружием грубым и не отличались точностью стрельбы даже на небольшом расстоянии. Едва ли мне бы удалось когда-нибудь в жизни повторить тот легендарный выстрел.

Пираты щедро льстили мне, уверяя, что без меня им никогда бы не справиться, говорили, что я принесла им удачу.

Вдруг вспыхнул спор: в чьей команде я буду в следующем бою? Ребята передрались бы в кровь, если бы не вмешался Жан, заявив, что мое устное благословение будет столь же эффективно, как и личное участие. Поскольку все пираты свято верили в магическое действие слова (кстати, колдуны у берегового братства пользовались особым почетом), предложение Жана было принято со всеобщим одобрением.

Маленький оркестр состоял из скрипки и флейты. Разгоряченные хмелем пираты не слишком-то вслушивались в музыку. Отблески пламени костра плясали на лицах танцоров, и буйство огня было сродни веселому буйству вольных разбойников.

Я перетанцевала со всеми, кроме Жана. Пьер был неплохим танцором, но он недвусмысленно дал мне понять, что танцы – занятие скучное, а вот если провести время по-другому… Я щелкнула его по носу и напомнила, что любой из присутствующих здесь мужчин не дал бы и цента за его жизнь, если бы узнал, что он себе позволяет. В ответ Пьер подхватил меня на руки и закружил, торжественно заявив, что на здешнюю землю еще не ступала нога такой чудной девчонки и что он с ума сходит от любви ко мне.

Следующим был Доминик. Он танцевал ужасно, даже хуже, чем Винсент Гэмби, плясавший, как взбесившийся буйвол. А мне хотелось оказаться в объятиях Жана, хотелось, чтобы мы поплыли вдвоем, словно птицы над морем, подхваченные воздушным течением. Но он ни разу не подошел ко мне, хотя с другими женщинами танцевал.

Самый торжественный момент праздника наступил после полуночи. Доминик встал и потребовал тишины.

– Леди и джентльмены! И прочие пьяные скоты, слушайте и молчите. Этим праздником мы обязаны Жану, потому что он самый умный из тех, чья нога ступала на палубу корабля.

Крики и смех.

– А эта девчонка, мадемуазель Элиза, самая храбрая леди на болотах. Сегодня мы присваиваем ей имя королевы Гранд-Терры, нет, королевы всех островов! Мадамы и мон-сеньоры, я нарекаю Элизу королевой Баратарии!

Засим мне преподнесли шпагу с эфесом, инкрустированным золотом и украшенным рубинами, и два легких пистолета. Ко всеобщему восторгу, я сделала несколько рубящих движений шпагой, затем зарядила пистолеты и выстрелила в луну. Я промахнулась, но мужчины заревели от восторга, и я вновь оказалась на чьих-то бравых плечах. Смеясь, я храбро размахивала пистолетами.

Жан улыбался и аплодировал вместе со всеми. Он был здесь королем, никто не сомневался в этом, а сейчас меня провозгласили королевой. Я чувствовала, что сегодняшний вечер был своего рода помолвкой, пираты отдавали нас друг другу, потому что я доказала им, что стою их командира. Благодарность переполняла меня, как и любовь к Жану Лафиту. Да, я любила его, я любила их всех.

Я вскинула руку в знак того, что хочу говорить. Наступила тишина.

– Я хочу сказать вам… Я думаю, что мне никогда не было лучше, чем здесь, с вами, где меня так любят. Я… Мне довелось испытать жестокость со стороны так называемых законопослушных членов общества, но от вас, кого они называют разбойниками и ворами, я видела только хорошее. Я горда тем, что вы назвали меня своей королевой, и с этого момента сердце мое принадлежит вам.

Всю ночь мы пили и танцевали. А на рассвете Лили подошла ко мне со словами:

– Мистер Жан говорит, что вы так устали, что и умереть недолго. Пойдемте спать.

– Лили, – запротестовала я, – мне вовсе не хочется спать. Я хочу…

Я поискала глазами Жана. Мне хотелось танцевать с ним. Он стоял в стороне, разговаривая с Домиником и Чигизолой – Отрезанным Носом. Меня он не видел. Я грустно вдохнула.

– Хорошо, Лили, пойдем. Всем спокойной ночи.

Друзья пожелали мне приятных сновидений, и Лили увела меня в дом. Я долго не могла заснуть: сон не шел ко мне. С берега доносились звуки веселья. Что за день! Я настоящая королева! Я не только себе доказала, что многое могу, но и снискала уважение и даже восхищение бывалых моряков. Так почему мне так грустно?

И словно в ответ на этот вопрос я почувствовала прилив желания. Я вертелась в постели, стараясь прогнать образ, назойливо встающий перед глазами. Гарт Мак-Клелланд, прищурившись, улыбался знакомой скептической улыбкой. Я любила его, он научил меня любви, но теперь все в прошлом. Гарт Мак-Клелланд умер.

Что же происходит со мной? Я знала, что непрошеное чувство уйдет, если немного переждать. Но я ошиблась. Образ Гарта стал расплываться, и вместо него возник злобный оскал Жозе Фоулера. Меня передернуло. Неужели всех издевательств капитана Фоулера не хватило, чтобы вычеркнуть мужчин из моей жизни? Оказалось, что нет. Я слишком хорошо понимала, чего мне не хватает для счастья. Я была королевой, и мне был нужен король. Я была женщиной, и мне был нужен мужчина.

Глава 8

КРАСАВИЦА НОВОГО ОРЛЕАНА

Мало-помалу веселье угасало. Дом затихал. Кое-где еще виднелись сполохи костров, сновали по дому слуги. Потом я услышала шаги в коридоре, открылась и закрылась дверь соседней спальни.

Я села и откинула одеяло. Итак, Жан Лафит, король пиратов, устав танцевать и бражничать, направился на покой. Я представляла, как он раздевается и ныряет под простыню. Сейчас он уснет крепким сном, негодяй! Чтобы ему задохнуться в подушках!

Я вскочила с постели и накинула пеньюар. Вне сомнений, он дрыхнет как младенец. А у меня сна не было ни в одном глазу, и от этого я злилась.

Жан Лафит, предводитель мужчин, любимец женщин. Безрассудно-храбрый, своенравный, подчиняющийся только собственным законам. Мой король? Мой друг? Мой «никто»! Он даже не танцевал со мной, не удостоил меня взглядом. Неужели он не видел, когда я сидела у него на коленях в библиотеке, что я хочу его поцелуя! А он? Почему он до сих пор не сказал мне ни слова?

Теперь я понимала. До меня наконец дошло. Я просто ему не нравлюсь. Он жалеет меня – и все. Мне не в чем его винить. Я сама бросилась ему на шею, а он повел себя, как всегда, тактично. Он ясно дал понять, что наши отношения не должны выходить за очерченные им рамки. Мы можем быть только друзьями. О да, он мог быть для меня всем: отцом, дядей, братом, товарищем, но никогда – любовником.

Подбежав к зеркалу, я вгляделась в отражение. Сейчас я даже красивее, чем прежде. Солнце чуть позолотило мою кожу, но она по-прежнему была нежной и гладкой. Покатые плечи, полная грудь, тонкая талия, крутые бедра. Но он помнит меня прежней и ничего не может с этим поделать. Слишком хорошо помнит. Я была ему омерзительна, и не только потому, что уродлива, – я была грязна. Фоулер испоганил меня, мой мозг, мою душу. Жан знал, как Жозе Фоулер и его люди использовали меня, и не мог не испытывать ко мне отвращения. Лафит был натурой тонкой и впечатлительной, и осознание моего позорного прошлого в зародыше губило всякую мысль о близости. Я не винила его. Моя память по-прежнему хранила подробности, от которых меня начинало тошнить. В его глазах я все еще была отмечена печатью былого позора. Я была… скорее животным, чем человеком. Ни один уважающий себя мужчина не захочет иметь дела со скотиной.

Но зачем он старался убедить меня в обратном? Ведь тогда, у зеркала, он сказал… О! Жан прекрасно умеет говорить! Он сказал, что мы остаемся прежними, что бы с нами ни случилось. Он говорил об этом так легко, наверное, потому, что ему никогда мучительно не хотелось забыть, вычеркнуть из памяти какой-то эпизод жизни. Как будто мне было просто затолкать болезненные воспоминания подальше, в закоулки сознания, притвориться, что не было в моей жизни всего этого ужаса, и с надеждой смотреть в будущее, наслаждаясь счастливым настоящим! Но как можно быть счастливой, если ты одинока, если тебя не желает ни один мужчина!

Я отвернулась от прекрасного образа в зеркале. Слезы готовы были хлынуть из моих глаз, но я не дала им воли. Я не стану плакать из-за того, что мужчина не хочет меня. Лучше умереть. Где моя гордость? Я не позволю себе влюбиться в человека, который смотрит на меня как на грязь. Для чего тогда лицемерные разговоры, фальшивые комплименты? Он просто всегда и со всеми женщинами так себя ведет – вот и вся загадка. Его обаяние, столь же изысканное, как и его наряды, – всего лишь часть культивируемого им образа. Да, он отличается от своих людей. Любой из них с удовольствием затащил бы меня в постель, но Жан Лафит ни за что не запятнает свою бессмертную душу слишком близким общением с кем-то… с кем-то вроде меня.

Я металась по комнате и была противна самой себе. Что поделаешь, если он слишком разборчив! И все же я была зла на него: ведь именно он заставил меня, пусть на время, поверить, что случившееся со мной не так уж важно.

Он, должно быть, сразу понял, что я чувствую. Вероятно, он прочел все на моем лице. От этой мысли мне стало так стыдно, что я закрыла лицо руками. Господи, какой стыд! Жан не виноват, что я внезапно воспылала к нему страстью.

В дверь тихонько постучали, и в комнату заглянула служанка.

– Простите, мисси, мистер Лафит велел мне проверить, все ли у вас в порядке. Он думает, что, раз вы не спите, вам что-то надо или, может, что болит…

– Передайте господину Лафиту, что, если его это волнует, он может зайти и выяснить сам, – сухо ответила я.

Девушка испуганно юркнула за дверь.

Мне стало невыносимо жарко и душно. Только этого не хватало: я начала срывать злость на горничных.

Дверь вновь отворилась. Господи, что ей еще надо? Я набрала в грудь побольше воздуху и приготовилась извиниться перед девушкой за грубость. В дверях стоял Жан Лафит и пристально смотрел на меня.

– О, – только и могла сказать я, запахивая на груди пеньюар. – Прости, что побеспокоила тебя. Ты спал?

Жан усмехнулся.

– Нет. Кое-кто в соседней комнате, видно, собрался протереть ковер до дыр. С тобой все в порядке?

– Конечно, – сказала я самым легким тоном. – Откуда взяться неприятностям?

– Причин, как я полагаю, нет. Так почему ты не спишь? Горничная сказала, что ты чем-то расстроена. Вот я и решил проверить.

– И что увидели, господин Лафит? – спросила я, выходя из тени. – Я кажусь вам больной или просто… просто никакой?

Он выглядел сосредоточенным и серьезным.

– Ты не больна, как мне кажется, но от этого тебе не легче. Я чувствую в тебе беспокойство, которого не было раньше. Что случилось? Ты хочешь уехать? Ты здесь несчастна? Я понимаю, тебе не понравилось, как вели себя разгулявшиеся матросы. Пожалуйста, прости их. Они жестоки и грубы, но в конце концов они же разбойники. Они не умеют наслаждаться жизнью так, как это принято у людей законопослушных. Они пьют чашу радости залпом, как дикари, а не отпивают по глотку. Я не знаю, что со мной происходит, – с горечью добавил Жан, помолчав. – Ночь порой творит с людьми чудеса. Ночью хочется думать о чем-то запретном, мысль уносится в заоблачную даль, к неведомым берегам. О чем я говорил? Да, о мужчинах. Их никто не учил, как сдерживать себя, если веселье плещет через край.

– Это то, чему и я не успела научиться. Пожалуйста, не вини их. Я говорила сегодня искренне. Они все мои друзья, и я тронута их отношением.

– Они были счастливы, Элиза. Их не слишком часто хвалят. – Жан довольно долго молчал, прежде чем добавить: – Если причина не в них, значит, во мне? Это так, Элиза?

Жан говорил покровительственно-снисходительным тоном, словно отец с непутевой дочкой. Я готова была его задушить, но что я могла сказать ему? Я злюсь, потому что ты со мной не танцевал? Я отвернулась и как можно увереннее произнесла:

– Думаю, мне надо уехать.

– Пусть будет по-твоему, Элиза. Ты можешь отправиться в Новый Орлеан хоть завтра. Там тебе будет хорошо. Я знаю немало влиятельных людей, которым ты придешься по сердцу, как и нам.

– Вздор, – процедила я сквозь зубы. Жан подошел ко мне.

– Может быть, перед отъездом ты все-таки расскажешь мне, что тебя тревожит, Элиза?

Я молчала.

– Ты влюбилась?

Жан заметил, как я напряглась.

– Я так и знал! В кого, в Пьера? Я слышал, что он говорил, когда танцевал с тобой. Я поговорю с ним…

– Не смей!

Я резко повернулась к нему лицом.

– Ну почему все мужчины такие глупые? Все, все вы слабоумные идиоты! И клянусь, ты, Жан Лафит, самый глупый среди них! Удивляюсь, почему еще твои дела идут так хорошо! Впрочем, ничего удивительного, ведь ты имеешь дело с мужчинами, а не с женщинами. Убирайся отсюда немедленно, говорят тебе!

Я кричала на него с такой яростью, что он невольно отступил на шаг. На лице его появилось растерянное выражение.

– Но… Пьер… Я думал…

– Ты думал! – передразнила я. – Так больше не думай! Говори лучше сам с собой, все равно путного ничего не скажешь. А твои пираты… – Я махнула рукой. – Да ты им в подметки не годишься! По крайней мере они отличат дурное от хорошего и не назовут белое черным, а черное белым, не станут подменять одно другим, как делают некоторые. Даже Пьер… Я гожусь для Пьера, но никак не для вас, не правда ли, ваше величество? – И я отвесила ему издевательский поклон.

Жан выбросил руку вперед в знак примирения, но я не желала останавливаться:

– Не успокаивай меня! Меня тошнит от твоей вежливости! Но взывать к твоим чувствам все равно, что доказывать что-то мраморной статуе. Ради Бога, прекрати вести себя так, словно ты мой отец, а я твоя дочь! Если бы дочь питала к отцу те чувства, какие я испытываю к тебе, земля разверзлась бы у нее под ногами и ад с радостью заключил бы ее в свои объятия. – Я перевела дыхание. – Боже, что я говорю? Жан, не подумай, что я неблагодарна, но я не могу всю жизнь испытывать к тебе одну благодарность, и ничего больше! Нельзя без конца играть роли жертвы и избавителя, отца и послушной дочки, добрых друзей!

Я замолчала. Весь гнев мой куда-то исчез, оставив ощущение полной опустошенности. Только сейчас я поняла, насколько унизительной для меня была устроенная сцена. Тихим, невыразительным голосом я закончила:

– Я была дурой, Жан, решив, что после всего происшедшего со мной ты заинтересуешься мной как женщиной. Теперь я могу признаться, что все эти игры с пистолетами и шпагами – все я делала только ради тебя, чтобы заставить тебя забыть ту Элизу, которую ты увидел в каюте «Красавицы Чарлстона». Прости, я знаю, что любовь не купить, не добыть ни отвагой, ни подвигами. Любовь рождается и умирает порой против нашей воли…

– Элиза…

– Уходи, – устало попросила я. – Мне стыдно и горько, да и с тебя довольно неприятностей в один вечер. Я покину остров без твоей помощи. Ты больше никогда меня не увидишь.

Я вышла на веранду. Легкий бриз нес прохладу и успокоение. Мне удалось сдержаться и не зарыдать.

– Прости, Элиза, – тихо сказал Жан.

– Ничего не надо говорить, – ответила я спокойно и твердо, так, как сама от себя не ожидала. – Я сама во всем виновата. Я никогда не смогу больше посмотреть тебе в глаза. Мне… мне так стыдно.

– Мне должно быть стыдно, а не тебе. Я не сумел разглядеть того, что происходило в твоем сердце, и только понапрасну терзал тебя…

– Не надо меня жалеть, Жан Лафит, – сказала я, глотая слезы.

– Жалеть? За что? За то, что другие мужчины тебя не жалели? За то, что они брали тебя, как животные? Мне хотелось того же сотни, тысячи раз, но ты мне дорога, и поэтому я боялся испугать тебя, боялся породить в тебе ненависть. Я заставлял себя обращаться с тобой подчеркнуто вежливо, даже по-родительски, но, поверь мне, мысли мои в те минуты были далеки от отцовских! Элиза, посмотри на меня!

Я замотала головой, упорно продолжая смотреть на звезды. Он подошел ко мне и нежно повернул к себе.

– Кого ты видишь перед собой? Мужчину, который презирает тебя за что-то, происшедшее давным-давно и не по твоей вине? Нет, перед тобой тот, кто всей душой жаждет тебя, и всегда желал, но был до того глуп, что не додумался об этом сказать раньше.

Я уронила голову ему на плечо и почувствовала, как сомкнулось теплое кольцо его рук.

– Жан, ты так не похож на пирата!

– Я знаю, но мы должны хранить нашу маленькую тайну, иначе друзья лишат меня короны. Больше скажу, эти ребята только потому и держались от тебя на почтительном расстоянии, что были уверены в нашей любовной связи с самого начала.

– В самом деле? – спросила я, наконец решившись посмотреть ему в глаза. – Но мы ведь не разочаруем их?

Мы вошли в комнату и присели на край кровати. Жан обнял меня и хотел поцеловать, но вдруг что-то надломилось во мне. Меня прошиб холодный пот, страсть, желание исчезли, словно их и не было. Я чувствовала лишь могильный холод. Все прежние страхи вернулись ко мне.

– Нет! – вырвалась я. Спина покрылась липкой испариной. Я не могла даже представить, насколько сильным может быть отвращение.

– Элиза…

Жан потянулся ко мне, обнял, стал гладить мое лицо. Огромным усилием воли я заставляла себя сидеть тихо. Волной подкатила тошнота, я чувствовала удушье. Жан наклонился, коснувшись губами моей шеи, и тут я, не выдержав, испуганно вскрикнула и изо всех сил оттолкнула его. Упав на кровать, я зарыдала. Тело мое сотрясалось от рыданий, я почти лишилась рассудка. Страх рвал меня на части.

Постепенно я успокоилась и только тогда вспомнила о Жане. Он был рядом, сидел возле меня на кровати и держал за руку.

– Боже, Жан, – выдохнула я. – Я так боюсь, я так боюсь, Жан! Я хотела тебя, хотела, но… но… Боже, Жан, я все еще помню! Это было так ужасно.

Страх подступил к сердцу, а слезы к глазам, я крепко вцепилась в руку Жана.

– Успокойся, Элиза. Ты ничего не должна мне. Ты вообще никому ничего не должна. Все в порядке, Элиза. Ты просто немного отвыкла от мужской ласки, правда? Позволь мне побыть рядом. Мне так приятно обнимать тебя. Ты такая нежная, такая славная, такая милая.

Нежность его, похоже, смогла немного растопить мой страх. Я перестала дрожать, а спустя недолгое время слезы высохли, и я прижалась к нему теснее. Мы просто лежали в обнимку и молчали. Мне было хорошо оттого, что он рядом. Близость его становилась приятнее, я с удовольствием угадывала его гладкое тело под халатом. Я прильнула к нему поближе, и он осмелился поцеловать меня. Сначала, едва касаясь, потом еще и еще. Руки его не торопясь ласкали мое тело, прислушиваясь к моим ощущениям. Вернувшееся желание разгоралось во мне с новой силой. Я перекатилась на спину, увлекая его за собой. Ласки его становились все смелее, в них все меньше оставалось нежности и больше напора. Наконец он раздел меня и сам скинул халат. Призрачный свет падал на его загорелую грудь, руки, бедра. Он обнял меня, и я почувствовала упругую гибкость его нежного и сильного тела.

Но когда он вошел в меня, пелена страха вновь пала между нами, разделяя наши сердца. Дьявольский образ Жозе Фоулера заплясал перед моими глазами – ужасный, гротескный, исполненный злобного вожделения, – и я закричала. Вновь я испытала жуткое ощущение разверзшейся холодной бездны и внутренней пустоты. Страх мой был выше меня. Я не могла ничего с собой поделать. Я чувствовала, что тону, задыхаюсь под весом моего любовника. Я вцепилась ему в спину ногтями, царапая кожу в кровь, и завыла от сводящего меня с ума ужаса в безумном стремлении прогнать прочь терзавший меня кошмар. Жан отшатнулся, и я, поджав к груди ноги, заскулила, как раненый зверь.

Вот, значит, что сделал со мной капитан Фоулер, вот в чем состояло его завещание: он уничтожил во мне женщину. В голове моей звучал его дьявольский смех, догнавший меня откуда-то из глухих подземелий ада.

Жан гладил меня по голове, шептал какие-то тихие ласковые слова.

– Прости меня, Жан! Поверь, я и представить не могла, что это случится. Господи, что же со мной происходит? Лучше бы мне умереть! Почему ты не убьешь меня?

– Прекрати, – резко сказал Жан. – Я сам виноват. Повел себя как зеленый мальчишка, я должен был знать, что такое возможно.

– Но это так… так несправедливо к тебе, – прошептала я сквозь слезы.

– Не смертельно, – криво усмехнулся Жан. – Спи, моя хорошая. Не надо торопить события. У нас еще вся жизнь впереди.

Я упала лицом в подушку.

– Никогда, никогда не будет так, как раньше. Я… я – калека!

– Надо почаще обращаться к Библии, дорогая. Даже к калекам приходит исцеление, – сказал он, нежно поцеловав меня. – Не бойся, Элиза. Обещаю тебе, все будет хорошо.

– Не оставляй меня сегодня одну, Жан, прошу тебя. Прошу тебя, останься.

– Ты хочешь, чтобы я спал с тобой?

Я кивнула.

– Ты не пихаешься, не кричишь во сне?

– Нет.

– Тогда придется остаться.

Жан глубоко вздохнул.

– Уж эти мне женщины, кого хочешь уломают.

Жан погасил свечи и вытянулся под одеялом рядом со мной, но мне казалось, что нас разделяет целый океан. Долго мы лежали в тишине.

– Ты спишь? – тихонько спросила я.

– Разумеется, сплю, – ответил он ворчливо. – Чего ты хочешь?

– Я хочу, чтобы ты снова обнял меня.

– Господи, – простонал он. – Ладно, придвигайся поближе.

Я положила голову ему на плечо и прижалась к нему.

– Ты всегда такой брюзга в постели?

– Всегда, – ответил он, сжимая меня в объятиях. – Женщины, как я заметил, расцветают, когда на них ворчат.

– Жан, ты душка. Ты знаешь, я ведь считала, что ты единственный из знакомых мне мужчин, кто не умеет дразниться.

Я поцеловала его в щеку и потерлась бедром о его бок. Он шлепнул меня по заду.

– Если ты не прекратишь сейчас же, я тебя побью.

Я клятвенно пообещала больше не хулиганить. Чуть погодя я спросила:

– Жан, у тебя вправду шестнадцать любовниц?

– Конечно.

– И ты держишь их всех в одном доме в Новом Орлеане?

– Разумеется, Элиза. У каждой есть своя комната, и, когда я приезжаю в город, я должен посещать их всех, одну за другой.

– Должно быть, это весьма утомительно.

– Верно, – согласился Жан, – но человек должен нести ответственность за тех, кто от него зависит. Кстати, я и тебя собираюсь поселить туда же.

– Очень мило с твоей стороны. И какой ты мне присвоишь номер? Первый или семнадцатый, последний?

Жан задумался всего на мгновение.

– Ввиду несовершенства человеческого организма, как ты понимаешь, с каждым разом требуется все более опытная партнерша. Поэтому лучших я берегу напоследок. Поскольку ты начинающая, придется тебе начинать карьеру с самого низу, то есть номером первым. Однако в твоем положении есть некоторое преимущество: тебе я буду доставаться свеженьким.

Я перевернулась и оказалась сверху Жана. Шутливо взъерошив ему волосы, я сказала:

– Я не хочу начинать снизу, я отказываюсь. Я хочу быть первой, и последней, и самой лучшей. Я хочу быть такой, Жан, чтобы тебе и смотреть на других не хотелось. Ты будешь приходить ко мне и брать меня шестнадцать раз подряд, и с каждым разом тебе будет все лучше и лучше.

Я чувствовала, как растет и твердеет его плоть под моим животом.

– Ты пожалеешь об этом, Элиза, – укоризненно заметил Жан. – Ты знаешь, к чему приведет твое поведение.

– О да, Жан, знаю, – прошептала я, – я очень хорошо знаю, к чему это приведет.

Жан перекатился на живот, увлекая меня за собой. Сжав в ладонях мое лицо и внимательно глядя мне в глаза, он полусерьезно-полушутливо спросил:

– Ты будешь плакать, как дитя?

Я решительно тряхнула головой.

– Вопить, словно девственница?

– Нет.

– Ты постараешься расслабиться и получить удовольствие?

– Да, Жан, конечно, да.

Он прижался губами к моему рту и в тот же момент вошел в меня. Страх вновь поднялся во мне, чуть отступил, вновь накатил волной, принося с собой страшные образы, до сих пор мучившие меня по ночам: лица, искаженные злобой и похотью, руки, похожие на звериные лапы, лишенные тел, брызгающие слюной рты и тяжелое, по-звериному хриплое дыхание. И лицо, его лицо! Боже, говорила я себе, неужели всякий раз, закрывая глаза, я буду видеть перед собой капитана Фоулера? Я боролась со своим страхом как могла, так, как не боролась еще никогда, и одержала победу: понемногу отвращение стало не таким острым, хотя я так и не смогла избавиться от него полностью, страх лежал у меня на сердце тяжелым камнем.

Это Жан, повторяла я себе, Жан. Я заставляла себя думать только о нем. Я кусала губы, чтобы не кричать, и сжимала кулаки так, что ногти вонзались в ладони. Он был нежен со мной, не тянул долго, и я почувствовала огромное облегчение. Слезы выступили у меня на глазах, я крепко обняла моего возлюбленного. Я все еще была женщиной, и Жан вернул мне уверенность в этом.

– Если ты будешь плакать, я скину тебя с кровати, – хрипло сказал Жан.

– Я не плачу, любимый, честное слово.

– Вот и хорошо. А теперь я хочу тебя кое о чем спросить: что я буду делать со всеми этими пустыми спальнями?

– О Жан!

Он был терпелив и добр ко мне, и своим терпением и заботой Жан Лафит помог мне забыть страх и изгнал из меня злых бесов в облике капитана Фоулера и его команды, терзавших мне душу наводящими леденящий ужас видения-ми. Я заново училась любить, и процесс этот оказался и длительным, и трудным, но не лишенным приятных моментов (по словам Жана, даже более приятных, чем уроки фехтования). Нам было хорошо друг с другом, как никогда, быть может, оттого, что пропала скованность, я перестала чувствовать свою ущербность.

В тепле его заботы и внимания во мне расцветала женщина. Мне еще не было и девятнадцати, но за прошедшие полтора года я прошла путь, сделавший меня взрослой в одних областях, но оставивший совершеннейшим ребенком в других. Сейчас, когда Жан Лафит-опекун уступил место Жану Лафиту-любовнику, я по-настоящему повзрослела. Во мне почти ничего не осталось от девочки, похищенной из замка в одной из французских провинций. Та француженка стала мне чужой: она превратилась в Элизу из Луизианы, королеву пиратов, любовницу и подругу самого известного разбойника на побережье. Я очень старалась угодить Жану как друг и помощница, но еще сильнее старалась не разочаровать его как любовница.

Страшный опыт с Жозе Фоулером обернулся неожиданно полезной стороной: он сумел продемонстрировать мне безграничность способов получения физического удовольствия.

– Элиза, – говорил Жан, задыхаясь от наслаждения, – порядочные леди не делают таких вещей.

Я засмеялась, приласкав его вновь. При каждом прикосновении он крупно вздрагивал всем телом.

– Но ведь тебе это нравится!

– Я еле терплю, так нравится!

– И мне нравится. Это значит, что я больше не леди, это ты имел в виду?

– Нет, вовсе не это.

Он до боли сжал меня в объятиях.

– Это значит, что ты – исключительная леди.

Была ли я исключительной леди или нет, но время, которое мы проводили с Жаном, действительно было исключительно хорошо. Призрак Фоулера больше не беспокоил меня. Лафит растопил ледяную глыбу в моем сердце, и я забыла о своих страхах.

В Новый Орлеан мы приезжали на Рождество и на Марди Грас (народный праздник, отмечаемый в некоторых французских городах побережья во вторник на масленице). Жан снял маленький домик на Дюмэйн-стрит. Комнаты были просторны и прохладны, а палисадник с разросшимися оливами скрывал дом от нескромных взглядов. В доме в качестве прислуги, а в наше отсутствие и как хозяева, жила пожилая чета французов, из тех, кому Жан помог перебраться с Гаити; с нами приезжала Лили, которая была и за повара, и за мою горничную.

Я была рада вновь оказаться во французском городе, хотя, наверное, я полюбила бы его, будь он и испанским, и итальянским, и португальским. Мне нравилось здесь все: неброская красота улиц с белыми креольскими домами и стрижеными лужайками, дружелюбие жителей, многоцветность рынка и вечноцветущие клумбы. На Рождество у нас цвели розы, а в конце февраля, в мой день рождения, Жан подарил мне чудные камелии.

В этот день мы с Жаном остались дома и праздновали мое девятнадцатилетие вдвоем. Год назад, день в день, я была самой последней рабыней на «Красавице Чарлстона», но печальные воспоминания не омрачили моего нынешнего счастья: та Элиза Лесконфлер исчезла навсегда.

Лафит представил меня всем своим друзьям и знакомым, он сопровождал меня на балы и в театр. «Бизнес» Жана, как шутливо называли его занятие горожане, давал ему пропуск в самые знатные дома города. Ни одна хозяйка не мыслила праздника без красавца пирата. И Жан принимал приглашения с удовольствием: мы оба любили интересную беседу и хороший стол.

– Я не заблуждаюсь насчет их истинного отношения ко мне, – как-то сказал он. – Если настанет день, когда я ничего не смогу предложить им из того, что хранится на моих складах, в тот же миг они вышвырнут меня за порог. Но пока этот день не наступил, мы нужны друг другу.

Я стала гвоздем сезона 1812 года. Весь Новый Орлеан полнился слухами. Жан представил меня как мадемуазель Элизу Лесконфлер, недавно приехавшую из Франции, и благородство моего происхождения здесь, во французской Луизиане, не вызывало сомнений. Однако история моего появления у Жана в разных интерпретациях была известна в городе, так что о моем пребывании на работорговом судне и спасении в той или иной степени знали все. Слухи будоражили воображение новоорлеанцев, подогревали интерес к моей персоне. Мы с Жаном не скрывали наших отношений, и это добавляло моему образу некий скандальный и чувственный оттенок. В глазах благонамеренных граждан я была авантюристкой, искательницей приключений.

Мужчин тянуло ко мне потому, что я была красива и, как они полагали, бесстыдна. Оба эти качества – красота и бесстыдство – вызывали возмущение женской половины новоорлеанского общества. Но меня, крестницу самого императора Франции, не могли не принимать даже самые консервативные луизианцы, а с тех пор, как я дала понять новоорлеанским дамам, что не представляю угрозы для их сыновей и мужей, я стала желанной гостьей.

Я была счастлива, страшные призраки прошлого более не тревожили меня, душа моя помнила только любимых людей – дядю Тео, Филиппа, Оноре. Может быть, написать им?

Должно быть, они уже мысленно похоронили меня. Нет, мне не хотелось возвращаться домой. Что я им скажу? Я и сама не знала, да и не хотела знать, что ожидает меня в будущем. Останемся ли мы с Лафитом любовниками навечно? Хочу ли я выйти за него замуж? Сделает ли он вообще мне предложение? На эти вопросы у меня не было ответов.

Я с удовольствием закружилась в вихре светской жизни. Конечно, Новый Орлеан не Париж, но луизианцы французского происхождения были культурны и образованны, и их общество я находила занятным. Любимой темой разговоров в светских гостиных были приключения дедов и прадедов нынешнего поколения луизианцев, приплывших сюда в начале восемнадцатого столетия.

Консервативные креолы продолжали считать себя французами, несмотря на то что город за столетие несколько раз переходил от Франции к Испании и наоборот, пока его окончательно не прибрала к рукам Америка. За эти годы французы перемешались с испанцами и англичанами, и это смешение кровей придавало жителям Нового Орлеана особое обаяние. Кстати, второй излюбленной темой была возможная война с Англией и ее последствия для Луизианы.

Мамаши держали детей в провинциальной строгости, и во мне они видели потенциальную угрозу дурного влияния. Но я научилась легко и просто разрушать возникшую было стену недоверия. Стоило мне заметить неодобрительно поднятую бровь, как я пускалась в рассказы о Лесконфлерах-крестоносцах, о моем папочке – генерале Лесконфлере, друге Наполеона, и тут же появлялись благосклонные улыбки. Я и подумать не могла, что мои знаменитые предки пригодятся мне в далекой Америке!

– Жан, только представь себе, – весело говорила я, – самая порочная женщина в городе благодаря всего лишь хорошей родословной становится желанной гостьей чуть ли не в каждом доме. Ну где еще, если не в этой чудесной стране, такое возможно!

Жан обнимал меня так, что я боялась задохнуться.

– Значит, сама судьба занесла тебя на эту обетованную землю. Там, наверху, знают, что у нас в Новом Орлеане превыше всего ценится красота.

– Вы, новоорлеанцы, обычные снобы. Жан, – смеялась я, – они копируют мои платья, прически – чуть ли не все девчонки постригли волосы «под Элизу», ты заметил? Моим именем называют даже еду: суфле «Элиза», соус «Лесконфлер»! Никогда не слышала о такой чепухе!

– Бедные американцы, Элиза. Даже креолы, и те больны той же болезнью: они страшно в себе не уверены. Они считают себя ниже своих европейских собратьев, вот и стараются изо всех сил прыгнуть выше головы. Только не говори мне, что европейцам несвойственно глупое желание походить на сильных мира сего. Вспомни, несколько лет назад женщины состригали волосы, чтобы походить на Марию-Антуанетту, идущую на эшафот.

– О, Жан, мне нравится их обожание. Но еще больше мне нравится твое обожание, и еще – ты никогда не требуешь от меня невозможного, не считаешь денег, что я трачу.

– Зачем мне считать их? Это не мои деньги.

Я прыснула от смеха.

– Жан, иногда с тобой я бываю по-настоящему счастливой. – И я обняла его.

– Спасибо, дорогая, я надеюсь, ты говоришь искренне. Тон его был неожиданно серьезным, и я подняла взгляд вверх. В глазах его была горечь, которую я не замечала раньше: Жан Лафит любил меня. Отчего-то это открытие не принесло мне ожидаемого счастья, и, когда я осталась одна, я спросила себя – почему. Ответ был прост: я его не любила, не любила так, как он любил меня. Да, он мне очень нравился. Более того, в нем была вся моя жизнь, но я никогда не принадлежала ему целиком, со всей страстью, бездумно, инстинктивно, так, как было только с одним человеком – с Гартом Мак-Клелландом.

Гарт не заслуживал моей любви – Жан был в сотню раз лучше его. Но я не способна была любить Жана или кого-то другого так, как я любила и ненавидела Гарта.

Как-то в феврале, примерно через неделю после Марди Грас, семейство Арсени устраивало костюмированный «пиратский бал» в нашу честь. Вначале мы с Жаном решили было появиться так, как одеваются настоящие пираты: прийти босыми, простоволосыми, оборванными и грязными. Целый час мы веселились, представляя, как вытянутся лица у местных снобов, однако в конце концов решили одеться прилично. Жан надел белые атласные бриджи до колен и темно-зеленую фрачную пару, а я – платье из тускло-зеленого шелка с высокой талией и пышными рукавами. Белые камелии, украшавшие платье, должны были несколько сгладить впечатление от скандально глубокого декольте. Надев бархатные полумаски, мы взглянули на себя в зеркало: на нас смотрела пара загадочная и таинственная.

Как раз перед выездом приехал Пьер со срочным известием: речь шла об испанском судне, следовавшем в Бразилию. Жан довольно быстро покончил с этим делом, но на бал мы опоздали.

– О, мои дорогие, – ворковала мадам Арсени, – как мило с вашей стороны, что вы все же пришли. Мы все так счастливы, – добавила хозяйка с умильно-слащавой улыбкой. – Андре, посмотри, Элиза наконец приехала! Вы не возражаете, господин Лафит, если мой сын ангажирует Элизу на первый танец? Она сразила его наповал: бедный мальчик совсем потерял голову.

Я послала Жану воздушный поцелуй и закружилась в танце. Раз, два, поклон, поворот. Андре был робок и молчалив.

Руки его на моей талии дрожали от напряжения. Всего однажды мне удалось добиться от него фразы, состоящей более чем из двух слов. Когда он осмелился сказать, что я сегодня прекрасно выгляжу, пары, танцевавшие рядом с нами, удивленно обернулись. Его мамаша и прочие родственники, зорко наблюдавшие за поведением дитяти, расшумелись так, словно Андре был годовалым младенцем, произнесшим свои первые слова. Неудивительно, что после этого бедняга замолчал и за вечер так больше и не произнес ни словечка, хотя старался все время держаться подле меня и улыбался мне с обворожительной искренностью влюбленной юности.

Не успел закончиться один танец, как стайка молодых людей окружила меня, требуя наперебой чести повести меня в вальсе. Мне было немного смешно, немного лестно их несколько назойливое внимание, и в конце концов я решила предоставить право выбора случаю.

– Итак, джентльмены, – сказала я, закрывая глаза руками, – я ничего не вижу. Встаньте в круг, на кого я укажу – тот и будет счастливцем.

Заиграла музыка. Я медленно закружилась на месте, и уже готова была указать пальчиком, как чьи-то сильные руки подхватили меня и понесли на середину зала.

– Месье, куда вы несетесь сломя голову! – возмутилась я. – Вы, насколько я помню, даже не были в числе претендентов!

Серые глаза холодно блеснули из-под черной маски домино. Он был хорошо сложен и высок, гораздо выше большинства мужчин в зале, и густые волосы его сверкали, как золото…

Кровь отхлынула от моего лица. Не мог же он быть… Колени мои подогнулись, ноги стали ватными, и, если бы не сильная рука, державшая меня по-хозяйски крепко, я упала бы в обморок. Незнакомец уверенно вел меня, я танцевала, как заводная кукла, и хотела одного – убежать, скрыться где-нибудь от холодно-насмешливого взгляда этих глаз, но вместо этого я непринужденно спросила, с кем имею честь танцевать. Ответа не последовало.

Мы продолжали кружиться. Я больше не заговаривала со своим кавалером, и он тоже не делал никаких попыток поддержать разговор. Воспоминания о другом вечере, о другом бале, о другом вальсе нахлынули на меня. Кем был этот мужчина, если не самим дьяволом, пришедшим по мою душу? Мне казалось, что мы кружимся медленнее, чем того требует музыка, словно оба мы уже давно не здесь, среди нарядной толпы, а в призрачном мире грустных, горьких и страшных воспоминаний.

Вальс закончился. Незнакомец поклонился и в поклоне выхватил одну из камелий с моей груди. Я задохнулась от такой наглости, в растерянности глядя туда, где только что был цветок, но, когда я подняла глаза, черное домино уже исчезло. Мне стало нехорошо, и я покинула бальную залу. Найдя тихий уголок, я упала в кресло и глубоко, со всхлипом вздохнула. Нет, это был не он, не может быть, чтобы это был он. Он умер, умер. Боже мой, как терзают меня эти призраки прошлого!

– Элиза, что с вами, вы больны?

Мадам Арсени склонилась надо мной, по-матерински заботливо щупая лоб.

– Вы бледны, как приведение, бедное дитя. Может быть, немного вина?

Вино придало мне силы, и я пришла в себя.

– Кто был тот высокий мужчина в черном плаще и маске? У него светлые волосы и благородная осанка.

Мадам Арсени нахмурилась.

– Ну, не знаю… У Андре светлые волосы. Неужели ему удалось вас надуть? Ой, я пойду расскажу ему, то-то он обрадуется!

Я слабо улыбнулась в ответ.

– Право, как я сглупила… Да, скажите ему… скажите ему, что я нахожу его очень красивым и загадочным.

– Непременно, – заверила меня хозяйка, дружески коснувшись моей руки. – Он от вас просто в восторге, просто в восторге. Ну, мне пора к гостям. Отдыхайте, детка. Я попрошу, чтобы вам принесли сюда кофе. Нет, я должна рассказать Андре.

Мадам выпорхнула, и я закрыла лицо руками. Не могла же я грезить наяву! Нет, это все игра воображения. Я устала, и только.

Я не увидела его и позже, когда, набравшись храбрости, спустилась в залу. Его не было среди гостей и в полночь, когда сняли маски. Что это было? Я уговаривала себя, что вальс с призраком – всего лишь плод моего воображения. По дороге домой я так и не решилась на разговор с Жаном. Тот поглядывал на меня с любопытством, но вопросов не задавал. Позже, в постели, я прижала его к себе, осыпая поцелуями лицо.

– Полюби меня, Жан, – попросила я, и он любил меня нежно и ласково. В ту ночь мы не обмолвились ни словом.

Несколькими днями позже до нас дошли слухи о том, что испанское судно захватили пираты. Испанские власти пожаловались правительству США, представленному в городе губернатором Уильямом Клайборном, и тот подписал приказ об аресте Жана. По городу расклеили объявления, в которых назначалось вознаграждение в пятьсот долларов тому, кто доставит Жана Лафита губернатору.

Жан по достоинству оценил юмор властей, в особенности в той части, которая касалась суммы вознаграждения, и принес мне объявление в качестве сувенира. Затем он сел за стол и составил собственное объявление, в котором предлагалось пять тысяч долларов тому, кто доставит губернатора Клайборна к нему, Лафиту, на Гранд-Терру. Объявления были расклеены по всему городу. Славные жители Нового Орлеана питали куда больше симпатий к веселому пирату, чем к холодному и заносчивому губернатору-янки, и шутка Жана всем очень понравилась.

Мы с Жаном продолжали появляться на публике, и никто и не пытался арестовать его.

Вначале я, честно говоря, очень боялась.

– Не волнуйся, – уверял меня Жан. – Никто не посмеет и пальцем ко мне прикоснуться. Им слишком дорог их кофе, и дешевые рабы, и корица, не говоря уж о шелковых чулках, которые я продаю им по девять долларов за пару вместо двадцати. Поверь мне, жители этого города заинтересованы в том, чтобы я был на свободе. Кстати, ты не забыла: мы сегодня едем на званый ужин и в оперу.

– Давай лучше останемся дома.

– Нет, – ответил Жан, обнимая меня. – Ты хочешь, чтобы они подумали, будто Жан Лафит боится высунуть нос из дома? – Рука его скользнула вниз, он нежно потрепал меня по мягкому месту. Голос его перешел в многозначительный шепот: – Но, может быть, нам стоит пойти на компромисс и пропустить ужин?

Позже, перед тем как поехать в оперу, Жан подарил мне жемчужное ожерелье.

– Я тебе нравлюсь, Жан? – спросила я, касаясь ровных рядов жемчужин, обрамлявших шею.

– Ты лучше всех, – ответил он, задержав мою руку в своей. – Ты самая лучшая, знай. Как-то ты сказала, что рядом со мной ты чувствуешь себя счастливой. Так вот, я с тобой очень, очень счастлив. Я никогда не забуду тебя, Элиза, ты веришь мне?

Я была озадачена.

– Ну конечно, я верю тебе. – Я коснулась его щеки. – Может, нам и оперу тоже пропустить: две нити жемчужин – лучше, чем одна.

Он улыбнулся, но во взгляде его я не увидела радости. Тогда я очень серьезно сказала ему:

– Я тоже тебя не забуду, Жан. Но не надо грустить, мой дорогой.

– Все это не может продолжаться вечно, Элиза.

– Почему нет? Кто может нас остановить? Уильям Клайборн, или президент Медисон, или сам Наполеон не могут встать между нами. Никто не может.

Смутное ожидание беды пронзило меня. Нет, никому не под силу разрушить то, что обрели мы с Жаном. Я молча поклялась себе сохранить нашу любовь.

– Сейчас не время для прощания, правда, Жан?

– Конечно, нет. Всего лишь недоброе предчувствие.

– Все будет хорошо, Жан, – сказала я, целуя его в лоб. – А теперь поехали в оперу!

Первый акт «Женитьбы Фигаро» уже начался, и мы тихо проскользнули в нашу ложу, чтобы не мешать остальным. На этот театральный сезон Жан не без умысла зарезервировал ложу рядом с губернаторской, и сейчас они оба, губернатор и пират, с удовольствием делали вид, что не замечают друг друга. Я же, далекая от подобных игр, наслаждалась гениальным произведением Моцарта.

Настал первый антракт, и только тогда я заметила, что соседнюю ложу занимает вовсе не губернатор Уильям Клайборн.

Многих месяцев словно и не бывало, я вновь сидела на поляне в лесу вблизи замка Лесконфлеров, безуспешно стараясь укрыть себя от смеющихся серых глаз. Кровь застучала в моих висках, и странный хрип вырвался из горла. Он медленно повернул голову, ненадолго задержал на мне взгляд – те же холодные глаза, но на этот раз без тени улыбки, – безразлично кивнул, затем отвернулся и заговорил с соседкой – высокой стройной блондинкой. Она повернула голову, внимательно посмотрела на меня и Жана. Жан вежливо поклонился ей, но она, не удостоив его ответом, высокомерно отвернулась.

– Еще одна парочка снобов, – заметил Жан. – У этой ложи, должно быть, судьба принимать подобных зрителей.

Я была в смятении. Перед началом второго акта блондинка сказала что-то насчет баратарской девки. Ее спутник рассмеялся – Гарт Мак-Клелланд смеялся! Меня одновременно обдало жаром и холодом. В глазах стало темно, зазвенело в ушах. Я смутно воспринимала происходящее на сцене: начала арию Графиня, но я не слышала ее. Взгляд Гарта превратил меня в камень.

– Элиза, что случилось? – Тревожный голос Жана пробился сквозь шум в ушах. – Давай уедем.

– Нет, – надтреснутым голосом ответила я. – Что подумают?

– Какое нам дело? Пусть думают, что я везу тебя домой, в постель. Впрочем, я это и собираюсь сделать.

Жан и не думал понижать голос, и его последнее замечание, конечно, стало достоянием соседних лож. Мне хотелось умереть от стыда.

Дорогой я пришла в себя, но едва мы оказались одни в доме, я обняла Жана с жадностью, поразившей нас обоих.

– Возьми меня, Жан, прямо здесь, сейчас.

Ни слова не говоря, он повалил меня на пол и взял грубо, почти силой, без тени нежности, но именно этого мне и хотелось. Вначале я боролась с ним, но когда он вошел в меня, я прижала его к себе изо всех сил. Я хотела близости, такой тесной близости, чтобы даже смерть не смогла оторвать нас друг от друга.

В момент, когда он был на вершине экстаза, я вонзила ногти ему в ягодицы так, что он закричал от боли. Вихрь невиданной силы подхватил меня, дрожь пронзила до самых глубин тела, прожгла насквозь, словно дерево молния. Мы лежали опустошенные и немые. Тела наши блестели от пота.

– Жан, не прогоняй меня, – взмолилась я, – пожалуйста, не отсылай меня прочь.

– Не глупи, Элиза, я никогда не прогоню тебя. Если только ты сама захочешь уйти.

– Жан, поедем домой, на Гранд-Терру. Прямо сейчас.

Я знала, что смогу чувствовать себя в безопасности, только находясь вдали от Нового Орлеана, вдали от Гарта.

– Только не сегодня, – ответил Жан.

Он подхватил меня на руки и отнес в постель. Он целовал мне грудь, и шею, и плечи, оставляя следы зубов. Я вскрикивала от боли и наслаждения. Потом он вновь ворвался в меня с безумной яростью, которой я никогда не замечала у него прежде.

Глава 9

ДУЭЛЬ

На следующее утро, упаковывая вещи, мы с Жаном едва смотрели друг на друга и почти не разговаривали. Я ломала голову над тем, догадался ли Жан о Гарте, но ничего не говорила ему.

Вскоре мы благополучно вернулись на Гранд-Терру и погрузились в накопившиеся бумажные дела, пришедшие за время нашего отсутствия в запустение. Ни Жан, ни я не вспоминали об охватившем нас той памятной ночью безумии, но оба понимали, что в наших отношениях произошли изменения. Нежность и теплота ушли, а на смену пришли неутолимый голод и почти животная страсть. Но страсть не могла развеять сгущавшиеся над нами тучи.

Однажды после полудня мы работали с Жаном в библиотеке. Отодвинув в сторону бумаги, он вдруг сказал:

– Я хочу разобраться со всем этим, чтобы не взваливать на тебя слишком много, когда я уеду.

– Уедешь? – переспросила я, отрывая взгляд от колонки с цифрами. – Куда ты собрался, Жан?

– Сам не знаю, – ответил он, неопределенно взмахнув рукой. – Куда-нибудь в море. Мне осточертело сидеть за книгами, Элиза. Я не бумажный червь, я – пират! С тех пор как мы вернулись сюда, меня не покидает чувство, что что-то должно случиться. Но что – не знаю. Не нравится мне это, Элиза. Я – словно в ловушке. Мне не хватает воздуха, жизнь кажется мне скучной и пресной. Я должен уехать.

– В этом есть моя вина, Жан? – тихо сказала я. – Что-то изменилось. Ты это чувствуешь тоже. Скажи, Жан, что происходит? Что я делаю не так?

Он сел рядом и накрыл мою руку своей.

– Все так, дорогая. Ты все так же прекрасна. В моей жизни не хватает опасности, только и всего.

– Возьми меня с собой, Жан, – попросила я, прямо глядя ему в глаза.

– Нет, Элиза, это очень…

– Прошу тебя.

Жан подошел к камину, устремив взгляд на любимого им Рембрандта.

– У меня то же предчувствие, Жан. Та же скука, нервозность. Может быть, если мы будем вместе, мы сможем вернуть…

– Что вернуть, Элиза? – спросил он, не поворачивая головы. В вопросе звучала нескрываемая горечь.

– Как ни назови – то, что мы потеряли, – ответила я твердо. – Ты стал мне чужим, Жан. Ты так отстраненно-вежлив, что мне хочется закричать! Пожалуйста, не отставляй меня в сторону. Позволь мне быть с тобой!

Жан опустил голову. Мы молчали несколько минут, пока Жан не сказал:

– Конечно, я возьму тебя с собой, моя дорогая.

– Жан!

Я подбежала к нему, и он прижал меня к себе.

– Мы зададим им жару, заставим их трепетать от страха, Элиза, – заговорил Жан, и в голосе его послышались нотки прежней уверенности и силы, потом он откинул голову и рассмеялся, как мальчишка. – Ах, я чувствую, как жизнь возвращается ко мне. Мы должны уехать немедленно! Здорово будет снова понюхать пороху. Бог видит, как мне этого не хватало! Я не способен быть… клерком!

Жан переоснастил фрегат и дал ему новое имя – «Элиза». Три месяца «Элиза» бороздила воды Карибского моря, не давая покоя английским и испанским торговым судам. Во мне ничего не осталось от прежней элегантной дамочки, блиставшей в салонах Нового Орлеана, теперь я была пираткой, разбойницей – безжалостной, опасной, свободной. Иногда я переодевалась к ужину в платье, отдавая, не без насмешки, дань светским обычаям, но в основном я одевалась, как все: в свободную рубаху и мужские бриджи. Жан научил меня моряцкому делу, правда, в навигации я так до конца и не разобралась. Он любил смотреть, как ловко я держу штурвал или взбираюсь на реи.

Во время боя я была рядом с моим другом и любовником. Любовь к опасности, жажда приключений – все, о чем я мечтала, упражняясь со шпагой и пистолетами, воплотилось в жизнь, и теперь отрава, о которой предупреждал меня Доминик, будоражила мою кровь. Воспоминания о первом боевом опыте, отвращение к насилию ушли сами собой; мы с Жаном брали от жизни все, захлебываясь наслаждением как одержимые, словно знали, что наши дни сочтены.

Однажды, во время ожесточенного боя (мы напали на корабль с грузом корицы и индиго), меня ранило. Пуля не задела кость, лишь слегка оцарапала предплечье, но на Жана это происшествие подействовало очень сильно. Казалось, что пуля, оставившая меня почти невредимой, попала ему в душу. Что-то сломалось в нем. Он запретил мне появляться на палубе во время схватки.

– Безумие, чистой воды безумие, – твердил он сердито. – Как я вообще мог взять тебя с собой? Посмотри на себя: это мужское платье, растрепанные волосы, а ко всему еще и эта рана! Не твое это дело, Элиза. Я запрещаю тебе нос высовывать из каюты, когда корабль на горизонте.

– Жан, я здесь потому, что хочу этого. Ты все равно не смог бы остановить меня. Я – пират, Жан, и неплохой, получше многих. Столько шума из ничего! Видишь, я вполне могу двигать рукой. – Я пошевелила рукой, чуть поморщившись. – А на наши занятия любовью это вообще не повлияет, обещаю тебе.

– Да поможет мне Бог, сейчас ты заговорила еще и как шлюха! – возмутился Жан. – Что случилось с девушкой, которая так любила вальсировать в красивом муслиновом платье и атласных туфельках?!

Я засмеялась и обняла его.

– Она выросла и превратилась в разбойницу, вот что с ней случилось. Жан, как ты думаешь, губернатор Клайборн назначит цену за мою голову? Мне бы это понравилось.

Но Жан оказался неумолим. Когда на горизонте появлялся корабль, он отсылал меня в каюту, и я металась с пистолетами в руках, кляня Жана за его упрямство.

Однажды мы пустились в погоню за кораблем, не сразу заметив, что перед нами не торговое судно, а небольшая шхуна под американским флагом. Мы ходили кругами, словно приглядываясь друг к другу, и, хотя Жан решил, что корабль не вооружен и не собирается на нас нападать, он приказал мне идти вниз. Я повиновалась. В каюте я прислушивалась к тому, что происходит на палубе, но ничего не могла понять. Ни выстрелов, ни криков, и тем не менее по плеску весел и характерному звуку, с которым ударяется о борт небольшая лодка, я поняла: кто-то с чужого судна поднялся на борт нашей «Элизы».

Уж слишком тихо было на корабле. Я начала нервничать и хотела было сама проверить, что происходит, когда услышала за дверью незнакомые шаги. Схватив пистолеты, я притаилась за дверью, поджидая незваного гостя. Дверь открылась, и на пороге появился Гарт Мак-Клелланд со знакомой сардонической улыбочкой на губах.

Я направила дуло в его сердце.

– Не смейте приближаться ко мне, сударь, – сказала я хрипло. – Что вы здесь делаете? Где Лафит?

– Ваш драгоценный Лафит дал мне соизволение на частную беседу с вами, мадемуазель пиратка, – сказал Гарт. – Вы разрешите мне войти?

Не дожидаясь ответа, гость вошел, огляделся и спокойно присел на койку.

– Неплохо. Гораздо уютнее, чем у нас на «Красавице Чарлстона», вы не находите? Интересно, где тот корабль сейчас?

– На дне моря, вместе с капитаном, – ответила я, продолжая держать собеседника на мушке. – И если вы сейчас не уйдете, то присоединитесь к нему, обещаю.

Гарт посмотрел на мой пистолет.

– Какая ты стала беспощадная, Элиза. Похоже, ты знаешь, как обращаться с этой игрушкой. Оружие – штука опасная.

– Я знаю, как с ним обращаться, – хмуро подтвердила я.

– Тогда опусти пистолет. Он отслужил свое: тебе удалось произвести на меня впечатление, я верю, что ты пристрелишь меня при первой попытке приблизиться. Мне удалось убедить твоего друга-пирата, что я прибыл с мирными намерениями, безоружный. Неужели у тебя я вызываю меньшее доверие?

– Никакого, – ответила я и подошла к столу.

Гарт безразлично пожал плечами:

– Как тебе будет угодно. В самом деле, гроза Карибов ни на секунду не должна терять бдительность. Слышала бы ты, что о тебе говорят в Новом Орлеане. Только и разговоров, что о Жане Лафите и его королеве-пиратке, черноволосой чертовке из Баратарии. Особенно покорены тобой испанцы. Они называют тебя Леди-Дьявол. Я не удивлен. Я всегда знал, что в тебе есть нечто опасное, по-настоящему опасное, я бы сказал, свирепое.

Я старалась не обращать внимания на издевательский тон и насмешливый огонек в глазах.

– Что ты сделал с моей камелией? – холодно спросила я. – Засушил ее в Библии?

– Ах, – улыбнулся он, – видела бы ты свое лицо в тот вечер. Белое, словно те цветы, что ты засунула в декольте. Я просто не смог удержаться.

– Чего ты от меня хочешь? – спросила я. – Зачем ты явился? Чтобы рассказать, как ты шокирован поведением маленькой Элизы? Я не желаю тебя слушать. Я здесь потому, что так решила, не случайно и не по принуждению.

– Ты рискуешь жизнью.

– Что с того? – Я тряхнула головой. – Последние два года я живу более полной жизнью, чем до того жила семнадцать.

– И любишь полнее? – спросил он, криво усмехнувшись.

– Да, если хочешь знать, – запальчиво ответила я.

Мы молча смотрели друг другу в глаза. Я с подозрением, ожидая подвоха, он спокойно и снисходительно, решив на этот раз, по всей видимости, занять позицию выжидания.

– Ну что же, ты увидел то, что хотел. Надеюсь, твое любопытство удовлетворено. Прошу вас уйти, сударь. Ваше общество нагоняет на меня скуку. Я нахожу его слишком унылым.

– Не всегда, – сказал Гарт, глуповато усмехнувшись, – ты чувствовала себя так со мной. Я помню времена, когда ты находила мое общество весьма приятным. Более того, ты никак не могла вдоволь им насладиться.

Я, вспыхнув, спросила:

– Чего ты от меня хочешь, Гарт?

Гарт пожал плечами.

– У меня дело к Лафиту, вот я и решил заскочить к нему и посмотреть на тебя.

– Как трогательно, – фыркнула я, – да только я тебе не верю!

– Ничего не могу поделать, – сказал он безразлично, затем встал и пошел на меня. – Ты угадала, мои намерения грязны и бесчестны.

Я подняла пистолет.

– Если ты сделаешь хоть шаг, я клянусь пустить тебе пулю в лоб. Я не шучу. Мне доводилось простреливать головы.

Нас разделял только стол.

– Не сомневаюсь, Элиза.

Я выскочила из-за стола, обежав его кругом.

– Держись от меня подальше, говорю тебе!

Гарт загонял меня в угол. Палец мой нажал курок, но в последнее мгновение я успела опустить пистолет, и пуля прошила пол в дюйме от его ступни. Гарт подался вперед и схватил меня за плечи. Боль в руке была настолько сильной, что я выронила пистолет. Он прижал меня к груди и стал целовать, и вновь я почувствовала внезапный прилив острого наслаждения – то же чувство, что и всегда, когда мы были близки. Будто и не было ни Гранд-Терры, ни Жана, будто только вчера его вырвали у меня на проклятом судне капитана Фоулера.

Между нами все оставалось по-прежнему. Я хотела его. Бороться с чувством к нему было столь же бессмысленно, как бороться со стихией. Он умел подчинить меня целиком: сознание, волю, тело, я растворялась в нем. Гарт обладал надо мной властью, недоступной больше никому.

Я прижалась к нему, повторяя шепотом:

– Гарт, Гарт… О Гарт!

В этот момент дверь с шумом распахнулась, и в каюту ворвался Жан. Увидев нас, он остановился на полпути.

– Простите, – сказал он вежливо, – мне показалось, что я слышал выстрел.

Гарт отпустил меня, и я отскочила от него.

– Элиза демонстрировала мне свои достижения, – сказал Гарт как ни в чем не бывало. – Какие впечатляющие таланты!

– Она замечательная женщина, сэр, – можете поверить моему слову, – с улыбкой ответил Лафит.

– Не сомневаюсь в глубине ваших оценок. – Гарт подмигнул мне, и я почувствовала, что багровею от гнева. – Надеюсь, мы еще встретимся. На Гранд-Терре? – На этот раз вопрос был адресован Лафиту.

Жан кивнул.

– Как пожелаете, сэр. Если дело у вас срочное, мы могли бы обсудить его здесь и сейчас.

– Нет, я не тороплюсь. Я сам найду дорогу на палубу.

Гарт направился к двери.

– У дамы кровь на рукаве, – заметил он полуобернувшись. – Должно быть, я задел старую рану.

Послав мне на прощание свою извечную улыбочку, он ушел.

Жан помог мне снять блузу.

– Я, кажется, предотвратил весьма бурную сцену, – сказал он с кривой ухмылкой.

– Этот… этот негодяй! – сказала я в сердцах. – Как он смел являться сюда и требовать свидания с глазу на глаз. Он грубиян! Он просто невыносим! Я ненавижу его!

– В самом деле? Ни за что бы не догадался, – проронил Жан, промакивая кровь на моей руке кружевным платком. – Ты же знаешь, он первый заявил на тебя права. Ты принадлежала ему…

– Принадлежала! Права!

Я вырвала руку и холодно взглянула на Жана.

– Ты говоришь так, будто я чья-то собственность или корова, заблудившаяся в лесу и случайно найденная тобой, Жан! Ни один мужчина не имеет на меня прав, в том числе и ты!

– О, я это знаю, – поспешно ответил Жан. – Но он вновь вошел в твою жизнь, Элиза, и ты не можешь отрицать это.

– Проклятие! Будь проклято все ваше мужское племя! Ты знал, ты все знал, Жан! Ты знал, что из-за Гарта Мак-Клелланда я попала на «Красавицу Чарлстона»! И тем не менее ты позволял мне думать, что это мой маленький секрет.

– Ты сама не хотела называть его имя, Элиза, – пожал плечами Жан. – Всякое напоминание о прошлом было для тебя болезненным, и если ты не хотела, чтобы я говорил о нем, что же… Но матросам не прикажешь молчать, да и капитан Фоулер о многом успел поведать перед смертью. Но если бы я даже ни о чем не знал раньше, я смог бы догадаться обо всем после того, как мы видели Гарта в опере. Ты знаешь, что я люблю тебя, Элиза, – добавил он нежно, – но в нем есть много всего, что нравится женщинам.

– В самом деле? – зачем-то спросила я. Жан помог надеть мне чистую блузу.

– Начну с того, что он внук искателя приключений ирландско-шотландского происхождения по имени Стефан Мак-Клелланд, приехавшего в Луизиану много лет назад. Старший Мак-Клелланд сделал состояние, женившись на единственной дочери местного толстосума. Сын его умножил деньги отца тем же путем, и плодом этого удачно-расчетливого брака стал твой Гарт. Мак-Клелланды – люди весьма состоятельные и респектабельные. Они владеют землями милях в сорока севернее Нового Орлеана. Отец Гарта умер, но мать, кажется, еще жива. Я слышал, что Хайлендс, так называется их поместье, очень красиво и прибыльно, но сам я там не бывал: меня, как ты понимаешь, никто туда не приглашал.

– Мне трудно поверить в это, Жан. Он не джентльмен. Он просто не может быть тем, кого ты мне описал. Он шпион и предатель.

Лафит сдержанно засмеялся.

– Может быть, ты будила в нем худшее, хотя, дорогая, как я чувствую, он не остался равнодушен к твоим чарам, как и ты к его.

Я поморщилась.

– Он богат и имеет связи в Вашингтоне. Луизиана приобрела новый статус не без его участия, у него во всех нужных местах есть влиятельные друзья. Когда придет время выбирать представителей штата в конгресс, не сомневаюсь, что он пройдет.

– Так какого черта он делал во Франции?

– Кто знает? Из того, что ты мне рассказала, следует, что он выполнял задание президента Медисона. Положение Франции на Гаити было прочным до тех пор, пока несколько лет назад федеральные войска Джефферсона не вышибли оттуда французов. Я думаю, что Наполеон пытался вновь создать там свой форпост. Видимо, Медисон видел в Наполеоне серьезную угрозу, слишком серьезную для того, чтобы ее игнорировать. Мне кажется, на Мак-Клелланда выбор пал не случайно. Он не лишен мужества, бегло говорит по-французски, знаком с политической ситуацией в этой части мира. Он – идеальный шпион.

– Ты ведь его не любишь, Жан?

Лафит пожал плечами.

– Что мне ответить? Мы как лето и зима, как огонь и лед. Мы совсем разные во всем, кроме одного: мы оба тебя хотим, Элиза. Он считает меня жадным бандитом, приспособленцем и конформистом, я вижу в нем надутого сноба, неотесанного мужлана и эгоиста до мозга костей. До сих пор наши пути не пересекались. Но если бы нам пришлось скрестить клинки, один из нас должен был бы умереть.

Прильнув к Жану, я спрятала лицо у него на груди.

– Жан, – простонала я, – что мне делать?

– Слушать свое сердце, Элиза. Мы до сих пор были хорошей парой, правда? Ты всегда можешь вернуться ко мне. Ты – пиратка первый класс, так что я не колеблясь приму тебя на работу.

– Я не хочу покидать тебя, Жан, – прошептала я.

– А я не хочу, чтобы ты уходила. Но ничто не стоит на месте. Времена меняются, Элиза. Мак-Клелланд сообщил мне, что конгресс окончательно взял курс на войну с Англией. Значит, на многие месяцы этот район лишится торговых судов. Придется мне сменить профессию пирата на более мирную. Я стану оседлым, уважаемым гражданином. Захочешь ли ты остаться со мной таким, Элиза?

Я не могла ответить на его вопрос.

Двумя днями позже мы бросили якорь вблизи Гранд-Терры. Еще в порту мы увидели шхуну Гарта. Он ждал нас на берегу. Двое ребят Жана стояли рядом с ним с пистолетами наготове.

– А, мистер Мак-Клелланд, добро пожаловать на Гранд-Терру, – безмятежно приветствовал гостя Лафит. – Вы должны простить моих молодцов. Они не знали, кто вы – друг или враг, – и приняли меры предосторожности. Надо отдать им должное: они весьма мудро отложили решение вопроса до моего возвращения. Прошу вас в дом.

Жану не удалось обмануть меня: я чувствовала, что в присутствии Гарта он испытывает то же неприятное беспокойство и скованность, что и я. Гарт, как всегда, оставался для меня тайной. Он выглядел вполне спокойным, словно ему и дела не было до вооруженной охраны, и когда я подняла на него глаза, то увидела, что он с любопытством разглядывает меня. Внутренне поежившись, я взяла Жана под руку, решив впредь не обращать на Гарта внимания.

Мы вошли в дом. Гарт огляделся и удивленно поднял брови: богатство убранства произвело на него впечатление, впрочем, все, впервые побывавшие на Гранд-Терре, не могли скрыть изумления при виде великолепного особняка Жана.

– Добро пожаловать в мое скромное жилище, – церемонно пригласил Жан. – Располагайтесь, чувствуйте себя как дома. Вы, вероятно, хотите принять ванну и переодеться перед ужином.

– Вам незачем утруждать себя, – сказал Гарт. – Дело, по которому я прибыл, много времени не займет.

– Но вначале нам нужно поесть, – ответил Жан. – Терпеть не могу беседовать о делах на пустой желудок. Кроме того, мадемуазель устала, как и я.

– Что же, тогда до ужина. – Гарт слегка кивнул и последовал за Лили вверх по лестнице.

– Зачем ты предложил ему остаться? – напустилась я на Жана. – Нужно было выслушать его сразу и отправить восвояси! Я… Я не хочу, чтобы он был здесь.

– Элиза, дорогая, я бы не хотел, чтобы Жана Лафита считали человеком, отказывающим кому-либо в гостеприимстве, в особенности если речь идет о твоем друге.

– Он не мой друг, – быстро возразила я. – Я его ненавижу!

– У тебя весьма оригинальный способ выражать ненависть, – сказал Лафит, усмехнувшись. – Бросаться к врагу в объятия – что за мудрая стратегия!

– Это была случайность, – нетерпеливо ответила я.

– Да, корабль качнуло и бросило вас друг к другу, – ответил он со значением.

– Тебя ведь не проведешь, да, Жан? – Я рассердилась.

– Точно, моя дорогая. Ты прекрасный пират, но лгунья из тебя никакая.

За ужином мы болтали о пустяках: о политике, последних городских сплетнях, предстоящем театральном сезоне. Я догадалась, что Лафит хочет заставить гостя нервничать, откладывая разговор, но Гарт, казалось, был совершенно спокоен. Он нахваливал вкусное угощение, прекрасное вино, и – ни слова о деле.

В платье из голубого шелка с глубоким декольте я выглядела великолепно, но это не придало мне уверенности. С большим трудом я скрывала растущее беспокойство, думая только об одном: зачем он приехал. Наконец Жан предложил перебраться в гостиную.

– Может быть, наш разговор утомит мадемуазель, – сказал Гарт.

Жан улыбнулся.

– У меня нет секретов от Элизы. Я очень ценю ее советы.

– В самом деле? – Гарт, как мне показалось, удивился. – Но если дама желает…

– Разумеется, – сказал Жан, – если ты хочешь, Элиза.

Мне все это порядком надоело.

– Конечно, я останусь. Мне очень хочется услышать, что нам готовится сообщить мистер Мак-Клелланд. Я не пропущу ни слова. – И я направилась в гостиную.

Жан предложил бренди и угостил гостя сигарой. Мы сели в кресла, и Жан, выпустив струйку дыма, спросил:

– Итак, что привело вас на Гранд-Терру? Чем мы можем вам помочь?

Гарт изучающе посмотрел на янтарную жидкость в бокале.

– Не вы ли три недели назад захватили корабль «Мон Олив»?

Жан нахмурился и взглянул на меня.

– Было такое, Элиза? Я что-то не припомню.

– Да, Жан, – сказала я. – Корабль плыл под испанским флагом, помнишь? Вез какао, кофе, корицу и индиго.

– А, теперь вспомнил, – кивнул Лафит. – Прекрасный корабль. Действительно, он до сих пор в моем порту. Мне нравится и его ход, и совершенство конструкции. Он не был столь быстр, чтобы убежать от «Элизы», но все же был к этому близок.

– Мне приятна ваша оценка, – сказал, усмехнувшись, Гарт, – но судно принадлежало мне. Я должен просить вас вернуть мне мою собственность.

Тяжелый камень упал с моей души. Гарт пришел не за мной, а за своим дурацким кораблем. Мне незачем его бояться.

– Вернуть? – Жан смотрел на гостя сквозь голубоватый дымок. – Но, мой дорогой сэр, если это был американский корабль, – Жан сделал ударение на слове «американский», – под испанским флагом, из этого следует одно: вы замешаны в контрабанде. Я очень сожалею о ваших потерях, но, когда один вор ворует у другого, о каком возвращении имущества может идти речь? Вы не должны были исключать такую возможность, когда решались на подобное, старина. Могу лишь пожелать вам удачи в следующий раз.

– Мне кажется, что месье Мак-Клелланд повел себя весьма неосторожно, решившись заняться контрабандой накануне выборов, – вмешалась я. – Что подумают добропорядочные граждане, если выяснится, что человек, избранный ими для защиты их интересов в конгрессе США, не более чем простой пират?

Жан хмыкнул.

Гарт задумчиво затянулся сигарой.

– Смертные подвержены греху, мадемуазель. Мне остается лишь уповать на то, что избиратели не будут судить меня строго и простят мое маленькое увлечение. Однако я вложил в это предприятие немало и не могу просто так смириться с потерей. Я вынужден вновь просить вас вернуть мне корабль и груз.

Лафит развел руками.

– Вы просите о невозможном. Ваши товары уже переведены в деньги, а что касается судна, оно мне слишком нравится самому, чтобы я согласился вернуть его вам.

– Когда играешь с огнем, немудрено и обжечься, ведь так? – сказал Гарт с недобрым смешком. – Простите меня за прямоту, но вы, мистер Лафит, не слишком благородны.

Я едва не задохнулась от возмущения. На месте Жана я немедленно выгнала бы Гарта.

Однако Жан только пожал плечами.

– Мне жаль, что вы видите меня таким, сэр, но что тут поделаешь.

– Месье Мак-Клелланд так сильно огорчен, что забыл о хороших манерах, – заметила я не без сарказма.

Гарт посмотрел на меня с улыбкой, от которой сердце мое болезненно сжалось.

– Я понимаю, что вы не можете вернуть мне мою собственность, но, может быть, мы договоримся о компенсации?

– Может быть, сэр, – согласился Лафит, допивая бренди. – О чем вы просите?

– Жан! – вмешалась я. – Он не заслуживает и су!

Даже не взглянув в мою сторону, Гарт тем же ровным голосом сказал:

– Я бы принял мадемуазель Лесконфлер.

Я почувствовала, что багровею.

– Какая наглость! Как вы смеете?

Лафит покачал головой.

– Боюсь, что вы просите слишком многого.

– Отчего же? Я думаю, что Элиза в обмен на «Мон Олив» и его груз – вполне справедливая сделка. В конце концов вы получили ее в качестве трофея. Кроме того, она хочет сама пойти со мной, правда, дорогая?

Я вскочила с кресла.

– Нет, лживый ублюдок!

Гарт улыбнулся так, как, верно, улыбался волк, беседуя с Красной Шапочкой.

– Перестань, дорогая, не стоит опускаться до брани. Мистер Лафит – человек справедливый, он не будет удерживать женщину против ее воли.

– Вы ведете себя вызывающе, – произнес Лафит угрожающе тихо, – и я должен просить вас покинуть мой дом.

– Но вы выполните мое требование?

Гарт потушил сигару.

– Нет. Мадемуазель сказала, что она не хочет вас видеть, значит, так и будет.

– Тогда, – сказал Гарт, медленно поднимаясь из-за стола, – я вынужден требовать сатисфакции. Вы – вор, Лафит. Вы оскорбили и ограбили меня. Честь моя должна быть отомщена.

– Твоя честь! – закричала я. – С каких это пор, Гарт, ты стал так щепетилен со своей честью? Да вся твоя жизнь сплошное надругательство над честью!

– Откуда ты так много знаешь о всей моей жизни, Элиза?

В серых глазах мелькнул знакомый огонек.

– Итак, сэр, – сказал Гарт, обращаясь к Лафиту, – вы принимаете вызов?

Лафит встал и поправил манжеты.

– Шпаги или пистолеты?

– Выбор за вами, – ответил Гарт безразлично.

– Прекрати немедленно! – воскликнула я, хватая за руку Жана. – Не позволяй ему играть на твоем самолюбии. Разве ты не понимаешь, что он только и ждет случая убить тебя! Весь этот разговор о корабле и компенсации был только предлогом.

Лафит смерил меня печальным взглядом.

– Бедняжка моя, неужели ты считаешь меня настолько недогадливым? Я знал, что поединок неизбежен, с того самого дня, как увидел его в опере. Он хочет то, что принадлежит мне, – тебя. Эта ссора стара как мир. Не бойся, моя хорошая.

Я задохнулась от возмущения.

– Я не вещь! Как смеете вы драться из-за меня, словно собаки из-за кости? Я не хочу никого из вас, слышите, вы! Я не уеду с Гартом, но и с тобой не останусь ни одной минуты больше. Прекратите эту чепуху сейчас же!

Лафит уже не слышал меня.

– Я предлагаю клинок, сэр, у меня чудесная коллекция, и вы сможете подобрать оружие себе по руке.

– Договоримся о времени? – рассеянно спросил Гарт.

– Здесь и сейчас. Но если вы предпочитаете действовать через секундантов…

– Вовсе нет, – ответил Гарт. – Я нахожу формальности утомительными. Переговорам я предпочитаю сражение.

– Отлично, – одобрительно отозвался Лафит. – В этом мы похожи. Пойдемте. Моя бальная зала, как знает мадемуазель, прекрасное место для упражнений со шпагой. Элиза, попрошу тебя остаться здесь.

– И не собираюсь! – возмущенно воскликнула я. – Этот негодяй заманил тебя в ловушку. Как ты мог позволить ему это? Убивайте друг друга, если вам нравится, – с досадой бросила я и тут же кинулась к Лафиту: – Жан, ради Бога, остановись!

Жан взял меня за подбородок.

– Элиза, – сказал он нежно, – ты славная пиратка, храбрая и отважная, не хуже любого из моих ребят. Но сейчас ты ведешь себя как неразумная женщина. Неужели ты мне не доверяешь? Разве ты не знала, что ради тебя я готов драться насмерть? А сейчас, если ты не перестанешь причитать, я запру тебя. Понятно?

– Жан, послушай…

Но он уже забыл обо мне. Когда предстоит такое развлечение, где уж тут думать о бедной Элизе. Мужчины, пожалуй, не меньше часа рассматривали коллекцию оружия, обсуждая достоинства клинков, словно им предстояло совершить торговую сделку, а не убийство.

Жан взвесил на руке меч с широким клинком.

– Это мой любимый. Он поет, разрезая воздух. Послушайте. Этим мечом я прикончил не меньше сотни.

– Должно быть, вам попадались сплошь увальни, если они не могли увернуться от этой штуки, – скептически заметил Гарт. – Он здоров, как дубина.

– Возможно, – согласился Жан, – зато легко сносит голову одним ударом, четко и быстро. Этот меч – не просто оружие, он друг и помощник.

– В самом деле, – скупо согласился Гарт, взяв меч в руки. – Вы позволите?

– Конечно.

Гарт немного поиграл оружием.

– Клянусь, он весит добрых десять фунтов.

– Пятнадцать, но если вы предпочитаете что-нибудь полегче, могу предложить на выбор несколько прекрасных рапир.

– Нет, меня вполне устроит этот, – сказал Гарт и взмахнул мечом.

Раздался характерный свист, и я вздрогнула, живо представив, как меч входит в меня.

– Я думаю, что вам приятно будет принять смерть от собственного проверенного оружия. Судя по вашим словам, он действует практически безболезненно.

– Не беспокойтесь, – рассмеялся Лафит, беря другой меч, – эта штука вполне надежная. Вам не удастся отделаться царапиной или уколом. Кому направлять останки и соболезнования?

– Мой друг, не тревожьтесь без нужды, – ответил Гарт. – Я собираюсь жить долго и счастливо и умереть в собственной постели. Не хотите ли сказать последнее прости вашей даме?

– К чему? – улыбнулся, подмигнув мне, Лафит. – Мы насладимся друг другом после того, как я покончу с чепухой, отравлявшей нам жизнь последние месяцы. Ты поцелуешь меня на удачу, Элиза? – весело спросил Жан.

Я покачала головой, не решаясь открыть рот. Мне не хотелось расстраивать Жана: нервозность перед схваткой приведет к последствиям самым трагическим.

Мужчины подняли мечи.

– Защищайтесь, мистер контрабандист, – сквозь зубы процедил Лафит; игра шла всерьез. – С великим удовольствием препровожу вас в ад.

– Вы попадете туда первым, мистер пират, – угрюмо ответил Гарт, – и, держу пари, будете держать мне дверь.

Я закрыла глаза на мгновение, испрашивая у небес землетрясения или какой другой напасти, которая могла бы помешать этому безумию. Я боялась за Жана. Он был для меня всем: любимым, другом, поверенным. И все же, прислушавшись к голосу сердца, заглушаемого звоном стали, я поняла, что гибели Гарта я тоже не хочу. Я не хотела потерять его вновь. Он был нужен мне, я желала его.

Первые выпады были пробными, противники изучали друг друга, дразнили, подзадоривали. Жан уступал Гарту в силе и росте, но их недостаток с лихвой искупала молниеносная реакция: Жан обладал поистине кошачьей легкостью и грацией. Однако я заметила, что при отражении ударов его рука слегка дрожала. Гарт был напорист, как лев, и силен, как медведь, и я понимала, что поражение Жана – всего лишь вопрос времени.

