- Похоже, я окажусь в меньшинстве, если буду настаивать на освобождении обвиняемого, - сухо заметил аббат. - Но если уж так получается, то и я выступлю за то, чтобы он оставался здесь, в аббатстве. Хотя в монастыре я распоряжаюсь по своему усмотрению, но дело о ереси уже не в моих руках. Мы послали весть епископу и со дня на день ожидаем его решения. Судить будет епископ, а наше дело - представить обвиняемого либо ему, либо его заместителю. Я всего только исполняю епископскую волю. Весьма сожалею, мастер Жерар, но мой ответ именно таков, я не могу взять у тебя залог и принять поручительство. Я могу только обещать, что, пока Илэйв в аббатстве, больше никто не причинит ему вреда - На последних словах аббат сделал ударение.
      - Тогда по крайней мере, - быстро заговорил Жерар, умеющий принимать неизбежное и тем не менее пытающийся стоять до конца, - не пообещаете ли вы, что епископ выслушает меня на суде, как только что вы все меня выслушали?
      - Я сообщу ему о твоем желании и твоем праве говорить, - пообещал настоятель.
      - Еще один вопрос: можем ли мы навестить Илэйва, раз уж пришли сюда? Я хочу, чтобы юноша знал: едва он выйдет отсюда, он обретет работу и крышу над головой.
      - Не возражаю, - сказал Радульфус.
      - При свидетелях, - громко провозгласил каноник Герберт. - Пусть кто-то из братии присутствует при разговоре.
      - Свидетель обеспечен, - ответил аббат. - Брат Кадфаэль каждый день после капитула заходит к юноше взглянуть, как заживают раны. Он проводит мастера Жерара и будет находиться рядом во время визита.
      Тут аббат поднялся с решительным видом, покуда новые возражения не сложились в голове каноника, впрочем, не отличавшегося особой сообразительностью. Ведь он даже внимания не обратил на Кадфаэля.
      - Совет окончен, - заключил аббат и проводил взглядом неспешно покидающих залу гостей.
      Илэйв сидел на соломенном матрасе близ узкого окна. На столе перед ним лежала открытая книга, но юноша не глядел в нее. Брови его были сведены в сосредоточенном раздумье, он размышлял об уже прочитанном, но, судя по его хмурому лицу, ни одно из творений святых отцов, доставленных ему Ансельмом, не принесло желанного успокоения. Казалось, все их усилия направлены на развенчание друг друга, а не на восхваление Господа, и потому страницы книг были в основном проникнуты раздражением, а не благочестием. Возможно, существовали и другие ученые, менее склонные производить бурю в стакане воды и потому миролюбиво настроенные к своим собратьям-теологам, однако все их творения, наверное, были сожжены вместе с авторами.
      - Чем дольше я это изучаю, - напрямик заявил юноша брату Ансельму, тем большим сочувствием проникаюсь к еретикам. Наверное, я тоже еретик. Как могут богословы заявлять, будто бы верят в Творца и стараются жить по заповедям, когда сами относятся друг к другу с такой ненавистью?
      За несколько дней довольно тесного общения оба сблизились настолько, что свободно могли обсуждать подобные вопросы. Брат Ансельм перелистнул страницу Оригена и спокойно ответил:
      - Это происходит от того, что они пытаются определить при помощи слов нечто таинственное и обширное, по сути своей не поддающееся определению. Нащупав нить, каждый пытается не допустить иных возможностей толкования. Однако с каждым новым шагом исследователь все глубже и глубже увязает в бездонной топи. Бесхитростные души проходят над этой бездной, не замочив ног, и даже не подозревают, какая под ними пучина.
      - Вот так, наверное, и было со мной, пока я не попал сюда. А сейчас, увязнув по колени, я сомневаюсь, что удастся выбраться из трясины.
      - Возможно, ты утратил прежнюю невинность, однако увязаешь ты в чужих словесах, а не в собственных. Это не так страшно. Стоит тебе только закрыть книгу - и ты свободен.
