- Обычного размера, - сказал брат Ансельм, обеими руками отмеряя перед собой на столе расстояние. - Если шкуру сложить в восемь раз, получится книга такой величины. Возможно, шкатулку заказывали специально для этой книги.
      - Но если их создавали одновременно, к корешку бы не стали приклеивать полоску кожи. Это уже излишество.
      - Отчего же? Тот, кто делал книгу, мог приклеить полоску только потому, что так было принято. Но шкатулка могла быть создана и позже. Если книга была сделана и написана до появления шкатулки, ей придали такой вид, как и прочим книгам. И только потом владелец заказал для нее футляр, дабы предохранить от вытирания, что случалось нередко при хранении среди прочих, менее ценных книг.
      Кадфаэль расправил пальцами полоску пурпурного цвета, пригладив бахрому ворса, истершегося вдоль рваного края до паутинной тонкости. Мельчайшие нити прилипли к коже, окрасив ее в бледно-голубой цвет.
      - Я говорил с Хэлвином, который знает о красках и выделке пергамента несравненно больше, чем я. Хотелось бы мне, чтобы он тогда был здесь с нами! Брат Хэлвин большой знаток! Так вот, он говорит то же, что и ты. Пурпур цвет императоров; пурпурная с золотом окраска свидетельствует о том, что книгу делали для императора. И в восточных, и в западных империях создавались такие книги. Пурпур и золото были имперскими цветами.
      - И до сих пор остаются таковыми. Здесь они в наличии оба: и пурпур, и остаток позолоты. В Древнем Риме, - вспомнил Ансельм, - императоры считали их исключительно своей принадлежностью. Они ревностно следили за тем, чтобы никто не смел им уподобляться. И в Аахене, и в Византии следовали, как известно, примеру цезарей.
      - Из какой империи, как ты предполагаешь, привезены книга и шкатулка, эти дивные произведения искусства? Достаточно ли оснований, чтобы указать точно?
      - Тебе видней, - сказал Ансельм. - Ты путешествовал в землях, где я никогда не бывал. Попробуй сам разгадать эту загадку.
      - Резьба по кости могла быть сделана мастером из Константинополя, хотя заказчику необязательно было отправляться туда. Со времен Карла Великого оба имперских двора тесно общались между собой. Интересно, что шкатулка объединила обе стороны света, ибо резьба по дереву явно сделана в духе западной империи. Древесина же была добыта где-то близ Средиземного моря. Скорее всего, в Италии. И все эти редкостные материалы и таланты слились воедино, чтобы воплотиться в вещи удивительной красоты!
      - А хранилось здесь, возможно, еще более удивительное произведение искусства. Кто знает, какой художник покрывал золотой вязью пурпурный переплет! Наверное, на книге имелась надпись, для какого наследника Византии или Рима она предназначена. И кто был творец, создавший это диво, в каком стиле он работал - западном или восточном.
      Брат Ансельм, разглядывая солнечный блик на столе, попытался представить, как должна была выглядеть эта драгоценная книга, какие слова и имена должны были быть на ней выведены ради услаждения царственных особ и каким причудливым узором она была украшена.
      - Да, это было, наверное, подлинное чудо, - сказал он мечтательно.
      - И хотел бы я знать, - пробормотал Кадфаэль, - где это чудо находится теперь.
      Едва наступил вечер, Фортуната зашла в лавку к дядюшке. Джеван уже сложил инструменты и сейчас убирал на полки только что нарезанный на листы пергамент с кремовато-белой, гладкой поверхностью. Большой лист, сложенный втрое, давал несколько листов поменьше, но края еще не были обрезаны. Фортуната подошла и пальцем провела по ровной поверхности.
      - Подходящий размер, - сказала она задумчиво.
      - Размер этот годится для многих целей, - заметил Джеван. - Но что ты имеешь в виду? Какую книгу?