Лица обоих были предельно сосредоточенны. Отразив особо коварный удар, Жан позволил себе по-мальчишески вскинуть голову, но это случилось всего однажды. Гарт был беспощаден. Плотно сжатые губы кривила усмешка, на лице ясно читалась решимость биться насмерть. А Лафит, как всегда, блистал храбростью и бесстрашием. Было ясно: если ему было суждено умереть, он погибнет с мыслью, что еще не родился человек, превзошедший его в искусстве фехтования. Хотела бы я быть столь же уверенной в нем!

Дуэлянты начали уставать. Жан сдал первым, наступательная тактика Гарта с самой первой минуты заставила его тратить много сил на оборону, однако несколько его выпадов достигли цели. Он мог бы одержать победу, сделав еще пару удачных контрударов, если бы Гарт подпустил его поближе. Но и Гарт был не из железа. После десятиминутного боя, когда все его выпады окончились ничем, лицо Гарта стало выдавать усталость. Тактика Гарта заключалась в глубоких, длинных выпадах, и, глядя на него, я не могла не признать, что он был воистину великолепным экземпляром самца: могучее животное, сильное, стройное, с железными мышцами, четко прорисовывавшимися под серыми обтягивающими бриджами. И он, конечно, принял бы смерть, считая себя непревзойденным воином.

Рубахи обоих насквозь пропитались потом. Дыхание стало тяжелым и частым, а движения – медленными. Я чувствовала, что разрываюсь на части: две половины моей натуры боролись друг с другом, как эти двое.

Гарт задел Жана, и его рубашка мгновенно окрасилась кровью.

– Сдаешься, Лафит? – хрипло дыша, спросил Гарт. Жан тряхнул головой.

– Деремся насмерть. На меньшее я не согласен, поскольку не знаю, когда мне удастся получить столь же острое удовольствие, как от этой дуэли.

На этот раз, вместо того чтобы отступать, Жан перебросил меч в левую руку и, сделав выпад, ранил Гарта в бедро. Гарт занес свой меч, словно боевой топор, над головой Жана, но тот вовремя отклонился и, вновь перебросив меч в правую руку, чуть было не нанес смертельный удар. Заметив опасность в последний момент, Гарт отскочил, однако меч Лафита все же задел его, хлынула кровь. Гарт застонал, но удержался на ногах.

– Держись, – прошипел Лафит, – сейчас я тебя прикончу. – И бросился вперед.

Его качало. Рана кровоточила немилосердно; Жан пострадал куда серьезнее, чем считал сам. Я видела, что и Гарт нетвердо держится на ногах. Завизжав от ужаса, я бросилась между ними, успев отвести удар Гарта, который мог бы стать смертельным. Он заметил меня как раз вовремя и отбросил меч.

– Прекрати, – кричала я, – прекрати немедленно.

Я упала перед Жаном, и меч выпал у него из рук.

– Прекрати! Прекрати ради Бога! Я пойду с тобой, Гарт, сейчас, когда скажешь. Обещаю тебе!

– Поклянись, поклянись мне, Элиза, – хрипел Гарт.

– Клянусь, я готова поклясться чем угодно, лишь бы остановить эту бессмыслицу. Вы ничем не лучше дикарей. Стыдитесь, вы оба!

Я обернулась к Жану. Его била крупная дрожь – реакция на большую потерю крови. Я оторвала оборку с нижней юбки и перевязала рану на боку.

– Господи, Жан, – причитала я, перевязывая друга, – ну что хорошего будет, если кто-то из вас умрет?

Я позвала слуг и приказала им принести бренди и одеяла. Кажется, только Лили сохранила присутствие духа и побежала выполнять приказания. Гарт сидел на полу, прислонясь к стене, и хрипло дышал.

Я опустилась перед ним на колени.

– Зачем ты пришел сюда? – сказала я ему, отрывая от юбки еще один лоскут. – Мы не сделали тебе никакого зла, если не считать этого дурацкого старого корабля, но тут ты сам был виноват. Если не умеешь торговать, не суйся не в свое дело.

– Я не торговец, – рассмеялся Гарт, – и у меня в жизни не было торговых судов.

– Так ты… – Я смотрела на него во все глаза.

Когда я потуже затянула повязку на бедре, он поморщился от боли.

– Надо было тебя пристрелить. Коварный, вероломный негодяй! Я не поеду с тобой, даже если ты предложишь мне стать… императрицей Китая! Я отказываюсь!

Гарт схватил меня за руку.

– Ты обещала, Элиза, – сказал он хрипло, – и я знаю, что ты человек слова.

Он быстро поцеловал меня, но я оттолкнула его. Лафит слабо рассмеялся.

– Итак, ты добился ее наконец, мой друг. Вижу, ты умеешь отвоевывать свое. Она прекрасная женщина, правда, с характером. Тебе понадобится твердая рука.

– О, этому его не надо учить! Ты тоже выиграл, Жан Лафит, потому что, проживи я с тобой еще хоть день, я бы взяла одну из этих острых штук и отрезала твою дурацкую смеющуюся голову. О чем вы говорите? Выигрыш, проигрыш… А с чем остаюсь я? С калекой! Одного калеку выиграла, другого проиграла! У разбитого корыта!

Лафит попробовал рассмеяться, но, схватившись за бок, болезненно поморщился.

– Ах, моя дорогая, ты настоящая львица. Мне будет недоставать тебя, Элиза. Заботьтесь о ней получше, Гарт.

– Даю вам слово, Лафит.

Гарт соскользнул по стене на пол и закрыл глаза.

– Дуэль была прекрасной, – тихо сказал он, – еще немного, и я бы достал вас. Должен сказать, что, глядя на вас я ни за что бы не подумал, что вы столько продержитесь.

Я завернула Жана в одеяло и поднесла к его губам бренди. Затем присела возле Гарта и предложила бутылку ему. Сделав большой глоток, он крепко сжал мое запястье.

– Нам будет здорово вместе, – шепнул он. – Я начал было утрачивать интерес к жизни вообще и к женщинам в частности, пока я не увидел тебя снова. Собирайся, мы уезжаем немедленно.

– Черта с два, ты не пойдешь сегодня никуда, кроме спальни. Лили, позови слуг. Надо уложить этих идиотов в постель.

– Да, мисси, а потом надо вернуться и навести порядок. Зала выглядит так, будто здесь поросят резали.

– Элиза, – прошептал Жан заплетающимся языком. – Останься со мной этой ночью. В последний раз. Умоляю, Элиза.

– Поспишь один, – черство ответила я. – Не люблю лежать с пьяными.

– Ты так холодна, так бесчувственна…

– Она просто внимает голосу долга. Ты ведь согреешь мне постель, Элиза? Теперь ты моя.

– Попридержите языки, вы, оба. Мне противно смотреть на вас обоих, – почти плача сказала я и выбежала из комнаты.

Я слышала, как слуги втаскивали наверх двух дуэлянтов, которые уже считали себя друзьями и всячески расхваливали друг друга за мастерское владение оружием, не забыв при этом обсудить и мои достоинства – как любовницы и хозяйки.

Когда все улеглись, Лили пришла ко мне расчесать на ночь волосы.

– Они допили весь бренди, – сказала она. – Если наутро им будет плохо, пусть винят не раны, а вино.

– Они не лучше детей, – пробормотала я. – Злейшие враги, а через минуту уже лучшие друзья. Полагаю, оба вне опасности?

– Не беспокойтесь. Мистер Мак-Клелланд потерял больше крови, чем мистер Лафит, но он мог бы потерять и больше без особого для себя вреда. Он большой парень и довольно красивый, я бы сказала. Вы поедете с ним, мисс Элиза?

– Да, Лили, – нехотя ответила я. – И да поможет нам Бог.

Когда Гарт и Лафит вышли к завтраку, они являли собой довольно жалкое зрелище: Гарт сильно хромал, правая рука Жана висела, как плеть; видно было, что ему трудно сидеть. Однако оба демонстрировали дружелюбие и веселость. Товарищество, рожденное накануне вечером, не исчезло с зарей.

– Гарт, ты можешь остаться, пока не поправишься, – великодушно предложил Лафит. – Дом и слуги в твоем распоряжении. Позволь мне по крайней мере показать тебе Гранд-Терру.

– Не в этот раз, Жан. Мне нужно возвращаться в Новый Орлеан. Губернатор Клайборн просил меня подготовить записку о действиях британцев в заливе. Ты не заметил ничего подозрительного?

– Практически ничего. Мне кажется, они сейчас больше заняты укреплением своих позиций в Канаде.

– Вероятно, ты прав, – согласился Гарт, с глубокомысленным видом отправляя в рот булочку. – Но боюсь, что они не обойдут вниманием и Мексиканский залив. Они просто тянут время. Налей еще кофе, Элиза, – попросил он, взглянув на меня.

– Так вот, значит, зачем ты на самом деле появился в заливе? Выходит, вы вовсе не нас искали? – холодно поинтересовалась я, наливая ароматный кофе в подставленную чашку.

– Я последовательный приверженец известной практики: убиваю двух зайцев одним ударом, – ответил Гарт.

– Как удобно, – едко прокомментировала я.

– Да, я тоже так думаю. А теперь обе миссии закончены. Я могу возвращаться в Новый Орлеан со свежими идеями и… легким сердцем.

– Так ты настаиваешь на том, чтобы уехать немедленно? – уточнил Лафит.

– Да. Мы с Элизой отплываем сегодня же утром. Передать что-нибудь губернатору?

– Да, – усмехнулся Лафит, – скажи ему, что я поднимаю цену за его голову, если он согласится поднять за мою. Унизительно знать, что ты так мало стоишь. Всего пятьсот долларов. Право, неприятно!

– Возможно, я добавлю немного от себя, – ответил Гарт.

Мужчины от души рассмеялись. Я быстро встала.

– Мне надо собрать вещи, – объявила я и быстро вышла из комнаты, чтобы никто из них не увидел мои слезы.

Жан зашел ко мне, когда мы с Лили заканчивали укладывать вещи. Он присел на кровать и посмотрел на Лили. Та поняла его без слов и мгновенно выскользнула из комнаты.

– Ну что же, Элиза, – сказал он тихо, – вот и подошло к концу наше совместное плавание.

Глаза мои заволокла влага.

– Не надо, Жан, – попросила я. – Не надо так говорить. Мне так странно все это. Мне не радостно и не грустно. Я не знаю, что я чувствую. Посмотри, – я обвела рукой ворох нарядов, раскиданных на кровати и стульях. – Если бы не ты… Может быть, оставить их все тебе, для твоей следующей пиратки?

– Нет, – решительно ответил Жан. – Твое место останется незанятым. Ты знаешь. И потом, все это ты заработала сама. Ты богатая женщина.

Жан схватился за бок.

– Проклятая царапина! Ты сердилась вчера, Элиза. Прости меня. Я не хотел отдавать тебя без борьбы.

– Ты был великолепен, Жан, – искренне сказала я. – Храбр, мужественен. Я не забуду тебя…

Я села на пол и положила голову ему на колени.

– Жан, я не хотела, чтобы это кончилось. Ты веришь мне, Жан?

Он гладил мои волосы.

– Да, я верю тебе. Я знаю, что тебя мучает. Два чувства рвут тебя на части: верность мне и то, что ты всегда испытывала к нему.

– Но я ненавижу…

Он приложил палец к моим губам и покачал головой.

– Я всегда знал, что, когда он появится, мне придется отступить. Он был моим соперником задолго до того, как вошел в этот дом. Нет, Элиза, не ненависть чувствуешь ты к нему. Я знаю. Ты ведь не боишься его?

– Нет, – прошептала я.

– Хорошо. Он человек жесткий, но…

На цыпочках вошла Лили и сказала, что шхуна Гарта готова к отплытию.

– Я едва знаю его. Знаю только, что хочу быть с ним. А может быть, мы вовсе не созданы друг для друга. Я могу вернуться к тебе гораздо раньше, чем ты думаешь.

– Знай, что тебя здесь всегда встретят с радостью, Элиза. А меня ты скоро увидишь, обещаю. Я навещу тебя, как только ты устроишься, договорились?

Я кивнула.

– Поцелуй меня на прощание. Я не хочу выходить на берег. Слишком велико искушение снова взять в руки клинок, чтобы не дать ему увезти тебя.

Мы поцеловались нежно и медленно. Из комнаты я вышла, не оглядываясь, понимая, что ради туманного будущего с человеком, который все еще был мне чужим, я оставляю на Гранд-Терре лучшего друга. Гарт ждал на берегу.

– Ну что же, Гарт, – сказала я, закрывая от солнца лицо шляпой, – ты видишь: я сдержала слово.

– Я готов был пуститься на поиски, Элиза. Пошли?

Я поцеловала Лили и помахала на прощание толпе пиратов, издали наблюдавших за нами. Там были и Пьер, и Доминик, и те, с кем я сражалась бок о бок на «Мэри Роуз», и те, с кем я подружилась во время полных приключений недель на «Элизе». Гарт помог мне сесть в шлюпку, и я, обернувшись, помахала рукой. Ответом мне был дружный веселый рев и выстрелы в воздух. Я отвернулась, чтобы Гарт не заметил слез.

Счастливый остров остался за моей спиной. Я без сожалений покидала и Гранд-Терру, и Лафита, с надеждой всматриваясь в пока еще туманный горизонт.

Глава 10

ДОМ НА СТЕЙТ-ЧАРЛЬЗ-СТРИТ

Гарт проводил меня в небольшую каюту.

– Не так роскошно, как на «Элизе», но и не так тесно, как на «Красавице Чарлстона», – сказал он, гостеприимно обводя рукой комнату, – Для трех дней плавания, я думаю, сгодится.

Я огляделась. Каюта была обставлена просто и грубо, но чисто.

Я развязала шляпку и бросила ее на койку.

– Благодарю, – вежливо сказала я, – вполне удобно.

– Койка узковата для двоих, – с простоватой улыбкой заметил Гарт.

– Я бы предпочла спать на палубе, – поспешила ответить я, – тем более что мне не привыкать.

Он усмехнулся.

– Ну зачем, Элиза, в этом нет необходимости. Ты можешь спать одна, я не стану тебя беспокоить.

Я удивленно вскинула брови.

– Только не говори мне, что ты изменился.

– Я все тот же, зато ты стала другой. Не сомневаюсь, что ты снесешь мне голову, если тебе что-нибудь не понравится. Уверен, ты захватила с собой пистолеты, а как ты с ними управляешься, я уже видел. Располагайся, Элиза, и чувствуй себя как дома, – сказал он у двери. – Я могу подождать. И, держу пари, дольше, чем ты.

Я села на койку, откинув волосы.

– Ты проиграешь пари, Гарт. Я действительно изменилась. Одного не пойму: зачем я тебе? Что движет тобой: простое любопытство или твой вкус извратился настолько, что ты стал падок на женщин, принадлежавших ворам и разбойникам?

Гарт, скрестив на груди руки, прислонился к двери.

– Мне приходилось довольствоваться и гораздо худшим, в зависимости от того, где был я и что было мне доступно. Ты знаешь, Элиза, я всегда жалел тех, кто объезжает чужих лошадей. Он проливает пот, зарабатывает синяки и шишки, а когда результат достигнут, кобыла превратилась в славное, послушное создание, ее забирают и ему остается лишь со стороны наблюдать, как на ней ездит другой – тот, кто не понимает ее так, как объездчик, и не в силах оценить по достоинству. Я своих лошадей объезжаю сам. Только так можно узнать их повадки, возможности и темперамент.

– Ах так? – Я едва сдерживала гнев. – И всегда ли ты отслеживаешь, что дальше происходит с испорченными тобой девственницами, всегда ли проверяешь, насколько хорошо усвоили они преподанные тобой уроки?

Гарт весело расхохотался.

– Это было бы невозможно! Их слишком много. Но ты, Элиза, моя любимая ученица. Мне было чертовски приятно найти тебя в добром здравии и такой же красивой, как и прежде, даже еще красивее.

Подмигнув мне на прощание, Гарт вышел за дверь. Я запустила в него туфелькой.

– Собака, негодяй! – закричала я вслед, затем перевела дыхание.

Что я делаю? Он не изменился ни на грамм, и я вела с ним так же, как в худшие времена на «Красавице Чарлстона», будто Жана Лафита не было вовсе. Я вновь стала невыдержанной и по-детски вздорной, до крика и слез обижаюсь на его грубые шутки и издевки.

Три дня и две ночи – столько, сколько требовалось, чтобы доплыть до Нового Орлеана, – Гарт намеренно держался на почтительном расстоянии. Я чувствовала, что он ждет, пока я сама брошусь ему на шею, и решила не идти ему навстречу – пусть ждет до седых волос.

Вечером второго дня я заметила, что он все еще прихрамывает.

– Кто-нибудь смотрел твою рану? – спросила я.

– Нет. Мой личный врач не любит плавать.

– Я могу посмотреть, если хочешь, – предложила я.

– Даже так? – удивился Гарт. – Мне надо бы догадаться, что ты стала разбираться в таких вещах. Однако раньше, если память мне не изменяет, материнские чувства тебе были незнакомы. Пройдем вниз?

– Можно посмотреть и здесь, – безразлично заметила я.

В каюте я промыла и тщательно осмотрела рану. Мне показалось, что у Гарта жар.

– Жить буду? – спросил он со знакомой улыбочкой, когда я заново перебинтовала ногу.

– Боюсь, что так, – ответила я, разглаживая бинт на крепком бедре. Прикосновение к его телу было приятно мне, но, тряхнув головой, я прогнала предательские мысли. Ты ничего к нему не чувствуешь, повторяла я себе, совсем ничего.

– Тебе лучше спать здесь, в тепле, – предложила я.

– Ах, – улыбнулся во весь рот Гарт, – какое неожиданное приглашение. Я принимаю его с радостью, Элиза.

– Вот и чудно, – сказала я, собирая постель в узел и накидывая на плечи шаль. – Я прописываю тебе бренди от лихорадки. Спокойной ночи.

– Надеюсь, тебе больше не представится возможность меня лечить, – процедил Гарт. – Ты стала бессердечной, Элиза.

– Возможно, – ответила я, остановившись у двери. – Но ведь и у тебя никогда не было сердца, Гарт, не так ли?

Оставив его в каюте, я поднялась на палубу. Подставив лицо встречному ветру, я рассмеялась: кажется, мне наконец-то удалось оставить за собой последнее слово. Чудесно!

Когда мы сошли на берег в Новом Орлеане, Гарт нанял экипаж, и карета, раскачиваясь на колдобинах, повезла нас по грязным улицам города. Как бы невзначай Гарт заметил:

– По крайней мере я избавлен от необходимости показывать тебе город. Думаю, ты уже знаешь его лучше меня.

– Вероятно, – сухо ответила я.

– И еще в одном тебе повезло: тебе попался любовник со вкусом. Скажи, это правда, что Лафит выловил тебя в море после того, как пошла ко дну «Красавица Чарлстона»? Мне довелось услышать не меньше сотни версий истории о том, как ты попала к нему.

Я пожала плечами.

– Доверься той, что тебе больше нравится. Сейчас это уже не имеет значения.

– Я просто хочу знать правду.

– Люди Лафита нашли меня на корабле, когда взяли его на абордаж. Я была очень больна, и Жан забрал меня к себе в дом и выходил. Он был ко мне очень добр. Это все.

– Как трогательно! А что сталось с нашим другом Фоулером?

– Тело его, хочется верить, на дне моря. А душа скорее всего в аду.

Я не могла говорить о нем без ненависти и боли, хотя о мертвых – «или хорошо, или ничего». Отвернувшись от Гарта, я посмотрела в окно.

– Я вижу, после того как мы расстались, чувства твои к нему не стали теплее, – сказал он, посмеиваясь.

Я круто обернулась.

– Нет, Гарт. Жаль, что тебе не довелось насладиться моим уничижением. Ты бы живот надорвал от смеха.

– Элиза, – примирительно сказал Гарт, – я не хотел…

– Я знаю, что для тебя все случившееся со мной – отличная шутка, не более. Разве не так? А для меня во всей истории нет ничего веселого. Этот негодяй бил и насиловал меня. Он обращался со мной, как с животным, хуже, чем с любым из рабов в трюме. Когда я больше стала ему не нужна, он отдал меня команде, а когда они покончили со мной, я едва не умерла. Я потеряла ребенка, Гарт, твоего ребенка, и доктор Хауторн сказал, что у меня больше не будет детей. Если ты хочешь узнать побольше живописных подробностей, спрашивай сейчас, потому что более я не намерена обсуждать ни корабль, ни его капитана, ни его команду.

Руки мои дрожали, а голос звенел от напряжения.

– Я не боюсь тебя, Гарт, – продолжала я. – Я больше вообще ничего и никого не боюсь, потому что худшее я уже пережила. Ничего более страшного, чем было со мной на этом проклятом корабле, я не могу представить. Я попросила Жана и Доминика научить меня убивать, и теперь я справляюсь с этим делом не хуже любого из вас. Я многое повидала с тех пор, как мы расстались, Гарт, и многому научилась. Боюсь, ты будешь разочарован во мне, – добавила я с грустным смешком, – девочки, которую ты украл у ее братьев, больше нет.

В течение всего моего монолога лицо его оставалось бесстрастным, а когда я закончила, он глубоко вздохнул и сказал:

– Да, ты изменилась, Элиза.

Несколько минут мы ехали в тишине. Первым молчание нарушил Гарт:

– Я ошибся, Элиза, признаюсь. Я думал, что для тебя пиратство – лишь игра, развлечение истомленной скукой дамочки, но нет. Ты принимаешь все всерьез. Удивительное дело.

Карета остановилась у гостиницы. Первыми, кого я увидела, сойдя на тротуар, оказались Лидия Арсени и ее сын Андре.

– Элиза! Какая встреча! Не видала вас сто лет, моя дорогая! О, месье Мак-Клелланд! Какой… какой сюрприз. Как поживает… э… Жоржетта?

– Спасибо, хорошо, – ответил Гарт с прохладной вежливостью.

– Передайте ей мое почтение, когда увидите, – сказала мадам Арсени не слишком уверенно.

Андре, оправившись от шока, наконец нашелся:

– Какой сюрприз!

– Непременно передам, – заверил Гарт, поклонившись, и, взяв меня под руку, повел в дом.

Хозяин гостиницы явился мгновенно.

– Ах, мистер Мак-Клелланд, ваши апартаменты готовы. Если вы и мадам ничего не желаете…

– Горячую ванну и бутылку шампанского. И еще – горничную.

Хозяин, угодливо кивнув, побежал отдавать распоряжения.

– У тебя нет своего дома в городе? – удивленно спросила я Гарта. – При твоем положении весьма странно.

– Там сейчас полно мастеровых, красят и белят, моя дорогая. Они будут нам досаждать.

– Вероятно. Никогда еще не видела на лице мадам Арсени такого странного выражения. Мне кажется, она очень удивилась, увидев нас вместе. Скажи мне, о какой Жоржетте она спрашивала?

Хозяин вернулся, довольно потирая руки.

– Все готово, сэр. Сундуки ваши уже несут наверх, а девушка по имени Саванна будет обслуживать мадам, пока она будет гостить у нас.

– Прекрасно, Гастон, – одобрительно заметил Гарт. – Элиза, я зайду к тебе попозже, у меня кое-какие дела в городе.

Он уже повернулся, чтобы уходить, но я задержала его:

– Кто такая Жоржетта? – Я догадывалась, каким будет ответ, но хотела услышать его от него самого. – Ты ведь знаешь, я страшно любопытна.

Гарт поднес мою руку к губам.

– Жоржетта? Она моя жена, дорогая девочка. – И он ушел.

Я осталась стоять, будто меня пригвоздили к полу. Словно сквозь толстый слой ваты пробились ко мне слова хозяина, приглашавшего пройти за ним. Оставшись одна в комнате, я еще долго стояла перед большим окном, выходившим во двор. Мысли мои смешались. Я явственно слышала чей-то сардонический смех и в который раз называла себя дурой. Право, какой же я была идиоткой! Но я даже предположить не могла, что… Сердце мое колотилось, было больно дышать. Странно, как я еще держалась на ногах. Я чувствовала, что вся горю, потом вдруг начинался озноб, накатывали слабость и тошнота.

Сжав кулаки, я решительно направилась к креслу. Не смей расслабляться, говорила я себе. Гнев захлестнул меня. Будь прокляты эти мужчины! Будь проклят Лафит! Будь прокляты его широкие взгляды, позволившие вообще не принимать супружество Гарта в расчет. Как мог он ни разу не упомянуть о том, что Мак-Клелланд женат?! Не мог же он не знать о Жоржетте, как и о том, что Гарту я нужна всего лишь как любовница!

Ну хорошо, а чего я ждала? Что Гарт признает меня своей единственной любовью и законной женой? Я засмеялась, и горький смех мой, застряв в горле, превратился в рыдания. Я не хотела быть его содержанкой, его наложницей. Я не хотела, чтобы жители Нового Орлеана видели во мне пошлую любовницу Мак-Клелланда. Да, я была возлюбленной Лафита, это правда, но мои отношения с ним были особенными. Он был моим избавителем, моим другом. Он не был женат и любил меня. Ну зачем я оставила Жана ради Гарта? И назад я тоже не могла вернуться – мне было стыдно.

Резко встав, я сказала вслух:

– Ведь не потому, что я его люблю.

Комната была пуста, но мне показалось, что стены ответили мне: да, люблю. А взамен? Ни сочувствия, ни уважения, ни понимания!

В комнату тихонько постучали. Высокая светлокожая мулатка с ясными голубыми глазами и высокими скулами заглянула в гостиную.

– Простите, мадам, ванна готова.

– Спасибо.

Я встала и вытерла глаза. Хорошо, что Гарт не застал меня в слезах! Ни за что ему не увидать моих слез – я скорее умру, чем покажу свою слабость.

– Должно быть, вы и есть Саванна?

– Да, мадам.

– Саванна, откройте шампанское и наполните бокал. – Да, мадам.

Я зашла в спальню, сбросила дорожный костюм и заколола волосы. Я погрузилась в горячую воду, позволив приятному теплу завладеть моим телом, растворить мои горести и беды, и закрыла глаза, спрашивая себя, что делать дальше.

– Мне распаковать вещи, мадам?

– Нет, Саванна, – решительно ответила я. – Я здесь не останусь. Если только вон тот небольшой сундук. Сверху лежит белый шелковый пеньюар, а внизу розово-лиловое платье. Сегодня мне понадобятся только эти вещи. И налей мне еще шампанского, – добавила я, вздохнув, – очень неплохое успокоительное.

– Да, мадам. У вас, наверное, много красивых вещей. Вы счастливая.

Счастливая? Возможно, я и была счастлива. Совсем недавно. Я готова была возненавидеть Жана за то, что он позволил мне уйти, хотя понимала, что он всего лишь оставил решение за мной. Они с Гартом дрались бы до смерти, если бы я не вмешалась. А вмешалась я лишь потому, что действительно хотела уехать с ним.

Гарт вошел в спальню без стука, так, словно был здесь полноправном хозяином, налил себе шампанского и, скрестив ноги, сел на стул рядом с ванной.

– Можешь идти, Саванна, – ласково сказала я. – Ты мне сегодня больше не понадобишься.

Девушка беззвучно выскользнула за дверь. Я продолжала купаться, не удостоив Гарта и взглядом, словно его здесь и не было. Когда я поднялась из воды, он подал мне пушистое полотенце, и я приняла его, не говоря ни слова. Не торопясь вытерлась, затем, накинув пеньюар, села за туалетный столик, вынула шпильки и принялась расчесывать волосы сильными, размашистыми движениями. Я мучительно остро ощущала его присутствие, чувствуя на себе холодный непостижимый взгляд. Пригубив шампанское, я занялась прической, затем натянула шелковые чулки нарочито медленными, дразнящими движениями. Мой пеньюар держался на одной застежке на талии, но я и не думала запахнуть его поглубже. Пусть себе смотрит, думала я, это все, на что он может рассчитывать.

– Я забыл, как ты великолепна, Элиза, – сказал он нежно. – Ты повзрослела.

– Не могу же я всю жизнь оставаться слезливой семнадцатилетней девственницей? – пожала плечами я.

Наши взгляды встретились в зеркале, и я быстро отвела глаза.

– Слава Богу, нет, – беззаботно сказал Гарт, – даже девственницы иногда меняются к лучшему.

Я сбросила пеньюар, надела батистовую рубашку с изысканным кружевом над грудью. Засунув ноги в изящные туфельки, стянула корсет и надела платье, которое приготовила для меня Саванна. Оно мне очень шло: плотно облегало бюст и расходилось пышными фалдами у бедер, – но имело один существенный недостаток: застежки на спине. Зачем я так необдуманно отпустила горничную!

Гарт подошел сзади и отвел мои беспомощные пальцы.

– Позволь мне.

– Пожалуйста, не беспокойся. Мне не нужна помощь.

– Я вижу, что нужна.

Пальцы его двигались размеренно-медленно.

– Как вижу, ты еще не распаковала вещи.

– Я не собираюсь здесь оставаться.

– Мне жаль, что апартаменты тебя не устроили. Я попрошу другую комнату, если хочешь.

– Ты прекрасно знаешь, что дело не в комнате! – раздраженно ответила я, но, помня о данном себе обещании, вздохнула поглубже, просчитала до трех и уже более спокойно спросила: – Ты еще не закончил?

– Нет. В следующий раз выбирай платье с меньшим количеством крючков.

Я сделала еще одно дыхательное упражнение.

– Ах, – восторженно заметил Гарт, – груди твои все так же вздрагивают, когда ты сердишься. Только не вырывайся, Элиза, а то я никогда не закончу. Этот цвет тебе идет. Я подарю тебе колье из бриллиантов и аметистов к этому платью. Да, у Лафита и вправду есть вкус. Должен признать за ним это достоинство. Вкус к вещам, к женщинам…

– Можешь приберечь свои аметисты для себя, – сказала я ледяным тоном. – Мне они ни к чему. А что касается платья, так я купила его сама и платила за него из своих денег. Лафит не покупал мои…

Я прикусила губу. Зачем я так веду себя с ним? Зачем показываю, насколько сильно он меня сердит? Ну почему я всегда попадаюсь на его удочку?

– Замечательно, – одобрительно отозвался Гарт. – Мне нравятся девушки, которые сами строят свою жизнь.

Итак, застегнул.

Я надела бриллиантовое ожерелье, накинула на плечи розовую шелковую шаль и взяла веер из слоновой кости.

Проскользнув мимо Гарта, я уже собралась было выйти, но он преградил мне путь.

– Мы должны поговорить, – сказал Гарт, положив руку на дверную ручку.

– Я не собираюсь с тобой обедать, – проинформировала я Гарта. – А что касается разговора…

Я заметила предательскую дрожь в собственном голосе и, сделав над собой усилие, добавила:

– Нам не о чем говорить, сударь. Позвольте мне пройти.

– Ты повзрослела, Элиза, – протянул он. – В прежние времена ты в гневе швыряла вазы мне в голову. Должен поздравить вас, мадам, с обретением степенности.

– Мне нет дела до твоих похвал, – сказала я размеренно-четко. – Мне нет дела ни до тебя, ни до твоего отношения ко мне.

– И даже до моей жены?

Холод пробежал у меня по спине. Соленые слезы защипали веки.

– Зачем ты привез меня сюда, Гарт? – спросила я хрипло. – Чтобы мучить меня? Неужели тебе все мало? Ты хочешь наказать меня? За что? За то, что я выжила в этом аду? Зачем, зачем ты вновь вошел в мою жизнь? Почему британцы не убили тебя?

Гарт криво усмехнулся.

– Они пытались, но я еще не готов был умереть. Ну из-за чего ты так расстроена, Элиза? Я всего лишь старый друг, решивший посмотреть, как ты живешь-поживаешь.

Он дотронулся до моей щеки.

– Ты ведь сама решила поехать со мной.

– Лжец! – Я отшвырнула его руку. – Не морочь мне голову сказками! Тоже мне, старый друг! Ты никогда не питал ко мне дружеских чувств, никогда! Меня тошнит от тебя, слышишь! Ты, жадный ублюдок! Я знаю вашу породу: положишь глаз на какую-нибудь вещь и всеми способами стараешься раздобыть ее, даже не задавшись вопросом, нужна ли она тебе и так ли сильно ты ее хочешь.

– Я знаю, чего хочу, Элиза.

– Ты собака на сене! – закричала я. – Я тебе не нужна, да только не мог ты пережить, что я счастлива с Лафитом. За кого ты меня принимаешь? Ты думаешь, я забыла, что ты со мной сделал? Думаешь, я не помню, что все страдания на «Красавице Чарлстона» мне выпали из-за тебя? Я никогда не забуду тех дней, Гарт, и никогда тебя не прощу. Ты думаешь, что можешь поселить меня в какой-нибудь маленький домик на тихой улочке вдали от чужих глаз, чтобы навещать раз в две недели и когда придет охота? Нет, мой друг. Я не стану приносить в жертву свободу и роскошь, в которой жила на Гранд-Терре, ради сомнительного удовольствия стать твоей содержанкой. Я теперь самостоятельная женщина. Я принадлежу только себе, и ни один мужчина не вправе мной распоряжаться. Когда мне захочется выбрать себе любовника, я это сделаю, причем выбирать буду именно я, а не он. Право, я должна буду совсем ослепнуть и потерять рассудок, если мой выбор падет на тебя. Так дай мне пройти!

Гарт покачал головой.

– Ты все так же упряма и своевольна, как раньше, дикая кошка. Но я дал тебе высказаться. Послушай теперь меня.

Он засмеялся и сжал прохладными ладонями мое лицо, поцеловал меня грубо, жадно. Я больно укусила его за губу. Он отшатнулся, инстинктивно прижав руку ко рту, и я, воспользовавшись моментом, пнула ногой в рану на бедре. Он задохнулся и побледнел от боли. Я отскочила в сторону, подальше от него.

– Не приближайся, – прошипела я. – Клянусь, Гарт, я убью тебя.

– Ты все еще нуждаешься в укрощении, женщина, – выдохнул он.

Гарт шел на меня медленно, чуть припадая на больную ногу. Глаза его опасно блестели. Я попятилась назад, прижавшись спиной к трюмо.

Нащупав щетку для волос, я швырнула ее во врага, но промахнулась. Тогда я метнула тяжелую шкатулку с украшениями, и вновь осечка. Затем полетели статуэтка, бокал из-под шампанского. Гарт шел на меня, раскинув руки. Мгновенно сообразив, что делать, я проскользнула у него под рукой к сундуку, где хранился драгоценный подарок – два маленьких пистолета. Рука моя привычно сжала знакомую рукоятку. Гладкое дерево ласкало ладонь. Пистолет был заряжен. Я обернулась и оказалась лицом к лицу с Гартом.

– Стреляю, – предупредила я.

Гарт бросился на меня, и в тот самый момент, когда я спустила курок, он перехватил мою руку, так что выстрел пришелся в потолок. Градом посыпалась штукатурка. Я закрыла глаза, а когда открыла их через минуту, увидела Гарта, стоявшего надо мной. Он был раздет, из-под повязки сочилась кровь.

Я отшатнулась.

– Держись от меня подальше, Гарт, предупреждаю.

Схватив обеими руками верх платья, Гарт разорвал его на две половины, сверху донизу, одним сильным, коротким движением. Хрипло дыша, он лег на меня, запустил пальцы в растрепавшиеся волосы.

– Я забыл, каким возбуждающим может быть твое общество, Элиза, – сказал он еле слышно.

– Однажды я тебя действительно прикончу.

Издав хриплый стон, Гарт приник к моим губам. Я напряглась, но губы его оказались на удивление нежны.

– Что с тобой, Элиза? – спросил он, удивленно покачав головой. – Неужели ты меня боишься? Бедная малышка. Все такой же дикий зверек, не умеющий вести себя? – И он накрыл мои губы своими.

Он целовал меня медленно, словно заново открывая, вкус моих губ, и так же медленно ласкали меня его руки. Они были такие прохладные, гладкие, умные. По телу прокатился спазм наслаждения, сделав меня мягкой и податливой. Я чувствовала, как таю под его нежными прикосновениями, и слабый стон сорвался с моих губ. Я прижалась к нему, прикоснувшись животом к чему-то горячему и влажному – кровь текла по его бедру. Губы его путешествовали по всему моему телу: груди, животу, бедрам, – и старое пламя желания вспыхнуло во мне с прежней силой. Я чувствовала острое, ни с чем не сравнимое наслаждение. Как мне его не хватало! Бог видит, как я истосковалась по нему.

– Гарт, Гарт, – шептала я, лаская его.

– Чертовка, – сказал он нежно, – какая ты сладкая, чертовка.

Он вонзил свой клинок глубоко в мое лоно, и я приняла его с жадностью. Мы слились воедино, в один расплавленный слиток плоти. Внутри меня распахнулась немыслимая бездна, и я потонула в пульсирующей бархатной черноте. Мы так хорошо знали друг друга там, в темноте. Ну зачем, зачем нам вообще выбираться на свет?

– Ты хорошо усвоила уроки, – сказал Гарт позже, потираясь щекой о мое плечо. – Должно быть, Лафит – чудесный учитель.

– Я думаю, – поддразнила его я, – мне тоже довелось его кое-чему научить. Ты же, должна тебе заметить, так ничему и не научился. Все так же по-варварски груб с дамскими нарядами.

– Я не виноват, что женщины продолжают носить одежду, – отшутился Гарт.

Переведя дыхание, я быстро сказала:

– Я не буду твоей любовницей, Гарт.

– Я не помню, чтобы просил тебя об этом, – ответил он сонно.

– Нет. Ты не просил. Ты, как я полагаю, решил переложить инициативу на меня.

– Что-то вроде того, – пробормотал он, хватая губами мочку моего уха.

– Ну так вот, я не стану твоей любовницей. Ты женат, и к своим грехам я не хочу добавлять прелюбодеяние.

Гарт хмыкнул.

– Ты в опере был с Жоржеттой?

– Да.

Он поцеловал впадину на горле и грудь.

– Прекрати! Я хочу поговорить!

– Прости меня, Элиза, – засмеялся Гарт. – Когда я с тобой, я забываю обо всем. О чем ты говорила?

– Мы обсуждали Жоржетту. Она… она довольно привлекательная, – выдавила я. – Ты давно женат?

– Долгих двенадцать лет.

– Что? – удивилась я.

– Мне почти тридцать три, – с шутливой серьезностью пояснил он, – почти старик, мое дитя. Наш брак, как принято в добропорядочных креольских семьях, был оговорен родителями, еще когда мы были детьми.

– Вот как, – протянула я.

Я вспомнила свой собственный несостоявшийся союз с бароном.

– Ты ее любишь? – несмело спросила я.

– Ох уж эти женщины! – вздохнул Гарт. Вероятно, все его женщины задавали ему тот же вопрос.

– Любовью там никогда и не пахло, – терпеливо объяснил он. – Я женился на громадном состоянии и двух сотнях акров земли. Наши плантации слились воедино. Мак-Клелланды из весьма зажиточных превратились в очень богатых. Деньги – неплохая компенсация за отсутствие любви, Элиза. Когда есть деньги, можно позволить многое.

– Я знаю, – ответила я. – Ты можешь купить себе кресло в сенате, ложу в опере, целое ожерелье любовниц.

Я отстранилась от него и набросила пеньюар.

– Но ты не сможешь купить меня, Гарт, – сказала я, подходя к окну. – Ты не предлагал мне стать твоей любовницей, но рано или поздно это предложение все равно бы прозвучало. Я самостоятельная женщина, Гарт, свободная, понимаешь?

– Конечно, – согласился Гарт. – И что ты намерена делать со своей свободой, осмелюсь спросить?

Я поиграла бархатной портьерой на окне.

– Пока не решила. У меня есть немного денег. Куплю, наверное, маленький домик в городе со скромной обстановкой, а на остальные попробую поиграть на бирже. На сахаре или хлопке, на чем-то да удастся разбогатеть. Жан мне поможет. А когда стану очень-очень богатой, я вернусь во Францию. «О, Элиза, – будут все говорить, – как вы прекрасно выглядите. Вы преуспели!» А я буду роскошно жить в Париже и принимать людей только очень известных, таких, как император и его советники и братья, и еще генералов его армии.

– Они будут думать, что ты нажила деньги проституцией, – смеясь, предупредил Гарт.

– Ну и пусть, – запальчиво парировала я. – Мне плевать, что они подумают. А любовники у меня будут сплошь молодые, – с нажимом сказала я, – я буду злой и бессердечной, буду без сострадания прогонять их, как только они мне надоедят.

С реки веяло прохладой. Я чувствовала аромат кофе и роз и будоражащий запах цветущих олив.

– Какой ужас! – засмеялся Гарт. – Если бы ты предупредила о молодых любовниках раньше, я ни за что бы не сказал, сколько мне лет.

– Дело не в возрасте, – чуть подумав, ответила я. – Дело в твоей холодности, Гарт. Ты знаешь, мне почему-то было бы легче, если бы ты любил жену. Это звучит странно, я знаю. Но если бы ты мог любить хоть кого-то, когда-нибудь… ты стал бы и ко мне относиться по-другому, – говорила я тихо, больше для себя, чем для него. – Я многое могла бы тебе простить. Но… в наших отношениях никогда ничего не изменится. Ты все такой же грубый и черствый, тебе все так же нравится делать мне больно. Ты так и не понял, что женщина – это не только пара грудей, мягкие губы и… и теплое местечко между ногами.

– Ты все еще ненавидишь меня?

В его голосе мне послышалась издевка.

– Да, – ответила я с жаром, – всем сердцем.

Он подошел ко мне.

– Бедная моя девочка, ты скучаешь по Гранд-Терре, злишься на меня потому, что я не сказал про жену, и в довершение всего ты начиталась плохих романов. Пошли в постель…

Я заглянула в его глаза.

– Тебе ничего не стоит затащить меня в постель, Гарт, но удержать меня будет куда сложнее. При всей своей могучей конституции, при всей своей выносливости внутри ты не больше, чем… чем этот маленький предмет, которым ты так гордишься, будто он – твой самый большой трофей. Ты мертв внутри, Гарт. Мертв, холоден и пуст, и ты до могилы не узнаешь, что такое любить по-настоящему. Мне жаль тебя. Слава Богу, что мне довелось встретить Лафита. Он был добр и самоотвержен, он умеет любить. Если бы все мужчины были похожи на тебя или на Жозе Фоулера, я бы убила себя не задумываясь. Прямо сейчас.

– Я бы не стал тебя за это винить. – Гарт нежно поцеловал меня.

– Ты так и не понял, о чем я говорила, – в отчаянии сказала я.

– Конечно, понял. Ты хочешь, чтобы я попросил тебя стать моей любовницей. Очень хорошо, я прошу. Мы можем стать любовниками, Элиза? Ты и я? Могу я приходить к тебе каждый день и уносить тебя в постель… как сейчас? И любить – яростно, страстно, вот так?

– Нет, Гарт, я не стану твоей любовницей, – прошептала я.

– Жаль, – беззаботно ответил он, – это могло бы быть… довольно забавным.

На следующее утро за завтраком Гарт спросил меня о планах на день. Спросил как бы между прочим, как спрашивает о планах на день отец у малолетнего сынишки.

– Во-первых, я присмотрю дом, – ответила я. – А потом пойду на биржу и куплю сахар. Много сахара.

– В самом деле? Сахар сейчас в цене. Может быть, стоит подождать, когда он подешевеет, – заметил Гарт.

– Он будет только дорожать, – сказала я доверительно. – Погода стоит сухая, больших урожаев тростника ждать не приходится, так что с учетом эмбарго на зиму едва хватит. У Лафита немало сахара на складе, но, если я его попрошу, он подождет с продажей. К весне я удвою капитал.

– Когда ты все это обдумала? – удивился Гарт.

– Когда занималась с тобой любовью, – безжалостно ответила я. – Все просто. Лафит и на земле ведет себя по-пиратски, и я многому от него научилась. Так что ты был отчасти прав, говоря, что Жан – прекрасный учитель. Еще кофе?

– Поразительно, – покачал головой Гарт. – Ты позволишь сопровождать тебя сегодня? Может быть, ты и меня чему-нибудь научишь.

– Как хочешь, – сказала я, безразлично пожав плечами. – Но, вероятно, тебе не стоит показываться со мной на публике. Это может испортить твою репутацию.

– О, Лидия Арсени уже позаботилась обо всем, – усмехнулся Гарт. – И потом скандальные связи скорее укрепляют репутацию, чем портят. Встречаемся в одиннадцать. Знаешь, Элиза, припоминается мне, что на Стейт-Чарльз-стрит продается дом. Кажется, владельцы погибли во время кораблекрушения, не оставив прямых наследников, и теперь городские власти не чают сбыть его с рук.

– Что ты задумал, Гарт? – спросила я с подозрением. Гарт обиженно посмотрел на меня.

– Да ничего, моя дорогая. Так, просто пришла в голову мысль. Ты можешь и не смотреть его, если не хочешь. Бог видит, я не собираюсь вмешиваться в твои планы.

– Ну ладно, – согласилась я. – Взгляну. Спасибо, что вспомнил.

– Да не за что.

Гарт смял салфетку и встал из-за стола.

– Ну так до одиннадцати?

Дом был просто чудесным. Двухэтажный, с палисадником и широкой верандой и – что самое главное – со вкусом обставлен. В нем было все, о чем я только могла мечтать. Я полюбила этот дом с первого взгляда.

– Очаровательный домик, – сказала я месье Перрузу, агенту по недвижимости. – Сколько вы за него просите?

– Видите ли, мадам, мы заинтересованы в том, чтобы продать его как можно быстрее. При тех обстоятельствах, в которых дом достался городу, я имею в виду осложнения юридического характера, нам хочется с этим вопросом покончить быстро.

– Да, да, – нетерпеливо сказала я, – сколько он стоит?

Агент пожал плечами.

– Дом полностью меблирован. Вы, конечно, можете не брать мебель, но если возьмете… – Он сделал паузу; я едва сдерживала нетерпение. – Все вместе стоит две тысячи долларов.

– Две тысячи! Но это и впрямь почти ничего. Я его беру. Дом, обстановку, все.

– Прекрасно, мадам, – поклонился Перруз. Мы с Гартом вышли на улицу.

– Гарт, – возбужденно говорила я, – это именно то, что мне надо. Небольшой, но очень милый дом. И такой уютный! Спасибо, что рассказал мне про него. Какая удача! Мне хочется переехать как можно скорее!

– Да, он достался тебе дешево, – согласился Гарт, – хотя, как мне кажется, ты могла бы поторговаться. Мне показалось, что продавец не чаял от него отделаться.

– Нет, – твердо заявила я. – Я довольна покупкой. Та женщина, хозяйка, была со вкусом. Жан будет рад за меня, я уверена.

– Ты пригласишь его? – спросил Гарт.

– Ну конечно! У меня будут вечера и праздники, быть может, я на всю Луизиану прослыву гостеприимством. Как красиво звучит – салон Элизы. Все знаменитости этой страны будут приходить ко мне и восхищаться мной. Художники будут рисовать мои портреты, поэты посвящать мне стихи…

– И у тебя будет куча любовников, – криво усмехнувшись, добавил Гарт.

– Любовников? Ну конечно, у меня их будет очень много, но не больше одного за один раз! И слуги. Почему я забыла о слугах? Интересно, Саванна согласится переехать ко мне? Она ведь, наверное, рабыня, а я куплю ее и сделаю свободной. Мы, французы, должны подать пример местным варварам. Интересно, – продолжала я, – сколько в Новом Орлеане платят дворецкому и горничной. Наверное, содержать дом стоит больших денег? Жан обещал помочь мне. Думаю, до весны выкручусь. Непременно.

Я щебетала всю дорогу, а Гарт хранил молчание, все так же озадаченно глядя на меня. Он зашел в адвокатскую контору вместе со мной и помог оформить покупку. Это было очень кстати: я не очень хорошо разбиралась в такого рода сделках. После всего мы зашли в небольшую уютную чайную, недалеко от собора Сент-Луи.

– Скажи мне, – спросил Гарт, – ты пригласишь меня в гости, когда устроишься?

Я пригубила шампанское.

– Непременно. На новоселье, – уточнила я. – Но потом… Боюсь, я не смогу принимать тебя. Ты ведь понимаешь?

– Конечно, учитывая те чувства, что ты питаешь ко мне. Очень жаль. Ты никогда не найдешь мужчину, который понимал бы тебя так, как я.

– А ты понимаешь меня?

– Там, где стоит понимать. В постели.

Я уронила вилку. Обедавшие за соседними столиками обернулись в нашу сторону.

– Как ты смеешь так говорить со мной! Я… я благодарна тебе за помощь, Гарт, но если ты собираешься и дальше разговаривать со мной в таком непозволительном тоне…

– Я просто удивлен той ролью, которую ты себе уготовила. Быть покровительницей муз – не твоя стезя, Элиза. Обычно такого рода деятельностью увлекаются плоскогрудые девицы с лошадиными лицами, вроде мадам де Сталь, которых природа наградила большим количеством мозгов, чем им нужно для жизни, чтобы как-то компенсировать нехватку привлекательности. У тебя другие таланты, Элиза.

– Я не буду отвечать на очередную грубость, – сухо ответила я и добавила: – Я сама заплачу за обед. Я не хочу быть должной тебе ни пенни!

Мы встали из-за стола.

– Не будь дурочкой, Элиза, – сказал Гарт. – Завтра ты еще потребуешь, чтобы я представил тебе счет за гостиницу.

– Возможно.

– Только не говори никому, что ты даришь благосклонность бесплатно, – засмеялся Гарт. – Или тебе придется отбиваться от поклонников палкой, как от бешеных собак. Скажи, а если тебе подарят бриллиантовое колье, ты примешь подарок?

– Приму с радостью, – ответила я, – но не от тебя. Впрочем, не думаю, что ты захочешь мне что-то подарить. Очевидно, ты считаешь, что твое тело – лучший подарок, на который может рассчитывать женщина.

Гарт проводил меня к экипажу, и мы отправились на биржу.

– Не буду спорить с тобой, Элиза. Женщина, которая ничего не просит, в этих краях такое же чудо, как снег. Что же, посмотрим, как ты будешь завоевывать мир коммерции.

Все находящиеся в зале биржи дружно повернулись в мою сторону, когда я вошла, и торговля прервалась на несколько минут. Я почувствовала себя очень неловко, словно меня выставили голой. Поискав глазами знакомое лицо, я наткнулась на агента Лафита, Пьера Монтегю. Заметив меня, он подошел.

– Месье Монтегю, помогите мне монополизировать рынок.

Пьер рассмеялся.

– С превеликим удовольствием, мадемуазель, только, боюсь, каждый из нас здесь мечтает об этом, но шансы есть разве что у Лафита. Эмбарго не заденет его ничуть. У Жана склады ломятся от товаров, а магазины города полупусты. Эта война сделает его богачом.

– Эта война и меня сделает богатой. Сегодня хороший день для покупки?

Монтегю улыбнулся Гарту, стоявшему у меня за спиной.

– Любой день хорош для покупки, мадемуазель Лесконфлер, если у вас есть деньги.

Я попросила Пьера стать моим агентом и рассказала о своих планах, пообещав списаться с Жаном.

– Эта сделка и вас сделает богатым, месье Монтегю. Всего наилучшего.

– Ты уверена, что Лафит поможет тебе? – спросил Гарт, когда Монтегю ушел. – Если его склады забиты, он должен стремиться сбыть товар, хотя бы для того, чтобы освободить место для нового.

– Он извлечет больше пользы, если попридержит товар, – мудро заметила я. – А вдруг британцы заблокируют реку?

Гарт, казалось, был поражен моей осведомленностью.

– Ты пугаешь меня, Элиза. Мне стоит сделать тебя своим управляющим.

– Гарт, привет!

К нам шел молодой человек лет двадцати пяти. Он был высок и строен, одет весьма элегантно в серый сюртук, прекрасно сшитые брюки жемчужного цвета и черный шелковый жилет. Его темно-каштановые волосы отливали червонным золотом, и в чудных карих глазах блестели огоньки.

– Привет, Жак. Элиза, знакомься, Джакоб Фоурнер. Жак, это Элиза Лесконфлер.

Жак почтительно поцеловал мою руку.

– Вы не помните меня, мадемуазель, – сказал он с печальной улыбкой, – но я был одним из тех, кто добивался права танцевать с вами на балу у мадам Арсени прошлой весной.

Я не вспомнила его, но, улыбнувшись, сказала, что, конечно же, помню. Увидев, как засиял от счастья юноша, я подумала, что ложь нередко бывает во благо и не стоит скупиться на приятные слова.

– Мадемуазель переезжает в город, – сказал Гарт, чтобы поддержать разговор.

– Очень рад узнать об этом, мадемуазель! Мы, новоорлеанцы, слишком долго завидовали Лафиту, который монополизировал ваше общество, – галантно заметил Джакоб.

Мы поболтали еще несколько минут, и в конце беседы Фоурнер попросил разрешения нанести визит.

– С удовольствием приму вас, месье.

Уже в карете Гарт сказал, что, если я и дальше буду столь же гостеприимна, половина новоорлеанских парней встанет лагерем у моего порога, и я не смогу даже выйти из дому, чтобы не наступить на кого-нибудь.

– Он такой милый, – возразила я. – Безупречные манеры…

– О да. Манеры – это то, что пускают в ход безбородые юнцы, когда у них нет…

– Послушать тебя, так ты один во всей Луизиане знаешь, что делать с женщинами!

– Это близко к правде, – скромно признал Гарт.

– И детей ты, наверное, наделал целую сотню?

– Верно, не одну, а две, но – увы! – все они незаконные, – весело ответил Гарт. – Жоржетта безразлична к детям.

– А ты безразличен к Жоржетте.

– Совершенно справедливо, Элиза, я безразличен к Жоржетте как к любовнице, но во всем другом мы прекрасно ладим.

Я сама удивилась внезапному уколу ревности.

– Мне скучно слушать бесконечные рассказы о детских хворях, вороватости слуг или о том, как трудно найти хорошую модистку, – продолжал Гарт. – Ты долгое время жила среди искателей приключений и уже забыла, какими скучными бывают женщины. Сейчас я предпочитаю дам, которые могут вести умные беседы на серьезные темы. Например, о том, как нажить капитал…

– Ты смеешься надо мной! – взорвалась я.

К моему удивлению, Гарт пожал мне руку и, словно извиняясь, признался:

– Да, Элиза, боюсь, ты права.

Карета остановилась у гостиницы.

– Я, кажется, забыл у тебя портсигар. Ты не будешь возражать, если я заскочу на минутку?

– Конечно, нет.

Однако портсигара мы не нашли. Я предположила, что Гарт мог оставить его у адвоката.

– Да вот же он! – воскликнул Гарт, доставая коробочку из внутреннего кармана. – Какая забывчивость.

– Опять уловки, – грозно начала я.

– Старые трюки никогда не подводят, Элиза. Ты и сама ими пользовалась.

– Я никогда…

– Я просто хотел попрощаться наедине, без любопытной толпы зевак, заглядывающих через плечо.

– Твои…

– Я уважаю твои чувства, Элиза, и не хочу навязываться. Завтра я уезжаю в Батон-Руж, начинаются выборы, а я, боюсь, и так достаточно долго пренебрегал своими избирателями. Если позволишь, я навещу тебя как-нибудь по возвращении.

– Конечно, – неуверенно ответила я, озадаченная резкой переменой.

Гарт сжал мою руку.

– Ты правильно сделала, что не уступила мне. Я бы только испортил тебе жизнь. Мы не подходим друг другу.

Гарт поцеловал меня в щеку.

Он ушел, а я смотрела ему вслед со смешанным чувством удивления и досады. Я чувствовала себя одураченной и разочарованной. Я не ощущала себя победительницей. Более того, меня не оставляло чувство, что в итоге в выигрыше оказался он, хотя ни за что бы не взялась объяснить, как он меня победил и почему.

Глава 11

ДАМА ПОЛУСВЕТА

Впервые в жизни я была по-настоящему независимой. У меня был свой дом, слуги и неплохой доход.

– Я рад, что ты счастлива, Элиза, – говорил Лафит, когда однажды после полудня, примерно через месяц после переезда, мы пили чай на веранде моего нового дома, так удачно сосватанного мне Гартом. – Одного не пойму, где же наш общий знакомый мистер Мак-Клелланд?

– Не знаю, – сказала я, изо всех сил стараясь, чтобы мой ответ прозвучал беспечно. – У нас ничего не получилось, да и не могло получиться. Слишком много тяжелых воспоминаний, слишком много обид. Правда, прелесть? – добавила я, обводя рукой дом.

– И вполовину не так прелестен, как его хозяйка, – тепло ответил Жан. – Элиза, тебе хватает денег?

– О, у меня их даже больше чем надо. Кстати, ты уверен, что моя часть прибыли от последней операции действительно так велика?

– Ты сомневаешься в точности ведения документов?

– Да, когда я больше не слежу за ними, – ответила я.

– Ты все так же дерзка, Элиза, – вздохнул Жан, откусывая приготовленное Саванной пирожное. – Кстати, я слышал, что Гарт навещает малышку Марию Дюплесси. Бедный парень. Жена у него, знаешь, страшно ревнива.

– Не знаю. Откуда мне знать, – сказала я, сразу насторожившись. – Мне нет дела до того, с кем встречается Гарт и что по этому поводу думает его жена. И потом, он не больше «бедный парень», чем ты!

– Он очень щедр к своим любовницам, – заметил Жан. И вновь я почувствовала, что ревную.

– Жан, скажи на милость, о чем мы говорим? Что, по-твоему, было бы лучше, если бы я позволила ему содержать себя? Ты не понимаешь, Жан. Я не хочу чувствовать, будто принадлежу ему.

– А со мной ты чувствовала, будто принадлежишь мне? – тихо спросил он.

– Нет, с тобой было все по-другому, Жан. Я не могу этого объяснить.

– Ты просто меня не любила, – чуть наставительно сказал Жан. – В этом вся разница.

– Неправда, – возмутилась я. – Только дура может влюбиться в Гарта. Я уверена, что Гарт Мак-Клелланд умеет быть с женщинами и нежным, и обходительным, но я никогда не видела его таким. И от такого человека я буду зависеть?

– Мы часто оказываемся в плену эмоций, – усмехнувшись, ответил Жан. – Я невзлюбил Гарта еще до встречи с ним, поскольку чувствовал в нем смертельную угрозу моей любви. Оглядываясь назад, я понимаю, что ошибался, мои мысли оказались замутнены пеной, поднимавшейся в сердце. Ты можешь думать, что ненавидишь его, презираешь, но…

– При чем здесь это, – вскипела я; щеки мои раскраснелись, я вскочила с кресла. – Я поражаюсь тебе, Жан. Раньше я не замечала, чтобы ты вмешивался в чужие дела!

– Прости меня, дорогая. – Жан поцеловал меня в щеку. – Я хотел как лучше, поверь. Я не хочу, чтобы ты была одинокой.

– Одинокой! Я вовсе не одинока, Жан. Джакоб Фоурнер, например, навещает меня чуть ли не каждый день и пишет мне красивые письма. И не он один. Сегодня я получила целых шесть писем…

– От мальчишек, Элиза, от детей, – покачал головой Жан. – А ты – женщина, а женщине нужен мужчина, чтобы сделать ее счастливой.

– Жан, еще немного, и я выставлю тебя за дверь! Ты… ты пошляк! Разве не может женщина довольствоваться дружбой с нежным, чувствительным молодым человеком? Больше не хочу слышать ни слова на эту тему.

– Мистер Фоурнер, мадам, – объявила Саванна. Жан со вздохом поднялся.

– Пора мне уходить, Элиза. Каждый раз, когда я вижу этого юнца, мне хочется дать ему такого пинка, чтобы он летел до Гранд-Терры. Никогда я не пойму вас, женщин, никогда.

– Бедный Жан, – сказала я, поцеловав его в лоб, – мальчик не так уж плох.

На веранде появился Джакоб. Мужчины холодно поклонились друг другу, Лафит остался еще на несколько минут, чтобы соблюсти формальную вежливость, и поспешил удалиться.

– Он ненавидит меня, – сказал Жак, – потому что все еще любит вас. Я понимаю его, Элиза. Не представляю, как можно разлюбить вас.

– Вы ошибаетесь, – ответила я. – Жан хорошо к вам относится, он вообще ни к кому не испытывает ненависти. Он просто очень занятой человек.

– И я был занят, Элиза. Я все утро трудился над поэмой, посвященной вам. Хотите послушать?

Пока он читал нараспев посвященную мне оду, я, стараясь сохранить на лице заинтересованное выражение, думала совсем о другом. Итак, Гарт навещает Дюплесси. Однажды я видела ее на балу. Красивая, юная девушка – всего шестнадцати лет от роду. Может быть, я подурнела? Господи, о чем я думаю, мне нет и двадцати! Что за негодяй! Он почти годится ей в отцы! И все же я чувствовала себя задетой тем, что он ни разу не навестил меня. Впрочем, это на него похоже. Попользовался мной одну ночь и пошел своей дорогой. Ему нет до меня дела, как не было и раньше. Право же, я не люблю его. Жан стал рассуждать как деревенская кумушка. Как может женщина в здравом рассудке любить такого, как Гарт!

– Вам понравилось, Элиза? Здесь все правда, до последнего слова.

Я тепло пожала Джакобу руку.

– Прелестно, Жак. Очень красивая ода. У вас прекрасное чувство стиля, изысканный слог.

– Вы считаете?

Для юноши мое одобрение было как хмельное вино: он вдруг упал передо мной на колени.

– Элиза, я люблю вас! Вы должны были об этом догадаться. Я никогда прежде не любил женщин, не любил так, как вас. Вы так красивы! Вы замечательная женщина, самое великолепное творение, созданное природой!

– Милый Джакоб, – запротестовала я. – Встаньте, прошу вас. Я, конечно, рада, но…

– Выходите за меня замуж, Элиза, – сказал он страстно. – Прямо сейчас, сегодня. Я изнемогаю от любви к вам. Дайте мне знак, скажите одно лишь слово. Молю вас, Элиза, скажите, что будете моей.

Я покачала головой.

– Это невозможно, Джакоб, невозможно. Вы так молоды…

– Я старше вас! – воскликнул он. – Мне почти двадцать шесть. Я не мальчик, Элиза. Я мужчина и отвечаю за свои слова. Я добьюсь вашей любви. У вас будет все, что вы пожелаете: кареты, слуги, наряды. Вы сможете хоть каждый день устраивать приемы. Только скажите, что пойдете за меня. Прошу вас!

– Встаньте, Джакоб. Женившись на мне, вы совершите большую ошибку, ведь меня считают дамой полусвета.

– Неправда! – решительно заявил Жак. – А даже если и так, какая нам разница! И потом все знают, что вы благородной крови, крестница Наполеона. Ну разве вы не блестящая партия для кого угодно? Элиза, вы сделаете меня счастливейшим человеком на земле. Я хочу вас, Элиза.

Джакоб зарылся лицом в мои колени и забормотал жарким шепотом:

– Если бы вы только знали, как я вас люблю…

– Встаньте, – сказала я укоризненно. – Вы не должны так говорить, Жак.

– Обещайте мне, что подумаете, Элиза, – ответил он, заглядывая мне в глаза. – Это все, о чем я прошу. Просто подумайте. Я не жду от вас ответа сегодня. Я могу ждать неделю, год, тысячу лет, только не лишайте меня надежды. Если вы мне откажете, я… я не знаю, что с собой сделаю!

– Я подумаю, – ответила я устало. – Обещаю, Джакоб. А сейчас идите. У меня разболелась голова, и я хочу отдохнуть.

– У вас сегодня гости, а меня в числе приглашенных нет, – ревниво заметил Жак.

– Я не пригласила вас только потому, что мои гости – люди не слишком надежной репутации. Они из театра…

– Соблюдение приличий заботит вас больше, чем меня, – пробурчал Джакоб. – Если бы вы знали, какие скандальные поступки я совершал!

– Догадываюсь, – ответила я, сдержав улыбку. – А теперь, Джакоб, прошу вас…

– Я не уйду, пока вы не дадите мне слова подумать о моем предложении.

Джакоб стиснул мою кисть с такой силой, что я почувствовала боль.

Мальчик был так молод, так красив, так горяч. Быть может, я могла бы… но нет, это было бы ошибкой, ужасной ошибкой. Неужели мне и в самом деле так важно чувствовать себя «порядочной женщиной»? Неужели для меня так много значит сомнительное счастье быть признанной обществом? Не быть на его задворках, в разряде куртизанок и актрис. С тех пор как я стала жить в Новом Орлеане одна, дома лучших семейств закрылись для меня. Люди, которые радушно принимали нас с Лафитом, теперь делали вид, что никогда не знали меня, брезгливо отворачиваясь при встрече. Должно быть, они принимали меня за ту, кем я никогда не была, и я ненавидела их за эти грязные мысли. Я с горькой иронией думала о том, что слово «честь», так часто слышанное мною в юности и потому надоевшее, оказывается, имело для меня значение, и теперь, отзываясь во мне, заставляло страдать.

Бедный Джакоб смотрел с такой страстью, с такой любовью… Если бы другой смотрел на меня так, я бы сделала для него все – стирала бы грязь с его ног, пошла бы на любые унижения, даже на преступление, и была бы счастлива. Но он не любит меня. А Джакоб любил.

– Обещаю, – ответила я. – Напишите мне завтра, хорошо?

– Клянусь! – Джакоб припал к моей руке. – О, моя дорогая, мы были бы так счастливы вместе!

Когда он ушел, я закрыла глаза и полной грудью вдохнула аромат роз, стоявших в хрустальной вазе на столике.

– Это плохой парень, скажу я вам, – услышала я голос Саванны, убиравшей чайные приборы.

– Как мне сегодня тошно, Саванна. Сперва Жан с его нелепыми сплетнями, а сейчас еще и Джакоб… Если еще и гости будут мучить меня…

– Эти двое любят вас, мадам, – усмехнулась Саванна, – а вас, сдается мне, волнует только один парень, тот, что еще ни разу сюда не приходил.

– О, Саванна, сейчас еще и ты!

Я встала и, набрав в грудь побольше воздуху, решительно заявила:

– Раз и навсегда. Мне нет до него дела. Я буду сегодня сама любезность и стану веселиться и, клянусь, позабуду даже, как его зовут. Вот так!

Мне не удалось переубедить Саванну. Она вошла в дом, бормоча что-то насчет некоторых дураков, которые не хотят видеть то, что у них перед глазами.

Вечер удался. Актеры французской труппы рассказывали театральные сплетни, анекдоты из сценической жизни. Я много смеялась, кокетничала со всеми подряд, так что двое из гостей никак не хотели уходить.

– По крайней мере сегодня все ушли на своих двоих, – заметил Джордж, брат Саванны, закрывая за последним гостем дверь. – Бывало, мне приходилось нести особо веселившихся до карет.

– Они бы напились и на этот раз, но я, к счастью, спровадила всех пораньше, – объяснила я. – Видит Бог, Джордж, как я устала. Вы с Саванной можете идти, если хотите. Убрать можно и утром.

– Как вам будет угодно, мадам. Спокойной ночи.

Я поднялась в спальню. Вино, разговоры и смех, вместо того чтобы поднять настроение, утомили меня, и единственное, чего мне хотелось, это побыстрее добраться до постели.

При свете единственной свечи, горевшей на туалетном столике, я разделась, положив платье на видное место – для Саванны; затем скинула туфли и растерла затекшие ноги; быстро причесала волосы и только собралась нырнуть под одеяло, как услышала:

– Хорошо, что ты не пригласила меня на вечеринку. Актеры, на мой взгляд, довольно скучная публика.

– Кто вы? Как вы сюда попали?

Из дальнего угла показалась фигура. В темноте я сначала не разглядела лица вошедшего. Мужчина вышел на свет и лениво потянулся.

– Гарт! – Я прыгнула на кровать, прижимая рубашку к обнаженной груди.

Усталость мою как рукой сняло.

– Как ты посмел сюда войти! Я немедленно позову Джорджа! – раздраженно сказала я.

– Будет тебе, Элиза, – рассмеялся Гарт. – Ты обещала мне, что я могу навестить тебя. Но до сих пор не назначила времени, вот я и явился без спросу.

– Время выбрано не самое подходящее, да и виделись мы совсем недавно, мой друг, – угрюмо заметила я, надевая через голову рубашку.

– Тебе понравился дом? – спросил он, не обращая внимания на неласковый прием. – По-моему, очаровательный. Какая замечательная кровать! Надеюсь, ты не скучала от одиночества?

– Еще чего! Я благословляю каждый день, когда не вижу тебя! Зачем ты пришел? Неужто руки этой девочки Дюплесси не так сильны, чтобы удержать тебя?

– Ха, так ты слышала о красотке Мари! Да, она милашка. Я нахожу ее общество весьма забавным.

– Вот и отправляйся туда. Здесь ничего забавного тебе не скажут.

– Элиза, – с шутливой серьезностью заговорил Гарт, – ты так негостеприимна. Я навестил тебя на правах старого друга…

– Ба! – От избытка эмоций я даже топнула ногой. – Если бы ты хотел навестить меня как друг, ты выбрал бы более удобный час для визита. Я устала, Гарт, у меня был действительно очень трудный день. Я хочу спать – одна. Пожалуйста, уходи. Ах да, где же мои пистолеты? Я бы прогнала тебя отсюда палкой, если бы она у меня нашлась. Ну почему ты не можешь оставить меня в покое? Тебе, должно быть, доставляет особое удовольствие издеваться надо мной, потому что ты знаешь, как я тебя ненавижу!

– Осторожнее, Элиза, – предупредил Гарт. – Не распаляйся, а то не сможешь уснуть.

– Кто же станет спать в одной комнате с грабителем и насильником? – Я плюнула ему в лицо.

Он спокойно промокнул щеку носовым платком. Самодовольная улыбка ни на миг не покинула его лица.

– Разбойник! Скотина!

Меня трясло от гнева.

– Ну что же, сударь, спите сегодня здесь. Располагайтесь, чувствуйте себя здесь как дома. Берите, что вам понравится: платья, драгоценности… – Я схватила подушку и покрывало. – А я пойду спать в другое место.

Гарт успел перехватить меня.

– Не прогоняй меня до утра, – с усмешкой сказал он.

– Пусти меня, Гарт! Я не хочу, чтобы ты здесь оставался. Совсем тебя не хочу. Можешь ты это понять?

Я уже не владела собой, срываясь на крик.

– Нет, не могу. С самой первой встречи ты приносишь мне одни неприятности, дикая кошка, но я все еще хочу тебя.

Он сжал меня изо всех сил.

– Что я могу поделать, если судьба сводит нас вместе?

– Судьба! Скорее дьявол сводит нас вместе, и этот дьявол не кто иной, как ты, Гарт! О Великий Боже, сколько мне терпеть?

С безнадежным стоном я уронила голову ему на грудь, и Гарт тихонько рассмеялся.

– Зачем воспринимать как страдание то, что можно воспринимать как удовольствие?

Он нежно погладил меня по голове, и я задрожала.

– Элиза, признайся хотя бы себе. Неужели ты совсем не рада меня видеть?

– Нет, – пробормотала я, уткнувшись в вырез его рубашки; он был таким теплым, таким сильным, таким надежным. – Я презираю тебя.

– Вот как. – Гарт слегка отстранился. – Я не хочу оставаться там, где меня не хотят видеть, – сказал он, направляясь к балкону. – Спокойной ночи, Элиза. Приятных сновидений.

– Иди… Иди сюда, недоумок. Ты можешь сломать свою упрямую шею!

Утром Саванна принесла кофе, и на подносе почему-то было две чашки.

Я сурово взглянула на нее, но Гарт, улыбнувшись, сказал:

– Доброе утро, Саванна.

– Доброе утро, сэр. Чудный сегодня денек! Как вы себя чувствуете?

– Почему бы тебе не спросить его, не сломал ли он себе что-нибудь, карабкаясь на балкон? – съехидничала я.

Саванна прыснула и убежала за дверь.

– Меня окружают предатели. Иуды! Но и Иуда работал не задаром. Во сколько встало тебе это маленькое приключение?

– Пусть это останется моим секретом. Не суди их строго. Мне было очень трудно отказать.

– Догадываюсь, – сухо ответила я. – Надеюсь, дело того стоило?

Гарт закинул руки за голову.

– Вполне стоило того, Элиза. За участие в церемонии освящения этой кровати я бы отдал втрое больше.

– Ах, предатели! Шпионы! Но не думай, что я ждала тебя! Просто не считала нужным ложиться в постель с первым попавшимся мальчишкой, из тех, что строят мне глазки.

– Конечно. Ты просто ждала подходящего мужчины, и им оказался я. Я польщен.

– У меня не было выбора, смею напомнить.

– В самом деле? – переспросил Гарт, наморщив лоб, словно силясь вспомнить обстоятельства прошлого вечера. – Кажется, ты позвала меня в тот момент, когда я был готов уйти…

– Это не важно, – ответила я, защищаясь. – Не надо было тебе вообще приходить.

– Так ты жалеешь о моем приходе?

Я посмотрела на Гарта. Волосы его слегка растрепались со сна. Солнечные лучи, просочившись сквозь портьеры, бросали золотистые блики на его обнаженную грудь. Глаза блестели. Я покачала головой.

– Хочешь кофе?

Я потянулась за кофейником, но он перехватил мою руку.

– Нет. Первым делом более важные вещи. Я думаю, лучше всего начать день с…

– Тебе и в самом деле очень трудно отказать.

Он снова пришел ко мне ночью, и следующей ночью тоже. Я отчаянно сопротивлялась, потому что чувствовала, что он потеряет ко мне интерес, как только поймет, что я никуда от него не денусь. Я была для него дичью, а он – охотником, и я знала, что он будет идти по следу до тех пор, пока не настигнет меня.

Однажды ночью он принес бархатную коробочку. Внутри было кольцо с изумрудом и бриллиантами, которое стоило, наверное, целое состояние. Когда я поднесла изумруд к свету, в глубинах камня заиграли магические голубые отсветы. Ни одно из сокровищ Лафита ни по цене, ни по красоте не выдерживало сравнения с этим перстнем.

Я положила кольцо обратно в коробочку.

– Недурная вещица, – сказала я как можно обыденнее. – Ты что, ограбил египетскую пирамиду?

– Нет. Не хочешь его примерить?

Мне хотелось посмотреть, как кольцо будет смотреться у меня на руке, но я удержалась от соблазна.

– Нет. Я нахожу изумруды слишком тяжелыми и холодными. Для кого подарок? Для малышки Дюплесси? Она будет в восторге, как мне кажется.

Гарт приподнял бровь.

– Разумеется, кольцо бы ей понравилось, но только оно слишком хорошо для нее. Бери, Элиза, перстень твой.

– Как мило с твоей стороны, Гарт, – сказала я со сладкой улыбкой, – но я не могу его принять. Кстати, это не подделка?

– Не будь дурой, – зарычал он. – Разумеется, кольцо настоящее. Ты сошла с ума или просто упряма, как ослица?

– Ни то, ни другое, – сказала я, вспыхнув от гнева, и глаза мои зло блеснули. – Но если я приму от тебя что-нибудь, я стану твоей любовницей, понимаешь?

– Нет, не понимаю. Чем мы занимались последние три дня? Играли в вист? Если ты не моя любовница, то кто – моя сестра?

– Я женщина свободных взглядов, ведущая самостоятельную жизнь. Я решила побаловать себя твоим обществом несколько последних дней. И что с того? Дело не в том, как на это смотрю я, дело в тебе, мой друг. Ты и в самом деле неплохо услужил мне, но я, кажется, начала от тебя уставать…

Гарт смотрел на меня, не веря глазам.

– Проклятая стерва, – процедил он. – Я еще таких не видел.

Я пожала плечами.

– Мы встречаемся в постели по обоюдному согласию, но я не собираюсь покупать твою верность. Так зачем тебе покупать мою?

– О чем ты говоришь, Элиза? Подарок в знак… дружбы совсем не то же самое, что договор о покупке.

– Но именно так и происходит, когда даритель – ты, Гарт. Ты хочешь властвовать над своими женщинами? Это просто, когда они любят тебя. Но если они не любят, а я не люблю тебя, Гарт, тогда приходится применять другую тактику: жестокость, обольщение, подкуп.

– Ты бредишь, – рассмеялся Гарт.

– Нет. Я знаю, что ты пытаешься сделать, Гарт. Если бы я подозревала у тебя наличие совести, я могла бы поверить в то, что ты хочешь искупить свою вину, например; ведь это ты отнял у меня семью и дом. Но тебя никогда не заботили мои печали. Все, что тебя беспокоит, – это сознание того, что где-то живет женщина, которой ты оказал великую честь, разделив с ней постель, а она никак не хочет признать твою власть.

Гарт сложил на груди руки.

– Я не мальчик, Элиза. Мне нет дела до того, что ты обо мне думаешь.

– Но ты хочешь поймать меня на крючок и злишься из-за того, что я не даюсь.

– Но ты и так у меня на крючке, – фыркнул Гарт. – Я и так держу тебя так крепко, как только может держать мужчина женщину.

– Только потому, что я позволяю тебе. Мне хорошо с тобой в постели. Но на этом все заканчивается – вот чего стоят наши отношения, мой старый друг. Я не из тех женщин, которых только кликни, и они прибегут. Я не боюсь тебя потерять, мне никогда не придет в голову покончить с собой из-за того, что ты оставил меня. Нельзя отдавать сердце тому, кто его не имеет.

Гарт, вздохнув, поднялся.

– Ты – дитя, нахватавшееся каких-то нелепых идей. Я не хочу больше слушать подобную чушь. Думаю, мне пора.

– Как? – улыбнулась я. – Ты не хочешь ужинать со мной? Лафит прислал ящик неплохого шампанского.

– Я не люблю питаться отбросами с чужого стола. Приятного вечера, Элиза.

– И тебе того же, Гарт. Надеюсь, малышка Дюплесси порадуется твоей побрякушке.

Зашла Саванна задвинуть портьеры и взбить диванные подушки.

– Вы сошли с ума, – сказала она, гневно дыша. – Вы самая сумасшедшая из женщин. Он обходится с вами как с королевой, дарит вам драгоценности, а вы отбрасываете его, как грязь. Его лицо было белым, как тот носовой платок, которым вы помахали ему на прощание. Он взял шляпу и трость и не сказал мне ни слова, не то что обычно. Сегодня мы видели его в последний раз, попомните мое слово.

– Не знаю, почему я не пригласила вас с Джорджем попить с нами чаю, – сказала я ледяным тоном. – Тогда бы вам не пришлось мучиться у замочной скважины.

– Мне не надо было подслушивать, чтобы увидеть, что вы потеряли его, – парировала Саванна.

– Ты так считаешь? – спросила я, склонив голову набок и хитро улыбнувшись. – Не согласна. Это кольцо пробило в его кармане изрядную брешь. Если он даже отдаст его своей шлюхе, в чем я сильно сомневаюсь, он будет вспоминать обо мне всякий раз, как увидит его у нее на пальце. Скажу больше: любое кольцо, замеченное им на женской руке, всю следующую неделю будет возвращать его мысли к сегодняшнему вечеру.

– Не понимаю, за что вы с ним так. И зачем.

До нашей следующей встречи прошел целый месяц. Я старалась не думать о Гарте, находя забвение в светских развлечениях. Однажды вечером, когда я появилась на балу под руку с моим очередным обожателем, я увидела его, невозмутимо-холодного и красивого, как обычно. Сердце мое подскочило к горлу, но я всего лишь вежливо кивнула, а когда позже он пригласил меня танцевать, была с ним само очарование.

– Ты не навещал меня сто лет, Гарт, – сказала я с шутливым укором. – Саванна так без тебя скучает. Я слышала, ты победил на выборах. Я очень рада. Когда в Вашингтон?

– Не раньше чем через несколько месяцев. Ты неплохо выглядишь, Элиза. Жизнь дамы полусвета, видимо, тебя устраивает.