      - Слишком поздно!.. Теперь мне уже хочется многое узнать. Как случилось, что Отец и Сын стали Троицей? Кто впервые стал писать о них, как о троих, и тем самым запутал нас всех? Как могут быть трое, во всем подобные друг другу, одним существом?
      - Как три доли листа, соединенные в один лист, - предположил Ансельм.
      - А что ты скажешь о четырехдольном листике клевера, который приносит счастье? Кто четвертый - человечество? Или мы - как бы стебель, связывающий воедино всех троих?
      Ансельм со спокойной, выражающей терпимость улыбкой покачал головой.
      - Никогда не берись за написание книги, сын мой. Тебя непременно заставят сжечь ее!
      И вот сейчас Илэйв сидел в карцере, в привычном одиночестве, которое вовсе не тяготило его, и раздумывал над некоторыми беседами, что произошли меж ним и Ансельмом в последние несколько дней. Он сомневался, стоило ли вообще браться за чтение, ибо своими запутанными писаниями теологи напускали такого туману, в котором обыкновенным людям, составляющим большинство человечества, нетрудно было и заблудиться. Но стоило ему только поглядеть в сводчатое окно, на узкий бледно-голубой кусок неба, на фоне которого трепетала листва и проступали белые перистые облака, как мир вокруг вновь становился прост и лучезарен, и юноша, несмотря на свои злоключения, чувствовал всепроникающую радость.
      Услышав голоса за дверью, Илэйв никак не отнес их на свой счет и потому вздрогнул, когда в замке повернулся ключ. Как правило, звуки из внешнего мира долетали к нему через окно, и звон колокола к службе отмерял для него время. Илэйв уже успел привыкнуть к распорядку дня и, когда в храме свершался обряд, молился, преклонив колена, ибо Илэйв по-прежнему верил, что Бог ничего общего не имеет с трясиной богословских писаний и что только по вине людей скрыты густым туманом лучезарная ясность и простота.
      Однако щелчок ключа в замке являлся частицей его, Илэйва, повседневного мира, из которого он был изгнан только на время, возможно, чтобы получить возможность обдумать в тишине свою жизнь после возвращения из долгого путешествия. Впуская в помещение сияние летнего дня, дверь отворилась, но не плавно, дюйм за дюймом, а резко и нараспашку, до самой стены. На пороге стоял брат Кадфаэль.
      - К тебе гости, сын мой!
      Жестом он пригласил всех войти в тесный, с каменным сводом карцер, наблюдая, как Илэйв щурится и моргает от залившего его лицо света.
      - Как голова, не болит?
      Еще вчера Кадфаэлем были сняты бинты, под густыми волосами остался узкий шрам.
      - Совсем не болит!
      - Никаких неприятных ощущений? В таком случае моя работа закончена. А теперь, - Кадфаэль уселся на конец кровати, спиной к комнате, - я превращаюсь в стену. Мне приказано оставаться с вами, но считайте, что я глух и нем.
      Однако помимо него в помещении, казалось, было еще двое глухих и немых - столь неожиданной оказалась встреча. Илэйв, вскочив на ноги, не сводил глаз с Фортунаты, которая, с пылающими щеками, так же пристально смотрела на него. Оба молчали, и только глаза говорили за них: Кадфаэль, который сидел чуть боком, искоса наблюдал за их лицами и мог прочитывать по ним то, что не было произнесено. Догадаться о чувствах молодых людей было нетрудно. Однако возникли эти чувства не вдруг, хотя проявились, как казалось, неожиданно. Юноша и девушка давно уже знали друг друга, несколько лет провели они под одной крышей: с самого детства Фортунаты до тех пор, пока ей не исполнилось одиннадцать. И если Илэйв испытывал к ребенку братское расположение и нежность, то Фортуната наверняка боготворила его, поскольку девочки развиваются значительно быстрей и способны рано испытывать сильную, глубокую привязанность. Ей оставалось только дождаться Илэйва, и за это время красота ее успела расцвести, к полному изумлению юноши.