      - Такую, что поместилась бы в моей шкатулке. - Девушка взглянула на Джевана большими, орехово-зелеными глазами. - Ты ведь знаешь, мы с отцом ходили в аббатство и просили, чтобы Илэйва отпустили на поруки? Просьба наша осталась невыполненной. Но все заинтересовались шкатулкой. Брат Ансельм, библиотекарь аббатства, внимательно осмотрел ее. И вот они пришли к выводу что некогда в шкатулке хранилась книга. Как раз такого размера, когда большой лист складывается втрое. Книга, наверное, была очень красивой, под стать шкатулке. Как ты думаешь, они правы?
      - Да, возможно. Судя по размеру шкатулки, в ней действительно могла лежать такая книга. Конечно же, для книги это был бы замечательный футляр. Джеван взглянул в лицо племяннице и мрачновато усмехнулся. - Жаль, что ее утратили прежде, чем дядя Уильям оказался в Триполи, к тому времени, осмелюсь предположить, шкатулка прошла через много рук и служила для самых разных целей. Там, в тех землях, жизнь довольно тревожная. Куда проще насадить христианство, нежели потом взрастить его.
      - Я рада, что в шкатулке оказались серебряные монеты, а не какая-то ветхая книга. Что бы я с ней делала? Ведь читать я не умею.
      - Книги стоят довольно дорого. Особенно если красиво написаны и изукрашены. Но я рад, что ты довольна своим приданым, и желаю тебе воспользоваться им с наибольшей выгодой.
      Фортуната ладонью провела по полке и, нахмурившись, взглянула на испачканные пылью пальцы. Вот точно так же монахи, проведя пальцем по кожаной подстилке, пристально вгляделись в голубоватый мелкий порошок, обнаружив нечто значительное в таком ничтожном, казалось бы, предмете. Фортуната заметила поблескивающие на солнце золотые пылинки, но не могла взять в толк, что бы это значило. Рассмотрев их внимательно, девушка стряхнула с ладони тончайшую бархатистую пыль.
      - Здесь пора сделать уборку, - сказала она. - Ты все содержишь в порядке, но забываешь про пыль.
      - Да, можешь прибраться, когда будет время, - разрешил дядюшка. - Пыль накапливается постоянно, а выделанные кожи имеют свою, особую. Она постоянно вокруг меня, я дышу ею и потому не замечаю. Если хочешь, пожалуйста, вытри ее.
      - А в твоей мастерской, наверное, еще больше грязи, - продолжала Фортуната. - Ведь там ты скоблишь кожи, и с них капает после мытья в реке, не говоря уж о мокром песке и глине на полу... А соскобленная шерсть, а запах... Представляю! - Фортуната наморщила нос.
      - Ну уж не настолько, милая госпожа! - рассмеялся дядюшка, глядя на ее брезгливую мину. - Конан прибирает в мастерской довольно часто, и я ему хорошо плачу за это. Следовало бы обучить его моему ремеслу, но он слишком занят на пастбище. Он парень неглупый и уже многое знает о том, как делается пергамент.
      - Конан сейчас сидит в крепости, под замком, - напомнила Фортуната. - А шериф все ищет человека, который мог бы видеть его на пути к пастбищу в день убийства. Как ты думаешь, Конан мог убить?
      - А кто бы не мог, - с безразличием ответил Джеван, - в зависимости от обстоятельств... Хотя, конечно, вряд ли Конан - убийца. Рано или поздно его выпустят. Ничего с ним не случится, если он там попотеет от страха несколько дней. А уборка в мастерской подождет. Итак, госпожа, вы готовы ужинать? Я запираю лавку, и пойдем.
      Но Фортуната как будто его не слышала. Она внимательно обвела взглядом полки и столик, на котором были сложены разрезанные и подровненные листы бифолии, предназначавшейся для написания огромной кафедральной Библии. Но более всего ее интересовали сложенные втрое пергаменты, из которых могли бы получиться книги, подходящие для ее шкатулки.
      - Дядюшка, у тебя же есть книги такого размера, правда?
      - Этот размер используют наиболее часто, - сказал дядюшка. - Лучшая из моих книг именно такого размера. Она сделана во Франции. Бог знает, как она оказалась на благотворительной книжной ярмарке в нашем аббатстве. Но почему ты спрашиваешь?
