- Что свидетельствует о его твердом характере, - заметил Кадфаэль. Или о хитрости. А может, и о том и о другом вместе. Как знать...
      - Не так уж часто ты выступаешь как адвокат дьявола, - сказал Хью и горько усмехнулся. - Ладно, присматривай за этим парнем, а обвинить или оправдать его мы еще успеем.
      Тело Альдхельма лежало в отпевальной часовне. Его уложили на одре, выпрямили конечности, закрыли глаза и укрыли саваном. Осмотрев мертвеца, Кадфаэль выяснил все, что мог. Не все белые крупинки в проломленном черепе оказались обломками кости, ибо монах обнаружил также белую каменную крошку и комочки земли, которые лишний раз свидетельствовали о том, что голову Альдхельму проломили тем самым камнем. Лицо мертвого пастуха прикрывала белая тряпица. Кадфаэль и Тутило стояли по разные стороны покойника и смотрели друг на друга.
      Юноша был бледен, лицо его посерело от напряжения. Когда Хью отправился к аббату Радульфусу, дабы доложить ему о том, что они обнаружили и сделали, Кадфаэль намеренно увел Тутило с собой в часовню. Юноша молча исполнял все, что от него требовалось: принес воду и полотно, зажег свечи и не противился тому, чтобы находиться в присутствии покойника. Теперь, когда все было сделано, Тутило стоял неподвижно.
      - Ты, наверное, знаешь, зачем этот человек шел к нам в аббатство? спросил Кадфаэль, глядя в глаза юноши, золотистые даже в слабом свете свечей. - То есть что он собирался сделать, увидев всех братьев нашего ордена.
      - Да, знаю, - промолвил Тутило, почти беззвучно шевеля губами.
      - Ты знаешь, каким образом ковчежец святой Уинифред увезли из аббатства. Теперь это известно всем. Ты знаешь, что один из монахов подстроил эту пропажу и попросил Альдхельма помочь ему и что если бы не разбойники, то святая Уинифред попала бы в Рамсей. Как ты считаешь, следует ли нам искать этого монаха среди братьев из Шрусбери, у которых украли святыню, либо среди двух братьев из обители, куда ее отправили? И не следует ли обратить особое внимание на одного из них?
      Тутило стоял напротив Кадфаэля, не опуская глаз, но не вымолвил ни слова.
      - Вот лежит Альдхельм, который знал того монаха в лицо и мог назвать его имя. Но теперь у него нет голоса, чтобы заговорить. А ты как раз тогда шел той же дорогой, через переправу к Престону, откуда вышел он, и дальше в Лонгнер.
      Тутило молчал, ничего не подтверждая и не отрицая.
      - Сынок, - сказал Кадфаэль, - ты сам понимаешь, какой вывод напрашивается.
      - Понимаю, - наконец вымолвил Тутило.
      - Скажут, что это ты подстерег Альдхельма и убил его, чтобы он никогда не указал пальцем на тебя.
      Тутило не стал отводить от себя обвинение в убийстве, говорить, что именно он сообщил шерифу о случившемся. На мгновение он перевел глаза на покрытое тряпицей лицо Альдхельма, затем вновь поднял их на Кадфаэля.
      - Дело в том, что так не скажут, - сказал он наконец. - Не смогут сказать. Потому что я пойду к лорду аббату и к отцу Герлуину и сам расскажу, что сделал. Никого не надо, я сам укажу на себя пальцем. И отвечу за все содеянное, но не за убийство, которого не совершал.
      - Дитя, - сказал Кадфаэль после некоторого размышления, - не тешь себя надеждой на то, что сможешь так просто отделаться. Найдутся такие, кто скажет, мол, ты использовал свое преимущество, зная, что тебя подозревают, а теперь из двух преступлений выбираешь менее тяжкое. Кто не предпочтет обвинение в воровстве и обмане, находящимся в юрисдикции церкви, тому, чтобы сунуть голову в петлю шерифа и отвечать за убийство. Так что в любом случае, молчи или признавайся, тебе придется туго.
      - Неважно! - воскликнул Тутило. - Если я заслужил наказание, пусть кара падет на мою голову. Но как бы мне ни пришлось расплачиваться, я не позволю, чтобы меня обвиняли в убийстве честного человека лишь из-за того, что тот грозил мне разоблачением. И даже если меня обвинят в обоих преступлениях, что еще я могу сделать? Брат Кадфаэль, помоги, помоги мне поговорить с аббатом! Если ты испросишь у него аудиенции, он выслушает меня. Попроси также, чтобы пригласили отца Герлуина, покуда шериф здесь. Нельзя ждать до завтрашнего собрания капитула.