      - Эх, сынок! - с сердечной теплотой сказал Жерар, окидывая юношу взглядом и пожимая ему руку обеими руками. - Наконец-то ты вернулся домой после стольких приключений, и я даже не смог встретить тебя! Я искренне рад тебя видеть. Кто бы мог подумать, что, вернувшись, ты попадешь в беду... Но, будем надеяться, все закончится хорошо с Божией помощью. Ты сделал добро для дядюшки Уильяма - а следовательно, и для нас. Стало быть, и мы должны отплатить тебе добром.
      Илэйв усилием воли сбросил с себя оцепенение и, сглотнув, резко сел на кровать.
      - Я не ожидал, что вам разрешат навестить меня, - сказал он. - И рад, что вы беспокоитесь обо мне, но это бесполезно. Коготок увязнет - всей птичке пропасть... Вы знаете, в чем меня обвиняют? Вам не следует даже близко ко мне подходить, - с горячностью продолжал он. - Во всяком случае, пока меня не освободят. А теперь я точно прокаженный!
      - Разве ты не знаешь, что тебя уже не обвиняют в убийстве Олдвина? Все подозрения отведены.
      - Да, брат Ансельм говорил мне после заутрени. Но ведь это только половина дела.
      - Большая половина, - заметил Жерар, усаживаясь на высокий табурет, слишком узкий для его обильных телес.
      - Не все считают так же. Фортуната уже впала в немилость за то, что слишком горячо отстаивала меня во время допроса. Мне бы ни за что на свете не хотелось причинить вред ей или вам, - горячо заверил Илэйв. - У меня душа успокоится, если вы будете держаться от меня подальше.
      - Прийти сюда нам разрешил аббат, - сказал Жерар. - Он настроен весьма благожелательно. Мы с Фортунатой приходили на капитул, чтобы поручиться за тебя. И ты ошибаешься в нас, если думаешь, что мы способны отказаться от тебя из-за нескольких гончих, нюхающих воздух и лающих на всю округу. В городе я достаточно известен и уважаем, и потому сплетни ко мне не липнут. И твоему доброму имени злые языки не помеха. Нам хотелось, чтобы тебя отпустили отсюда вместе с нами, под мое поручительство. Когда тебя снова вызовут на капитул и будут расспрашивать, скажи, что тебе обеспечено место в моей лавке. А что этому мешает? Мы с тобой неповинны в смерти Олдвина, и никто из нас не намеревался оставить его без куска хлеба. Но случившегося не воротишь! Бедняга умер, я остался без конторщика, а тебе ведь надо где-то голову преклонить, когда выйдешь отсюда... Так почему бы не вернуться в дом, где ты жил, и не заняться знакомым издавна делом? Если ты не против - вот моя рука, и считай, что мы договорились. Что скажешь?
      - Скажу, что ничего иного я так не желаю! - Лицо Илэйва, притворно-холодное все эти несколько дней, засветилось теплом и благодарностью, и сразу стало видно, как он юн и уязвим. "Непросто ему будет, - подумал Кадфаэль, - вновь казаться невозмутимым".
      - Но сейчас нам не следует об этом говорить. Ни в коем случае! - с дрожью в голосе настаивал Илэйв. - Господь свидетель, как я благодарен вам за вашу доброту, но я не смею думать о будущем, находясь здесь! Надо подождать, пока я буду освобожден и восстановлен в добром имени. Догадываюсь, что они ответили вам на вашу просьбу. Они не пожелали отпустить меня даже под ваше поручительство!
      Жерар с сожалением подтвердил эту догадку.
      - Однако аббат разрешил навестить тебя и рассказать о нашем предложении, чтобы ты по крайней мере знал, что у тебя есть друзья, которые о тебе беспокоятся. Любой, выступающий в твою защиту, тем самым оказывает тебе помощь. Я тебе уже рассказал, что собирался сделать. Фортуната, в свою очередь, хочет сказать тебе несколько слов.
      Жерар, когда входил, осторожно поставил шкатулку на кровать перед Илэйвом. Фортуната, выйдя из своей молчаливой недвижности, склонившись, взяла ее и села рядом с Илэйвом, устроив шкатулку у себя на коленях.