      - Твоя книга могла бы поместиться в моей шкатулке. Мне бы хотелось тебе ее подарить. У тебя есть возражения? Шкатулка красивая и очень дорогая, и ей следует остаться в фамильном владении. Грамоте я не обучена, и книг у меня нет, чтобы хранить какую-то из них в шкатулке. И потом, - добавила Фортуната, - я вполне довольна своим приданым и благодарна за него дядюшке Уильяму. Давай после ужина посмотрим твои книги. Букв я не знаю, но люблю рассматривать рисунки, они такие красивые!
      Джеван стоял и молча смотрел на племянницу с высоты своего внушительного роста. Безмолвный и недвижный, он напоминал удлиненное изображение святого в багете храмового портика: от сухощавого, строгого лица до тонких, жилистых ног в туфлях с длинными узкими носками. Жилистые, умелые руки посвященного в свое дело мастера дополняли сходство. Его темные глаза серьезно смотрели на Фортунату. Наконец он покачал головой, как бы удивляясь такой необдуманной щедрости.
      - Девочка, ты не должна так легкомысленно отказываться от вещи, прежде чем не узнала, сколько она стоит и какую выгоду может принести тебе в будущем. Ты следуешь порыву, и впоследствии ты можешь раскаиваться.
      - Вовсе нет, - заметила Фортуната. - Почему я должна сожалеть, что отказалась от ненужной мне вещи, подарив ее человеку, который использует ее наилучшим образом? Неужто ты станешь утверждать, что тебе не хотелось бы иметь шкатулку?
      Глаза Джевана поблескивали - не от алчности, но от бесспорного желания получить шкатулку и предвкушаемого удовольствия владеть ею.
      - Идем ужинать, а потом попробуем поместить в нее твою книгу. А отец позаботится о том, куда переложить деньги.
      Молитвенник, сделанный во Франции, был одним из семи манускриптов, приобретенных Джеваном за многие годы ведения дел с духовенством и прочим грамотным людом. Когда он приподнял крышку сундука, Фортуната увидела все семь книг, стоящих в ряд переплетами кверху и чуть склонившихся на одну сторону, потому что оставалось еще много свободного пространства. Две из них были с латинскими надписями на корешках; одна - в красном переплете, но другие - в бледно-кремовых, и почти все - слишком ветхие, чтобы вместилищем их стала столь красивая шкатулка. Фортуната уже видела прежде эти книги, но никогда еще не рассматривала их так внимательно. К каждому корешку был приклеен маленький скругленный кожаный язычок, для того чтобы книгу легче было вынимать из сундука.
      Джеван достал свою любимую книгу, обтянутую девственно-белой кожей, и раскрыл ее наугад; страницы засверкали яркими красками, как если бы они были только что нанесены: кайма по правому полю, узкая и красивая, была составлена из сплетенных листьев, усиков и цветов; текст делился на два столбца, первый из них начинался с огромной заглавной буквы, пять букв поменьше начинали новый абзац, причем каждая буква обрамлялась красивым узором из цветов и листьев папоротника. Изяществу рисунка не уступала яркость и чистота красок: алой, голубой, золотой и зеленой. Но особенно поражали голубые тона, лучезарная прохлада которых доставляла глазу чистейшее наслаждение.
      - Книга как новенькая, - пояснил Джеван. - Полагаю, что ее украли и увезли подальше, где можно было без опаски продать. Вот отсюда, с заглавной буквы, начинаются "Жития святых". Взгляни на фиалки: они как настоящие!
      Фортуната открыла шкатулку, которую держала на коленях. Цвет подстилки внутри мягко оттенял белый пергамент молитвенника. Книга удобно помещалась в шкатулке. Когда крышка будет закрыта, кремовая кожа, плотно облегая книгу, улучшит надежность хранения.
      - Вот видишь! - сказала Фортуната. - Как замечательно, что теперь шкатулку можно использовать по назначению! Несомненно, она для этого и была изготовлена.