Я сделала вид, что не замечаю сарказма. Танец закончился.

– Если я не увижу тебя до отъезда, – сказала я, – хочу заранее пожелать успехов.

– Я постараюсь зайти перед отъездом, – вежливо ответил Гарт.

Вероятно, то же самое он говорил всем, кто приглашал его.

– Буду рада, – беспечно проронила я, – дорогу ты знаешь. И лучше пользоваться парадной дверью.

Подарив ему еще одну чарующую улыбку, я похлопала его веером по руке.

– Не надо господам карабкаться по балконам. Au revoir.

Оркестр грянул музыку, и меня унес очередной кавалер. Гарт пришел поздно вечером в тот же день. Я чувствовала, что он придет, и поэтому вернулась пораньше. Я переодевалась, когда внизу раздались голоса, затем я услышала быстрые шаги по лестнице. Он ворвался ко мне без стука.

– Какая приятная неожиданность! – весело воскликнула я. – Как мило, что ты решил навестить меня.

Он сжал меня почти до хруста в костях.

– Тихо, чертовка, – сказал он зло.

Мы раздели друг друга с лихорадочной поспешностью, потом он повалил меня на кровать и набросился с такой яростью, что я боялась развалиться на куски.

– Я готов задушить тебя, – процедил он. – Я сейчас оторву твою маленькую головку от этой упрямой шеи. Ты – ничтожество, потаскушка, безмозглая…

Я вонзила ногти в его обнаженную спину и вцепилась зубами в плечо. Лицо его исказилось от боли, он вздрогнул всем телом и вошел в меня.

– Испорченная девка…

Он сжал руки вокруг моего горла.

– … ты не берешь от меня подарков потому, что ты знаешь свою настоящую цену. Ты ничто, Элиза, – хрипел он, – мне надо было давным-давно скормить тебя акулам.

– Ты так и поступил, Гарт. – Его гнев заразил и меня. – Ты бросил меня акулам в человеческом обличье, но я выжила. Я вернулась из страны смерти, Гарт, и я заполучу тебя. Ты никогда не сможешь быть от меня свободным, Гарт. Никогда.

– Да мне на тебя наплевать! Кто ты мне? Никто! Бессердечная девка, раздающая свои прелести направо и налево бездумно и по дешевке!

Когда Саванна появилась утром с кофе, Гарт непререкаемым тоном заявил ей:

– Мадемуазель сегодня ни для кого нет дома. И выходить она не собирается. Понятно?

– Прошу прощения, Гарт, но я сегодня приглашена на чай и на музыкальный вечер. Саванна, пожалуйста, подайте мне мое кремовое платье и зонтик от солнца.

Саванна перевела взгляд с меня на Гарта.

– Да, сэр, – с готовностью ответила она. – Все, как вы говорите.

– Саванна, я тебя уволю! И Джорджу можешь передать то же самое.

Саванна игриво улыбнулась.

– Саванна, – сказал Гарт, – если ты сунешь сюда нос еще хоть раз, пока я не позову, я тебе его оторву. Ясно?

– Да, сэр!

– Какое ты имеешь право распоряжаться мной? – взорвалась я. – Ты получил то, за чем пришел? Так чего тебе еще от меня надо? Восхищения? Пожалуйста! Гарт, ты был великолепен! В Новом Орлеане ни один мужчина тебе в подметки не годится.

– Уж это тебе должно быть известно.

Гарт взял мою руку.

– Новое кольцо. Кто тебе его подарил?

– Не помню, – ответила я лениво, хотя это кольцо я как раз купила сама. – По-моему, Пьер Море. Оно тебе нравится?

Я погладила маленький венчик бриллиантов.

– А что ты ему за него дала?

– Ты думаешь, – запальчиво спросила я, отдернув руку – что я провела этот месяц во вздохах и стенаниях, сидя взаперти и выглядывая с балкона, не идешь ли ты, мой драгоценный Ромео? Да и не твое это дело, с кем я встречаюсь и для чего. Ты не имеешь права мне приказывать. Я не должна тебе ни цента.

Глаза его блеснули.

– Ты мне обязана всем. Я не стал бы… советовать тебе приобрести этот дом, если бы знал, что ты будешь принимать у себя в постели половину мужского населения города.

– Это мой дом и кровать моя, и я могу принимать в ней кого захочу, – сердито возразила я. – А если тебе что-то не нравится, можешь убираться восвояси.

– Я знаю, что мне делать, – усмехнулся Гарт.

– Ты наивен, Гарт, – засмеялась я. – Я не собираюсь посещать ежедневную мессу или глотать селитру, пока тебя нет. Ты не имеешь права контролировать меня.

– И могу, и буду, и, если надо, прикую тебя к себе на двадцать четыре часа в сутки. Я понимаю, чего ты добиваешься. Но не родилась еще та женщина, которая переиграет меня в моей же игре. Ты не заставишь меня ревновать, и я не стану твоим послушным рабом. Я заполучу тебя, женщина. На моих собственных условиях.

Мы ссорились и любили друг друга весь день и всю ночь. Когда он ушел, я чувствовала, что была близка к тому, чтобы сдаться и поклясться ему в верности. Но все же я не потеряла головы; я понимала, что я смогу победить, только если буду действовать с умом. Он будет моим, на моих условиях.

В тот же день, позже, Саванна объявила о нежданном визите:

– Она говорит, что ее зовут миссис Мак-Клелланд, мадам.

Саванна проводила миссис Мак-Клелланд в гостиную. На вид ей было около тридцати. Высокая, с хорошей фигурой и правильными чертами лица, обрамленного кукурузно-желтыми волосами, она была одета в модное лиловое платье и шаль, однако цвет был выбран явно неудачно: он придавал и без того бледной коже сероватый оттенок. Жена Гарта смотрела на меня с видом брезгливого превосходства.

– Я пришла сюда из любопытства, – грубо заявила гостья.

– Хотите кофе, миссис Мак-Клелланд?

Жоржетта присела на край стула. В ней чувствовалось напряжение, длинные пальцы нервно перебирали кромку шали. Она выглядела усталой и от этого казалась старше своих лет. Они красивая пара, отметила я про себя и тут же приказала себе сосредоточиться. Жоржетта здесь, потому что видит во мне угрозу своему семейному благополучию, и от меня требуется железная твердость и ясная голова.

– Благодарю, кофе не надо.

Жоржетта окинула меня взглядом.

– Вы мне казались гораздо выше.

– А вы мне – гораздо ниже, – не удержалась я.

– У меня нет желания препираться с вами, мадемуазель, – резко заметила Жоржетта. – Мой муж потратил на вас уйму денег. Я хотела поближе разглядеть предмет его увлечения, увидеть, что же он находит в вас такого привлекательного.

– Вас дезинформировали, мадам, – пояснила я. – Я знаю вашего супруга, это верно. Но с абсолютной уверенностью могу сказать, что он не потратил на меня ни цента.

Жоржетта улыбнулась одними кончиками губ.

– Вы столь же лживы, как и развратны! Во-первых, он купил вам этот дом.

Я открыла было рот, но Жоржетта, махнув рукой, поспешила добавить:

– О да, я слышала, что вы якобы приобрели этот дом со всем содержимым за две тысячи долларов. Две тысячи! Этот дом Гарт купил три месяца назад и обставил его. Все до последней диванной подушечки было куплено и подобрано им. Я не знаю, в какие игры играете вы оба, не знаю, кого вы хотите одурачить своими штучками, но знаю одно – он содержит вас, и то, что он дает вам, по праву принадлежит мне.

– Вы шутите, – медленно проговорила я. – Дом мой! Я купила его…

– Все в городе знают, чьи деньги заплачены за этот дом, – отрезала она.

Руки Жоржетты слегка дрожали. Мне вдруг стало жаль ее. Должно быть, ей с ним и вправду несладко живется, подумала я.

– Я ненавижу вас, – проговорила она хрипло. – Я никогда бы не поверила, что Гарт опустится до шлюхи, отвергнутой этим шакалом Лафитом. Это унизительно…

Жоржетта пошатнулась.

– Вы больны, мадам, – сказала я. – Позвольте принести вам стакан воды.

– Нет, мне ничего от вас не надо! Я просто хотела увидеть вас и сказать вам…

Она стремительно повернулась и выбежала из гостиной. Я слышала, как хлопнула выходная дверь.

– Саванна, – крикнула я, бросаясь к письменному столу. – Саванна, немедленно иди сюда!

Второпях я написала записку Джакобу:

«Мой драгоценнейший Жак, я буду счастлива стать вашей женой. Прошу вас, женитесь на мне как можно скорее».

Скрепя сердце я добавила: «Любящая вас Элиза».

Сложив записку, я протянула ее служанке.

– Немедленно передай это письмо месье Фоурнеру. Что же ты стоишь? Беги к нему домой!

Саванна без слов кивнула и побежала выполнять поручение.

Значит, Гарт все же смог обвести меня вокруг пальца. Этот дьявол, должно быть, смеялся надо мной все это время, особенно когда я пускалась в пространные разговоры о своей независимости. Какой же я была дурой! Посмешищем! И эта моя спекуляция сахаром! Недавно я получила от Пьера Монтегю записку о том, что моя прибыль превосходит все мыслимые ожидания. Ничего удивительного: прибыль будет такой, какой ее придумает для меня Гарт Мак-Клелланд. Он купил меня, купил прямо под моим носом, а я ничего не заметила. Устроил так, что я по уши у него в долгу. Должна выполнять любую его прихоть, если не хочу быть выставленной из этого дома.

Как я могла так наивно рассуждать о равенстве? О каком равенстве можно говорить, когда у него на руках все козыри: власть, деньги. Три месяца! Он, должно быть, подготовил этот дом к моему приезду уже перед тем, как явился на Гранд-Терру. А когда я заявила, что не позволю себя содержать, он просто стал содержать меня без моего ведома.

– Саванна! Собери вещи. Уложи все, с чем я приехала сюда, остальное оставь, как было. Мы уезжаем отсюда сегодня же.

– Но, мисси Элиза…

– Не смей мне возражать. Ты была с ним в сговоре с самого начала, разве не так, Саванна? Полагаю, он неплохо платил тебе.

– Не говорите так, мисси! Я ничего не знаю, кроме того, что вы его любите…

– Любовь! Что за смешное слово! Я не люблю его и никогда, никогда не любила. Я убью себя, если влюблюсь в это чудовище. Лживый, хитрый и вероломный дьявол. Он всегда получает то, что хочет, этот негодяй с черным сердцем. Нет, прямые пути не для него, он вообще не понимает, как можно быть честным.

Саванна обняла меня. Я опустила голову ей на плечо и заплакала.

– Ах, Саванна, если бы он любил меня, я бы что угодно для него сделала. Что угодно! Но так… Я не хочу так! Я хочу быть свободной! Он знает, что я хочу быть свободной, и он… он использовал и предал меня.

– Успокойтесь, мисси, все уладится. Надо только подождать…

Я вытерла глаза и распрямила плечи.

– Я не хочу ничего ждать. Мы уезжаем немедленно. Когда он снова войдет в этот дом, он найдет его пустым. Он может отдать его своей очередной любовнице. Пойдем, у нас впереди много работы.

Жак появился как раз тогда, когда я засовывала в сундук последние платья.

– Мой ангел, – воскликнул он. – Я так счастлив, Элиза! Едва верится, что вы приняли мое предложение.

– Вам придется нелегко, Жак, – предупредила я. – Люди будут болтать обо мне, называть имена, станут говорить, что я вышла за вас из-за денег, из-за имени. И еще: едва ли ваша семья одобрит выбор.

– Но мне нет до них дела, – с жаром воскликнул Жак. – Я люблю вас, Элиза, и, клянусь, сделаю все, чтобы вы были счастливы.

Я заглянула в его сияющие глаза.

– Я знаю, Жак, – сказала я нежно. – Так когда?

– Сегодня же, Элиза. – Он схватил мои руки и прижал их к груди.

Его ладони оказались холодными и липкими, и я едва не отдернула руки. Я старалась смотреть только на его красивое лицо, темные блестящие глаза, на чувственные губы. Он был хорошим парнем, добрым, любил меня.

– Как только я получил вашу записку, я поговорил с отцом Джулианом. Он обещал все устроить. Я заеду за вами в восемь, дорогая.

– Нет, это слишком поздно, – быстро ответила я, опасаясь, что к этому времени может вернуться Гарт, – мне не хотелось его больше видеть. – Я отправлю вещи в гостиницу, и вы заедете за мной туда. А теперь, Жак, пожалуйста, уходите. У меня много дел.

– Конечно, я понимаю.

Джакоб заглянул мне в глаза и поцеловал в губы. Он не умел целоваться. Я ровным счетом ничего не почувствовала. Я сказала себе, что он нервничает. Но, может быть, дело было не в нем, а во мне.

– До свидания, дорогая Элиза, – прошептал он. – Я обожаю вас.

Церемония состоялась в мрачном соборе Сент-Луи. Свечи тускло мерцали по обе стороны алтаря, и, хотя вечер выдался теплым, я дрожала от холода. Жак заметно волновался: еще ни разу в жизни он не делал того, чего бы не разрешила ему матушка. Единственными свидетелями церемонии были Саванна и Джордж. Мы с Жаком подписали нужные документы, наши свидетели, как умели, расписались, и я, взяв новоиспеченного мужа под руку, вышла из церкви.

Гарт ждал нас у выхода. Он пристально взглянул мне в лицо, затем перевел взгляд на Джакоба, затем вновь посмотрел на меня.

– Что все это значит?

Жак прочистил глотку.

– Поздравь нас, Гарт. Мы только что обвенчались.

– Ерунда, – сказал Гарт, обращаясь ко мне. – Что ты на этот раз придумала?

– Это не шутка, Гарт. – Я прижалась к Жаку, словно ища у него поддержки.

– Элиза, ты, должно быть, не в своем уме.

– Сэр, – встрепенулся Джакоб, – смею напомнить вам, что вы разговариваете с моей женой.

– Замолчи, Джакоб. – Гарт не сводил с меня глаз. – Пожалей парня, Элиза…

– Я устала, Джакоб. Пожалуйста, отвези меня домой.

– Конечно.

Жак поправил шаль у меня на плечах с демонстративной нежностью. Гарт озадаченно наблюдал за нами.

– До свидания, Гарт. Заходите к нам в «Ля Рев». Мама всегда рада вас видеть.

– Непременно, – ответил он с бесстыдной улыбкой. – Можете не беспокоиться. Я непременно навещу вас при первой возможности.

Затем Гарт откинул назад голову и захохотал.

Даже в экипаже я продолжала слышать его смех, гулко раздававшийся на безлюдной улице. Я прижалась ближе к своему мужу и мысленно поклялась навеки выбросить Гарта из головы и из сердца.

Глава 12

ХОЗЯЙКА «ЛЯ РЕВ»

«Ля Рев», плантация Фоурнеров, располагалась на берегу Миссисипи на полпути между Новым Орлеаном и Батон-Руж. Нам пришлось добираться туда на пароходе, так как дороги из-за зачастивших в конце лета дождей превратились в непроходимую трясину.

Мы стояли на палубе, когда из-за поворота показался белый дом с полукруглыми балконами и колоннами. К дому от реки вела аллея из столетних могучих дубов. На пристани я заметила большую группу негров. В ответ на приветственные возгласы наш пароход протяжно прогудел.

– О нашем приезде знают, – удивленно заметила я.

– Я решил послать весточку, – ответил Жак. – Мне хотелось подготовить маму. Она и так будет порядком расстроена.

У меня засосало под ложечкой. Я нервничала, готовясь предстать перед семьей моего супруга, даже больше, чем сам Джакоб. Я пожала его руку в знак сочувствия и ободрения, но ответного пожатия не последовало. Он был так смущен, что едва мог смотреть на меня.

Наша первая брачная ночь обернулась фарсом. Первую ночь совместной жизни мы решили провести не в доме Фоурнеров на улице Святой Анна, а в гостинице, подальше от любопытных глаз и длинных языков слуг. В номер принесли шампанское.

– Какая чудная мысль, Жак, – воскликнула я. – Ты всегда такой предусмотрительный?

– Я не заказывал шампанского, – севшим голосом заявил Жак.

Я невольно подумала о Гарте. Вспомнились его слова, сказанные давным-давно в нашу брачную ночь в замке: «Назначение шампанского в спальне новобрачных – снять смущение, успокоить нервы, притупить боль».

Но ведь Гарт не мог знать о моем замужестве! Он выглядел искренне удивленным, когда встретил нас в соборе. Вероятно, обнаружив, что я покинула дом на Стейт-Чарльз-стрит, он направился в гостиницу, узнал, где я поселилась, и пришел в мою комнату с шампанским, но не застал меня. Кто-то указал ему на собор. Вне сомнений, Саванна проболталась кому-нибудь из старых приятелей в гостинице.

И сейчас, по иронии судьбы, мы пили его шампанское. Я осушила бокал и попросила Жака налить еще. О, как я ненавидела Гарта, но я переиграла его в его же собственной игре! На губах я ощущала терпкий привкус победы.

– Мне что-то нехорошо, Жак, – сказала я. – Ты не поможешь мне расстегнуть платье?

Я повернулась к нему спиной и приподняла волосы.

– Я… вы… – Жак стал нервно потирать руки. – Вам не следовало так рано отпускать Саванну, – нерешительно пробормотал он.

– Но, дорогой Жак, – я сладко улыбнулась, – у меня сейчас есть муж. Мне больше не нужна горничная, чтобы помочь мне раздеться.

Руки его так тряслись, что он возился с платьем не меньше десяти минут. Я поблагодарила его со словами:

– Не заставляй меня ждать слишком долго, мой дорогой.

Жак как-то странно хмыкнул и попытался улыбнуться.

Он пришел ко мне примерно через час, преисполненный решимости. На нем была просторная ночная сорочка с рюшами вокруг горла.

– Вы выглядите красавцем, мой господин, – подзадорила его я. – А какой костюм! Кто ваш портной, смею спросить?

И Гарт, и Лафит посмеялись бы вместе со мной, но Жак только покраснел от злости.

– Это подарок моей матушки. Она сама вышивала подол.

Я сдержала смешок и внимательно осмотрела рукоделие его матушки.

– Красиво, Жак. Она у тебя мастерица. А я так и не научилась вышивать, вечно норовила убежать с братьями, когда меня заставляли брать в руки иголку. Давай спать. Я знаю, у тебя был сегодня трудный день.

– Да, да, – с готовностью согласился Жак. Загасив свечи, он быстро забрался в постель. Он лежал весь натянутый, как струна, и тяжело дышал. Я дотронулась до его руки и почувствовала, как напряглись мышцы.

– Жак. Я люблю тебя и постараюсь быть самой лучшей женой.

Ей-богу, я верила в то, что говорила. Я покажу Мак-Клелланду, что могу быть счастлива и без него. Я стану хозяйкой «Ля Рев». Я помогу Жаку проявить его таланты и ум, и если Гарт станет сенатором, то Жак – президентом!

– Ты веришь мне, Жак? – Я придвинулась поближе и положила голову ему на плечо.

Он лежал неподвижно, словно деревянная кукла.

– Да, я верю вам, Элиза. Я просто устал. Столько переживаний за один день.

Довольно долго мы пролежали молча. Наконец мой муж, вздыхая и запинаясь, сказал, что любит меня.

– Ты боишься меня, Жак? – спросила я. – Немножко? Не надо, я… я не хочу принуждать тебя…

– О чем вы говорите? – возмущенно воскликнул Джакоб, приподнимаясь на локте. – Конечно же, я не боюсь вас. У меня были женщины, и не одна. Не думайте, что я так уж невинен, Элиза. Не стоит делать поспешных выводов только из-за того, что мужчина не ведет себя как скотина или варвар, как Гарт Мак-Клелланд.

– Полностью согласна. Ты настоящий джентльмен, Джакоб, ты не животное. Мне нравится твое бережное ко мне отношение, твои стихи. Я ни за что не вышла бы за такого, как Гарт. Никогда.

Он неуверенно дотронулся до моей щеки.

– Я знаю, – сказал он. – Я знаю, какая вы на самом деле, Элиза. Вы добрая и великодушная, вы цените в жизни все по-настоящему красивое, изысканное. Вы не такая, как другие женщины. Мы родственные души, Элиза.

Джакоб облизнул губы и поцеловал меня.

Я спрашивала себя, почему ничто во мне не отозвалось на его поцелуй. Более того, мне стало даже немного противно: уж слишком мягкими и мокрыми показались мне его губы, слишком застенчивой ласка. Но я тут же оборвала себя: глупо ожидать, что все мужчины в постели будут такими, как Гарт Мак-Клелланд. И тут же поймала себя на мысли, что опять думаю о запретном. Я ненавидела Гарта. Я хотела забыть его.

Внезапно Жак как-то странно всхлипнул и, повернувшись ко мне спиной, объявил:

– Уже очень поздно, давайте спать, Элиза.

– Спокойной ночи, Жак.

Еще долго после того, как дыхание Жака перешло в мирное посапывание, я лежала, глядя в темноту. Голод по мужскому телу терзал меня. Я чувствовала досаду, но злости не было. Он молод. Со временем все образуется. Но так ли он молод? Можно ли представить себе Гарта в возрасте двадцати шести лет, заявляющего женщине, что он слишком устал, чтобы заниматься любовью? Нет, это похотливое животное, Гарт, скорее бы… О, оставь Гарта в покое! Гарт, Гарт, Гарт, я сыта тобой по горло!

На следующее утро Жак заявил, что мы отправляемся в «Ля Рев» немедленно. Я не возражала, и мы стали готовиться к путешествию. Саванна захотела поехать с нами, но Джордж, получивший хорошее предложение, решил остаться. Я, не без сожаления простившись, пожелала ему удачи на новом месте.

И сейчас, стоя на палубе парохода и глядя на белый особняк, я молилась о том, чтобы Бог послал мне здесь счастье.

Мы сошли с парохода, и чернокожие, смеясь и хватая нас за руки, обступили нас. Жак представил меня как мадам Фоурнер. Мне понравилось, как звучит мое новое имя. Замужество уже успело принести мне новое имя, новый статус и новый дом. О чем еще могла я просить? Я взглянула на Жака и тут заметила, что из дома нам навстречу бежит молодая женщина в желтом муслиновом платье; ее распущенные золотистые волосы весело мотались из стороны в сторону.

– Жак! Жак! – радостно закричала она. Рабы расступились, и она бросилась к нему, обвив его шею своими тонкими ручками. – Я ждала вас столько дней! Мама, конечно, ворчит, но я в восторге. Должно быть, вы Элиза? Да, вы Элиза. Здравствуйте. Я Колетт, сестра Жака. Я уверена, что он никогда вам обо мне не говорил. Временами он напрочь забывает о моем существовании. Не правда ли, Жак?

Мой муж повеселел.

– Я думаю о тебе постоянно, мой маленький демон, – сказал он, – да только не мог рассказать о тебе Элизе: она не вышла бы за меня, узнай, что в «Ля Рев» водятся такие плутовки!

Мы пошли к дому втроем. Колетт болтала без умолку, пританцовывая вокруг нас, словно фея из сказки. Я заметила, как постепенно успокаивается Жак. Колетт действовала на брата благотворно. Мне она очень понравилась, но, глядя на девушку, я невольно задавалась вопросом, неужто и я была такой в свои шестнадцать лет. Наверное, да, просто слишком многое успело произойти со мной за четыре года, превратив меня во взрослую женщину.

– Арнольд здесь, – сообщила Колетт тоненьким голоском. – Он заехал сегодня утром, и я сказала ему, что ты женился и сегодня приедешь. Он остался, чтобы дождаться вас и поцеловать невесту.

Жак побледнел как мел и ничего не ответил.

– Они все собрались в гостиной, – щебетала Колетт, – и маман, и тетушки, и дядя Роберт, и Арнольд. Но пароход побежала встречать я одна. – И Колетт засмеялась. – Они назвали меня сумасшедшей, мол, в такую жару нельзя выходить из дома. Неправда, под деревьями не так жарко, верно? Элиза, Жак написал в письме, что вы француженка. Я никогда не была во Франции, хотя маман и говорит, что могла бы поехать, но там сейчас война, и поэтому мне все равно не удалось бы посмотреть страну. Она такая же красивая, как Луизиана?

Я заверила девушку, что Франция не уступает Луизиане в красоте.

– Так я и думала, – сокрушенно вздохнула Колетт. – Я никогда нигде не была, кроме Нового Орлеана. Вы должны рассказать мне о местах, где побывали, Элиза. Может быть, маман позволит нам однажды отправиться в путешествие вместе. Как вы на это смотрите?

Я со смехом ответила, что ничего не имею против.

Мы поднялись по широким ступеням. Дверь открыл темнокожий привратник в красной ливрее, и мы вошли в дом. Слуга провел нас прямо в гостиную.

– Мне велели сразу же привести вас, – шепнула мне на ухо Колетт. – Я думаю, они хотят посмотреть на вас до того, как вы успеете немного привести себя в порядок с дороги.

– Я действительно ужасно выгляжу? – спросила я довольно громко.

– Нет, вы красивая. Я так рада, что вы красивая. Папа говорил, что женщине можно что угодно простить за красоту.

Мать Жака вместе со своими сестрами сидела на диване посреди комнаты. Все три женщины были одеты в черное и напомнили мне ворон на заборе. Дядя Жака, Роберт Девери, устроился в кресле у камина и, вытянув длинные ноги, покуривал сигару. При нашем появлении из-за фортепьяно, стоявшем в дальнем углу гостиной, поднялся светловолосый молодой человек. Воцарилась гнетущая тишина.

– Привет всем. Это моя жена Элиза, – сказал Джакоб чуть громче, чем следовало бы. – Надеюсь, вы полюбите ее так же, как полюбил я.

Жак подвел меня к матери, которая лишь натянуто кивнула, даже не протянув руки. Тетки смотрели сквозь меня, а одна даже отвернулась в сторону. У всех троих было такое выражение лица, будто в комнате дурно запахло. От них исходила такая ненависть, что я растерялась.

Дядя Роберт окинул одобрительным взглядом мою грудь и бедра и медленно поднес мою руку к губам. Роберту, мужу тети Селины, было уже под пятьдесят. Задержав мою руку у губ намного дольше, чем того требовали приличия, он, двусмысленно посмеиваясь, сказал, обращаясь к Жаку:

– Ах ты, наш юный повеса, похоже, с тебя ни на минуту нельзя было спускать глаз.

Реплика дяди Роберта повисла в воздухе.

Молодой человек за пианино оказался тем самым Арнольдом Карпентером, о котором сочла нужным предупредить брата Колетт.

– Мой добрый друг и сосед, – представил его Жак. Арнольд поклонился. Его лицо было мне знакомо, хотя я могла бы поклясться, что никогда не видела его прежде.

– Я как раз рассказывал Фоурнерам о ваших приключениях, – легким тоном сообщил Арнольд. – Простите мою бесцеремонность, но прежде нам не доводилось встречаться с пиратами. Весьма впечатляющий опыт. Боюсь, после всех пережитых вами бурных событий тихая семейная жизнь может показаться вам скучной.

Жак как-то странно всхлипнул. Я пристально посмотрела на мужа. Лицо его стало похоже на театральную маску: мертвенная бледность и два красных пятна на скулах.

Я выдернула руку из ледяных тисков Арнольда и с первой же минуты невзлюбила его, безошибочно угадав в нем врага. Он бросал мне открытый вызов, иначе зачем было вытаскивать на свет мое прошлое?

– Даже пираты устают и становятся обывателями, – спокойно ответила я. – Знаете ли, острые блюда довольно быстро надоедают.

– Уверен, что так оно и есть. Ну что же, мои сердечные поздравления и наилучшие пожелания вам обоим, месье и мадам Фоурнер. Надеемся, вы не заставите нас долго томиться в ожидании наследника. Вот это действительно будет номер.

От моего взгляда не ускользнуло, что тетушки подсмеиваются, прикрывшись веером. Колетт смотрела на Арнольда с растерянным выражением лица, будто не совсем понимала, почему он так вызывающе себя ведет. Оставалось только надеяться, что бедняжка не влюблена в этого циника.

– Скоро увидимся, – сказал Арнольд, собираясь уходить. – Уверен, Жоржетта захочет устроить бал в вашу честь.

– Жоржетта?

Ну конечно, вот почему внешность Арнольда показалась мне знакомой. Неужели брат?

– Моя двоюродная сестра Жоржетта Мак-Клелланд. Насколько мне известно, вы хорошо знакомы с ее мужем. Он недавно был выбран сенатором от штата Луизиана.

Арнольд ядовито прищурился. Так, значит, ему известно о Гарте. Жоржетта рассказала.

– Их плантации находятся по соседству с «Ля Рев». Только выше по реке. На холмах. Думаю, это обстоятельство позволит вам с Гартом поддерживать… хм… знакомство, – добавил он злорадно.

Я подавила желание отплатить той же монетой. Мне не хотелось ссориться со старшими Фоурнерами с первой же встречи, но я поняла: жизнь в «Ля Рев» будет труднее, чем я предполагала. Чтобы завоевать их симпатии, мне придется приложить много усилий, и еще неизвестно, имеет ли это смысл. После ухода Арнольда я, сославшись на усталость после долгого пути, покинула гостиную. Колетт вызвалась проводить меня наверх.

В комнате Колетт вдруг обняла меня и сказала:

– Мне жаль, что они так ужасно обошлись с вами, Элиза. Они просто недовольны, что Жак женился без разрешения маман. Это так на него не похоже. Он всегда был пай-мальчиком.

– А я не та девушка, о которой мечтали его родные, – с оттенком горечи продолжила я. – Мне ясно дали это понять.

Моя комната выходила окнами на реку, на запад, и предзакатное солнце заливало ее розовато-золотистым мягким светом. Колетт пожала мне руку и оставила наедине с Саванной, распаковывавшей мои вещи.

– Ужасно, Саванна, – простонала я. – Три ядовитые старухи, похотливый старик и кузен жены Гарта, Арнольд, настоящая змея подколодная. Видеть не могу никого из них. Я даже Жака не хочу видеть. Что, скажи, на меня нашло?

– Вы знаете, что на вас нашло. Дело в том самом мужчине, – ворчала Саванна. – А вы слишком гордая и слишком глупая для того, чтобы понять, что он до безумия в вас влюблен. Вы думаете, он пошел бы на все эти ухищрения с покупкой дома, если бы не любил вас? Я другой такой сумасшедшей женщины не видела.

– Не ворчи, Саванна. Я и так устала видеть вокруг одни кислые лица. Зачем я только поехала сюда? Почему я не вернулась во Францию?

– Тот человек…

– Тот человек никогда никого не любил, кроме себя, – резко сказала я. – И пожалуйста, прекрати о нем говорить. Я даже имя его не хочу слышать. Одно только упоминание о Гарте Мак-Клелланде – и вылетишь вон!

– Не знаю, куда вы меня хотите прогнать, разве что отправить в бараки к рабам, – заявила Саванна, со злостью толкнув выдвижной ящик секретера. – Я здесь единственная свободная чернокожая, и мне это вовсе не нравится. Я не рабыня, и они знают, что я не буду с ними дружить. А с кем, по-вашему, я должна дружить? С вами, белыми? Если вы еще раз накричите на меня, мисси, я прыгну в реку и поплыву обратно в Новый Орлеан.

Я подошла к девушке и обняла ее за тонкий стан.

– Не бросай меня, Саванна, – попросила я. – Ты здесь единственная, с кем я могу говорить. Если ты оставишь меня, я сойду с ума. Пожалуйста, останься, а я обещаю не обижать тебя. Я была не права, прости меня.

– Я на вашей стороне, мисси, но лучше бы нам быть в другом месте, не здесь.

Я подошла к окну, глядя, как закатное солнце расстилает мерцающую дорожку на водной глади. Ну почему он оказался так близко? «Хайлендс» – так, кажется, называется их поместье на холмах. Мне нравилось, как звучит это название. Совсем-совсем рядом, только руку протяни. В пяти милях? В десяти? С тем же успехом он мог быть от меня в сотнях, в тысячах миль пути. Сейчас мы разделены навечно барьерами куда более непреодолимыми, чем расстояние.

Ужин, прошедший в обстановке сумрачной меланхолии, многое для меня прояснил. В половине восьмого мы собрались в гостиной, чтобы выпить традиционный коктейль. Дамы ограничились маленьким стаканчиком шерри, но, по моим наблюдениям, старушки уже успели изрядно пригубить до нашего появления. Дядя Роберт явно испытывал прилив сил. Глазки его блестели, кончик носа и щеки порозовели, я была уверена в том, что для поднятия аппетита он не пожалел виски.

Как только дворецкий объявил, что ужин подан, Жак подхватил под руку мать и повел ее в столовую. Дядя Роберт хотел было вести меня, но его жена предусмотрительно перехватила мужа, и мне ничего не оставалось, как присоединиться к Колетт и Генриетте. Сказать, что мне не понравилось поведение Жака, – значит ничего не сказать. Я была в ярости. Как жена Джакоба, хозяйкой «Ля Рев» была я, а не его мать, и я твердо решила добиться того, чтобы ко мне относились с соответствующим уважением.

Беседу за столом едва ли можно было назвать живой и непринужденной. Дядя Роберт что-то бубнил о войне с британцами и о том, какими бедствиями она может обернуться. Тетя Селина жаловалась на еду, тетушка Генриетта – на подагру. Колетт глупо хихикала, и за это ее грубо одергивала мать. Жак сидел во главе стола, но не был похож на хозяина: запинающаяся речь и принужденность манер выдавали его волнение. Напрасно я надеялась, что в кругу семьи ему будет легче, чем в Новом Орлеане.

Неожиданно я приобрела друга в лице слуги Джеймса, который заботился о том, чтобы мой бокал не оставался пустым. Всякий раз, как я подносила бокал к губам, брови тетушек удивленно взлетали вверх. Мне было все равно: все выпитое мной так и не помогло развеять скуку от общения с этим семейством.

– Элиза, – сказал Жак во время одной из затянувшихся пауз. – Почему бы тебе не рассказать маман о замке Лесконфлеров. Уверен, ей будет интересно.

– Да, расскажите, Элиза, – повторила Колетт, беспокойно заерзав на стуле.

– Это очень большой и запущенный замок. У моего дядюшки Тео всегда не хватало денег, чтобы поддерживать его в должном порядке, а когда карточные долги моего брата вконец разорили нас, дядя вынужден был продать несколько ценных вещей.

Кто-то захихикал. Маман поднесла к губам стакан с водой.

– Как интересно!

– Да нет, совсем неинтересно, – сказала я уныло. – Первой вещью, выставленной на продажу, оказалась я. Дядя Тео продал меня толстому барону. Подумай, Жак, ты женат на потенциальной баронессе!

Колетт захихикала, маман послала ей уничтожающий взгляд и встала.

– Прошу простить нас, – сказала она и, кивнув дочери и сестрам, немедленно последовавшим ее примеру, вышла из комнаты. Жак и дядя Роберт тоже встали. Я упрямо осталась сидеть, сжимая в руках бокал вина.

– Вы не пойдете с нами, Элиза? – спросила маман. – После того, как мужчины угостятся портвейном, в гостиную подадут кофе.

Жак смотрел на меня блестящими от вот-вот готовых пролиться слез глазами, молчаливо взывая к повиновению. Я решила больше их не дразнить. Встав из-за стола, я последовала в гостиную за женщинами.

Они вели себя так, будто меня не было: не задавали ни одного вопроса, даже не смотрели в мою сторону. Тетя Селина утащила Колетт в дальний угол комнаты и нарочито громко стала рассказывать о своей племяннице, рожденной умственно отсталой, которая мечтает выйти замуж за сынка из самого богатого креольского семейства. Маман что-то вышивала, тетя Генриетта жаловалась на боль в ноге. Я зевала, прикрывая платком рот. Наконец я услышала шаги дяди и Жака.

Жак вошел первым. Попросив у меня прощения взглядом, он сел подле матушки на кушетку. Я немедленно вскочила и уселась рядом.

– О, Жак, – запела я, – мы тут так славно беседовали. Я полюбила твою семью.

Жак все время придвигался к матушке, и как только представилась возможность, я быстренько пересела от него по правую руку, так, чтобы оказаться между ним и маман. Тягостное молчание, по счастью, было нарушено появлением кофе и сладостей. Тетя Генриетта предложила сыграть в вист.

– Я так устала, дорогой, – заявила я громким шепотом так, чтобы все могли услышать. – Пойдем спать?

– Конечно, Элиза, – ответил он быстро.

Мы пожелали семейству спокойной ночи. Маман и тетушки сухо кивнули, и только Колетт подбежала ко мне, крепко обняла и шепнула на ухо, что любит меня очень-очень, даже если другие не любят.

Когда мы с Жаком остались вдвоем, он набросился на меня с яростью, которой я в нем даже не подозревала:

– Элиза, мне стыдно за тебя! Ты вела себя непростительно грубо и…

– Твои родные были настроены против меня задолго до встречи, Жак, – сказала я. – Это они вели себя со мной по-свински и совершенно ясно дали понять, что я здесь – лишняя. Они даже не пощадили твою гордость – тебя ставят на место, как мальчишку, тебя, хозяина «Ля Рев»! А ты даже не пытался вступиться за меня. Ты и двух слов не сказал мне, пока мы здесь. Складывается впечатление, что ты не хочешь и смотреть в мою сторону. Что, я внезапно растолстела или стала уродливой? Что случилось, Жак?

– Ничего, – звенящим от напряжение голосом сказал он. – Ничего со мной не случилось. Я только обижен и удивлен тем, что ты можешь вести себя так развязно. Да ты буквально хвасталась своей дружбой с Лафитом.

– А почему бы и нет? – засмеялась я. – Я не стыжусь того, что была его любовницей. Я вообще не стыжусь того, что делала. Хотела бы я посмотреть на женщин вашей семьи во время атаки на вражеский корабль. То-то было бы смеху.

– Я едва узнаю тебя, Элиза, – покачал головой Жак. – Ты стала другой. Ты изменилась.

– Не я изменилась, а ты. Ты разыгрывал роль влюбленного обожателя, был порывистым, страстным. Почему ты не покажешь им всем, что гордишься мной, вместо того чтобы выглядеть виноватым?

Жак надул губы и повернулся, чтобы уйти.

– Послушай, Жак. Разве ты не видишь, что они хотят разлучить нас? Не позволяй им это сделать. Если мы будем поддерживать друг друга, у нас будет крепкий брак, который никто и ничто не сможет разрушить. Прошу тебя, Джакоб…

Жак отбросил мою руку и хрипло сказал:

– Не знаю, о чем ты говоришь, Элиза. Никто здесь ни о чем подобном не помышляет. Ты не понимаешь их. И меня тоже.

Жак ушел в свою комнату, смежную с моей, и прикрыл дверь.

Я чувствовала себя разбитой и опустошенной, словно меня сутки мотало в трюме в шторм. Почему, ну почему… Но я не должна оглядываться назад. Никаких сожалений. Раз я вышла замуж, следовательно, я должна смириться.

Когда полоска света под дверью исчезла, я, накинув пеньюар, проскользнула в комнату мужа. По дыханию я определила, что он не спит. Присев на кровать, я положила ладонь на его руку. Он чуть заметно вздрогнул.

– Жак, не сердись на меня, пожалуйста, – сказала я. – Я… Я хочу, чтобы мы были счастливы. Мы не должны так ссориться.

– Мне жаль, что так вышло, – промямлил он. – Мне не следовало тебя сюда привозить.

– Не говори так, – возразила я, – мы и здесь можем стать счастливыми. Я знаю, у нас получится. Неужели ты не можешь забыть обо всем, кроме того, что любишь меня? Пожалуйста, Жак.

Он сел и обнял меня. Сердце его бешено колотилось. Мы сидели так довольно долго, ничего не говоря друг другу, затем я тихонько погладила его шею и нежно поцеловала, потом еще. Нежность не помогала, Жак по-прежнему был болезненно скован и напряжен, словно в ожидании боли.

– Не бойся, Жак, – сказала я. – Позволь…

Рука моя скользнула под его ночную сорочку, и я тихонько погладила его бедро. Мышцы его свело судорогой – так он был напряжен. Я не сдалась, поднимаясь все выше и выше, и внезапно, с громким стоном, он оттолкнул меня с такой силой, что я едва не упала с кровати.

– Оставь меня, – завизжал он. – Не дотрагивайся до меня!

Он скатился с кровати и подбежал к окну. Прижавшись лбом к прохладному стеклу, он ловил ртом воздух судорожными, жадными глотками. Я тупо смотрела на него, не в силах ни пошевельнуться, ни раскрыть рта. Придя наконец в себя, я встала и вернулась к себе в комнату. Только там, посмотрев на руки, я увидела, как они дрожат, и только тогда слезы унижения и стыда потекли по моим щекам.

Я знала немало мужчин, но ни у одного из них близость со мной не вызывала отвращения. Может быть, я слишком поторопилась? Вела себя смелее, чем надо? Но я его жена! Что произошло? Я не понимала.

Вдруг мне припомнился какой-то особенный тон, вымученная улыбка Жака, когда он представлял меня Арнольду. Я вспомнила и странную колкость Арнольда, грубый намек на ожидаемого наследника «Ля Рев». Я думала, что меня стошнит. Мурашки побежали у меня по спине, руки и ноги онемели. Арнольд и Джакоб. Нет, такого не может быть! Он просто застенчив… Нет. В голосе его безошибочно угадывалось отвращение. Он любил меня издали, но близость со мной пугала его. Этот страх был мне знаком, а потому легко узнаваем.

И я рассмеялась. Жизнь сыграла со мной шутку. Какая смешная, какая гнусная шуточка! Наш брак вовсе не был браком и никогда им не станет. О Гарт, Гарт. Я вспомнила его смех у собора. Знал ли он, что… Нет, он не мог знать. Не должен знать. Я допустила ошибку, но я никогда не доставлю Гарту Мак-Клелланду удовольствия, признавшись в ней. Мы останемся супругами в глазах всех. Я стану хозяйкой имения Жака. Я займу достойное положение в обществе. Я смогу, я знала, что смогу. Но как мне умерить эту жажду, эту боль, терзавшую мое женское естество?

На следующий же день я потихоньку принялась прибирать к рукам бразды правления домом. Началась долгая позиционная война. Маман не сдавалась, не раз провоцируя меня на открытую схватку, но я не теряла контроля над собой и упорно продолжала вести дом по своему усмотрению. Я присматривала за слугами, заказала новую мебель для столовой и гостиной. Однажды я попросила Джакоба показать мне, как обстоят дела на плантации.

– Это неинтересно, Элиза, – сказал он. – Ты не сможешь разобраться в делах.

– Тогда просто покажи мне плантации. Ты ведь знаешь, меня здесь все интересует.

Мы обошли земли и хозяйственные постройки, бараки рабов, поля и склады, навесы и мастерские. Все пребывало в небрежении и разрухе. Жак извиняющимся тоном пояснил, что последние годы были неурожайными, да и рабов не хватает, чтобы управляться со всем.

– Тогда купи еще, – предложила я. – А еще лучше найми рабочих на сезон. Наверняка найдется немало людей, готовых подзаработать.

– Да, работники есть, но я не могу платить им столько же, сколько… сколько платят некоторые плантаторы по соседству.

– Вы имеешь в виду Гарта?

– Да, Гарта. Честно говоря, я согласился продать ему часть земель, которые у нас не хватает сил обрабатывать. Тогда нам не нужно будет столько рабов, мы продадим их и заживем на широкую ногу.

– Пока деньги не кончатся, – закончила я за него. – Это глупо, Джакоб. Нужно взять нового управляющего, который бы повел дело с умом.

– У меня был управляющий, – возразил Жак. – Но он ушел работать на того, кто может платить больше.

– К Гарту?

– Да.

– Джакоб, – сказала я, глядя мужу в глаза, – ты никогда, слышишь, никогда не должен ничего ему продавать. Ты не позволишь ему прибрать «Ля Рев» к рукам. Я знаю, что он сказочно богат, а мы – нет, но и мы разбогатеем, если будем стараться. Он жадный, алчный, корыстный. Он готов пойти на все, чтобы стать еще богаче, теперь я это понимаю.

В глубине души я понимала, что дело не в жадности Гарта, просто он был сильным человеком, а Жак – слабаком. Надо быть круглым дураком, чтобы не прикупить землю Фоурнеров, когда ее сами отдают в руки, а Гарт дураком не был.

– Не лезь не в свои дела, Элиза, – сказал, покачав головой, Джакоб. – Я делаю все, что могу. Земля выработана, в этом все дело. Отец не оставил нам больших денег. Прошу тебя, не надо…

– Нет, я не позволю ему нас проглотить. Что это за крупный парень со шрамом на горле?

– Амо. Кто-то из белых хотел его прикончить. Он достался мне по дешевке.

Я позвала раба:

– Амо, месье Жак собирается продать на следующий год часть земли, если урожай не даст прибыли, а с ней и вас, рабов. Ты знаешь, чем это грозит?

Богатырь кивнул. Это означало разделение семей, горе, переход к новым хозяевам и к новой жизни, которая может оказаться еще более тяжкой, чем та, к которой они привыкли.

– Мы сделаем тебя управляющим в «Ля Рев», Амо, и если в конце года мы получим прибыль, мы разделим ее на всех, в том числе и на вас, рабов. Половину хозяевам, половину рабам. Вы можете получить ее деньгами, одеждой, чем хотите. Я буду поступать так каждый год, и каждый из вас сможет накопить денег, чтобы выкупиться.

– Элиза! – воскликнул Жак.

– Мы не станем продаваться Мак-Клелланду! – воскликнула я. – Я буду делать все что угодно, самую грязную работу, но я не отдам эту землю! Мы добьемся успеха, Жак, верь мне!

Отпустив Амо, Жак процедил сквозь зубы:

– Остановись, Элиза. Ты заправляешь всем в доме, обижая маман, не хватает еще, чтобы ты занялась делами, которые тебя не касаются.

– Они касаются меня, – твердо ответила я. – Я не хочу стать нищенкой. Я хочу получить хоть что-то от этого брака в конце концов.

– Я… я разведусь с тобой, – вспыхнул Жак. – Наш брак будет признан недействительным.

– На каком основании, мой дорогой муженек? Ты хочешь, чтобы я рассказала всему миру правду о тебе и Арнольде Карпентере?

– Ложь! – закричал он, хватая меня за плечо. – Чудовищная ложь!

– Разве? – спросила я, сбрасывая его руку. – Тогда почему ты так ни разу и не коснулся меня? Что же тебя бросает то в жар, то в холод при одном упоминании его имени? Я способна узнать любовь, когда вижу ее. Любовь или похоть, это одно и то же.

Джакоб наотмашь ударил меня по лицу. Я прижала ладонь к пылающей щеке, глядя на мужа с ненавистью, грозящей сжечь меня изнутри.

– Прости меня, – пробормотал он. – Я… я не хотел этого.

– Не мешай мне, Жак, – сказала я медленно и раздельно. – Дай мне возможность спасти поместье. От этого ты только выиграешь. А я обещаю не вмешиваться в твою жизнь. То, чем ты занимаешься, меня не касается. Дай мне возможность вести дела самой.

– Хорошо, – угрюмо пробурчал Жак. – Будь по-твоему. Только у тебя все равно ничего не выйдет.

Я трудилась с раннего утра до поздней ночи ради того, чтобы хоть что-то получить с земли в этом году и подготовить почву для будущего. Поля, которые и в сухой год по полгода находились под водой, я решила оставить для рисовых плантаций. Амо работал сам и заставлял работать других так, что, когда пришло время сбора урожая, даже Джакоб не мог не признать, что никто лучше не смог бы справиться с поставленной задачей. Я решила не менять обстановку в гостиной и столовой и отменила заказ на новые ковры и шторы. Бюджет семьи я взяла под самый строгий контроль, пресекая неразумные, по моему мнению, траты. Дяде Роберту пришлось расстаться с привычной порцией виски, дамам – довольствоваться прошлогодними нарядами; слуги в один прекрасный день поняли, что воровство и мошенничество крепко ударяют их по карману, и стали следить друг за другом, дабы не позволить сотоварищам пробить брешь в кошельке. Под моим руководством к концу 1812 года семейство Фоурнеров наконец-то выбралось из долгов.

На Рождество мистер и миссис Мак-Клелланд пригласили нас на бал в Хайлендс. Это приглашение было первым из тех, которые мы получили, живя в «Ля Рев», и я понимала, что инициатором был Гарт. Вне сомнений, ему было любопытно посмотреть, как проходит наша с Джакобом супружеская жизнь.

Я ждала предстоящего события и волновалась так, словно этот бал был первым в моей жизни. Мне не хотелось признаваться себе в том, что именно встреча с Гартом после долгой разлуки так волнует меня, но к выбору наряда подошла с особой тщательностью. В конце концов мы с Саванной остановились на очень смелом, хотя и простом платье из шелка цвета слоновой кости. Декольте было таким глубоким, что пышные, буфами, рукава, казалось, чудом держатся на плечах. Спереди юбка плотно прилегала к телу, собираясь пышными складками сзади, не стесняя движений при танце. Из драгоценностей я решила надеть только жемчужное ожерелье, подаренное Лафитом, и жемчужные же серьги.

Но когда накануне бала я поднялась в свою спальню, чтобы одеться, то обнаружила, что мой красивый наряд изрезан на лоскуты.

– Я, честное слово, не видела, кто это сделал, – запричитала Саванна. – Я спустилась вниз, чтобы набрать воды для ванной и даже не заглядывала в гардероб. Ой, мисси, что же нам делать?

– Хорошо, Саванна, – сказала я тихо. – У меня есть и другие платья. Наверное, кому-то из здешних дам мой наряд показался нескромным.

Кроме Колетт, они все меня ненавидели. Для них я была непрошеной гостей, навязавшейся к ним в дом и к тому же взявшейся наводить в нем свои порядки. Вот одна из них и решила отомстить мне, испортив лучший наряд. Я распахнула дверцы шкафа и принялась исследовать его содержимое.

– Я выберу что-нибудь легкое, прозрачное, неприличное, как москитная сетка. Ах, вот как раз то, что нужно!

Я вытащила на свет платье из плиссированного шелка.

– Но это… это же ночная сорочка, – прыснула Саванна, – к тому же черная.

– Сама вижу. Что плохого в том, чтобы носить черное? Тетушки все время ходят в черном. Вниз я надену белую нижнюю юбку, а у выреза заколю красную камелию. Вот здесь. Помоги-ка.

Стянув с себя муслиновое платье, я облачилась в выбранный мной наряд. Лиф с глубоким каре держался только на двух тоненьких черных ленточках, грудь выступала двумя полными полукружьями, соблазнительно белея на фоне черной блестящей ткани. Юбка мягкими складками облегала бедра, а когда я кружилась, платье раскрывалось как веер, становясь похожим на волшебное черное облако.

– Да, – угрюмо заметила я, – именно этого я и хотела. Мы отпорем вот отсюда кружево и нашьем бархатную тесьму на подол и пояс. Быстрее, Саванна, я не хочу опаздывать. Подходящие туфли и перчатки у меня есть. Смотри-ка, черные чулки! Да, Гарту они очень нравились, я помню. Никаких украшений, кроме черной бархотки на шею.

– Вы будете выглядеть как монахиня наоборот, – заявила Саванна. – Тетушки вряд ли вас одобрят.

– Вот и прекрасно, – сказала я с чувством. – Не надо было мне пакостить.

Перед родственниками я появилась в черном бархатном плаще. Во взгляде, который бросила в мою сторону маман, сквозило торжество. Уже в карете, откинувшись на сиденье, я дремала в предвкушении развязки, представляя, как вытянутся их постные физиономии.

Хайлендс оказался вовсе не таким, как я ожидала. Вместо традиционного белого особняка, построенного во французском или испанском стиле, столь привычном для Луизианы, я увидела строение в строгом георгианском стиле, сразу напомнившее мне увиденные в детстве английские дома. В сгущающихся сумерках я успела разглядеть сад с мраморным фонтаном посредине, к которому вели ухоженные аллеи, и беседку на возвышении перед рекой. Одного беглого взгляда было достаточно, чтобы составить суждение о хозяине как о человеке, несомненно богатом, придерживающемся совершенно определенных вкусов и твердом в своих убеждениях. Я вздохнула. Мне не хотелось завидовать Жоржетте ни в том, что касается ее дома, ни тем более в том, что касается ее мужа.

Женщин сразу же по приезде проводили в спальни наверху, где мы могли привести себя в порядок перед выходом. Горничная помогла мне снять плащ, и я тут же услышала возмущенно-испуганный шепот.

– В чем дело, маман? – спросила я, не потрудившись даже повернуть голову в ее сторону. – Не в моем же наряде?

– Это… недопустимо, развратно! – шипела она. – Я не могу позволить вам появиться перед хозяевами одетой как… как сирена!

– Не хотите ли вы сказать, что и сюда прихватили ножницы? Мой наряд не нуждается в переделке. Благодарю вас.

– Это ложь, – взвилась старуха. – Вы не можете…

– Конечно, могу.

И, задев ее шелестящей юбкой, я вышла из комнаты. Колетт побежала следом.

– Элиза, простите меня, – сказала она. – Я видела, как она заходила в вашу комнату, но мне и в голову не могло прийти, что…

– Все в порядке, Колетт. Я даже рада, что так случилось. Забудь обо мне и развлекайся. Я тоже надеюсь сегодня повеселиться.

Жак и Гарт стояли у подножия широкой лестницы. Жак заметил меня первым и мгновенно побелел. Я шла нарочито медленно, плавно покачивая бедрами в черном струящемся шелке. Гарт поднял взгляд, и, когда наши глаза встретились, я почувствовала, как по жилам моим побежало тепло. В холле было полно гостей. При моем появлении зал наполнился приглушенным шепотом, напоминающим шорох опавшей осенней листвы, потревоженной порывом ветра. Я обвела взглядом собравшихся. Я была для них воровкой, разбойницей. Что же, каждый видит то, что он хочет видеть.

– Мадам Фоурнер? – протянул мне руку Гарт. Я задержала свою руку в его ладони. – Ваш муж рассказал мне о ваших планах относительно «Ля Рев». Как только вы пожелаете продать землю, я с удовольствием куплю ее.

– Я знаю, сенатор. Но и я хотела бы прикупить немного земли. Сколько вы просите за болото, что на южной окраине ваших земель?

– Зачем вам оно? Вы что, надумали выращивать рис? – улыбнулся Гарт.

– Может быть. Так вы продаете?

– Я учту ваше предложение. Вы стали опытным плантатором, как я вижу.

– Мне пришлось учиться быстро, – ответила я. – Однажды я уже прогорела на одной сделке, купив кое-что по дешевке, и в следующий раз не хочу быть одураченной.

Гарт от души рассмеялся, сняв тем самым напряжение, повисшее в холле, и отошел к другим гостям. Демонстративно подхватив Жака под руку, я вошла в зал.

– Это возмутительно, бесчестно, – процедил Жак.

– Совершенно с тобой согласна, – невозмутимо ответила я. – Он все равно не пользуется этой землей. Не могу понять, почему он не хочет ее продать.

– Я говорю не о земле. Меня тошнит от земли, тошнит от поместья, тошнит от тебя. Я говорю о той тряпке, что ты на себя нацепила. У тебя есть стыд?

– Стыд? Что это такое? Впрочем, едва ли ты сможешь объяснить мне смысл этого понятия, ведь и ты не знаешь стыда, дорогой. Ты ускользнул из дома пораньше, чтобы успеть повидаться с любовником, не так ли? Зачем делать из этого тайну? Не проще ли пригласить его переехать к нам жить?

– Ты… ты шпионишь за мной, – прошипел он. – Я никогда тебе этого не прощу. Я готов убить тебя, Элиза!

Первый танец, котильон, Гарт, как и положено, танцевал с хозяйкой, но на следующий, вальс, пригласил меня.

– Я не хочу, чтобы ты подпирала стенку, – сказал он, чуть усмехнувшись. – Все присутствующие здесь жены и дамы сердца настрого приказали своим половинам не подходить к тебе.

– И твоя жена тоже дала тебе соответствующие указания?

– Неужели ты считаешь, что я принимаю сказанное ею близко к сердцу?

Рука его легла на мою талию, и мы закружились в танце.

– Всякий раз, встречаясь с тобой, я не перестаю удивляться тому, как ты красива, Элиза, – сказал он. – Когда мы расстаемся, я забываю о твоих выходках, помня лишь твою красоту. Взять, к примеру, этот брак. Из всех ты выбрала его! Надеюсь, он неплохо с тобой обращается, хотя не думаю, что его мужественности хватает, чтобы сделать тебя счастливой. Больше скажу, готов спорить, что ты работаешь так много днем только для того, чтобы ночью не думать о любви.

Сказанное Гартом оказалось настолько близко к истине, что я внезапно остановилась и сердито посмотрела на него. Пара, вальсировавшая рядом, задела нас, и мы все вчетвером едва не упали.

– Как ты смеешь говорить мне такие вещи! – гневно воскликнула я, сжигая его взглядом. – Сейчас, когда я замужняя женщина…

– Ха! – засмеялся он неприятно резким смешком. – И ты считаешь, что замужество автоматически ограждает тебя от меня? Я не слишком строго придерживаюсь брачных клятв, Элиза. Я никогда не уважал свой брак и не собираюсь уважать твой.

– Я не хочу с тобой танцевать.

Гарт подхватил меня и закружил так, что ноги мои оторвались от пола.

– Не лягайся, Элиза, – пожурил он меня, – не то люди, глядя на нас, подумают, что я хочу увести тебя в постель. Если ты будешь сопротивляться, они решат, что ты этого очень хочешь, и будут правы.

– Ради Бога, поставь меня на пол.

Я перешла на шепот, и он выполнил мою просьбу, проведя меня в вальсе еще один круг.

– Ты помнишь тот вечер в опере? Я знал, что ты пришла, еще до того, как увидел тебя, – шептал он, почти касаясь губами моего уха; закрыв глаза, я плыла куда-то в его объятиях. – Я чувствовал тебя, вдыхал твой запах, с того момента я понял, что ты будешь моей, Элиза. А когда Лафит громко сообщил присутствующим, что везет тебя домой в постель, мне захотелось проткнуть его насквозь. Животная ревность, как я полагаю. Он был прав – ссора древняя, как само человечество. Ты всегда будишь во мне худшее, Элиза, а я в тебе – лучшее, что у тебя есть.

– Ты самонадеян, как всегда, – проговорила я, стараясь казаться спокойной.

– Надеюсь, что так. Почему бы тебе не обмахнуться веером и не попросить меня вывести тебя на свежий воздух?

– Ни за что!

– Ты все та же, моя упрямица. Делай, как я говорю, не то, клянусь, я возьму тебя прямо здесь, посреди зала.

– Твои предки будут в ужасе, – улыбнулась я.

– Ошибаешься, они будут в восторге. Мой дед был конюхом, и им же был мой прадед. Среди Мак-Клелландов нет ни героев, ни крестоносцев, и мне не приходится заботиться о чести фамилии. Пошли.

Протиснувшись сквозь толпу, мы вышли в маленький сад. Прохлада декабрьского вечера показалась мне спасительно освежающей после духоты зала. Гарт подвел меня к мраморной скамейке в укромном уголке.

– Как здесь хорошо! – воскликнула я. – Вы не принесете немного шампанского, сударь? – попросила я насмешливо.

– Нет.

Он обнял меня и изо всех сил прижал к груди. Зарывшись лицом в мою шею, он грубо тискал меня. Я тихонько взвизгнула.

– Я скучал по тебе, Элиза, – сказал он. – Бог видит, как мне тебя не хватало.

– Ну почему? – задыхаясь, спросила я. – Что, в Вашингтоне нет женщин?

– Таких, как ты, нет.

Гарт завладел моим ртом, и я почувствовала, что у меня подкосились ноги.

Я гладила его щеки, пропуская сквозь пальцы густое золото его волос. Прогнув спину, я прижалась к нему теснее, так тесно, чтобы услышать жесткое биение его сердца, почувствовать твердость его плоти. Я не знала, каким болезненным, каким мучительным бывает желание. Каждая клеточка во мне требовала его, я жаждала его всем сердцем, всей душой. Я знала, что для него я всего лишь забава, и ненавидела его за это, как ненавидела и себя, но против страсти, удерживающей меня в его объятиях, была бессильна.

Словно сквозь вату я услышала шуршание гравия и насмешливый голос:

– Прошу прощения, я, кажется, помешал.

Гарт сквозь зубы выругался, и я подняла взгляд.

На тропинке стоял Арнольд, театрально скрестив на груди руки, с выражением несказанного удивления на лице. В нескольких шагах от него стояла Жоржетта. Я соскользнула со скамейки и повернулась к ним спиной. Меня уже колотило от неисполненного желания, а сейчас ко всему прочему добавились еще и стыд, и гнев. Я ненавидела Гарта за то, что он так меня скомпрометировал. Я ненавидела их всех.

– В самом деле, Гарт, – голос Жоржетты дрожал от отвращения, – неужели ты не мог подождать пять минут, чтобы добежать со своей потаскушкой до кустов?

– Как видите, не мог, – беззаботно ответил Гарт, положив руку мне на плечо. – Давай, Элиза, пойдем в зал. Похоже, Жоржетта и Арнольд тоже ищут местечко поукромнее.

– Ты негодяй и лжец! – прошипела Жоржетта. – Как смеешь ты говорить обо мне так, будто я такая же, как… как эта маленькая шлюха. О, я готова убить вас, Гарт Мак-Клелланд. Я убью вас!

Я быстро пошла по тропинке к дому. Гарт нагнал меня.

– Мы чудная пара, – горько заметила я. – Жак уже давно жаждет моей смерти, а теперь еще и твоя жена…

– Они просто ревнуют, – как ни в чем не бывало ответил Гарт. – Так ты еще хочешь шампанского?

– Нет, благодарю. Я уезжаю домой. Я не хочу, чтобы надо мной смеялись весь оставшийся вечер. По крайней мере пусть делают это после моего ухода.

– Я отвезу тебя.

– Не беспокойся. Зачем портить всем вечер? О, зачем я только поехала сюда? Мне надо было бы догадаться, что случится что-то вроде этого!

– Элиза, я хочу увидеть тебя вновь.

Я остановилась и обернулась к нему.

– Нет, Гарт, найди себе лучше другую игрушку. Все это так мерзко, так противно. Я не хочу и дальше смущать Фоурнеров своей скандальной известностью. Ты думаешь, мне доставляет радость моя роль? Нет. Я хочу немного пожить для себя, но всякий раз при встрече с тобой мои планы рушатся, потому что рушусь я сама. Ты вдоволь наигрался мной, Гарт, но на этот раз я хочу поставить точку. Что бы ты там обо мне ни думал, я не одна из твоих лошадок, о которых ты мне рассказывал. Да, ты объездил меня, но я не буду прибегать на каждый твой свист. У меня своя жизнь. Спокойной ночи, Гарт.

Через бальную залу я направилась в холл, а оттуда наверх, в комнату, где переодевалась. На лестнице я услышала, как Гарт просит слугу вызвать карету Фоурнеров. Внизу меня ждал Жак. На его лице было обычное удрученно-озабоченное выражение.

– Что случилось, Элиза? – тревожно спросил он. – Ты заболела?

– Нет, Жак, я не больна. Я никогда не болею. У меня нет времени болеть. Я ухожу, потому что хочу уйти, только и всего.

– Позволь мне хотя бы…

– Не надо уезжать со мной. Я отправлю экипаж назад. Ты понадобишься своей матушке. Она скоро услышит кое-что, от чего может упасть в обморок.

Не сказав больше никому ни слова, я села в ждущую меня карету.

Глава 13

ЗАГОВОР

Каждый день после завтрака я выезжала верхом. Никто не сопровождал меня в этой ставшей традиционной прогулке. В это время года, когда уборка закончилась, а до сева было еще далеко, на плантации почти не было работы, и, чтобы избавить себя от грустной необходимости проводить время под одной крышей с людьми, ненавидевшими меня, я стала ездить верхом, выбрав лошадь порезвее.

Я ненавидела свою жизнь в «Ля Рев». Не было ни дня, когда бы я не клялась себе уехать из этих мест и больше не возвращаться. Удерживала меня лишь гордость: мне хотелось доказать им, что я могу превратить «Ля Рев» в прибыльное поместье, я хотела, чтобы Гарт увидел, как я прекрасно могу без него обходиться.

Жак и Арнольд становились все нахальнее. Арнольд стал у нас частым гостем, и если маман и тетушки кое о чем догадывались, то предпочитали не подавать вида. Я переживала из-за Колетт. Бедняжка и впрямь была влюблена в Арнольда. Я знала, что старшие Фоурнеры приветствуют брак девушки с ним: Карпентеры были старым уважаемым луизианским семейством. Не важно, что Арнольд, наглядный пример вырождения, был весь пропитан пороком. Он был Карпентером и поэтому не мог быть плохим.

Жак стал для меня совсем чужим. Мы избегали друг друга и общались только в случае крайней необходимости. Он с удовольствием переложил все дела по хозяйству и дому на меня и никогда не пытался обсуждать принятые мной решения, если не считать постоянных жалоб на недостаточность суммы, которую я разрешила ему тратить на его собственные нужды.

Никогда еще я не чувствовала себя такой одинокой и такой несчастной. В тот памятный день, выехав из конюшни, я увидела тучи, собиравшиеся в восточной части горизонта. Мне вдруг показалось, что тучи сгустились прямо над моей головой и вот-вот разразится страшная беда.

Ливень застал меня в тростниковых зарослях на восточной окраине усадьбы, недалеко от границы, разделяющей «Ля Рев» и Хайлендс. Почти мгновенно земля подо мной превратилась в грязное болото, я погнала коня, резвого жеребца по кличке Вельзевул, к прогалине, где посуше. Я вымокла насквозь, и шерстяной плащ, набухший от воды, тянул меня вниз, словно свинцовые доспехи; ветер, особенно сильный на открытом пространстве, забирался под одежду. Почувствовав под копытами твердый грунт, конь прибавил ходу и с маху перескочил невысокую ограду.

Впереди, среди высоких сосен, я заметила камышовую хижину. Вельзевул понес меня к укрытию, разбрызгивая чавкающую под копытами грязь. Возле домика я спешилась и привязала жеребца под соснами, чтобы кроны деревьев укрыли его от ярости стихии. Я отжала юбку и поднялась на крыльцо. Хижина была такой ветхой, что внутри могло быть не суше, чем снаружи.

Я толкнула дверь, болтавшуюся на одной петле, и раздался зловещий скрип, от которого по спине пробежали мурашки. Когда глаза мои привыкли к полумраку, я разглядела мужчину у очага, пытавшегося разжечь вязанку влажного хвороста. Это был Гарт.

Увидев меня, он поднялся. Дождь барабанил по крыше, в соснах завывал ветер. Мы были в самом сердце бури, раскаты грома над головой заставляли вздрагивать наш маленький домик. Мы молчали. Гарт медленно подошел ко мне и взял мою руку. С тихим стоном я упала в его объятия и отдала себя во власть поцелуев.

Он снял с меня мокрую одежду, стащил промокшие насквозь ботинки и распустил волосы. Затем растер меня всю с ног до головы шерстяным плащом, который потом расстелил на полу. Он вошел в меня сразу. Нас обоих мучил неутолимый голод, мы наслаждались друг другом с нетерпеливой жадностью, не знающей стыда и запретов. Снова и снова мы ныряли в черный бездонный водоворот страсти. Я была в сердцевине вихря, и мне было хорошо в этом слепом полете. Я хотела одного – чтобы это волшебство, эта бархатная теплая мгла, столь долго бывшая для меня запретной, окружала меня вечно.

Когда все было кончено, я тихо заплакала. Гарт не смеялся надо мной, он только обнял меня и погладил по голове. Мы снова любили друг друга, а потом долго лежали, завернувшись в его плащ, слушая, как завывает ветер и льется дождь.

– Я еще раз попробую разжечь огонь, – сказал Гарт.

– Он будет дымить. Мы задохнемся.

– Мы будем лежать на полу, а там воздух чище.

На этот раз у него получилось, и вскоре в очаге весело затрещали поленья, отбрасывая золотые отблески на стройные ноги и сильную спину Гарта.

– Ты похож на бронзовую статую, – сказала я нежно.

Он усмехнулся, взглянув на меня через плечо. Собрав с пола мою одежду, он развесил ее перед очагом на сломанном стуле.

– Она будет долго сохнуть, – сказала я.

– Ну и ладно. У нас есть время.

Он лег рядом и снова обнял меня.

– Почему ты здесь? – спросила я.

– Я укрывался от дождя, как и ты. Но у меня по крайней мере хватило сообразительности спрятаться, пока не разразилась гроза. Ты что, не посмотрела на небо, перед тем как выезжать из дому?

– Посмотрела, но мне было все равно. Мне нравится стихия, тогда я чувствую себя свободной и храброй.

Я смотрела в огонь.

– А потом я упала в твои руки, как созревшая слива. Как, должно быть, ты веселился, глядя на меня, стоящую на пороге. – Я помолчала. – Особенно если вспомнить мою недавнюю страстную речь о том, как мне хорошо без тебя живется.

– Я никогда не обращаю внимания на женские речи. Помнится, ты еще говорила, что никогда не нарушишь супружескую верность.

– Было такое. Ты всегда получаешь то, что хочешь?

– Да, потому что я умею ждать.

– Это нечестно, – вздохнула я.

– Нет, честно. Ты ведь получила то, что хотела?

Я не ответила ему, просто придвинулась ближе и уткнулась в его плечо.

– Я уезжаю в Вашингтон, – сказал он.

– Надолго? – спросила я как бы невзначай.

– Трудно сказать, насколько. Честно говоря, меня мало что влечет домой.

Капли падали через трубу на светящиеся поленья. Я встала и начала натягивать влажную одежду. Он лежал на спине на своей самодельной постели и смотрел на меня. На губах его заиграла обычная циничная усмешка. Я хотела, чтобы он попросил меня уехать с ним, но понимала, что жду напрасно. А я не стану его умолять.

– Элиза, приходи сюда утром, – сказал он чувственным бархатным голосом, от которого я вновь почувствовала слабость в коленях. – Я хочу тебя увидеть вновь. Я должен.

Я не решилась ответить и только покачала головой. Дождь перешел в мелкую изморось. Я открыла дверь, ветер подхватил мои юбки, обернул их вокруг ног. Я вышла из домика, не оглядываясь.

Погладив Вельзевула по морде, я вскочила в седло. Гарт вышел на крыльцо.

– Я буду ждать тебя, Элиза, – крикнул он на прощание. – Завтра утром.

Он ни минуты не сомневался, что я приду, ему даже не нужен был ответ. Я пришпорила жеребца, и галопом мы поскакали к дому.

Мне открыл Джеймс, наш привратник.

– На улице был ливень, мадам. Вы попали под него? – спросил он.

– Разумеется, попала, – ответила я. – Где все?

– Леди в гостиной, мадам, а джентльмены…

Я услышала смех, хриплый и резкий. Обернувшись, я увидела, как Жак и Арнольд спускаются в обнимку по лестнице.

– Ах, она вернулась! – радостно воскликнул Жак. – Элиза, дай мне взаймы из моего содержания, ладно? Мне нужен новый сюртук.

Они с Арнольдом захихикали, как две школьницы.

– А что случилось со старым? Он порвался от слишком долгого сидения?

– Какая ты гадкая, Элиза! – закудахтал Жак. – Ну разве она не гадкая, Арнольд? Журит бедного Жакушку за то, что он не изводит себя ради этого проклятого болота!

– Твоя лень меня не удивляет, – не осталась в долгу я. – Впрочем, на эту тему мы можем поговорить и в другой раз, а сейчас мне надо переодеться.

Я направилась вверх по лестнице, но мужчины преградили мне дорогу.

– Не пущу, – заявил Жак с пьяным упрямством. Алкоголь придал ему храбрости, он почувствовал, что может наконец дать мне отпор. – Если ты хочешь попасть наверх, воспользуйся лестницей для слуг. Это моя лестница. Это мой дом, а не твой.

Жак и Арнольд схватились за руки.

– Прекрати это ребячество, Жак, – возмутилась я, поднявшись еще на одну ступеньку. – Я устала, промокла и хочу к себе.

– Это не твоя комната, – упрямо продолжал Жак, – это моя комната, мой дом, ты можешь спать на конюшне, шлюха…

Я ударила его по лицу. Он, задохнувшись от злости, пнул меня ногой под ребра, и я, тяжело упав на спину, скатилась с лестницы. Перед тем как провалиться в туман, я услышала нервные выкрики, восклицания женщин и отчетливое Джеймса: «Господи!» На одно безумно-сладкое мгновение передо мной всплыло лицо Гарта, заслоняя собой все. Потом голоса слились в один неясный гул, и я провалилась в темноту.

– Господи, Жак, надеюсь, ты ее не убил, – произнес чей-то голос.

– Конечно, нет! Это был несчастный случай, вы же видели.

Я открыла глаза. Джеймс склонился надо мной со стаканом бренди в руке. Арнольд и Жак стояли чуть поодаль. Колетт держала меня за руку, нервно поглаживая ее.

– Элиза, ну, Элиза, скажи, что ты не умерла.

Я вымучила улыбку.

– Нет, я не умерла.

Собственный голос доносился до меня издалека. Я посмотрела на Жака и сказала:

– Я… Я готова тебя убить за это, Жак.

Арнольд, усмехнувшись, сказал:

– О чем это вы, Элиза? Вы запутались в юбках и упали. При чем здесь Жак?

– Джеймс, ты же видел, как все произошло!

Негр спрятал глаза.

– Нет, мэм, я ничего не видел. Я был в столовой, полировал серебро.

Старые господа надежнее новых, подумала я. Он знал, что Жак был наследником и хозяином «Ля Рев». Я же была здесь чужой.

– Джеймс, помоги мне встать, – попросила я слабым голосом.

– Мадам, надо послать за доктором.

– Ему сюда не добраться, – сказала я уже тверже. – Все дороги потонули в грязи. Помогите мне подняться. Я в порядке. Колетт, помоги мне, пожалуйста.

– Вы уверены, что вам можно идти? – Это уже был голос маман, визгливый и властный, она тоже была свидетельницей моего падения.

Колетт и Джеймс помогли мне подняться. Меня шатало, тошнило, комната кружилась перед глазами. Я несколько раз глубоко вздохнула, а затем, отстранив Джеймса со словами: «Благодарю, я пойду сама», – медленно, но ровно стала подниматься по лестнице. Перед Жаком и Арнольдом я остановилась. Жак нервно сглотнул слюну. Он был испуган и безуспешно пытался скрыть это. Арнольд нес свою ненависть ко мне как знамя – гордо и торжественно. В тот момент я пожалела, что у меня нет при себе ни пистолета, ни шпаги. С каким бы удовольствием я отправила к праотцам обоих. На середине лестницы я обернулась. Три старухи в черном враждебно смотрели на меня из открытых дверей гостиной. На их лицах читалась лишь ненависть. Двое извращенцев наблюдали за мной молча, тоже почти не скрывая ненависти: один за то, что я помешала его роману, другой – потому что я оказалась сильнее. И лишь лицо молодой девушки выражало любовь и участие. Колетт стояла на пороге взрослой жизни, но до сих пор не могла разобраться ни в своей душе, ни в отношении к миру. Была ли я такой же в шестнадцать лет? Смотрела ли я в будущее с тем же страхом, нетерпением и надеждой? Конечно, все было так же, хотя я уже почти забыла себя шестнадцатилетнюю. А третий мужчина, раб, жизнь которого целиком зависела от хозяев, смущенно опустил глаза. Бедный Джеймс, он, как и я, был пленником. С одной лишь разницей – он в отличие от меня не мог бежать из своей тюрьмы.

Я повернулась к ним спиной. Цепляясь за перила, медленно поднялась по ступеням. В комнате силы оставили меня, и я упала на пол. Тогда я заплакала. Заплакала молча, одним сердцем.

Так меня и застала Саванна. Она молча раздела меня и уложила в постель.

– О, мисси, мы должны уехать отсюда. Здесь дьявольское место, все люди здесь злые. Нам надо отсюда уходить.

После ухода Саванны я провалилась в сон. Когда я проснулась, в доме было темно и тихо. Меня бил озноб, и болела голова, я чувствовала какое-то беспокойство и страх. Я решила спуститься в библиотеку – там в шкафу держали бренди, отличное успокоительное. Если алкоголь не поможет, можно попробовать почитать что-нибудь приятное и легкое.

Чтобы никого не разбудить, я на цыпочках спустилась по лестнице и уже взялась за ручку двери, как услышала голоса, доносящиеся из библиотеки.

– Не будь дураком, Жак, существует только один путь.

Я узнала голос Арнольда, ясный, четкий и настойчивый.

– Нет. Это… немыслимо, Арнольд, – простонал Жак. – Должен быть иной путь. Насилие…

– Это единственный путь. Чего ты боишься? Она не заслуживает жизни после всего, что она тебе сделала.

– Я не хочу больше об этом говорить! – почти прорыдал Жак. – То, что ты предлагаешь, чудовищно! Ты говоришь так, будто сошел с ума, Арнольд. Ты… ты пугаешь меня.

– Замолчи и слушай! Эта шлюха не принесла тебе ничего, кроме неприятностей. Твои родные ненавидят ее и будут тебе только благодарны…

– Нет! Арнольд! Арнольд…

Я услышала звук пощечины и следом – жалобный вой Жака. Я живо представила его – с квадратными от страха глазами и трясущимися руками, протянутыми в мольбе. Я знала, что сейчас лицо его искажено болью и мукой. Он будет стенать и жаловаться, но в итоге Арнольд победит: Жак сделает то, что ему прикажут.

– Ты жалкий трус, – процедил Карпентер. – Не знаю, зачем я с тобой связался. Я ухожу, Жак, и больше не вернусь.

Я спряталась за портьеру. Дверь открылась, и темноту холла прорезала полоса света.

– Арнольд, прошу, не оставляй меня. Я не перенесу, если ты меня бросишь. Прошу тебя, я сделаю все, что ты захочешь, только…

Дверь снова закрылась. Я не стала слушать дальше. Вернувшись к себе, я присела на край кровати, силясь унять нервную дрожь. Думай, думай, говорила я себе. Арнольд хочет твоей смерти, и Жак тоже, хотя он по слабости духа и не признает этого. В любое время могут тебя убить. Завтра, а может, и через год. Арнольд хитер, он сумеет выбрать нужный момент и представить происшедшее как несчастный случай.

Я понимала, что должна бежать отсюда как можно скорее. Гарт! Я уеду с ним. Он мне не откажет. Наоборот, он будет рад. Я не скажу ему об истинных причинах – просто хочу быть с ним рядом и все. И это отчасти будет правдой.

В эту ночь я не сомкнула глаз. За два часа до рассвета я оделась и собрала небольшой саквояж с самым необходимым. Я не могла взять с собой Саванну. Оставалось надеяться, что она поймет и простит меня.

Я написала Жаку записку, в которой сообщила, что не могу больше жить в этом лишенном любви супружестве и для нас обоих будет лучше, если я уеду. Я оставила записку на туалетном столике вместе со всей имеющейся у меня наличностью. Саванна найдет записку и передаст ее семье, а деньги оставит себе. Они понадобятся ей для возвращения в Новый Орлеан.

Перед тем как уехать, я прошла в кабинет на первом этаже. Открыв сейф, я достала оттуда все деньги – около пятисот долларов, сотню спрятала в саквояж, а остальные – в маленький мешочек у пояса и вышла из дома через черный ход. На востоке уже вставало солнце.

Забрав из конюшни верного Вельзевула, я направилась к сараям, туда, где жили рабы. Остановившись у одной из хижин, я тихонько постучала. Амо сразу же открыл мне. Он был уже одет – рабы привыкли вставать с рассветом.

– Миссис Элиза, что вы…

– Мне некогда объяснять, Амо, – сказала я быстро. – Я ухожу навсегда. Вот, держи.

Я отстегнула с пояса мешочек с деньгами и отдала ему.