      - Помнишь, ты принес эту шкатулку к нам домой? Мы с отцом хотели оставить ее как залог ради твоего освобождения, но тебя все равно не отпускают. Но, если не удалось освободить тебя одним способом, - сказала девушка, понизив голос, - можно поискать другой. Помнишь, о чем я тебе говорила, когда мы виделись в прошлый раз?
      - Да, помню, - ответил Илэйв.
      - Для такого дела потребуются деньги. - Фортуната говорила, осторожно подбирая слова. - Дядюшка Уильям подарил мне их достаточно. Я хочу, чтобы ты их взял и использовал на свое усмотрение. И давай обойдемся без лишних слов. Уговор был нарушен ими, а не тобой.
      Жерар предостерегающе коснулся ее руки и сказал шепотом, который коварное эхо отразило от каменных стен:
      - Осторожней, девочка! И стены имеют уши!
      - Но не язык, - успокаивающе отозвался Кадфаэль. - Говори смелей, дитя, меня не надо бояться. Скажи все, что собиралась сказать ему, и пусть он ответит. Я не собираюсь вам мешать.
      Вместо ответа Фортуната взяла шкатулку и передала ее Илэйву. Кадфаэль услышал еле слышное позвякивание монеток и, взглянув на юношу, заметил, как тот насторожился и с недоумением свел брови. Легонько встряхнув шкатулку, при этом монеты снова тихо звякнули - он взвесил ее на ладони.
      - Значит, хозяин послал тебе деньги? - сказал он задумчиво. - Я не знал, что внутри. Но шкатулка твоя. Я принес ее тебе.
      - Что хорошо для тебя, то хорошо и для меня. И я скажу то, что собиралась, хотя знаю, присутствующий здесь брат не одобрит моих слов. Я не доверяю тем, кто осудил тебя. И мне страшно. Я хочу, чтобы ты был подальше отсюда, где-нибудь в безопасном месте. Деньги принадлежат мне, и я могу использовать их как мне вздумается. На них можно купить лошадь, дом, пищу, стражника, который согласится повернуть в замке ключ и отворить дверь... Возьми эти деньги и воспользуйся ими, трать их как найдешь нужным. Я измучена страхом за тебя и не стыжусь своих слов. Куда бы ты ни пошел, я последую за тобой.
      Фортуната начинала свою речь тихо, почти неслышно, но под конец голос ее окреп и зазвучал страстно и напористо; руки девушки, с тесно переплетенными пальцами, лежали на коленях; лицо было бледно, глаза блистали. Илэйв отодвинул шкатулку в сторону, рука Фортунаты чуть вздрогнула, когда он едва не коснулся ее. Минуты полторы помолчав, что свидетельствовало не о колебаниях, но, напротив, о твердой решимости, для которой даже трудно подыскать слова, юноша наконец заговорил:
      - Нет! Я не могу ни принять эти деньги, ни позволить использовать их для меня. И ты знаешь почему. Я не изменю своего решения. Избежав суда, я оставлю путь открытым для негодяев, которые жаждут оклеветать честных людей. Если теперь не довести борьбу до конца, в ереси вас обвинит любой раздосадованный сосед, потому что придраться можно к каждому неосторожно сказанному слову, к каждому необдуманно заданному вопросу. Я не хочу попустительствовать клеветникам и не сдвинусь с места, пока мне не скажут, что я ни в чем не виновен, а потом не отпустят восвояси.
      Фортуната, хотя и уговаривала Илэйва с возможной настойчивостью, знала, что юноша не согласится с ней. Она медленно отодвинула свою руку и встала, но не могла заставить себя уйти, даже несмотря на то, что Жерар легонько подтолкнул ее.
      - Но потом, - уверенно продолжил Илэйв, - я не откажусь принять этот дар - вместе с невестой, которая принесет его с собой.
      Глава одиннадцатая
      - У меня к тебе просьба, Фортуната, - сказал Кадфаэль, когда они пересекали обширный монастырский двор: оба гостя хранили молчание, причем девушка была явно огорчена, тогда как ее приемный отец, напротив, доволен тем, что Илэйв отказался от побега и настойчиво дожидался суда. Сам Жерар не колеблясь верил в правосудие. - Не позволишь ли ты показать мне эту шкатулку брату Ансельму? Он сведущ во всякого рода искусствах и может сказать нам, где ее сделали и как давно. Меня интересует его мнение о том, для какой цели она служила. Вреда от этого не будет никакого, потому что Ансельм человек знающий и к Илэйву он относится хорошо. У тебя есть сейчас время, чтобы зайти в монастырскую библиотеку? Тебе и самой, наверное, будет интересно узнать побольше о своей шкатулке. Она обладает немалой ценностью.