      В углу сундука нашлось место для шкатулки. Джеван закрыл крышку сундука и надавил на нее ладонями бережно и с благоговением.
      - Замечательно! По крайней мере ты можешь быть уверена, что я буду ценить твой подарок.
      Поднявшись на ноги, он все еще не мог отвести взора от своего драгоценного сундука, и на губах его играла смутная улыбка удовлетворения.
      - Знаешь ли ты, малышка, что никогда прежде я не запирал свой сундук? Но теперь, поместив туда эту шкатулку, я буду ради пущей надежности держать сундук на запоре.
      Джеван обнял племянницу за плечи, и они подошли к дверям. На верхней площадке лестницы, прежде чем спуститься вниз, в залу, Фортуната неожиданно обернулась к нему.
      - Дядя, ты сказал, что Конан многое узнал об изготовлении пергамента. Умеет ли он определить ценность книги? Если бы вдруг ему попалась очень ценная книга, сумел ли бы он это понять?
      Глава двенадцатая
      Двадцать шестого июня Фортуната проснулась очень рано, и первая ее мысль была о том, что сегодня похороны Олдвина. На похоронах должно было присутствовать все семейство, ибо каждый чувствовал некую вину перед неказистым, но добросовестным слугой, который проработал в доме много лет и ушел из жизни столь неожиданно. "Как жаль, - думала Фортуната, - что моими последними словами, к нему обращенными, были слова упрека". Теперь ей приходится укорять себя за это.
      Бедняга Олдвин! Он никогда не мог вполне насладиться своим благополучием, всегда опасаясь лишиться его, подобно скупцу, дрожащему над своим золотом. И оттого он так дурно поступил с Илэйвом. Но как бы то ни было, он не заслужил, чтобы его убили ножом в спину, а потом бросили в реку. Несмотря на свое беспокойство об Илэйве, девушка чувствовала себя виноватой перед старым слугой. Все эти дни убитый занимал ее мысли и заставлял идти по дороге, на которую ей не хотелось бы ступать. Но если правосудие существует не для жалких и обиженных, для кого оно тогда вообще?
      Несмотря на то что Фортуната встала в ранний час, Джеван успел опередить ее. Лавке предстояло весь день оставаться запертой, затемненной ставнями, и, однако, Джеван поднялся ни свет ни заря и ушел прежде, чем девушка спустилась в залу.
      - Он поторопился в мастерскую, - пояснила Маргарет. - Ему необходимо вымыть в реке несколько свежих шкур, но к похоронам он вернется. Тебе он был нужен?
      - Нет, ничего срочного. Просто я скучаю без него.
      Девушка была рада, что все в доме поглощены приготовлениями к поминкам, хотя недавний траурный ужин в честь дядюшки Уильяма еще не был забыт. "С него-то и начались все несчастья", - подумала Фортуната. Маргарет со служанкой была занята приготовлением пищи; Жерар, едва только разговелся, пошел во двор готовить похоронные дроги, чтобы доставить Олдвина в церковь, куда старый слуга так не любил заглядывать при жизни.
      Фортуната пошла в лавку и при свете, проникающем в щели ставней, быстро и беззвучно обыскала полки, на которых были сложены неразрезанные шкуры и инструменты, и заглянула в каждый уголок чисто выметенной, скудно обставленной комнаты. Все тут было открыто взору. Она и не ожидала обнаружить здесь что-либо постороннее и потому недолго пробыла в лавке. Затворив дверь в затемненное помещение, девушка возвратилась в пустую залу и по лестнице поднялась наверх, в комнату Джевана, располагавшуюся над аркой.
      Наверное, он забыл, что Фортунате с детства было известно, где что в доме лежит, или просто не подумал, что девушка вдруг может заинтересоваться предметами, к которым прежде была равнодушна.
      Она еще не дала ему повода задуматься над этим и молилась про себя, чтобы и впредь дядюшка не догадался о ее мыслях. Сейчас Фортуната чувствовала себя виноватой перед ним, и однако, она готова была подавить в себе это чувство, но сделать задуманное. Ничего не могло быть страшней мучивших девушку сомнений.