      Тутило воодушевился и горел желанием исполнить задуманное. Насколько Кадфаэль понимал, юноша избрал наилучший путь - путь истины, ибо истина, которую даже в этих отчаянных обстоятельствах мог открыть юноша, способна была на многое пролить свет.
      - Ты решил верно, - согласился Кадфаэль. - Но остерегайся оправдываться, прежде чем тебя станут обвинять. Говори, что должен сказать, без крику, и аббат Радульфус выслушает тебя, это я обещаю.
      Ему хотелось надеяться, что то же самое он мог бы сказать и насчет субприора Герлуина. Возможно, об этом же подумал и Тутило, ибо в минуту искренней решимости по лицу его пробежала мгновенная кривая усмешка.
      - Ступай за мной, - велел Кадфаэль.
      Присутствующих в покоях аббата оказалось даже больше, чем просил Кадфаэль. Впрочем, он, похоже, и не возражал, видимо, не очень рассчитывая на теплый прием со стороны Герлуина. Хью еще не ушел от аббата, а также было вполне естественно, что к аббату пригласили графа Лестерского, ибо дело касалось правосудия и подлежало в том числе юрисдикции короля Стефана. Герлуина позвали по просьбе самого Тутило, тут уж ничего не поделаешь, а уж приора Роберта и вовсе нельзя было не допустить туда, куда допустили Герлуина. Пусть уж лучше столкнутся лицом к лицу и делают что пожелают.
      - Отец аббат... отец Герлуин... милорды... - Тутило покрепче уперся ногами в пол, сложил руки и оглядел присутствующих, словно своих судей. - Я скажу сейчас то, что должен был сказать раньше, ибо это разрешит спор, о котором тут все толкуют. Как известно, ковчежец святой Уинифред покинул аббатство на повозке с лесом для Рамсейской обители, но никто не знает, как именно все произошло. Я признаю, что это моих рук дело. После того как ковчежец завернули и приготовили перенести в безопасное место, я унес его с алтаря, а вместо ковчежца подложил бревно, его-то и подняли вверх по лестнице. А вечером попросил одного парня, того, что пришел вместе с возчиками, и он помог мне погрузить ковчежец на повозку для Рамсея. Я хотел, чтобы святая Уинифред помогла возродиться нашей разоренной обители. Все это правда. Я сделал все сам. Никто больше к этому не причастен. Искать больше некого, я здесь и говорю о том, что сделал, и готов отвечать.
      Герлуин открыл было рот и набрал в легкие побольше воздуха, дабы обрушить на голову самонадеянного послушника поток своего возмущения, но неожиданно сдержался, причем еще до того, как аббат остановил его жестом. Ибо бранить сейчас юношу означало не что иное, как отказаться от каких бы то ни было претензий на святыню, ради которой бесстрашный парень пустился на столь опасное предприятие. Разве и впрямь не могла эта творящая чудеса святая принести в будущем славу Рамсейской обители? А вопрос о претензиях все еще открыт, тем более что здесь, в этих покоях, внимательно слушая с едва заметной улыбкой на губах, присутствует граф Лестерский, который то ли искренне, то ли по злому умыслу требует свою долю в этом деле. Нет уж, лучше помалкивать, покуда что-нибудь не прояснится. Пусть все идет своим чередом. Учтиво склони голову на жест аббата Радульфуса и держи рот на замке.
      - Как бы то ни было, ты поступил правильно, что признался, - мягко промолвил аббат. - Но прошлой ночью ты сообщил нам, а также шерифу, который это подтверждает, что, к великому нашему и, уверен, твоему сожалению, молодой человек, столь низко обманутый тобой, теперь мертв. Он лежит у нас в аббатстве и будет погребен как положено. Не кажется ли тебе, что, признайся ты раньше, ему не пришлось бы пускаться в путь, в конце которого он встретил свою смерть?
      Раскрасневшееся было лицо Тутило постепенно приобрело пепельный оттенок. Проглотив комок в горле, юноша произнес хриплым шепотом:
      - Увы мне, святой отец. Но откуда я мог знать? Даже теперь я ничего не понимаю!
      Размышляя впоследствии, Кадфаэль пришел к выводу, что именно в эту минуту он уверился в непричастности Тутило к убийству и в том, что юноша понятия не имел, каким образом его обман мог поставить другого человека перед угрозой смерти.
      - Сделанного не воротишь, - спокойно сказал аббат. - Говори в свою защиту. Говори, если тебе есть что сказать. Мы выслушаем тебя.