      Фортуната, почти не слушая его, согласилась: мыслями своими она была еще рядом с Илэйвом.
      - Парень сейчас как никогда нуждается в дружеской поддержке, задумчиво сказал Жерар. - Я надеялся, что, убедившись в его непричастности к убийству, обвинители устыдятся и станут к нему снисходительней. Но тот важный прелат из Кентербери считает, что смелые мысли о вере еще опасней, чем убийство. Я бы и сам раздобыл для парня лошадь - не хочу, чтобы тут участвовала Фортуната.
      - Да разве Илэйв позволит мне в этом участвовать! - с горечью заметила девушка.
      - И будет прав! Что же касается законных средств, которые помогли бы ему выбраться из переплета, я готов сделать все необходимое. Если человека ценишь и он ценит тебя, оба взаимно довольны друг другом, - туманно заметил Жерар.
      Библиотека брата Ансельма находилась в северной стене монастыря, где манускрипты храмовых песнопений содержались им в строгом порядке и с любовью. Когда Кадфаэль ввел посетителей, Ансельм как раз настраивал миниатюрный орган, но едва только Жерар поставил перед ним шкатулку редкостной работы, немедленно прервал свое занятие. Он взял шкатулку в руки и подошел поближе к свету, чтобы полюбоваться изяществом резьбы и насыщенностью потемневших от времени красок.
      - Прелестное изделие! Сработано истинным мастером. Взгляните только на резьбу по кости: как изящно очерчен лоб! Наверное, резчик поначалу вывел правильный овал, а потом уже точными штрихами преобразил его в осмысленный юношеский лик! Интересно, какой святой здесь изображен? Несомненно, кто-то из первых. Наверное, Святой Иоанн Златоуст. - Он бережно коснулся пальцем усиков лозы и сетчатого узора на листьях. - Где эта шкатулка приобретена?
      - Илэйв сказал мне, - пояснил Кадфаэль, - что Уильям купил ее на базаре в Триполи у монахов-беженцев, покинувших свой монастырь близ Эдессы под натиском разбойников из Мосула. Ты думаешь, шкатулка была сделана на Востоке?
      - Резьба по слоновой кости, - оценивающе сказал Ансельм, - сделана мастером, жившим, очевидно, где-то в восточной империи. Взгляните на этот правильный овал лица, широкие, внимательные глаза... Но что касается работы по дереву, здесь я не уверен. Мне кажется, сама шкатулка была вырезана где-то в западных странах. Нет, не в Англии, но во Франции или в Германии. Ты позволишь, дитя, взглянуть, какова она внутри?
      В Фортунате уже проснулось любопытство, и она, с нетерпением подавшись вперед, готова была слушать все, что расскажет о шкатулке Ансельм.
      - Конечно же, откройте! - согласилась она, протягивая ключик.
      Жерар повернул ключик в замке и поднял крышку, а затем вынул из шкатулки тихо позвякивающие мешочки с серебряными монетами. Изнутри шкатулка была выложена тонкой бледно-коричневой кожей. Ансельм вновь поднес шкатулку к свету и заглянул в нее. Уголок кожи слегка отгибался, открывая взгляду темную полоску, зажатую между стенками шкатулки. Он осторожно подцепил ее ногтем и вытащил: полоска оказалась обрывком темно-пурпурного цвета, неровная по краю обрыва, но аккуратно обрезанная с внешнего края. Кожа была потертой и, возможно, потерявшей прежнюю насыщенность окраски, хотя и теперешний ее оттенок был достаточно глубоким и красивым. Кожа, устилающая дно шкатулки, тоже, казалось, некогда была значительно ярче; Кадфаэль провел ногтем по лоскуту и пристально вгляделся в лиловатую пыль и в тонкую линию, оставшуюся на поверхности. Ансельм постарался стереть эту линию, пригладив ворс, но след от нее все же сохранился. Подушечка пальца Ансельма оказалась выпачкана тончайшей лиловатой пылью. Что-то еще привлекло его внимание, ибо, взяв в руки шкатулку, он так и сяк стал вертеть ее, подставляя солнечным лучам. И Кадфаэль увидел то же, что и Ансельм: разбрызганные по бархатистой поверхности золотые искорки, которые можно было увидеть, только когда они, освещенные солнцем, поблескивали.