      Джеван сказал ей, что никогда прежде не запирал сундук с манускриптами, но шкатулку собирается хранить под замком. Возможно, все это было сказано из любви к племяннице и желания польстить ей, в виде благодарности, но ведь он действительно запер шкатулку в сундуке, прежде чем отправиться спать. Фортуната знала, что найдет сундук запертым, так оно и оказалось. Если он унес ключи с собой, ей не придется идти далее по этому опасному пути. Но Джеван не унес ключи, они оказались на месте, на крюке внутри сундука, где он хранил одежду: сундук этот стоял в углу комнаты. Фортуната дрожащей рукой выбрала самый маленький ключ, он с острым скрежетом задел металл, когда она вставляла его в скважину.
      Подняв крышку сундука, девушка с забирающим сердцем опустилась на колени, обеими руками вцепившись в его край с такой силой, что побелели и заныли от напряжения пальцы. Беглого взгляда оказалось достаточно, чтобы заметить: шкатулки в сундуке не было. Темной, отполированной шкатулки с вырезанным на слоновой кости ликом святого. Драгоценный французский молитвенник Джевана, приобретенный им у вора или скупщика краденого на ярмарке в честь Святого Петра, стоял, как прежде, чуть наискось, корешком кверху, бок о бок со своим соседом в красном переплете, лишенный своего нового красивого футляра.
      Книга осталась, а шкатулка, которая явилась для нее столь подходящим вместилищем, исчезла, и Фортуната не могла не догадываться, с какой целью и куда унес ее дядюшка.
      Фортуната поспешно, поддавшись внезапно охватившей ее панике, закрыла крышку и повернула ключ, не заметив, что тонкая прядь ее волос зацепилась за край резного замка. Прядь эта оборвалась, когда девушка резко встала и почти выбежала из комнаты, надеясь за обыкновенными делами, посреди ни о чем не подозревающей родни, забыть о страшной догадке и ужасных подозрениях, которые, как она поначалу надеялась, не подтвердятся. Но теперь они только окрепли, и ей следовало пройти начатый путь до конца.
      Олдвина проводили всем семейством во главе с Жераром Литвудом, при торжественном участии отца Элии, который уверился в благонадежности своего подопечного и совершенно отбросил былые сомнения. Фортуната стояла у края могилы рядом с Джеваном, который изредка касался ее своим рукавом, ужас и жалость разрывали душу девушки. Она наблюдала, как он вместе с прочими нес гроб, как бросил горсть земли в могилу и смотрел в темную яму с благопристойным, строгим выражением лица, пока комья с глухим стуком падали вниз, навсегда скрывая покойного. Когда умирает жалкий и унылый человек, окружающие не испытывают большого горя, но убить такого бедолагу значит совершить вопиющую несправедливость.
      Итак, несчастный Олдвин покинул этот бренный мир, в котором никогда не чувствовал себя вполне счастливым, и семейство Жерара, исполнив последний долг перед покойным, возвратилось домой. За столом все сидели притихшие, но рана их была неглубока и вскоре должна была затянуться.
      Фортуната убрала со стола и пошла на кухню, чтобы помочь Маргарет вымыть посуду. Она не знала, отчего так медлит и не принимается за дальнейшие розыски: то ли боится, что выдаст себя поспешным уходом, то ли до отчаяния не хочет увязнуть еще более глубоко в страшной трясине. И все же она не могла оставить дело незавершенным. Она знала, что неизвестность будет мучить ее. И потом, ее опасения могут не подтвердиться, если она выяснит все до конца. Стремление добраться до истины не давало ей покоя.
      Фортуната пересекла двор и незаметно проскользнула в затемненную ставнями лавку. Ключ от мастерской Джевана висел на обычном месте, куда тот повесил его, ни о чем не тревожась, едва только вернулся с утренней деловой прогулки. Фортуната сняла ключ с гвоздя и спрятала его за корсаж платья.