– Раздели на всех. Мне жаль, что моим планам не дано осуществиться. Может быть, вы сможете купить на деньги зимнюю обувь или… оружие.

Амо удивленно округлил глаза и раздул ноздри.

– Я попрошу мистера Мак-Клелланда купить вас всех, когда Жак надумает продавать поместье. Он сделает это для меня, я знаю, и тогда, возможно, я помогу вам стать свободными. Прощай, Амо.

Я протянула руку темнокожему богатырю. Он взял мою руку и на мгновение задержал ее в своей огромной ладони.

– Прощайте, мисси. Удачи вам, и да благословит вас Господь.

Оседлав Вельзевула, я поскакала прочь с «Ля Рев», навстречу своей свободе, навстречу Гарту. Вскоре показался знакомый домик под камышовой крышей, но сейчас, в бледном предутреннем свете, он выглядел совсем не так, как вчера, – неприветливо, мрачно. Сердце мое забилось сильнее: эта убогая хижина напомнила мне о чудесных часах, проведенных здесь накануне.

С холма подул легкий ветерок. Вельзевул нервно зафыркал, прядая ушами, а когда я привязала его к перилам крыльца, он заржал и стал бить копытом землю. Я погладила его морду, шепча ласковые слова. Коню передалось мое возбуждение, подумала я.

Я поднялась по прогнившим ступеням на крыльцо. Ветер набирал силу, траурно завывая в соснах, где-то вдали закричала голубка. Мне вдруг показалось, что я очутилась в страшной сказке – одна, на опушке глухого леса, отсюда кричи – не докричишься. Но я подавила беспокойство – ведь опасность осталась позади.

Дверь висела на одной петле и так же, как и давеча, натужно заскрипела. В нос мне ударил тяжелый, спертый запах. Хорошее место для любовных свиданий! Слабый свет проникал в дом сквозь щели в стенах и рваную газету, закрывавшую окна.

И вдруг я увидела распростертое на полу тело.

Я завизжала. Стены ответили мне эхом, на все лады повторяя мой полный ужаса крик. Я оцепенела. Гарт? Превозмогая охватившую меня слабость, я сделала шаг вперед и перевернула мужчину на спину. В перекошенной смертной гримасой маске я узнала лицо Жака. Мне показалось, что покойник усмехается, пялясь на меня мертвыми остекленевшими глазами. Только сейчас я заметила, что стою в луже крови.

На виске, над правым ухом, зияла рана. Зачем-то я взяла его руку, наверное, чтобы прощупать пульс, хотя было ясно: он мертв. Впервые я узнала ощущение мертвой плоти, плоти, лишенной тепла и упругости живого тела. Я выпустила руку, и она со стуком упала, словно налитая свинцом. Смерть заполнила тесное пространство хижины, отметив своей печатью все, что в ней находилось. Перед ее лицом я и сама чувствовала себя полумертвой, лишенной воли и обессиленной. Присев на корточки, я тупо смотрела на труп.

Итак, Жак. Пришел ли он сюда, чтобы покончить с собой? Почему именно сюда? Он, должно быть, знал обо мне и Гарте. Голова кружилась от удушья. Я заставила себя встать и выйти на крыльцо. Цепляясь руками за хлипкие перила, я жадно глотала воздух. Вельзевул храпел. Конь почуял смерть еще издалека, он знал, что нас ждет здесь. Я беспомощно огляделась. Вокруг простирались болотистые заросли. Камыш покачивался на ветру, образуя зеленовато-коричневые волны. Вблизи ни дома, ни живого существа. А до прихода Гарта может пройти не один час.

Что мне делать? Бежать за помощью? Ближе всего была усадьба Мак-Клелландов. Нет, только не туда. Надо возвращаться в «Ля Рев». Внезапно я все поняла.

Я вернулась в домик, обыскала его, затем труп, но не нашла ни ружья, ни пистолета. Догадка потрясла меня: раз поблизости не оказалось оружия, стало быть, не было и самоубийства. Его убили.

Единственное, что я могла для него сделать, – это закрыть глаза и помолиться о его душе.

Услышав звук шагов по ступеням крыльца, я обернулась. Дверной проем заслонила женская фигура. Испуганно вскрикнув, я вскочила на ноги. Свет падал из-за спины женщины, и я не видела ее лица, но по осанке и росту поняла, что передо мной Жоржетта. Я вздохнула с облегчением. По крайней мере передо мной был живой человек, а не сама ее величество смерть.

– Отдаете долг покойному, Элиза? – спросила Жоржетта.

– О, какое счастье, что вы пришли, Жоржетта, – пролепетала я. – Жака убили.

Жоржетта вошла в хижину.

– И что вы предлагаете делать?

– Немедленно ехать за помощью, что же еще?

Жоржетта молчала. Я тупо смотрела на нее. Постепенно до меня начал доходить смысл произнесенных Жоржеттой слов. Она… Она знала!

– Так вы…

Жоржетта переступила через тело, поддев мертвеца ногой.

– Да, я знала. Арнольд рассказал мне. Бедный глупышка Жак. Ну что же, его печали уже позади, не так ли?

– Я не понимаю вас, – нетерпеливо сказала я. – Откуда узнал Арнольд?

– Ну… Он был здесь, когда Жак убил себя.

– Значит, он прихватил с собой и ружье? В доме его нет. Я посмотрела.

– В самом деле? Какая предусмотрительность! Прямо маленькая героиня, – добавила Жоржетта. – Давайте выйдем на воздух, здесь душновато.

Мы вышли. Арнольд ждал нас у крыльца, рядом с лошадьми. Увидев меня, он усмехнулся.

– Привет, Элиза. Вы, гляжу, ранняя пташка.

– Скажите мне, что случилось, – обратилась я к Арнольду. – Почему он это сделал? Вы поссорились?

– Жак был таким впечатлительным. Произошел несчастный случай.

У меня пересохло во рту.

– Нет, никакой случайности не было. Вы убили его.

Арнольд рассмеялся. Своей невозмутимостью он напугал меня сильнее, чем если бы набросился с кулаками.

– И вы бы хотели, чтобы меня за это повесили? Нет, меня это никак не устраивает. Я слишком люблю жизнь.

– Вы сошли с ума, Арнольд, – сказала я. – Он ни разу в жизни не обидел вас. Он… он любил вас, а вы… вам, кажется, безразлично то, что он умер.

Я слишком поздно заметила занесенную надо мной руку Жоржетты. Она ударила меня по голове камнем, и последнее, что я увидела, прежде чем погрузиться в темноту, было ее красивое лицо с дьявольски жестокой усмешкой.

Голова раскалывалась от боли. Я потерла висок, но это не помогло. Меня подташнивало, я чувствовала тяжесть во всем теле.

– Прекрасно, ты пришла в себя.

Туман перед глазами рассеялся. Я валялась на полу под окном. Трупа не было. На маленьком столике горел огарок свечи. Жоржетта стояла возле двери. В руке у нее был пистолет.

– Арнольд пошел кое-что устроить, – сообщила она.

– Воды, – попросила я, пытаясь сесть. Меня мутило. – Пожалуйста, дайте воды.

– Тихо! – рявкнула она. – Можешь сесть, но не пытайся подняться, не то пристрелю. Не думай, что я не сумею этого сделать.

– Нисколько не сомневаюсь в этом, – сказала я. Мне удалось сесть. Я оперлась спиной о стену и закрыла глаза.

– Не в этом ли состоял ваш план? – спросила я тихо. – Двойное убийство?

– Нет, – со злобной улыбкой ответила Жоржетта. – Мы припасли для тебя нечто получше. Самую подходящую участь для шлюхи. Я уже давно все продумала и рассказала Арнольду. Он был в восторге.

– Гарту вряд ли это понравится.

– Гарт! Ха! Он ни о чем не узнает. Он уехал в Вашингтон, моя дорогая, и не вернется еще очень и очень долго. Никто не удивится, узнав, что ты сбежала, убив мужа, и меньше всего Гарт. Он рассказывал мне о тебе. Мы вместе смеялись над тобой, Элиза. Он говорил, что ты как сука в течке, все тебе мало.

Она лгала, но тогда, полуживая, я почти ей поверила. Он должен был прийти. Он сказал, что придет.

– Вы лжете, – ответила я.

– Разве? – переспросила Жоржетта, хрипло рассмеявшись. – Гарт любит меня, Элиза. Он всегда любил меня, с самого детства. И я его люблю.

– И сколько детей ты ему подарила? – язвительно спросила я.

– Какая разница, есть у нас дети или нет. К тому же Гарт безразличен к детям, я знаю. Ты для него ничто, временная забава. Я – та жена, которая нужна ему. Я знаю, чего Гарт хочет от жизни, и знаю, как помочь ему добиться цели. А ты – худшее, что могло бы случиться с ним в жизни. Ты скандальная безвкусная девка! Ты вульгарна и бесстыдна!

Голос Жоржетты постепенно срывался на визг, и к концу монолога она буквально верещала от ненависти.

– Какая патетика! – чуть посмеиваясь, ответила я. – Ты злишься оттого, что не можешь его удержать как женщина. Зачем ему любовницы, если есть хорошая жена?

В два прыжка Жоржетта пересекла комнату и ударила меня пистолетом по голове, не переставая истерически визжать. Я уклонилась от удара и даже умудрилось пнуть ее ногой. Жоржетта тяжело рухнула на пол. Я вскочила на ноги, пытаясь вырвать у нее из рук пистолет, и когда мне это почти удалось, раздались тяжелые шаги Арнольда.

Он бросился на меня и повалил ничком, приставив к моему виску пистолет. Жоржетта, с трудом переведя дыхание, поднялась на ноги.

– Позволь мне ее пристрелить, – хрипло говорила она. – Позволь…

– Нет! Я знаю, как велико искушение, Жоржетта, но потерпи. Обещаю тебе, мой вариант лучше. Ты не будешь разочарована.

– Нет, ничего не выйдет, – отвечала Жоржетта. – Она убежит, вернется…

– Клянусь, ты больше никогда ее не увидишь, – твердо заявил Арнольд. – Прошу, кузина, доверься мне.

Обернувшись ко мне, Арнольд добавил:

– Ты считаешь себя очень умной, Элиза, не так ли? Я вижу, ты предусмотрительно упаковала вещи и, готов поспорить, оставила записку. Они найдут записку, а позже, когда обнаружат Жака, непременно решат, что ты выполнила вчерашнюю угрозу. Мы все слышали тебя, Элиза. Даже Джеймс подтвердит, что ты хотела смерти своего мужа. Родственники Жака будут разыскивать тебя, но у них ничего не получится, все равно, как если бы ты умерла. А я женюсь на Колетт, и «Ля Рев» будет моим.

– Так тебе нужно имение? Это все, что ты хочешь, Арнольд? Но тебе его не вытянуть. У тебя честолюбия не хватает.

– Не волнуйся, Жоржетта будет время от времени ссужать меня деньгами, пока я не встану на ноги.

– И для чего столько жертв? – спросила я. – Почему бы просто не жениться на Колетт и зажить с Жаком счастливо под одной крышей?

– Нет, дорогая, меня это не устраивает. «Ля Рев» будет только моим, а ты… ты исчезнешь, а вместе с тобой и все неприятности.

– Ты все продумал, – спокойно сказала я, а про себя подумала, что имею дело с настоящим маньяком.

– Точно, – согласился Арнольд. – Жоржетта подала идею, должен признать за ней эту роль. Правда, сейчас она готова прикончить тебя на месте, но умереть без страданий – слишком легкий для тебя исход. Нет, ты должна сперва помучиться. Для всего мира ты умрешь, и мы избавимся от тебя, так что и следов никто не найдет. Это непростая задача, однако выполнимая, особенно когда есть нужные люди. А у Жоржетты есть полезные знакомые. Настоящие выродки!

– Вы оба сумасшедшие.

Жоржетта засмеялась.

– Возможно, ты недалека от истины. Нас сводит с ума ненависть к тебе. Хватит болтать, Арнольд. Мы ведь не хотим лишить Элизу удовольствия?

Глаза Арнольда опасно вспыхнули.

– Нет, не хотим, – процедил он и вынул из кармана часы. – Почти четыре часа. Нам надо действовать быстрее. У нас еще полно дел. Раздевайся, Элиза, все снимай.

– Ты грязное животное, Арнольд, – выдавила я из себя.

– С чего ты взяла? А, ты думаешь, что я хочу заняться с тобой любовью! Нет, моя дорогая, не сейчас. Раздевайся, не то я стану срывать с тебя одежду вместе с кожей.

Я плюнула ему в лицо и получила в ответ крепкую пощечину. Я задохнулась, к глазам подкатили слезы.

– Ты прекрасно с ней обходишься, Арнольд, – восхищенно пробормотала Жоржетта. – Я бы так не смогла. Будь я на твоем месте, я не удержалась бы и прикончила ее на месте.

Арнольд еще раз ударил меня, и я начала медленно раздеваться. Он не сводил с меня глаз, и мало-помалу во взгляде его разгоралась похоть. Он облизывал губы, но не делал попытки коснуться меня. Когда я осталась в одной тонкой сорочке, он тяжело задышал, широко раздувая ноздри.

Жоржетта подавила смешок.

– Снимай сорочку, ты, шлюха. Арнольд хочет рассмотреть тебя получше. Ну что, Арнольд, мне выйти на пару минут? – И она грубо рассмеялась.

Я переводила взгляд с одного на другого, понимая, что не смогу защитить себя от его неожиданно разгоревшейся похоти. Жоржетта подошла ко мне и сорвала батистовую сорочку. Я задохнулась от ярости и, резко обернувшись к ней, успела ударить ее по лицу до того, как на меня навалился Арнольд. Жоржетта наблюдала за нашей борьбой с удовольствием, подбадривая Арнольда возбужденными восклицаниями.

– Давай, давай, Арнольд, – лихорадочно приговаривала она. – Покажи ей! Бери ее, чего ты ждешь! Чего боишься? Ты же хочешь. Давай, Арнольд, сделай это.

Я извивалась в его руках, содрогаясь от прикосновений мокрых ладоней. Он ударил меня еще раз, на этот раз с такой силой, что у меня из глаз посыпались искры, раздвинул мои бедра и со стоном всунул в меня свой тщедушный червяк. Арнольд сопел и бормотал что-то, как в бреду, и я, даже сквозь туман боли и стыда, слышала истерический смех Жоржетты, ее возбужденные возгласы, призывы к Арнольду действовать быстрее, быстрее… Грубые доски пола вонзались мне в спину. Я пыталась оттолкнуть его, но мне не хватало сил.

– Сделай ей больно, Арнольд! – захлебывалась Жоржетта. – Пусть заорет!

Наконец Арнольд скатился с меня. Он тяжело дышал, и глаза его блестели. Вдруг надо мной появилась Жоржетта с короткой плеткой в руках. Она ударила меня по груди и успела попасть по животу, прежде чем я сжалась в комок, подставив ударам спину. Град ударов посыпался на спину, ягодицы, бедра. Я поклялась, что не доставлю ей удовольствия и не закричу. Хлыст рвал мое тело, оставляя кровавые рубцы, но я, сжав кулаки, закусила губы. Боль окутала меня сплошной пеленой, и в тот момент, когда я поняла, что, если не закричу, сойду с ума, что-то остановило ее руку.

– Довольно, Жоржетта, – закричал Арнольд, перехватив хлыст. – Прекрати, или ты убьешь ее!

– Я хочу ее убить! – рычала Жоржетта. – Я ненавижу ее! Я ненавижу ее! Она заслуживает смерти!

– Перестань, она заплатит за все, клянусь, Жоржетта. Дай срок. Прошу, делай, как я говорю.

Жоржетта в изнеможении прислонилась к стене, и плеть выпала из ее безжизненно повисшей руки.

– Я наконец счастлива, – произнесла она устало. – Всю оставшуюся жизнь я буду помнить, как мне было хорошо. Единственно, чего бы мне еще хотелось, так это, чтобы Гарт посмотрел на все это, а там можно было бы ее и убить.

– Мой план лучше, – быстро ответил Арнольд. – Увидишь.

Он снова владел ситуацией и действовал четко и быстро.

– Ты принесла то, о чем я просил? – повелительно спросил он сестру.

Она кивнула и вышла из домика. Через минуту Жоржетта вернулась с бесформенным свертком, бросив его у моих ног.

– Надень, – приказала она.

В свертке оказалась поношенная рубаха, рваная нижняя юбка, вылинявшее платье и побитая молью шаль, когда-то приятного лавандового цвета. Ни туфель, ни чулок. Квадратный кусок неподрубленной ткани – очевидно, головной платок.

Когда я оделась, Арнольд одобрительно кивнул.

– Отлично, Жоржетта, выглядит весьма убедительно.

– В самом деле. Нам пора. Наше отсутствие может показаться подозрительным, да и в «Ля Рев» уже, должно быть, вовсю рыдают по Жаку. Надо выразить свои соболезнования и утешить родственников. Привязывай ее и пошли.

– Ты можешь сегодня ночью не приходить, – сказал ей Арнольд. – Остальное я сделаю сам.

– Нет, я приду с тобой, мне не хочется пропустить самого главного, – с улыбкой ответила Жоржетта.

Арнольд связал меня и толкнул в угол. Проверив прочность узлов и убедившись, что мне не освободиться, он погасил свечу и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

Сначала я попыталась ослабить узлы, но вскоре поняла, что это бесполезно: Арнольд сделал работу на совесть. Потом я долго кричала, звала на помощь, понимая, что понапрасну трачу силы. Мне не от кого ждать спасения. Негодяи выбрали прекрасное место.

Совсем стемнело. Я испуганно вздрагивала при каждом звуке, с минуты на минуту ожидая возвращения своих мучителей. Чернота, еще беспросветнее, чем та, что была за окнами, объяла мою душу. Я не знала, что они замыслили, вернее, знала, но не находила мужества признаться себе в этом. Я боялась произнести догадку вслух, даже облечь мысли в слова – чтобы не навлечь беды, и запретила себе думать о другом, кроме испытываемых мной мук.

Проходили часы. Вначале скрюченные руки и ноги страшно болели, потом затекли; острая боль сменилась ноющей. Должно быть, я даже ненадолго уснула. Наконец послышались шаги, и я увидела свет фонаря.

– Ты еще здесь? – усмехнулся Арнольд.

Я прищурилась от слепящего света и заморгала. Склонившись надо мной, он перерезал веревки, связывающие мои ноги.

– Вставай! – приказал он, поднимая меня. Кровь, прилившая к ногам, вызвала столь острую боль, что я, застонав, вновь повалилась на пол. Арнольд выругался и пнул меня ногой.

– Все в порядке? – Это вернулась Жоржетта.

– Наша подружка испытывает некоторые трудности со вставанием.

– Заставь ее, – фыркнула Жоржетта. – Мне наплевать, больно ей или нет.

Арнольд пинками поднял меня, не обращая внимания на мои стоны.

– Мы готовы? – спросила Жоржетта.

– Да, – ответил Арнольд, завязывая мне тряпкой рот и подталкивая к двери.

Я споткнулась и упала на колени. Он поднял меня за волосы и вывел из домика. Ночь была черна и безлунна. Где-то в траве послышался слабый писк и царапанье, неподалеку в соснах ухнул филин. Мы пошли сквозь камышовые заросли. Стерня больно колола ноги, неверный свет качающегося фонаря плясал на лицах моих мучителей, отбрасывая уродливые тени и делая их похожими на безумцев.

Мы шли к дороге, ведущей к реке. Там, где к поместью Хайлендс подходила дорога, мы остановились. Арнольд погасил фонарь, и мы остались наедине с тускло мерцающими звездами. Арнольд и Жоржетта ждали чего-то, о чем мне не было известно. Я замерзла, меня подташнивало и качало от слабости, но я чувствовала, что мои мучения только начинаются. Как бы мне хотелось, чтобы все оказалось кошмарным сном!

Жоржетта проявляла нетерпение.

– Ты уверен, что он про нас не забудет? – нервно спросила она.

– Конечно, нет, – сказал Арнольд, – я умею обделывать дела. Уж пожалуйста, не отказывай мне в умении шевелить мозгами, дорогая Жоржетта. Если ты хочешь домой…

– Нет, – упрямо отвечала Жоржетта. – Я остаюсь.

Если понадобится, я буду ждать до рассвета.

Вдали замелькал огонек. Все ближе и ближе. Вскоре можно было различить поскрипывание телеги и размеренно-медленный стук копыт. Наконец появилась телега без верха, освещаемая фонарем, висевшим на шесте рядом с местом возницы. Свет упал на наши лица. Жоржетта в неверном свете фонаря казалась настоящей колдуньей, живым воплощением зла.

– Загаси фонарь, – приказала Жоржетта вознице. – Ты хочешь, чтобы нас увидели?

При виде хозяина телеги я оледенела. Я знала его. В округе его звали не иначе как Ник-Старьевщик, но только торговал он не тряпьем, а человеческим хламом. Каждые полгода он объезжал плантации, скупая старых и больных рабов по дешевке. Он покупал человеческий материал, который больше никто не хотел покупать, и хозяин готов был сбыть его всего за несколько долларов, считая, что это все равно лучше, чем тратиться на гроб. Он меня узнал. Однажды я прогнала его с «Ля Рев», угрожая ружьем.

– Ну, мэм, – протянул он, – не думаю, что кто-нибудь нас увидит. Разве что лошади. Так что успокойтесь. Много времени это не займет. Это она? – кивнул в мою сторону торговец. – Вижу, вы держите ее с завязанным ртом. Должно быть, девочка любит поболтать.

– Скорее покричать, – поспешил ответить Арнольд. – Мы не хотим привлекать ненужное внимание, понимаете ли. В ночной тишине звук далеко разносится.

– Ясно, ясно. Ну ладно, я дам ей возможность поболтать, когда мы порядком отсюда отъедем. А сейчас я, пожалуй, свяжу ее покрепче.

Я услышала глухое звяканье цепи. Ник-Старьевщик нес в руках кандалы.

– Вот, пожалуй, что я сделаю.

Жоржетта довольно засмеялась.

– О, какая прелесть! Прекрасно, прекрасно, мне нравятся эти штучки.

– Держитесь за шляпку, мадам, сейчас начнется представление.

Ник встал передо мной на корточки, но я пиналась с таким остервенением, что он, как ни пытался, не смог надеть свои чудовищные браслеты. Тогда подошел Арнольд и сзади ударил меня по голове. Я не удержалась на ногах и упала, ударившись виском о землю. Времени, пока я приходила в себя, оказалось достаточно, чтобы заковать меня в кандалы. После этого Арнольд разрезал веревку, стягивающую мои руки за спиной. От боли в суставах у меня потемнело в глазах. Слезы текли по щекам, и я глотала их пополам с грязью. Ник привычным движением закрепил замки, и за цепь поднял меня на ноги.

– Лучше, конечно, делать это в кузне, – добродушно заметил он, – но вы-то наверняка больше меня разбираетесь в подобных вещах. У вас куда больше рабов, чем мне доводилось видеть за всю жизнь. Пошли, рабыня.

Нильс повел меня к повозке. Я шла медленно, волоча кандалы. Арнольд помог забросить меня в телегу.

– У нее имя есть?

– Элиза, – с едва заметной запинкой произнес Арнольд. – Она… она полукровка с Гаити. Мы избавляемся от нее потому, ну, потому что она сумасшедшая. Она будет рассказывать вам много странных вещей, но вы ей не верьте. Там нет ни на грош правды.

– Мне это все равно, – усмехнулся беззубым ртом Старьевщик. – Плевать, нормальная она или нет. Там, куда ей предстоит отправиться, может, и лучше для нее, что она сумасшедшая.

Уже при слове «полукровка» я попробовала было сучить ногами, но кандалы с каждой секундой становились все тяжелее, мне казалось, что они сделаны из свинца. Я стонала и всхлипывала, давясь собственными слезами. Вскоре силы мои иссякли, и я затихла, безвольно застыв на дне повозки.

Над головой я услышала голос Жоржетты.

– Что ж, я вознаграждена за те муки, что я вынесла из-за тебя, – сказала она. – Я возненавидела тебя с первого взгляда, нет, с того самого момента, когда узнала, что он сделал тебя своей шлюхой. Я готова была тебя убить, но Арнольд прав. Так будет лучше, гораздо лучше. Сейчас ты рабыня, Элиза. Ты будешь жить как рабыня и как рабыня умрешь, умрешь далеко-далеко от этих мест. Я никогда не увижу тебя вновь, но запомню этот день навсегда. Прощай. Я не стану напоминать о тебе Гарту. Очень жаль, что он не мог быть здесь.

Я отвернулась, чтобы не смотреть на нее. Почему-то я подумала о том, что в детстве она, наверное, любила мучить кошек и собак. Потом издевалась над младшими. Сегодня она чувствовала себя победительницей, потому что ей удалось вдоволь помучить меня, стать свидетельницей моего позора. Я знала, что полученное сегодня наслаждение она будет лелеять в душе до самой смерти, и горько сожалела о том, что не сумела испортить ей праздник.

Повозка покачнулась, Нильс залез на козлы и взял поводья.

– Чудное дельце, – весело пробормотал он, пересыпая на ладони монеты. – Если буду в ваших краях, наведаюсь, идет?

Возница от души рассмеялся, а затем, прищелкнув языком, тронул лошадей. Повозка покатила по дороге, на шесте закачался фонарь. В ушах у меня стоял смех Жоржетты и Арнольда, отправивших меня в ад.

Глава 14

ХОЗЯИН

Повозка наскочила на кочку, и я открыла глаза. Надо мной простиралось синее небо, местами проткнутое верхушками деревьев. Все мое тело нестерпимо ныло.

Я попыталась сорвать тряпку со рта, но пальцы мои так затекли, что я не справилась с узлом. Не помню, как я провалилась в сон. Проснувшись, я перевернулась так, чтобы видеть дорогу. Передо мной была спина в темно-коричневой куртке, над ней – грязные седые волосы и широкополая шляпа, давно потерявшая форму и цвет. Я застонала, пытаясь привлечь внимание возницы. Не дождавшись ответа, я решила, что он спит. Тогда я попробовала еще раз. Он обернулся.

– Ах, ты проснулась, – сказал он через плечо. Возница остановил лошадей и разрезал тряпку, стягивающую мне рот, ножом – так крепко завязал ее Арнольд.

– Хочешь в кустики? – спросил он. Я кивнула.

– Иди. Не пытайся бежать. С этими штуковинами все равно далеко не убежишь. Когда вернешься, я дам тебе немного воды и мяса.

Железо на ногах замедляло мой шаг настолько, что я вернулась к повозке только через минут десять.

– Послушайте, Нильс, – заговорила я. – Я знаю, кто вы такой и чем занимаетесь. Сколько они вам заплатили? Я заплачу вам вдвое больше, больше, понимаете? Я не рабыня. Я – жена Жака Фоурнера, Элиза, с «Ля Рев». Мы… Мы уже встречались. Если вы привезете меня в Новый Орлеан, я дам вам вдвое больше. Это ведь выгодно вам, правда?

Нильс склонил набок уродливое лицо и сказал:

– Будь ты хоть самой королевой Аравии, но я обещал сделать свое дело и в точности выполню обещание. Человек должен поддерживать собственную репутацию. Кажется, это и есть основное условие честного бизнеса – четкое следование контракту?

– Но вы не понимаете…

– Ты вышвырнула меня из усадьбы, даже не выслушав меня, – вот что я понимаю.

Всего на мгновение глаза его загорелись ненавистью, но тут же потухли, вновь став мутно-безразличными.

– Прекрати нудеть, – сказал он, – нам еще долго ехать, а я не выспался.

– Я не поеду с вами, – возмутилась я. – Не смейте меня касаться!

Нильс сгреб меня и швырнул в телегу, напомнив с невозмутимым видом:

– В кувшине немного воды, а вот – мясо. Это все, что ты сегодня получишь, так что на твоем месте я сто раз бы подумал, прежде чем отказаться от еды.

Понемногу до меня стал доходить весь ужас моего положения. Старьевщик обходился со мной как с рабыней, и, судя по всему, он намерен был сдержать слово – отправить меня в другой конец штата, а может, и страны. Он забрался на козлы, подтянул вожжи, и мы снова пустились в путь.

У меня чесались руки разбить кувшин о его голову, запустить куском мяса ему в лицо, но я была голодна и знала, что это отвратительное мясо – единственная еда на сегодня.

Еда вернула мне силы и уверенность, и я стала строить планы спасения. Внимательно изучив кандалы, я обнаружила, что они закреплены с помощью запора, открыть который можно только ключом. Руки и ноги у меня были маленькие, и я попыталась вытащить их в отверстие, но лишь доставила себе дополнительные страдания. Я была в отчаянии. Если мне не удастся спастись сейчас, то потом будет еще труднее.

– Ну что, наигралась с этими штучками? – весело полюбопытствовал мой тюремщик. – Мужчины посильнее пытались с ними управиться, да только пока это не удавалось никому. Успокойся, моя сладкая.

Я чуть не заплакала в голос. Солнце поднялось уже высоко и палило нещадно. Мы двигались на север, но не по речной дороге, а по почти неезженой тропе, поросшей травой. Я постепенно утратила надежду. Едва ли здесь я встречу кого-нибудь из тех, кто знал меня, а незнакомец, бросив беглый взгляд на черные волосы и глаза, рваную одежду, решит, что я – действительно рабыня-полукровка, пусть и рожденная с белой кожей. Чем больше я думала о том, что меня ждет, тем мрачнее становилось на душе. Раб не имеет ни лица, ни пола, ни права на чувства и желания. Раб не имеет права на надежду. Арнольд и Жоржетта выбрали изысканно-дьявольский способ мести.

Я приказала себе встряхнуться. Эдак недолго примириться со своей участью, а это значит – погибнуть. Я – не рабыня. И никогда ею не стану – что бы они со мной ни сделали. Я вспомнила ад «Красавицы Чарлстона». Рабы в ее трюмах тоже были когда-то свободными людьми, пока белые не решили иначе. И теперь у несчастных нет никакой надежды на спасение. Нет, я не имею права так рассуждать. Когда-то меня уже испытывали на прочность, и я выжила.

Я думала о Жане Лафите. Он помог мне стать женщиной, гордой, уверенной в своей красоте, полноценным, сильным человеком. Он внушил мне убежденность в том, что я могу все, развил во мне свободный дух, дух независимости, столь редкий для женщины.

И что ждало меня впереди? Путешествие в новую жизнь с безобразным чудовищем, который относится ко мне как к вещи. Я не смогу убедить его отказаться от обещания, данного двум негодяям. Я, конечно, буду стараться победить его упрямство, но скорее всего напрасно потрачу время. Нет, если я хочу спастись, мне нужно придумать что-нибудь другое. Одними разговорами ничего не добьешься.

Повозка скрипела на колдобинах и ухабах. Лошади, похоже, знали дорогу; голова возницы упала на грудь. Он дремал. Если бы мне удалось соскочить с телеги, пока он спит, я могла бы спрятаться в кустах до темноты, а там пробраться к человеческому жилью и попросить о милосердии.

Нильс все так же дремал, лошадки брели сами по себе. Надеясь, что поскрипывание колес заглушит звяканье кандалов, я спрыгнула с телеги. Кандалы потянули меня вниз, и я упала. Но тут же вскочила и побрела как можно быстрее в заросли на обочине. Я даже не оглянулась назад.

Ни жива ни мертва, я спряталась за куст. Но уже через несколько минут я услышала шуршание травы под тяжелыми сапогами. Шаги приближались, приближались… Он остановился в двух футах от места, где я пряталась. Я видела перед собой сбитые носки сапог.

– Выходи, – ровным, голосом сказал Старьевщик. – Здесь водятся змеи. Не хочу, чтобы ты померла от укуса змеи. Это очень неприятная штука.

Нильс раздвинул ветви мозолистыми руками и взглянул на меня сверху вниз.

– Пошли, – повторил он устало, – я не хочу стоять здесь весь день.

Я выбралась из укрытия и побрела за ним к повозке.

– Я думала, вы спите, – криво усмехнувшись, сообщила я.

– Точно, уснул. Но ведь у меня есть уши. Кроме того, когда ты выпала из телеги, она раскачалась так, что, я думал, развалится. Знай, девчонка, пока я с тобой, никуда ты отсюда не денешься.

– Должно быть, они и вправду дали вам хорошие деньги, – с горечью заметила я. – С чего бы иначе так из кожи лезть. И еще получите столько же от того, кто меня купит.

– Точно.

– И где это произойдет? – спросила я, надеясь узнать конечный пункт путешествия.

– Далеко. Одним из условий нашего договора было отвезти тебя как можно дальше. Что ты думала – я продам тебя на соседней плантации, а ты убежишь и потом вцепишься им в волосы? Нет уж. Я – человек слова. Держать слово – хорошее дело.

Помогая мне залезть в повозку, он показал на железные кольца у бортов.

– Видишь? Если ты будешь и дальше беспокоить мой сон, я пристегну кандалы к одному из этих колец. Тебе ехать будет не слишком удобно, зато мне спокойнее.

– Я больше не буду, – пробормотала я хмуро, меньше всего желая оказаться прикованной, как дикое животное, к стенам моей передвижной тюрьмы.

Мы ехали окольными тропами, объезжая селения и людные дороги. Как-то раз между деревьями я увидела блестящую гладь реки. Я уже начала строить планы, как выкраду у него ключ, когда он уснет, но ночь наступила, а Нильс не остановился, а зажег фонарь и повез меня дальше.

Я уснула, но мой сон вскоре прервался: телега остановилась. Нильс снял с шеста фонарь и обошел телегу.

– Мы на месте? – сонно спросила я.

– Приехали, – пробубнил он, – слезай. Перекинув ноги через борт, я спрыгнула. Нильс повел меня куда-то в сторону от дороги. Я услышала тихий плеск волн о деревянный причал и вскоре увидела световую дорожку от его фонаря на воде. Мы подошли к краю пустынной пристани. Казалось, здесь нет никаких следов пребывания людей – один только деревянный причал посреди пустоты.

– Мы рановато, – сказал Нильс. – Садись на доски и отдыхай. Хорошо еще, что они сухие. В это время года река обычно поднимается выше. Тем выше, чем дальше на север.

– Что мы ждем? – спросила я.

– Судно.

Больше я ничего от него не добилась, но по крайней мере узнала, что дальше мне предстоит плыть по воде. Итак, спасение невозможно – плавать в кандалах, наверное, не удавалось никому.

После довольно продолжительного ожидания я увидела тускло светящееся пятно, медленно поднимавшееся вверх по течению, и услышала надрывный, низкий гудок.

– Что это?

– Пароход.

Не слишком часто мне доводилось видеть этих железных монстров, только-только появившихся на Миссисипи. Я знала, что они ненадежны и несовершенны и нередко взрывались вместе с пассажирами.

– Я видел, как у ребят отлетали головы, когда на таком вот судне полетел котел, – видимо, затем, чтобы приободрить меня, заметил Нильс. – Ужасно. Но зато они могут идти против течения, не то что весельные суда.

Он помахал фонарем, ему просигналили в ответ. Когда пароход подошел ближе, я разглядела силуэты мужчин на палубе, достигавшей около тридцати футов в длину и пятнадцати в ширину. Треть палубы занимала печь, изрыгающая огонь и дым. Рядом штабелем были сложены дрова, вдоль всей палубы стояли бочки и мешки с товарами: кофе, сахаром, рисом, виски, ячменем – тем, что можно выгодно продать выше по реке. Судно бросило якорь прямо перед нами, футах в тридцати от причала. Двое мужчин спустили шлюпку.

– Привет, Нильс, – сказал один. Мой тюремщик снял шляпу.

– Привет, Джек.

– Что ты мне приготовил на этот раз?

Нильс кивнул в мою сторону:

– Рабыню, дочь мулатки и белого. Мой друг пожелал от нее избавиться. Он хочет, чтобы ее увезли подальше, так, чтобы ей не вернуться.

– Я не рабыня, – сердито воскликнула я, и цепи зазвенели, будто опровергая мои слова. – Неправда, я жертва заговора. Они меня ненавидели. Вы слышите, что я говорю? Я не рабыня, я француженка…

Старьевщик грубо схватил меня за плечо.

– Заткнись, – пробурчал он, – не вмешивайся, когда мужчины говорят о деле.

– На этот раз ты привез кое-кого поживее, – засмеялся Джек. – Сколько ты за нее просишь?

– Две сотни, – спокойно заявил Нильс.

– Я дам тебе сотню, – сказал Джек, сплюнув. – Даже при этом свете видно, что она малость худосочна. Сотню и виски, сколько захочешь.

– Две сотни, – отрезал Ник. – И все, что я смогу выпить за раз.

– Эй, больше тебе за нее все равно не дадут.

– На Севере ты получишь за нее гораздо больше – за меньшее я ее не продам. Пойдем, моя хорошая, попытаем счастья в другом месте.

– Я не пойду с тобой, – возмутилась я. – Пусти!

– Сто пятьдесят, Ник, – и ни цента больше, – со смехом продолжал торговлю Джек.

– Идет, – согласился старьевщик. – Она твоя.

Деньги перешли из рук в руки.

– Так прощай, девчонка. Буду надеяться, что ты не подорвешься на этой посудине. Я бы ни за что не поехал на ней.

Джек и Нильс бросили меня в шлюпку. Я пиналась и изворачивалась, но, когда я чуть было не перевернула лодку, Джек ударил меня по голове, и я сразу обмякла. Наручники с меня сняли, но кандалы оставили.

– У тебя есть ключи от этих штук? – спросил Джек у Старьевщика, когда шлюпка готова была отчалить.

– Нет, я не ношу с собой ключей. Тебе придется расковать их.

Джек выругался.

– Тогда лучше оставим. Не хватало еще возиться с ковкой ради этого куска дряни. Ну ладно, Нильс, пока. В следующий раз увидимся на обратном пути.

Старьевщик помахал на прощание фонарем и побрел к своей повозке, а Джек направил шлюпку к гудящему пароходу. У борта он просто перебросил меня через поручни; сильные руки на палубе подхватили меня и бросили на грубые доски. Джек подбавил жару, и, когда давление в котле достигло нужной величины, большой гребной винт завращался, перелопачивая речную воду. Мы медленно поплыли вверх по Миссисипи.

– Когда пар станет по-настоящему хорошим, мы пойдем со скоростью пять миль в час против течения, – заорал Джек, перекрикивая грохот. – Пошли, я покажу, где ты будешь спать.

Мы обошли пышущую жаром печь. Ночь выдалась душной, и все трое мужчин на пароходе: Джек и двое его помощников, – были обнажены по пояс; тела их блестели от пота. Джек привел меня под хлипкий навес на носу судна.

– Здесь только одно одеяло, – объявил Джек. – Не вопи, если к тебе кто-нибудь ляжет под бок. Мы спим по очереди. Двое работают, один спит. Кто-то следит за котлом, кто-то ведет судно. Это мой корабль, – добавил Джек гордо. – «Золотой Орел».

Свет фонаря освещал его плоское, изрытое оспой лицо. Он схватил меня за плечи и притянул к себе, повернув мое лицо к свету.

– А ты ничего для полукровки, – протянул он. – Как тебя зовут?

Я опустила глаза. От него несло машинным маслом и виски. Руки его, громадные и мозолистые, огрубели настолько, что царапали мне кожу даже сквозь платье.

– Что, крокодилы отъели тебе язык? – спросил он. – Придется тебе вспомнить, как разговаривают, если хочешь получить от этой поездки удовольствие. А то мы, речные ребята, не очень-то любим заносчивых рабынь и выбиваем из них спесь кулаками.

Он притянул меня к своей промасленной груди, жаркой, как та печь посреди парохода, мы упали под навес, и он задрал мои юбки. Я пыталась задержать дыхание, чтобы только не чувствовать его запах.

Джек застонал, освобождаясь от семени. Я не открывала глаз, но и с закрытыми глазами я прекрасно представляла его самодовольную улыбочку. Я достаточно знала мужчин и не раз наблюдала, с каким надменным видом они застегивают гульфик, сделав дело. Я ненавидела их всех, каждого из них.

– Не бойся, – заверил меня Джек, – я не подпущу тех двоих скотов к тебе.

Я рассмеялась бы ему в лицо, если бы могла.

Мы медленно продвигались вверх, часто останавливаясь для того, чтобы пополнить запас дров, которые прожорливое чудовище пожирало в неимоверных количествах, и поменять виски на продукты. Днем Джек заставлял меня работать, а ночью использовал на полную катушку. Остальные двое меня не трогали. Я ненавидела Речных Крыс, как они сами себя называли, но была жива, а значит, могла мечтать о спасении и мести.

Когда мы добрались до Мемфиса, Джек неожиданно решил меня продать.

– Мне нужны деньги, Француженка, – объяснил он. На пристани он устроил импровизированный аукцион.

На мне была мужская рубаха без пуговиц, завязанная под грудью узлом, и юбка, сшитая из мешка. Щека моя опухла, не успев зажить с того последнего раза, как Джек побил меня, а волосы свалялись. Я была отвратительна самой себе, но мужчины, владельцы барж, баркасов и паромов, находили меня красивой.

– Я купил отличную, почти белую рабыню с Гаити, – хвастал Джек. – Она хорошенькая, как персик, и выносливая, как скала.

В чем-то мой хозяин был прав: жизнь на пароходе так закалила меня, что из меня теперь, наверное, можно было гвозди ковать.

– Эй, парни, – продолжал Джек, – подойдите поближе. Улыбнись мальчикам, Француженка. Что скисла, как промокший мокасин?

– Сколько ты просишь за нее? – спросил кто-то.

– Триста наличными, – объявил Джек. – Подойдите и посмотрите получше. Скажи что-нибудь, Француженка. Пусть ребята послушают, как красиво ты говоришь.

– Пятьсот долларов тому, кто привезет меня в Новый Орлеан к Жану Лафиту, – сказала я. – Я не рабыня….

Слова мои потонули в дружном смехе. Джек хлопнул меня по заду.

– Видите, парни? Ну разве не классная маленькая чертовка? Говорит как настоящая новоорлеанская шлюха.

Мужчины сгрудились вокруг нас. Кто-то, пользуясь тем, что Джек отвернулся, ущипнул меня за грудь. Я выругалась и двинула его ногой, а Джек с удовольствием добавил моему обидчику, так что бедняга упал.

– Я – француженка! – закричала я. – Я была замужем за богатым плантатором! Мои враги устроили заговор! Прошу вас, выслушайте меня!

Но никто меня не слушал. Они находили меня забавной: то, что я была немного не в себе, только добавляло мне пикантности. Торг пошел веселее. Наконец меня за двести восемьдесят долларов купили два неуклюжих брата, владельцы кильбота. Они собирались перепродать меня в Иллинойсе, где цены на рабов были повыше. Братья по очереди били и насиловали меня, так что следующему своему владельцу я досталась едва живой. Из Кейро вверх по реке я плыла с крючконосым хозяином, который днем любил порассуждать о том, что надо умерщвлять плоть во имя Спасения, а ночью начисто забывал обо всем, насилуя меня каждый раз, перед тем как уснуть.

Ни один из моих хозяев не отважился снять с меня кандалы, справедливо полагая, что при первой же возможности я попытаюсь убежать. Меня называли мулаткой и считали шлюхой из новоорлеанского публичного дома и даже рабыней, сбежавшей из дома высокопоставленного лица. Последнее предположение мне казалось наиболее забавным. Каждому своему новому хозяину, вернее, каждому, кто готов был слушать меня хотя бы две минуты, я рассказывала историю о богатом муже и заговоре против меня. Я обещала своим слушателям богатое вознаграждение за возвращение в Новый Орлеан и вскоре стала известна как сумасшедшая рабыня из Нового Орлеана. Я выглядела так, будто всегда носила цепи, поэтому ничего удивительного не было в том, что мне никто не верил.

Мой крючконосый хозяин Старкер повез меня вверх по Огайо, намереваясь обменять на меха в Уилинге, в Западной Виргинии. Уилинга мы достигли к июню 1813 года.

Старкер погнал меня к причалу, где проходил меховой аукцион, ругая за то, что я не могла идти быстрее. Я в ответ лишь указала на железные браслеты на ногах, от которых на щиколотках образовались незаживающие раны. Он в ярости избил меня, но я продолжала спокойно улыбаться, следуя за ним черепашьим шагом.

Уилинг ничем не отличался от других городков, расположенных вдоль Миссисипи и Огайо. Дома едва ли были лучше бараков для рабов в «Ля Рев», а улицы в дождь превращались в грязные канавы. Леса и горы подступали вплотную к городам – этим жалким островкам цивилизации. Все увиденное мной укрепило меня в мысли, что американцы недалеко ушли от дикарей. Мужчины были грубы, а женщины выглядели изможденными и усталыми. Большую часть населения этих мест, похоже, составляли бродяги, которые пришли в эту огромную, неосвоенную и пустынную страну в поисках лучшей доли.

Мы прошли мимо кузни, на которую я посмотрела с надеждой, увы, пока неосуществимой, нескольких магазинов, салуна. Люди смотрели мне вслед, но в их глазах не было жалости – одно лишь любопытство. Наконец мы дошли до пристани, и Старкер толкнул меня под навес. Меха были собраны в тюки и рассортированы по качеству и сортам. Несколько мужчин прохаживались вдоль меховых гор, выбирая шкурки, изучали их, спорили друг с другом относительно их достоинств и стоимости.

– Проклятие, – пробормотал Старкер, – мы опоздали. – Конец сезона, остатки! Лучшие меха распроданы, и ты, ты во всем виновата. Ты, проклятая стерва. Надо было оставить тебя тем двум ублюдкам в Кейро. Это ты еле плелась…

– Не я виновата, что вы проводили столько времени на мне, вместо того чтобы налегать на весла, – сказала я с улыбкой.

Крючконосый ударил меня по лицу, и остальные торговцы на мгновение стихли, с любопытством посмотрев в нашу сторону. Как только они увидели, что перед ними всего лишь мужчина, бьющий рабыню, они разом утратили интерес, вернувшись к своим делам. Снова возобновился обычный для рынка гул.

Старкер водил меня от торговца к торговцу, предлагая за тюк меха рабыню, но всякий раз получал однозначный ответ: только наличность. С каждой минутой он становился все мрачнее. Наконец он посадил меня на мешок с кроличьими шкурками, а сам отправился в салун.

В зал вошел здоровяк с густой черной бородой. За спиной он нес связку шкурок – выхухолевых, бобровых и норковых. Он был ростом почти с Гарта, но весу в нем было раза в полтора больше. В лице его, красном и обезображенном шрамами и оспой, самым отталкивающим были глаза – бесцветные льдистые буравчики, сидящие глубоко под черными нависшими бровями. Одет он был обычно для тех мест: в меховую шапку, куртку из шкур с бахромой и поясом, из-за которого торчал охотничий нож, грубо сделанные штаны из кожи и черные сапоги.

Вошедший огляделся. Заметив меня, он подошел. Бледно-серые глаза буравили меня насквозь. Я испугалась сквозившей в них жестокости, но заставила себя прямо встретить его взгляд.

– Может, хотите посмотреть мне в зубы? – спросила я.

Его молчание придало мне храбрости, и я добавила:

– Что, никогда не видели женщины?

Глаза его холодно блеснули.

– Кто твой хозяин? – раздался резкий скрипучий голос. Казалось, звук многократно отразился от стен огромного резонаторного ящика – его груди, – прежде чем вылететь наружу в виде почти звериного рыка.

Я не ответила. Он глухо хохотнул.

– Ты смердишь, девчонка, – сказал он и отошел.

Тут же прибежал Старкер и накинулся на меня с расспросами, с кем я разговаривала и что ему надо.

– С очередным скотом, который сказал, что не даст за меня и трех паршивых кроликов.

– Ты лжешь, – прошипел Старкер. – Я пойду сам у него спрошу.

Я пожала плечами и отвернулась.

Через несколько минут Старкер вернулся.

– Слезай, – приказал мой хозяин. – Он хочет на тебя посмотреть.

– Он уже смотрел, – ответила я угрюмо. Старкер рванул за цепь на моих кандалах, и я упала, чуть не закричав от боли.

– Ладно, – сквозь зубы ответила я, поднимаясь. – От меня дурно пахнет, ближе лучше не подходить, – обратилась я к бородачу. – Можете полюбоваться мной издали.

Торговец мехом осклабился, а Старкер засуетился, прыгая вокруг него.

– Попридержи язык, – прошипел он мне на ухо, – а не то изобью тебя до смерти. Мистер Хеннесси собирается отдать за тебя меха, и я прикончу тебя, если ты сорвешь сделку!

Я плюнула Старкеру в лицо. Тот отпрянул, вне себя от гнева, затем пошел на меня, но бородач перехватил его руку.

– Не надо, – заявил великан. – Я не стану платить за испорченный товар. Мои шкуры и так выглядят лучше, чем она сейчас. Забирай их и убирайся. Пошли, – обратился он ко мне.

Я вышла следом за новым владельцем, звеня цепями. Он поморщился, глядя на них, и сказал:

– Лучше снимем с тебя эти штуки. Звук больно противный.

Он привел меня в кузню. Хеннесси вместе с кузнецом пришлось колдовать над моими оковами не меньше часа. При каждом ударе молота душа моя уходила в пятки, но скоро, говорила я себе, я обрету свободу, избавлюсь от постыдного свидетельства рабства. Железо растерло кожу до мяса, и, когда наконец упал второй браслет, я была едва жива от боли. Кузнец, чернокожий рабочий, положил мне на раны какую-то пахучую смесь. Хеннесси заплатил ему несколько монет и вывел меня на улицу.

– Подожди здесь, – приказал он, а сам исчез за дверью большого магазина рядом с кузней.

Я в недоумении замерла. Он в самом деле ушел, оставив меня одну. Я затравленно огляделась, а затем со всех ног пустилась к реке. После первой же сотни ярдов лодыжки мои нестерпимо заныли, я почувствовала, что больше не могу бежать. Я готова была плакать от отчаяния, обвиняя в предательстве мое ослабевшее тело, но вынуждена была пойти тише. Я знала, что делать – украсть лодку Старкера, проплыть немного вверх по реке, а потом убежать в лес. Я чувствовала на себе любопытные взгляды, но старалась не замечать их. Я шла навстречу своей свободе. К тому времени, как окружающие поймут, что я – беглая рабыня, я буду уже далеко.

Я так сосредоточилась на этой мысли, что даже не услышала стука копыт за собой. Голос Хеннесси прозвучал надо мной, словно гром среди ясного неба.

– Так тебе далеко не уйти, – сказал он. – Может быть, поедешь верхом?

Я закрыла лицо руками. Мной овладело такое отчаяние, что я завыла в голос и упала на землю.

Хеннесси спешился, сгреб меня в охапку и перекинул через седло. Вцепившись в гриву коня, я села, он устроился сзади, и мы тронулись в путь.

Когда стемнело, мы стали лагерем на небольшой поляне вблизи ручья. Хеннесси кинул тушку кролика, которого подстрелил по дороге, к моим ногам и приказал приготовить его.

– Если вы не хотите есть его с мехом и кишками, дайте мне нож, – сказала я.

Он усмехнулся, потянувшись за ножом. Мгновенный жест – и нож воткнулся в тушку. Хеннесси от души рассмеялся и навел на меня пистолет. Так, под прицелом, я и разделывала кролика.

Как только я закончила, он, все так же поигрывая пистолетом, велел мне отдать нож. Мне страшно хотелось проткнуть его толстое брюхо, пусть бы это стоило мне жизни, но я взяла себя в руки. От меня требуется одно, говорила я себе, – терпение. И я воткнула нож в землю у его ног.

Я развела костер, завернула кролика в листья и отправилась к ручью набрать воды. Потягивая виски, он не спускал с меня глаз. Я заметила, что дыхание его изменилось, превратившись в глубокие и низкие всхлипы, и приготовила себя к худшему.

Он напал на меня с внезапной яростной стремительностью. Меня затошнило от запаха его дыхания, я изворачивалась под ним, и вдруг пальцы мои нащупали рукоять ножа. Я надеялась, что успею проткнуть его еще до того, как он поймет, что случилось, но Хеннесси ударил меня по руке, чуть не сломав ее.

– Так ты хочешь подраться, стерва? – заревел он. – Ну что же, посмотрим кто кого.

Я вжалась в землю, едва живая от боли и ненависти. Передо мной был капитан Фоулер в ином обличье, но сейчас плен мой был еще более невыносим, чем тогда, на «Красавице Чарлстона». На корабле мне некуда было бежать, а сейчас, среди диких лесов, свобода казалась такой близкой, такой желанной.

Он больше не упускал меня из виду, и я пожалела, что из-за своих поспешных действий лишилась его доверия. Возможно, если бы я была покорна, он бы поверил, что я слаба и беспомощна. Но сейчас он следовал за мной повсюду, не сводя с меня своих водянистых, злых глаз.

– Старкер сказал, что ты из Нового Орлеана, – сказал он как-то дождливым вечером у костра. – Готов спорить, ты не была шлюхой в том публичном доме. Я был там. Отличное место и славные девочки.

Я промолчала.

– Ты француженка? Скажи что-нибудь по-французски.

Я продолжала молчать. Внезапно он ударил меня в висок. Я упала навзничь.

– Ты грязный змеиный выродок, – заговорила я по-французски. – Чтобы ты сгнил и рассыпался в прах еще до смерти. Чтобы у тебя руки-ноги отвалились. Чтобы ты превратился в кастрата…

Хеннесси откинулся и захохотал.

– Не знаю, что ты там говорила, – сказал он, – но готов поклясться, что ты костерила меня вдоль и поперек. Давай, вали дальше, Француженка, если тебе это помогает.

– Хочешь тысячу долларов? – сказала я по-английски.

– Да? Где же их раздают?

Он оторвал зубами кусок мяса, и я отвернулась. Я не могла смотреть, как он ест, без тошноты.

– В Новом Орлеане. Вы слышали о пирате Жане Лафите? Он мой хороший друг. Он заплатит тысячу долларов за то, что вы привезете меня к нему. Я не лгу вам, мистер Хеннесси. Подумайте, тысячу долларов!

– Никогда не слышал, чтобы за девку-рабыню давали столько, – с сомнением покачал головой мой хозяин.

– Но я не рабыня, – настаивала я. – Клянусь, я свободная женщина.

Я в который раз принялась рассказывать свою историю. Он слушал, не перебивая.

– Прошу вас мне поверить. Я говорю правду, – закончила я.

– Нет, Француженка. Я заплатил за тебя хорошие деньги, и ты теперь моя. Ты будешь работать на меня, пока не сдохнешь.

– Сколько стоил ваш мех? – спросила я.

– Около пяти сотен долларов, – сказал он, задумчиво жуя.

– Так вы продешевили, – рассмеялась я. – Мой прежний хозяин надул вас. В лучшем случае за меня дали бы двести пятьдесят, а может, и меньше. Никто не хотел покупать меня за цену Старкера. Да он сейчас смеется над вами!

На лице Хеннесси промелькнуло какое-то странное выражение.

– Для тебя это ничего не меняет. С тем же успехом я мог заплатить за тебя пять долларов вместо пятисот, – медленно проговорил он. – Ты моя, пока не умрешь или пока я не решу продать тебя или убить.

«Или пока я не убегу», – добавила я про себя.

– Лучше и не пробуй бежать. – Он словно прочитал мои мысли. – Я очень быстро тебя найду и так изуродую, что больше ты не убежишь никуда.

Слова его были ужасны, но голос оставался спокойным и ровным. Я невольно вздрогнула. Этот человек не остановится ни перед чем.

– Старкер был не дурак, – продолжал мой владелец. – Он знал, что стоит снять с тебя эти железные кольца, и ты удерешь раньше, чем он поймет, что случилось. Я тоже не дурак. Я снял их, потому что так удобнее передвигаться, но только не подумай, что ты сможешь удрать. Я знаю, ты будешь пытаться. Я понял это по твоему лицу еще в кузне. Но я решил тебя проверить. Я хотел знать, насколько сильно твое желание.

– И теперь знаете, – сказала я.

– Знаю. Ты можешь думать, что я продешевил, но это не так. У тебя в запасе еще долгие годы, за которые ты успеешь поработать много и тяжело.

Хеннесси засмеялся, пробурчав под нос:

– Да, я верну свои деньги, девка. Ты можешь мне поверить.

Я взглянула на своего спутника. Освещенный пламенем костра, он походил на медведя, на дикое существо – злое порождение этих глухих мест.

– Ну что же, теперь все ясно, – сказала я как можно ровнее. – У вас много рабов?

– Около пятидесяти.

– И они не убегают?

– Я привожу их назад, и больше они не делают попыток, – бесцветным тоном пояснил Хеннесси. – Я еще не потерял ни одного раба.

Закутавшись в одеяло, я молча легла у догорающего костра. Лица моих друзей и недругов, лица, лишенные тел, проносились у меня перед глазами: дядя Тео, Гарт, Джек, Арнольд… а теперь вот этот мужчина. Во сне я видела себя на «Красавице Чарлстона». Я была единственной рабыней, закованной в трюме, а Эдвард Хеннесси был капитаном. Я проснулась с сильным сердцебиением и так и не смогла больше уснуть. Я лежала на земле и слушала звуки леса и дыхание моего хозяина. Моя ненависть даст мне волю к жизни, я знала это. Наконец сон сморил меня.

Он разбудил меня задолго до рассвета. Мы поели холодной похлебки и выпили кофе. Нам предстоял переход через горы. Весь день лил дождь, но мы шли вперед, не останавливаясь, карабкаясь по скользким тропинкам. Нам удалось пройти около двадцати миль. Хеннесси сказал, что у него плантация в Виргинии, в четырехстах милях от Уилинга. Слово «плантация» произносилось хвастливо и с гордостью, и я представляла себе красивую усадьбу, как «Ля Рев» или Хайлендс, со многими акрами плодородных земель, дающих богатый урожай.

Мы шли чуть больше трех недель, видя перед собой один и тот же лес. Мы карабкались на поросшие лесом вершины, чтобы оттуда увидеть все тот же бесконечный зеленый океан, а потом опять спускались вниз. Ночью, после еды и другого ритуала, о котором Хеннесси никогда не забывал, поскольку он ему нравился, он связывал меня так, что я не могла шевельнуться, а утром развязывал, и мы опять шли.

Связывать на ночь он стал меня после того, как я попыталась убить его. Это произошло примерно через неделю после Уилинга. Однажды вечером он прикорнул у костра, и я решила убить его, раз и навсегда покончив со своими мучениями, и даже придумала, как это сделать. Пока он спал, я притащила тяжелый плоский камень, который заметила, еще когда разводила огонь. Он был тяжелый и острый с одного конца, так что им запросто можно было проломить череп. Я на цыпочках подкралась к Хеннесси, занесла камень над его головой, но в самый решающий момент какой-то звериный инстинкт разбудил его и он откатился в сторону.

В одно мгновение я была сметена на землю.

– Хочешь меня прикончить, стерва, – заревел он. – Я тебе не по зубам, французская шлюха, у меня уши, как у индейца, и реакция быстрее, чем у кобры. Ты очень пожалеешь о том, что связалась с Эдвардом Хеннесси, дрянь.

Он бил меня до тех пор, пока меня не начало выворачивать кровью. Затем он связал мне руки и ноги кожаным ремнем. Я стонала от боли, но мой хозяин остался глух к моим мучениям. Он пнул меня ногой и с садистской усмешкой заметил:

– Может быть, это отучит тебя от вздорных фантазий.

Но настал-таки день, когда последняя гора была пройдена, и Хеннесси сообщил:

– Вот она, моя плантация.

Я увидела маленький белый дом на голом, открытом всем ветрам холме. Несколько прямоугольных зеленых грядок на скалистом взгорье, по словам моего хозяина, были посадками табака. На другом склоне, среди буроватой растительности, сожженной солнцем, паслось немногочисленное стадо. Земля, сгоревшая под солнцем, казалась мертвой. На голом дворе ютились хлипкие хозяйственные постройки, бараки для рабов, амбар и навес для сушки табака. На хозяйственные постройки краски пожалели, и под дождем и солнцем они посерели и приобрели тот же унылый и безжизненный вид, что и земля, на которой стояли. Гибельное место. Все в усадьбе Хеннесси говорило о смерти и запустении.

Контраст с «Ля Рев» был впечатляющим. Недаром говорят, что все познается в сравнении. При нашем приближении истерично залаяли собаки, привязанные возле коптильни. Хеннесси прикрикнул на них, и я невольно отметила поразительное сходство их голосов. Псы постепенно затихли. Цыплята, выискивающие что-то на пустом дворе, кинулись врассыпную. Мы остановились перед домом. Из дверей навстречу нам вышла худая бледная женщина, в юбку которой намертво вцепились две тщедушные девчонки.

– Эдвард, ты получил хорошие деньги? – спросила она, с надеждой глядя на мужа, но тут увидела меня.

– Это Француженка, – сказал Хеннесси.

Меня поразили ликующие нотки в его голосе, и я невольно вгляделась в него попристальней. Хеннесси широко и с вызовом улыбался. Девочки захныкали.

Женщина откинула со лба прядь волос.

– Я не понимаю, – заговорила она. – Ты собирался…

– Это новая рабыня, Марта, – непререкаемым тоном сообщил Хеннесси.

Марта вышла из дверей. Солнце слепило ей глаза, и она невольно прикрыла их.

– Но… но деньги, Эдвард? – с запинкой произнесла она. – Они ведь так нужны нам. Урожай… Я… я не понимаю. Деньги где?

– Денег нет, – сообщил хозяин, заложив за ремень большие пальцы рук, как бы демонстрируя жене бессмысленность какого бы то ни было обсуждения ситуации.

Марта молча глотала слезы, с ненавистью глядя на меня. Наконец Хеннесси сказал:

– Я променял мех на девчонку. Она встала мне в пятьсот долларов. Можно сказать, задаром. Выходи, Француженка. Покажи себя. Не каждый день Марте приходится любоваться девчонками, которые стоят таких денег.

По щекам несчастной миссис Хеннесси покатились слезы отчаяния.

– Я думаю, мы можем поселить ее со старой Анной, – сказала она, еле сдерживая рыдания.

– Ей нужна отдельная комната, – пояснил муж. – Она прекрасная домашняя работница, будет тебе помощницей, Марта. Что случилось? Почему не слышу слов одобрения? Я сделал подарок прежде всего тебе.

Марта, покачав головой, кинулась в дом. Хеннесси поспешил за ней, едва не сбив с ног тихо скулящих детей, которые, затравленно посмотрев на меня, шмыгнули следом за родителями. До меня доносились сердитые голоса – грубый и размеренный его и тонкий, срывающийся на высоких тонах ее. Дети плакали. Вдруг я услышала пронзительный вопль, и следом – короткое затишье, и снова стенания и крики. Похоже, он ее побил.

Я стояла посреди голого двора под палящим солнцем. Итак, он привез меня, чтобы досадить жене. Я должна стать орудием пытки. Этот человек был сумасшедшим, одержимым ненавистью, и мы все были его жертвами. Но я знала – рано или поздно мне удастся вырваться. У меня не было иного выхода – свобода или смерть.

Глава 15

КЛЕЙМО

Горячий пар поднимался над корытом с мыльной водой. Рукавом смахивая пот и подслеповато моргая, я отстирывала белье. Каждую вещь я как следует терла на ребристой стиральной доске, а особо грязные места еще и руками.

– Тебе нравится быть рабыней, Француженка? – приставала ко мне восьмилетняя Дженни.

Несмотря на напряженно-неприязненную атмосферу, царившую в родном доме, девочка умудрилась сохранить непосредственность и любопытство.

– Не очень, – угрюмо ответила я.

Мне не хотелось сближаться с кем бы то ни было в этом доме, даже с детьми. Я понимала: ничто не должно удерживать меня в этом проклятом месте. Как только я замечала, что кто-то из детей проникается ко мне симпатией, я старалась оттолкнуть его, хотя делала это с нелегким сердцем. Девочки, милые маленькие существа, унаследовали от матери стыдливость и робость, но отцовского в них не было ничего.

– Я предпочла бы жить где-нибудь подальше отсюда. Там, где мне не нужно было бы мыть, скрести и готовить, – пояснила я, в сердцах плюхнув доску в корыто. – Да уж, подальше.

– А что бы ты тогда делала? – спросила Сара, младшая из сестер.

– Я могла бы плавать на кораблях, – ответила я, ненадолго задумавшись.

Да, я и вправду хотела очутиться на корабле, между двух зыбких бездн – воды и неба. Чтобы звезды отражались в океане, чтобы ветер дул в спину и вокруг не было бы ничего – только бесконечный синий простор. Я хотела бы, чтобы мой корабль был красивым, с белыми, как снег, парусами, с чистыми палубами и маленькой каютой, в которой было бы много хорошего вина и вкусной еды. И еще, чтобы у меня было много теплых одеял на случай холода.

Я тосковала по всем тем обычным вещам, которых была лишена: по праву на личную жизнь, по хорошей пище, по теплой одежде. А самое главное – по свободе.

– Папа говорит, что ты из Франции, – сказала Дженни.

Я оторвала взгляд от корыта и взглянула на девочек. Малышки смотрели на меня снизу верх, цепляясь тоненькими пальчиками за край корыта.

– Да, это правда.

– А далеко отсюда Франция?

– Очень далеко. Сначала надо добраться до побережья, потом долго плыть на корабле через океан. А затем вы садитесь в золоченую карету и едете в Орлеан. Это красивый город, очень старинный. Жанна д'Арк родом из Орлеана. А потом надо немного повернуть на юг. Земля там холмистая и покрыта лесами, но наши леса не похожи на здешние. Во Франции все меньше – деревья, травы, холмы, которые от этого кажутся уютнее и человечнее. А поместья там красивые, куда красивее и древнее тех, что я видела у вас в Америке.

Я живо представила себе наш фамильный замок, он будто по волшебству возник из пены, поднимающейся над тазом.

– … И живут там хорошо, по-настоящему хорошо.

Я закусила губу и изо всех сил принялась тереть одно из линялых платьев Марты Хеннесси.

– Ты хотела бы вернуться туда? – спросила Дженни, глядя на меня печальными голубыми глазами, казавшимися огромными из-за нездоровой худобы лица.

– Во Францию? – переспросила я с горькой усмешкой. С тех пор как Эдвард Хеннесси привел меня сюда, я больше ни о чем и не мечтала. Иногда тоска по дому становилась такой сильной, что я едва терпела, чтобы не зарыдать. Я готова была отдать все, чтобы только вернуться домой.

– Да, – ответила я. – Мне бы хотелось еще раз увидеть дом.

В этот момент дверной проем заполнила могучая фигура хозяина.

– Идите поиграйте куда-нибудь, – приказал он дочерям.

Девочки испуганно обернулись и тихонько, словно маленькие мышки, юркнули за дверь.

– Скучаешь по дому? – сказал он с садистской улыбочкой, привалившись к косяку.

– Что, если и так? – спросила я, не отрывая глаз от стирки.

– Мне нет дела до того, француженка ты или ублюдок белого плантатора и его черной шлюхи. Не вижу разницы.

– Для меня разница очевидна, – отозвалась я. Хеннесси прошел в комнату и стал подле меня. От него несло табаком и потом. Я так ненавидела его, что одно его присутствие заставляло меня дрожать от отвращения. Я даже не старалась скрыть свои чувства.

От корыта шел пар, и я, спасаясь от жары, расстегнула блузку. Сейчас я стянула ее полы одной рукой и терпеливо ждала, пока хозяин удалится.

Маленькая пристройка задрожала от его хохота. Хеннесси подошел ко мне вплотную и дернул за руку.

– Ты редкая стерва, Француженка, – сказал он. – Едва увидев тебя, я понял, что ты из породы женщин, умеющих по достоинству оценить настоящего мужчину, и я был прав. А сейчас ты становишься такой же холодной и тоскливой, как Марта.

– Сам и виноват, – едко парировала я. – Трудно ожидать, что женщина, которая столько работает, захочет еще и в постели трудиться.

Хеннесси рванул блузку и грубо схватил меня за грудь. Я попыталась вырваться.

– Нет, – процедила я сквозь зубы, – убирайся. Или тебе дела нет до детей? Что, если они войдут?

– Пусть только попробуют, я их выпорю. Ну давай…

Хеннесси попытался меня обнять, а когда я не далась, наотмашь ударил по лицу. Мне показалось, что по мне прошлись кувалдой. Хеннесси поддел меня коленом и засунул руку под юбку. Я все еще пыталась бороться, но сил почти не было, и он опрокинул меня на пол.

– Мистер Эдвард, мул споткнулся и сломал ногу!

В двери стоял негр по имени Айра и смотрел на нас.

– Убирайся! – заревел Хеннесси. – Где?

– В поле, – сказал раб, неловко переминаясь с ноги на ногу и глядя в пол. – Он упал в яму и лежит, будто мертвый, только дышит тяжело.

– Сейчас приду. А теперь, чтобы ноги твоей здесь не было.

Раб пропал. Хеннесси сжал кулаки. От гнева он будто сильнее раздулся. С нечеловеческим ревом он смахнул тяжелое корыто, вода залила пол, чистое белье упало в грязную мутную лужу. Он резко повернулся ко мне, будто ждал, что я начну возмущаться, но я, наученная горьким опытом, застыла как истукан и молча смотрела в пол. Хеннесси вышел, хлопнув за собой дверью.

Я не сразу вышла из оцепенения. Из ссадины под глазом сочилась кровь, и я глотала слезы пополам с сукровицей. Никогда я не чувствовала себя до такой степени униженной. Я поклялась, что отомщу ему, отомщу всем тем, из-за кого я здесь оказалась: Жоржетте, Арнольду, Гарту. Я и Гарта винила в своих несчастьях за то, что он не пришел на свидание и не увез меня до роковых событий. Я старалась не думать о Гарте Мак-Клелланде, слишком горькими и болезненными были эти размышления.

Я говорила себе, что судьба могла обойтись со мной еще жестче: я, например, могла оказаться на месте Марты Хеннесси. Вот и сейчас она была на плантациях табака, работая наравне с черными рабами: собирала урожай и относила вязанки под навес. Мы избегали друг друга. Она заговаривала со мной только тогда, когда надо было сделать какие-нибудь распоряжения. Я понимала, что каждый взгляд в мою сторону наполняет ее ревностью. Хеннесси переплюнул даже Жозе Фоулера. Только изощренный садист мог научиться так терзать людей морально, причиняя им не меньше страданий, чем при физических пытках.

Прижимая фартук к лицу, я вышла во двор. Вначале надо было что-то сделать с раной, а уже потом принести и нагреть воду для стирки. По дороге я встретила Исаака, чернокожего мальчишку лет четырнадцати, который ухаживал за огородом и домашней птицей.

– Доброе утро, Исаак, – сказала я с напускной бодростью. – Как чувствуешь себя сегодня?

– Лучше, мисси.

Мальчик похромал дальше, опираясь вместо костыля на рогатину.

Я посмотрела ему вслед с тяжелым сердцем. Когда я появилась здесь, Исаак был веселым, простосердечным сорванцом, в той, конечно, степени, в какой возможно быть веселым на земле, отмеченной присутствием этого дьявола во плоти – Хеннесси. И вот в один прекрасный день мальчик решил убежать. Хеннесси пустил за ним собак. Когда хозяин и раб вернулись в усадьбу, ребенок уже был калекой. Хеннесси сказал, что это сделали собаки, но Исаак рассказал рабам, что хозяин сам, в наказание за побег, разрезал ахиллово сухожилие мальчика, и теперь ступня заворачивалась внутрь. Исааку больше никогда не убежать, это верно.

Вначале рабы не знали, как со мной обращаться. Они-то понимали, что перед ними белая женщина. И все же я была такой же рабыней Хеннесси, как и любой из них. Мы терпели те же обиды и надругательства, и никто, смею предположить, не завидовал тому, что хозяин приходит ко мне каждую ночь.

Хеннесси пытался получить доход от земли, скупой и непригодной к земледелию. У него не было денег на такую роскошь, как ботинки для рабочих зимой, или на что-то хоть отдаленно напоминающее постель.

Вдали послышался выстрел. Хеннесси, очевидно, пристрелил мула.

Большинство женщин были хронически больны, а мужчины измождены до дистрофии; у детей животы раздувались от голода. Хозяин нещадно бил рабов, когда они, по его мнению, недостаточно усердно работали, а однажды он привязал человека к столбу под палящим солнцем и держал его там без воды и пищи. Я хотела принести несчастному немного воды, но Хеннесси сбил меня с ног одним ударом своей здоровенной ручищи. Должно быть, если бы он сжал пальцы в кулак, он раздробил бы мне челюсть.

Я выглядела столь же жалко, как и остальные. Ногти мои были обломаны, а руки и ноги огрубели, покрылись мозолями и коростой. Грязь так въелась в них, что, сколько ни мой, я все равно не смогла бы отмыть их добела. На голове я носила платок, как и другие женщины-рабыни, чтобы волосы не мешали работать. Я часто думала о сытой, привольной жизни в «Ля Рев», о тучных полях поместья, таких красивых, в особенности во время сбора урожая. Я вспоминала огромные горы белого хлопка, густые заросли табака. Здешние поля казались мне жалкой насмешкой над адским трудом.

Хеннесси заявил, что я должна научиться готовить, чтобы хозяйка работала в поле. Я воровала пищу и отправляла ее в бараки. До сих пор меня не поймали, хотя Хеннесси тщательно следил за припасами и держал их на замке.

Покончив со стиркой и повесив белье, я начала готовить обед. Я разожгла печь и поставила хлеб, который успела замесить утром. На минуту я задержалась у окна. Вдали синели горы, те самые, с которых я спускалась, чтобы прийти сюда вместе со своим новым хозяином. Я ни разу так и не назвала его «господин» и, обращаясь к нему, не стеснялась в выражениях.

Горы в сине-зеленой дымке казались подножием какой-то сказочной небесной страны. Такие далекие, такие недоступные, как мираж. И если умирающий от жажды в пустыне грезит оазисом с чистым ручьем, я представляла то поднебесное царство землей обетованной, чем-то очень похожей на мою далекую и прекрасную родину, – землей, где не было рабства, обид, унижений и голода. Я страстно мечтала убежать прочь от этой несносной жизни. Если бы только представился случай… Но мой тюремщик не спускал с меня глаз в течение дня и ночью ни разу не забыл навестить.

Я увидела, как с холма бегут девочки, обе в слезах. За ними шел Эдвард Хеннесси с женой на руках. Ее голова безжизненно свисала, и даже издалека была заметна синеватая бледность лица. Я выбежала во двор.

– Мама умерла, мама умерла, – зарыдали девочки, цепляясь за мою юбку.

– Сейчас же идите в дом, девочки, – приказала я, – и приготовьте маме постель.

Они послушно побежали в дом.

– Что случилось? – спросила я Хеннесси, пытаясь нащупать у Марты пульс.

– Упала в обморок, только и всего, – пробурчал он. – Ни к чему вся эта суета. До смерти ей еще далеко.

Следом за хозяином я прошла в ее комнату. Хеннесси небрежно положил жену на кровать. Я отправила девочек за теплой водой и чистой тряпкой, а когда они вернулись, велела им ждать за дверью. Затем я раздела лежавшую без сознания Марту и смыла с ее лица и рук грязь. Хеннесси молча наблюдал за мной с порога.

– Ничего с ней не станется, – грубо заявил он. – Позаботься лучше об обеде. Иди на кухню.

– Нет, – резко ответила я, – я не брошу ее. Ты сам прекрасно можешь управиться с обедом. Или поищи замену павшему мулу.

– Может быть, ты займешь место мула в упряжке? – ухмыльнулся Хеннесси.

Не обращая внимания на обычную грубость хозяина, я похлопала Марту по щекам. Женщина слабо застонала. Я помогла ей сесть и поднесла к губам стакан воды. Она поперхнулась и снова упала на подушки. За моей спиной хлопнула дверь. Я обернулась. Хозяин вышел из спальни.

– Выпейте, – настаивала я. – Прошу вас, попытайтесь. Все будет хорошо, он ушел.

Марта облизнула губы и хрипло пробормотала:

– Нет, оставьте меня. Уходите, я не хочу, чтобы вы были здесь.

Я, однако, продолжала настаивать, и Марта сделала глоток.

– Что случилось? – тихо спросила она. – Я чувствую себя ужасно.

– Вы упали в обморок.

– Ах, теперь вспомнила. Я почувствовала внезапную тошноту, а потом… все во мне перевернулось. Это… это от жары.

– Не от жары, – не церемонясь, возразила я. – Вы беременны, разве не так?

Марта закрыла глаза и глубоко вздохнула.

– Вам нельзя работать как вол в таком положении!

– А разве у меня есть выбор? – с горечью откликнулась Марта. – Да мне, честно говоря, все равно. Умру, и хорошо.

– Не говорите так, – возмутилась я. – Вы хотите подарить ему счастье увидеть вас в могиле? Вы же знаете, он лишь порадуется, что добился своего. Подумайте о детях, если не хотите думать о себе. И о младенце, которого носите. Какой у вас срок?

Марта заплакала и засмеялась одновременно.

– Пять месяцев. Вы, наверное, думаете, что я запоздала с обмороками?

– Я думаю, что вам пора прекратить над собой издеваться. Он знает?

– А вы как считаете?

Я попыталась протереть влажной салфеткой ее лицо, но она отвела мою руку.

– Он не смотрит на меня с тех пор, как привез вас сюда. Я, наверное, должна быть вам за это благодарно, но… нет. Уходите и оставьте меня одну.

Я накрыла стол для Хеннесси и его дочерей. Девочки убедились, что мать жива и «всего лишь перегрелась на солнце», как им сообщили. Сегодня они казались еще несчастнее, чем обычно. Тщедушные создания клевали, как птички. Я не могла спокойно смотреть на них. Ненормально, противоестественно для детей быть такими тихими и печальными. Зато Хеннесси, казалось, был ничуть не встревожен болезнью жены. Не знаю, ненавидела ли я его когда-нибудь сильнее, чем тогда.

Ночью он, как обычно, пришел ко мне в комнату. Я принимала его без сопротивления после того, как однажды он избил меня до полуобморочного состояния, а потом все равно использовал. На этот раз он быстро закончил и вскоре, отвернувшись к стене, захрапел. Я отодвинулась, насколько позволяла постель. Его жена не смела протестовать. В первый же день, когда она вздумала поспорить, он наставил ей синяки под каждым глазом, и она знала, что стоит ей открыть рот еще раз, он отделает ее еще крепче. Я думала о ребенке, которого Марта носила под сердцем. Как отреагирует это чудовище, когда узнает? Обычно ребенок сплачивает семью, заставляет вспомнить о, быть может, утраченных чувствах, но Эдвард Хеннесси был выродком. Для него еще один ребенок – это еще один рот, который нужно кормить, и еще одна душа, которую можно терзать.

Я закрыла уши, чтобы не слышать его омерзительного храпа. Нет, я не могу остаться, я должна уйти, и как можно быстрее.

На следующий день Хеннесси объявил, что собирается в Хендерсон, деревушку в пятнадцати милях от фермы, чтобы купить нового мула. Вернуться он должен был через сутки. Наконец мои мольбы были услышаны. Сразу после его отъезда я сказала Марте, что ее муж велел мне заменить ее в поле. Миссис Хеннесси все еще чувствовала себя больной и с удовольствием воспользовалась возможностью провести день в постели. Я быстро собралась: сверток с едой, нож и одеяло. Около восьми утра я уже готова была пуститься в путь. На ферме было тихо. Рабы уже два часа как работали, девочки играли в комнате матери.

Я шла быстрым шагом весь день, останавливаясь только для того, чтобы поесть и немного передохнуть. Сейчас я была рада тому, что на ступнях у меня наросли толстые мозоли: земля была довольно каменистой, и раньше я ни за что бы не прошла весь этот путь, не изранив в кровь подошвы. Я знала, что Хеннесси пустит по следу собак, и поэтому старалась идти вдоль русла ручья, чтобы сбить запах. Я слышала об этом приеме от рабов, вскоре после того как поймали Исаака. Исаак пользовался этим приемом, и тем не менее его поймали. Я старалась не думать ни об Исааке, ни о собаках. Безобразное жестокое лицо Эдварда Хеннесси стояло передо мной весь день, подгоняя меня, когда наваливалась усталость.