      Фортуната с любопытством изучала лоскут пурпурной кожи, расправленный на столе. Он был настолько тонок, что его легко можно было сдуть.
      - Что это за лоскуток? От чего он оторвался?
      - Это обрывок кожаной полоски, которая концами была приклеена к переплету, чтобы вытаскивать книгу из сундука. Книги ведь хранятся в сундуках, тесно прижатые друг к другу, корешками кверху. При помощи такой полоски удобно достать из сундука любую книгу.
      - Значит, вы думаете, - продолжала девушка, - что в шкатулке некогда хранилась книга?
      - Возможно. Это могло быть сто, двести лет тому назад. Где только не побывала эта шкатулка и в каких только целях не использовалась, прежде чем попала на базар в Триполи!
      - Но если книга хранилась в шкатулке, зачем было приклеивать полоску? недоумевала Фортуната. - Здесь она лежала плашмя и, помимо нее, других книг не было. Тут хватает места только для одной книги.
      - Верно. Но книга, как и шкатулка, могла долго пропутешествовать, прежде чем ее поместили сюда. Судя по этому обрывку, несомненно, что в шкатулке некогда хранилась книга. Возможно, какой-нибудь монах использовал эту шкатулку, чтобы держать в ней свой молитвенник. С книгой он, похоже, не захотел расстаться, несмотря на нужду. В монастыре, вероятно, эта книга хранилась вместе с другими в сундуке, но монахи не смогли захватить их с собой, когда бежали от разбойников.
      - Лоскут очень ветхий, - заметила Фортуната, ощупывая неровный край кожи, - книга, наверное, была подходящего размера, чтобы как раз поместиться вместе с приклеенной к корешку полоской.
      - Кожа рано или поздно изнашивается, - уточнил Жерар. - Из-за множества прикосновений она почти стирается в пыль, а церковные книги постоянно находятся в пользовании. Если нападение мосульских разбойников было внезапным, монахи из-под Эдессы вряд ли имели возможность переписать старые книги.
      Кадфаэль принялся укладывать фетровые мешочки обратно в шкатулку, сворачивая их как можно плотней. Прежде чем устлать ими дно полностью, он вновь провел пальцем по пергаменту и пристально изучил сверкавшую на солнце золотую пыльцу, искорки которой то вспыхивали, то исчезали, когда он сгибал пальцы. Жерар опустил крышку, запер шкатулку и взял ее под мышку, чтобы унести домой. Несмотря на то что Кадфаэль свернул фетровые мешочки как нельзя плотней, чтобы избежать перемещения монеток, он все же услышал их позвякивание, когда Жерар поднял шкатулку.
      - Я благодарен вам за то, что вы показали мне столь искусно сделанную вещицу, - со вздохом сказал Ансельм. - Это дело рук настоящего мастера, владелицей работы которого тебе, юная госпожа, посчастливилось стать. Господин Уильям обладал хорошим вкусом.
      - Вот и я ей так сказал, - простосердечно признался Жерар. - Она сможет значительно округлить сумму приданого, если продаст эту шкатулку.
      - Шкатулка стоит значительно дороже, чем ее содержимое, - серьезно сказал Ансельм. - Полагаю, первоначально в ней хранились святые мощи. Я сужу по резному изображению на кости, хотя, возможно, и ошибаюсь. Наверное, мастеру хотелось сделать свое произведение как можно совершенней, независимо от назначения шкатулки.