      - Я пойду в аббатство, - сказала девушка сквозь открытую в залу входную дверь. - Может быть, они опять разрешат мне увидеться с Илэйвом. Или, по крайней мере, разузнаю, нет ли каких новостей. Посыльный от епископа может вернуться со дня на день. Ковентри не так уж далеко от нас.
      Ей не стали ни возражать, ни уговаривать. Все были убеждены, что после мрачных впечатлений, оставшихся после похорон, молодой девушке не помешает совершить прогулку прекрасным летним полднем и развеяться. Пусть молодые думают о молодых, с какой тревогой ни были бы связаны их заботы.
      Поскольку на улицу выходили только окна лавки, сейчас закрытые ставнями, а окна залы и спален смотрели на хозяйственный двор и сад, никто из домашних не увидел, как девушка, выйдя из-под арки, свернула не налево, по направлению к городским воротам и аббатству, а направо, к мосту и дороге, ведущей во Франквилль.
      Брат Кадфаэль, обычно не склонный к колебаниям, провел целое утро за обдумыванием событий предыдущего дня, пытаясь справиться с беспокоящими его мыслями и отделить то, что уже можно было считать проверенными сведениями, от нуждающихся в подтверждении догадок. Несомненно, в шкатулке Фортунаты некогда хранилась книга - и довольно долго, судя по оставленным следам, каковыми были слабый лиловый налет краски - на подстилке и истончившийся обрывок пурпурной полоски, зажатой меж подстилкой и деревом. Золотая пластина, после того как ее приклеят к листу и подвергнут обжигу, хотя и разрушается под воздействием открытого воздуха, но все же, по всем правилам обработанная, может оказаться относительно прочной. Нужно было бессчетное количество раз достать книгу из шкатулки и положить ее обратно, чтобы с нее начала стираться тончайшая золотая пыль. Чем дольше размышлял Кадфаэль, тем больше утверждался во мнении, что шкатулка создавалась как вместилище для книги и что книга находилась в ней, возможно, на протяжении одного - двух столетий. Если книгу украли давным-давно или ее уничтожили языческие разбойники, что же тогда подарил старик Уильям своей приемной дочери? Ибо для Кадфаэля, как и для Илэйва, было несомненно, что несколько дней назад в шкатулке еще не было тех шести кошелей с серебром.
      Но, предположим, если это все-таки книга, безопасно пропутешествовавшая в своей великолепной раке почти через полмира, никем не извлекаемая и не читаемая, чтобы достаться в качестве приданого девушке, достигшей брачного возраста? Книга дорогая, которую впоследствии можно выгодно продать, получив взамен довольно приличную сумму. Но для собирателей книг, тех, кто питает к ним страсть, книги имеют особую ценность. Чтобы заполучить понравившуюся книгу, эти люди готовы мошенничать, красть, лгать, даже если впоследствии нельзя будет показать ее кому-то или хотя бы похвалиться своим сокровищем. Но решиться на убийство?.. Нет, это невозможно.
      А если все же вернуться к убийству? Какая тут может быть связь с книгами? Кто стоял на пути вора? Ведь не этот же полуграмотный слуга, которому нет дела до изысканных манускриптов, созданных много веков назад выдающимися мастерами.
      Вдруг, к собственному удивлению, Кадфаэль, который только что выпалывал мелкие сорняки со своих гряд, отложил мотыгу и пошел к брату Винфриду, работавшему рядом в саду.
      - Сынок, если позволит отец настоятель, я отлучусь по делу. Вернусь к вечерней службе, но если опоздаю - присмотри, чтобы все было в порядке, и закрой мою мастерскую, прежде чем идти.
      Брат Винфрид, смуглый и мускулистый, выпрямился во весь рост, чтобы выслушать распоряжения Кадфаэля, в руке у него был зажат пучок сорняков, который он только что выдернул из земли.
      - Хорошо. На тех грядах надо полоть?
      - Нет, не надо. Ты можешь отдохнуть, когда закончишь эти.
      Но Винфрид был не из лентяев. Переполнявшая его жизненная сила постоянно требовала выхода, как пар в бурлящем котле. Кадфаэль похлопал Винфрида по плечу, предоставляя силача его кипучей деятельности, и пошел разыскивать аббата Радульфуса.