      Тутило вздохнул, собрался с духом и расправил плечи.
      - Святой отец, там, где я не смогу оправдаться, я попробую, по крайней мере, объяснить. Я пришел сюда с отцом Герлуином, чтобы, горюя о разоренной Рамсейской обители, совершить что-нибудь великое во имя восстановления нашего дома. Я много слыхал о чудесах святой Уинифред, о толпах паломников и щедрых дарах, которыми обязано ей Шрусберийское аббатство. И я жаждал найти такую покровительницу, способную дать новую жизнь Рамсейской обители. Я молился о том, чтобы святая Уинифред вступилась за нас и явила нам свою милость. И мне показалось, что она услышала меня и согласилась помочь нам. Отец, мне показалось, что она смилостивилась и хочет посетить нас. Это придало мне сил, и я понял, что обязан выполнить ее волю.
      Щеки Тутило вновь зарделись, особенно на скулах, - так бывает при чахотке или в лихорадке. Кадфаэль смотрел на юношу, терзаясь сомнениями. То ли и впрямь он убедил сам себя, то ли умышленно старается теперь убедить других? То ли, как всякий грешник, отчаянно пытается прикрыть свое преступление простодушием? Ибо каких только покровов не выискивает выявленный грех, дабы прикрыть свою наготу.
      - Я замыслил и совершил то, в чем уже признался, - неожиданно коротко и сухо произнес Тутило. - Мне казалось, что я не делаю ничего дурного. Я пребывал в убеждении, что действую по велению святой Уинифред и слепо повиновался. Я горько сожалею о том, что мне пришлось прибегнуть к помощи другого человека, который находился в полном неведении.
      - И не подозревал о грозившей ему опасности, - добавил аббат.
      - Я признаю это, - искренне промолвил Тутило. - И сожалею, да простит мне господь мои прегрешения!
      - Быть может, в свое время и простит, - спокойно заметил аббат. - Нам не дано вмешиваться в дела правосудия господня. Мы же выслушали твое признание. Перед нами святая Уинифред, вернувшаяся к нам столь удивительным образом, и здесь же находятся люди, сопровождавшие ее в этом пути, которые, как и ты, убеждены в том, что наша святая сама вершит свой путь и сама выбирает себе друзей и почитателей. Однако прежде чем мы перейдем к рассмотрению этого вопроса, нам следует разобраться с убийством. Это деяние недопустимо перед лицом господа и святых мучеников. Кровь убитого Альдхельма вопиет к нам о правосудии. Если тебе есть что сказать по поводу его смерти, говори сейчас.
      - Поверьте мне, святой отец, - вымолвил Тутило, побледнев. - У меня и в мыслях не было причинить ему какой-либо вред, и я не знаю, кто бы мог замыслить на него зло. Он и впрямь мог рассказать вам то, в чем я сам теперь признался. Но я не боялся разоблачения настолько, чтобы заткнуть ему рот таким чудовищным образом. Ведь он помог мне! Он помог святой Уинифред! И если бы он указал на меня, я бы не стал отпираться. Разумеется, я опасался этого, пытался избежать, но теперь во всем признался.
      - Как бы то ни было, ты единственный человек, у которого имелась причина помешать Альдхельму дойти до аббатства, - сказал аббат, настаивая, но не обвиняя. - И от этого тебе никуда не деться, что бы ты нам сейчас ни говорил. И покуда мы не узнаем больше об этом убийстве, я вынужден поместить тебя в монастырский карцер под мою ответственность. Пока что ты обвиняешься в том, что обокрал нашу обитель, и, значит, находишься под моей юрисдикцией. Полагаю, милорд шериф скажет свое слово.
      - Мне нечего возразить, - сказал без заминки Хью Берингар. - Оставляю его на ваше попечение, святой отец.
      Герлуин не проронил ни слова. Молча он обдумывал сложившееся положение и пришел к выводу, что оно не такое уж и безнадежное. Разумеется, глупый мальчишка совершил ужасный проступок, но тем самым он подтвердил его, Герлуина, доводы. Святая Уинифред желала этого! Иного объяснения нет. Она покинула Шрусбери, и лишь злые люди помешали ей оказаться в Рамсее.
      - Пусть брат Виталис позовет привратника, чтобы тот отвел юношу в темницу, - велел аббат Радульфус. - А ты, брат Кадфаэль, проводи его, а потом, если хочешь, возвращайся к нам.