      - Я провожу вас до ворот, - очнувшись от задумчивости, сказал Кадфаэль и прошел вместе с Жераром и Фортунатой вдоль северной стены монастыря.
      Девушка держалась чуть впереди и двигалась, не отрывая глаз от каменных плит, плотно сжав губы и мыслями витая где-то далеко. Только когда они приблизились к воротам и Кадфаэль остановился, чтобы попрощаться с гостями, девушка обернулась и взглянула на него. Увидев ключ, который Кадфаэль все еще держал в руке, девушка неожиданно улыбнулась.
      - Ты забыл положить на место ключ от карцера. Уж не собираешься ли ты, - просияв, предположила Фортуната, - выпустить Илэйва?
      - Нет, я собираюсь сам войти туда, - сказал Кадфаэль. - У нас с ним найдется, о чем поговорить.
      Илэйв совершенно утратил выражение враждебной настороженности, с которой обычно встречал всех входящих. Однако постоянно его посещали только Кадфаэль, брат Ансельм и послушник, который приносил пищу, с ними у юноши установились исключительно дружеские отношения. Услышав, как в замке повернулся ключ, Илэйв оглянулся на дверь: при виде Кадфаэля удивление в глазах узника сменилось радостью. Юноша полулежал, опираясь на локоть, подставив лицо мягкому свету, лившемуся из сводчатого окна; но теперь поспешно спустил ноги на пол и подвинулся, давая Кадфаэлю место на матрасе.
      - Я не ожидал увидеть тебя так скоро, - сказал Илэйв. - Они уже ушли? Бог свидетель, мне не хотелось огорчать ее, но что было делать? Она не выскажет того, что держит в глубине души! Если бы я согласился бежать, не только мне, но и ей было бы стыдно за меня, а вот этого я никогда бы не перенес! А сейчас мне нечего стыдиться. Ты, наверное, думаешь, что я совершаю глупость, отказываясь от побега?
      - Наверное, глупость, - ответил Кадфаэль. - Но если взглянуть иначе, она может обернуться мудростью. Ибо кто сможет рассказать об этой шкатулке все, что нам следует о ней знать? Вот и ответь мне: когда девушка дала тебе шкатулку в руки, что тебя так удивило? Я заметил, как ты прикинул ее вес. И удивился настолько, что какое-то время не мог говорить. Ты заметил что-нибудь новое? Расскажи мне о своих впечатлениях, или, если хочешь, сначала я расскажу тебе о своих, и потом мы проведем сравнение.
      Илэйв удивленно и задумчиво взглянул на сидящего с ним рядом Кадфаэля.
      - Да, я помню, вы однажды держали ее в руках, в тот самый день, когда я относил шкатулку в город. Неужто этого оказалось достаточно, чтобы заметить столь незначительную разницу в весе?
      - Нет, если бы не ты, - ответил Кадфаэль, - я бы не догадался. Вес шкатулки был хорошо тебе знаком, ведь ты не однажды брал ее в руки на пути из Франции домой. Когда Фортуната дала тебе шкатулку, ты как бы знал уже, чего ожидать. Но почему-то ты взвесил ее в руках. Что-то тебя озадачило. И потом ты повертел ее так и сяк. И услышал то, что услышал. Тебя, как и меня, удивило, что шкатулка стала незначительно легче. И звон монет тебя удивил, тогда как мне уже было известно, что там, внутри, содержится пятьсот семьдесят пенсов. Но ты этого не знал и потому в недоумении стал поворачивать шкатулку и так, и этак. Но почему ты ничего нам не сказал?
      - У меня не было уверенности, - пояснил Илэйв. - Да и откуда ей быть? Я, правда, услышал звон монет, но с тех пор, как я отнес шкатулку в город, ее могли открывать, что-то вынуть или уложить не так плотно... Оттого, может быть, и вес стал меньше, и монетки лежат не так плотно, как прежде, и потому звенят при встряхивании. Мне требовалось время, чтобы подумать. И если бы ты не пришел...