      - Святой отец, - обратился к нему Кадфаэль, - рассказал ли тебе брат Ансельм, что мы вчера обнаружили, осмотрев шкатулку, доставленную из восточных земель Фортунате? И к какому выводу, хотя и небезоговорочному, мы пришли?
      - Да. В таких делах я доверяю суждению Ансельма, и все же это только предположение. Похоже, в шкатулке хранилась такая книга. Жаль, что она исчезла.
      - Отец аббат, я не уверен, что она утрачена. Есть основания думать, что, когда шкатулка только что была доставлена в Англию, в ней еще не было серебряных монет. Обнаружилась разница в весе и плотности. Так утверждает юноша, который привез ее с Востока, и это же заметил я, потому что держал в руках шкатулку в тот самый день, когда ее доставили в дом Жерара Литвуда. Уверен, - настойчиво добавил Кадфаэль, - обо всем этом необходимо поговорить с шерифом.
      - Ты думаешь, - серьезно поглядев на него, спросил Радульфус, - что ваши наблюдения могут быть как-то связаны с делом, которое сейчас расследует шериф? Ведь это дело об убийстве. Какое отношение может иметь книга, пусть даже пропавшая, к такого рода преступлению?
      - Отец аббат, когда убили слугу, все были уверены, что в убийстве повинен Илэйв, пожелавший отомстить за обвинение. Но вам известно, что это не так, Илэйв не убивал. Но кто бы еще мог убить его в связи с этим обвинением? Нет такого человека. Я уверен, что обвинение это вообще никак не связано с убийством. И все же какая-то связь с Илэйвом существует, с его возвращением в Шрусбери, точнее говоря. Все события произошли сразу же, как он вернулся. И нельзя забывать, что вернулся он не с пустыми руками. Он принес шкатулку, которая поначалу была тяжелой и казалась цельным куском дерева, а через несколько дней внутри нее зазвенели серебряные монеты. Это само по себе уже странно. А все странности, случившиеся в доме, где жил убитый, могут иметь отношение к делу.
      - И потому их должно учитывать, - заключил аббат после нескольких минут молчаливого обдумывания слов Кадфаэля. - Хорошо, будь по-твоему. Расскажи обо всем Хью Берингару. Мы не станем гадать, какие он сделает из этого выводы. Сам я не могу сказать, что за этим стоит, но шерифу знать обо всем не мешает: вдруг это прольет на дело неожиданный свет и поможет осуществлению правосудия? Что ж, ступай к нему, если находишь нужным. Не торопись с возвращением, а я буду молиться, чтобы поход твой увенчался успехом.
      Кадфаэль, не застав Хью дома, отправился в замок. Бодрой походкой, свидетельствующей как о жизнерадостности, так и о деловитом возбуждении, он подошел к крепостной стене и, пройдя аппарель, нырнул под арку ворот. Хью, заметив его, вышел навстречу.
      - Кадфаэль! Ты подоспел вовремя. У меня есть для тебя новости.
      - У меня тоже для тебя новости, - откликнулся Кадфаэль. - Если, конечно, это можно назвать новостями. Но, ценными для тебя окажутся мои сведения или нет, я хочу тебе их сообщить.
      - А Радульфус согласен с твоим мнением? Тогда я услышу сейчас что-то стоящее. Пойдем и расскажем друг другу все, что у нас накопилось, предложил Хью и повел Кадфаэля в караульное помещение, служившее заодно приемной. Там они могли бы уединиться. - Я как раз собирался заглянуть к нашему приятелю Конану, прежде чем отпустить его. Да, таковы мои новости. Понадобилось много времени, чтобы выяснить, где он побывал в тот день, но наконец мы нашли одного батрака, жителя Франквилля, который видел, как Конан направлялся на пастбище, к своему стаду, как раз перед вечерней службой. Значит, это не он убил Олдвина, ведь бедняга погиб примерно час спустя.
      Кадфаэль уселся с медленным, протяжным вздохом.