Я шла на юг, в направлении Луизианы. Я не имела ни малейшего представления о географии этой части континента. Знала только, что местность здесь камениста и покрыта лесами и что мне, возможно, придется идти не один день, пока я набреду на жилье. Я придумала, как я объясню, почему у меня такой измученный вид: будто мы с семьей, мужем и ребенком, ехали на Запад, но на нас напали разбойники, которые украли все наше имущество, убили мужа и ребенка, а меня бросили умирать. Я надеялась убить сразу двух зайцев: возбудить в людях сочувствие и жалость и отмести от себя всяческие подозрения. Тогда едва ли кто-нибудь подумает, что перед ними не жертва разбойников, а беглая рабыня.

Собак я услышала перед наступлением сумерек. Вначале я не поверила своим ушам. Я замерла, прислушиваясь, и чем отчетливее становились звуки возбужденного лая, тем темнее становилось у меня на душе. Лай звучал для меня как похоронный колокол. Не может быть, чтобы это были собаки Хеннесси, успокаивала я себя. Он должен вернуться только завтра! Но лай приближался. Они хрипели, надрывались… И я побежала. Я бросила мешок, в котором был нож. Поваленные деревья, узловатые корни превратились в моих заклятых врагов, камни осыпались под ногами, я карабкалась на холмы, спотыкалась и скатывалась, а лай между тем все приближался. Я уже слышала хриплый властный голос.

Я поняла: еще немного, и голодные звери раздерут меня на куски. Увидев высокую ель, я с трудом вскарабкалась на нее. Собаки появились словно из-под земли, окружив дерево со всех сторон. Я чувствовала их влажное, учащенное дыхание, лай стоял в ушах сплошным гулом. Я посмотрела вниз: разинутые рты с кроваво-красными языками и острыми белыми зубами; глаза горят голодным огнем. Закричав от страха, я полезла выше. Трудно представить себе смерть страшнее, чем от клыков этих адских созданий.

Тут появился Хеннесси и замахнулся на собак плеткой.

– Слезай, – приказал он. Я покачала головой.

– Вначале пристрели меня, а потом скармливай своим псам.

– Они тебя не съедят, – с довольной улыбкой проговорил Хеннесси. – Они научены загонять добычу, а не есть ее. Слезай оттуда, стерва.

Хеннесси бросил собакам дохлого кролика, припасенного в седельной сумке, и собаки разорвали его в одно мгновение. Мне с трудом верилось, что меня они бы не тронули.

– Слезай, – еще раз позвал Хеннесси. Вцепившись в грубую шершавую кору, я изо всех сил затрясла головой. Я боялась его. Он убьет меня, я знала, что он убьет меня или искалечит, как Исаака.

Хеннесси спешился и подошел к дереву. Очень спокойно он поставил ногу на нижнюю ветку, покачался, проверив ее на прочность, и полез выше. Некоторые ветви обламывались под его тяжестью, но он как-то умудрялся не падать. Он приближался медленно, но неумолимо. Дальше я залезть уже не могла.

Я посмотрела вниз, на его обращенное кверху лицо. Глаза его блестели от возбуждения, он ухмылялся, в уголках рта собралась слюна, совсем как у собак. Он протянул руку и ухватился меня за колено. Я попробовала лягнуть его, но он прочно держал мою ногу. Он потащил меня вниз. Я чувствовала, что медленно, но верно сползаю, и вскоре мы оба тяжело упали на сухую землю под деревом. Он схватил меня молча, зажав огромной ручищей рот, чтобы приглушить мои вопли. Вначале я решила, что он хочет изнасиловать меня, чтобы отпраздновать успешное предприятие, но позже увидела, что в глазах его горела не похоть, а самая настоящая ненависть. Он опустил руку и, когда я снова завопила, ударил меня всерьез. Я провалилась в ночь, и только вкус крови во рту говорил, что я еще жива.

– Стерва, проклятая стерва, – шипел он, поднимая меня на ноги.

Меня качало.

– Почему… ты… не убил… – бормотала я заплетающимся языком.

– Ты удивилась, увидев меня? Мне не пришлось ехать в Хендерсон. Нашелся сосед, готовый продать мне мула. Удача, ничего не скажешь. У тебя не было времени, чтобы уйти далеко. Залезай на лошадь.

– Я…

– Залезай!

Он сгреб меня в охапку и забросил на седло, затем вскарабкался сам и свистом подозвал собак, которые, утолив голод, смотрели на меня уже не так кровожадно.

Дорога назад оказалась на удивление короткой, а ведь мне казалось, что я успела пройти миль сто. На ферму мы приехали, когда почти стемнело. Только здесь, во дворе, я почувствовала, что такое настоящий страх, от которого липким потом покрывается тело. Я знала, что он не оставит мой поступок безнаказанным. Он мог бы избить меня до смерти в лесу, но он этого не сделал. Значит, он готовил что-нибудь похуже.

Хеннесси приказал испуганным рабам развести во дворе костер. Они поспешили выполнить приказание: принесли несколько вязанок хвороста и немного дров. Вскоре в самом сердце поселения запылал высокий костер, осветивший шаткие строения розоватым светом, и длинные уродливые тени легли вокруг построек. Сердце мое бешено забилось. Я в немом отчаянии озиралась вокруг, но Хеннесси стоял рядом и, заметив мой отчаянный взгляд, положил мне на плечо тяжелую руку.

Затем он одним движением сорвал с меня ветхое платье. Меня затрясло. Хеннесси громко приказал всем рабам выйти и смотреть. Вскоре нас окружила стена темных тел.

От стыда я опустила голову, хотя в лицах рабов не было ни осуждения, ни интереса – только жалость и скорбь. Хеннесси связал мне руки и заставил опуститься на колени.

– Прошу вас, – повторяла я, – прошу вас меня отпустить, я больше никогда не попытаюсь убежать, клянусь.

Губы его сжались.

– Ты должна называть меня «господин». Скажи, приказываю. Скажи: «Простите, господин». Скажи, будь ты проклята!

Сжав мою шею огромными ручищами, он стал душить меня, и чем меньше оставалось во мне жизни, тем ближе наклонялось ко мне его злобное лицо. Он все повторял:

– Скажи, или, клянусь, я убью тебя прямо здесь и сейчас.

– Я… Мне жаль, – выдавила я.

– Господин! – ревел он.

Перед моим помутившимся взором все поплыло. Море черных лиц казалось мне одной страшной ухмылкой, ухмылкой самого сатаны. Лицо моего мучителя разрослось до неимоверных размеров, приобрело чудовищные, гротескные очертания – воплощенное зло. Затем на меня навалилась чернота. Я поняла, что умираю.

– Господин, – прохрипела я.

Он отпустил меня, и я упала на землю, жадно глотая воздух. Возле костра суетились какие-то люди. Через некоторое время Хеннесси схватил меня за волосы и притянул голову к коленям.

– Держите ее кто-нибудь, – рявкнул он. – Вы, Айра и Джесс, хватайте за руки.

Они закинули мне руки за голову. Я обернулась, чтобы посмотреть, что происходит, и увидела, как Хеннесси вытаскивает из огня раскаленный докрасна кусок железа. Он нес его ко мне.

Я закричала так громко, будто от одного лишь крика душа моя унесется из тела. Я продолжала кричать, когда услышала шипение и почувствовала запах паленого мяса. А потом пришла боль, боль заполнила меня всю, закружила, понесла и бросила в спасительное забвение.

Я очнулась от страшной боли, будто раскаленное железо все еще жгло меня. Я попыталась заговорить, но слов не было, заплакать, но не было слез. Я открыла глаза. Марта Хеннесси стояла надо мной, сжимая в руках стакан.

– Выпейте, – ласково предложила она. – Это смягчит боль.

Марта и худая седая негритянка, старушка Анна, помогли мне сесть. Я выпила немного бренди и только тогда осознала, что лежу на соломенном тюфяке в каморке у Анны. Лицо Марты еще раз качнулось передо мной. Она опустилась подле меня на колени. В глазах ее не было ненависти – одна лишь безысходность.

– Вы уже несколько дней, как болеете, – сказала мне она. – У вас была лихорадка. Мы думали, вы умираете.

Анна дотронулась до повязки у меня на спине. Я застонала и вцепилась в руку Марты.

– Мы должны перебинтовать рану. Пожалуйста, потерпите. Он… он не должен был этого делать. Он не имел права. Вы ведь даже не…

Марта понизила голос, и я заметила, что Анна перестала работать, прислушиваясь.

– … вы даже не негритянка, – шепотом закончила Марта. – Он не человек, он мразь. Он взбесился, когда обнаружил, что вы сбежали. Он чуть не убил меня. Думал, что я вам помогла. Боже, прости мне мои прегрешения. Бог да простит всех нас и поможет нам всем.

Марта опустила голову и заплакала.

Я отвернулась. Ноша моей собственной беды была так велика, что я не могла сострадать чужому несчастью.

– Я должна была предвидеть все, когда выходила за него замуж, – надломленным голосом сказала Марта. – Он был упрямым и вспыльчивым, но я думала, что он романтик. Он работал на ферме моего отца. Мы были людьми обеспеченными, даже богатыми. Эдвард хотел доказать, что и он чего-то стоит. Он заработал на одной махинации кое-какие деньги и вернулся за мной. Отец ненавидел его. Мы с Эдвардом бежали. И с того момента, – вздохнула она, – у нас не было ни одного счастливого мгновения. Он как-то сказал мне, что не желает ни у кого ходить в должниках. Но он никогда не любил меня, как я теперь понимаю. Он не мог поверить в то, что отец после смерти не оставит нам ни пенни. Я думала, Эдвард сойдет с ума. Он рассчитывал на деньги отца. В глубине души, – Марта печально улыбнулась, – я была рада, что он так задет. Я успела его возненавидеть. Я ненавижу его сейчас.

После ухода Марты я сказала Анне:

– Ты поможешь мне бежать? Прикроешь меня? Я притворюсь больной. Он сюда не ходит. Он никогда не узнает.

– Он заходит сюда каждый день, – хмуро возразила Анна. – Смотрит на вас и ухмыляется, как дьявол. Вы хотите, чтобы нас всех заклеймили, мисси? А сейчас ложитесь-ка и закройте глаза. Вы немного помешались от боли и обиды, только и всего. Поспите, а я пока сварю супчику. Не говорите больше о побеге. В следующий раз он наверняка вас убьет.

– Надеюсь, – сказала я. – Я так жить не могу. Уж лучше умереть.

Я закрыла глаза. Капитан Фоулер достал меня из своих адских глубин. Таково его возмездие. В Эдварде Хеннесси он нашел своего верного последователя.

Со временем рана затянулась. Я уже безболезненно могла дотронуться до шрама рукой. Латинская буква «R» – от английского «Runaway», что значит «Беглая». Итак, я заклеймлена на всю жизнь. Из-за Жоржетты и Арнольда. Из-за того, что я любила Гарта Мак-Клелланда, а он меня предал. Я знала, что больше его не увижу, и не жалела об этом. Он, он был первопричиной всех моих бед и несчастий.

Пришла зима. Рабы большую часть времени проводили в хлипких хижинах, безуспешно стараясь согреться. Мы с Анной грелись у нашего маленького очага, растирая озябшие руки; заткнули щели в стенах под окнами и дверью ветхим тряпьем, чтобы защититься от холодных северных и западных ветров. Ветер с гор продувал хижину насквозь. К середине января землю покрыл толстый слой снега. Вместе с холодами пришел и грипп. Он унес почти половину рабов и одну из дочерей Хеннесси – маленькую Сару. Я подозревала, что потеря рабов огорчила его куда больше, чем смерть собственного ребенка. Хозяин отсутствовал на ферме неделями, ставил капканы и стрелял зверя, чтобы весной привезти мех в Уилинг и продать на аукционе. Он мог не беспокоиться: зимой никто из рабов и не помышлял о бегстве, понимая всю самоубийственность затеи: в нашей одежде и обуви любой из нас уже через несколько часов пребывания на улице превратится в ледышку, да и по сугробам далеко не уйдешь.

Временами рабы собирались вместе. Мы разговаривали и пели. Я рассказала свою историю, рассказала о Франции и о «Красавице Чарлстона». Многие узнали капитана Фоулера. Чернокожие слушатели качали головами, дивясь превратностям судьбы, занесшей меня на эту забытую Богом ферму. Я в подробностях расписала им красоты замка Лесконфлеров, свою привольную жизнь у Лафита. Рабы охали и ахали, слушая рассказы о моих пиратских забавах. Лафит был для них настоящим героем, как, впрочем, и для меня.

Я рассказала моим товарищам по несчастью и о восстании рабов на Гаити, о том, как черные сбросили своих белых угнетателей. Этим рабам не пришлось убегать, чтобы обрести свободу: они добыли ее для себя и своих детей сообща, раз и навсегда, вырвали ее у белых хозяев, пусть ценой собственной жизни.

Когда я закончила рассказ о гаитянах, лица моих слушателей засветились надеждой.

– Но их были сотни, – возразил Аира, – а нас осталось только около двадцати.

Мечта о свободе гасла, стоило лишь подумать о Хеннесси, его собаках и ружьях.

Я обвела взглядом собравшихся.

– Да что вы! – воскликнула я. – Он всего лишь человек! Он один, а нас много! И такого негодяя, пожалуй, не сыскать. Почему вы так трусливы?

Мои слова были встречены молчанием.

– Вы все знаете, на что он способен, – продолжала я. – Все происходит у вас на глазах. Исаак не может ходить. Милли едва таскает ноги от голода и болезни. Айра, помнишь, он сломал тебе руку. Просто так, для забавы. А ты, Джесс, у тебя тоже клеймо, как и у меня. Разве в вас нет ненависти? Я ненавижу его, ненавижу всеми фибрами души.

– Они убьют вас за то, что вы осмелились поднять руку на хозяина, мисси. Я видел, как другие ребята болтались на деревьях: они убили хозяина и убежали.

– Он не мой хозяин, – с нажимом произнесла я. – Я свободна, что бы он ни сотворил с моей душой и телом. Слышите? Я все равно убегу рано или поздно, клянусь.

Я подошла к окну. На дворе падал снег. Я была одинока в своей ненависти и отчаянии. Один за другим рабы расходились по своим баракам. Когда мы остались одни, Анна сказала:

– Эти разговоры не доведут до добра, мисси. Если хозяин узнает…

– Мне все равно, – запальчиво перебила я. – Неужели ты не понимаешь? Что с вами происходит? Вы – как овцы, как ягнята, которых ведут на бойню. Я убью его. Убью. И буду этим гордиться. И пусть меня повесят!

– Они вас не повесят, – тихо сказала Анна. – Вы – белая, а белых они не вешают.

Мы посмотрели друг другу в глаза. Гнев мой погас.

– Прости, Анна, – сказала я. – Не знаю, что на меня нашло.

– Вы просто никогда не были рабыней, мисси, – сказала Анна. – Вам труднее, вы знаете, что такое свобода.

Зима свирепствовала. Холод и мрак сковали наши души. Казалось, весна уже никогда не наступит. Хеннесси наведывался в бараки каждый день, когда был дома, просто для того, чтобы пересчитать нас по головам. Он ни разу не сказал мне ни слова, и я была ему за это благодарна, однако временами он отсылал Анну и насиловал меня. Я придумала для себя игру и всякий раз, когда он использовал меня, представляла его смерть, и это помогало мне выжить.

В декабре Анна приходила к хозяевам присмотреть за младенцем.

– Он очень слабенький, – рассказывала она мне. – У Марты ни капли молока, а коровье мальчик не пьет. Он не доживет до весны.

Потеряв ребенка, Марта едва не лишилась рассудка. Даже до наших бараков доносились ее траурные причитания и плач.

Весной Эдвард Хеннесси не повез меха в Уилинг, а продал заезжему торговцу. Все с большей неохотой он покидал дом. Я стала замечать за ним странности. Настроение его менялось ежечасно, он отдавал приказания, которые противоречили друг другу, и наказывал, когда мы не подчинялись.

Временами на него накатывала ярость, иногда он погружался в мрачную меланхолию. Он становился все более подозрителен и мелочен, ходил вонючий, небритый и вечно пьяный.

Когда земля оттаяла, настала пора посевной. Однажды после полудня, разбивая каменистую землю мотыгой и кляня Хеннесси при каждом взмахе, я заметила, что всего в десяти шагах от меня работает Марта. Жена хозяина или рабыня, белая или черная – Хеннесси не делал различий. Он не щадил ни тел наших, ни рассудка, ни душ.

– Я вам сочувствую, – сказала я, повинуясь внезапному душевному порыву, – из-за ребенка.

– Сочувствуете? – переспросила она, подслеповато моргая. – Не надо. Ему лучше там. Хотела бы я уйти вместе с ним.

– Так не может продолжаться, – сказала я. – Что-то должно произойти, и жизнь изменится.

– Вы так думаете? – Голос Марты был глух и безжизнен. – Я жила этой верой десять лет. Каждый день я говорила себе, что Бог должен положить конец моим страданиям. Но напрасно. Конец наступит только со смертью, не раньше.

Но конец наступил. Это случилось в июне. Боб, негритянский паренек, купленный Хеннесси на деньги, вырученные за мех, попытался убежать. Хеннесси пустил следом собак и привел его несколькими часами позже. Он привязал раба к забору поблизости от наших бараков, там, где начиналось поле. Всех нас выгнали смотреть на экзекуцию. Мы собрались в плотное молчаливое кольцо. Хеннесси вынес из дома огромную плеть, которой загоняют быков. Из-за пояса у него торчал пистолет.

Солнце палило, не было ни ветерка, тишину нарушали лишь учащенное дыхание юноши да негромкий топот наших босых ног, переминающихся в пыли. Марта тоже была здесь, но Дженни она предусмотрительно заперла в доме.

Хеннесси замахнулся и со свистом опустил бич на обнаженную спину негра. На месте удара появилась кровавая полоса. И в это мгновение что-то сместилось во времени и пространстве. Хеннесси занес плеть, и вместо чернобородого грязного фермера я увидела капитана Фоулера. Люди, невольные зрители экзекуции, из чернокожих рабов превратились в очерствелых моряков, матросов «Красавицы Чарлстона». И били не Боба, нет, били раба, которого я позже нарекла Джозефом.

При втором ударе Фоулера из моего горла вырвался крик.

– Мерзавец, – завизжала я, – дьявол, кровожадное чудовище!

Он повернул ко мне лицо на долю секунды. Его глаза горели, как красные уголья, он рявкнул, приказывая мне замолчать. В этом лице не осталось ничего человеческого – одна лишь животная ярость.

Анна положила руку мне на плечо.

– Т-с-с, хотите быть следующей?

Я потеряла чувство реальности, уже не понимая, где я – на «Красавице Чарлстона» или на ферме в глухих лесах.

Очередной вопль жертвы послужил для меня сигналом к действию. Я вырвалась из рук испуганной Анны и встала между хозяином и рабом.

– Прекрати! – закричала я, хватаясь за бич. Хеннесси презрительно смерил меня взглядом и одним движением отшвырнул прочь, словно докучливое насекомое. Вмиг я очутилась на земле. Надо мной раздался дьявольский смех, свистнула плеть, я откатилась в сторону, и удар лишь поднял пыль рядом со мной.

– Не лезь, девка, – предупредил хозяин, – не то и тебя выпорю.

И снова он опустил кнут на спину бедняги. Крики парнишки слабели. Спина его превратилась в сплошное кровавое месиво.

Я вновь бросилась на Хеннесси, но на этот раз, когда он отшвырнул меня, в руках у меня был его пистолет. Я упала на землю.

– Ты подохнешь, стерва, – просипел он. – Я долго ждал этого часа.

Я подняла пистолет и не целясь выстрелила.

В центре его опаленного порохом лба показалась красная дырочка. Кровь заполнила отверстие, вздулась красным пузырем и струйкой потекла по лицу. Раздался чей-то истошный крик, Хеннесси закачался и рухнул на пропитанную кровью землю у ног своего раба.

Я поднялась и подошла к своему, теперь уже мертвому мучителю. Ненависть ушла. Я не чувствовала ни жалости, ни раскаяния. Скривив рот, я плюнула в лицо мертвеца и недоверчиво оглядела молчаливую толпу. Встретившись с Мартой взглядом, я прочла в ее глазах прощение всех моих грехов. Затем я швырнула пистолет в пыль и, раздвинув толпу, пошла к лесу, ни разу не оглянувшись. Я не посмотрела назад и тогда, когда послышались истерические крики и выстрелы и запах дыма защекотал ноздри. Рабы, наверное, жгли постройки и стреляли собак в припадке слепой ненависти.

Глава 16

ГЕНЕРАЛ

Оставив позади табачные плантации, я пустилась бежать. Свобода! Мне не хотелось думать о том, какую цену я заплатила за нее. Главное – никто не будет преследовать меня. Собаки мертвы, как и их хозяин.

Вдруг из-за деревьев вышел огромный черный детина и преградил мне путь. Испуганно вскрикнув, я бросилась наутек.

– Мисс Элиза, – позвал он.

Негр догнал меня и обхватил сзади за талию. Я пиналась и вырывалась, но он не отпускал.

– Эй, не пинайтесь так, мисси, – со смехом сказал он. – Не хотите же вы сказать, что меня не знаете?

Он отпустил меня. Я отступила на шаг и уставилась на него, не веря своим глазам.

– Вы… Джозеф! Но… Этого не может быть!

– Да, мэм, Джозеф Мак-Клелланд, к вашим услугам.

Ноги мои подкосились. Я присела на бревно.

– Джозеф, дорогой, ты все знаешь?

– Я видел, – сказал он. – Наблюдал из-за амбара. Иду своей дорогой в Ричмонд и тут вижу, собралась толпа вокруг черного паренька. А потом смотрю и не верю своим глазам – вы, да еще стреляете. Вот я и побежал за вами следом.

Я закрыла лицо и простонала.

– Я даже не думала, что у меня получится… вот так его пристрелить. Я так долго мечтала об этом. А теперь… когда моя мечта сбылась, я не знаю, что я чувствую. Знаю только, что убийство – грех.

– Вы спасли сразу две жизни: вашу собственную и этого черного парня. А может, и больше. Ваш Хеннесси имел репутацию подлеца, мисси. Однако нам надо отсюда выбираться. Эти рабы одурели от ненависти и взбунтовались, а зачинщицей назовут вас. Белые с соседних плантаций будут искать вас: надо же им кого-нибудь повесить в назидание.

– Он… Он заклеймил меня, Джозеф, – заплакала я. – У меня на спине клеймо беглой рабыни. Если его увидят, меня снова могут обратить в рабство. Господи, – простонала я, – неужели это никогда не кончится? Я не могу, не могу!

– Я слышал от рабов, что у Хеннесси в рабынях белая женщина, – сказал Джозеф, покачав головой. – Но ни за что не подумал бы, что это вы! Пути Господни воистину неисповедимы. Я знал кое-что о вас от Гарта.

– От Гарта? Не понимаю.

– Из его писем. Он писал, что нашел вас. Я был очень рад об этом услышать. Вообще-то я был уверен, что этот капитан вас убьет.

– Ему это почти удалось. Гарт писал тебе письма?

– И деньги отправлял, – засмеялся Джозеф. – Для выполнения моей миссии. Я теперь человек Господа, мисси, и тружусь ради освобождения рабов.

– Ты назвал себя Мак-Клелланд. Гарт что, усыновил тебя?

– В некотором роде. Он сказал, что в этой стране принято, чтобы у человека было имя и фамилия. После того как мы бежали с «Эврики», Гарт дал мне денег и помог добраться до своих друзей в Филадельфии. Они оказались людьми очень добрыми и отнеслись ко мне как к родному сыну. Ричард Хедли рассказал мне о Боге и о том, что Господь всех любит одинаково. Научил меня читать и писать. Я ведь даже говорить на английском не мог. Сейчас мне с трудом верится, что на борту «Эврики» нам приходилось объясняться с Гартом жестами. Но и Гарт многому меня научил. Мы пробыли на том корабле примерно год, но, я думаю, он рассказал вам обо всем. Они били его, и морили голодом, и чуть было не заморили насмерть. Но Гарт держался молодцом. Им так и не удалось его сломать. Когда он слег, у него начался жар, и он говорил со мной часы напролет, а я не понял ни слова. Только ваше имя – Элиза. Это было единственное слово, которое я понимал.

Я только головой качала.

– Он ни разу не рассказывал мне об этом. Отделался общими фразами, как обычно. Как вы спаслись?

– Как… Не могли же они держать нас в цепях, если хотели использовать как рабочую силу, правильно? Когда мы были у берегов Кингстона, Гарт устроил на корабле пожар. Во время переполоха мы прыгнули в воду и поплыли к берегу. Они повсюду искали нас, но найти так и не смогли. Некая леди, знакомая Гарта, сутки прятала нас у себя в спальне.

– Уверена, что Гарт не был против, – сказала я.

– Разумеется, нет! – заразительно рассмеялся Джозеф, и я впервые за много месяцев улыбнулась. – В тот же день поздно ночью нам посчастливилось отыскать контрабандистов, взявшихся доставить нас на Кубу, а затем на другом судне мы переправились в Новый Орлеан.

– А «Эврика» затонула?

– Нашла пристанище на дне океана. Аминь! – развел руками Джозеф.

– Как и «Красавица Чарлстона», – сказала я.

Я рассказала Джозефу о своих мучениях на корабле Фоулера и о приключениях с пиратами Лафита.

– Лафит спас меня тогда, а ты спас меня сейчас, Джозеф. Я должна была пристрелить Хеннесси – он был настоящим выродком. Таким же выродком, как…

– Не надо о грустном, – прервал меня Джозеф. – Давайте уходить отсюда. Соседи уже, должно быть, увидели дым. Если они поймают вас, то, несомненно, повесят.

– Нет, не повесят! Я – белая женщина.

Джозеф подсадил меня в седло.

– Вы были рабыней, мисс Элиза. И вы совершили самое страшное для раба преступление – убили своего господина. А теперь вперед. У нас еще будет время поговорить. Чем дальше мы уедем от этого логова дьявола, тем лучше.

Он устроился позади меня, и мы поскакали прочь от мест, где мне довелось испытать столько унижений и боли. Целый год провела я в аду и сейчас была наконец свободна, но так и не могла до конца поверить в это. Клеймо беглой рабыни останется у меня на всю жизнь, и мне еще надо будет доказать, что я рождена свободной. А если даже мне удастся это, меня все равно повесят за убийство и подстрекательство к мятежу. В этой стране никому нет дела до того, сколь жесток к своим рабам хозяин. Здесь он – царь и бог в своих владениях и волен распоряжаться вверенными ему жизнями, как заблагорассудится.

Мы ехали на восток, избегая городов, ферм и селений. Джозеф знал, что если белые люди увидят нас вместе, они заподозрят неладное. А разыгрывать белую хозяйку и черного раба нам было трудно: сейчас я очень слабо напоминала леди, а Джозеф, в элегантном и добротном наряде, состоящем из черной куртки, черных брюк и белой рубашки с крахмальным воротничком, в до блеска начищенных ботинках, если бы не черный цвет кожи, вполне сошел бы за преуспевающего плантатора.

Мы направлялись в Филадельфию, к другу и покровителю Джозефа Ричарду Хедли, который сможет помочь мне вернуться во Францию. Я сказала Джозефу, что не хочу возвращаться в Новый Орлеан, в город, ставший свидетелем и моего величайшего триумфа, и столь же сокрушительного падения.

– Вы не хотите еще раз взглянуть на жену Гарта и этого парня, Арнольда? – спросил меня Джозеф.

Я сжала кулаки и опустила глаза.

– Нет, Джозеф, – сказала я мрачно. – Я не отвечаю за себя. Я могу их убить, я знаю наверняка, что убила бы.

– Часто трудно сказать заранее, на что ты способен, – философски заметил Джозеф.

– Я – наполовину корсиканка, Джозеф, а корсиканцы умеют мстить. Мой дядя Тео любил говорить, что мы – дикари, а я рада называться дикаркой, если это подразумевает мужество мстить предателям и обидчикам. Но вторая моя половина знает, что месть порочна, и я понимаю, что позже пожалею о содеянном. Я не убийца по натуре. Сейчас мне хочется одного – оказаться дома, вернуться туда, где я была счастлива. С тех пор как я встретила Гарта, я забыла, что такое счастье.

– Он, наверное, считает вас погибшей, – сказал Джозеф. – Вы не хотите…

– Пусть так и считает, – резко перебила я. – Нам обоим так будет лучше.

… Франция. Я так мечтала снова увидеть родные места. Ну почему я не настояла на том, чтобы Лафит отправил меня домой, как только я поправлюсь? Как могла я подумать, что буду счастливее вдали от родных стен? Я мечтала увидеть их всех вновь: дядю Тео, Франсуазу, Филиппа и Оноре. Они любили меня и берегли. Все было хорошо, пока не появился Гарт Мак-Клелланд.

Деньги нам с Джозефом были практически не нужны, благо в лесу хватало диких фруктов и ягод. Однако в конце июля я заболела, и даже Джозеф, неплохо разбиравшийся в траволечении, оказался бессилен. С каждым днем я становилась все слабее, и он забеспокоился всерьез. Мы остановились недалеко от небольшого города в северо-восточной части Виргинии, примерно в сотне милях от Вашингтона. Джозеф считал, что мне нужно отлежаться в каком-нибудь надежном месте.

– Мое искусство бессильно, – сказал он. – Вам нужен врач, иначе вы можете умереть. Пожалуйста, позвольте мне найти…

– Нет, – заявила я. – Мы никому не можем довериться. Если меня увидят, увидят метку на моей спине, ты знаешь, что за этим последует. Прошу, Джозеф, не говори обо мне никому.

– Я пойду в город, – решительно сказал мой спутник. – Обещаю, что вернусь один. Может быть, мне удастся найти врача, который даст лекарство. А сейчас ложитесь, отдыхайте, от волнения вам может стать еще хуже. Я постараюсь вернуться как можно скорее.

Джозеф уехал. Я лежала на своем ложе из соснового лапника, застеленного мягкой листвой, и дремала. Он вернулся почти ночью. Солнце село, и на землю пал мрак, нагоняя тоску и страх на душу. В полубреду я едва понимала, что руки чудовищ, протянутые ко мне из темноты, – всего лишь плод больного сознания.

Услышав приглушенный стук копыт, я завизжала от страха, но голос из темноты – добрый голос Джозефа – успокоил меня.

– Это всего лишь я, Элиза. Я принес немного виски – все, что сумел найти в этом забытом Богом месте, но и оно поможет снять жар.

Джозеф опустился передо мной на колени.

– Мне рассказали про одного врача в Вашингтоне, квакера, как и мой опекун в Филадельфии, по имени Баркер. Он поможет нам добраться до Филадельфии, а если вы будете еще слабы, то сможете остаться у него. Он хороший человек и честный. Он должен нам помочь. Я сделаю носилки…

– Нет, Джозеф, носилки только задержат нас. Я могу ехать верхом, в самом деле.

– Ну ладно, уговорили. Но только нам придется ехать вдвое, втрое быстрее. Вы выдержите? Только бы поскорее добраться от этого доктора Баркера.

Оставшийся до Вашингтона путь был невыносимо тяжел для меня. Я с трудом заставляла себя держаться в седле по десять-двенадцать часов в день. Жара стояла неимоверная, даже в тени деревьев трудно было сыскать прохладу. Несколько раз я теряла сознание и непременно свалилась бы с лошади, если бы не руки Джозефа.

Утром третьего дня, когда до города оставалось около пятнадцати миль, мы почуяли запах дыма.

– Такая сушь, – заметил Джозеф. – Кто-то, видно, зажег костер, но не смог справиться с огнем.

Немного позднее мы увидели группу людей, идущих в нашем направлении. До сих пор, с самого бегства с фермы Хеннесси, мы не встретили ни одной живой души, и поэтому я не на шутку встревожилась. Джозеф направил коня в обход, но люди нас окликнули, и нам ничего не оставалось, как вернуться. От них мы узнали, что британцы атаковали Вашингтон, разграбили и сожгли город. Дома, магазины, трактиры, правительственные здания – все было объято пламенем. Встреченная нами семья покинула город вместе с остальными беженцами еще до того, как пожар разбушевался по-настоящему.

Дети плакали, размазывая по лицам гарь и грязь.

– У нас нет выбора, господа, – сказал Джозеф. – У меня на руках больная женщина, и я должен доставить ее врачу. Может быть, вы знаете, где я могу разыскать врача по имени Баркер?

– Нет, мы не знаем доктора с таким именем, – ответил глава семьи, – но идти сейчас в город – безумие. Вскоре в нем камня на камне не останется.

Я покачнулась. Джозеф натянул поводья.

– Нам пора. Удачи вам, и да пребудет с вами Господь, – сказал Джозеф и погнал коня.

– Я думаю, мы можем теперь ехать по главной дороге, – сказал Джозеф чуть погодя. – Так будет быстрее, а люди сейчас слишком озабочены своими несчастьями, чтобы обращать на нас внимание.

От встреченных на дороге негров мы узнали, что британцы обещают свободу всем рабам.

– Они хотят купить нашу помощь, – высказался Джозеф, когда мы остались одни. – Решили, что так могут переманить нас на свою сторону. Но меня не проведешь: я видел, как они обращаются со своими соотечественниками, которые считаются у них свободными. Так почему вдруг с нами они будут обходиться лучше?

По мере приближения к Вашингтону все заметнее становилось черное облако, висящее над городом. Навстречу нам все шли и шли люди с повозками и тележками, с лошадьми и без. Все старались унести с собой как можно больше добра. Джозеф был прав: на нас не обращали ровным счетом никакого внимания. Многие женщины плакали и причитали, но большинство шли молча, на лицах застыли печальная отрешенность и отчаяние. Мужчины на все лады костерили войска народного ополчения за то, что им не удалось отстоять город. Говорили о том, что Вашингтон сдали практически без сопротивления, оставив врагам на разграбление все, даже президентский дворец.

Когда мы въехали в город, Джозеф завернул меня в одеяло, закрыв лицо от ядовитого дыма. Мы бродили по закопченным улицам в тщетных поисках дома доктора Баркера. Город был наводнен солдатами в красных британских мундирах. Банды мародеров охапками тащили добро из частных домов. Многие из них были основательно пьяны, поэтому зеркала и хрусталь с печальным звоном падали у них из рук; из вспоротых перин и подушек летели пух и перья. Прямо на улицах, не таясь, солдаты совокуплялись с оставшимися в городе женщинами – порядочных среди них не было, одни проститутки.

Когда мы наконец добрались до улицы, где, по сведениям Джозефа, должен был жить добрый доктор, нам попался один из немногих оставшихся в городе жителей. Джозеф спросил его о Баркере.

– Какой дом? На улице не осталось ни одного целого дома, да и самого доктора Баркера я не видел уже несколько дней. Думаю, он присоединился к банде мошенников, назвавших себя, словно в насмешку, народным ополчением. Они спалили меня дотла! Дотла! Ублюдки! Этот дубина Медисон, будь он проклят, не стоит и цента!

Джозеф вздохнул. Мы оказались в отчаянном положении.

– Оставь меня, Джозеф, – сказала я устало. – Со мной все будет хорошо.

– Нет, мы должны отыскать Баркера. Мы…

– Эй, черномазый, что это у тебя? – спросил британский солдат грубым голосом с сильным лондонским акцентом.

Джозеф прижал меня крепче.

– Больная женщина, друг. Может, вы подскажете, где найти доктора Баркера?

– Доктора, говоришь? – Чьи-то руки потянулись к одеялу, в которое я была завернута. – Покажи-ка свою больную, черномазый.

– Осторожнее, у нее оспа! – предупредил Джозеф.

– Оспа! – Мужчина отшатнулся, но тут же, рассмеявшись, сказал: – Врешь, черномазый! Будь у нее оспа, ты и сам держался бы от нее подальше.

Джозеф сделал попытку пробиться сквозь кольцо британцев, окруживших нас, но один из солдат перехватил поводья и остановил коня. Другой солдат сорвал с меня одеяло.

– Нет у нее оспы, – протянул он. – К тому же девчонка белая. Что это ты делаешь с симпатичной леди, приятель? Лучше не темни!

Меня стащили с лошади, вырвали из рук Джозефа. Я слышала, как он громко просил пропустить нас, заклиная именем Господа. Солдаты смеялись. Один из них повалил меня на землю. Я застонала. Джозеф бросился на него, откинув, как пушинку, тогда британцы дружно набросились на негра. Джозеф работал кулаками, разбрасывая англичан, как котят. Воспользовавшись свободой, я вскочила на ноги и бросилась к английскому офицеру, наблюдавшему за происходящим издали, словно за забавной сценой в цирке. Я упала перед ним на колени и быстро заговорила по-французски:

– Бога ради, mon general, прикажите им остановиться! Прошу вас спасти этого человека! Он хороший, добрый. Пожалуйста, прикажите этим варварам перестать!

Генерал посмотрел мне в глаза. Лицо его, худое и загорелое, с хищным носом, энергичным подбородком и ясными голубыми глазами, было по-своему красиво. Я схватила его руки, умоляя спасти Джозефу жизнь.

– Вы – воспитанный человек, месье, вы – джентльмен. Достаточно взглянуть на вас, чтобы понять, что вы – не варвар! Не позволяйте им делать то, что они делают. Они напали на миссионера, человека Господа. Молю вас…

Военный решительно подошел к толпе и резким командным голосом приказал солдатам разойтись. Британцы, заметив нашивки на погонах и богатый плюмаж на шляпе, повиновались. С трудом я поднялась на ноги. Джозеф подошел ко мне – и вовремя: он едва успел подхватить меня. Страстная речь отняла у меня остатки сил.

– Благодарю вас, сэр, – сказал генералу Джозеф. – Мы ищем врача, который здесь жил. У дамы лихорадка…

– Прошу вас принять мои самые искренние извинения за этот эпизод, – заговорил генерал на английском, а затем перешел на французский, обращаясь ко мне: – Как вас зовут, мадемуазель? Как случилось так, что вы, француженка, оказались в этом разрушенном городе?

– Помилосердствуйте, сударь, леди больна, – вмешался Джозеф.

– Меня зовут Элиза Лесконфлер, – заговорила я, с трудом разлепляя спекшиеся губы. – Злые люди сделали меня рабыней, а этот добрый человек спас мне жизнь. Прошу вас, отпустите нас, сэр. Мы не сделаем вам ничего плохого.

– Лесконфлер? – нахмурился генерал. – Но это имя мне знакомо.

– Мой отец был генералом в наполеоновской армии, месье.

– Ну конечно! Я хорошо его знал. Он приезжал в Лондон с дипломатической миссией в промежуток между двумя войнами. Я служил тогда под командованием Веллингтона, так что эта встреча могла состояться… году в 1802, кажется. Меня зовут Росс, Роберт Росс. А вы – Элиза. Он часто говорил о вас. Вы учились тогда в школе, не правда ли? И я хорошо помню вашу мать. Вы на нее очень похожи. Простите нас, мадемуазель, за безобразие, коему я был свидетель. Эй, вызовите мой экипаж! К вашим услугам, мадемуазель, будет мой личный врач.

Перед тем как упасть в обморок, я успела изобразить слабое подобие улыбки.

Очнувшись, я обнаружила, что лежу в настоящей постели в красиво обставленной комнате. Сквозь занавешенные окна струился свет. В комнате было уютно и чисто. Я благодарно вздохнула и снова провалилась в сон.

До британской оккупации Вашингтона дом генерала Росса принадлежал Верховному суду Министерства юстиции США. Айви-коттедж, как его называли, представлял из себя небольшое кирпичное здание на деревянном фундаменте, с видом на реку Потомак. В этом доме генерал Росс, глава британской армии вторжения, принимал адмирала Кокрейна, главнокомандующего британским флотом, и других офицеров с женами, сопровождавшими мужей в походе. Россу исполнилось сорок восемь лет. Он участвовал и в кампании против Наполеона, и в войне за отторжение ранее принадлежавших Новой Англии земель у молодых Соединенных Штатов. Росс был совершенно уверен в том, что ему, человеку опытному, с помощью закаленных в боях солдат удастся задавить американцев легко, эту уверенность разделял и адмирал, так что все военные действия в Америке они воспринимали как прогулку, своего рода пикник. Мне это казалось несколько странным.

Росс был красив, как может быть красив только породистый уроженец туманного Альбиона – темноволосый, с чуть припудренной сединой густой шевелюрой, он был не по годам строен и подтянут. Он пользовался заслуженным уважением солдат и офицеров. Среди его друзей были те, кто мог рассказать мне о моем отце, и я внимала каждому их слову, поскольку сама отца помнила плохо. Я старалась не замечать присущей его натуре жестокости, той самой жестокости, которая позволила равнодушно наблюдать за тем, как солдаты вверенной ему армии по-мальчишески бойко атакуют негра и больную женщину. Я говорила себе, что у военного времени свои законы и своя мораль. Со мной он никогда не был жестоким. Он был добр и внимателен, и, как бы ни были важны для него дела военные, он всегда находил пару свободных часов, чтобы побыть со мной.

С тех пор как я поселилась в Айви-коттедже, Джозеф ни разу не навестил меня. Росс уверял, что дал негру разрешение посещать его резиденцию, но Джозеф как сквозь землю провалился. Это обстоятельство тревожило меня, я боялась, как бы с моим чернокожим спасителем не случилось беды, и молилась за него, поскольку ничего другого мне не оставалось.

Армейский врач пичкал меня снадобьями и дважды пускал кровь, прописал мне крепкий говяжий бульон и валерьянку, а самое главное – строгий постельный режим. Я поправлялась, несмотря на лечение. Через несколько дней я уже могла принимать посетителей, а через неделю – сопровождала генерала в его ежедневных прогулках по маленькому аккуратному садику за домом. Росс отыскал портных, которые с готовностью трудились день и ночь над новым гардеробом для меня. Росс брал меня с собой на балы, устраиваемые адмиралом на флагманском судне «Королевский дуб». С каждым днем он становился все ласковее со мной, и я на глазах расцветала от его комплиментов. Я так долго была лишена мужского внимания, меня так давно не баловали, что даже самая банальная похвала музыкой отзывалась в сердце. Я вновь почувствовала себя красивой женщиной.

– Я счастлив, что нашел по-настоящему воспитанную женщину в этой варварской стране, – сказал мне как-то генерал во время прогулки по саду перед ужином. – И не только воспитанную, но и красивую!

– Вы всего лишь гость в этой стране, генерал, как, впрочем, и я, – игриво ответила я. – Вы не должны быть столь строги к местным жителям. Но ведь и я, генерал, ваш враг, не так ли?

– Враг? – со смехом переспросил генерал. – Нет, моя дорогая. Франция и Англия заключили мир, на этот раз действительно прочный. Правительство Бонапарта низвергнуто, на ваш трон взошел новый король, а император уютно устроился на маленьком жалком островке, называемом Эльба.

– Да вы шутите! – воскликнула я, недоверчиво уставившись на собеседника. – Наполеон свергнут? А что же с великой империей? С Новым Римом? Я… я не могу поверить…

– И тем не менее это так, моя дорогая. Мария-Луиза и ее сын – в Вене, а многочисленные корсиканские родственники Наполеона рассеялись как дым по всему свету. Возможно, они все еще мечтают о реставрации прежнего могущества, но их мечтам не дадут осуществиться. Где же вы были все эти годы?

Я вспыхнула и отвернулась.

– Там, где я жила, не читали свежих газет.

– О, простите, Элиза, как бестактно с моей стороны. Врач сказал мне, что вас… э… клеймили. Это ужасно, просто возмутительно! Эти люди настоящие скоты, животные! Они не смеют называться людьми!

– Однако люди, виновные в моих несчастьях, были хорошо образованны и вполне респектабельны, – с горькой усмешкой возразила я. – Мне кажется, что дикость и варварство не находятся в прямой зависимости от происхождения или образования, генерал Росс. История полна свидетельств о зверствах, совершенных людьми благородного, как это принято говорить, происхождения, а жертвами были как люди простые, так и столь же благородные сотоварищи палачей. Примеров сколько угодно: императоры Священного Рима, Борже, ваш родной Ричард Третий. О чем можно говорить, если всего двадцать лет назад мои соотечественники французы отмечали каленым железом узников Бастилии, перед тем как казнить. Что же, мне повезло больше, чем тем несчастным. Я по крайней мере выжила.

Я перевела разговор на другое, но на этом тема не исчерпалась. Не раз впоследствии мы возвращались к разговору о моей жизни в рабстве.

– Не может быть, чтобы вы были столь по-христиански милосердны к своим врагам после того, что они с вами сделали! – сказал Росс две недели спустя после того первого разговора во время прогулки по саду.

– Нет, генерал, я не святая. Если я увижу кого-нибудь из них снова, я могу и убить. Да, убью. Однако мне противно убийство само по себе. Я знаю, что такое убить человека.

Росс взял меня за руку и подвел к каменной скамье.

– Элиза, вы должны уехать со мной. Как только мы победим в этой ничтожной войне, мы отправимся в Англию вместе.

– Вы очень добры, генерал Росс, но…

– Если вы не прекратите называть меня генералом, я сойду с ума, – с шутливым гневом воскликнул мой кавалер. – Я привел вас в дом не только потому, что знал вашего отца, но и потому… потому что, увидев вас впервые, грязную, больную и оборванную, я уже знал, что вы особенная, вы достойны поклонения любого мужчины.

– Роберт, – воскликнула я, отнимая свою руку, – я еще не принесла счастья ни одному мужчине. Одни неприятности. Вы были бы счастливее, если бы позволили вашим солдатам убить меня.

– Вы не должны так говорить!

– Но я говорю правду. Я хочу вернуться во Францию, Роберт. Я хочу домой. С тех пор как я покинула дом, прошло уже четыре года, и я успела истосковаться по своим близким.

Роберт ласково заглянул мне в глаза.

– Я понимаю, Элиза. Если вы согласитесь отправиться на «Королевском дубе» в Англию, я обещаю, что при первой возможности отправлю вас на родину. После этой военной кампании я, видимо, уйду в отставку. Прошу вас, скажите, что вы вернетесь со мной. Я и думать не могу о том, чтобы оставить вас в этом ужасном месте.

– Я подумаю, Роберт, – тихо ответила я. – Это все, что я могу вам сейчас сказать.

– Хорошо, моя дорогая. Но только не тяните с ответом. Вскоре мне придется покинуть Вашингтон, и я должен сделать необходимые приготовления.

Из дома вышел адъютант Росса, доложив, что прибыл адмирал.

Росс недовольно поморщился.

– Вы не хотите поздороваться с ним, Элиза?

– Нет, Роберт, благодарю. Я лучше побуду здесь. Вы ведь знаете, адмирал не очень одобряет мое присутствие в вашем доме. Он считает, что я отвлекаю вас от выполнения основных обязанностей.

Росс улыбнулся и прижал мою руку к губам.

– И это так, Элиза. С каждым днем красота ваша становится все разрушительнее и… привлекательнее. Не оставайтесь на воздухе слишком долго. Мне бы не хотелось, чтобы вы простудились.

– Хорошо, – пообещала я.

– Остается надеяться, что он не останется на ужин, – пробормотал генерал и, страстно пожав мне руку, быстро зашагал по дорожке, посыпанной гравием, к дому.

Я проследила за ним взглядом. Странная ирония судьбы! Вот каким оно будет, мое возвращение в родные пенаты – на английском военном судне с английским генералом, много лет назад знавшим моего отца. Теперь многовековой вражде между нашими странами положен конец. Наполеона больше нет. Трагедия обернулась фарсом. Зато я могу вернуться домой. Домой.

Я медленно пошла в глубь сада. Теплый ветерок дул с реки. На аккуратно подстриженных лужайках перед домом вовсю стрекотали кузнечики и цикады. Я закрыла глаза, вспоминая наш замок в летние вечера… Дядя Тео пригласил гостей. Залитая светом столовая. Высокие окна распахнуты настежь, легкий ветерок колеблет портьеры, наполняя дом ароматом свежего сена и напоенных солнцем полей. Я в легком муслиновом платье, воздушном, как ветерок, в атласных туфельках с лентами. Путешествия к морю. Игры на лужайках, прохладный лимонад. И смех. Смех теплый, искренний и сердечный, смех, который может родиться только среди очень близких и родных людей.

Мои раздумья были прерваны неожиданно резким, скребущим звуком позади меня. Я обернулась. Чьи-то грубые руки схватили меня и потащили в кусты. Громадная ладонь зажала мне рот.

– Если ты закричишь, я сверну тебе шею, – зашипел мне на ухо похититель. – Поняла?

Я дернула головой. Рука соскользнула с моих губ, и я смогла взглянуть на разбойника. Кровь отлила от моего лица.

Передо мной был Гарт Мак-Клелланд. Он прижал пальцы к моим губам.

– Я сделаю, что обещал, Элиза, – сказал он мрачно. – Я убью тебя, если ты закричишь. Если ты хочешь вернуться к своему ненаглядному генералу целой и невредимой, лучше не привлекай нежелательного внимания.

Гарт отнял ладонь с моего рта. Я вытерла губы тыльной стороной ладони и внятно произнесла:

– Ты, как всегда, галантен, Гарт.

– А ты, как всегда, недовольна моими манерами, – ответил он, чуть скривив рот в подобие улыбки. – Далековато тебя занесло, моя дорогая, впрочем, как и твоего дражайшего супруга. Ты и в самом деле его убила? Я знаю, что любовник из него никуда, но все же ни один человек не заслуживает смерти только потому, что…

– Он вообще не был моим любовником, – запальчиво ответила я. – И я его не убивала. Позволь объяснить….

– Сейчас это уже не важно, – грубо сказал Гарт, – важно лишь то, что ты здесь и я могу тебя использовать.

– Что ты здесь делаешь?

– Это я должен был бы спросить, что ты здесь делаешь, но это и так вполне очевидно. Ты на службе у британцев. А я здесь на службе у моей страны.

– Гадкий шпион, – процедила я. – Ну разве ты можешь бросить любимое занятие!

– И ты делаешь то, что у тебя лучше всего получается, – ухмыльнулся Гарт. – Ты знаешь, мне жаль бедного Фоурнера. Едва ли, подписывая брачный контракт, он понимал, что подписывает свой смертный приговор. Но ты всегда любила продемонстрировать свою любовь к пистолетам и прочим стреляющим игрушкам, Элиза. Если тебя не удовлетворяет муж, ты его убиваешь. Как паучиха, которая съедает своего партнера…

Терпение мое было исчерпано, выставив коготки, я бросилась на него. Гарт перехватил мои руки и повалил меня на землю, зажав рот.

– Послушай, ты, стерва, – прохрипел он. – У меня нет времени терпеть сейчас твои выходки. Мне нет дела до людей, которых ты поубивала, и нет дела до твоего поганого ремесла, разве что в той мере, которая может быть мне полезна.

Я дернула головой, посылая его взглядом ко всем чертям.

– Твой добрый друг Джозеф – мой пленник, Элиза, – сказал он. – Если ты не сделаешь то, что я тебе прикажу, я убью его. А теперь успокойся и слушай.

Гарт усадил меня и сел рядом. Я смотрела на него с ужасом.

– Ты – чудовище, – пробормотала я. – Ты сумасшедший. Джозеф был твоим другом.

– На войне как на войне, – ответил Гарт. – В военное время мораль меняется, и такие мелочи, как дружба и любовь, перестают быть важны. Не думай, что я остановлюсь перед тем, чтобы прикончить Джозефа. Ты уже достаточно меня знаешь, Элиза. Я не бросаю слов на ветер. У твоего любовника Росса имеется секретный сейф. Ключ от него он носит на цепочке вместе с часами. Мне нужны сведения из этого сейфа. Завтра утром. В одиннадцать Росс будет на учениях. Ты должна понимать, что он ни в коем случае не должен догадаться, что кто-то видел документы, иначе они с адмиралом изменят планы и весь наш труд пойдет насмарку.

Меня трясло от злости. Наконец я обрела дар речи:

– Ты так хорошо обо всем осведомлен, так блестяще все обдумал. Почему бы тебе самому не довести дело до конца?

– Потому что тебе, как его любовнице, будет сделать это проще.

– Но я не его…

– Не надо ничего объяснять, Элиза. Это тебе не поможет. Я мог бы и без того догадаться, что женщина вроде тебя закончит как… маркитантка. Только так ты можешь наконец удовлетворить свою жадность.

Холодная ненависть, звучавшая в его голосе, потрясла меня. Я поняла, что он ничего не знает ни про заговор своей Жоржетты, ни про «речных крыс», ни про Эдварда Хеннесси. Джозеф не рассказал ему ни о чем: ни о том, что меня украли, ни о том, как сделали рабыней, ни про клеймо. И слава Богу. Я была благодарна Джозефу за то, что он сохранил мою тайну. Сейчас я уже твердо решила, что выполню это позорное шпионское поручение и вернусь во Францию вместе с Россом. И тогда наконец по-настоящему освобожусь от Гарта Мак-Клелланда.

– А если я не смогу добыть бумаги сегодня ночью?

Гарт достал из кармана маленький бумажный пакет с белым порошком и сунул мне в ладонь.

– Это снотворное. Он будет спать как дитя и наутро проснется свежим и отдохнувшим. Конечно же, он успеет продемонстрировать тебе свое искусство в постели, и ты не останешься без вознаграждения. И еще, не забудь про бокал вина перед сном. Если он что-то заподозрит, то виновата будешь ты, Элиза. Так что используй свои таланты, моя леди, и как актриса, и как шлюха.

Грудь моя налилась свинцом. Я заставила себя молчать. Он в самом деле убьет Джозефа, если я провалю дело.

– А когда все закончится? – спросила я. – Что будет со мной?

– Мне глубоко безразлично, что ты будешь делать потом, Элиза. Ты можешь убираться куда угодно и с кем угодно.

Гарт встал. Серые глаза его сверкали в сгустившейся темноте. Он был еще красивее, чем раньше, бронзовый, как Адонис. На нем были бриджи и сапоги до колен, белая рубаха с закатанными рукавами распахнулась до самого пояса. И, хотя я ненавидела и презирала его, он по-прежнему имел надо мной странную власть, заставлявшую меня трепетать от его взгляда.

Я опустила глаза. Он был красив, как бог, и, как бог, беспощаден. Он брал на себя смелость выносить приговор, не заботясь о фактах. Все так же упрям, эгоистичен, высокомерен и так же…. непредсказуем! И в его руках была жизнь Джозефа.

– Как я понимаю, у меня нет выбора, – сказала я глухо.

– Зачем так грустно, Элиза. Я не прошу тебя о чем-то таком, что идет против твоей натуры. Я буду здесь завтра в одиннадцать. И учти, если ты все расскажешь Россу, Джозефу все равно не жить. Тебе нужно всего лишь сделать свою работу. Меня прежде всего интересует район дельты Миссисипи и Новый Орлеан. Если у тебя времени не хватит, а информации будет много, сосредоточься только на этих районах. Если там будут карты, выпиши ключевые названия и имена. Итак, все в твоих руках. – Гарт усмехнулся. – Если не дашь своей страсти выйти за известные пределы, времени у тебя будет предостаточно. Росс обычно встает в шесть. Хотя тебе это должно быть известно лучше меня.

Этот факт не был мне известен, но спорить с Гартом все равно не имело смысла. Я только вяло кивнула. Гарт окинул меня прищуренным взглядом.

– Твое ремесло изрядно подпортило твою внешность, Элиза. Ты очень бледна и худа. Я знаю, что эта работа не из легких, но…

– Элиза, где вы? – послышался голос Росса. Я вскочила на ноги.

– Я здесь, Роберт, – поспешила ответить я и быстрым шагом направилась ему навстречу.

Гарт растворился в тени, но я ощущала его присутствие, знала, что он слышит каждое произнесенное нами слово.

– О, я такая глупая, Роберт, – заговорила я, беря спутника под руку. – Хотела погулять немного и заблудилась. Ходила, ходила кругами и так бы и ходила, может быть, до утра, если бы вы не позвали меня.

– Бедная моя девочка, вы испачкали платье.

– Да, – я брезгливо оглядела себя, – весь подол выпачкала. Сейчас переоденусь. А адмирал остается на ужин?

– Слава Богу, нет, – ответил Роберт. К тому времени мы почти дошли до дома. – Он выносимо скучен.

– Вы так думаете, потому что он морской волк, а вы привыкли жить на суше, – весело заметила я. – Две стихии сходятся с трудом.

Мы вошли в дом. Я поднялась наверх, чтобы переодеться к ужину. Потрясение, испытанное мной от встречи с Гартом, оказалось сильнее, чем я могла предположить. Я никак не могла унять нервную дрожь, с трудом сдерживая рыдания. Однако я пересилила себя. Гарт не стоил моих переживаний, и, кроме того, сегодня мне предстояло сыграть роль соблазнительницы, а для этого я должна предстать перед генералом в лучшем виде.

Я сняла платье, надела полупрозрачный пеньюар и критически осмотрела себя в зеркало, так, словно была дамой неопределенного возраста, ожидающей молодого любовника. Нет, сомнения мои были напрасны. Ушло очарование ранней юности, но я не подурнела, Гарт преувеличил. Несколько недель хорошего питания и отдыха – и я буду такой же красивой, как раньше. Мне нравилось мое повзрослевшее лицо, вот только над улыбкой надо поработать – слишком циничная и горькая; и еще хорошо бы прогнать страх из глаз. Я подмигнула своему отражению, и в этот момент оно расплылось в туманной дымке слез.

Как должен был ненавидеть меня Гарт, чтобы заставить сделать то, что мне предстояло. Он и в самом деле считал, что я способна убивать и зарабатывать на жизнь проституцией! Как могла я до такой степени упасть в его глазах?

В дверь мою тихонько постучали. Я смахнула слезы.

– Войдите, – ласково ответила я. Генерал Росс просунул голову в дверь.

– Вы готовы? О, простите, Элиза. Я думал, вы уже оделись, – скороговоркой проговорил Росс, собираясь исчезнуть.

– Не уходите, Роберт. Прошу вас, зайдите и закройте за собой дверь.

Роберт вошел и сел на стул рядом с туалетным столиком.

– Что-то на меня нашло, – с улыбкой сказала я. – Начала одеваться, а потом задумалась, и мне вдруг стало грустно. Я даже заплакала! И аппетит пропал, так что простите меня, но я не смогу с вами поужинать сегодня.

– Вы просите прощения… Нет, Элиза, прошу вас, не извиняйтесь, – с искренним сочувствием произнес генерал. – Скажите мне, в чем причина ваших слез. Может быть, я чем-нибудь задел вас?

– О нет, Роберт, – воскликнула я. – Конечно, нет! Вы были так добры ко мне, так великодушны. Я сама хотела просить вас взять меня с собой в Англию, но для меня было важно, чтобы предложение исходило от вас. Вы окажете мне большую честь, если позволите сопровождать вас.

– Вот и чудесно! – радостно улыбнулся Роберт. – Я намекнул адмиралу, и он пришел в восторг.

– О, Роберт, вы меня разыгрываете! Я вам не верю.

– И тем не менее это так. Адмирал сказал, что вы чертовски очаровательны. Но он намекнул, что я для вас староват.

Я засмеялась.

– Приятно услышать ваш смех, Элиза. Так значит, не мысль о совместном путешествии в Англию сделала вас печальной. Что же тогда?

Росс опустился передо мной на колено и схватил меня за руки.

– У меня нет подходящих нарядов. В Англии очень холодно, даже летом.

– Я куплю вам целое море платьев. Что еще?

– Я думала о том, как подурнела.

– Глупости! – воскликнул генерал. – Бог мне свидетель, моя девочка, вы самая красивая женщина на всех трех континентах, нет, на пяти. На пяти континентах!

– Но вы не знали меня до того, как я… до того…

– Чепуха! Я знаю вас сейчас. Поверьте старому солдату, Элиза. Мы в таких делах разбираемся. Так в чем еще причина вашей печали? Говорите, вы разожгли мое любопытство.

Я дотронулась кончиком пальца до его губ и нежно сказала:

– Вы угадали, есть еще причина: я думала о том, как трудно мне будет вас соблазнить.

Роберт даже рот раскрыл от удивления.

– Черт побери, – пробормотал он, обретя дар речи.

– После моих слов вы, вероятно, сочтете меня ужасно бессовестной, – сказала я, нервно крутя в пальцах флакончик духов. – Ну что же, вы правы. Но я чувствовала себя такой одинокой.

Росс внезапно обнял меня и стал покрывать страстными поцелуями мое лицо, грудь, шею.

– Моя миленькая глупышка, – шептал он нежно.

Я с трудом переносила его обильную нежность. Неудивительно, что после всех испытаний, выпавших на мою долю, меня воротило от мужчин и их нежностей. То, с чем пришлось столкнуться Лафиту и что так долго не поддавалось исцелению, вызывалось животным страхом, боязнью того, что могут со мной сделать мужчины, подобные Жозе Фоулеру. Теперь я не чувствовала страха, а лишь холодность, злость и отвращение. Скоты, вроде Джека и Эдварда Хеннесси, уничтожили ту часть моего существа, которая нуждалась в мужской ласке, в тепле. Меня удерживало лишь сознание того, что от успеха моей миссии зависит жизнь Джозефа, и я благодарила Бога, что у меня достало опыта, чтобы разыграть экстаз, которого не чувствовала.

– Вы на меня не сердитесь? – спросила я еле слышно.

– Да, еще как! – со смехом отвечал генерал. – За то, что вы перехватили инициативу.

Я начала расстегивать его китель. С цепочки для часов, как и предупреждал Гарт, свисал маленький ключ.

– О, месье, – сказала я с игривым смешком, – вы знаете, что говорят о нас, француженках. Мы не застенчивы. Вам помочь снять сапоги?

– Помочь, моя маленькая чертовка.

Грубые солдатские руки щупали мое нагое тело, и я извивалась и стонала, как и было положено при подобных обстоятельствах. Я дарила ему в тысячу раз большее наслаждение, чем получала сама. Он ни за что бы не подумал, что все это – лишь притворство и только громадным усилием воли я удерживаюсь от того, чтобы не плюнуть ему в лицо и не вышвырнуть его из постели.

После ужина мы снова занялись любовью. Перед сном я попросила Роберта принести холодного шампанского, чтобы отметить сегодняшнее событие. Мы выпили друг за друга, причем я тщательно проследила за тем, чтобы он выпил свой бокал со снотворным до дна, и только потом осушила свой. Позже я загасила свечи и легла рядом. Он с наслаждением заключил меня в объятия. Вскоре он уже крепко спал.

Роберт даже не пошевелился, когда я выбралась из его объятий и принялась шарить в темноте в поисках цепочки и ключа. Выскользнув из комнаты, я спустилась вниз, в библиотеку. Я знала, где находится тайник. Дважды при мне он открывал его. Маленький сейф хранился на дне выдвижного ящика его массивного письменного стола. К счастью, сам ящик стола не запирался.

Я старалась двигаться бесшумно, чтобы не разбудить адъютанта Перкинса, спавшего на первом этаже в каморке за кухней. Стараясь не дышать, я прошмыгнула через холл в библиотеку.

Я выдвинула ящик. Он был пуст. В бессильном отчаянии я опустилась на стул. Что делать? Я не знала. Дом был полон каких-то шорохов и вздохов, то половица скрипнет, то что-то зашелестит. Повсюду мне чудились шаги. Я приказала себе успокоиться. Где может быть сейф? Не мог же адмирал унести его с собой? Разумеется, нет. Этим тайником распоряжался только Росс.

Может быть, на ночь генерал переносит его в другое место? Скажем, к себе в спальню? Я вновь на цыпочках поднялась наверх. В камине догорали угли. Я зажгла свечу и шаг за шагом методически обыскала комнату. В конце концов я нашла то, что искала, на шкафу. Я осторожно опустила тяжелый сундучок на крышку секретера, стоявшего у окна, и вставила ключ в замок. Крышка открылась, и я выложила содержимое на столик, стараясь сохранить бумаги в том же порядке, в котором они были сложены.

Я нашла несколько сообщений от адмирала Буша о предполагаемой защите Балтимора и военной активности в Чесапикском заливе, карту укреплений Балтимора, подписанную аббревиатурой F. C. (как я поняла, Форрестом Кокрейном), несколько писем из Англии от некоей «любящей жены Руфи» и, наконец, на дне – множество карт, указаний, писем и планов относительно вторжения в Новый Орлеан и захвата района дельты Миссисипи. Мое внимание привлекла одна фраза: «… при возможности привлечь на свою сторону контрабандиста Жана Лафита. Потенциально неплохой осведомитель». Нашли тоже осведомителя! Они не знали Жана Лафита, как его знала я. Он никогда бы не стал сотрудничать с англичанами, никогда!

Я прилежно переписывала количество пушек, названия кораблей. Ночь пронеслась незаметно. Я работала, пока часы не пробили пять, тогда я сложила бумаги обратно в тайник, закрыла его и убрала туда, откуда взяла, – на шкаф. После того, как перо и чернила заняли свое место в библиотеке, я на цыпочках вернулась к себе в спальню. Роберт Росс мирно посапывал. Засунув пакет с записями за умывальник, я скользнула к нему под одеяло и стала дожидаться рассвета.

Я все еще не спала, когда около шести Росс потянулся и сел.

– Боже, я так сладко не спал уже сто лет.

– Кто такая Руфь? – спросила я. Роберт заморгал.

– Где ты слышала про нее?

– Ты повторял ее имя во сне, – сказала я ровным голосом.

– Да? Странно. Руфь – моя жена, Элиза. Я собирался рассказать тебе о ней… в свое время.

– Она жива?

– Да, конечно. Но это ничего не меняет, Элиза. Знаешь, мне надо уходить. В восемь я должен принимать пополнение. К одиннадцати я вернусь домой.

Роберт вылез из-под одеяла и стал одеваться.

– Тогда и поговорим, – закончил он. Странно… Гарт был уверен, что Росса в одиннадцать не будет.

– Но я думала… – сказала я, поднося руку к виску.

– Что, дорогая?

– О, я думала, ты… Вы никогда не говорили, что у вас есть жена, Роберт.

Генерал смутился.

– Да, наверное, мне следовало бы рассказать тебе. Прости, Элиза. Я люблю Руфь, как и положено супругу, но в тебя я влюблен. Пожалуйста, постарайся мне поверить. Ты… Ты ведь не жалеешь об этой ночи?

Мы посмотрели друг на друга. Я ничего, ровным счетом ничего к нему не чувствовала. Даже благодарности. Заставив себя улыбнуться, я как можно проникновеннее сказала:

– Нет, ничуть не жалею, Роберт. Поцелуй меня перед уходом.

Он наклонился, и я нежно поцеловала его.

– Ты не передумала ехать со мной? – спросил он. – А жена… Но я думал, для такой женщины, как ты, это не важно.

Меня словно хлестнули по ране.

– Я не знаю, – честно ответила я. – Это было бы несправедливо по отношению к ней, я имею в виду твою жену. Мне надо подумать.

Генерал грустно улыбнулся, поцеловал меня еще раз и ушел. Я слышала, как он прошел через зал к себе, и вдруг испугалась: а что, если он догадается?

Я не поеду с ним. Я не хочу ни его «занятий любовью», ни тем более его «любви». С меня довольно боли. Я разыщу Джозефа и отправлюсь с ним к его друзьям в Филадельфию. В нем я была уверена: Джозеф не предаст и поможет добраться до Франции.

Я умылась и оделась, не вызывая горничной, и после завтрака собрала все наряды, подаренные мне Россом, в большую дорожную сумку. То, что не поместилось, я связала узлом в шаль. Конечно, оставить все Россу – было бы очень красиво, но сейчас не время для гордыни. Я забрала все, что могла. Записи я сунула за пазуху, а на шею повязала косынку, чтобы скрыть внезапно округлившийся бюст. В десять я покинула дом с черного хода. Я спрятала вещи в кустах.

Генералу я оставила записку с выражением благодарности и пожеланием удачи. Невольно с тяжелым сарказмом я подумала о том, что моя карьера проститутки или маркитантки, как будет угодно, закончилась на удивление быстро.

Глава 17

ПАТРИОТИЧЕСКИЙ ВОЯЖ

С тревогой ждала я появления Гарта. Он обещал быть в одиннадцать, и Росс должен вернуться в то же время. Когда мой благодетель прочтет записку и кинется меня искать, то, не найдя ни меня, ни моих вещей, он может позвать на помощь солдат. Тогда и меня, и Гарта схватят, а значит, я никогда не найду Джозефа, а следовательно, никогда не увижу Франции. Мне надо было заранее сказать Гарту, что поеду с ним. Он может послать меня ко всем чертям, мы начнем ссориться, и тогда бог знает чем это может кончиться.

Внезапно Гарт вырос прямо передо мной.

– Откуда ты взялся?

– Мальчиком я обожал играть в индейцев. Сейчас, как видишь, мне пригодились детские игры. Я надеюсь, и тебя не подвели хорошо усвоенные навыки? Могу я получить бумаги?

– Ты, как всегда, крайне самоуверен, – холодно заметила я. – К сожалению, ты ошибся в одном: генерал Росс вернется как раз к одиннадцати. Придется тебе разжаловать своих информаторов.

– Тебе-то какое дело? – пожал плечами Гарт. – Давай сюда бумаги и можешь катиться к своему любовнику.

– Он не мой любовник, и я не собираюсь к нему возвращаться. Я еду с тобой. Мне хочется увидеть своими глазами, что с Джозефом все в порядке.

– Нет, ты не поедешь со мной. Джозеф в добром здравии и в таковом и останется, если ты не прекратишь играть в свои дурацкие игры и тратить мое драгоценное время.

– Я написала Россу записку, что оставляю его с миром, но он может начать меня искать. О Боже, он уже здесь.

Мы услышали, как хлопнула дверь.

– Элиза! Элиза, ты где?

– Проклятие на твою голову, – пробормотал Гарт. – Отдай мне бумаги.

– Себя проклинай, – упрямо сказала я, понимая, что сейчас настало мое время диктовать условия. – Ты получишь бумаги, когда я увижу Джозефа. И не раньше.

Хруст гравия на дорожке насторожил нас. Росс снова позвал меня.

– Элиза, вернись! Я… Я хочу тебя, – униженно-жалко кричал он.

Шаги отдалялись: Росс шел к дому.

– Будь ты неладна, – выругался Гарт, – пошли отсюда быстрее.

Я схватила пожитки и побежала следом за Гартом в лес. В зарослях его ждал вороной жеребец.

Я забралась в седло без помощи Гарта, хотя конь был настолько высок, что я едва доставала ногой стремя. Гарт подбросил мне вещи и вскочил на коня позади меня. Когда он потянулся за поводьями, невольно коснувшись меня, я почувствовала, как напряжены его руки. От гнева он был натянут как струна. Ну и что? Я одержала свою маленькую победу и чувствовала законную гордость.

Мы перешли Потомак вброд у места, где река образовала небольшие пороги, а затем свернули на юг. За несколько часов пути никто из нас не произнес ни слова. Пару раз я засыпала. Голова моя откидывалась назад, на его грудь, и тогда я вздрагивала и просыпалась. Почти с наступлением темноты мы въехали на поляну у устья реки. Там был небольшой домик, вокруг росла высокая трава и несколько узловатых сосен. На отмели, почти у самой кромки прилива, стояло на причале средних размеров судно.

За весь день мы ни разу не останавливались, чтобы поесть, я замерзла, и тело мое затекло от многих часов, проведенных в седле. Мы спешились, и Гарт вновь потребовал документы. Я категорически заявила, что он ничего не получит, пока я не увижу Джозефа.

Гарт ухмыльнулся.

– Джозеф! – заревел он.

Дверь домика распахнулась, и такой знакомый голос сказал:

– О, ты наконец вернулся? Красавица Элиза помогла?

– Почему бы тебе не спросить ее об этом лично, – сказал Гарт с наигранным удивлением.

С радостным воплем Джозеф кинулся обнимать меня.

– О, Лиза! Ты выглядишь намного лучше! Этот доктор хорошо знает свое дело, должен сказать… – Джозеф от радости стал называть меня просто Лиза.

– Не приближайся, негодяй, – гневно воскликнула я. Джозеф остановился на полпути с раскрытым ртом.

– Что?

– Ты меня слышал. Ты так же похож на пленника, как он на святого!

– Потише, мисси, – сказал Джозеф. – Нет здесь никаких пленников, тут вообще никого нет, кроме нас.

– Прекрасно вижу, – ответила я, даже не пытаясь скрыть свой гнев.

Порывшись за пазухой, я достала пакет с бумагами, которые я столь тщательно переписывала, считая, что тем самым спасаю жизнь Джозефу.

– Так вот где они были, – протянул Гарт. – То-то я заметил, что у тебя грудь еще пышнее, чем обычно, моя дорогая Элиза.

Я швырнула бумаги ему в лицо.

– Бери их, и будьте вы прокляты!

Они использовали меня, предали.

Мужчины пошептались, а затем вперед вышел Джозеф и сказал:

– Не принимай все так близко к сердцу, Элиза. Он не хотел ничего плохого, как и я. Я не знал, что Гарт наговорил обо мне напраслины.

– Только не надо разыгрывать передо мной невинность, Джозеф! Ты все время знал, что он в Вашингтоне, и решил привезти меня сюда. Для того, чтобы этот негодяй мог посмеяться надо мной.

– Лиза, – тихо возразил негр. – С самого начала я собирался отвезти тебя в Филадельфию. Ты ведь знаешь, что мы решили изменить маршрут только потому, что ты серьезно заболела. Я вообще не знал, что Гарт здесь, пока не встретил его однажды в лесу возле военного лагеря наших.

– И он не преминул воспользоваться тем удачным обстоятельством, что я оказалась в нужном для него месте, не так ли? Полагаю, он сообщил тебе, что я должна была сделать, чтобы раздобыть эти бумаги? Если я и не была шлюхой раньше, то сейчас уж стала ею наверняка! И все потому, что я думала, что он собирается тебя убить! Разве он с тобой не поделился? Он – бессердечный ублюдок, и ты не лучше! Думаю, ты ему рассказал обо мне все, что знаешь, – добавила я, давясь слезами.

– Ничего я ему не рассказывал, – тихо сказал Джозеф. – Только то, что ты заболела и тебя взял под опеку генерал Росс. Все остальное – его идея. Твоя жизнь касается только тебя, Элиза. Ты можешь рассказать ему правду о себе, можешь оставить его в неведении. По мне, лучше было бы рассказать.

– Нет! – горячо воскликнула я. – Я не скажу ему ни слова, никогда! Пусть считает меня женщиной, которую нарисовал в своем воображении. Я не хочу портить придуманный им образ. И ты ничего не говори, Джозеф. Ни слова!

– Я ничего не скажу, – пообещал Джозеф. – Заходи, я покормлю тебя. Насколько я знаю Гарта, он не останавливался, чтобы поесть.

– Еще бы. Этот ублюдок больше заботился о своем жеребце, чем обо мне. Господи, как я его ненавижу!

Джозеф повел меня в дом. Внутри было по-военному строго и бедно: койка, стол, фонарь, несколько табуреток. За столом восседал Гарт, разбирая сделанные мной записи при тусклом свете фонаря.

При моем появлении он даже не поднял головы, заметив как бы между прочим:

– Это хорошо, что ты приехала со мной, Элиза. У тебя отвратительный почерк. Мне казалось, что у французов принято давать девушкам хорошее образование?

Подернув плечами, я ответила:

– Только в том, что касается искусства торговать собой. Хотя некоторые из нас в свободное время как-то умудрились научиться читать и писать. Я надеюсь, ты ослепнешь, разбирая мои каракули. И не надейся на то, что я помогу тебе расшифровать записи.

– Ну-ну, Элиза, закати скандальчик, покажи, на что ты способна, – язвительно заметил Гарт. – А то Джозеф плохо тебя знает. Он думает, будто ты ангел. Ему простительно – он знаком с тобой куда меньше, чем я.

– Человеку свойственно ошибаться, – философски заметила я.

– Элиза – сущий ангел снаружи и настоящий дьявол изнутри, – засмеялся Джозеф. – Если я надумаю жениться, то выберу себе дамочку, у которой все будет наоборот.

– Точно, Джозеф. Никогда не женись на красивых глазках и аппетитной фигурке, – мудро прокомментировал Гарт. – Ни к чему, кроме горьких сожалений, такой брак не приведет. С возрастом она потеряет привлекательность, а характер еще сильнее испортится. Женись на деньгах, и никогда не прогадаешь.

– Джозеф, – холодно заметила я, – я думала, ты привел меня сюда, чтобы покормить, а не оскорблять.

– Да-да, сейчас поспеет чудная похлебка из кролика. И еще у Гарта тут припасено неплохое вино. Мы, патриоты, не должны голодать, находясь на службе у отечества. Так что давайте ужинать.

Джозеф поставил передо мной тарелку с супом.

– Ешь, и тебе станет легче.

– Ты ведь знаешь, Джозеф, – ответила я, беря в руки ложку, – не хлебом единым…

– Да, – согласился Джозеф, – но на сытый желудок жизнь воспринимаешь по-другому.

Похлебка оказалась удивительно вкусной, и я съела две полные тарелки, запив их половиной бутылки вина. Настроение у меня заметно поднялось. Немудрено, что после всего съеденного мне страшно захотелось спать, тем более что ночь я провела без сна, а потом весь день не слезала с седла. Поблагодарив Джозефа за ужин, я улеглась на койке. Не прошло и пяти минут, как я сладко спала.

Проснувшись через несколько часов, я хотела было встать, но передумала: слишком тепло и приятно было нежиться в постели. Кто-то, впрочем, разумеется, Джозеф, а не Гарт, укрыл меня одеялом. Я приоткрыла один глаз. Мужчины сидели за столом и тихо разговаривали.

– Но если эта информация верна, – говорил Гарт, – они могут захватить Новый Орлеан с моря, а не с суши. Мы не знаем, когда это случится, но можно предположить, что до наступления ноября: они должны успеть перебросить флот в Мексиканский залив. Следовательно, надо успеть предупредить Клайборна. У него достанет времени, чтобы подготовить им достойную встречу. Надо отправить послание. Прямо сегодня. Сейчас.

– Мы в окружении, – сказал Джозеф. – Всаднику потребуется месяца два, чтобы добраться до Нового Орлеана, если, конечно, его не перехватят англичане.

– У нас есть судно. Морем получится быстрее. Главное – добраться до нашего главного флагмана у побережья Виргинии, а об остальном они позаботятся сами. Клайборн скорее всего сам готовится к нападению англичан, но имеющиеся у нас данные помогут ему. Посмотри, Джозеф, здесь приведены названия и количество стволов на каждом корабле противника, численность войск, водоизмещение каждого корабля. Элиза на редкость хорошо справилась с заданием.

Последнюю фразу Гарт произнес с изрядной толикой желчи.

– Река заблокирована, Гарт, – возразил Джозеф. – И залив, кстати, тоже. Мы ни за что не пробьемся сквозь кордоны даже ночью – посмотри, какая луна.

– Надо попробовать, Джозеф, – настаивал Гарт. – Это очень важно.

– Знаю. Завтра утром скорее всего ляжет густой туман. С севера идет холод. Если ты сможешь провести судно, то под прикрытием тумана мы проскочим.

– Если ты берешься организовать туман, Джозеф, то я беру на себя навигацию.

Зашуршали карты.

– … Прекрасно. Завтра ночью отплываем. До Норфолка дня три плавания, не больше. Самое трудное – пробиться сквозь заслон военных кораблей в устье Потомака.

Джозеф перешел на шепот.

– А Элиза?

– Просто оставим ее здесь, – так же тихо ответил Гарт.

Я ловила каждое слово. С минуту Джозеф молчал, видимо, удивленный таким отношением ко мне своего друга, а когда заговорил, то голос его звучал горячо и страстно:

– Нет, Гарт. Я не позволю тебе так поступить с ней. Ты и так принес ей немало горя.