      - Знаю-знаю, - перебил Кадфаэль, - Если бы я не пришел, ты бы попросту выкинул это дело из головы - ведь тебе могло только показаться, что изначально шкатулка была тяжелей. Поручение ты выполнил, Фортуната получила свое приданое, и стоит ли ломать голову над такими пустяками, как вес шкатулки и позвякивание монеток? Разве нет более серьезных предметов для размышления? А у тебя их имеется немало. Но вот прихожу я и ворошу то, что уже улеглось. Я только что держал эту шкатулку в руках, сын мой. Возможно, я не заметил бы разницы в весе, если бы не видел твоего изумления. Однако я прекрасно помню, как основательно ощущался этот вес. Да и внутри ничего не перемещалось. Казалось, вся шкатулка представляет собой цельный кусок дерева. Иное дело теперь. Сомневаюсь, чтобы фетровые мешочки предохраняли монетки от сотрясения - я только что упаковывал их сам, свернув как можно плотней шесть маленьких кошелей, но монетки зазвенели, как только шкатулку взяли в руки. Нет, ты не ошибся. Шкатулка стала легче, чем была, и не кажется так плотно набитой.
      Илэйв сидел, задумавшись над словами Кадфаэля, но не знал, какое тут можно найти объяснение.
      - Не понимаю, - сказал он наконец, - зачем над этим раздумывать? Какое это все имеет значение? Даже если наши наблюдения не ошибочны, к чему они приведут? Допустим, мы разгадаем эту маленькую тайну: кому от этого станет хуже или лучше?
      - Бывает, что за пустяками скрывается нечто важное, - настойчиво сказал Кадфаэль, - и, напротив, значительные на первый взгляд явления оборачиваются пустяками. И пока я не узнаю, что означает этот пустяк, случившийся наряду с убийством и клеветой, я не успокоюсь. Хвала Господу, никто сейчас не подозревает тебя в убийстве Олдвина, но ведь кто-то убил его! И хотя сам Олдвин обладал многими недостатками, над ним совершено насилие, и справедливость должна быть восстановлена. Мне, например, не кажется удивительным, что большинство людей в городе истолковали убийство Олдвина как месть за обвинение в ереси. Сейчас твоя невиновность не вызывает сомнений, но ведь это не значит, что об убийстве можно забыть. Был ли он с кем-то в ссоре, которая впоследствии привела к убийству? Или как-то это все же связано с тобой? Твое возвращение, несомненно, явилось неким толчком. Его убили на следующий день после того, как ты вернулся. И все странное, все необъяснимое, случившееся в эти дни, может быть как-то связано с твоим возвращением
      - Но я принес с собой шкатулку, и со шкатулкой также случилось непонятное, - продолжил его мысль Илэйв. - Или у тебя имеется на этот случай какое-то объяснение?
      - Возможно, да. Кое-что можно предположить... Мы только что вынимали из шкатулки кошели с пенсами, чтобы хорошенько рассмотреть ее и снаружи, и изнутри. На коже, которой устлано дно, остались следы позолоты в виде пылинок, видимых только на свету. А еще кожа покрыта тончайшим голубоватым налетом, вроде того, что бывает на сливах. Брат Ансельм предполагает, что это свидетельствует о тесном соприкосновении с поверхностью другого предмета, окрашенного в пурпур. Как подтверждение мы обнаружили под уголком подстилки обрывок пурпурной кожи, полоска которой, очевидно, была приклеена к корешку книги на случай, если ее будут хранить в сундуке, как, например, хранятся книги у нас в монастырской библиотеке.
      - То есть ты хочешь сказать, - наконец осенило Илэйва, - что в шкатулке лежала книга или книги, которые первоначально хранились в сундуке? Возможно ты прав, но что это нам дает? Шкатулка довольно старая, и ее могли использовать для самых различных нужд. Наверное, сто лет миновало с тех пор, как в ней лежала книга.
      - Допустим, это так, но прими во внимание следующее. И ты, и я заметили, что пять дней назад шкатулка была значительно тяжелей и казалась сплошным куском дерева, а сегодня она значительно легче по весу и в ней звенят монеты. Я хочу сказать, Илэйв, только то, что пять дней назад, двадцатого числа сего месяца, содержимое шкатулки было иным, нежели теперь, двадцать пятого числа сего же месяца.