      - Что ж, значит, и его исключаем тоже. Ну и ну! По правде говоря, я и не считал его убийцей, но это другой разговор.
      - И я не считал его убийцей, - невесело согласился Хью, - Но из-за пастуха я потерял несколько дней, разыскивая свидетелей, которые подтвердили бы его невиновность: дурак от страха перезабыл всех знакомых, встреченных им по пути на пастбище во Франквилле. И заметь, еще и лгал, на это у него хватило сообразительности. Но он не виновен и скоро будет свободен, как птица. Пусть Жерар возится с ним, а с меня хватит! - с досадой заключил Хью. Он сидел, опираясь локтем о маленький столик, за которым они беседовали с глазу на глаз. - Вообрази только! Он поклялся, что не видел конторщика с тех пор, как под воздействием упреков Фортунаты тот отправился в аббатство, чтобы отказаться от обвинения, и стоял на своем, пока мы не сказали ему, что последующие два часа он провел с Олдвином в пивной. Он признал это, но зато стал утверждать, что, посидев в пивной, они окончательно расстались. Впоследствии выяснилось, что и это ложь. Один из преследователей, разыскивавший в Форгейте Илэйва, рассказал нам остаток истории. Он видел, как оба пересекли мост и направились к аббатству, причем Конан обнимал Олдвина за плечи и что-то горячо говорил ему. И вдруг оба услыхали шум и крик ловли! Перепуганные, они решили, что это их разыскивают молодцы с дубинами, и спрятались в роще. Воображаю, насколько это поколебало решимость Олдвина, намеревавшегося признать неосновательность обвинения! Наверное, после исповеди мужество вернулось к нему, и если бы не смерть... И только сегодня Конан признался, что, выйдя из пивной, они не разлучились. Оба были здорово навеселе, полагаю. Конан возвратился к своему стаду, как только уверился, что Олдвин напуган настолько, что не двинется дальше.
      - Итак, одним подозреваемым стало меньше.
      - Этот был последним. И не жалею, что, как оказалось, недотепа непричастен к преступлению. По крайней мере, он не убийца, - уточнил Хью. Хотя с самого начала подозрения против обоих молодых людей были весьма шатки. Но что же теперь?
      - Теперь я расскажу тебе свои новости, которые кажутся мне еще более существенными после того, как Конан оказался вне подозрений. И потом, если не возражаешь, прежде чем ты отпустишь Конана, мы выжмем из него все, что известно ему о шкатулке, которую Илэйв принес Фортунате в качестве приданого. Той самой шкатулке, что старик Уильям послал ей, умирая, из Франции.
      - Да, - задумчиво отозвался Хью, - о ней упоминал Джеван, объясняя, почему Конан хотел избавиться от Илэйва. Ему нравилась девушка, но он полюбил ее значительно горячей, когда она получила приданое. Так считает Джеван. Вот и все, что я знаю о шкатулке. Какое отношение может она иметь к убийству?
      - С самого начала меня смущало отсутствие мотива для убийства, признал Кадфаэль. - Месть, говорили все, указывая пальцем на Илэйва, но все прояснилось благодаря юному отцу Эдмеру. Конан, конечно, не хотел допустить, чтобы Олдвин отказался от своего обвинения, но и это кажется недостаточным основанием, чтобы убить. А теперь нам точно известно, что Конан вне подозрений. Но кого же мог так обидеть Олдвин, чтобы возникла хотя бы драка, не говоря уж об убийстве? Да на беднягу смотреть-то было жалко, а уж рассердиться и совсем невозможно. Он ни в ком не возбуждал зависти и никому не делал зла. Неудивительно, что все подозрения кажутся необоснованными. И все же он стоял у кого-то на пути, пусть даже не сознавая того. Поскольку смерть его не связана с обвинением Илэйва в ереси, я стал приглядываться ко всему, что творилось в эти дни в доме, ко всем делам, которые, возможно, только косвенно касались Илэйва или Олдвина, и тщательно входить во все подробности и перемены, которые самым неожиданным образом могли иметь отношение к столь внезапно случившемуся убийству.