– Я? Ничего я ей не сделал. Ради Бога, Джозеф, не стоит всерьез воспринимать то, что говорит женщина…

– Если она останется, и я останусь.

– Ты не понимаешь женщин такого сорта. Такие, как она, – как кошки: всегда приземляются на четыре лапы. Они…

– Она прекрасная женщина, Гарт, и ей выпало на долю то, что я не пожелаю даже врагу.

Гарт пренебрежительно хмыкнул, но Джозеф упрямо продолжал:

– И я не собираюсь преумножать ее несчастья. Или она с нами, или я остаюсь. Кроме того, ей я обязан жизнью.

– Тогда она была ребенком, Джозеф, – раздраженно заметил Гарт, – неуправляемым сумасбродным ребенком, готовым помочь кому угодно, лишь бы снискать себе нимб страдалицы за человечество.

– Она помогла мне, – возразил Джозеф, – рискуя навлечь на себя гнев капитана. Я никогда не забуду об этом. Теперь пришел мой черед платить добром за добро. Я помогу ей, я обещал.

Гарт долго уговаривал его, внушая, что я сама могу о себе позаботиться. Предлагал отвезти меня завтра в город и оставить там, чтобы я нашла себе покровителя, убеждал, что я буду только мешать и путаться под ногами, но Джозеф стоял на своем. Он не предал меня. А Гарт… Никогда еще я не испытывала к нему такой неприязни. Наконец Джозеф его уломал. Гарт вышел из домика, а негр улегся на полу рядом с койкой. Я хотела сказать, как я благодарна ему, как я счастлива, что у меня есть такой друг, но решила не выдавать себя.

Наутро с рассветом Джозеф стал готовить судно к плаванию, и за завтраком я поинтересовалась у Гарта, не собирается ли он отправиться в путешествие. Гарт прищурился.

– Мы собираемся пробить сегодня вечерком небольшую блокаду, вот и все. Опасное дельце.

– О, Гарт, – с деланным оживлением воскликнула я, – я вся дрожу от нетерпения. Ты же знаешь, как женщин возбуждает опасность! Вы меня возьмете с собой?

Гарт выругался сквозь зубы.

– Мне дела нет до того, что ты делаешь, Элиза. Я тебе уже об этом говорил. Конечно, если ты боишься англичан….

– Боюсь англичан?! Ха-ха! С чего мне бояться англичан? Адмирал Кокрейн – мой лучший любовник. Кто с ним сравнится? Разве что генерал Росс… Британцы – мои друзья, – добавила я с чувственной улыбкой. – От них я не видела ничего, кроме благодеяний.

И, одарив Гарта ледяной улыбкой, я отправилась к Джозефу.

– Слышала, что вечером мы отчаливаем, – сказала я как бы между прочим.

Джозеф покрывал дно судна толстым слоем смолы.

– Верно, Элиза. Надеюсь, ты любишь путешествовать морем.

– Очень люблю. Гарт, вижу, не слишком доволен тем, что я еду с вами. Удивляюсь, как он вообще меня взял. Не обошлось без твоих уговоров, верно, Джозеф?

– Может быть. Ничего, стерпится – слюбится.

Я подставила лицо теплому сентябрьскому солнышку.

– Джозеф, ну зачем Гарт ведет себя со мной как… как чудовище? Даже со злейшим врагом он не стал бы так обращаться. Будь я его противником в политике или на войне, он был бы обходителен, мягок, хитер, как лиса, но очень вежлив. Но я – всего лишь женщина, и только поэтому в его представлении я ниже грязи. Он использует меня и бросает. Я никогда его не прощу. Представляешь, он назвал меня лагерной проституткой!

– Мужчины часто ведут себя странно, когда ревнуют или… или влюблены.

– Скажешь, тоже, Джозеф! В той стране, откуда я родом, влюбленный мужчина не использует женщину как вещь, не ведет себя с ней как тиран и не оскорбляет ее.

– И так бывает, если мужчина боится.

– Уж слишком быстро ты стал рассуждать как заправский американец, – проворчала я, бросив на Джозефа косой взгляд. – Поразительно тонкое видение мира!

– О, и мы, африканцы, умеем быть тонкими, Лиза. Мы тоже влюбляемся и теряем любовь так же, как и вы, белые.

– А ты когда-нибудь любил, Джозеф? – спросила я.

– Я был женат.

– Прости, – сказала я, смутившись, – прости меня, Джозеф, я не знала.

– Откуда ты могла знать? Моя жена и сын погибли, когда белые сожгли нашу деревню. Может быть, я когда-нибудь вернусь на свою родину. Я ведь должен принести Слово Господа в Африку.

Несколько минут Джозеф работал молча, а потом вдруг заговорил вновь:

– У меня был брат, старший брат. Он всегда бегал быстрее и метал копье дальше других. У него не было близких друзей. Он в них не нуждался. Он всегда ходил на охоту один. И он любил опасность. Он говорил, что любит смотреть смерти в лицо.

– И что случилось с твоим братом?

Джозеф рассмеялся.

– О, ничего страшного. Он женился на маленькой женщине из дальнего племени, и она научила его видеть жизнь по-другому. Он стал мудрым правителем. Мы жили в мире с соседями и друг с другом.

Я вздохнула и прилегла на траву.

– Почему все так сложно?

– Так кажется, когда ты взрослеешь, – сказал Джозеф. – Ты просто стала больше думать. Помоги мне зашить паруса, Элиза.

Остаток дня мы провели с Джозефом вместе, чиня паруса и собирая припасы. Гарт со мной не разговаривал, и я делала вид, что его нет.

Отчалили мы вскоре после заката. Я взяла свои вещи на борт и сейчас никак не могла подыскать им место. Гарт набил каюту одеялами, фонарями, оружием: мушкетами, пистолетами и ножами – и громадными, свернутыми в рулон картами устья реки и Чесапикского залива. Наш корабль представлял из себя двухместную шхуну, предназначенную для рыбной ловли. Звучное название «Морской демон» должно было, по мнению автора, возместить недостаток мощи. В шторм одному было с ней не справиться, но двоим в принципе было под силу. Я не собиралась предлагать Гарту свои услуги в качестве матроса, хотя знаний, полученных еще у Лафита, мне бы хватило. Пусть попросит, а я еще подумаю, согласиться или отказать.

Джозеф оказался прав: туман действительно упал, и мы проскользнули из Потомака в залив незамеченными. Джозеф приспустил паруса, чтобы замедлить ход. Я видела фонари на палубах больших кораблей, а к «Королевскому дубу» мы подошли так близко, что черные стволы его пушек смотрели прямо на нас.

Гарт, без всякой необходимости, предупредил меня, чтобы я молчала. Ответив ему ледяным взглядом, я ушла в каюту. Мне вообще не хотелось его видеть, но не позволяли размеры судна. На ночь мы бросили якорь в болотистой заводи, здесь мы были надежно укрыты до тех пор, пока не поднимется туман – наш помощник и мы не выйдем в открытое море. Я легла на палубу, укрывшись одним тонким одеялом. Засыпала я под странные звуки, издаваемые живущими в этих местах болотными тварями.

Проснувшись перед рассветом, я увидела, что Джозеф и Гарт уже на ногах: расправляют паруса, готовясь уплыть с отливом. Белокрылые цапли ловили маленьких рыбок всего лишь в двадцати футах от нашей шхуны. Высокая трава надежно скрывала нас от случайного взгляда. Все здесь дышало покоем и миром, и мне совсем не хотелось покидать это чудесное место.

Утреннее солнце быстро разогнало туман, и резвый ветерок понес нас прямо к морской базе в Норфолке. Я подставила лицо солнцу и соленым брызгам. Целительное тепло согревало мне тело и душу, уносило прочь боль, изгоняло из памяти Эдварда Хеннесси, грубых скотов с грузовых судов на Миссисипи, постепенно уходили в небытие мучительно долгие дни пути до Вашингтона. Как-то сами собой забылись унижение и боль, испытанные мной во время объяснения с Гартом у резиденции генерала Росса. Я вытащила шпильки из волос и решительно мотнула головой. Волосы тяжелой волной упали на плечи. Я чувствовала себя удивительно легко и свободно, и если бы не присутствие Гарта, счастье мое было бы полным. Я не знала, что будет после того, как мы передадим сообщения командующему флотом. Вероятно, мы с Джозефом отправимся в Филадельфию, а Гарт… продолжит свою деятельность в качестве сенатора и патриота.

Всякий раз, обращаясь к Джозефу, я ловила на себе взгляд Гарта. Лицо его неизменно хранило одно и то же выражение холодного безразличия, но я понимала, что за тяжелой неподвижностью черт и поджатыми губами скрываются эмоции куда более сильные. Ненависть? Возможно. Я спиной чувствовала, как сверлят меня его холодные льдистые глаза, и старалась забыть о нем, но тщетно. Гарт, сильный и красивый самец, всегда обладал надо мной некоей властью, и я ничего не могла с этим поделать.

После обеда Гарт и Джозеф принялись обсуждать стратегию англичан. Мне было неуютно рядом с Гартом, и сразу после еды я ушла. К вечеру мы встали на якорь в гавани недалеко от рыбацкого поселения со странным названием «Песчаное дно», у устья одной из небольших речушек, впадавших в Чесапикский залив. Гарт решил наведаться в деревню, чтобы расспросить жителей о недавних действиях англичан в заливе, а мы с Джозефом остались на «Морском демоне». Я наладила удочку и прямо со шхуны поймала несколько вполне приличных экземпляров морской форели. На ужин мы напекли картофеля и свежей ароматной рыбы.

Вскоре подошел Гарт. Хозяин лавчонки, где он покупал муку и виски, рассказал, что примерно месяц назад прибрежные воды буквально кишели британскими военными судами. Многие соседние деревушки были разграблены, но «Песчаному дну» повезло. Гарт протянул к огню озябшие руки. По вечерам становилось прохладно. Потом он полез в карман и вытащил оттуда бумажный сверток.

– Рыболовные крючки, – пояснил он, бросая мне сверток. – Видел, как ты их сегодня искала. Если бы я знал, что ты такая заядлая любительница рыбной ловли, я бы получше подготовился к нашему путешествию. Надеюсь, теперь ты будешь довольна.

– Никогда не понимала, как вы, американцы, можете всю жизнь питаться одной говядиной, – не преминула ответить я. – Разумеется, среди такого изобилия…

Я развернула крючки и онемела. Меня с трудом хватило на то, чтобы пробормотать слова благодарности. То, что я прочитала на обрывке бумаги, в который были завернуты рыболовные крючки, повергло меня в ужас.

Передо мной было объявление, напечатанное на дешевой бумаге, внешне похожее на рекламные афиши о прода-жах лекарств и снадобий, об аукционах рабов, о распродажах и предложениях типа «купи-продай», которые можно было встретить по всему западу США. Буквы были пропечатаны плохо, местами их было вообще не разобрать, но мне казалось, что они вот-вот соскочат с листа и схватят меня за глотку.

«… разыскивается за убийство и организацию мятежа в поместье в урочище реки Шенандоа. Светлокожая мулатка с одной восьмой негритянской крови по кличке Француженка, восемнадцати лет, с клеймом R на левом плече».

Там было еще что-то написано, но я не смогла прочесть. Джозеф, увидев, как я побледнела, взял листок из моих рук, расправил его на коленях и неторопливо прочел. Затем он порвал его на мелкие кусочки и бросил в огонь. С внезапно пересохшим ртом я смотрела, как корчатся в огне обрывки бумаги, превращаясь в черный пепел. Руки у меня так тряслись, что горячий чай выплескивался из кружки. Я посмотрела на Гарта. Он наслаждался едой, не забывая прихлебывать виски, и даже не смотрел в мою сторону. Вздохнув, я мысленно поблагодарила небо за то, что сумела себя не выдать.

– Еще чаю? – спросил Джозеф, забирая мою кружку. – А может, немного виски?

Я молча кивнула.

Джозеф вложил мне кружку в руки, и я с благодарностью выпила. Алкоголь помог – руки мои трястись перестали.

Гарт встал и лениво потянулся.

– Я сегодня буду спать на шхуне, – сообщил он. – Снимаемся до рассвета, так что не советую засиживаться, – и с тем пропал в бархатной темноте за освещенным костром кругом.

– Зачем он это сделал? – зашептала я Джозефу после ухода Гарта. – Почему он принес мне тот проклятый листок? Наверняка он что-то заподозрил. Он… Он может сдать меня властям! Запросто! Он так меня ненавидит, что…

– Прекрати, – отрезал Джозеф. – Простое совпадение и только. А если он и узнал, то какая в том беда? Не потащит же он тебя в полицейский участок!

– Джозеф, ты не знаешь его. Ни о чем он так не мечтает, как увидеть меня повешенной. Вот тогда бы он точно от меня избавился. Мне уже кажется… – я с минуту помолчала, – не он ли сам все это подстроил? Может, он сам и нанял Жоржетту и Арнольда! Боже, как я раньше не догадалась! Для чего вдруг такая спешка с отъездом в Вашингтон? Он даже до утра не мог дождаться. Все понятно, он сбежал, чтобы никто не смог подумать, будто он в этом участвовал! Джозеф, за все заплачено его деньгами!

– Эй, не сходи с ума. Я знаю, что он к тебе несправедлив, Лиза, но это еще не повод для таких подозрений. Гарт не стал бы тебя продавать. Он слишком высоко тебя ценит.

– Джозеф, не будь смешным. Он высоко меня ценит? Открой глаза, Гарт – сама жестокость и зло. Он сделал это, я теперь точно знаю!

Меня начало колотить, зуб не попадал на зуб. Я едва могла говорить членораздельно.

– Он ненавидит меня и желает мне смерти. И ты, Джозеф, и ты с ним! Вы забрали меня, чтобы убить! Как же я сразу не догадалась? Господи, помоги мне!

Джозеф презрительно фыркнул:

– Эй, Лиза, ты устала и расстроилась из-за того, что увидела эту штуку. Иди спать, и забудем про те глупости, что ты наговорила. Спокойной ночи, Элиза.

Я упала на песок, закрыв руками лицо. Я действительно была страшно напугана. Как раз тогда, когда я почувствовала себя свободной, Гарт сумел напомнить мне о том, что я стала изгоем, клейменой тварью, а в глазах общества – убийцей, преступницей, не заслуживающей снисхождения. Нигде я не могла чувствовать себя в безопасности. Я не могла доверять ни Гарту, ни кому другому. Даже Джозефу.

Нет, так нельзя. Нельзя жить во вражде с миром и собой. Как я могла додуматься до такого? Должно быть, я сошла с ума. Джозеф был моим другом, даже если Гарт оставался врагом. Джозеф защитит меня от Гарта, а я должна быть готова защитить себя.

Нервы мои были напряжены. Последующие дни я вела себя с предельной осторожностью, хитро вызывая Гарта на то, чтобы он проговорился и я смогла бы просчитать его действия на несколько шагов вперед или на худой конец устроить скандал, один из тех грандиозных скандалов с колоссальным выплеском ярости, после которых всегда чувствовала облегчение. Я уже наполовину убедила себя в том, что он продал меня в рабство и сейчас ненавидит за то, что я выжила, не пропала навек бессловесной рабыней у какого-нибудь негодяя-хозяина.

Его серые глаза на загорелом лице внушали мне какой-то суеверный ужас. В хорошую погоду Гарт ходил босиком и без рубахи. Солнце играло на его бронзовых плечах с выступающими мышцами атлета. Гарт был красив, но излучал опасность, как принц-злодей из сказки. Я сама поражалась, как могла когда-то желать его. Сейчас я боялась его и ненавидела.

В тридцати милях от Норфолка мы попали в шторм. Наше маленькое суденышко бросало, как щепку. Джозеф боролся с рулем, и Гарт крикнул мне, чтобы я помогла с парусами. Скрестив на груди руки, я только смерила его презрительным взглядом и, ни слова не говоря, отвернулась.

– Я закрепил руль, – перекрывая грохот волн, прокричал Джозеф. – Сейчас помогу тебе.

– Нет, – рявкнул Гарт. – Или она будет нам помогать, или пусть плывет к рыбам. Предлагаю тебе выбор, Элиза. Или ты будешь работать, или…

– Эй, Гарт, – вмешался Джозеф. – Я отвечаю за Элизу. Не смей…

– Это не увеселительная прогулка, Джозеф, – сказал Гарт. – Шторм крепчает, и, черт возьми, не пришло ли время ей немного поработать, вместо того чтобы сидеть, словно пчелиная матка. Пусть помогает или убирается. Ну как, Элиза?

Я набрала в грудь побольше воздуху и приготовилась послать его к чертям, но тут громадная волна лизнула палубу. Я потеряла равновесие и полетела через борт в ледяную воду. Меня сразу же потянуло ко дну, я выплыла, судорожно глотая воздух, затем снова пошла на дно. Вокруг меня с грохотом ворочались тонны воды, голова моя кружилась. Беспомощно озираясь, я искала взглядом «Морского демона», но его закрывали волны. Юбки мои завернулись вокруг ног, мешая плыть. Я пыталась сорвать тянувшую меня вниз одежду, но пальцы окоченели и отказывались повиноваться. Раз или два я изо всех сил закричала, хлебнув при этом морской воды. Вот и конец, удивленно и немного грустно подумала я. Я уходила в черное холодное забытье и уже не надеялась на спасение.

И тогда я услышала голос Гарта:

– Элиза, сюда!

Он был всего в нескольких футах. Я протянула руки ему навстречу, но волны подхватили меня и потянули вглубь.

Гарт уже был рядом. Я чувствовала, как он схватил меня за волосы и вытащил из сумрака. В отчаянии я вцепилась в него, обвила его шею руками. Он захлебнулся, и мы в обнимку дружно пошли ко дну. Когда мы выплыли, Гарт был сзади. Свободной рукой он рванул с меня юбки, освободив ноги, и, поддерживая меня поперек груди, поплыл к шхуне. Джозеф кричал нам. Я не понимала, откуда идет звук, но Гарт, видимо, ориентировался лучше. Спустя целую вечность мы добрались до «Морского демона», и Джозеф втащил меня на палубу.

Я лежала лицом вниз на грубых досках, пока Гарт приводил меня в чувство. Я слабо пыталась протестовать, но он словно не слышал. Наконец он отпустил меня, помог сесть, и Джозеф влил в мой рот виски. Я захлебнулась, меня вырвало: они заставили меня выпить еще. Глотка и желудок горели огнем, но по телу разлилось тепло. Я посмотрела на Гарта, но его лицо расплывалось у меня перед глазами.

– Пошел к черту, – проговорила я заплетающимся языком и потеряла сознание.

Гарт отнес меня в каюту. Я была почти без ничего – в одной короткой рубашке, намокшей и прилипшей к телу. Одним быстрым движением он сорвал ее, завернул меня в грубое одеяло и, не церемонясь, швырнул на койку, затем вернулся на палубу. Они с Джозефом что-то кричали друг другу, но что именно – я разобрать не могла. Впрочем, мне было все равно. Мне хотелось только спать.

Шхуна выдержала шторм с честью, без серьезных повреждений. К утру следующего дня, когда мы достигли Норфолка, я уже пришла в себя, но на палубе не показывалась: ждала, пока Гарт сойдет на берег. Вернувшись несколькими часами позже, Гарт лишь мимоходом взглянул на меня, не обмолвившись ни словом о происшедшем накануне. Он был насуплен и мрачен.

– Нашего флота больше нет, – с горечью констатировал он. – Пару недель назад нас атаковали британцы и потопили большую часть флота. Те корабли, что остались на плаву, сейчас в ремонте или на пути в Балтимор. Здесь не осталось никого, кто бы мог передать сообщение. Черт побери! Нам нужно нанять команду, но не думаю, что нам это удастся. Остается одно – попытаться доставить сведения самим.

Джозеф в сомнении покачал головой.

– Это долгий путь, приятель. Примерно две тысячи миль вокруг Флориды и еще порядком по Мексиканскому заливу.

– Это ты перебрал – не больше полутора тысяч.

– Это время года самое опасное для судоходства. Ты об этом знаешь не хуже меня, – резонно заметил Джозеф.

– А что я, по-твоему, должен делать? – взорвался Гарт. – Послать мой доклад с почтовым голубем? Мне тоже не очень улыбается месяц плавать в этом корыте.

Гарт бросил на меня злобный взгляд, но я только вздернула подбородок, принимая вызов.

– Я знаю только одно, – продолжал Гарт, – мы должны добраться до Нового Орлеана раньше, чем туда придут англичане. Мы даже не знаем, сколько нам отпущено времени.

– Ты – ненормальный, – заявила я. – Мне нет дела до того, что ты делаешь и куда направляешься, но я знаю одно – мне с тобой не по пути. Джозеф, мы едем в Филадельфию, ты обещал мне! Я не хочу возвращаться в Новый Орлеан и не хочу плыть с вами. Ладно, все поняла. Я одна поеду в Филадельфию!

– Тебе не миновать Виргинии, Элиза, – тихо возразил Джозеф.

Я прекрасно понимала, что он имеет в виду. Объявления. Описания. Мне нельзя ехать в одиночку. В этой части страны я была в опасности. У меня не было иного выбора, кроме как с Гартом плыть в Новый Орлеан.

– Но… Но шхуна так мала, – возразила я. – И не приспособлена для дальних путешествий. Мы потонем, и ваш драгоценный отчет тоже потонет. Ты что, ненормальный, Гарт Мак-Клелланд? Разве ты не можешь отличить желаемое от действительного? Нас схватят британцы. Нам нужен большой корабль и настоящая команда!

Гарт со вздохом покачал головой.

– Ты будешь моей самой лучшей командой, Элиза, если станешь делать то, что я тебе говорю, и держать в узде свой норов. Уверен, что ты кое-чему научилась у Лафита, а я научу остальному. А «Морской демон» – прекрасное судно.

Мышеловка захлопнулась – мне ничего не оставалось, как покориться судьбе.

– Я не поплыву с вами! – воскликнула я. – Вы не можете принудить меня!

Но стоило только взглянуть на упрямо выставленный подбородок и стальной блеск глаз Гарта, чтобы понять, что все мои аргументы не будут услышаны. В поисках поддержки я посмотрела на Джозефа. Он старался сохранить на лице сочувствие и симпатию, но я видела: он тоже за то, чтобы плыть в Новый Орлеан. Надо знать мужчин: для них приключения – все. Они остаются детьми до старости, и сейчас от предвкушения настоящей драки с бритами у них светились глаза.

– Эх вы, мужчины! – сказала я в сердцах и пошла жаловаться на свою судьбу небу и волнам.

Я знала, что меня ждет: целый месяц с Гартом на маленькой шхуне посреди океана. Всего двое мужчин и я, а против нас – океан. Что за команда! Какой безумный план! Джозеф и Гарт приняли мудрое решение не торопиться с отплытием, и две последующие недели они готовились к плаванию. Я не страдала молча, но мои жалобы, мои призывы к здравому смыслу были гласом вопиющего в пустыне. Я спала на шхуне. Гарт предложил мне поселиться в гостинице в городе, но я предпочитала терпеть неудобства, чем испытывать судьбу. Здесь, вдали от людей, куда меньше была вероятность того, что кто-то из встречных заметит во мне сходство с рабыней по кличке Француженка.

У Гарта, однако, не было причин отказывать себе в благах цивилизации. Часто ночами он отправлялся в близлежащую деревню, и по возвращении от него разило виски, табаком и дешевыми духами. Я говорила себе, что должна быть довольна: покуда Гарт дарит свое общество местным красоткам, он вряд ли станет докучать мне. И все же я испытывала раздражение и досаду и однажды, увидев его после очередного ночного загула, не выдержала.

– Я думала, ты торопишься в Новый Орлеан, – вскользь заметила я, когда Гарт наливал себе кофе из кастрюльки, которую я разогревала на лагерном костерке.

– Точно, – ответил Гарт.

– Тогда почему бы тебе не проводить больше времени со своим кораблем, чем с девками.

Гарт удивленно посмотрел на меня.

– Напрашиваешься на заказ, Элиза? Я – человек милосердный. Надо было сказать, что тебе нужны деньги. Я всегда готов помочь леди.

– Как… Как ты смеешь так говорить со мной? – вспыхнула я. – Почему ты решил, что вправе так оскорблять меня?!

Гарт, улыбаясь, встал.

– С чего ты решила, что вправе совать свой маленький носик в мои дела?

Гарт со смехом увернулся от полетевшей в его голову кастрюльки.

– Тебе надо только дать знать. Как там говорится: милосердие начинается с тех, кто ближе? Полагаю, ваши расценки умеренны, мадам.

Я схватила аншпуг и замахнулась. Гарт с легкостью выхватил у меня из рук тяжелый шест, и еще до того, как поняла, что случилось, я уже лежала на песке.

– Ты… Ты подставил мне подножку!

– А ты хотела проломить мне голову. Так что мы квиты.

Гарт предложил мне руку.

– Мир? – предложил он, осклабившись.

Я крепко выругалась. Гарт пошел к шхуне, весело насвистывая. Вскоре с корабля послышался стук молотка. Опустив голову, я принялась наводить порядок. Зачем я только связалась с ним? Давно пора уяснить, что мне его все равно не победить, а день уже испорчен.

Наконец наступил день отплытия. Весь трюм был забит сушеным мясом, картофелем и апельсинами, мукой, сахаром, солью, виски, порохом в водонепроницаемых мешках, одеялами, теплой одеждой и небольшими бочками для пресной воды. Гарт раздобыл небольшую пушку и установил ее на корме. Я тоже вооружилась: в Норфолке у старьевщика на одолженные у Джозефа деньги, которые он, в свою очередь, одолжил у Гарта, я купила себе отличный охотничий нож в кожаных ножнах. И хотя мое приобретение очень развеселило Гарта и он тут же прозвал меня Мадам-Пираткой, предложив научить меня обращаться с новой игрушкой, я демонстративно носила нож постоянно, заткнув его за кушак плотно облегающих бриджей, которые я сшила себе специально по случаю плавания.

Гарт приобрел новый сектант, компас и другие навигационные приборы, а также карты береговой линии Флориды. Он тщательнейшим образом изучил их, помечая самые, на его взгляд, безопасные маршруты и укрытия. Гарт собирался вести шхуну вдоль кромки берега, чтобы избежать встречи с вражескими кораблями в открытом море, где у нас не осталось бы надежды спастись. Лучше всего для нас держаться поближе к опасной мели или рифу, тогда корабль, который нас вздумает преследовать, обязательно на них нарвется. К тому же у берега нам легче будет пополнять запасы питьевой воды и дичи.

Мы покинули Норфолк туманным утром в начале октября. До нас докатились слухи о нападении на Балтимор, и Гарт не сомневался, что за ним последует атака на побережье Чесапикского залива. Нам было непросто на шхуне втроем. При ясном небе и попутном ветре на борту «Морского демона» царил дух бодрости и веселья. Гарт подтрунивал над моим матросским искусством, а мне приходилось скрепя сердце терпеть его насмешки во имя сохранения пусть непрочного, но все же мира. Но стоило небу насупиться, и наша ненависть друг к другу тяжелела, наливалась свинцом, и ни я, ни Гарт больше не хотели сдерживаться. Джозеф метался между двух огней, но, когда мы с Гартом вступали в прямую перепалку, никакие усилия Джозефа не спасали от скандалов.

– Проклятие, Элиза, опять у тебя гик болтается как… как черт его знает что! – заорал как-то Гарт, когда я в ветер пыталась сладить с парусом.

– У меня выскользнула из рук веревка.

– У тебя вечно все не так. Не надо было выпускать из рук веревку. Ты что, не могла на ней повиснуть?

– Не могла! – завопила я, чувствуя, как краска заливает мне щеки. – Это не значит, что я не старалась! От стараний у меня с ладоней кожа слезает! Смотри, если не веришь! – Я сунула ему под нос ладони. – Я и так вся хожу в синяках и ссадинах. Я ненавижу эту чертову лодку и ненавижу тебя! Зачем ты заставил меня плыть с вами? Я знаю, зачем! Чтобы вдоволь поиздеваться надо мной!

– Давай, давай, вини в своей неуклюжести меня! Я всего лишь пытаюсь тебя кое-чему научить.

– Научить! Вот так шутка! Да ты и рыбу не смог бы научить плавать!

– Ты злишься потому, что я не поддаюсь на твои слезы и сопли! Так знай, я могу найти себе занятие подостойнее, чем потворствовать какой-то бабенке только потому, что она…

Гарт проглотил последнее слово и сплюнул за борт.

– Красива? – закончила я за него. – Ты это собирался сказать? Не смеши меня, Гарт. Я уже столько заплатила за свою красоту и продолжаю платить с того самого дня, как тебя встретила! Я плачу и плачу. И не знаю, когда настанет конец этой пытке! Ты считаешь, что обрел право глумиться надо мной, поскольку ты был первым взявшим меня мужчиной? Браво! Как приятно быть первым в длинной шеренге жадных… свиней!

Мы оба тяжело дышали. Я видела, как побледнело его лицо, а потом стало пунцовым от ярости.

И в этот момент между нами встал Джозеф, послюнявил указательный палец и многозначительно поднял вверх.

– Я думал, надвигается сильный ветер, буря, но, кажется, ошибся. Не так ли, Гарт?

Мы с Гартом переглянулись. Затем он невесело рассмеялся и повернулся ко мне спиной. Лицо мое горело, я готова была разорвать его, но Джозеф предупредительно тронул меня за плечо. Я взглянула на негра, и тот покачал головой.

– Оставь кое-что на потом. У нас впереди еще долгий путь.

– Мы заперты на этом жалком корыте, как два драчливых петуха в одном курятнике, – проворчала я. – Каждый из нас готов выцарапать другому глаза. Я видеть его не могу, Джозеф, а он не может выносить меня. Однажды мы не сможем сдержаться и убьем друг друга.

Джозеф глубоко вздохнул.

– Прости, Джозеф! Я знаю, как трудно тебе приходится. Я бы хотела… Я бы мечтала, чтобы все было не так. Мне не надо было вообще ехать с ним. Я должна была остаться с Россом. Зачем я это сделала!

– Лиза, мне больно, потому что я люблю вас обоих. И еще потому, что не понимаю, отчего вы ссоритесь. Скажи ему, Лиза. Скажи ему правду. Он поймет, я знаю, он поймет все.

– Нет, – упрямо ответила я. – Ты думаешь, это что-то изменит? Ты его не знаешь, Джозеф. – Я заговорила громче, чтобы стоявший у руля Гарт мог меня услышать: – Он все равно обращался бы со мной как со шлюхой, потому что никогда по-другому не обращался. Он ко всем женщинам относится как к шлюхам.

Гарт весь натянулся и посмотрел в мою сторону. Джозеф опустил руку мне на плечо и сказал:

– Давай-ка лучше спустись в каюту. Я знаю, что ты устала. Мы все устали.

От его доброты я чуть не расплакалась.

– Джозеф, – прошептала я, – нет больше сил моих…

И с этим по шаткой лесенке я спустилась в каюту.

На третий день после отплытия из Норфолка мы попали в шторм. Тучи собирались уже накануне, и крепкий порывистый ветер не предвещал ничего хорошего. Джозеф предлагал переждать шторм, но спорить с Гартом было бессмысленно. Он настоял на том, чтобы шхуна осталась на плаву до ночи или до тех пор, пока шторм не усилится.

– Мы поймаем попутный ветер и успеем пройти немало, пусть даже придется оседлать шторм, – заявил Гарт.

– Может быть, но пока нам приходится бороться со встречным ветром, – резонно заметил Джозеф. – Мы работаем, как звери, а проходим всего по три мили в час. Почему бы нам не переждать…

– Я не нуждаюсь ни в чьих советах, – резко ответил Гарт. – Делайте, что я приказываю, и надейтесь на лучший исход.

Джозеф пожал плечами и вернулся к своим обязанностям. Наше маленькое суденышко швыряло на волнах, как пробку.

– Гарт, – перекрикивая ревущий ветер, позвала я. – В трюме течь. Я не успеваю откачивать воду.

– Возьми руль, – приказал он и спустился вниз.

На горизонте показалось судно. «Морской демон» накренился на один борт, и я потеряла судно из виду, но когда очередная волна подняла нас на гребень, я вновь увидела его. Я позвала Джозефа. Он взял руль, а я пошла докладывать Гарту.

– Судно на горизонте! – крикнула я в трюм. – Быстро идет к нам.

Гарт вышел на палубу и поднес к глазам бинокль.

– Британцы, – констатировал Гарт. – Идут прямо на нас. Немедленно к берегу.

Гарт выкрикивал команды, а мы с Джозефом беспрекословно их выполняли. Время для споров было неподходящим. Мы развернули шхуну и направились к берегу Каролины. Раздался грохот, похожий на громовой раскат, и преследовавшее нас судно оделось облаком порохового дыма.

В нас палили из пушек. Первое ядро упало далеко от нас, второе тоже проскочило мимо.

– Все в порядке, – прокричала я Джозефу, – они не умеют целиться. – И в то же мгновение почувствовала, как что-то горячее пролетело у самого моего уха.

Я завопила и упала на палубу лицом вниз.

– Похоже, ты к ним несправедлива, – засмеялся Джозеф. – Эй, Лиза, Гарт, по-моему, мы почти у устья Кейп-Фейр!

– На это я и рассчитывал! – заорал, перекрывая ветер, Гарт. – Мы должны успеть войти в реку. Они побоятся следовать за нами. Вокруг полно обломков скал, и англичане прекрасно об этом знают.

Судно так сильно накренилось, что, не подхвати меня Джозеф своими огромными ручищами, я вывалилась бы за борт. Раздался премерзкий скребущий звук. Гарт изо всех сил вывернул руль.

– Мы напоролись на скалы, – прокричал он.

Я побежала помогать ему, а Джозеф поднимал паруса. Британцы, решив, что мы сели на мель, оставили нас.

Уйма времени ушла на бесплодные попытки стащить корабль с мели. Еле-еле мы добрались до незаметного южного притока Кейп-Фейр, где рассчитывали переждать шторм. Промокшие до нитки, мы собрались в каюте, решив согреться с помощью виски. Джозеф и Гарт сменяли друг друга на палубе. Я предложила включить в вахту и меня, но Гарт проигнорировал мое предложение, демонстративно покинув каюту, а Джозеф ласково погладил меня по голове и предложил поспать. Уснуть мне все равно не удалось. Я просыпалась всякий раз, как мужчины менялись на вахте. Шхуна сильно осела из-за течи в трюме, и при каждом толчке я вздрагивала, боясь, что мы идем ко дну. На полу по колено стояла вода, одеяла намокли, и я вся окоченела. Где уж тут спать!

На следующее утро невдалеке от порогов мы нашли удобное место для лагеря. Гарт и Джозеф пошли в лес на поиски гладких и круглых бревен, на которых, как на роликах, можно было затащить на берег нуждавшееся в ремонте судно. Потом мы дружно разгрузили корабль, и наконец «Морской демон» оказался на суше. Только теперь нашему взгляду открылась страшная пробоина в днище.

Я расстелила одеяла на солнце и развела костер, чтобы согреть воды для чая и стирки. Как следует отстирав свои рубахи и бриджи, я разложила их на сухой траве, покрывавшей дюны. Часам к десяти солнце не только почти высушило одежду, но и выгнало из моих костей холод, который пробирал меня до нутра с того самого дня, как мы покинули Норфолк. После обеда я взяла чистую юбку и блузку, одеяло, гребень и маленький кусочек мыла и отправилась искать место для купания. Мне повезло: совсем недалеко я нашла прогретую солнцем мелкую заводь, образованную приливом. Я как следует отмокла, соскребла с тела и волос соляной налет от морской воды, вымыла из волос песок. Я оделась, но блузу не стала застегивать, решив позагорать, тем более что надвигались холода и каждый погожий денек следовало воспринимать как подарок. Расстелив одеяло на теплом песке, я принялась расчесывать волосы и вскоре, сомлев на солнышке, уснула.

– Элиза, ты где?

Я резко села и инстинктивно потянулась за ножом. Меня звал Гарт.

Он появился на одной из дюн и, увидев меня, остановился.

– Где ты шляешься? – грубо крикнул он. – Не могла сказать, куда пойдешь? Ты что, спятила?

День так хорошо начался, и мне совсем не хотелось его портить. Поэтому я просто пожала плечами и сказала:

– Не дури, Гарт. Ты что, боишься, что меня утащат индейцы?

– Позвольте напомнить вам, что здесь не Фонтенбло, мадам, – сквозь зубы процедил он. Взгляд его упал на мою раскрытую блузу, и он криво осклабился. – Эта земля дика, огромна и никем не приручена. Не говоря уж…

– Ради Бога, перестань, – нетерпеливо перебила я. – Тут на десятки миль вокруг нет ни единой души.

Я сложила одеяло и пошла искать себе другое место для отдыха.

– Будь ты неладна, Элиза, я для твоего же блага повторяю…

– Врешь, – сказала я, круто обернувшись к нему. – Ты никогда ничего не делаешь для блага других, только для твоего собственного. Вдруг ты заметил, что твоей маленькой рабыни Элизы не видно. Черт, она даже не откликается с первого раза! Значит, надо немедленно притащить ее назад, чтобы сидела и дожидалась указаний. Так знайте, сенатор Мак-Клелланд, я не ваша служанка. Я иду, куда хочу, и если мне захотелось на несколько часов избавиться от вашего общества, кто меня осудит?

Гарт схватил меня за плечо.

– Послушай, Элиза, никто так не сожалеет о твоем присутствии на судне, как я. Однако мне хочется внести ясность. Я ожидаю от тебя…

Я бросила одеяло, гребень и щетку в песок и выхватила из-за пояса нож.

– Убери от меня руки, или, клянусь, я тебя кастрирую!

Глаза его странно блеснули, и губы медленно скривились в похотливой усмешке. Не говоря ни слова, он схватил меня за кисть и с силой вывернул так, что я выронила оружие. Он повалил меня на песок и придавил сверху своим телом.

– Ты так ничему и не научилась, – пробормотал он, задыхаясь.

Гарт задрал мне юбку, я почувствовала его огрубевшие ладони на своих бедрах, и мерзкая тошнота подкатила к самому горлу. Я металась, стараясь вырваться, но – тщетно. Бороться с Гартом было мне не по силам. Я бесилась от сознания собственного бессилия, проклинала судьбу за то, что создала меня всего лишь слабой женщиной.

Гарт вонзился в меня со злой яростью, и я обмякла от унижения и боли. Мне вспомнилось время, когда в его объятиях я обмирала от удовольствия, наслаждаясь приятным теплом и странной слабостью, охватывавшей меня всякий раз, когда я оказывалась в его власти. Но это было в прошлом. Сейчас все во мне умерло, я чувствовала лишь отвращение и ненависть, от которой свинцом налилось и вжалось в землю мое тело. Эта ненависть стояла у меня в горле, распирала меня изнутри, мешала дышать, душила меня.

Гарт взъерошил мне волосы своими длинными пальцами, сжал виски.

– Что случилось? – хрипло спросил он. – Разве не этого ты ждала от меня? Не об этом молила? Раньше ты трепетала от одного моего прикосновения, Элиза. Помнишь? Ты была тогда живой, девчонка. Живой. Ты волновала меня сильнее, чем любая другая женщина.

Гарт провел по моему подбородку пальцем и осторожно раздвинул мне губы языком.

– Полагаю, – проговорил он между поцелуями, – что после генеральских объятий принимать ласки простого сенатора ты считаешь ниже своего достоинства. Так?

– Ты… Меня тошнит от тебя, – еле слышно проговорила я.

Гарт вздрогнул.

– А ты мне начинаешь приедаться, госпожа шлюха. Однако голодный не станет просить устриц, если ему предлагают черствый хлеб. Остается надеяться, что ты не наградишь меня какой-то заразой, стерва.

– Тварь! Дерьмо! Если кто и болен, так это ты! Все в тебе прогнило – и мысли, и сердце, и душа!

Я извернулась, стараясь укусить его за руку. Гарт поднял руку. Мне показалось, что он хочет меня ударить. Призрак Эдварда Хеннесси встал передо мной, я едва не задохнулась от ужаса и закрыла глаза.

– Не бей меня, – застонала я. – Молю, не бей меня больше.

Я почувствовала, как он напрягся и замер. Но передышка длилась всего лишь мгновение, Гарт навалился на меня с новой силой. Я лежала под ним, вялая и бесчувственная, мечтая лишь о том, чтобы все кончилось побыстрее. Наконец он застонал и чуть погодя скатился с меня.

– Неудивительно, что ты выглядела в Вашингтоне так, будто тебя морили голодом. За такое представление я не заплатил бы и пары центов. Стыдись, моя сладкая, ты же профессионалка!

– А ты собачий ублюдок, – ответила я, приподнимаясь на локте. – Ты заплатишь, Гарт, заплатишь за все. Ты умрешь. Не можешь ты весь день быть начеку. Когда-то надо и спать. И вот тогда я воткну этот нож в пустую раковину, которая у тебя вместо сердца.

Гарт прищелкнул языком.

– Ах ты, моя подстрекательница. В этом ты осталась прежней. Тебе нравится раздувать ссоры, и ты приходишь в ярость, когда никто не поддается на провокацию. Должен признать, ты растеряла былой огонек. Сила в тебе уже не та. Ты разочаровываешь меня, моя девочка.

Я молча встала, с трудом разгибая затекшее тело. Волосы мои были в песке, хоть мойся заново. Гарт тоже встал и пошел прочь. Взгляд мой упал на песок, туда, где валялся нож, и вдруг, не вполне сознавая, что делаю, бормоча молитву богам возмездия, я метнула в него острый клинок, метнула с неожиданной силой и меткостью, будто кто-то свыше направлял мою руку.

Но ангел-хранитель Гарта тоже, видно, был неподалеку. Он словно почувствовал что-то, обернулся, и тем самым спас себя от смерти, однако нож почти по рукоять вошел в его руку. Я испугалась, кинулась бежать, но Гарт успел схватить меня сзади за блузку. Я рванулась и услышала за спиной треск раздираемой ткани.

Я всхлипнула, схватив блузу за полы и пытаясь стянуть ее на обнажившейся груди. Гарт смотрел на меня, не обращая ровным счетом никакого внимания на сочившуюся из его раны кровь. Он сделал еще шаг ко мне, и я, круто обернувшись ему навстречу, рывком вырвала нож из раны и, угрожая им, проговорила:

– Убирайся, Гарт, не то…

Гарт ударил меня по кисти ребром ладони, и нож, вращаясь, вонзился в песок. Схватив меня поперек живота, Гарт повернул меня так, чтобы лучше разглядеть мою спину. Убрав ткань с клейма, он осторожно провел по нему кончиком пальца.

– Пусти, – зарыдала я.

Он отпустил меня, и я отшатнулась от него, напрасно стараясь закрыть обнаженную грудь остатками блузы.

– Откуда это у тебя? – произнес он хрипло. Я пятилась, молча мотая головой.

– Скажи!

Глаза его на внезапно побледневшем лице дико сверкали. Он схватил меня за волосы и подтащил к себе, не давая отвернуться.

– Скажи! – свистящим шепотом повторил он. Я глумливо прищурилась.

– Ты хочешь знать, как я его получила? Очень просто. Я сама его себе поставила. Сейчас клеймение вошло в моду у преуспевающих плантаторов. Ты не знаешь? Где же ты был?

Гарт тяжело дышал, глядя на меня, а затем вдруг отпустил, даже чуть оттолкнул от себя.

– Лучше расскажи мне все, Элиза, – сказал он. – С самого начала. Ты убила Жака?

Меня трясло от гнева и потрясения.

– Да, я убила его. У меня много талантов, Гарт. Среди них проституция и убийство далеко не последние. Жак наскучил мне, и я воткнула в него ножик.

– Его пристрелили, – бесцветным голосом возразил Гарт. – Вы были в ссоре?

– Зачем нам ссориться? Мы ведь не были любовниками. У него был любовник задолго до меня. Двоюродный брат твоей жены.

– Арнольд? Арнольд его убил? Ты… Ты его не убивала?

– Боюсь, что нет, Гарт. Ты разочарован? Что-то я тебя сегодня все время разочаровываю. Ну что же, я рада. Уж слишком последнее время ты стал самодовольным. Даже хорошо немного сбить с тебя спесь. Жаль, что мне не удалось выпустить из тебя кишки, но ведь ты не скажешь, что я не пыталась? Может быть, я смогу прикончить тебя завтра.

– Арнольд убил Жака, а затем сделал так, чтобы ты исчезла, – сказал сам себе Гарт. – Любой бы поверил в твою виновность.

– Верно. Разве он не умница? Только не надо все почести воздавать ему одному. Отдай должное своей жене. Ты можешь гордиться ею, Гарт. Она меня чуть было не убила. Она и милый Арнольдик продали меня Нильсу Бозу. Ты его знаешь. Его еще называют Старьевщиком.

Голова Гарта болезненно дернулась. Я поняла, что Нильс Боз ему знаком.

– Потом у меня была чудная прогулка по Миссисипи, – продолжала я. – Да, с очаровательными мужчинами, Гарт. Такими тактичными и добрыми, какими можете быть только вы, американцы. Но увы, у вас всех один недостаток: вы все время куда-то спешите, и, когда вам недосуг искать расположения дамы и добиваться ее любви, вы просто насилуете ее. А как удобно иметь на борту женщину во время плавания! Всякий раз, как вы чувствуете к этому охоту, днем или ночью…

– Прекрати, Элиза, – резко произнес он.

– Прекратить? Странно… Разве ты не хочешь услышать, что было потом? Должно быть, я совсем разучилась рассказывать, если не могу удержать твое внимание такой пикантной историей. Ну что же, буду краткой. Клеймо, бросившееся тебе в глаза пару минут назад, я получила в качестве подарка от еще одного милого американца, моего последнего владельца. Хотя, увы, он больше не сможет раздавать подарки: я прикончила его из его же собственного пистолета. Так метко, в самое яблочко. Лафит сказал бы, что мне повезло, но нет, я знаю, Бог помог мне, подарил мне избавление, когда смерть подступила вплотную. То объявление, которое ты принес с рыболовными крючками, было про меня. Подробности весьма точные, все, за исключением возраста. Они называли меня Француженкой. Видимо, от избытка воображения. Гарт нахмурился.

– Про какое объявление ты говоришь?

– Я – беглая рабыня, Гарт, – терпеливо, словно непонятливому ученику, с насмешкой объяснила я. – Вот твой шанс избавиться от меня раз и навсегда. Все, что от тебя требуется, это отдать меня ловцам беглых в Новом Орлеане. Ты можешь еще и заработать на этом. Чтобы этими деньгами возместить испытанные разочарования.

Гарт долго смотрел на меня странными потухшими глазами, а потом тихо сказал:

– Пойдем в лагерь. Мы поговорим обо всем позже.

– Нет! – прорычала я. И преградила ему путь, выставив вперед ладонь. – Я хочу говорить с тобой здесь и сейчас, Гарт. Кто дал вам право играть роль Господа Бога, господин сенатор? Вы отказали мне в разбирательстве моего дела, не так ли? Вы признали меня виновной, не потрудившись получить свидетельства моей невиновности. Ну что же, сейчас вы получили свидетельство. И что теперь? Вы отпускаете мне грехи? Может быть, ты даже захочешь снова сделать меня своей любовницей? Не можешь же ты сделать вид, что ничего не было. Или ты собираешься все забыть и притвориться, что ничего особенного не случилось? Но я не могу забыть! Я не могу притворяться, потому что для меня изменилось все, я сама изменилась! Я по горло устала от того, что со мной обращаются как с бездушным куском мяса, со шлюхой, с падалью! Тебе никогда не было до меня дела. Ты использовал меня, потому что, когда мы лежали вместе, тебе было хорошо. Не просто хорошо, чудно, божественно: со мной ты забывал о своей фарсовой супруге, об ответственности. Ты забывал обо всем, даже обо мне самой, Гарт. Знаешь ли ты, что я нашла Жака в том самом домике, где мы занимались любовью под шум дождя, в том доме, где ты обещал встретить меня наутро, и я пришла, я готова была уехать с тобой, но только ты не пришел и не собирался прийти, а вместо тебя пришла смерть. Смерть и злодейство.

– Элиза…

В его глазах была тоска. Он накрыл мою руку своей, но я отдернула ее, словно меня ошпарили кипятком.

– Я хочу рассказать тебе…

– Не надо! – захлебываясь от плача, сказала я. – Не говори. Мне не интересно то, что вы можете мне сказать, Гарт Мак-Клелланд. Я хочу одного – как можно быстрее уехать домой, во Францию, где я могу забыть весь ужас, пережитый в этой стране, где я могу забыть тебя!

Я сжала кулаки, слезы потекли у меня по щекам. Я стояла перед ним полуголая, грязная, растерзанная, полубезумная от ярости и боли. Наклонившись, я собрала вещи и засунула нож за пояс. Задержавшись на миг рядом с Гартом, стоявшим в немом оцепенении, я плюнула в песок у его ног и пошла в лагерь.

Джозеф выглянул из-за скобы, которую он в виде гигантского лука согнул из доски для ремонта пробоины в днище. Улыбка сползла с его губ.

– Лиза, что случилось? – спросил он, медленно поднимаясь мне навстречу.

– Все хорошо, все в порядке, Джозеф, – сказала я тихим голосом.

Едва ли мой тон мог кого-нибудь обмануть. Я была очень близка к истерике.

– Я упала.

Джозеф взял теплое одеяло и, укрыв мои обнаженные плечи, повел меня к костру. Плеснув в кружку немного виски, он вложил ее мне в руки.

– Он не должен был так поступать, – медленно проговорил Джозеф, отрешенно глядя вдаль. – Не должен.

– Я его порезала, – ответила я с угрюмым злорадством. – Крепко порезала.

На берегу было тихо. Я слышала тихий рокот волн в море неподалеку. Чайки ныряли за добычей и поднимались с печальным криком. Солнце садилось, освещая воду зловещим кровавым светом.

– Элиза.

Мы с Джозефом обернулись. Гарт стоял в нескольких футах от нас. С левой руки его стекала кровь. Он словно забыл о ней, так и не перевязав рану.

Джозеф пошел на него, угрожающе наклонив голову. Гарт не ожидал нападения и тяжело упал в песок. Вскочив на ноги, он сжал здоровую руку в кулак и ударил Джозефа в подбородок. На этот раз упал негр, но тотчас вскочил и бросился на Гарта со звериной яростью и бесстрашием. Он колошматил его с маниакальным упорством, а тот, ослабев от потери крови, уже не пытался встать. Мужчины катались по пропитанному кровью песку и сопели, как звери.

– Прекратите! – закричала я и побежала к ним, сбросив с плеч одеяло.

Они не обращали на меня никакого внимания. Схватив ружье, я выстрелила в воздух. Мужчины прекратили драку, одновременно взглянув в мою сторону. Я подбежала к ним и вцепилась в Джозефа, не давая ему еще раз ударить Гарта.

– Не надо, Джозеф, прошу тебя, – закричала я. – Вы что, хотите друг друга убить? Вы что, думаете, я сама смогу повести эту дырявую посудину в Новый Орлеан? Перестаньте, прошу.

Джозеф нехотя поднялся, потирая ушибленную челюсть.

– Не надо было тебе так поступать, Гарт, – сказал он. Не стоило. В следующий раз, только прикоснись к ней, я тебя убью.

Гарт дышал хрипло, со свистом.

– Ты… Ты должен был рассказать мне, Джозеф, – пробормотал он.

– Я просила его молчать. Как бы там ни было, не твое это дело, Гарт. Ты хочешь сказать, что если бы знал, обошелся со мной по-другому? Я так не думаю. Господи, как я устала, – простонала я, прикрыв ладонью глаза. – Как я устала, Боже.

Тремя днями позже, через три дня неловкого молчания, немногословных указаний, косых обиженных взглядов, Гарт и Джозеф завершили ремонт судна, и мы с утренним отливом вышли в море. Небо налилось свинцом, дул резкий пронизывающий ветер с северо-запада. На нас надвигалась поздняя осень.

Глава 18

МЫС СТРАХА

Жизнь на борту «Морского демона» так и не вошла в прежнее русло. Мои отношения с Гартом совершенно разладились, и мы общались друг с другом через Джозефа. Но и ему была тяжка роль посредника. Джозеф и Гарт вели себя друг с другом как люди, по стечению обстоятельств вынужденные находиться вместе. Они соблюдали нормы общения, и не более. Доверительности и дружбы как не бывало.

– Не надо было тебе с ним драться, Джозеф, – сказала я однажды, – он того не стоит.

– Я не мог по-другому. Он не имел права так с тобой обращаться.

Я пожала плечами.

– Гарт считает иначе. И, можешь не сомневаться, он воспользуется случаем, как только позволят обстоятельства.

Гарт все еще щадил свою больную руку. Он сам занимался лечением и перевязкой и, вероятно, делал это не так тщательно, как следовало.

«Надеюсь, у него гангрена, – говорила я себе. – Вот тогда он получил по заслугам».

Джозеф тоже заметил опухоль на предплечье Гарта и не на шутку встревожился.

– Твоя рука неважно выглядит, капитан, – как-то сказал он Гарту. – Тебе следует показать ее мне.

– Нет. Я утром переменил повязку. Все в порядке.

Как большинство физически сильных людей, Гарт раздражался, когда у него что-то болело, но от Джозефа отделаться было не так-то просто.

– Я хочу сам посмотреть, – настаивал негр. Он усадил Гарта и развязал бинты.

– Ты плохой доктор, Гарт. Рана выглядит безобразно. Лиза, подойди.

За неделю рана нисколько не зажила, напротив, кожа вокруг нее припухла и покраснела.

– Что ты сделала, Элиза, обмакнула нож в яд? – спросил Гарт.

– Если бы так, от тебя бы уже мало что осталось, – грустно засмеялся Джозеф. – У меня на родине капля яда на кончике стрелы убивает слона.

– Уверен, если бы Элизе удалось достать хоть капельку, она бы использовала его с толком, – ядовито заметил Гарт. – Прости, что не могу доставить тебе удовольствие своей смертью, Элиза.

– Я очень терпелива, Гарт, – не осталась в долгу я. – У нас впереди еще долгий путь.

– Нам надо почистить и продезинфицировать рану, Элиза, – заявил Джозеф. – Я умею делать одно лекарство из трав и мха. Меня научили индейцы. Вечером пристанем к берегу…

– Нет, – быстро ответил Гарт. – Мы должны на полную катушку использовать попутный ветер. Нам нельзя останавливаться.

На все доводы Джозефа Гарт с тупым упрямством отвечал отказом. Он позволил нам прочистить рану и перебинтовать ее, но высадиться на берег, чтобы набрать лечебных трав, не дал.

Еще два дня мы шли при попутном ветре, а потом вдруг попали в полный штиль. Четыре дня мы дрейфовали с повисшими парусами. За это время я все перемыла, перечистила и перестирала, и мужчины слонялись по шхуне, ища, чем бы заняться. Гарт ругался сквозь зубы и проклинал свою невольную праздность.

К концу четвертого дня, когда я поднималась из каюты на палубу, Гарт неожиданно преградил мне дорогу. Я отошла назад, давая ему возможность пройти. Никто из нас не сказал ни слова. Я уже собиралась подняться, когда он схватил меня за руку и потянул назад.

– В чем дело, Элиза? – спросил он, когда я попыталась вырваться. Он дышал тяжело, и язык у него заплетался, как у пьяного, но, всмотревшись в него попристальнее, я поняла, что у него просто жар. – Боишься, что я тебя изнасилую?

– Нет, я не боюсь тебя, Гарт, – ответила я спокойно. – Позволь мне пройти.

– Ничего постыдного в страхе нет, Элиза. Каждый чего-нибудь да боится.

– В самом деле? А чего же боишься ты, Гарт?

За нарочито развязным тоном я пыталась спрятать неприятное гнетущее чувство, рожденное его близостью. Мне казалось, что я задыхаюсь, тону.

– Я боюсь сумасшедших девчонок, которые носят ножи, это раз. Но это не значит, что я так и буду сохранять между нами почтительную дистанцию. Лучший путь победить страх – это бросить ему вызов.

Глаза его неестественно блестели, и тело излучало жар. Любой другой на его месте давно свалился бы, но только не этот бык, возмущенно подумала я.

– Ладно, Гарт. Считай, что я бросила тебе вызов, – сказала я размеренно-веско. – Вот мы стоим, лицом к лицу. И я не боюсь тебя. Я ведь не выгляжу испуганной? Bon, я победила страх! Теперь я могу идти?

Гарт нежно дотронулся до моей щеки. Я сжала кулаки и откинула голову. Гарт тихо засмеялся.

– Не боишься? Но ты дрожишь, моя дорогая. Ты трепещешь от страха. Может быть, ты не боишься меня лично, но одна мысль о прикосновении мужчины заставляет тебя бледнеть от ужаса. – Глаза его наполнились печалью. – Какой позор, – добавил он грустно. – Этим мужчинам за многое предстоит ответить.

– В том числе и тебе, – зло закончила я. – Если ты не возражаешь, я бы не хотела продолжать разговор на эту тему, впрочем, и на любую другую, с тобой, мой дорогой. Убирайся с дороги.

– Посмотри страху в глаза, Элиза, – заговорил он вкрадчиво, – и вскоре ты поймешь, что его нет. Если хочешь, я попробую излечить тебя от этого ужасного… недуга.

– Я не убогая и не увечная и не хочу принимать помощь от тебя, Гарт Мак-Клелланд. Я скорее пойду в монастырь, чем приму лекарство из твоих рук!

Гарт закрыл глаза и шагнул ближе. Легко коснувшись плеч, он медленно опустил ладони вниз, к моей талии. Его ласка не вызвала во мне ничего из прежнего восхитительного возбуждения – я испытала лишь тошноту и ярость, охватившую меня, словно туман, обволакивавшую мозг.

Шхуну качнуло, и Джозеф закричал с палубы:

– Ветер, Гарт, юго-восточный ветер!

Гарт отпустил меня и вернулся на палубу. Я присела на корточки и до боли сжала виски ладонями. Я не чувствовала к нему ни желания, ни теплоты – ничего. Все, что во мне осталось, – это жалость к себе, боль, злость и обида. Всем сердцем я мечтала быстрее закончить это плавание и все связанное с Гартом оставить в прошлом навеки.

К вечеру Гарт уже едва держался на ногах. Лицо его пылало, а дыхание стало учащенным. Мы с Джозефом обменялись многозначительными взглядами, и Джозеф громко объявил, что запасы питьевой воды закончились. Гарт не стал с ним спорить, и мы направили шхуну к берегу, в узкий пролив у устья небольшой реки. Мы бросили якорь в маленькой бухте. Гарт остался на шхуне, а мы с Джозефом сошли на берег, чтобы подстрелить какую-нибудь дичь и наполнить канистры.

– Видит Бог, он ужасно выглядит, – сказала я, когда мы остались одни. – Как ты думаешь, он не потеряет руку?

– Надеюсь, нет. Однако у него лихорадка, и он здорово ослаб. Может быть, мое средство поможет, а может, и нет, но попытаться мы все равно должны.

Берег порос низкорослыми, густо растущими канадскими соснами и куманикой. Почва под ногами была песчаной и мягкой. Джозефу пришлось углубиться в лес на порядочное расстояние, чтобы отыскать мхи и листья, необходимые для лечебного отвара. Я застрелила пару уток на ужин и наконец отыскала ручей с прозрачной и чистой водой, не отдающей солью. Наполнив канистры и оставив их Джозефу, чтобы тот принес их на обратном пути на шхуну, я вернулась на берег.

Вечер был безоблачен и тих. Закат окрасил в багрянец паруса «Морского демона», делая их похожими на столпы огня. Гарт мерил шагами палубу, сжимая в руке ружье. Завидев меня, он насмешливо вскинул вверх руку, отдавая честь. В вечернем свете он был похож на викинга, грозу морей и океанов.

Как раз в этот момент послышался душераздирающий крик и звуки выстрелов. Я резко обернулась и увидела Джозефа, продирающегося ко мне сквозь густую поросль.

– Назад, Элиза, – закричал он, – на судно, быстрее! На мгновение я оцепенела, а когда опомнилась, со всех ног помчалась ему навстречу. Два раскрашенных дикаря показались из леса и побежали прямо на меня. Джозеф успел задержать одного, схватив его за ногу. Другой чуть было не настиг меня, но Джозеф бросился к нему и оттащил его. Индеец как-то странно захрипел и осел на землю. На нем была хлопчатобумажная туника и штаны из оленьей кожи – обычная одежда мирных индейцев, которых мне доводилось встречать в Новом Орлеане. Но лицо у него было странно раскрашено, и выглядел он зловеще.

– Беги, Элиза, – выдохнул Джозеф, хватаясь за грудь. Только сейчас я заметила струю крови и торчащий из груди Джозефа окровавленный нож.

– Джозеф!

Я кинулась было к нему, но в это время из-за деревьев показались индейцы. Их было не меньше дюжины. Они вопили и потрясали ножами и ружьями. Я выстрелила и, кажется, попала, но их было слишком много, и Джозефу я помочь уже не могла. Оставив моего друга погибать, я бросилась в воду.

Кто-то схватил меня за ногу. Я успела набрать в легкие воздух, прежде чем моя голова скрылась под водой. Я нащупала нож за поясом, и, когда мы вынырнули и индеец потащил меня за собой, я вонзила нож ему в живот. Отплыв, я оглянулась: его тело, оставляя за собой размытый кровавый след, медленно уходило под воду. Между тем дикари один за другим прыгали в воду. Я услышала над головой выстрел. Это отстреливал моих преследователей Гарт. Одного выстрела нашей маленькой пушки хватило, чтобы нагнать на них страху. Дикари повыскакивали из воды и побежали в лес.

Гарт помог мне подняться. Мне казалось, что ни один выстрел из индейских ружей не достиг судна, но, оказавшись на шхуне и посмотрев на Гарта, я поняла: одна пуля все же угодила в цель.

Мы направились к морю. Гарт, должно быть, успел поднять якорь, пока я плыла к судну.

– Возьми руль, – проговорил он хрипло, – зачехлим паруса, когда выйдем в открытое море.

Судно здорово качнуло. Взглянув через плечо, я увидела двух индейцев, взбиравшихся на борт. При них не было ружей – только ножи и томагавки.

– Гарт, – закричала я и, вскинув заряженный пистолет, выстрелила.

Один из индейцев судорожно вцепился мне в ноги и тут же обмяк, повалившись на палубу бесформенной грудой. Другой кинулся к Гарту. Рана на плече сильно кровоточила, сила в нем была уже не та, и, как ни яростно боролся он с непрошеным гостем, раненому и больному, ему было не одолеть индейца. Я перезарядила пистолет и аккуратно прицелилась в голову врага. Раздался выстрел, и индеец упал за борт.

Гарт застонал. В боку у него зияла ножевая рана.

– Мы спасены, Гарт. Они к нам не доберутся. Полежи пока, я сейчас приду.

– Проклятая ловушка, – задыхаясь, произнес он. – Британские подголоски. Ублюдки. Не надо… Не надо было брать Джозефа…

Гарт закрыл глаза и задышал ровнее. Я пощупала пульс. Он потерял сознание, но был жив.

Свернув паруса, я вывела шхуну из узкого пролива в океан, размышляя над тем, что мне делать, если умрет Гарт. Я думала о Джозефе, растерзанном индейцами, и у меня разрывалось сердце.

Я закрепила руль так, чтобы он не вращался, и оставила корабль дрейфовать на приливных волнах. Затем, поднатужившись, выкинула труп за борт. Раздался тяжелый плеск, и волны сомкнулись над ним. Я угрюмо ухмыльнулась. Кажется, я начинаю привыкать к убийству. Никаких угрызений совести – только мрачное удовлетворение.

Гарт застонал и пошевелился. Я пощупала его лоб. Он был сухим и очень горячим. Намочив тряпку, я положила ее на лоб.

– Гарт, послушай меня, – проговорила я ему в ухо. – Мне надо спустить тебя вниз, в каюту. Но одной мне не справиться. Помоги мне, Гарт. Встань. Я знаю, что тебе больно, но все же постарайся. Прошу тебя.

Я потянула его за руки. Он застонал и скривился от боли, но сел. Мы все же умудрились спуститься по лестнице и добрались до каюты. Ночь стояла безлунная. Тьма проглотила нас. Я зажгла фонарь, висевший на крюке под потолком, и в его неверном свете все предметы стали загадочными, тени превращались в чудовищ, привычное наполнялось каким-то мистическим смыслом.

Мне предстояло достать пулю из плеча Гарта и зашить дырку в боку, но сегодня, сейчас, я не могла этого сделать. Все, что было в моих силах, – это держать его в тепле и сухости. Я уснула прямо на полу, калачиком свернувшись возле койки.

Пять дней «Морской демон» дрейфовал в океане, а Гарт плавал в сумрачных мирах между жизнью и смертью.

На следующий день после нападения индейцев я решила сама прооперировать Гарта. Он был без сознания. Я понимала, что, если не достану пулю, он умрет. Борясь с подступавшей тошнотой, я разрезала ему плечо и удалила пулю, промыла рану, вымыла самого Гарта холодной морской водой и перевязала. Ночью наступил кризис. Гарт стонал и бредил, звал меня по имени и отдавал приказания людям, жившим только в его воображении.

Я меняла холодные повязки у него на лбу и бормотала слова успокоения.

– Война закончена, – говорила я. – Отдыхай, все будет хорошо.

– Индейцы! – кричал он, порываясь встать. – Пороху! Огонь! Клеймо, клеймо… Клеймо! Слишком поздно. Уходи… Уезжай во Францию.

Я старалась уложить его, но, как бы ни был он сейчас слаб, мне все равно было трудно с ним справиться. Гарт мотал головой и бормотал:

– Элиза. Проклятые… проклятые черные глаза. Маленькая дикая кошка. Дикарка. Огонь. Подстрекательница.

Затем он открыл глаза и совершенно внятно произнес:

– Не хотите ли вина, мадемуазель? Чудный букет. Урожая лучшего года, насколько я помню.

Гарт вздохнул и затрясся.

– Холодно, – проговорил он, клацая зубами. – Холодно. – И вновь закрыл глаза, провалившись в полусмерть-полусон.

Я была на грани отчаяния. Я завернула его во все одеяла, что были на судне, но когда и это не помогло, собрала всю одежду и навалила на него сверху. Наконец я прижалась к нему всем телом, стараясь отдать хоть немного своего тепла.

Я понимала, что нам придется вскоре высадиться на берег, потому что все фляги, кроме одной, остались в лесу, у индейцев. Я с надеждой смотрела на небо, но ничто не предвещало дождя. При мысли о высадке мне становилось страшно. Я скорее согласилась бы без отдыха править шхуной, при условии спокойной погоды, чем решиться еще раз ступить на эту заселенную дикарями землю.

Первые несколько суток я почти не спала. Я пробовала дремать, пока Гарт лежал тихо, но при каждом толчке судна или вскрике Гарта я мгновенно просыпалась. Я понимала, что долго мне не выдержать: невозможно быть и сиделкой, и капитаном, и матросом в одном лице. Пока все складывалось удачно, но стоило налететь шторму, и мы тотчас пойдем ко дну. Я знала, что Гарту будет лучше на суше. Выздоровлению его едва ли способствовала качка. И я наконец решилась. Взяв западный курс, я с нетерпением стала ждать появления на горизонте Флориды.

Как назло, именно сейчас я почувствовала какое-то странное недомогание. То и дело меня рвало. Вот и сейчас, скормив рыбам завтрак, я лежала на палубе, дрожа от озноба, несмотря на солнечный день. Море было довольно спокойным, морской болезни взяться неоткуда. Я сказала себе, что все объясняется усталостью и недосыпанием.

Я спустилась в каюту, посмотреть, как там Гарт. Он скинул покрывала и силился встать.

– Предупреди их! – кричал он. – Скажи им… Слишком поздно. Слишком поздно! Прочь с моей дороги!

Он сдавил ладонями мое горло и стал душить меня.

– Доберись и скажи им! Не останавливайся! Не останавливайся!

Я с трудом расцепила его пальцы.

– Ладно, Гарт. Я их предупрежу. Но тебе надо отдохнуть. Ты понимаешь? Отдохнуть! Лечь на спину и замолчать! Прошу тебя, успокойся. Все будет хорошо.

Гарт, обессиленный, упал на койку. Я села напротив него и тяжко вздохнула. Я не знала, сколько еще смогу выдержать. Он хоть когда-нибудь придет в себя? Не повредился ли у него рассудок? Вдвоем с умалишенным посреди Атлантики! Я не видела выхода. Нервы были на пределе, и я так устала, что с трудом держалась на ногах, и хотела одного – спать.

– Элиза, – звал меня Гарт, – Элиза…

– Да, я здесь.

Он вцепился в мою руку. Глаза его дико сверкали.

– Элиза, не уходи. Я должен тебе кое-что рассказать.

– Тихо, я никуда не ухожу. Что ты хочешь мне рассказать?

– Историю моей жизни, – таинственным шепотом душевнобольного сообщил Гарт. – О дедушке, о Хайлендсе. И о Жоржетте тоже. Ты должна знать о ней. Никогда, никогда не любил. Женщины. Ни одну из них не любил, Элиза. Ты была права. Дед был мальчиком на конюшне. Убежал. Мы поедем туда вместе? Поедем со мной, скажи, что ты поедешь со мной.

– Конечно, Гарт.

Я встала и попробовала высвободить свою руку, но он не отпускал.

– Гарт, тебе надо поспать. А у меня есть еще дела.

Но он не отпускал меня. Я сидела рядом, а он говорил, часами говорил о вещах, которые я когда-то так хотела от него услышать. В том рассказе времена и события путались, но я сложила из них мозаику, в которой запечатлелась вся его жизнь, с самого детства. Я тоже была в этих беспорядочных воспоминаниях. Он говорил обо мне как о Французской девчонке, как о Девушке с Проклятыми Черными Глазами, я была и Дикой кошкой, и Дикаркой, и Смутьянкой. Время от времени я пыталась выйти, но Гарт не отпускал меня. Я вынуждена была заново пережить нашу встречу в лесу, наш фарсовый брак, путешествие на «Красавице Чарлстона». Я услышала и о других его женщинах: Мариях, Луизах, Антуанеттах. Похоже, я была среди них только одной Элизой. У него были женщины чуть ли не в каждом американском городе, как, впрочем, и в Европе. И были дуэли, долги чести, за которые приходилось платить ружьем и шпагой, были ночи, проведенные в кутеже и разврате, были долгие и трудные поездки верхом с секретными поручениями, поцелуи, украдкой сорванные с губ графинь, принцесс, продавщиц и школьниц. Были враги, настоящие и вымышленные, в Луизиане, в конгрессе США, в британском королевском семействе. Генерал Росс был врагом сразу в двух ипостасях: как британский военный и как мой любовник. Была и мечта о сыне, возвышенная любовь к родине и дому, готовность верой и правдой служить своему президенту. И в основе всего лежало глубочайшее одиночество. Джозеф чувствовал это, а я до этой ночи не могла поверить ему.

Он заставлял меня слушать его, и передо мной во всей своей обнаженности предстала его душа. Не осталось места ни браваде, ни притворству. Я увидела Гарта таким, какой он есть, с его недостатками и достоинствами. Временами я не выдерживала и умоляла его замолчать, но он, не обращая внимания на мои протесты, продолжал свою странную повесть с немыслимыми переходами от удивительной ясности мысли к бреду.

– Я родился в Хайлендсе. В доме предков. Я был первым и единственным сыном в семье. Дед купил поместье в Англии, где он когда-то служил на конюшне. Я был там: зеленые холмы, над которыми дуют ветры. Мне говорили, что Англия – красивая страна. Что в лесах полно куропаток, а в реках – форели. Это так. Но красота той страны бледнеет рядом с Америкой. По Европе видно, что сделали века войн, чумы и голода с так называемыми цивилизованными странами. Америка до сих пор осталась нетронутой, голой и от этого уцелевшей. Она дика и свободна. Дика и свободна.

Гарт рос любимым сыночком в семье, где, кроме него, были еще трое дочерей. У него были учителя и собственные рабы, но в двенадцать лет он убежал из дома и год плавал юнгой на французском торговом корабле. Отец привез его домой и взял с сына слово, что он больше не убежит на корабль. Гарт выполнил обещание: он не сбежал на море – он ушел к индейцам и год провел с племенем коасати. Там он выучил их язык и их обычаи. Отчаявшийся отец обещал предоставить сыну возможность самому выбирать себе судьбу, как только тот получит образование. Гарт какое-то время изучал право в университете Виргинии, а потом предложил свои услуги президенту Джефферсону в качестве военного разведчика на луизианском фронте.

Семейные дела заставили его покинуть Луизиану и несколько лет после смерти отца провести в Европе. Гарт жил в Париже и Лондоне. Он много путешествовал: был в России, на Востоке, в Индии, Африке, Египте. Способность к языкам сослужила ему добрую службу, а его воля и ум сделали его бесценной находкой для правительства Штатов. После возвращения из Европы он женился на своей соседке, Жоржетте Карпентер. Так он выполнил последнюю волю отца – объединил поместья. Гарт считал, что своим поступком он отдал дань уважения родителю, никогда не одобрявшему его взглядов на жизнь.

– Я всегда был сам по себе, не примерял ничьих сапог. Я хотел доказать отцу, что роль плантатора не по мне, что она мне скучна. Скукой веет от их общества. Но Жоржетта была привлекательна. И умна. Тогда я считал, что этого довольно для жены. Удовольствия можно получать и на стороне, с другими. Пустая женщина. Посредственность. Она любила Хайлендс. Я был не против платить за ее удовольствия. Лучше, чем давать ей…

Гарт затих.

– … часть самого себя, – закончила я за него.

Я подняла глаза. Гарт уснул. Волосы его прилипли ко лбу, как у маленького мальчика. Должно быть, он был очень непослушным ребенком, избалованным, эгоистичным, самовольным. Но при всем том он все же мог любить. «Хотела бы я, чтобы мой сын был похож на него?» – подумала я и сразу же осеклась: у меня никогда не будет детей. Я встала, не зная, радоваться или плакать. Я была и благодарна ему, и жалела о том, что теперь так много знаю.

В эту ночь у него прошел жар. Дыхание стало глубоким и ровным, а наутро, увидев, что он лежит очень тихо, я испугалась. Умер? Я дотронулась до его лба. Впервые за столько дней он был прохладным. Теперь я знала, что все будет хорошо. Гарт будет жить.

Он открыл глаза и произнес мое имя:

– Элиза.

– Да, Гарт, я здесь.

Я присела рядом с его койкой и поднесла к губам воды. Он жадно выпил.

– Где мы?

Голос его звучал устало и слабо, но тон был вполне рассудительный.

– Где-то недалеко от берегов Флориды, я думаю.

– Джозеф? Где Джозеф? Нам надо было….

Я положила руку ему на плечо и тихо сказала:

– Джозеф умер, Гарт. Ты не помнишь?

Гарт закрыл глаза.

– Индейцы. Я… Я вспомнил теперь. Нам не надо было туда заплывать. Я должен был знать. Это моя вина.

– Здесь нет твоей вины, Гарт. Никто не виноват. Ты жив. Это все, что сейчас важно. Постепенно ты снова станешь сильным, и мы сможем продолжать путь.

– Джозеф, – вздохнул Гарт, – хороший человек. Мой друг. Мне жаль, что мы поссорились. Он был мне хорошим другом, пока…

– Он не переставал быть тебе другом, Гарт. Я знаю. Он не умел ненавидеть. Он не знал, что такое ненависть. Он был лучше нас обоих.

Гарт уснул. В тот день наконец показалась земля, и мне удалось найти тихую бухту и бросить якорь. Перед тем как решиться сойти на берег, я долго смотрела в бинокль, исследуя окрестности. Я не увидела ни одного индейца, но, конечно, они вряд ли выйдут приветствовать нас. Остается полагаться на удачу. Гарт позвал меня, и я, вздохнув, спустилась в каюту.

Я увидела, что он пытается сесть.

– Побереги силы. Нам предстоит сойти на берег: вода кончилась, и, кроме того, пока тебе не станет лучше, мы будем жить на суше.

– Нет, – возразил он. – Мы не можем терять время. Ты должна привести шхуну в Новый Орлеан, Элиза.

Я осторожно посмотрела на Гарта. Нет, он не помнил о своей исповеди. Он вел себя по-прежнему – самонадеянно, высокомерно, повелительно.

– Я так не думаю, мой друг. Теперь корабль мой, и я буду им распоряжаться. Так вот, я повторяю, мы сходим на берег и будем там жить до тех пор, пока ты не выздоровеешь. Я не могу править этой посудиной и одновременно присматривать за тобой, Гарт. Нам и так долго везло с погодой.

– Сколько времени прошло?

– Почти неделя.

– Неделя! Нет, мы не можем… Мы должны добраться до…

– Оставайся на месте, пока я не прикажу тебе шевелиться, – твердо сказала я. – Если ты сейчас же не ляжешь, я привяжу тебя. Так и знай.

– Ты не посмеешь.

– Еще как посмею. У меня и так полно работы, не хватает, чтобы ты мне мешал. Постарайся заснуть.

С этими словами я стала подниматься по лестнице.

– Куда ты идешь? – спросил Гарт.

Я даже не потрудилась обернуться, бросив на ходу через плечо:

– Сделать шалаш.

Во время отлива я вынесла из шхуны все необходимое. Я пробиралась по мелководью с тюками на голове. Прибой был несильным, но коварное поперечное течение один раз все-таки сбило меня с ног, и поклажа упала в воду. К счастью, в тот раз я несла не еду, а всего лишь одежду и парусину. В течение нескольких следующих дней море выбрасывало на берег дамское белье.

Я подыскала, на мой взгляд, удачное место для лагеря и принялась строить шалаш. Место действительно было удобным: шхуна хорошо видна с поляны, поросшей густой зеленой травой, которую окружали высокие сосны; в сотне ярдов был ручей. На берегу оказалось полно плавника для костра; я видела, как возле самого берега плескалась рыба. Единственное, что от меня требовалось, – построить укрытие, и безбедное существование на несколько недель, которые потребуются для выздоровления Гарта, нам обеспечено.

Я решила построить нечто вроде вигвама. О конструкции этих индейских жилищ я узнала во время плавания по Миссисипи и Огайо от тех, кто бывал на западе. Этот шалаш должен был иметь форму конуса с отверстием для дыма у вершины, чтобы мы могли разводить небольшой костер внутри. Я обстругала пять длинных и прочных жердей, связала их у вершины веревками, принесенными со шхуны. Самое трудное заключалось в том, чтобы натянуть на раму парусину и закрепить дно полотнища так, чтобы ветер не унес нашу крышу.

Я закончила работу только к закату. Ночь предстояло провести на шхуне, и я поплыла к «Морскому демону». Я испытывала законную гордость: жилище получилось высотой около десяти футов в центре и диаметром основания порядка двенадцати футов. Места вполне хватит для двух спальных мест, и еще останется вдоволь пространства и для очага, и для припасов. Я решила устроить очаг на каменном основании. Таким образом у меня получится нечто вроде плиты. Завтра, после того как я перевезу Гарта, я поищу в лесу съедобные коренья и травы, решила я. Джозеф показал мне съедобные растения, и хотелось надеяться, что они растут и в этих южных местах.

С трудом я вскарабкалась на борт нашей маленькой шхуны. Руки ныли, я замерзла. Солнце уже село, а с ним ушло и тепло. Я спустилась в каюту. Снизу сочился свет: Гарт зажег фонарь.

– Зачем ты вставал с постели? – сердито спросила я. – Тебе велено было лежать.

– Успокойся, – слабо ухмыльнулся Гарт. – Как дела?

– Прекрасно, если не считать того, что я разбила для нас лагерь на индейской земле.

Стащив с себя мокрую одежду, я растерлась куском муслина. Гарт не спускал с меня глаз, но мне было безразлично. Он был слишком слаб для того, чтобы его опасаться.

– Завтра утром мы сойдем на берег, – сказала я. – Я помогу тебе. Утром вода уйдет, и мы переправимся без особых хлопот.