      Глава седьмая
      Вернувшись в покои аббата, Кадфаэль ясно ощутил, что, хотя битва еще не грянула, трубы уже подали сигнал к атаке. Аббат Радульфус сохранял спокойствие арбитра, высокое чело графа Роберта Лестерского оставалось ясным и безмятежным, но кто знает, какие хитроумные замыслы таятся в его голове? Однако приор Роберт и субприор Герлуин сидели в напряженных позах, лица их вытянулись и заострились, противники старались не смотреть друг другу в глаза, но острыми взглядами как бы удерживали друг друга на дистанции.
      - Оставляя в стороне вопрос об убийстве, - говорил Герлуин, - ибо у нас нет пока прямых доказательств его вины, я полагаю, мы можем верить рассказу брата Тутило. Это святое воровство. Он поступил, как велела ему святая Уинифред.
      - Не так-то просто оставить в стороне вопрос об убийстве, - заметил аббат Радульфус, голос его заметно посуровел. - С этим следует разобраться в первую очередь. Что скажете об этом юноше, Хью? Ведь он заявил, что не очень-то боялся появления Альдхельма. Значит, у него не было причины убивать его.
      - Это как сказать, - возразил Хью. - Причина у него была, и он этого не отрицает. А кроме того, у нас нет других подозреваемых. Не исключено, что он убил, а потом решил скрыть свое преступление. Я говорю, не исключено... Но не более того. Он сразу пришел ко мне в крепость и рассказал, что обнаружил убитого. Он был потрясен и взволнован, но это ни о чем не говорит. Должен признать, что сегодня Тутило вел себя как совершенно невинный человек - ему было жаль убитого и он терпеливо делал все, что положено. Ежели это напускное и так он пытается скрыть свою вину, то, стало быть, он не по годам умен, дерзок и порочен. И все же я склонен считать, - сухо добавил Хью, что так оно и есть на самом деле и что ему вполне достанет наглости притворяться.
      - Но тогда зачем было приходить ко мне и признаваться в том, чего уже не может подтвердить убитый свидетель? - хмуро спросил аббат.
      - Потому что он осознал, что подозрение все равно упадет на него, и теперь это уже подозрение в убийстве. В таких обстоятельствах лучше принять наказание от власти духовной, сколь бы тяжким оно ни оказалось. Лучше признаться в воровстве и обмане, чем отвечать за убийство перед светской властью, - твердо сказал Хью. - Ведь это пахнет виселицей. Признав одно преступление, можно избежать подозрений в другом, более тяжком... Думаю, у парня хватило ума сделать правильный выбор. Впрочем, отец Герлуин должен лучше нас знать юношу.
      Как бы там ни складывалось, Кадфаэль был убежден, что Герлуин вовсе не знает своего Тутило, а возможно, и представить себе не может, что творится в голове у того или иного его послушника, ибо субприору не было до них никакого дела. Похоже, Хью намеренно загнал Герлуина в угол. Тот явно предпочел бы отвести от себя и от Рамсейской обители всякое обвинение в том, что они приютили убийцу, однако покуда оставалась возможность извлечь выгоду из этого воровства, святого там или нет, Герлуин хотел, чтобы преступление квалифицировалось именно как воровство.
      - Вообще-то говоря, брат Тутило не находился под моей опекой в Рамсее, - промолвил Герлуин, тщательно подбирая слова, - но он всегда был свято предан нашей обители. Он поведал нам, что получил прямые указания непосредственно от святой Уинифред, и у меня есть все основания верить ему. Известно, что подобные божественные откровения имели место и раньше. Было бы слишком самонадеянным пренебрегать ими.
      - Мы говорим об убийстве, - строго напомнил аббат Радульфус. - Мне неприятно говорить о том, что люди могут убивать друг друга, но, положа руку на сердце, я ни о ком не могу сказать, что он абсолютно не способен на убийство. Этот юноша, по его собственному признанию, был на той тропе, и хотя потом он мог сожалеть о содеянном, у него имелись причины убрать свидетеля, который мог указать на него. И все-таки в его пользу говорит то обстоятельство, что он сразу же сообщил об убийстве в крепость, а потом пришел в аббатство и все рассказал нам. Не кажется ли вам, будь он виновен, он мог бы просто вернуться в обитель и умолчать о случившемся, оставив другим наткнуться на убитого и поднять тревогу?
      - Нам остается лишь подивиться его поступку, - промолвил приор Роберт. - Шериф сказал, что Тутило был весьма взволнован. Не так-то просто сохранить спокойствие после убийства.
      - Или после того, как нашел убитого, - справедливо заметил Хью.