Я оделась и собрала еще один узел, чтобы наутро вынести его на берег. Потом я принесла воды, мыло, ножницы и бритвенные принадлежности.

– Это еще зачем? – буркнул Гарт.

– Для стрижки и бритья, – пояснила я. – Мыть тебя здесь я не буду, согрею воду на берегу и помою там, но побриться можно и сейчас.

Я взбила мыло с водой в крепкую пену.

– Тебе незачем мыть и брить меня. Мне не нужна ванна, я не…

– Ты смердишь, Гарт, – перебила я. – Кроме того, ты себя не видишь, а я смотрю на тебя каждый день. И я бы хотела видеть твое лицо чисто выбритым. Ты ведь не хочешь завшиветь?

Гарт прищурился.

– Ты находишь в этом особое удовольствие, да? Ты думаешь, раз я беспомощен, ты можно делать со мной что угодно? Прочь от меня!

Я уже намылила поросшую неопрятной щетиной щеку, но он отбросил мою руку. Однако, не обращая на его ярость внимания, я заткнула ему рот мыльной щеткой, и пока он отплевывался, с ледяным спокойствием сообщила:

– Я не вижу во всем этом ничего забавного, Гарт. Если бы я хотела отомстить, я оставила бы тебя умирать от ран, а потом скормила бы твое тело рыбам. Но я хочу, чтобы ты отвез меня в Новый Орлеан. Что будет с тобой дальше – меня не касается. Нам предстоит долгий совместный путь, и в моих интересах сделать его как можно более легким. Я не хочу с тобой драться и надеюсь, что у тебя хватит здравого смысла оценить свое состояние. Ты очень, очень болен. Ты был на волосок от смерти и еще нескоро окончательно придешь в себя. Попробуй перебороть свое упрямство и понять это. Не стоит тратить силы на войну со мной, каждый новый спор отодвигает день твоего выздоровления. Я не требую от тебя ничего невозможного, и, когда тебе станет лучше, ты сам будешь заботиться о себе. Но покуда я вынуждена жить с тобой, нравится тебе это или нет, ты по крайней мере не мешай мне.

Я дала ему воды прополоскать рот.

– Будь ты неладна, Элиза, – пробормотал он.

– Я и так проклята, Гарт. Бог оставил меня в тот день, когда послал тебя в леса Лесконфлеров четыре года назад. А сейчас закрой свой рот и….

Утром я помогла ему одеться. Мы говорили только по необходимости, ограничиваясь короткими репликами. Гарт все еще сердился на меня за вчерашнее бритье. Он не привык, чтобы им распоряжалась женщина. До двери каюты Гарт дошел без моей помощи, но у лестницы, ведущей на палубу, задохнулся и сел.

Минутой позже он поднял голову и сказал: – Все в порядке, мадам Надсмотрщица.

– Ты можешь еще отдохнуть, – сказала я. – Нам некуда спешить.

– Нет, – решительно просипел он. – Пора покончить с этой ерундой. Как я полагаю, у меня будет еще много времени для отдыха.

Гарт шел по палубе, тяжело опираясь на меня. Я помогла спуститься ему за борт и удержаться на ногах в море. Мы шли по пояс в воде, медленно, как во сне, и, наконец оказавшись на берегу, оба упали без сил. Я завернула Гарта в теплое одеяло. Он был смертельно бледен и тяжело дышал; на лбу выступили капельки пота. Подождав, пока он отдохнет, я помогла ему подняться и повела к бухточке, у которой стоял наш вигвам. При виде сооружения брови его поползли вверх. Он удивленно посмотрел на меня, но не сказал ни слова.

В нашем жилище и вправду оказалось вполне уютно: тепло и сухо. Вход я устроила с подветренной стороны. Мы слышали, как тихонько шелестел песком прибой. Дом. Пока не поправится Гарт. Я надеялась, что он восстановится быстро.

Помогая ему переодеться в сухое, я заметила, что рана на плече открылась и кровоточит. Пока я меняла повязку, Гарт раздраженно спросил:

– Что ты со мной делала, Элиза? Ковырялась в моем теле одним из своих любимых ножей?

Гарт лег на набитый травой тюфяк, и я укрыла его одеялом.

– Ты ведь не знал, что я еще и хирург, да, Гарт? Я сохранила пулю как сувенир. Буду иногда смотреть на нее и вспоминать тебя. Я очень горда собой.

– Не сомневаюсь. Как, должно быть, ты радовалась, вонзая в меня кончик своего кинжала. Я так и вижу тебя: кончик языка прикусила от удовольствия, губы скривились в коварную усмешку, глаза сверкают. Как же, должно быть, приятно причинять мне боль и не встречать никакого сопротивления! Тебе нравится видеть меня вот таким, беспомощным и слабым. Ну что же, не ждите от меня благодарности за уход, мадам. Веди вы себя не так истерично, решив отчего-то, что посягают на вашу честь, ничего подобного не случилось бы.

– Я не разделяю ваших взглядов, уважаемый сенатор, на изнасилование как на жест благосклонности и не жалею, что пыталась вас убить.

– Убирайся, – буркнул он. – Видеть тебя не могу.

Я взяла ружье и вышла из шалаша. Я понимала: он злился не на меня, а на себя за то, что так болен и слаб. Раздраженно я смахнула непрошеную слезу. Как он ненавидит эту свою вынужденную зависимость! Он ненавидит и презирает меня. Теперь я знала его достаточно хорошо, чтобы если не понять, то простить его жестокость.

В тот вечер я приготовила рыбную похлебку и открыла бутылку бургундского.

– Бургундское? – пробормотал больной. – У меня должно быть…

– Тебе понадобится хорошее вино, чтобы похлебка показалась съедобной, – сообщила я, выковыривая ножом пробку.

– Господи, ты собираешься разливать его с крошками пробки? Позволь мне.

– Судя по всему, ты идешь на поправку. – Я протянула Гарту бутылку.

Гарт попробовал суп.

– Твоя стряпня так же никуда не годится, как раньше. Похоже, ты способна научиться чему угодно: управлять судном, карабкаться по реям, лечить больных, даже строить жилища и выживать в джунглях. Неужели ты не можешь научиться готовить?

Я очень хотела сдержаться, но не выдержала. Взяла кастрюлю с похлебкой и выбросила ее вон вместе с бургундским, его чашкой, миской и ложкой.

– Можешь жрать грязь, мне все равно!

Пусть голодает. Пусть сдохнет от голода. Я взяла несколько одеял и ружье и вышла в ночь. Этой ночью я спала на траве возле шалаша, сжимая ружье. Во сне меня мучили кошмары: индейцы, выстрелы, смерть, – и я встала с больной головой.

Когда я зашла в наш вигвам, Гарт спал. Одеяло сбилось, по пояс обнажив его торс. Во сне он был таким обезоруживающе невинным, таким беззащитным. Я укрыла его, подоткнув одеяло. Он открыл глаза и схватил меня за руку.

– Доброе утро.

– Я думала, ты спишь, – сказала я, стараясь разжать его пальцы. – Для больного ты силен.

– Ты даже не хочешь спросить, как я себя сегодня чувствую?

– Нет. Мне наплевать, как ты себя чувствуешь, – ответила я, потянувшись к ножу на поясе. – А сейчас отпусти, пока я не отрезала тебе руку.

Гарт вздохнул и отпустил меня.

– Жизнь ожесточила тебя, Элиза.

– Что в этом странного? Жизнь не была ко мне слишком благосклонна. Но я выжила.

– Тебе будет трудно найти корабль до Франции. Сейчас война.

– Ничего. Я найду способ избавиться от этой проклятой страны.

Я прислушалась. В лесу завыл какой-то зверь.

– Ненавижу я эту вашу землю. Если мне когда-нибудь удастся добраться до Франции, клянусь, я больше никогда ее не покину.

– Париж тебе покажется скучным, Элиза, – улыбнулся Гарт. – Мужчины там бледны и слабы, как женщины. Все, что их занимает, это последние сплетни театра или двора, кто кому наставлял рога и с кем. Неужели ты по этому соскучилась?

– И по этому тоже. Я хочу спать в нормальной постели и есть нормальную пищу. Я хочу жить в тепле и сухости и не бояться дикарей. На нас могут напасть в любую минуту. Но тебя это, кажется, не волнует.

– О, я просто уверен в тебе, Элиза, – беззаботно ответил он. – Ты же тигрица. Семиолы, которые живут в этих краях, – довольно мирное племя. Кроме того, я, пожалуй, смогу уговорить их не нападать на нас.

– Ты говоришь на их языке?

– Чуть-чуть. Семиолы – это отделившаяся от криков группа, и говорят они на крикском диалекте.

– А я считала, что ты знаешь только язык коасати, – брякнула я, не подумав.

– Это правда, – сказал Гарт, удивленно моргнув. – Откуда ты узнала про это племя?

Я решила не рассказывать ему о том, что я много чего узнала за время его беспамятства. Это было бы нечестно.

– Не помню, – беспечно сказала я, – может, Жак говорил. Ты жил у них, когда был ребенком, да?

Я взяла ведра для воды и вышла из шалаша, не дожидаясь его ответа.

Я подошла к ручью. Наклонившись, чтобы набрать воды, я внезапно почувствовала тошноту и слабость. Мне пришлось опуститься на колени и подождать, пока не станет лучше. Что со мной? Теперь уже ясно, что не морская болезнь. Но не может быть, чтобы я была… беременна.

Нет, только не это. Это не могло случиться. Это было бы так… так нечестно! Немыслимо! Я не думала, что вновь смогу забеременеть. Скорее всего это от усталости и слишком тяжелой работы; к тому же я могла подхватить какую-нибудь из местных болячек, говорила я себе, но в глубине души знала, что со мной. Упав на землю, я заплакала и плакала долго и горько, пока не иссякли слезы.

– Будь он проклят, – приговаривала я. – Будь он проклят!

Мне хотелось убить того, кто поселился во мне, убить себя. Ну почему это должно было случиться именно сейчас? После того, как мы доберемся до Нового Орлеана, мы расстанемся с Гартом навек, а когда я вернусь во Францию, мой живот распухнет от его ребенка. Господи, как это несправедливо, как жестоко.

Я вытерла глаза. Он не должен узнать, никогда. Он только посмеется над этой очередной насмешкой судьбы, как всегда смеялся над моими бедами. Мать его ребенка! Теперь в руках его новый козырь. Он может не пустить меня домой! Боже, как я его ненавидела, как ненавидела!

Я с трудом заставляла себя общаться с Гартом – так зла была я на него и так мне было стыдно. На его вопросы я отвечала односложно, подавала ему еду молча, колкости не замечала.

– Не чаешь, как от меня избавиться, да? – спросил он за обедом; я ответила коротким горьким смехом. – Тебе будет меня не хватать, Элиза. Я был для тебя загадкой, тебя тянуло ко мне, признайся. Я не хочу возвращаться к Жоржетте. Что-то нужно с ней решать. Не могу же я допустить, чтобы она продолжала продавать в рабство моих любовниц.

– Почему бы тебе с ней не развестись? – тихо спросила я. – Ты ее не любишь.

– Нет, – признался Гарт, – не люблю.

Я опустила глаза в тарелку. Кусок не лез мне в горло.

– Нет, Гарт, ты никогда ее не оставишь. Быть женатым так удобно! Зачем создавать себе лишние проблемы? Ведь та, кто рядом с тобой, должна понимать, что ты – человек женатый. Креольские мамушки в Новом Орлеане не станут тебе докучать, твои любовницы не станут портить тебе настроение требованиями жениться, и ты, будучи богатым, сможешь иметь столько женщин, сколько захочешь, стоит только попросить. А можно и не просить – сами предложат.

– Все верно, только ты – исключение, – сказал он. – Ты принесла мне куда больше неприятностей, чем все остальные женщины, вместе взятые.

– Твои Марии, Луизы и Антуанетты? – со злостью выпалила я, не успев остановиться.

Гарт открыл рот от удивления. Я прикусила губу и выскочила из шалаша.

Дождь шел всю ночь и весь следующий день, заточив нас в шалаш на целые сутки. Я все время находила себе дела, лишь бы с ним не разговаривать. Штопала, готовила, прибиралась. Гарт не спускал с меня глаз и тоже не произносил ни слова. Мне казалось, что я чувствую кожей тепло его взгляда даже тогда, когда нахожусь к нему спиной. Движения мои становились неуверенными, неловкими, руки дрожали. Наконец мне это надоело, и я резко обернулась к нему:

– Прекрати на меня пялиться! Оставь меня в покое!

Мне показалось, что Гарт обиделся.

– Должен же больной человек как-то развлекаться, мадам. Чего вы от меня хотите, чтобы я повернулся к стене и мечтал о моих Мариях, Луизах и Антуанеттах?

– Мне все равно, – ответила я сердито, – лишь бы мне не надоедал!

– Простите, мадам Фоурнер, – сказал он с издевательской вежливостью. – Кстати, не пришла ли пора для моего купания?

– Не дождешься. Если у тебя хватает сил на издевки, хватит сил и на то, чтобы самому помыться.

– Я делаю поразительные успехи, – с любезной улыбкой признал Гарт. – Ваша красота творит со мной чудеса. Я нахожу сплетение ваших волос очаровательным, а как мило смотрится эта новая дырка на блузке и пятно грязи на щеке. Элиза, вы королева красоты, – с мягким смехом закончил он.

Я смотрела на него, закусив губу. Щеки мои пылали и от духоты в шалаше, и от гнева.

– Ты – свинья, – хрипло прошептала я. – Если ты хоть на мгновение поверил, что мне нравится прислуживать тебе в этой вони, грязи и слизи…

Слезы прорвались сами. Дождь стучал по парусине, но я, выскочив на свободу, даже не почувствовала ливня. Я стояла под небесными струями и плакала. Я чувствовала себя такой одинокой, такой несчастной. За минуту я вымокла до нитки. Волосы мои сосульками повисли вдоль щек, моя блузка, блузка с новой дырой, прилипла к телу.

Я не слышала, как он подошел, просто почувствовала его руку на плече.

– Пойдем, Элиза, в шалаш, – тихо сказал он. – Я не должен был тебя дразнить. Прости меня, Элиза, моя бедная маленькая дорогая Элиза.

Сердце мое отворилось. Я дала ему прижать себя и спрятала лицо у него на груди. Мы стояли под проливным дождем и обнимали друг друга, а гром катился над нашими головами, и небо метало в нас молнии.

Наконец ко мне вернулся рассудок.

– Что это ты вылез из постели? – гневно сказала я. – Ты что, хочешь убить себя, дурак несчастный? Или ты думаешь, что мне нужны твои утешения? Ничего мне от тебя не нужно!

Мы медленно пошли к шалашу. Гарт шел, чуть согнувшись, и держался за бок. В шалаше я подбросила еще полено в костер и помогла ему переодеться. Затем я пошла в свой угол и сняла мокрую одежду.

– Элиза, – сказал он тихо; я сделала вид, что не слышу. Наклонив голову, я яростно расчесывала спутанные волосы. – Элиза, – повторил он, – ложись со мной сегодня.

Я завернулась в одеяло и подошла к нему.

– Ты хочешь сказать, что замерз.

– Нет, это ты замерзла. Ты все еще дрожишь. Прошу тебя, Элиза. Только сегодня. Я не обижу тебя.

Глаза мои наполнились слезами.

– Я… я не могу, – только и могла я шепнуть.

– Только сегодня. Я больше не попрошу.

Мы больше не говорили. Я скользнула под одеяло и легла, свернувшись клубком, спиной к его груди. Все во мне натянулось, напряглось, будто кто-то стянул меня невидимой пружиной. Мне было горько, я боялась будущего, а близость с ним была приятнее всяких слов. Он уснул, обнимая меня за талию, а я все смотрела и смотрела на красные угольки и откровение, откровение куда более разрушительное, чем что-либо другое, снизошло на меня. Под стук дождя, лежа в его объятиях, я поняла, что люблю его. Я любила его, любила всегда, с самого первого взгляда и никогда не смогу полюбить другого.

Дождь перестал незадолго до рассвета. Я выскользнула из его рук, чтобы подбавить огня, а потом оделась и вышла встречать новый день.

Потом я обмывала его и меняла повязки. Когда я закончила работу, я присела на корточки и сказала:

– Послушай, Гарт. Насчет прошлой ночи. Повторений не будет. Я не хочу, чтобы ты использовал меня как лекарство от скуки. Я… Я буду спать на «Морском демоне», и пусть тебя едят пантеры. Вчера… я была не в себе. Мне нужен был кто-то и все. Но больше такого не случится. Ни здесь, ни когда мы будем в море. Я не собираюсь тебя ни умолять, ни угрожать тебе. Я просто прошу тебя дать мне слово, что ты уважаешь мои желания и будешь соблюдать дистанцию. Ты… Я думаю, что эту малость ты должен для меня сделать.

– Конечно, Элиза, как скажешь. – Гарт взял меня за руку и заглянул в глаза. На лице его появилось прежнее самодовольно-насмешливое выражение. – Вот тебе мое слово. Я буду ждать, пока ты не проявишь инициативу.

Я отдернула руку.

– Долго же тебе придется ждать, дружок. Может быть, всю жизнь.

– Я терпеливый человек, Элиза, когда знаю, что дело того стоит.

День ото дня Гарт становился сильнее. Он настоял на том, чтобы самому делать посильную работу. Через неделю после нашей высадки он уже смог пройти сто ярдов до ручья без моей помощи и вернуться обратно.

– Ну что же, я выздоровел, – поспешил заявить он. – Завтра мы снимаемся с лагеря и выходим в море.

– Не слишком ли ты торопишься?

– Я и так проторчал здесь целую вечность! Сколько прошло времени с того нападения? Почти три недели! Сейчас уже ноябрь, а у нас еще тысяча миль впереди.

– Не дури, Гарт, – свистящим шепотом сказала я. – Ты знаешь, как трудно управлять судном и в добром здравии. Ты хочешь помереть за рулем и оставить меня наедине с твоей паршивой посудиной? Нет уж, спасибо.

– Все будет со мной в порядке, – раздраженно ответил он. – Я не ребенок, Элиза. У меня и прежде были раны. Хватит нянчиться со мной. Завтра отплываем.

– Отлично, – сказала я очень спокойно. – Ты можешь уплывать, а я остаюсь. Я не поплыву с недееспособным капитаном.

– Это я-то? Ты считаешь, что я плохой капитан? Хорошо, оставайся, и пусть тебя заживо съедят аллигаторы, если прежде не заберут индейцы.

– В добрый путь! Может быть, разобрать шалаш прямо сейчас? Тебе понадобятся паруса.

– Черт с тобой, Элиза, – угрюмо буркнул он.

Я видела, как он побледнел. Мы молча стояли и смотрели туда, где ветер качал на волнах нашу шхуну. Над нашими головами летали разноцветные птички, тихо плескался океан.

– Господи, как я устал. Я ненавижу эту скуку. Я устал от безделья.

Гарт сжал руки в кулаки. Я мягко дотронулась до его руки, но Гарт отдернул руку и отошел от меня.

– Мне не нужно твое сочувствие, Элиза, как и тебе – мое.

Гарт пошел к шалашу и скрылся внутри.

Почему у нас все так получалось? Почему мы метались от жара к леденящему холоду, вместо того чтобы придерживаться комфортной середины!

Следующие четверо суток нас не выпускал из шалаша проливной дождь, сопровождаемый ураганным ветром. Гарт сказал мне, без особой, впрочем, необходимости, что зима – сезон дождей в этой части страны и что нам и так до сих пор везло с погодой.

– Никогда не видела таких дождей, – сказала я, высунув нос из шалаша. – Не представляю, как это вся здешняя земля не превратилась до сих пор в болото.

– Во Франции тоже идут дожди, – заметил Гарт.

– Ты даже не слышал, что я сказала, – раздраженно ответила я. – Да, я знаю, о погоде говорят только невежественная деревенщина и совершенно незнакомые люди.

– И к кому ты относишь себя, Элиза? – хихикнул Гарт.

– Я не деревенщина, а следовательно, остается одно – незнакомка.

– Но ты не похожа на незнакомку. Ты похожа на девушку, которую я когда-то знал. У нее была прекрасная большая грудь и колдовские черные глаза, и она бывала особенно красивой, когда сердится, впрочем, она сердилась почти все время. И у меня вошло в привычку досаждать ей постоянно, потому что такой я любил ее сильнее всего.

Сердце мое екнуло, но я устояла.

– Ну что же, тогда я не буду больше злиться, чтобы не дарить тебе лишнее удовольствие. Ты можешь дразнить меня сколько душе угодно.

– Чудесно! Больше никаких скандалов, никаких летающих предметов, никаких выскакиваний под дождь и слез в жилетку. А если еще удастся сорвать поцелуй или ущипнуть одну из этих чудных округлостей…

– Ты не посмеешь! – возмутилась я. – Ты слово дал!

Гарт от души рассмеялся.

– А ты никогда не давала опрометчивых обещаний?

Я бросила в огонь кусок дерева.

– Я презираю тебя, Гарт Мак-Клелланд, – пробормотала я. – Мне нравилось больше, когда ты был почти дохлый. Тогда по крайней мере ты был в моей власти.

– Но у тебя есть надо мной власть, Элиза, – сказал он уже другим голосом. – У тебя всегда была надо мной власть. Я только теперь начинаю это осознавать.

Кровь прихлынула к моим щекам. «Это у тебя надо мной власть, – с горечью думала я, помешивая уголья. – Это ты одним взглядом и словом можешь превратить меня в студень, а я ничего не могу с этим поделать».

– О чем будем говорить сейчас? – спросил он. – О любви?

– Не думаю, что ты или я можем что-то сказать по этому вопросу, – сухо заметила я.

– Почему нет?

– Потому что я никогда не любила, – солгала я, – а ты вообще не знаешь, как это делается.

– Разве? – удивился Гарт. – В юности у меня было несколько достаточно бурных романов. И в конечном счете я понял, что страсть – это еще не любовь, хотя любовь, как я понимаю, предполагает страсть. Однако я много не размышлял на эту тему.

– Неудивительно. Не думаю, что у тебя было достаточно времени для размышлений, – заметила я.

Гарт рассмеялся.

– Верно, Элиза! Ты права! Совсем не было, до недавнего времени. Должно быть, годы берут свое.

Я улыбнулась.

– А теперь ты решил поделиться своими наблюдениями с дилетантом? Так, месье? И что вы думаете о любви сейчас?

– Любовь капризна, непостоянна и неожиданна. Но, как и надоедливый и болезненный зуд, ее легко победить, не обращая на нее внимания. А ты, Элиза, что скажешь? Что есть, по-твоему, любовь?

Я задумчиво посмотрела на него поверх язычков пламени, лизавших кусочки отполированного морем дерева.

– Любовь?

Глубокая рана в моем сердце приоткрылась.

– Любовь – это боль, – тихо закончила я.

– Боюсь, что любовь не опишешь словами, – сказал Гарт несколькими минутами позже. – Ложись спать, Элиза. Если завтра небо прояснится, мы отплываем. Я устал от этого места.

Я не стала с ним спорить. Гарт снова становился главным в нашей команде, а я с удовольствием отдавала ему бразды правления.

На рассвете небо просветлело. Гарт оказался верен своему слову. Мы разобрали шалаш и перенесли пожитки на корабль. Остаток утра мы провели, откачивая воду из трюма и готовя к отплытию шхуну. Я сомневалась, вынесет ли Гарт все тяготы морского труда, но не стала говорить об этом вслух. Он хотел плыть дальше, и я стремилась как можно быстрее добраться до Нового Орлеана. Я ждала окончания путешествия со смешанным чувством надежды и страха. Мне было немного грустно покидать наш маленький рай. В море я не могла рассчитывать на понимание и терпимость, которыми наслаждалась здесь. Главное для Гарта – выполнить до конца миссию. И, зная его, легко предположить, что он будет срывать на ком-то раздражение, чтобы только расслабиться, а поскольку нас будет всего двое, нетрудно догадаться, что козлом отпущения предстоит стать мне.

Мы плыли уже неделю, когда мне пришло в голову заглянуть в зеркало. То, что я там увидела, заставило меня содрогнуться: блуза нараспашку, так что груди почти вываливались наружу; рукава закатаны выше локтя, как у простой работницы; бриджи вылиняли и порвались; я по-прежнему носила кинжал за поясом, будто пиратка или разбойница, а ступни мои до того огрубели, что больше походили на ноги мальчишки-юнги, чем изящной женщины.

Повинуясь внезапному порыву, я вымылась морской водой с лавандовым мылом и надела изящное зеленое платье. Я даже немного надушилась. Волосы мои были в безнадежном состоянии, безжизненные и сухие от морской воды и солнца, но я работала над ними щеткой до тех пор, пока не появился хоть блеск, потом заплела косы и закрепила их на затылке. Мелкие черные завитки выбились и темным нимбом окружили лицо. Я осталась босиком, поскольку туфельки мои безнадежно испортило море, а грубые ботинки никак не подходили к наряду.

Я покружилась по тесной каюте, представляя, что я в Париже, украшаю собой наполеоновский, нет, теперь королевский двор. Интересно, что сейчас носят в Париже? Мне так многое предстояло узнать заново. Вечера и балы, опера, театр…

– Элиза, где?..

Гарт, увидев меня, застыл на лестнице.

– Ну и ну! – присвистнул он. Брови его приподнялись на целый дюйм. Он одобрительно улыбнулся.

Внезапно я почувствовала себя ужасно глупо.

– Я… Я не могла больше на себя смотреть, – начала я, словно оправдываясь. – Мне захотелось снова почувствовать себя женщиной.

Я приподняла юбку. Ко мне вернулся былой сарказм.

– Кстати, я решила ввести в Париже новую моду. Но, как видишь, годится только для деревни, – я высунула босую ногу.

Я нервно щебетала какие-то глупости. Гарт быстро подошел ко мне и взял за руку. Я замолчала.

– Ты прелестно выглядишь, Элиза, – сказал он. – Но и в своих бриджах и блузах ты так же очаровательна. Я вижу, ножа при тебе нет. Ножи тоже вышли из моды в этом сезоне?

– Нисколько, – сказала я, улыбнувшись. – Но он мне больше не нужен, ведь у меня есть твое слово.

– А, – разочарованно протянул Гарт, – а я подумал, что ты даешь мне знак.

– Знак?

– Того, что готова освободить меня от моего обещания.

Глаза его потемнели, казались бездонными, как и окружавший нас океан.

Так легко сказать: да, я освобождаю тебя от твоего слова. Мне так хотелось вновь почувствовать себя в кольце его сильных рук, забыть про свои горести и страхи, пусть ненадолго. Но я подумала о том, что будет, когда нашему плаванию придет конец. Я расстанусь с ним навсегда, и, если сейчас я допущу эту новую близость, расставание станет для меня невыносимым. У меня под сердцем его ребенок, теперь я знала об этом точно. Любовь к нему всегда приносила мне столько горя и боли. Мне надо быть сильной, я должна удержать его на ставшем критическим расстоянии.

– Нет, – сказала я как можно беззаботнее. – Эта мысль не кажется мне привлекательной.

Он приложил мою руку к губам.

– Как хочешь. Бедная маленькая ручка. Она не рассчитана на такую работу.

– Ты предлагаешь мне уйти на покой? – спросила я.

– Я рад бы, но…

– Ты не можешь. Во-первых, я матрос, и только во-вторых, женщина. Я правильно вас поняла, сударь?

Гарт пристально взглянул мне в глаза. Я почувствовала, что краснею.

– Элиза, ты – трусиха, и ты об этом знаешь.

– Да, Гарт. Ты прав, – сказала я, сглотнув слюну. Гарт поднялся на палубу. Я сняла платье и убрала его обратно в сундук. Больше я его никогда не достану. Я натянула свои линялые бриджи и старую блузу. Шхуна качнулась. Налетел сильный ветер, возможно, и шквал. Гарту не управиться одному с парусами. На лесенке я внезапно остановилась, припомнив кое-что. Затем вернулась в каюту и пристегнула к поясу нож.

Глава 19

БИТВА

В начале декабря 1814 года мы достигли дельты Миссисипи. С наступлением вечера мы вошли в главную протоку и сразу же наткнулись на британский военный корабль, стоявший на якоре как раз посередине. Гарт успел развернуть шхуну, пока британцы нас еще не заметили, и она скользнула в узкий боковой рукав, ведущий в залив.

– Черт, – прошипел Гарт, – теперь нам придется плыть в озеро Борн и дальше волочить шхуну по земле, но, готов поспорить, они и этот путь заблокировали.

– Нам остается одно – плыть в Баратарскую бухту. Навестим Гранд-Терру, Гарт. Жан поможет нам добраться до Нового Орлеана.

– Если он уже не помог англичанам, – проворчал Гарт.

– Он никогда так не поступит! Я знаю его, Гарт. Жан ненавидит британцев.

– Британцы наверняка поставили заслон. Нам не пробраться через пролив к бухте, мы угодим прямо в ловушку, – возразил Гарт.

– Я знаю здешние места. Мы сможем улизнуть от англичан и добраться до Гранд-Терры со стороны бухты. Точно, припоминаю. Мы сейчас находимся чуть южнее того места, где мы брали на абордаж «Мэри Роуз». Мое первое пиратское приключение. Я была так напугана!

– В пиратстве, как в любви. Первый раз обычно не самый лучший.

Через юго-западный пролив мимо Тигриного острова мы попали в бухту, к архипелагу островов, в числе которых была и Гранд-Терра. Гарт смотрел в телескоп, а я вела шхуну, осторожно лавируя между островами.

– В полумиле от острова стоят на якоре два британских судна, – объявил Гарт. – Удивляюсь, как это твой приятель не вышвырнул их из своих вод!

– Лафит что-то задумал, – уверенно возразила я. – Можешь не сомневаться, он не позволил бы им бросить якорь, если бы у него не было на то серьезных причин, мой друг.

– Полагаю, Лафит устал от постоянных стычек с Клайборном и решил, что под покровительством англичан его дела пойдут еще лучше.

– Ерунда! – возмутилась я. – Жан не предатель! Я никогда не поверю! Никогда!

Мой пафос едва ли убедил Гарта.

– Лафит приобрел преданного друга в твоем лице, Элиза, – сказал он. – Стала бы ты так же яростно защищать меня?

– Лафит ни разу меня не предал. Он никогда не принуждал меня ни к чему такому, чего бы мне не хотелось, не использовал меня, не брал силой, не грубил и не обижал. Я могу доверить ему все самое дорогое, даже свою жизнь, и я знаю, что он этого заслуживает.

– Счастливчик, – протянул Гарт и поднял к глазам бинокль.

Мы достигли северных берегов Гранд-Терры в густом тумане и почти полной темноте.

– Здесь очень мелко, – сказал Гарт. – Судно легко может сесть на мель, если не соблюдать осторожность.

Гарт измерил глубину.

– Корабль почти царапает дно. Сколько до берега?

– Не могу сказать. Сейчас так темно, что я не вижу ни одного знака, по которым можно определять расстояние.

– Ну что же, тогда настало время немного поплавать, Элиза. Будем надеяться, что аллигаторов тут нет, – сказал Гарт, засовывая за пазуху пакет с записями в водонепроницаемом мешке.

– Здесь их сотни. Почему бы тебе не отдать бумаги мне, пока ты будешь завлекать этих очаровательных животных?

Гарт засмеялся. Мы приготовились покинуть «Морского демона». Внезапно Гарт взял мою руку в свою. Впервые за эти недели он дотронулся до меня. Я не видела его лица, только слышала голос.

– Почти все позади, Элиза. Ты боишься?

Сердце мое колотилось, но не от страха.

– Нет, – спокойно сказала я и скользнула за борт.

Мы вместе выплыли на берег, и я повела Гарта к особняку Лафита. Мы шли молча и бесшумно, но, пройдя по берегу шагов двадцать, я вынуждена была остановиться, почувствовав под ребром прикосновение холодного металла.

– Стойте, если не хотите измазать своими внутренностями песок.

– Август? – спросила я, узнав голос одного из людей Жана. – Это ты?

– Мадемуазель Элиза? – удивленно протянул он. – Вот так дела! Эй, Жан-Поль, посмотри, кто к нам пожаловал! – крикнул он товарищу, пленившему Гарта. – Это мадемуазель Элиза, она вернулась домой! Что это ты, маленькая разбойница, приходишь домой как воровка? Ты что, хочешь, чтобы тебя убили?

– Нет, Август, не хочу! Нам надо повидаться с Жаном, это очень, очень важно!

– Англичане взяли Новый Орлеан? – вмешался Гарт.

– Кто этот парень, – нахмурился Жан-Поль, – твой пленник?

– Нет, он… он – друг. Скажите нам, что происходит? Залив кишит британскими судами.

– Лучше вам спросить у Жана, – проворчал Август. – Он как раз сейчас принимает у себя британских военных.

– Наверное, продает им оружие, – пробормотал Гарт сквозь зубы.

– Нет! – воскликнула я. – Давайте быстрее к Жану!

Я бегом взбежала по ступеням особняка и вихрем ворвалась в дом. Лили несла в библиотеку поднос с бренди и тремя бокалами. Увидев меня, она вскрикнула и всплеснула руками. Поднос упал на пол, хрусталь разбился с печальным звоном. В следующее мгновение я упала ей на грудь. Добрая негритянка гладила меня по спине и со всхлипами причитала:

– Мисс Элиза, мисс Элиза! Не могу поверить! О, подождите, мистер Лафит должен на вас посмотреть! О, детка моя, сегодня великий день! Мы думали, ты умерла! А вот и твой парень!

Из-за закрытой двери библиотеки донесся голос Лафита.

– Думаю, мне надо посмотреть, что случилось. Так трудно в наши дни найти хороших слуг. Прошу меня простить, джентльмены.

Жан вышел в холл и закрыл за собой дверь. Увидев меня, он остолбенел. Я глупо ему улыбнулась. Он распахнул объятия, и я кинулась ему на грудь.

– Слава Богу, Элиза, – пробормотал он тихо. – Я думал…

И тут он увидел Гарта.

Жан отодвинул меня от себя и приложил к губам палец. Кивнув в сторону библиотеки, он шепотом произнес:

– Отведи Гарта наверх, Элиза. Вам надо переодеться и вымыться. Лили поможет. Торопитесь. Я за вами зайду, как только провожу гостей.

Я благодарно улыбнулась ему. Жан прижал мою руку к губам и пошел в библиотеку.

– Женщины такие впечатлительные, – донеслось из библиотеки. – Одна несчастная ящерица и…

Мы с Гартом пошли следом за Лили наверх. Негритянка продолжала что-то возбужденно бормотать себе под нос.

– Я сейчас принесу вам воды для ванны. Мигом – туда и обратно. И поесть тоже. Вы, должно быть, голодали. Мисси Лиза, на вас поглядеть, так вы будто жили в какой-то яме! Раздевайтесь пока, а я отведу этого джентльмена в спальню мистера Лафита и тоже ему все приготовлю.

Гарт зашел ко мне, когда я заканчивала свой туалет. На Гарте были серые брюки и белая рубаха с рюшами.

– Лили и вправду сумела найти вещи, которые мне впору, – сказал он. – Вот уж не ожидал.

– Лили, наверное, перерыла все склады. Кто знает, Гарт, может быть, ты сейчас одет в костюм испанского гранда или английского лорда.

Гарт растянулся в кресле.

– Ты прекрасно выглядишь, Элиза. Готов поспорить этот наряд сшит специально для тебя.

Я натянула белые атласные туфельки.

– Да, это так. Я думала, Жан все выбросил или продал.

– Как трогательно! – заметил Гарт. – Священные реликвии твоей красоты.

– Не смей издеваться, – возмутилась я. – Ты его не понимаешь! Ты никогда его не поймешь! Ты никогда не любил.

– Зачем мне сувениры? У меня есть живое сокровище.

– Что же, ненадолго, – сказала я. – Скоро мы расстанемся навсегда. То-то ты обрадуешься. Ты ведь не захочешь сохранить воспоминания о том страшном времени, когда мы были вместе?

– Ты считаешь это время ужасным? Лично я наслаждался, – протянул Гарт.

Жан, вежливо постучавшись, вошел в комнату.

– Прошу меня простить. Я не хотел бы лишать моих драгоценных гостей своего внимания. Вы ели?

– Я думаю, вам лучше рассказать нам, что здесь происходит, Лафит, – нетерпеливо сказал Гарт.

– Только после того, как накормлю вас, мой друг. Пойдемте. Я попросил Лили сервировать нам ужин в библиотеке. Тогда и расскажете о своих приключениях.

– Мы прибыли сюда не с дружеским визитом, – сказал Гарт. – Мне нужно как можно быстрее встретиться с губернатором Клайборном.

– Конечно, я понимаю.

Мужчины пристально смотрели друг на друга.

– Мы ваши пленники, мистер Лафит? – тихо спросил Гарт.

– Господи!

Жан выглядел удивленным и несколько задетым.

– Конечно, нет! Вы – мои почетные гости. Будьте как дома. Прошу вас, спустимся в библиотеку, и я вам все объясню, – сказал Жан, предлагая мне руку.

– Месье Мак-Клелланд счел тебя перебежчиком, Жан, – сообщила я. – Я не смогла убедить его в обратном.

– Только потому, что я принял у себя двух жалких красномундирников? Мои дорогие, а как по-другому я мог узнать об их планах относительно Нового Орлеана и меня лично? Пришлось притвориться, что я принимаю их предложение.

– Предложение? – заинтересовался Гарт. – Они, вероятно, предлагали продать им оружие?

– Нет, свои громадные запасы оружия и пороха я передам в дар генералу Джексону, если он, конечно, захочет принять от меня этот подарок. Эти британцы считают, что раз я француз, я должен недолюбливать американские власти за бесцеремонное вмешательство в мои дела. Они хотят, чтобы я и мои люди выступили на их стороне в войне за независимость! Пойдемте, я покажу их письма.

Мы прошли в библиотеку. Лили принесла нам дымящееся рагу из раков, горячий хлеб и холодное шампанское. За едой Гарт просмотрел письма британского командования Жану Лафиту.

– Видите, – с ухмылкой заметил Жан, – все просто: или я соглашаюсь на сотрудничество или разоряют Гранд-Терру.

– О Жан!

– Все в порядке, Элиза. Я уже сделал приготовления. Мои документы, мои рабы, самое ценное из товаров уже переправлено в надежное место. Эти джентльмены пришли сюда за ответом. Я просил отсрочки, говорил, что половина моих людей против, поскольку боятся, что после боя их закуют в кандалы и отправят на виселицу. Я сказал, что попробую переубедить их, но для этого мне нужно как минимум две недели. Меня заверили, что в случае победы, а в том, что они победят, нет никаких сомнений, всем пиратам даруется прощение.

– А вы хотите получить от Джексона еще более заманчивое предложение, – сказал Гарт.

– Вовсе нет. Мы просто готовы умереть за родину, за Америку, мы все. Однако губернатор Клайборн уже однажды отказался от моей помощи, так что я вынужден обращаться к генералу Джексону напрямую. Генерал – солдат, он выше того, чтобы сводить личные счеты в критический момент. Завтра для встречи с ним я отбываю в Новый Орлеан. Мои люди доставили мне подробные сведения о боевой мощи британцев, и даже если наш дорогой генерал не захочет воевать с нами бок о бок, он все равно должен быть благодарен за эти сведения.

– Я знала, Жан, что ты никогда не переметнешься к англичанам, – с чувством сказала я.

– Ну что же, – пожал плечами Жан. – У нас с губернатором различные взгляды на некоторые вещи, но несчастье у обоих одно и враг общий. Мы оба любим эту землю, и оба хотим быть свободными. Я не хотел бы жить в британской колонии. А сейчас настал ваш черед рассказать мне, что привело вас в сей дом ночью, накануне сражения?

– У нас есть дополнительные сведения о планах британцев и их морских силах, – сказал Гарт. – Наверное, мы слишком опоздали…

– Не думаю, – возбужденно заговорил Жан. – Что у вас? Покажите.

Гарт замялся лишь на мгновение – и достал пакет. Мужчины склонились над записями, разбирая листок за листком. Время от времени Жан восхищенно восклицал:

– Невероятно! Ваш шпион, должно быть, живет в заднем кармане адмиральских штанов!

– Горячо, Жан, – сказал Гарт. Лафит внимательно посмотрел на меня.

– Я должен был догадаться, Элиза! – восхищенно сказал он. – Вам повезло, Гарт, что она воюет на вашей стороне. Нет лучше товарища и надежнее друга! Но вы, наверное, знаете обо всем этом сами.

– Да, – тихо сказал Гарт и пристально посмотрел на меня, – знаю.

– Ты теперь стала по-настоящему одной из нас, Элиза, – сказал Жан.

– Нет, не совсем. Исход этой битвы не окажет влияния на мою дальнейшую судьбу. При первой возможности я собираюсь вернуться во Францию.

Жан смотрел то на меня, то на Гарта.

– Вот как, – вздохнул он. – А жаль. Америка лишается очень красивой патриотки. Мне будет жаль, если ты уедешь. А вам, Гарт?

Гарт ничего не ответил.

– Франции тоже нужны патриоты, Жан, – сказала я. – И сейчас сильнее, чем когда-либо раньше, потому что она потеряла своих лучших людей.

– Ты можешь рассчитывать на мою помощь, – сказал Жан. – Я так рад увидеть тебя вновь. Элиза, я слышал, что твой муж умер и ты… пропала. Я пытался разыскать тебя, но безуспешно.

Милый Жан. Он один старался мне помочь. Гарт даже не подумал об этом, сразу решив, что все услышанное – правда.

– Я не убивала его, Жан.

– Я знаю, моя хорошая. Если бы ты убила, ты бы ни за что не стала убегать. Ты не трусиха.

Я улыбнулась ему и поцеловала в щеку.

– Спасибо, Жан, – прошептала я нежно.

Гарт резко поднялся.

– Я должен ехать, – сказал он, – немедленно. Мне надо попасть к генералу Джексону как можно быстрее.

– Мой друг, сегодня вы уже никуда не попадете. Над заливом густой туман, и ни один из моих людей, а они, поверьте, прекрасно знают здешние болота, не отыщет в такую погоду пути на Новый Орлеан. Все равно что искать черную кошку в темной комнате. Нет, боюсь, вам придется дождаться утра. На рассвете мы отправимся туда вместе. Доминик с командой бойцов останется здесь. Если британцы заподозрят неладное и нападут на Гранд-Терру, он подожжет склады, а после этого, конечно, займется их кораблями. Вы согласны, Гарт? Мы проведем наши лодки через залив и, даст Бог, вместе попадем к доброму генералу. Я думаю, ему захочется поблагодарить мадам Элизу и поздравить ее с успешным выполнением сложной операции.

– Ну что же, – пожал плечами Гарт. – У меня нет выбора. Я выкурю сигару на берегу, если вы не возражаете. Спокойной ночи, Элиза.

Гарт ушел, оставив нас вдвоем с Жаном. Я проводила его взглядом, вздохнула и опустила голову на руки. Жан сел рядом и положил мне руку на плечо.

– Элиза, что случилось? Ты сегодня такая грустная, такая потерянная. Пожалуйста, расскажи, что тебя тревожит.

– От тебя ведь ничего не скроешь, Жан? Я… У меня будет ребенок.

– Что за чудесная новость, моя дорогая! А мы думали, что у тебя не может быть детей. Так это же замечательно! Я уверен, что Гарт будет в восторге.

– Гарт не знает, и я не хочу ему говорить. Я хочу одного – уехать от него, из этой страны. О, Жан, я так несчастна.

– Но почему? – недоумевая, спросил Жан. – Ты ведь его любишь?

– Да, да, всем сердцем. Я буду любить его до самой смерти, но он меня не любит. Он никого не любит.

– Ба! Что за чушь! Неужели ты думаешь, что кто-нибудь, не любя, стал воевать с самим Лафитом?

Я улыбнулась и пожала руку Жана.

– Ты – чудо, милый. Пойду-ка я лучше наверх.

– Нет уж, сядь. У меня еще осталось немного того бренди, что разлила Лили. Господи, что она устроила за переполох! Будто увидела привидение! Впрочем, она была недалека от истины. Давай рассказывай все по порядку. Элиза, тебе нужно кому-нибудь выговориться, а я с удовольствием побуду в роли исповедника.

Я рассказала ему обо всем, что случилось в «Ля Рев» и потом. Жан слушал со скорбным лицом, время от времени восклицая: «Какой ужас! Ах, Элиза, я согласился бы отрубить руку, если бы тебе это помогло!» или «Ну и дурак этот Гарт Мак-Клелланд, слепой кретин! Как он может тебя отпустить!»

– Мы не сможем быть счастливы вместе, – сказала я. – И тому много причин: и из-за того, что сделала со мной Жоржетта, и из-за того, как он со мной обращался. Из-за всего того плохого, что случилось со мной по его вине. Жан, я не могу доверять ему, ты ведь понимаешь меня! Женщина для него – ничто. Он не любит меня. Ни разу он не дал мне понять, что любит, – ни словом, ни знаком. Он из тех мужчин, в жизни которых нет места для женщины. И еще – я не хочу быть его любовницей. Я не хочу жить на задворках его жизни в постоянной неуверенности и страхе.

– Но он не любит свою жену, – сказал Жан. – Он будет принадлежать только тебе, Элиза, тебе одной.

– Нет, Жан, он принадлежит только себе. Я лучше привезу своего незаконнорожденного ребенка домой и проживу остаток жизни в позоре, чем стану молить его о любви.

– Ты слишком горда, Элиза. Я уверен, расскажи ты ему о ребенке…

– Нет! Я не стану привязывать его к себе с помощью фальшивых уз.

– Дитя любви – не фальшивка, Элиза.

– Но этот ребенок плод не любви, он плод горечи, злости, насилия. Неужели ты думаешь, что я стану использовать против Гарта такое оружие? Я согласна скорее потерять Гарта навеки, чем заслужить его жалость. И не смей ему ни о чем говорить! Обещай мне, Жан. Обещай сохранить мою тайну.

Я заплакала. Жан обнял меня и нежно погладил по голове.

– Твоя тайна в надежных руках, ты знаешь, Элиза, но, Боже мой, какой же он глупец!

Поздно вечером я проснулась оттого, что кто-то зашел ко мне в комнату через балконную дверь.

– Что это? – зашептала я. – Кто там?

– Гарт.

– О, – сказала я, откинувшись на подушку, – мы уже как-то разыгрывали похожую сцену, как я помню.

– С небольшими различиями, – сказал он, присаживаясь на край кровати. – На этот раз мне не пришлось карабкаться. Я сплю в соседней комнате.

– В самом деле? – тихо рассмеялась я. – Лафит, вероятно, пытается разыграть купидона. Надо было его предупредить, что у него все равно ничего не получится.

– Вы двое походили сегодня на двух голубков. Он позже сказал мне, в очень любезной манере, разумеется, что я дурак. Так какие байки ты обо мне рассказывала?

– Ни одного слова лжи – только правду.

В темноте я не видела его лица, только контуры фигуры, но я ощущала его присутствие, чувствовала его всей кожей.

– Он составил собственное мнение. Мне жаль, что он считает тебя дураком, ему не следовало говорить об этом вслух, но Жан, знаешь ли, человек довольно импульсивный.

– И ты с ним согласна? – спросил Гарт, играя с черным локоном, упавшим мне на плечо.

– Если и так, то что? Ты захочешь измениться к лучшему?

– Нет. Я вел себя глупо, но я не дурак. Что ты собираешься делать в Новом Орлеане?

– Поселюсь в доме Лафита до окончания войны, а там с первым кораблем отправлюсь во Францию. Кто знает, если победят британцы, может быть, я уговорю своего старого знакомого, генерала, выполнить обещание, данное им в Вашингтоне.

Гарт положил мне руку на грудь. Я оттолкнула его.

– Иди спать, Гарт, уже поздно.

– Я не уйду, Элиза. Эту последнюю ночь я проведу с тобой, если ты не возражаешь.

– Прошу тебя, Гарт, ты обещал…

– Всему приходит конец, моя дорогая: странствиям, романам, обещаниям.

Где-то внутри, в темных глубинах моего существа, возникло странное ощущение, будто меня засасывает водоворот. Гарт сорвал с меня одеяло и распахнул свой халат. Он был наг. Укрыв меня своим телом, он покрывал поцелуями лицо, шею, руки. Я выскользнула из-под него, соскочила с кровати и метнулась в угол. Гарт бросился за мной. Я резко обернулась, наставив ногти ему в глаза. Он сжал мне кисти и завел за спину руки. Я мотала головой и била ногами.

– Ты никогда ничему не научишься, – процедил он сквозь зубы.

Я выругалась. Гарт распахнул мою ночную рубашку и вонзился зубами в сосок. Я вскрикнула. Не обращая внимания на мои возгласы, он заставил меня опуститься на пол. Губы его жгли мою плоть, и, как я ни противилась, не могла не почувствовать, как наливается ленивым теплом мое тело.

– Пожалуйста, отпусти мне руки, – сказала я, чуть дыша. – Ты делаешь мне больно.

– Чтобы ты выцарапала мне глаза? Нет, спасибо, Элиза. Я знаю ваши женские штучки.

– Гарт…

Я затихла. Стало слышно, как бьется рядом с моим его сердце.

– Гарт, прошу, отпусти.

Гарт подождал немного и отпустил мои запястья. Я легонько погладила твердые мышцы его бедер, ягодиц и спины. Гарт вздрогнул всем телом, чуть застонав. Я обвела рукой абрис его крепкого мужественного подбородка, ровного и чистого лба, губ. Мне хотелось навек запечатлеть в памяти его лицо, запомнить его нос, щеки, лоб. Я запустила пальцы в золотые волосы и придвинула его лицо к себе, так, что наши губы почти соприкоснулись.

– Ну почему мы все время должны воевать? – с тоской проговорила я. – Почему мы не можем хотя бы на этот раз быть только любовниками, а не противниками. Я хочу тебя…

– Какая разница, хочешь ты или нет? Я намерен взять тебя, женщина, здесь и сейчас, нравится тебе это или нет.

– Зато для меня есть разница, – прошептала я. – Я хочу запомнить эту ночь навсегда. Пожалуйста, будь со мной ласков, мой дорогой.

Гарт сжал меня в объятиях и застонал.

– Временами я готов убить тебя, Элиза, – сказал Гарт, поглаживая мне шею. – Я мог бы одной рукой свернуть твое белое горлышко и выдавить из тебя жизнь.

– Зачем? Я засела у тебя в печенках?

– Ты слишком хорошо знаешь об этом, – хрипло проговорил Гарт.

Мы слились в долгом томном поцелуе. Он вонзил в меня свое трепещущее орудие. Я захлебнулась готовым вырваться криком. Должно быть, Гарт почувствовал, что со мной что-то не так.

– Ты боишься?

– А тебе не все равно?

Гарт долго молчал. Он лежал недвижим, укрывая меня своим великолепным телом, а потом сказал, убирая с моего лица черную прядь:

– Да, черт возьми, не все равно.

– Я не боюсь, – тихо сказала я. – Я только боюсь, что не смогу…

– Сможешь, – сказал он, начиная внутри меня медленное плавное движение.

– Так вот твое знаменитое лекарство, доктор? – поддразнивая, спросила я. – Что, если мне не поможет?

– Никуда не денешься, – засмеялся Гарт, – если не хочешь так провести всю ночь.

Со вздохом удовлетворения я забылась в его объятиях. Язычки зажженного им пламени ласкали меня, огонь его любви согревал меня. В эту ночь мы спали мало, истосковавшись по любви. Сама не знаю как, но ему удалось освободить меня от страшной боли, которую я носила в себе с того самого дня, когда мы любили друг друга в маленьком домике на границе «Ля Рев» и Хайлендса. В эту ночь я не думала о будущем. Я жила только настоящим.

Перед рассветом Гарт прижал меня к себе крепко-крепко и сказал:

– Ты не вернешься во Францию.

– Но, Гарт…

– Я не пущу тебя. И не спорь со мной, Элиза.

– Но ты не…

Протесты мои потонули в его поцелуе. Я слышала его жаркий шепот:

– Ты нужна мне, Элиза. Бог видит, как ты мне нужна. Будущее само о себе позаботится.

Вскоре после рассвета мы уже пересекали в шлюпках Баратарский залив. Жан и Пьер плыли в первой лодке с самыми крепкими людьми, увозя лучшие из принадлежавших ему вещей: Рембрандта, несколько великолепных серебряных кубков, которые предназначались губернатору Клайборну, но загадочным образом не попали по назначению, и несколько простых подсвечников-канделябров, привезенных с Гаити, где они украшали родительский дом. Мы с Гартом плыли на лодке вместе с Августом, Жаном-Пьером и еще тремя крепкими матросами. За нами шла еще одна лодка с оставшимся драгоценным грузом, который Жан не захотел оставлять британцам.

Я была в простом сером платье и с шалью на плечах. Помогая мне зайти в лодку, Гарт сказал:

– Твой друг Лафит сияет как сытый кот.

– То же можно сказать и о тебе.

– Приятно знать, что тебя не удостоили пожизненного клейма круглого дурака за то, что ты был дураком только временно.

Я оглянулась на Жана, который, победно улыбаясь, чуть погладил ладонью живот, одними губами спросив:

– Ты сказала?

– Что это он сейчас делает? – спросил Гарт.

– Наверное, тоскует по завтраку, – смущенно проговорила я и, сложив трубочкой губы, так, чтобы понял один Жан, показала: «non!» Жан пожал плечами и опустил руку.

Клочья тумана висели над водой. Несмотря на декабрь, воздух был густым и влажным, обещая теплый и слякотный день. Слышалась лишь птичья перекличка да хлюпанье наших багров в болотистой жиже, покрывавшей дно мелководного залива.

Внезапно тишину разорвал ружейный залп. Я во все глаза смотрела вперед, на лодку Жана, но она попала в полосу тумана, и я ничего не увидела. Мужчины в нашей шлюпке насторожились, схватившись за ружья.

– Эй, кто-нибудь, дайте мне ружье, – прошептала я, и чья-то рука положила в мою протянутую руку нож, Август снабдил меня заряженным пистолетом.

Выстрелы приближались, я уже различала крики и красные всполохи. Наша лодка оказался в кольце.

– Британская разведка, – тихо сказал Гарт. – Они, вероятно, догадались, что после их визита Лафит что-то предпримет.

Британцы были повсюду. Казалось, их не меньше сотни, они наступали со всех сторон. Наша шлюпка накренилась и едва не потонула, когда нас попытались взять на абордаж. Затем, совсем рядышком, я услышала новые залпы и крики. Пираты Лафита. В который раз Жан переиграл врага, устроив ему засаду.

Бой был жестоким. Я посмотрела на Гарта, отстреливавшегося от врагов.

– Ложись, Элиза. Ты хочешь, чтобы тебе оторвало твою дурацкую голову? – приказал он.

«Милый Гарт, – усмехнулась я про себя. – Как всегда, сама внимательность и такт!»

Атака была отбита, и наша шлюпка поплыла дальше. Густой туман скрывал от нас картину боя. Вдруг шлюпка с глухим стуком ткнулась в деревянную стену; из тумана прямо на нас выползли красномундирники.

– Гарт, – закричала я.

Он увидел их и кинулся ко мне. Гарт отшвыривал солдат одного за другим, пока здоровый детина не ударил его прикладом. Гарт упал на дно, и британец уже был готов проткнуть Гарта штыком, но не успел: я выстрелила ему в голову. Несчастный с простреленной головой с громким плеском упал в воду. Я склонилась над Гартом, чтобы проверить, насколько серьезно он ранен, и вдруг почувствовала чьи-то руки на горле. Мир стал чернеть. Эти же руки вытащили меня из лодки и куда-то поволокли. Последнее, что я помнила, взрыв смеха, а за ним – пустота.

– Когда она придет в себя, приведите ее ко мне.

Голос показался знакомым.

– Да, сэр.

Кто-то хлопал меня по щекам.

– Вставай, красотка. Ты не умерла, только поспала немножко.

Я открыла глаза. Чьи-то сильные руки помогли мне подняться.

Я была на корабле, а мужчины, окружавшие меня, были британскими солдатами. Они были одеты в синие мундиры, а на головах – твердые шляпы, похожие на суповые тарелки. Солдаты мерзко ухмылялись.

– Та самая дьяволица, что застрелила сержанта, – сказал один из них. – Должно быть, это и есть знаменитая луизианская дикая кошка.

– Пойдем, маленькая леди, – сказал самый высокий солдат. – Адмирал хочет с тобой увидеться.

Я вспомнила, где слышала этот голос.

– Адмирал Кокрейн?

– Он самый. Так вы знакомы?

Я пригладила волосы и оправила платье.

– Мы встречались, – сказала я, – во времена не столь отдаленные, но куда более счастливые.

Солдаты развеселились. Мой конвоир хлопнул меня по спине.

– Какое удивительное совпадение. Не так ли, ребята? Пошли, мадам. Уверен, что вы так же жаждете встречи с ним, как и он с вами.

Солдаты встретили эту сентенцию дружным взрывом хохота. Мы поднялись на палубу. Вдали за бортом смутно виднелись очертания Гранд-Терры.

Мы были на борту адмиральского флагмана «Королевский дуб». Генерал Росс не раз приводил меня сюда, когда корабль стоял на якоре на реке Потомак вблизи Вашингтона. Адмирал устраивал балы и праздники для офицеров и их жен. Мой конвоир, боцман по имени Керби, подвел меня к адмиральской каюте и постучал. Голос из-за двери приказал войти.

Керби отсалютовал.

– Пленница доставлена по вашему приказанию, сэр.

Форрест Кокрейн сидел за массивным столом и писал.

Когда он поднял на меня глаза, холодные, голубые глаза на длинном, с резкими чертами лице с крючковатым носом и всклоченными белыми волосами, я невольно поежилась. Кокрейн напомнил мне хищную птицу.

– Мадам, какое волнующее стечение обстоятельств, – сказал он. – Вначале вы – почетная гостья генерала Росса, а сейчас я вдруг нахожу вас в компании воров и бандитов. Ваш выбор друзей поистине удивляет, впрочем, не меня: я знаю, что женщины вашей породы не очень разборчивы.

– И тем не менее и Лафит, и генерал – мои друзья, – сказала я, натянувшись, как струна. – Могу я спросить, как поживает генерал?

– Генерал геройски погиб у Балтимора.

– О, как жаль! – сказала я, запинаясь.

– И мне жаль. Но вас, мадам, мне жаль еще больше. Вы думали, что найдете в этом стане друга, а теперь вы поняли, что проиграли. Я знаю, что вы из себя представляете в действительности и чего стоите, и не жалею о том, что Росс погиб, так и не узнав, что пригрел на груди змею.

– Не понимаю, о чем вы.

– Прекрасно понимаете. Не зря я нашел вас в Луизиане в обществе обыкновенных бандитов.

– Я уже говорила, что Лафит – мой друг. Что странного в том, что я решила навестить старого друга?

– Ничего. Но я знаю, что Роберт хранил у себя копию плана нападения на Новый Орлеан. Я помню, как через несколько дней после вашего внезапного исчезновения он с поразительной наивностью поведал мне, что в его бумагах как будто кто-то рылся. А Лафит удивительно верно осведомлен о наших планах…

– Я здесь ни при чем!

– … настолько верно, что его невозможно застать врасплох, так что складывается впечатление, будто его предупредили. Это так, мадам? Вы предупредили своего дружка о том, что мы можем до него добраться? Вы сообщили губернатору этого штата, что мы собираемся взять бразды правления Луизианой из его усталых рук? Я с самого начала подозревал вас. Я не дурак. Я видел, как вы действуете, совращая простосердечного солдата, отнимая его у любящей жены, отрывая от выполнения долга!

– Это ложь! – воскликнула я. – Он знал еще моего отца!

– Ах да, ваш героический папаша, наполеоновский генерал. Ваша сказка очень мало походит на правду, мадам. Завтра вы скажете, что сам Веллингтон качал вас на коленях, когда вы были ребенком. Вы изощренная лгунья и шпионка, мадам. Я еще могу поверить в то, что Росс действительно был знаком с наполеоновским генералом, но в то, что дочь этого генерала неожиданно появляется у его порога в разгар военных действий в американском городе, – увольте!

– Вы опытный человек и должны знать, что жизнь иногда преподносит и не такие сюрпризы, – возразила я, пожав плечами. – Как я могу убедить вас в своей невиновности?

– Никак, – отрезал адмирал. – Что бы вы мне ни сказали, мое мнение о вас останется неизменным. Вы можете говорить мне, что небо синее и вода мокрая, но я все равно вам не поверю. Вы – американская шпионка, франкоговорящая уроженка Луизианы. Вас послали к генералу Россу, снабдив нелепой легендой о том, что вы – дочь человека, которого ни разу не видели…

– Он был моим отцом!

– … шпионили за нами и скрылись с добытой информацией, чтобы передать сведения мошеннику Джексону. Я не собираюсь вас обыскивать: слишком поздно – и не собираюсь продолжать этот допрос. Вы – шпионка, мадам, и вас за это повесят.

– Вы не имеете права! Я гражданка Франции, я не американка.

– Шпионы не имеют родины, – рявкнул Кокрейн. – И прав у них нет никаких. Сейчас война, мадам, и вас будут судить по законам военного времени. Я хозяин не только на этом корабле, но и на всей территории. Я приговариваю вас к смерти и прослежу за тем, чтобы приговор был приведен в исполнение. Уведите ее, Керби, меня тошнит от одного взгляда на нее.

Керби взял меня за плечо, но я отшатнулась.

– И когда вы собираетесь меня вздернуть? – поинтересовалась я.

– Когда у меня будет настроение. Скорее всего завтра утром, на рассвете. Не думаю, что вам удастся спастись и предупредить ваших американских дружков о предстоящей атаке, – закончил он с жестокой улыбкой.

– Вы уже опоздали, адмирал, – злорадно сказала я. – Они уже предупреждены. И они встретят тебя, как полагается. Надеюсь, они спалят ваши корабли дотла и вас вместе с ними!

– Керби, уведи ее в трюм и закуй в цепи, – прорычал Кокрейн. – Немедленно!

– Варвар, – фыркнула я, когда мы остались с Керби вдвоем на палубе. – Жестокий и самодовольный. Француз никогда бы не стал так обращаться с пленной женщиной, даже если ее собираются повесить. Он бы отдал должное ее красоте и… и другим хорошим качествам и выразил бы сожаление по поводу того, что приходится жертвовать жизнью такого очаровательного создания. Вы же слышали его, месье. Отведите меня в трюм и закуйте в железо и позаботьтесь о том, чтобы я вас не убила и не сбежала. Я ведь так опасна, вы видите.

– Приказ есть приказ, – хмыкнул Керби. – Если бы на то моя воля…

– Вам надо было стать адмиралом флота, а не ему, – льстиво сказала я. – Какой он ужасный злодей!

Легкий ветерок надувал паруса и нежно трепал мои волосы. Я вздохнула всей грудью.

– Позвольте мне попрощаться со свободой, – сказала я, печально потупившись. – Воздух так нежен и сладок. Мне так жаль уходить из этой жизни. Мне жаль и той жизни, что я ношу в себе… Вы знаете, у меня должен был родиться ребенок. Я ношу малютку сына…

Слезы потекли у меня по щекам. Я почувствовала, как рука боцмана, сжимавшая мое плечо, чуть отпустила.

– Ваш адмирал – двойной убийца, мой милый друг. Легко, вот так, – я щелкнула пальцами, – он зачеркивает не одну жизнь, а целых две!

Тут я зарыдала в голос:

– О мой сыночек, мой сыночек…

Керби смущенно переминался с ноги на ногу. Он почти отпустил меня, и, едва почувствовав, что свободна, я перекинулась за борт «Королевского дуба».

Я выплыла на поверхность под самым корпусом судна. Прямо над головой раздавались крики, я слышала стук сапог по палубе. По характерному шуму я поняла, что они собираются спустить за мной шлюпку, и, набрав побольше воздуху в грудь, нырнула в волны. Сейчас я благодарила судьбу за тяжкий матросский труд на «Морском демоне», сделавший меня сильной.

Я вынырнула на поверхность ярдах в пятидесяти от корабля. Британцы суетились, бегали по палубе. Затем я услышала страшный грохот. Пушечное ядро упало в воду футах в двадцати от меня. Я снова набрала в легкие воздуху и нырнула под воду. Я плыла и молилась, чтобы друзья-пираты меня увидели.

На всех парусах ко мне приближался «Тигр». Я уже различала Доминика на палубе, но не знала, видят ли они меня, слышат ли мои крики. «Тигр» вступил в перестрелку с «Королевским дубом», и в тот самый момент, когда я уже рассталась с мыслью о спасении, «Тигр» пошел ко мне.

Задыхаясь, я ухватилась за брошенный мне канат. Меня втащили на палубу, и я упала, хватая ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба. Кто-то влил мне в рот виски, грубые матросские руки завернули меня в одеяло.

– Я же говорил вам, ребята, что у нас не будет времени на рыбалку! – раздался знакомый до боли голос Доминика, встреченный дружным смехом пиратов. – Как это все понимать? – спросил Лафит-старший, отжимая мои мокрые волосы.

– Привет, Доминик, – ответила я, все еще не в силах отдышаться. – Они хотели повесить меня за шпионство, и потому я решила искупаться.

Пираты дружно захохотали.

– Вот как? Ну я покажу им, ублюдкам! Пусть знают, с кем они вздумали играть! Заряжай, ребятишки, угостим их доброй закуской.

Пираты кинулись исполнять приказание. Дружно ухнули пушки.

– На нас напали, Доминик. Лафит и Гарт…

– Я слышал. Наши ребята как следует поджарили красномундирников, отправив их назад в болото. Жан и Пьер выбрались из заварухи. Насчет третьего я не знаю.

Доминик явно не испытывал к Гарту симпатии, ревновал его из-за брата.

– Я видела, как его ударили и он упал. Не знаю, убили его или нет, – с горечью сообщила я. – Доминик, мы теряем время! Мы должны сообщить губернатору о нападении! Завтра на рассвете они атакуют город! И с земли, и с моря! Что, если Жану не удалось пробраться? Кто-то должен предупредить генерала Джексона.

– Все в порядке, дитя. Успокойся. Мы не новички в подобных играх. Смотри сама.

Доминик помог мне подняться и показал на Гранд-Терру. Густой черный дым обволакивал остров. Мне казалось, что даже отсюда я чувствую запах гари.

– О, Доминик! – только и могла я воскликнуть.

– Так и задумано, – успокоил меня Доминик. – Мы сами подожгли остров, как велел Жан, а теперь собираемся присоединиться к армии Джексона. Сбор назначен на плантациях южнее Нового Орлеана. Жан считает, что британцы станут атаковать с запада. Но мы будем готовы к их приходу. Джексон привел ополченцев со всей страны, даже с Теннесси. Самых метких стрелков – охотников, первопроходцев и даже индейцев. А теперь еще и мы пришли на подмогу – он не может проиграть. Давай поищем для тебя сухую одежду, Элиза. Бог видит, я никак не ожидал, что ты тут станешь плавать! Мы услышали выстрелы и решили, что на нас нападают, тогда мы подожгли остров и поплыли сюда посмотреть, можем ли мы потопить еще парочку кораблей его величества.

Едва мы скользнули в пролив между Гранд-Террой и Гранд-Айлом, «Королевский дуб» повернул назад, оставив нас в покое. Доминик спрятал «Тигра» в бухточке за Баратарским заливом. Мы отыскали заранее припрятанные лодки и пустились в путь.

Проплывая мимо острова Темпл, где находились склады и постройки Жана, Доминик гордо заявил:

– У нас здесь тонны пороха. Достаточно, чтобы потопить целый флот. Надеюсь, что старик Джексон обрадуется такой возможности.

К вечеру четвертого дня мы добрались до города. Доминик сразу повел меня на Дюмейн-стрит, в дом, где мы когда-то жили с Жаном. Дверь открыла Лили, и я упала в объятия негритянки.

– Мистер Жан, быстрее! – закричала она. Жан подбежал ко мне и обнял.

– Благодарение Господу, ты жива, Элиза!

– Благодарить можешь меня и моих мальчиков, – усмехнулся Доминик. – Это мы выловили ее из воды.

– Когда меня уже оставила надежда, – добавила я. – Жан, что с Гартом?

– Не знаю, Элиза. Он пропал. Мы прочесали весь район, но его не нашли. Я думаю, что он…

– Нет! – тотчас воскликнула я. – Он не умер! Он не мог умереть. Ты его не знаешь, Жан. Его не так-то просто убить. Он не умер! Я бы знала, если он умер.

Я заплакала.

Лили проводила меня наверх и уложила в постель. Она пыталась успокоить и утешить меня, но я видела: сама она не верит в то, что Гарт жив. Никто из них не верил. Только я. Шестое чувство подсказывало мне, что он жив.

В городе царило странное возбуждение, как будто ожидали не кровавой бани, а праздничного карнавала. По улицам бродили индейцы, пришедшие с северных территорий, в экзотических нарядах из меха и шкур, такие же чужие для этих мест охотники в меховых шапках и украшенных кожаной бахромой грубых куртках. Жан, Пьер и Доминик ушли с ополчением в армию Джексона, оставив меня в доме вдвоем с Лили.

– Бросьте надрывать свое сердце из-за мертвеца, – сказала Лили.

– Нет, не говори так! – набросилась я на нее. – Я не поверю в его смерть, пока не увижу его труп, слышишь?

– Вы никогда не увидите его труп, если его засосало в болотную трясину, – резонно заметила Лили. – Лучше прекратите себя мучать и думайте о будущем.

– Нет. Я знаю, что он жив. Я найду его, вот увидишь.

Я бродила по улицам города в надежде встретить его.

Но вместо Гарта увидела Жоржетту. Она проезжала в экипаже мимо дома, в котором я когда-то жила. Она меня узнала. Карета замедлила ход, я обернулась, и мы посмотрели друг другу в глаза – впервые за два года. Она нисколько не изменилась. Я постаралась забыть о ней, вернувшись мыслями к дому моих воспоминаний. Что мне теперь до Жоржетты?

Сражение за Новый Орлеан началось 8 января 1815 года. Глухо ухали пушки. Мы с Лили забрались на крышу и оттуда смотрели на юг, на клубы пушечного дыма, разносимые ветром. Я не могла оставаться в неведении и навестила-таки надежных людей, которые могли сообщить о том, как идут дела.

Американцы побеждали. Джексон со своей разношерстной армией вступил в город. Горожане встречали его восторженными криками, осыпали цветами, поцелуями и монетами на счастье. Я вглядывалась в лица бойцов, надеясь отыскать среди них Гарта, просматривала списки раненых и убитых. Я спрашивала всех и каждого, не видел ли кто Гарта, но люди в ответ только качали головами и поздравляли меня с победой.

Я обыскала весь город. Даже судьба Жана и его верных баратарианцев, рассеянных по свету после того, как перестало существовать их полусказочное королевство, меня не интересовала. Мне был нужен только Гарт. Что-то подсказывало мне, что он где-то рядом. Я сходила с ума от мысли, что могу пропустить его. Этот страх гнал меня по улицам, заставляя кружить, словно я совершала магический обряд, то сокращая, то расширяя радиус поисков. К концу дня, почти без сил от усталости, разочарования и голода, я решила вернуться в дом Лафита.

Когда до дома оставалось примерно пять кварталов, чья-то мерзко вонявшая рука зажала мне рот. Меня потащили наверх, по грязному пролету в жалкий номер захудалой гостиницы. Я рвалась изо всех сил, лягалась и била кулаками моего неизвестного похитителя, но справиться с ним не могла. Оказавшись перед обшарпанной дверью, тот, кто нес меня, открыл ее ударом ноги и толкнул меня вперед. Я обернулась.

Это был капитан Фоулер!

Лицо его покрывали чудовищные шрамы, делая его почти неузнаваемым, но я не могла ошибиться. Меня словно парализовало. Сбывался самый страшный из моих снов. Он был жив, и он нашел меня. Я не могла пошевелиться. Я смотрела на него, и страшные, горькие воспоминания волнами накатывали на меня.

– Ты удивлена, не так ли, моя леди? Думала, что я умер?

И голос был тем же, тем же был смрад, тот же безумный блеск в глазах. Я беззвучно открывала рот, но не могла выдавить ни слова.

– Твой дружок-пират решил, что делает тебе одолжение, оставив нас с «Красавицей Чарлстона» погибать. Но я не дурак. Я нашел в трюме кремень и высек искру. Огонь пережег веревки, которыми я был связан, и отправил на дно мою «Красавицу». Я почти погиб. Ты ведь жалеешь, что я не догорел до конца? Да, мне несладко пришлось. Вот тому подтверждение.

И он дотронулся до своего изуродованного лица.

Я молча потрясла головой. Он подошел ближе. Я вздрогнула всем телом и отшатнулась.

– Тебе не нравится, как я выгляжу, – прохрипел он. – Не бойся, Жозе будет так же хорош в темноте, как и раньше, даже с обожженным лицом. Что толку в красивом личике? С него воды не пить, как говорится. На тебя посмотреть, так ты процветаешь, стерва. Заделалась в леди, да? Ты и дырявого пенни не дашь за такого, как я, да? А ты знаешь, как я жил все эти годы? Как зверь! Как животное! Как шакал, на которого никто и смотреть-то не станет без отвращения. Ну-ка иди сюда, девка, дай Жозе тебя поцелует…

Он пошел на меня. Я, вскрикнув, метнулась в угол, в отчаянии ища глазами какое-нибудь оружие, но в комнате и мебели-то почти не было. Я швырнула ему в голову подсвечник. Он попал Фоулеру в лоб, и тот зарычал от боли, потом слепо пошел на меня, словно разъяренный бык. Я рванулась к двери и наконец закричала. С улицы по-прежнему доносились звуки веселья. Никто меня не услышал.

Фоулер сгреб мои юбки, потянул меня вниз, упал на меня и стал рвать на груди корсет. От него несло мочой, и потом, и с годами въевшейся грязью.

Я звала Гарта, будто звук его имени, словно заклинание, мог освободить меня от страшной нечисти.

– Можешь не звать на помощь своего милого дружка, – прошипел Фоулер, ударив меня по лицу, – он все равно тебе не поможет.

– Гарт! – стонала я.

Как раз в тот момент, когда Фоулер, схватив меня за бедра, с силой раздвинул ноги, я услышала стук шагов по лестнице.

– Элиза!

Он пришел, он нашел меня…

– Элиза, ты здесь?

– Гар…

Кулак Фоулера заставил меня замолчать. Голова моя закружилась. Мерзкое создание поднялось и зашагало к двери.

– Уходи, или я ее прикончу, – заорал он. – Слышишь меня, хорошенький мальчик? Я убью твою шлюху!

Я услышала треск взламываемой двери. В комнату ворвался Гарт. Фоулер навалился на него и повалил на пол. В руках у бывшего капитана сверкнула сталь.

– Гарт, – закричала я, – у него нож! Забившись в угол, я наблюдала за схваткой. Фоулер в безумной ярости накинулся на Гарта, но тот успел увернуться. Раз, другой. Гарту удалось подставить ему подножку. Капитан споткнулся и выронил нож. Оба одновременно бросились к оружию, и Фоулер оказался первым, но Гарт успел ударить его кулаком по запястью и, поймав нож на лету, вонзил его в грудь капитана. Фоулер замер, потом медленно пошел на меня. Кровь, смешанная со слюной, текла по подбородку. Не дойдя до меня полшага, он упал, как падает подгнившее дерево. Раскинув руки и ноги, похожий на паука, капитан Фоулер лежал у моих ног.

Гарт подхватил меня на руки.

– Господи, Элиза, с тобой все в порядке? Я искал тебя повсюду. Лафит рассказал мне, что ты жива. Жива! О, Элиза, моя дорогая!

Я спрятала свое растерзанное лицо у него на груди.

– Я знала, что ты не умер, – шептала я. – Я знала, что ты найдешь меня. Я люблю тебя, Гарт. Я всегда тебя любила. Мне все равно, делай со мной, что хочешь. Если я буду видеть тебя хоть раз в год, я и то буду счастлива. Я никогда не полюблю никого другого.

Гарт торжественно вынес меня на улицу. Толпа раздалась, пропуская нас. Кое-кто из солдат стал подсмеиваться, и вскоре этот смех подхватили все.

– Вот как надо действовать, по-солдатски! – крикнул кто-то. – Не спрашивай девку, просто бери ее!

– Так ты всегда и поступал, – шепнула я ему тихо на ухо. – Я так тебя люблю! Куда мы идем? К Жану?

– Нет, мы идем домой.

– Домой? Это куда? – спросила я.

Он не ответил, просто шел вперед. Вскоре мы были на Чарльз-стрит, еще несколько шагов – и мы подошли к дому, нашему дому. Саванна распахнула перед нами дверь.

– Мисс Элиза? Господи, что с вами случилось?

– Привет, Саванна.

Я протянула ей руку, и она, порывисто сжав ее, поднесла к своей щеке.

– Я скучала по тебе, – искренне призналась я.

– О, мисс Элиза, пойдемте наверх, я вас помою и почищу. Кто вас так разукрасил? Я… Я бы его пристрелила, ей-богу! Это кто-то из этих неотесанных северян? Проклятые нечестивцы!

Гарт, рассмеявшись, внес меня наверх.

– Прекрати причитать и принеси сюда горячей воды и холодного шампанского, – бросил Гарт через плечо, – а обо всем остальном я позабочусь сам!

Глава 20

СУД

Я недовольно рассматривала в зеркале свое лицо.

– Прошло три дня, а опухоль так и не спала, Гарт, – констатировала я, надув губы. – Я больше не красивая. Мне надо уйти в монастырь.

– Брось молоть чепуху и возвращайся в кровать, – проворчал Гарт.

– Ваше предложение даже рассмотрению не подлежит, – заявила я, вздернув подбородок. – Ты хоть понимаешь, что мы всего один раз за четверо суток выбирались из дома. И то, если бы это не генерал Джексон нас пригласил, а кто-нибудь другой, ты бы так и не вылез из постели! Как можешь ты, человек действия, проводить столько времени в праздности!

– Ты верно заметила, я – человек действия, Элиза. Вот тебе и ответ на твой вопрос.

Гарт приподнялся на локте.

– Так ты идешь, или мне тебя принести?

– Ты такой пылкий, Гарт! На нас посмотреть со стороны, так можно решить, будто мы с тобой пара юнцов с бурлящей кровью, а не солидный слуга народа с женщиной, которая была его постоянной спутницей целых четыре месяца, а до этого еще долго отравляла ему жизнь.

– Если бы я был зеленым юнцом, – усмехнулся Гарт, – я бы затащил тебя в постель силой. Но поскольку я старый и седовласый, я могу только просить.

– Ну что же, в таком случае, – я ущипнула его за палец на ноге, – я, конечно же, не пойду к тебе! Старики меня не интересуют…

Гарт стремительно бросился ко мне. Я с визгом кинулась прочь, но, задев туфелькой за ковер, споткнулась. Мы оба упали на пол, смеясь и целуя друг друга.

– Как я тебя люблю, – счастливо бормотала я, – я бы хотела… я хочу, чтобы это никогда не кончалось.

– Так и будет… Но постой, не ты ли говорила, что будешь счастлива видеть меня раз в год по обещанию? Как же так? Чему верить?

– Я так слабовольна и так ненасытна. Я так тебя люблю!

– Бедняжка, насколько мне помнится, ты сама делала все, чтобы мы встречались как можно реже.

– У тебя жена, дом, твои избиратели…

– К черту их всех! К черту Жоржетту и Хайлендс, к черту сенат США! Неужели ты думаешь, что я позволю кому-нибудь из них отнять тебя? Мы убежим. Мы уедем на запад, в ту часть страны, где не ступала нога ни одного белого. Я буду греться на солнышке, а ты будешь отбиваться от медведей, индейцев и волков.

– Гарт, не дразни меня.

– Я не дразню, я восхищаюсь тобой, Элиза. Как ты сражалась с этими красномундирниками! Как рассерженная львица защищает своего львенка! «Кто-нибудь, дайте оружие!» Великолепно! Превосходно! Если бы все женщины были, как ты, нам, мужчинам, не пришлось бы воевать. Мне даже жаль Кокрейна. Он проиграл не только войну, но и свой почетный трофей – луизиано-французскую шпионку! Представляю, какое лицо было у того бедняги боцмана, когда ты прыгнула за борт! – закончил он со смехом.

– Ты бы тоже прыгнул, Гарт, если бы тебя обещали повесить на рассвете! Радуйся, что я воевала на твоей стороне.

– О моя леди, я рад.

Гарт перестал смеяться, черты его лица смягчились, и он поцеловал меня глубоко и нежно.

– Мы вместе уже четвертый день и с тех пор ни разу не поссорились. Такое с нами впервые!

– Я тоже это заметил, Элиза. Наверное, ты взрослеешь.

Я приготовилась произнести гневную тираду, но, увидев его смеющиеся глаза, улыбнулась.

– Зачем ты заставляешь меня нападать? А вдруг я вооружена?

– Я отниму у тебя оружие.

– Я все равно буду сражаться с тобой!

– А я все равно завоюю тебя.

– Силой?

– Любовью.

Гораздо позднее, когда мы лежали в постели, тесно прижавшись друг к другу, я почувствовала, что готова рассказать ему о нашем ребенке. Я наконец поверила, что могу доверять ему, что он не обидит меня, не сделает больно.

– Гарт, послушай. Я должна сказать тебе что-то важное…

В дверь постучала Саванна.

– Там, внизу, какие-то люди спрашивают мисс Элизу. Они хотят видеть ее прямо сейчас.

– Вели им убираться и приходить на той неделе, – откликнулся Гарт.

– Я так им и сказала, но они не уходят. Они сказали, что будут ждать, пока мисси спустится.

– Как ты думаешь, что им надо? – спросила я Гарта, выбираясь из постели и натягивая платье.

– Бог знает. Должно быть, твои прежние любовники решили поздравить тебя со счастливым возвращением.

Я отчего-то нервничала. Дрожащими руками я натянула чулки и платье. Наряд я выбрала поскромнее: утреннее бледно-голубое платье с длинными рукавами и подходящую по цвету шаль с бахромой.

– Ты бы еще и шляпу надела, – сказал мне вдогонку Гарт, – а то вдруг не отпустят.

Внизу, на ступенях, меня ждали трое незнакомцев. Двое из них были одеты в форму губернаторской полиции, третий – в черный пиджак.

– Мадам Фоурнер? – спросил одетый в черное.

– Да, я была ею. Мой муж умер.

– Мы пришли арестовать вас, мадам, за убийство Жака Фоурнера. Вы можете взять с собой вещи, которые понадобятся вам в тюрьме.

Я почувствовала смертельную слабость, но не позволила себе упасть в обморок. Вцепившись в перила, я судорожно глотала воздух.

– Она не убивала, – вопила Саванна. – Клянусь, она этого не делала! Я… Я была там, когда его нашли, и я знаю, что это не мисс Элиза! Мистер Гарт! Мистер Гарт!

Саванна с криком побежала за ним.

– Так вы идете, мадам? – тихо спросил один из гостей.

– Дайте мне десять минут, – попросила я. – Обещаю вам, я не убегу. Присаживайтесь, – предложила я, кивнув на стулья в холле.

Все трое явно чувствовали себя неловко.

– Нет, спасибо, мадам.

Я услышала позади себя шаги Гарта.

– Что здесь происходит? – возмущенно спросил он. – Убирайтесь из моего дома!

Двое полицейских взялись за шпаги.

– Не надо, Гарт, – сказала я, тронув его за плечо. – Я обещала, что пойду. Пожалуйста. Мне и так нелегко.

– Но это же абсурд, Элиза! Мы оба знаем, кто за всем этим стоит, и она так просто не отделается.

– Она выйдет из воды сухой, – с печальной горечью возразила я. – Даже если меня признают невиновной, хотя я в это не верю, она сумеет смутить твою душу. Жоржетта, может быть, даже заставит тебя поверить ей, а не мне. Ничего не выйдет…

– Нет! – сказал Гарт, сжимая кулаки. – Мы еще поборемся, Элиза. Я не позволю ей…

Я положила руки ему на плечи.

– Держи меня, Гарт. Крепче держи. Помни, я всегда любила тебя, люблю и буду любить. Всегда.

С этими словами я побежала наверх собирать веши.

Меня увезли в Кебилдоу, тюрьму, построенную еще в эпоху испанских конквистадоров, недалеко от собора Святого Луи, где мы венчались с Жаком. Саванна настояла на том, чтобы поехать со мной. Моя камера была сырой и холодной, и нам немало пришлось потрудиться, чтобы сделать ее хоть отчасти обитаемой.

– Уверена, что они захотят спросить и меня, – кипела Саванна, – вот тогда-то я и выложу все про мистера Джакоба и эту поганую крысу, мистера Арнольда.

– Не горячись, Саванна, – говорила я. – Тем самым ты дашь им в руки доказательство, что у меня была причина его ненавидеть.

– Он заслужил смерть, каждый об этом знает!

Я не соглашалась с ней, но и спорить не хотела.

– И десяти дней не прошло, как предали земле мистера Жака, а мистер Арнольд уже женился на мисс Колетт и переехал в «Ля Рев». Он вел себя так, будто он тут хозяин! – рассказывала Саванна. – Я не стала там задерживаться. Он продавал все, до чего мог дотянуться, вот я и решила исчезнуть до того, как он решит продать меня. Так что я взяла деньги, которые вы мне оставили, и наутек – в Новый Орлеан. Там я опять стала работать в гостинице. Я работала там до тех пор, пока не пришел мистер Гарт и не сказал: «Ты снова нужна мисс Элизе». О, мисси, я так надеюсь, что они вас не повесят. Вы еще не сказали мистеру Гарту о ребенке?

– Нет, не сказала.

Сейчас я уже была рада, что не успела рассказать ему о том, что беременна. Я нравилась Гарту, конечно, ему будет больно меня потерять. И все же, положа руку на сердце, я не верила в то, что он любит меня по-настоящему. Ну и что, что я жду от него ребенка? У него полным-полно незаконнорожденных детей, и ему на них наплевать.

– И не хочу говорить. И я задушу тебя, если ты обмолвишься ему хоть словом!

Адвоката звали Говард Левинсон. Он был высок и светловолос, с длинным худым лицом, добрыми карими глазами и теплой печальной улыбкой.

– Я знаком с Гартом давно, – рассказывал он. – Мы вместе учились в школе. Он поклялся, что разорвет меня на части, если я не вытяну вас отсюда. Я никогда не видел его таким рассерженным. Может быть, вы расскажете мне, что случилось, мадам Фоурнер…

– Называйте меня лучше Элизой, – попросила я, слабо улыбнувшись. – Напоминание о Фоурнере мне не очень приятно.

Говард усмехнулся.

– Понимаю. Элиза – красивое имя. Красивое имя для красивой женщины. А теперь я хочу услышать вашу историю.

Я рассказала ему все, что помнила о том последнем страшном дне в «Ля Рев». Я призналась, что наш брак был по сути фиктивным и что Жак испытывал глубокую страсть к Арнольду Карпентеру.

Левинсон задумчиво покачал головой.

– Едва ли нам удастся что-либо доказать. У нас нет свидетелей. Только вы и мадам Мак-Клелланд. А она клянется, что ничего не знает об обстоятельствах смерти Жака.

– Конечно, она не знает. Ни она, ни ее братец Арнольд. Готова поспорить.

– И выиграете спор. Они приведут свидетелей, Элиза, которые под присягой покажут, что слышали, как вы угрожали убить Жака. Его родные с удовольствием подтвердят, что вы унижали Жака, злоупотребляли его добротой, выставляли на посмешище перед обществом, открыто флиртуя с пользующимся печальной славой соседом. У вас было вполне достаточно причин желать, чтобы Жак убрался с дороги: стремление стать полноправной хозяйкой плантации, ненависть, ваш роман с Гартом.

– Но если я и впрямь этого хотела, почему бы мне не сделать все по-умному? Почему я исчезла вместо того, чтобы взять то, что принадлежало мне по закону?

Адвокат пожал плечами.

– Вы были испуганы. Возможно, почувствовали угрызения совести. Или убежали к своему любовнику. Вас с Гартом потом видели вместе, а история о вашем совместном плавании из Вашингтона до Гранд-Терры уже у всех на устах. В глазах горожан вы – любовница Гарта и были ею еще до замужества с Жаком Фоурнером. Фоурнеры могут это доказать. Есть документ, удостоверяющий собственность дома на Чарльз-стрит за Гартом, и сотни людей могут присягнуть, что вы там жили.

– Знакомый почерк, – сказала я. – Жоржетта видела меня возле этого дома несколько недель тому назад. Я должна была догадаться…

– Она ненавидит вас, Элиза. Я встретил ее незадолго до вашего ареста. Она сделает все, чтобы вас уничтожить. У нее есть за что бороться: Хайлендс, положение жены сенатора, но даже этим она пожертвует, если сможет таким образом избавиться от вас.

– Но вы… Вы не верите в то, что я убила его? – тихо спросила я.

– Нет, не верю. Но Гарт и я – единственные люди в Новом Орлеане, которые верят вам. Элиза, все против вас, даже ваше знакомство с Лафитом. Вы были пираткой, а следовательно, вы – женщина действия, привыкшая добывать то, что хочет, силой. Вы знаете, как пользоваться оружием. Истец может запросто найти свидетелей, которые поклянутся, что видели, как вы простреливаете змее глаз с расстояния ста шагов.

– Пожалуй, что я и сама могу в этом поклясться, – сумрачно усмехнулась я.

Говард вскинул руки.

– Вы понимаете, что я имею в виду!

– А мое клеймо?

Адвокат задумался на мгновение, а затем сказал:

– Возможно, это поможет выиграть дело. Но медаль имеет и обратную сторону. Нельзя исключить возможность того, что в вас узнают ту беглую рабыню, Француженку, которая убила своего хозяина в Виргинии, и это только повредит вам. Слишком большой риск, Элиза. Обвинение может заявить, что вас приняли за полукровку случайно, и вы стали рабыней по стечению несчастливых обстоятельств. У суда может сложиться впечатление, что никакого заговора не было.

– Но если найти Нильса Боза, Джека…

– Единственный способ заставить суд поверить вам – это уговорить Арнольда и Жоржетту сознаться. А они никогда на это не пойдут. Я на вашей стороне, Элиза, но я не хочу, чтобы вы питали несбыточные надежды. Дело предстоит не из легких и будет, вероятно, гвоздем сезона. На исход таких дел часто влияет отношение публики.

– Вы имеете в виду дела об убийствах и прелюбодеяниях?

Говард кивнул.

– Да, понимаю, – вздохнула я. – В таких вопросах так легко быть судьей!

Голос мой сорвался, я уронила лицо в ладони и всхлипнула.

– Простите, Элиза, – мягко сказал Левинсон. – Но у меня есть для вас еще одна плохая новость. Суд отказался принять за вас залог из-за вашей дружбы с Лафитом. Клайборн боится, что пираты могут помочь вам бежать, и, вероятно, он прав.

– Я не убегу, – повторила я. – Я не трусиха. Я хочу остаться и пройти это все до конца.

– Я восхищен вашим мужеством, но не могу сказать, что оно разумно. По мне было бы лучше убежать. Что ж, мне пора. – Левинсон поднялся. – Я хочу, чтобы вы постарались вспомнить моменты, когда Жак и Арнольд открыто ревновали друг друга на людях. Возможно, нам удастся подойти с этого конца. И еще, Элиза…

– Да, – сказала я, словно очнувшись.

– Гарт хочет повидаться с вами. Он сказал, что вы отказались встречаться с ним, но…

– Нет, – ответила я твердо. – Я не хочу тащить его вниз за собой. Мне будет слишком больно видеть его, касаться его и знать, что теряю навсегда. Передайте ему, что я люблю его, скажите, что мы не должны встречаться в интересах дела. Вы ведь сделаете это для меня, Говард?

Он кивнул и поцеловал мою руку.

– Да. Я сделаю, как вы просили. До свидания, Элиза.

Меня охватило черное отчаяние. Жоржетта выиграла.

Я потеряла Гарта. Ей удалось нас разлучить, скорее всего навсегда. Я представляла себе ее торжествующую улыбку на бледном лице, такую же, как тогда, когда Ник-Старьевщик увозил меня в ночь. Как, должно быть, она рассвирепела, узнав, что я не только жива, но и снова с Гартом.

Я вздохнула. Сил не было даже на слезы. Жизнь была так несправедлива ко мне: как только мне казалось, что последний кошмар рассеялся, другой, еще более жуткий, еще более чудовищный, разрастался, обволакивая меня. Как сказал Левинсон о Жоржетте? Ах да, она хочет уничтожить меня. А если даже меня оправдают? Кем я буду? Снова любовницей Гарта? Да, и больше ничем. Мы никогда не убежим вместе. Все это мечты, навеянные любовным дурманом. Опьянение страстью проходит, и мечты тают под жестким светом необходимости. Я буду его, пока он не оставит меня ради нового приключения, новой женщины.

Если он действительно любит тебя, подсказывал мне внутренний голос, он должен развестись с Жоржеттой и жениться на тебе. Скандал не должен его испугать. Он должен быть выше всех условностей. Если любит.

Медленно тянулись дни до суда. Один день походил на другой как две капли воды. Лафиту не разрешили видеться со мной, но он каждый день посылал корзины с едой и вином, которые, перед тем как передать мне, тщательно осматривала стража. Еще он посылал мне письма, в которых пересказывал городские сплетни, книги и даже французские газеты. Но от Гарта я не получила ни одной записки. От него вообще не было вестей. С глаз долой, из сердца вон, как говорится. Гарт был слишком деятельным, слишком горячим мужчиной, чтобы ждать заключенную в тюрьму любимую. Наверное, он завел себе новую любовницу или даже целую дюжину. Марию, Луизу или Аннет.

Суд начался второго февраля. Левинсон спрашивал меня, стоит ли просить об отсрочке, но я отказалась. Я была на четвертом месяце беременности и не хотела, чтобы мое положение стало очевидным. Я не хотела, чтобы мой ребенок стал объектом жалости и сочувствия. Где моему малышу предстоит увидеть свет? В тюрьме? Дадут ли ему вообще возможность родиться, если меня приговорят к казни? Надо ли мне просить Гарта, чтобы он взял ребенка к себе? Но в таком случае моему малышу предстоит расти под одной крышей с Жоржеттой. Нет, уж лучше убить и его, и себя.

Когда я вошла в зал суда, по толпе пробежал возбужденный шепоток. Я поискала глазами Гарта и, не увидев его, потеряла всякий интерес к ходу процесса. Я была безучастна к происходящему действу, пока знакомый голос не проревел откуда-то сзади:

– Скажи этим ублюдкам правду, Элиза, они должны тебе поверить!

Клич Доминика был подхвачен остальными пиратами.

– Не позволь им повесить тебя за то, что ты не совершала! – кричал один из них. – Мы спасем тебя, Элиза! Не бойся!

Послышался шум падающих стульев и выстрелы. Мои друзья хотели мне помочь, но их быстро успокоили стражи порядка. Прямо в зале был выдан ордер на их арест, и баратарианцев отправили за решетку. Этим же вечером мои тюремщики перевели меня в другую камеру, чтобы пираты не смогли до меня добраться.

– Я знаю, что они хотели как лучше, – говорил мне позднее Левинсон, – но получилось как нельзя хуже: они фактически провалили дело, настроив против вас суд. Прокурор ухмылялся как крокодил, разве что зубами не щелкал. И еще, я не знаю, где Гарт. Я его уже несколько дней не вижу.

– Не важно, Говард, – сказала я. – Не расстраивайтесь.

– Не понимаю, – удивленно сказал адвокат, уставившись на меня во все глаза. – Вы что, не хотите на свободу?

Я ответила не сразу.

– Наверное, все пленники хотят вырваться на свободу. Но если говорить о моем теперешнем состоянии, то мне как-то безразлично, что из этого выйдет. Гарту все равно, что со мной. Если бы это было не так, он был бы здесь, он перетряхнул бы небеса и землю, чтобы спасти меня.

– В этом-то и причина его отсутствия, – сказал адвокат с чувством, но не очень уверенно.

– Конечно, Говард, – улыбнулась я. Он ушел, покачивая головой.

На следующий день заслушивали свидетелей обвинения. Джеймс, старый привратник Фоурнеров, под присягой показал, что я грозилась убить Жака, и все члены семейства дружно закивали, даже Колетт, виновато посматривая на меня, повторила те же убийственные для меня показания. Левинсон старался обратить внимание суда на столкновение на лестнице, но, видимо, никто, кроме Арнольда, не знал, что меня толкнул Жак, а Арнольд, естественно, солгал, невзначай заметив, что я была слегка пьяна. Чем дальше продвигалось слушание, тем более мрачным и озабоченным становился мой адвокат. Свидетели укрепляли присутствующих в мысли, что обвиняемая – шлюха и злодейка, а бедный Жак – невинная жертва. Со временем я уже даже перестала обижаться. С самого начала я предчувствовала, чем это для меня закончится, и вникать в подробности для меня значило еще больше усугублять боль.

По окончании третьего дня слушаний в мою камеру пришла Жоржетта.

– Как мило с вашей стороны принять меня, – заявила она, брезгливо осматриваясь.

– Полагаю, вы подкупили тюремщиков, чтобы они впустили вас полюбоваться на дело ваших рук. Посмотрели? А теперь убирайтесь.

Жоржетта приподняла юбки и осторожно присела на топчан, служивший мне кроватью.

– Я пришла поговорить с вами, Элиза.

– Я не желаю разговаривать с вами. Стража! – позвала я. – Стража!

– Никто не придет. Когда я подкупаю кого-нибудь, то делаю это с умом.

– Не сомневаюсь. Примерно так, как вы подкупили Ника-Старьевщика, чтобы избавиться от меня? Но только он не оправдал ваших надежд, правда?

– Я всегда говорила, что если хочешь сделать дело по-умному…

– И я полагаю, вы подкупили свидетелей, которых мы сегодня слышали. Я в жизни не делала и не говорила половину из того, что они здесь насочиняли. Вы каждому составили речь и велели разучить роль?

– Ну-ну, Элиза, – сказала гостья, прищелкнув языком. – Вы уж слишком многое мне приписываете. Что поделаешь, если у людей богатое воображение? Я не могла бы сочинить и трети того, что было рассказано. Впрочем, я пришла не за тем, чтобы препираться с вами. Я хочу предложить вам сделку, Элиза.

– Сделку! Я не заключаю сделку с… дьяволом!

– Выслушайте меня, пожалуйста, – сказала Жоржетта и, собравшись с духом, выпалила: – Я не хочу потерять Гарта.

– Опомнились, – засмеялась я. – Да вы потеряли его много лет назад. Неужели вы думаете, что после всего он останется с вами? Он знает, что вы сделали со мной. Вам крупно повезет, если он вас не пристрелит, как собаку, коей, впрочем, вы и являетесь.

– Не смейте так говорить со мной, Элиза, – покраснев, возмутилась миссис Мак-Клелланд.

– Я буду говорить, как сочту нужным. Я у себя дома, а вы – незваная гостья. Если вам не нравится мой прием, уходите, только и всего.

Жоржетта неожиданно улыбнулась.

– Люди говорят, что у вас пропал интерес к жизни. Что вам все равно – пойти на эшафот или нет. Я думаю, они лгут. Вы все так же цепки, как прежде. Маленькая дикая кошка. Вы хотите жить. А каждый день этого суда оставляет вам все меньше шансов на освобождение, и с каждым днем вам все больше хочется жить. Могу предположить, что даже жизнь без Гарта покажется вам более приятной перспективой, чем смерть на виселице. Не так ли?

Я не ответила, и Жоржетта решилась продолжить:

– Как я уже говорила, мне не хотелось бы потерять Гарта. Я не хочу с ним разводиться.

Сердце мое подпрыгнуло.

– Он… он просил вас, просил вас…

– Пока нет. Мы не встречались с тех пор, как он вернулся из Вашингтона. Я не хочу потерять свой дом. Хайлендс для меня – все, Элиза. Вы не поймете меня, пока не обретете собственный дом. Я помогла Гарту сделать его таким, каков он есть сейчас, и не хочу от него отказываться. А мне придется отказаться от него, если он оставит меня или если ваша скандальная связь разрушит его карьеру. Я годами жила в окружении слухов о нем и его женщинах, но он ни разу не дал мне понять, что относится к этим романам всерьез. Ему нравилась известность, слава, доверие президента, приключения. В наших отношениях существовал устоявшийся порядок. Так было, пока не появились вы. Я мирилась со многим в его жизни, но с этим мириться не хочу.

– О чем вы говорите?

– Если вас повесят, разразится такой скандал, что на его карьере будет поставлен крест. Если вас освободят, он может развестись со мной и жениться на вас, то есть результат будет тем же. Я вынуждена буду покинуть свой дом.

– Вы могли бы подумать об этом раньше, – заметила я. Жоржетта не обратила внимания на мои слова.

– Я нашла выход, Элиза, – продолжала она спокойно.

– Однажды вы уже решили освободиться от меня, – прохладным тоном заметила я. – Что вы припасли на этот раз? Решили-таки меня убить? Может быть, вы даже подкупили одного из стражей, чтобы он взял вину на себя? Говорят, у каждого есть своя цена.

– Послушайте, Элиза, – сказала она, поднимаясь с топчана. – Я предлагаю вам свободу. Слышите меня? Свободу! Я приду до начала завтрашнего заседания в суд и скажу, что Арнольд убил Жака и что он признался мне в содеянном. Умолял ему помочь.

Я засмеялась.

– Арнольду ваше признание вряд ли понравится!

– Мне все равно, – сказала Жоржетта. – И потом, он ведь виноват, не так ли? Я всего лишь скажу правду.

– Вы, конечно же, не станете говорить им о Старьевщике, о…

– Почему нет? Это всего лишь часть плана Арнольда. Я скажу, что он заставил меня повиноваться, что он угрожал меня убить, если я только заикнусь о Жаке или о вас. Я хорошо знаю своего кузена. Он не сможет выслушать мое признание, не выдав себя какой-нибудь возмущенной репликой, так что все сразу увидят, что виновен он, а не вы. Завтра утром он будет в суде, можете не сомневаться. Он ни дня не пропустил из этого представления. Это самое большое удовольствие из доступных ему ныне. Вы будете свободны, и Гарт будет свободен от вас. Мы снова можем зажить по-старому. Все будет так, как и было до вашего появления.

Я смочила губы.

– Вы не сказали, что я должна сделать взамен, – заметила я. – Неужели вы это делаете, чтобы не разбить Гарту сердце?

– У Гарта нет сердца, Элиза, – усмехнулась Жоржетта. – Вы знаете это не хуже меня. Он будет добиваться желаемого, пока оно от него ускользает, но как только он получает то, что хочет… Он упрямый человек, и ему быстро все приедается. Единственная причина, по которой он все еще за вас держится, состоит в том, что вы заставляете его гоняться за вами, и его веселит погоня. Но коль скоро вы окажетесь вместе, он переключится на что-нибудь другое.

Жоржетта высказала вслух мои самые сокровенные страхи.

– Другое приключение, другая женщина, – прошептала я.

– Точно. Но, Элиза, на этот раз все должно быть исполнено четко. Я хочу избавиться от вас раз и навсегда. Обещайте мне, что вы покинете Луизиану, вернетесь во Францию и никогда ноги вашей не будет в этой стране. Если вы мне пообещаете это, я освобожу вас. Сейчас здесь на рейде стоит торговое судно «Etoile de France», которое отплывает завтра вечером в Марсель. Вы должны уплыть с этим судном, Элиза. Подумайте над моим предложением. Всего через несколько недель вы сможете вновь увидеть Францию. У вас ведь есть семья, Элиза. Дом. Вы не хотите домой, Элиза?

– Да! – воскликнула я. – Да, я хочу вернуться домой! Боже, если бы я могла вам поверить, если бы вам можно было доверять…

– Верьте мне, – сказала Жоржетта, сдавив мне руку одетыми в перчатки пальцами.

Мне на миг показалось, будто когти ее впились в мое тело и в глазах блеснуло что-то звериное, но мне не приходилось выбирать, из чьих рук принимать свободу. Кем бы она ни была, она предлагала мне жизнь. А я хотела жить! Я хотела, чтобы мой ребенок родился и превратился в мужчину. Я хотела домой.

– Доверьтесь мне, я говорю правду, Элиза. Я уже договорилась с капитаном. Все, что от вас требуется, это взойти на корабль и сказать «прощай» всем вашим бедам. Я все предусмотрела, в том числе и небольшую сумму на расходы.

– Мне не нужны ваши деньги…

– Я не собираюсь вас подкупать, Элиза. Будьте разумной: вам понадобятся деньги, чтобы добраться из порта до дома, экипаж, еда, прочее. Подумайте.

– А что, если он… Что, если он поедет за мной во Францию?

– Не поедет, – спокойно сказала Жоржетта, – если вы будете действовать с умом. Вы не должны встречаться с ним после суда. Не позволяйте ему приближаться к вам. Сразу же – в карету и на корабль. Послушайте, Элиза, если вы обманете меня, если он будет пытаться вас отыскать, вам не поздоровится. Я сломаю вам жизнь, пусть для этого мне придется уничтожить и Гарта. Вы знаете, на что я способна, Элиза. Вы знаете, как далеко я могу пойти. Если вы хотите, чтобы он жил в покое и счастье, уезжайте во Францию. Адвокату скажите, что я хочу выступить с разоблачением. А остальное предоставьте мне. Через несколько часов вы будете свободной.

– Хорошо, – тихо сказала я. – Я сделаю то, о чем вы просите. Я уеду и не вернусь.

– Отлично, – пробормотала Жоржетта с ледяной улыбкой. – Приятного путешествия, Элиза. Писать не обязательно, – добавила она перед тем, как позвать стражу.

Надзиратель выпустил ее из моей камеры. Я опустилась на топчан. Итак, я может быть, больше никогда не увижу Гарта, но я останусь жива и у меня будет от него ребенок. Я буду всю жизнь благословлять Господа за то, что он подарил мне этого ребенка и за то, что я узнала пусть краткий миг счастья с Гартом.

На следующее утро перед судом я сказала Говарду:

– Вечером у меня была гостья. Жоржетта Мак-Клелланд. Она собирается рассказать правду об Арнольде и убийстве.

– Вот это да!

– Вы должны с ней встретиться немедленно. Она расскажет обо всем, даже о Нике-Старьевщике. Она представит дело так, будто все это была идея Арнольда, он якобы заставил ее действовать заодно. Ее признания хватит, чтобы меня освободили.

– Не могу поверить. Она никогда бы не предложила… Что она получила от вас взамен, Элиза? – спросил адвокат. – Что вы пообещали ей?

– Ничего. Совсем ничего. Если кто-то спросит вас, скажите, что у Жоржетты внезапно проснулась совесть и она не захотела, чтобы повесили невинного человека. Тот, кто знает ее хорошо, не поверит, но все равно скажите только это.

– Но…

По задним рядам зала суда прокатился ропот. Я даже головы не повернула. Только когда Говард удивленно протянул: «Гарт…», я оглянулась. Гарт стоял, прислонясь к двери и, победно улыбаясь, смотрел на меня. По левую руку от него стоял Ник-Старьевщик, а по правую – Джек Речная Крыса.

Я опустила голову. Гарт перевернул вверх дном небо и землю. Он не предал меня, не бросил. А я – дура. Я сомневалась в нем. Внезапно мной овладело безумное желание побежать к нему и броситься в его объятия. Я порывисто повернулась и встретилась глазами с Жоржеттой. Взгляд ее не предвещал ничего хорошего. Она повесит меня, если я нарушу слово.

В зал вошли судьи, открыв очередной день слушания.

– Мистер Левинсон, есть ли у вас свидетели защиты?

– Да, ваша честь. Мадам Жоржетта Мак-Клелланд хочет дать показания.

Толпа возбужденно загудела. Жоржетта спокойно и с достоинством вышла перед судом и положила руку на Библию. Левинсон прочистил глотку.

– Мадам Мак-Клелланд, не вспомните ли вы утро…

Жоржетта говорила уверенно и ровно. Она оказалась великолепной актрисой, даже я поймала себя на том, что почти поверила ей. Интересно, попался ли на ее ложь Гарт? Чувствовалось, как в зале нарастает возбуждение, и, когда Жоржетта произнесла: «… Арнольд сказал мне, что только что пристрелил Жака Фоурнера и хочет, чтобы я ему помогла, ведь я в конце концов была ему кузиной…», в зале кто-то истерично завизжал, люди повскакивали с мест. Арнольд рванулся к выходу. Два дюжих полицейских схватили его и препроводили в комнату для ожидания.

Со стороны обвинения мадам Мак-Клелланд был задан вопрос, почему она не сделала признания раньше, на что Жоржетта, не моргнув глазом, ответила, что Арнольд пригрозил ее убить, если только она откроет рот. Но видеть, как пострадает невинная Элиза, – это было для нее слишком. Жоржетта знала, сколько пришлось вынести несчастной девушке, и со временем груз на сердце стал просто невыносим. Сейчас, сделав признание, она, Жоржетта, испытывает огромное облегчение, поскольку, веря в мудрость суда, знает, что наказан будет виновный. Она и сама готова понести наказание, если так решит суд. Она смиренно надеется лишь на то, что Элиза и жители города простят ее за столь долгое молчание. У нее не было другого выбора.

Затем Говард Левинсон пригласил Ника-Старьевщика и Джека. Он позволил Нику дать только те показания, которые уличали Арнольда, при этом оставляя в тени миссис Мак-Клелланд. Сторона обвинения не стала делать перекрестный допрос. Зал гудел, как растревоженный улей. Суд удалился на совещание. Через несколько минут был вынесен вердикт о моей невиновности. Суд рекомендовал заключить под стражу Арнольда и допросить. Говард обнял меня. Уголком глаза я видела, что Гарт пробирается ко мне сквозь толпу.

– Прошу вас, заберите меня отсюда, Говард. Я… Я сейчас упаду в обморок.

– Но, Элиза, разве вы не хотите…

– Нет, Говард, прошу вас!

Он вывел меня через боковую дверь на залитую солнцем улицу. На свободу! Экипаж уже ждал.

– Как и обещала Жоржетта, – задумчиво протянул адвокат, глядя на черную карету. – Она и впрямь обо всем позаботилась.

Я уехала.

Вежливый седовласый француз, судя по выговору, уроженец Бордо, после того как я представилась, провел меня в каюту и вытащил из кармана кителя увесистый мешочек.

– Меня просили передать это вам, когда вы взойдете на борт.

Я сердечно поблагодарила его, и он удалился, сообщив, что мы отплываем с вечерним отливом. Я огляделась. В углу стояли сумки, бывшие при мне в тюрьме, и саквояж, оставленный в доме на Чарльз-стрит. Жоржетта действительно была весьма предусмотрительной особой.

Шли часы. Я сидела, опустив руки. Я ни о чем не думала, ничего не чувствовала, кроме зудящего желания наконец-то отчалить от этих берегов. Только в море я почувствую себя по-настоящему в безопасности. На палубе послышался топот ног и характерные звуки, подсказавшие мне, что матросы готовятся поднять якорь и натянуть паруса. Вдруг дверь в каюту распахнулась.

– Какого черта ты тут делаешь?! – сердито заорал Гарт. Из-за его спины выглядывала перепуганная Саванна. – Ты думаешь, я не знаю, что вы с Жоржеттой обтяпали дельце? Не считай меня круглым дураком, Элиза. Я знаю Жоржетту очень неплохо, почти так же хорошо, как и тебя.

– Ты не знаешь меня, Гарт, – тихо сказала я. – Едва ли ты дал себе труд хоть раз подумать обо мне.

– Что ты хочешь этим сказать? Пошли, мы уходим с этого корабля.

– Нет, я остаюсь здесь. Я хочу… я хочу домой. Гарт, пожалуйста, оставь меня. Не надо…

Сердито взглянув на стоявшую в двери Саванну, Гарт захлопнул дверь перед ее носом, пробурчав что-то насчет того, что нам надо поговорить без свидетелей.

– Саванна настояла на том, чтобы поехать со мной. Нам с трудом удалось разыскать тебя. Разумеется, ты не стала посвящать ее в свои планы, поскольку знала, что она мне все расскажет. Саванна до последней минуты не верила, что ты уезжаешь. И я тоже.

Гарт подошел ближе, я отшатнулась. Лицо его помрачнело.

– Так вот, значит, как. Ты не можешь дождаться, когда от меня отделаешься.

– Дело не в тебе, Гарт, – пролепетала я, – дело во всем этом кошмаре. Вся моя жизнь с тех пор, как мы встретились…

– Я знаю, знаю, – нетерпеливо перебил Гарт. – Неужели ты искренне считаешь, что я такой жестокий и черствый человек? Неужели ты действительно думаешь, что я нисколько не уважаю твои чувства, твою боль? Я дам тебе время прийти в себя, если ты этого хочешь. Но я не хочу, чтобы ты вот так убегала от меня. Я не позволю Жоржетте распоряжаться моей жизнью…

– Жоржетта здесь ни при чем, – искренне сказала я. – Дело во мне. Я хочу уехать, далеко, как можно дальше. Я хочу, чтобы мой… – я поперхнулась, едва не проговорившись, – дядя, братья, моя семья снова были рядом. Пожалуйста, Гарт, позволь мне…

– Ты жалкая трусливая баба, – злобно бросил мне в лицо Гарт. – У тебя не хватает мужества признать…

– Нет! – горячо возразила я. – Иногда для того чтобы уйти, требуется больше мужества, чем для того чтобы остаться. Я сейчас думаю не о себе. Я… Я не доверяю тебе, Гарт, – выпалила я. – Я не могу заставить себя поверить в то, что ты больше не предашь меня и не заставишь страдать!

Гарт молча сверлил меня светлыми прищуренными глазами.

– Так, значит. Похоже, мы по-разному понимаем, что такое трусость и мужество, Элиза. В твоих действиях здравый смысл отсутствует начисто. Пару недель назад ты клялась, что любишь меня, говорила, что будешь счастлива довольствоваться крохами. Так что же ты думаешь на самом деле? Хочешь ты меня или нет? Едешь ты со мной или не едешь? Решай. Это так просто.

– Жоржетта говорила, что у вас не было даже разговора о разводе.

– У нас будет время поговорить потом, Элиза. Пошли, – сказал он, беря меня за локоть.

– Нет, подожди. Скольким ты готов ради меня пожертвовать, Гарт? Насколько я важна для тебя?

– Не говори глупостей, Элиза. Ты знаешь, что я тебя хочу.

– Хотеть и любить – разные понятия, Гарт, – медленно проговорила я. – Сейчас ты хочешь меня, а что будет завтра?

– Как это по-женски! – обреченно выдохнул Гарт. – Ты хочешь, чтобы я женился на тебе, Элиза? Но узы брака прочны лишь настолько, насколько прочны отношения между супругами. Мой брак с Жоржеттой никогда не удерживал меня от того, к чему меня влекло.

– И брак со мной едва ли был бы иным, так? Это ты хотел сказать? Ты знаешь, дело даже не в замужестве. Я хочу твоей любви, Гарт, и думаю, что прошу о невозможном.

– Ради Бога, Элиза, не надо об этом снова! Я хочу тебя. Я хочу тебя сильнее, чем когда-либо хотел любую из женщин. Я люблю твой нрав, твою волю, стойкость, твой темперамент…

– Мои черные глаза, мои красивые волосы, мои мягкие губы…

– Да, всю тебя. Ты – королева среди женщин, маленькая звездочка. Я никогда не встречал женщин, достойных твоего мизинца. Что же, если брак для тебя так важен, мы поженимся, Элиза. Но если тебе нужны сладкие слова и вечные клятвы – уволь.

– Так значит, я никогда не услышу от тебя «Я люблю тебя, Элиза»? – спросила я тихо. – Ведь это все, чего я хочу. Это ведь немного, правда, Гарт? Но не для тебя. Ты никогда не говорил этих слов ни одной женщине, потому что ни к одной не испытывал этого чувства. И я не исключение.

Нас разделяли всего несколько шагов, но между нами легла непреодолимая пропасть.

– Ты идешь со мной?

– Нет. Нам обоим так будет лучше, Гарт.

– Тогда убирайся к дьяволу, – прохрипел он, распахнул дверь и пропал в сумраке.

Саванна скользнула в каюту.

– Куда вы едете, мисси? – спросила она.

– Домой, Саванна. Домой во Францию.

– Ну что же, я никогда не была во Франции, – засмеялась Саванна. – Я поеду с вами.

– Саванна, – покачала я головой. – Это так далеко. Язык другой…

– Французский? Я всю жизнь жила среди людей, говорящих на французском, и меня это нисколько не беспокоит. Не спорьте со мной, мисси, потому что я все равно никуда не уйду. Вы не можете плыть через океан одна и с ребенком в животе! Я позабочусь о вас, пока он не появится на свет, а там, как вы захотите. Я думаю, во Франции я смогу подыскать себе мужа?

Я засмеялась, но тут же упала в объятия девушки и заплакала.

– Саванна, я так его люблю! Ну почему он такой упрямый?

– Похоже, вы оба друг друга стоите, – сказала она. – О, мисси, корабль отплывает. Пойдем посмотрим.

Я протестовала, но Саванна была неумолима. Она притащила меня на палубу и стала махать руками людям на пристани.

– Саванна, ты же никого из них не знаешь, – осторожно заметила я.

– Ну и что, почему бы мне с ними не попрощаться? Кроме того, я знаю мистера Гарта. Смотрите, он здесь.

Тогда я увидела его. Он стоял, опираясь на тюк с хлопком, и выглядел абсолютно холодным и бесстрастным. Сердце мое едва не выпрыгнуло из груди. Я думала, что задохнусь от горя. Я хотела было уйти вниз, но Саванна удержала меня.

– Не уходите, мисси, – заявила она твердо. – Не позволяйте ему увидеть, как вы расстроены. – Будьте красивой, мисси, и он запомнит вас такой, как вы сейчас, красивой и гордой.

Глава 21

ПОСЛЕДНЕЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ

– Он ангел! – воскликнула Франсуаза.

– Самое очаровательное дитя из всех! – страстно поддержала ее Саванна.

Я посмотрела на них. Холодность, возникшая между двумя женщинами сразу по приезде три года назад, растаяла после рождения моего сына. И Саванна, и Франсуаза обожали малыша.

– Он – демон, – холодно заметила я. – И его давно пора бить.

– Нет! – хором закричали служанки, пряча негодника под юбками.

– Да! – сказала я грозно. – Неудивительно, что он такой неслух. Вы обе избаловали его донельзя, что бы он ни натворил, вы его никогда, никогда не наказываете. Однажды он убьет кого-нибудь этим луком! Всего три года, а он уже настоящий разбойник! Если дело так дальше пойдет, я никогда не найду на него управы. Стыдись, Саванна! Это ты забила ему голову рассказами об индейцах и шаманах и… Бог знает, чем еще! А ты, Франсуаза! Помнится, ты колотила меня за куда меньшие проступки, чем этот. Подумать только – покушение на убийство! Бедный старый Дерейн. Удивляюсь, как он не умер от потрясения прямо на месте. Бросьте защищать его! Этьен, иди сюда, мама хочет с тобой поговорить.

– Я хочу папу, – пропищал мальчишка из-за пышных юбок нянек. – Папа сегодня приезжает.

Со вздохом я опустилась на скамью.

– Что это нашло на ребенка? – спросила я. – Вот уже несколько недель он на себя не похож. Спрашивает у каждого встречного, не он ли его папа, даже у старого Дерейна и у всех парней на конюшне. Не знаю, что с ним и делать.

Служанки переглянулись.

– Мальчику нужен отец, – заговорила Франсуаза, – не знаю, почему бы вам не выйти за этого бедного маркиза. Вы его так мучили.

– Бросьте, – сказала я. – Я не чувствую себя ответственной за его судьбу. Кроме того, если бы он действительно хотел жениться, то выбрал бы себе жену задолго до встречи со мной.

– Вот в этом вы не правы, – вмешалась Саванна, – мужчина не женится, пока ему не велит сердце. Ваш мальчик нуждается в мужской руке.

Франсуаза кивнула в подтверждение ее слов.

– А разве Филипп и дядя Тео не мужчины? У него вполне достаточно мужчин в семье.

Я понимала, что на самом деле это не так. Брат и дядя были весьма и весьма снисходительны к своему племяннику. Они его баловали, задаривали игрушками и, вместо того чтобы направлять его необузданный нрав в нужную колею, поощряли шалости, считая их проявлением истинной породы Лесконфлеров.

– Вы все против меня. Что же мне делать?

Мой сын подбежал ко мне и обнял меня за ноги.

– Мама! Я не против тебя! Я тебя люблю!

Я убрала с его лица белокурые кудряшки. С каждым днем он все больше становился похож на Гарта. Те же серые глаза и золотые кудри, тот же энергичный подбородок, то же крепкое сложение. И вновь я оказалась во власти воспоминаний, давняя боль охватила меня, но я сумела подавить в себе ненужное чувство. Чего я жду? Может быть, действительно стоит выйти за Арманда?

Мы встретились с ним в Марселе, куда прибыло судно «Etoile de France». Мы с Саванной шли по шумному порту в надежде найти носильщика и нанять карету. Франция! Мне самой не вполне верилось, что я дома. Может быть, от избытка чувств я слегка растерялась. По сравнению с уютным, ухоженным городом, который я покинула всего несколько недель назад, Марсель казался суетливым, грязным и шумным.

– Могу я вам помочь?

Я подняла глаза и увидела темноволосого джентльмена лет сорока. Мужчина поклонился мне, сняв шляпу, и улыбнулся. Одет он был просто, но со вкусом, лицо его, худое и, может быть, чуть длинноватое, казалось хмурым, но взгляд светился теплотой и сердечностью.

– Спасибо, – ответила я довольно сдержанно, – мы постараемся справиться сами. Пошли, Саванна.

Представляю, как мы выглядели: две испуганные женщины, одна из которых беременная, затравленно озираются, стараясь не замечать косых взглядов и скабрезностей грузчиков, матросов и посыльных. Едва мы выбрались из порта на улицу, огромная телега, запряженная громадным жеребцом, покатилась прямо на нас. Саванна завизжала. Я потащила ее на другую сторону, и в этот момент она, зацепившись ногой за пустую корзину, валявшуюся на мостовой, потеряла равновесие и упала в сточную канаву. Нас бы обеих раздавило колесами, если бы не провидение, пославшее нам незнакомца, который благоразумно не стал тратить время на призывы к вознице и остановил лошадь сам.

– Вижу, – сказал он, отряхивая фалды сюртука и поправляя манжеты, – что вам все же не обойтись без моей помощи, – и улыбнулся. – Позвольте представиться, меня зовут Арманд Валадон, маркиз де Пеллиссьер.

Кровь отхлынула от моего лица, и со слабым стоном я упала в обморок. Маркиз донес меня до ближайшей гостиницы. Саванна при этом что-то невразумительно бормотала на смеси английского с ломаным креольским французским.

– Замолчи, Саванна, – сказала я. – Простите, месье, но мне знакомо ваше имя.

– Не исключено, мадам, – ответил он, – но я, клянусь, не помню, где с вами встречался. Как я мог быть настолько бестолковым, чтобы не запомнить столь очаровательное лицо…

– Мы не встречались ни разу, но мы – муж и жена, – сказала я, глядя на пораженного собеседника. – Меня зовут Элиза Лесконфлер. Вы обо мне слышали?

Маркиз присвистнул.

– В самом деле, мадам. Когда я вернулся из России, сколько лет назад это было? Три или четыре? Я услышал весьма любопытную сплетню о свадьбе с моим участием, которая состоялась в одной из северных провинций. Лесконфлер. Да, именно так звали девушку. Какое удивительное стечение обстоятельств, мадам. Я… я счастлив наконец с вами встретиться.

– Вот уж действительно, – усмехнулась я. – Примите мои искренние извинения за принесенные вам неприятности. И еще простите за то, что доставила вам беспокойство сегодня. Я думаю, мы можем…

– Ни в коем случае! – воскликнул маркиз. – Я не позволю вам исчезнуть, пока вы не удовлетворите мое любопытство. Кто был тот самозванец? Вы знаете?

Я встала и оправила юбки.

– Да, знаю. Им был американский авантюрист по имени Гарт Мак-Клелланд. – Руки мои на мгновение задержались на округлившемся животе.

– Ах, мадам, это я должен просить у вас прощения за доставленные неприятности, – сказал маркиз, легонько касаясь моей руки. – Молю вас, не сердитесь на меня. Теперь я, кажется, начинаю понимать. Вы… Вы только что вернулись из Америки, не так ли? Ах, – и он покачал головой, – так, говорите, Гарт Мак-Клелланд?

– Значит, он вам знаком?

– Еще как! – засмеялся Арманд Валадон. – Мы оба занимались одним делом, но только подходили к нему с разных сторон, придерживаясь противоположных точек зрения. Я должен был догадаться! Бог видит, этот мужчина не дурак. А какая дерзость!

Однако, заметив, что тема мне не очень-то по душе, маркиз тут же воскликнул:

– Простите, мадам, мою бестактность! Как я могу с удовольствием разбирать подробности происшествия, несомненно, доставившего вам столько боли! Вы не позволите мне помочь вам? Считайте, что это будет некой контрибуцией за неудобства, причиненные… как бы сказать, моим американским двойником. Я знаю гостиницу, по марсельским меркам совсем неплохую, где мы могли бы заказать карету до Парижа.

Я изучающе посмотрела на собеседника. Он был великодушен и помощь предлагал искренне. Едва ли им руководили низменные соображения. В моем теперешнем положении я едва ли представляла интерес для мужчины. Я с улыбкой протянула ему руку.

– Спасибо за сочувствие. Я вам очень благодарна.

Маркиз поклонился.

– А я благодарен вам, мадам, за разрешение столь долго терзавшей меня загадки. Вы верите в случай? Я – нет. Я верю в судьбу.

Арманд Валадон стал моим другом и покровителем. Он, кажется, поверил в то, что наша встреча была благословением свыше. Я решила, что будет лучше, если он не станет сопровождать меня до самого замка.

– Кто знает, как дядя и братья воспримут мое возвращение, Арманд. Что, если дядя Тео вышвырнет меня вон? Вы приютите меня, если он так сделает?

Он ответил совершенно серьезно:

– Если я заберу вас к себе, Элиза, то больше не отпущу никогда.

– Милый Арманд! – засмеялась я. – Представляете, что это будет за скандал! Беременная женщина, незамужняя, только вернувшаяся из экзотических мест! О вас будет болтать весь Париж.

– Дорогая моя, в моем возрасте мужчина заботится не столько о том, чтобы избежать скандала, сколько о том, чтобы его раздуть. Я к вашим услугам, Элиза. Сейчас и навсегда.

Маркиз проводил нас до Орлеана, затем нанял нам карету до замка. Мы с Саванной приехали домой теплым апрельским вечером. Новый привратник, открывший нам дверь, смерил нас ледяным взглядом. Затем из столовой вышел старый Дерейн, слуга, который знал меня еще ребенком.

– Мадемуазель Элиза, – всплеснул он руками и на подгибающихся старческих ногах побежал в столовую с криком: «Мой Бог! Мой Бог!»

На его крик прибежала Франсуаза. Схватив меня в объятия, она громко заплакала.

Затем появились дядя Тео и Филипп. Они тоже плакали. Я увидела, что Филипп потерял руку, пустой рукав был приколот к плечу в знак скорбного свидетельства его героизма.

– Филипп, – прошептала я, – что случилось? Что случилось?

Филипп грустно улыбнулся:

– Левую руку я оставил под Вильно во время российской кампании, моя дорогая. Боже, Элиза, как хорошо, что ты вернулась!

– Заблудшие овцы возвращаются в стадо, – грустно сказала я, повернувшись к дяде Тео. – Дядюшка, найдется ли у тебя словечко для непутевой племянницы? – Я распахнула плащ, чтобы он мог увидеть мою округлившуюся талию. – Я уйду, если ты скажешь, дядя Тео. Я не хочу, чтобы вы страдали из-за меня.

Дядя подошел ко мне. Я удивилась тому, как мало он изменился. Может, волосы побелели чуть больше и чуть потрепанней стала одежда, но в остальном он остался прежним.

– Дитя мое, дитя мое! – шептал он, прижимая меня к груди. – Слава Богу, слава Богу.

Дядя тихо плакал, все плакали, даже Саванна и новый привратник, который положил на нее глаз с первой же минуты.

– Так уж повелось в нашем роду: Лесконфлеры дарили Франции самых великих героев, но и самые знаменитые скандалы, – вздохнул дядя. – В любом случае потомкам есть за что нас благодарить. А кто эта прелестная женщина? – спросил он, повернувшись к Саванне.

– Это Саванна, моя горничная из Америки, дядя Тео.

Саванна и Франсуаза взглянули друг на друга с явной подозрительностью.

– Америка! Боже мой, дитя мое, неудивительно, что мы не могли тебя отыскать! О, Элиза, ты ни разу не написала, не послала ни весточки, – укоризненно сказал дядя. – Мы думали, ты умерла.

Я сжала руку старика.

– Прости, дядя. Я много раз собиралась написать, честное слово, но потом происходили разные вещи, порой очень печальные, и мне не хотелось причинять вам еще больше горя. Мне казалось, что для вас будет лучше думать, что меня нет в живых. Я многое пережила, многое видела, на мою долю выпали удивительные приключения. Я думаю, вы можете мной гордиться. Но подождите. Где Оноре? В Париже? Он не женился?

Внезапно дядя Тео весь как-то сморщился и постарел.

– Оноре убит на дуэли, Элиза. Это произошло спустя примерно два месяца после того, как ты исчезла.

– Боже, – пробормотала я. – Это я во всем виновата. Кто-то сказал ему что-нибудь обо мне, и он… Он был такой вспыльчивый…

– Нет, нет, – перебил меня Филипп, – ты тут ни при чем. Он дрался из-за девушки. Ты же знаешь, каким был наш брат. Мы ничего не знали до самого конца, а когда узнали, было уже слишком поздно.

– Бедные мои, – медленно проговорила я. – Как бы мне хотелось быть с вами. Я знаю, как это тяжело.

– Всем было тяжело, – сказала Франсуаза. – Но время идет, то черная полоса, то белая. Ты очень бледна и худа, Элиза. Ты что, хочешь родить заморыша?

– Нет, Франсуаза, – засмеялась я, – не хочу. Я знаю, что этого просто не может случиться, коль скоро ты мной займешься!

– Надо было послушать ее, когда я вернулся из России! – засмеялся Филипп. – Она так на меня набросилась, будто я голодал по собственной воле.

– Можете не сомневаться, – фыркнула Франсуаза, – ваш Бонапарт вовсе не был тощим, когда вернулся в Париж. Так что, заявляю вам, хорошо, что его больше нет!

– Вот тут, Франсуаза, я с тобой совершенно согласен, – сказал дядя Тео. – Пойдем, Элиза, ужинать, а Франсуаза позаботится о твоей Саванне. Что за чудное имя! Америка! Я всегда хотел побывать в этой стране. Брат твоего деда Пьер-Клод обосновался в Америке, да ты, наверное, знаешь.

– Чтобы улизнуть от судебных исполнителей, – едко добавил Филипп. – Элиза! Не плачь! Что случилось?

Филипп обнял меня за плечи.

– Ничего, – ответила я, вытирая слезы. – Так хорошо дома. Ничего не изменилось, и все же… мне кажется, что все будто не так. Я чувствую себя иностранкой, но все так знакомо, так дорого мне. Я так рада, что вернулась домой! Так несказанно рада!

Мой сын появился на свет в июне 1815 года. Я назвала его Этьеном, в честь Стефана Мак-Клелланда, деда Гарта. Дядя Тео вспомнил, что Этьен Лесконфлер прославил себя во время норманнского завоевания Англии в 1066 году, так что имя дядю вполне устроило. Я рожала всю ночь и весь день, и в кратких паузах между приступами рвущей, мучительной боли, я думала о Гарте. Его лицо стояло у меня перед глазами, мне казалось, что я слышу его голос, зовущий меня по имени. А когда я услышала крик нашего мальчика, я расплакалась от радости. Теперь я никогда не потеряю Гарта. Часть его будет принадлежать мне до самой смерти. Но я никогда не увижу его больше, и боль от сознания этой истины почти заслоняла для меня радость от рождения Этьена.

Нет, ничего не изменилось, и все же изменилось все. Замок по крайней мере оставался прежним. Чуть менее ухоженный, чуть более потрепанный, как и его владелец, но по-прежнему заполненный вещами, которые окружали меня с детства.

Однажды я увидела, что со своего обычного места на каминной полке в библиотеке исчез мой портрет.

– Дядя Тео, ты не сделал этого!

– Чего не сделал, дитя мое?

– Ты не продал Диану! Какой ужас! Мы могли бы одолжить денег. Арманд с удовольствием помог бы нам.

– Прости, Элиза, – мрачно ответил дядя, – я знаю, как тебе дорог был портрет. Но Давид нынче так удачно подскочил в цене… У меня просто не было выбора, – закончил он, пожав плечами.

– Что-то не чувствуется, чтобы ты особенно расстроился, – холодно заметила я.

В конце концов портрет принадлежал лично мне, и я имела все основания полагать, что мои права собственницы попираются. Но, быть может, дядя просто не счел нужным об этом подумать.

– Деньги умеют утешать во многих скорбях, Элиза., Когда ты повзрослеешь, то поймешь, что я имею в виду.

Мужчины и впрямь весьма ограниченные создания.

– Мама! Мама! – Маленькие ручонки тянули меня за юбку. – Мама, пойдем гулять! Пожалуйста, мама!

Я подхватила малыша на руки и усадила на колени. Этьен беспокойно заерзал.

– Гулять? Малыш, ты целый день был на улице, и всюду находил неприятности. Зачем тебе еще куда-то идти?

– Я хочу погулять с тобой, – улыбнулся малыш.

– Лук! Лук Лесконфлеров! Пропал! Украли! Похитили!

Дядя Тео ворвался в комнату.

– Где Дерейн? Где…

– Вот лук, дядя Тео, его полчаса назад вырвали из рук твоего внучатого племянника, как раз перед тем как он успел натворить настоящих бед. Этот негодник чуть не пристрелил Дерейна. Бедняга до сих пор не может прийти в себя. Бедный Дерейн. Бедный дядя. – Я поцеловала старика в щеку. – Я его сейчас увожу гулять.

– Куда? – быстро спросил дядя. – Куда ты идешь, моя радость?

Я озадаченно посмотрела на дядюшку.

– В лес, наверное. Точно не знаю.

Этьен, услышав новость, довольно завозился.

– А почему ты спрашиваешь, дядя?

– Да так просто. Вдруг кто зайдет навестить…

– Никто не зайдет. Арманд на неделю уехал в Рим. Пошли, чертенок. Кстати, дядя, что мне делать с преступником? Выпороть?

– Выпороть! – испуганно повторил дядя. – Конечно, нет, Элиза. Ребенок не может подавить естественные порывы…

– И я свои не могла подавить, однако, насколько мне помнится, вы настойчиво побуждали меня это сделать.

– Этьен – настоящий Лесконфлер, мальчик, созданный для приключений. Ты хочешь сказать, что он сам додумался, как стрелять из лука? Не могу поверить!

– Можешь спросить у Дерейна. Пошли, Этьен.

Я протянула мальчику руку, и он крепко вцепился в мой палец.

– Попрощайся с дядей Тео, Франсуазой и Саванной.

Все трое наклонились к нему, чтобы мальчик мог их поцеловать. Этьен рос чертенком, но чертенком удивительно ласковым.

– Так куда пойдем, мое сокровище? – спросила я, спускаясь по широкой парадной лестнице.

– В лес, – быстро ответил мальчик, повиснув на моей руке. – Я пойду убивать индейцев. Хочу показать папе много мертвых индейцев.

Опять этот папа!

Виктор, наш новый слуга, с недавних пор супруг Саванны, ослепительно улыбнулся нам и отпер дверь. Из прохладного холла мы вышли на солнце. Я отпустила Этьена, он бегом сбежал по лестнице и кинулся к фонтану.

– Хотел бы я иметь столько сил.

– О, Филипп, – сказала я, улыбаясь брату, выходящему из конюшни. – Мне кажется, природа должна была наделить матерей вдвое большей энергией, чем их подрастающих чад, а у меня нет и половины. Ты знаешь, что Этьен натворил сегодня?

– Ты про лук? Да, Дерейн мне рассказал. Сказал, что до этого в него никто никогда не стрелял. Я думаю, опыт он сегодня обрел не из приятных. Мне бы тоже не понравилось, будь я на месте старичка.

– Как ты себя чувствуешь, Филипп? – спросила я, обеспокоенно глядя на брата. Он так до конца и не оправился после ампутации и истощения. – Как бы я хотела, чтобы ты был здоров. Я готова поделиться с тобой здоровьем!

– Нет, моя дорогая, я не принял бы такого подарка. Тебе понадобится все твое здоровье и даже больше, чтобы вырастить его, – сказал Филипп, кивнув на моего чертенка, который уже барахтался на дне бассейна, стараясь поймать руками золотую рыбку. – Я вполне здоров, слава Богу, еще и всех вас переживу. А ты как, Элиза? Выглядишь ты красавицей. Ты счастлива здесь?

– Конечно, Филипп, что за вопрос.

– Тебе нужна семья, сестра. Если бы с тобой был мужчина, который бы любил вас с мальчиком и заботился о вас, я был бы спокоен.

Я думала, что он начнет уговаривать меня выйти за Арманда, но неожиданно для меня Филипп спросил:

– Элиза, ты когда-нибудь вспоминаешь Гарта?

Я хотела было возмутиться, сказать, что вообще о нем забыла, но почему-то, посмотрев на играющего Этьена, тихо сказала:

– Я думаю о нем каждый день, Филипп. Надеюсь, он здоров. Я верю, что он нашел свою любовь и счастье, пусть маленькое, но счастье. Я желаю ему только хорошего.

– Да, – сказал Филипп, – ты все еще любишь его. Если бы ты могла с ним повидаться…

– Этого не будет. Слишком больно. Прости, Филипп, но я обещала взять Этьена в лес. Мне пора.

Я побежала через лужайку к фонтану и, украдкой взглянув на Филиппа, заметила, что тот хитро улыбается. Все это было довольно странно. Я почувствовала легкое раздражение. Что это сегодня с ними со всеми?

Этьен вылез из фонтана, не протестуя, стоило мне только объявить, что мы идем искать индейцев. Поля, раскинувшиеся вдоль дороги, пахли теплым августом. Мы пришли на полянку, сплошь усыпанную маргаритками. Я сплела венок и опустилась на колени перед Этьеном, и он короновал меня как Королеву Индейцев. Вскоре мы очутились на берегу ручья, где когда-то я впервые встретилась с Гартом.

Как давно это было. Тогда мне исполнилось семнадцать лет, я была простодушной и наивной, как и любая девочка моего возраста. Я понимала: глупо вспоминать тот день, но память редко следует приказам разума, прислушиваясь лишь к сокровенным желаниям сердца.

– Мама, можно поплавать?

Неугомонный Этьен носился взад и вперед по поляне.

– Нет, милый, не сегодня. Но потом, когда у нас будет побольше времени, мы непременно сюда вернемся. Пожалуй, мне придется нести тебя домой на руках, если ты не угомонишься.

– Нет, мама, я пойду сам, – упрямо заявил мальчик. – Если нельзя плавать, значит, я буду играть с мечом.

Он нашел палку и с полчаса носился с ней, тыча в каждый куст, а потом, забравшись ко мне на колени, потребовал рассказать сказку. Через пару минут он уже спал. Я тихо положила его на согретую солнцем землю. Пусть немного поспит, решила я, а потом мы вернемся в замок. Я невольно залюбовалась сыном. Этьен и вправду рос красивым мальчиком. Если бы можно было повернуть время вспять, я бы ничего не стала менять в своей судьбе: я получила награду за испытания – сына.

Я пошла вдоль ручья, любуясь чистой и прозрачной водой.

– Я должен был догадаться, что встречу тебя здесь, – раздался до боли знакомый голос.

Я медленно повернула голову. Он не слишком изменился за последние три года. Только седина заблестела на висках, да складки лица чуть углубились. Сердце повернулось у меня в груди.

– Здравствуй, Гарт, – сказала я.

Он спешился, но подходить не стал, а стоял рядом с конем и молча смотрел на меня.

– Ты приходишь сюда… часто?

Я покачала головой.

– Нет. Я не была здесь с того времени, как… как жила дома. Это просто стечение обстоятельств.

– Это не стечение обстоятельств, а неизбежность. Ты очень красива, Элиза. Даже красивее, чем я тебя помнил.

Я вспыхнула. Должно быть, он дразнит меня. Я искала в его лице следы прежнего самодовольства, которое когда-то приводило меня в бешенство, но не находила. Он смотрел очень серьезно, без улыбки. Опустив взгляд, я сняла венок из маргариток. Влажные завитки упали на глаза, и я нетерпеливым жестом откинула их назад.

– Вы застали меня не в лучшем виде, сударь, – сказала я с натянутой легкостью.

В первый раз Гарт улыбнулся.

– Я так не думаю. Ты выглядишь именно такой, какой я тебя себе представлял.

Я больше не могла выдержать его взгляда. Я чувствовала, как краска медленно заливает мое лицо, и закрыла глаза.

– Ты оказался далеко от Луизианы, Гарт.

– Да. Президент Монро назначил меня послом во Франции, Элиза. Я как раз еду в Гавр, мне по делам надо в Лондон, вот я и решил, что небольшой крюк не станет для меня слишком обременительным. Последнее время я стал сентиментальным. Старею, видимо. Оказывается, я помню тот день, когда увидел тебя впервые, свежо и во всех подробностях. Мне приятно думать о нем.

– Я тоже как раз вспоминала о том дне, – проговорила я низким шепотом.

– И хотела, чтобы я появился?

– Конечно, нет. – Я дерзко тряхнула головой. – Ты ведь не заходил в дом?

– Чтобы быть подстреленным одним из твоих корсиканских родственников? Нет уж, увольте. – Он усмехался. Передо мной был прежний Гарт, самонадеянный и циничный. – Кроме того, мои наилучшие воспоминания связаны не с замком, а с этим местом. Мне долго пришлось его искать.

– Так, значит, ты собирался проехать мимо? – спросила я как бы между прочим.

– Да, боюсь, что ты права, Элиза. Хотя твой старый приятель Лафит просил, чтобы я навестил тебя. Мы встречались за ужином накануне моего отъезда.

– В самом деле? Как поживает Жан? Я не получила от него ни весточки.

– Как и он от тебя. Но этот факт не остудил его горячей привязанности. У него все хорошо, и он подумывает перевести свое дело в Техас. Я думаю, он решил уйти в отставку.

– Что за чепуха! Он еще молод!

Гарт пожал плечами.

– Может быть. Но преступления, как и головокружительные приключения, имеют свойство старить мужчину. И женщину тоже.

Я прикусила губу.

– Если ты полагаешь…

– Ничего я не полагаю, – сказал он с невинным смехом. – Я уже, кажется, сказал тебе, что ты все еще красива. Последнее время я не расточаю женщинам незаслуженных комплиментов. Я становлюсь разборчивым. Возраст, видимо, берет свое.

– Ты уже третий раз упоминаешь возраст, Гарт, – сказала я с ядовитой усмешкой. – Ты боишься состариться?

– Нет. – Он снова стал серьезным. – Я не боюсь. Жоржетта умерла, – вдруг сказал он.

– О! – Я не знала, что сказать. – Когда?

– Два года назад. Арнольд был признан умалишенным и направлен на освидетельствование. Он сбежал в «Ля Рев» и там случайно повстречал Жоржетту: она пришла в гости. Арнольд убил ее, а потом себя. И поджег дом.

Злой вихрь, отголосок насилия и убийства, ворвался в мой тихий мир, в котором я так покойно жила уже три года. Я снова почувствовала страх. Я вспомнила ужас и боль, пережитую благодаря таким чудовищам, как Фоулер или Хеннесси. Я почти забыла об этих грустных страницах моей жизни, и Гарт напомнил мне о том, что воспоминания не так-то просто вычеркнуть из памяти. Я закрыла глаза.

– Это ужасно, ужасно. Я… Мне жаль, Гарт.

– Не стоит. Смерть ее была быстрой и куда более гуманной, чем она заслужила.

Я с трудом перевела дыхание.

– Ты все так же жесток, Гарт. Почему бы тебе не уехать прямо сейчас? Ты принес с собой старые страхи, разложение, тлен. Ты напомнил мне…. Боже! О тех вещах, о которых я не вспоминала годами. Эта твоя буйная страна. Эти подонки, Фоулер и остальные. Рабство, смерть и страдание. Ну зачем, зачем ты пришел сюда?

– Так значит, я испортил тебе идиллию. Ты счастлива, Элиза?

Лицо его было сосредоточенно-мрачным.

Мне хотелось ответить: «Да, счастлива. Ты мне не нужен». Но я не могла произнести этих слов. Я любила Этьена. Я любила семью и дом. Но я не была счастлива. Я разрешала Арманду Валадону ухаживать за собой, потому что мне нравилось тепло его внимания. Каждый год несколько месяцев я проводила в Париже, и эти сезоны дарили мне тоже своего рода забвение. Я не думала о счастье, не мечтала о нем, поскольку чувствовала, что оно для меня недостижимо.

– Ты счастлив, Гарт?

– Я занят, – пожал плечами он. – Я не думаю о счастье.

– И я не думаю. Я никогда не любила мечтать о воздушных замках.

– Ты не замужем. Меня это удивляет. Что, во Франции люди невосприимчивы к красоте?

– Вовсе нет. У меня так много любовников, и они все так настойчивы… Как тут выберешь? А самое удивительное совпадение, Гарт, что наиболее настойчивым из них оказался твой старый друг.

– В самом деле? Кто он?

– Арманд Валадон, маркиз де Пеллиссьер.

– Что? – со смехом воскликнул Гарт. – Вот это номер!

– Да, мы оба находим это довольно забавным. Ты ведь его знаешь?

– Конечно. Разве можно успешно сыграть человека, не зная его. Мы даже скрещивали шпаги однажды. Он почти меня переиграл. Интересно, насколько его изменило время?

– Он очень добрый, он очень любит Эть… всех нас. Дядя Тео надеется, что судьба расставит все по местам.

– Понимаю, – протянул Гарт, сверля меня холодными серыми глазами. – И его надежды не беспочвенны?

Я почувствовала, как учащается мой пульс. Ну почему он не уходит? Зачем он встретил меня здесь, нежданно-негаданно, в уединенном месте? Если бы мы повстречались в Париже, я ускользнула бы куда-нибудь, где людей побольше, но здесь… Мы были одни. Я чувствовала себя беспомощной. Я боялась, что он, со своей поразительной проницательностью, легко поймет, что лежит в основе моего страха, моей неловкости. Он поймет, что я все еще люблю его. Нет, я не хотела, чтобы он узнал об этом.

– Нет, – сказала я. – Надежды дяди Тео небезосновательны. Мне очень симпатичен маркиз.

В этот момент я приняла решение выйти за Арманда Валадона.

– Я не приношу преждевременных поздравлений, – сказал Гарт с кривой усмешкой. – Насколько я помню, ваш предыдущий брак считался уже делом решенным, пока не появился я. Некоторые люди созданы для того, чтобы все портить.

– У тебя это прекрасно получается, – сказала я с горечью. – Можешь быть уверен, что, если свадьба состоится, тебя не пригласят.

– Почему же, – хмыкнул он. – На этот раз я прибыл во Францию не инкогнито, а как официальное лицо, с солидной дипломатической миссией.

– Меня не одурачишь. Ты не изменился ни на йоту.

Я долго испытывающе смотрела на него, словно хотела удержать его образ в памяти.

– Становится поздно, господин посол, – сказала я тихо, – вы пропустите свой корабль в Англию.

– Элиза… – Гарт шагнул ко мне, и вся его неуместная веселость мгновенно исчезла. Глаза стали темными и бездонными. – Я никогда не переставал думать о тебе.

– Я слишком хорошо знаю тебя, Гарт, – произнесла я на одном дыхании, – чтобы рассчитывать на верность твоей памяти.

– А ты, Элиза, – спросил, улыбнувшись, Гарт, и по лицу его пробежала гримаса скорби и боли, – была ли ты верна мне?

– Да. Я… мне не хотелось другого мужчины. Я хочу сказать… хочу сказать…

Я внезапно смутилась.

– Я никого сейчас не хочу, даже тебя, Гарт. Я не хочу…

– Я люблю тебя, Элиза, – сказал он.

Я остановилась на полуслове, едва не поперхнувшись. В голове моей все смешалось.

– Я люблю тебя, – повторил он медленно и засмеялся. – Оказывается, это не так уж трудно сказать. Я мысленно повторял эти слова снова и снова, но до сих пор ни разу не сказал вслух. Я люблю тебя. С каждым разом становится легче. Я люблю тебя, Элиза….

– Перестань! – воскликнула я. – Зачем ты меня терзаешь? Наша встреча здесь была случайной! Как ты можешь говорить, что любишь меня? Я… я не верю тебе, Гарт. – Я повернулась к нему спиной. – Господи, зачем ты только пришел сегодня? Я не верю в твою любовь. Ты просто приобрел еще одно оружие, пополнив богатый арсенал средств, используемых для обольщения женщин. Уходи, Гарт, позволь мне забыть, что я тебя видела. Я скажу себе, что это был сон.

– Элиза…

Руки его обвились вокруг меня, и губы жгли шею. Мне хотелось закричать, но крик умер в горле, утонул, захлебнулся в волне наслаждения. Гарт развернул меня к себе лицом, нашел мои губы, и прежний пожар вспыхнул в нас обоих. Он целовал мои глаза, щеки, шею, грудь, и я как в бреду повторяла его имя.

– Уедем, Элиза, – говорил он, задыхаясь, – уедем сейчас, сегодня…

– Нет, я не могу, – шептала я. – Я не могу оставить…

– Ты должна. Не говори им, не возвращайся. Будь моей возлюбленной, Элиза. Я увезу тебя в Лондон… Ты сможешь отправить письмо оттуда.

Меня словно водой окатили.

– Ты предлагаешь мне стать твоей любовницей? Любовницей! Ты думаешь, что я поеду с тобой и снова начну все сначала? Ты все еще считаешь, что стоит тебе шепнуть мне на ухо ласковое слово, и я побегу за тобой, как это было всегда? Ты думаешь, мы можем начать с той точки, на которой остановились? Нет, Гарт Мак-Клелланд! Никогда! Я никогда не пойду с тобой!

– Даже если я поклялся в любви? – спросил он, и глаза его странно сверкнули.

– Нет. Какое мне дело до твоей любви! Я не верю тебе. Я не могу!

– Мама!

Я быстро обернулась на крик. И снова голос Этьена позвал меня откуда-то издалека. Господи, я-то думала, что он спит. Со всех ног я побежала к тому месту, где его оставила. Этьена там не было.

– Мама, сюда!

Я подняла голову. Мальчик висел на ветке у меня над головой, зацепившись штанишками. Я не могла до него дотянуться. Светлые кудряшки закрывали лицо, рубашка выбилась из штанишек, лицо покраснело.

– Этьен! Что ты там делаешь? Немедленно слезай!

– Я не могу, – проворчал мой сын. – Я не могу спуститься. Я упаду.

– Пресвятая Мария, – вздохнула я. – Что мне прикажешь делать? Как я тебя оттуда сниму?

Я напрочь забыла о Гарте. Внезапно я заметила его потрясенное лицо. Наконец он опомнился. Гарт снял Этьена с ветки так легко, словно там был не мальчик, а созревший фрукт, и поставил его на землю у моих ног. Я пригладила Этьену волосы и заправила рубашку.

– С тобой все в порядке? – спросила я тревожно. – Ты не испугался?

– Нет, – вежливо ответил малыш, – я только не мог слезть.

Он рассматривал Гарта с нескрываемым интересом.

– Ты самый непослушный ребенок, – в сердцах сказала я. – Ты мог бы свернуть себе шею!

– Ты мой папа? – спросил Этьен, глядя на Гарта.

– Лучше спроси об этом маму, – ответил Гарт, с улыбкой глядя на меня.

– А ты как считаешь? – спросила я, обиженно вздернув подбородок. – Он появился на свет через девять месяцев после того, как ты… ты взял меня на берегу в Северной Каролине. Но ты его у меня не отнимешь! Он мой, Гарт! Он единственное, что у меня есть в жизни! Я никогда не позволю тебе отнять его у меня!

Я шагнула к Гарту, сжав кулаки.

– Ты дождаться не могла, чтобы от меня избавиться, – медленно проговорил он. – Ты не хотела, чтобы мир узнал, что в довершение всего ты собираешься дать жизнь незаконному ребенку. Так? Ты боялась, что это как-то повредит мне? Или боялась, что я обижу вас с малышом?

Гарт положил руки мне на плечи.

– Я не хотела, чтобы ты оставил меня, и поэтому сделала это первой, – сказала я, всхлипывая. – Я даже боялась, что ты посмеешься надо мной…

– Господи, Элиза! – сокрушенно воскликнул Гарт. – Ты думала, что я тебя брошу? За кого ты меня принимаешь? Я люблю тебя, люблю, глупенькая! Я всегда любил тебя, но я был таким слепым идиотом!..

Гарт прижал меня к себе. Я тихо плакала.

– О, моя милая, через что тебе пришлось пройти. Сколько одиночества, сколько печали. Не плачь. Послушай. – Он приподнял мое лицо за подбородок и, заглянув в глаза, коварно улыбнулся. – Я даже женюсь на тебе, если хочешь. Ты же этого добиваешься?

– Мне не нужны твои…

– Конечно же, ты выйдешь за меня, – самоуверенно заявил Гарт. – Мы ведь не хотим, чтобы Этьен до конца своих дней так и остался маленьким бастардом. Кстати, – Гарт огляделся, – где мальчик?

Этьен спокойно играл под огромным жеребцом Гарта, в опасной близости от копыт. Вскрикнув от страха, я помчалась вызволять малыша.

Гарт засмеялся и посадил Этьена на лошадь.

– Наверху получаешь куда больше удовольствия, чем внизу, ты поймешь, малыш.

– Он упадет, – запротестовала я.

– Нет, если будет держаться. Правда, Этьен?

– Смотри, папа! – воскликнул Этьен, ударяя коня ножками по крупу. – Я собираюсь догонять индейцев! Я перестреляю их всех!

– Крепкий парнишка, – одобрительно заметил Гарт и повернулся ко мне. – А ты ужасная мать, Элиза. Всего за несколько минут твой ребенок едва не погиб дважды, и все из-за твоего невнимания. Он нуждается в более твердой руке, чем твоя, моя сладкая.

– Как смеешь ты, после трех лет…

– У отца ведь есть кое-какие права, – с невинным видом возразил Гарт. – Кстати, как ты узнала, что моего деда звали Стефан?

– Я вовсе об этом не знала. Он назван в честь Лесконфлера, который…

– Да, да. Ты знаешь, Элиза, я не думаю, что Франция будет для него подходящей страной, когда он повзрослеет. Я был на западе, у Тихого океана. Там чудные места. Мы найдем местечко в горах, там, где не слишком много индейцев….

– Гарт, а как же Хайлендс?

– Хайлендс мы сохраним за собой. Может, Стефан захочет там обосноваться, когда вырастет, а может, и один из его братьев.

Мы направились к замку. Одной рукой Гарт держал поводья, а другой придерживал мальчика.

– У него будет много братьев. Шесть или семь. И несколько сестер, чтобы было кого дразнить и мучить.

– Неужели? – спросила я. – А я уже ничего не могу сказать по этому поводу?

Гарт улыбнулся.

– Ты вполне в состоянии основать династию, Элиза. Мне увезти вас обоих прямо сейчас? Как ты хочешь?

– Нет. Лучше, чтобы все было по-людски. Я приведу тебя в дом и представлю семье… снова. Не думаю, что тебе удастся уговорить дядю Тео отдать тебе своего внучатого племянника. Они обожают друг друга.

– Он может приехать в гости, – великодушно заметил Гарт. – Места всем хватит.

– Тебе придется построить очень большой дом, – сказала я, – чтобы вместить десять детей и легион родственников.

– Любой, какой пожелаешь, – махнул рукой Гарт. – Пятьдесят комнат? Сто? Кстати, с удовольствием встречусь с Филиппом. Может быть, он захочет переехать в Америку с нами? Мы найдем ему жену, крепкую креольскую девушку. Мне жаль Оноре. Он был славным малым. Немного вспыльчивый, конечно, как и его сестра, но с добрым сердцем.

Я чуть не споткнулась, удивленно уставившись на Гарта.

– Где… Откуда ты знаешь про Оноре?

– О, твой дядя Тео – прекрасный респондент. Я знаю обо всем. О руке Филиппа, о том, как хорошо поладили между собой Саванна и Франсуаза, о замужестве Саванны, и только об одном он мне не написал – вот об этом парнишке. Вот она, месть Лесконфлеров.

– Вот как! – Я почувствовала, что краснею от злости. – Все… Какое двуличие! Какие вы все мужчины бессовестные! Как вы посмели вступить в сговор против меня? Как вы смели!

Он обнял меня, засмеявшись.

– О, все мужчины – злодеи! Теперь я все понимаю. Портрет Дианы, полагаю, занял почетное место в твоей спальне?

Гарт засмеялся и кивнул.

– Странные взгляды, разговоры все утро, рассуждения на тему о том, что у Этьена должен быть отец. Даже Этьен, и тот убежденно говорил, что сегодня приезжает папа! Они ждали тебя? Все знали, кроме меня. Ну конечно, – ахнула я, – у тебя ведь с собой нет ни сумки, ни даже кошелька! Лжец! Ну да, конечно, Лондон…

Я не знала, смеяться мне или плакать, но Гарт не дал мне времени на размышление, он просто поцеловал.

– Не удивлюсь, если по возвращении нас будет ждать священник, – сказал он нежно между поцелуями. – Я сказал дяде Тео, что не отвечаю за себя, если мы не поженимся как можно быстрее. Представь, что будет за позор, если брат у Этьена будет зачат вне брачных уз.

– О, ты такой нехороший, – упрекнула я Гарта, прижавшись к нему и наслаждаясь знакомой твердостью его тела, его новой нежностью. Он изменился с тех пор, как мы виделись в последний раз. Гарт Мак-Клелланд научился любить.

– Ты знаешь, – прошептал он, – мы можем как-то отвлечь ребенка, а сами…

Я кивнула в сторону Этьена и лошади, которые быстро удалялись.

– Похоже, он сам решил удалиться, – сказала я.

– Папа! Мама! Смотрите! – Подпрыгивая в седле, наш сын махал нам рукой. – Без рук!

– Господи, – выдохнул Гарт, – когда я поймаю эту маленькую мартышку, я надеру ему задницу!

Бросившись следом, он схватил под уздцы коня, снял Этьена и подбросил его в небо. Этьен вскрикнул от удовольствия.

– Отлично, парень! Я вижу, ты любишь приключения?

Гарт посадил мальчика к себе на плечо и посмотрел на меня.

– Я научу тебя приключениям, а твоя мама научит тебя любви. Она в этом эксперт.

Гарт протянул мне руку. Я взяла ее и на миг прижала к своей щеке, стирая невесть откуда взявшуюся слезинку. Потом Гарт передал сына мне, сам взял поводья, и мы втроем вышли из сумеречного леса на яркое предвечернее солнце.

1

Органди – очень тонкая жесткая прозрачная шелковая ткань, выработанная мелкоузорчатым переплетением.

2

Людовик XIV (1638—1715) – французский король с 1643 года. Его правление считается расцветом французского абсолютизма. Легенда приписывает ему изречение: «Государство – это я».

3

Козлы – сиденье для кучера в передке экипажа.

4

Ты грубая скотина (фр.).