      - Как бы то ни было, - уверенно сказал граф Роберт, - этот парень сидит у вас под замком, и остается лишь подождать. Если ему и впрямь есть еще в чем признаваться, он признается. Сомневаюсь, что он станет долго отпираться. Если через две недели он не выложит все начистоту, значит, ему больше нечего добавить к сказанному.
      Внимательно слушая, Кадфаэль подумал, что это вполне разумная мысль. Что может быть для Тутило более угнетающим, нежели оказаться заключенным в тесном каменном карцере с крохотным окошком, столиком для чтения и распятием на стене, где можно сделать лишь полдюжины шагов, дабы размять ноги. Впрочем, полчаса назад Тутило вошел в этот карцер с радостью и явным облегчением, без страха слушая, как за его спиной запирают на ключ дверь. Он нуждался в сне, как в даре небесном. Ложе, пусть жесткое и узкое, оказалось для юноши в самый раз и сулило блаженный отдых. Но просидев тут несколько недель в одиночестве, едва ли он откажется променять свои тайны, если они, разумеется, еще остались, на глоток свежего воздуха на большом монастырском дворе и на звуки церковной службы.
      - У меня нет времени дожидаться, - сказал Герлуин. - Я обязан доставить в Рамсей хотя бы те пожертвования, что удалось собрать в Вустере и Эвесхэме. И если светские власти не имеют претензий к Тутило, я должен вернуться в Рамсей вместе с ним. Если он совершил проступок против законов церкви и против устава нашего ордена, его накажут в Рамсее, судить его будет наш аббат. Позвольте сказать, святой отец, я оспариваю ваше мнение относительно того, что Тутило совершил нечто дурное, приложив руку к перемещению мощей святой Уинифред. Повторяю, это было святое воровство, обусловленное долгом и поклонением. Святая Уинифред сама повелела ему сделать это. В противном случае ничего бы у Тутило не вышло.
      - Едва ли мне по силам скрестить с вами мечи, - спокойно и ласково промолвил Роберт Боссу, оперевшись спиной на обшитую деревянными панелями стену покоев аббата. - Но я должен заметить, что в конечном итоге у Тутило ничего и не вышло. Все, что лежало на повозке, разбойники вывалили в моем лесу, на моей земле, где святая Уинифред и обрела покой.
      - Это обусловлено вмешательством злой воли людей, - возразил Герлуин, гневно сверкая очами.
      - Но вы не можете не признать, что воля столь могущественной святой куда сильнее, нежели злая воля простых смертных. Раз уж она не посчитала необходимым противостоять им, стало быть, их действия не противоречили ее намерениям. Она позволила увезти себя из Шрусбери, и она же позволила разбойникам захватить вашу повозку. Она осталась лежать в моем лесу, и со всем почетом ее принесли ко мне в дом. Следуя вашим доводам, святой отец, все случившееся, если встать на вашу точку зрения, совершилось в полном согласии с волей святой Уинифред.
      - Я вынужден напомнить вам обоим, - вежливо заметил аббат Радульфус, что если все случившееся согласуется с ее намерениями, то, как бы то ни было, теперь святая Уинифред находится на своем собственном алтаре в нашей церкви. То есть это и есть конечная цель ее намерений, и святая Уинифред находится там, где желает быть.
      Граф Роберт обворожительно улыбнулся.
      - Не совсем так, святой отец, - сказал он. - Ибо сюда она прибыла несколько иначе. Она находится в Шрусбери, потому что именно я, выдвигая свои претензии и принимая во внимание претензии других сторон, почел справедливым вернуть ее в Шрусбери, откуда началось это ее необычайное странствие, дабы именно здесь предоставить ей возможность самой выбрать место, где она желает остаться. Во всяком случае, святая Уинифред ничем не выказала своего неудовольствия против того, чтобы остаться в моей часовне, где ее приняли со всем почетом. Сюда я привез ковчежец добровольно. Однако я не отказываюсь от своих претензий. Святая Уинифред пришла ко мне. Я с радостью принял ее. И если будет на то ее воля, я увезу ее с собой обратно и положу на алтарь не менее богатый, чем ваш.
      - Милорд! - вмешался приор Роберт, с трудом сдерживая возмущение. Ваши доводы не выдерживают критики. Раз уж святым дано обращать себе на пользу деяния далее злых людей, то, несомненно, с не меньшим успехом им дано обращать во благо деяния людей доброй воли. Мы бесконечно обязаны вам за то, что вы возвратили нам нашу святую, но от этого ваши претензии на нее не становятся более весомыми. Вот уже более семи лет святая Уинифред счастлива, находясь у нас, в наш дом она и вернулась. Отныне она не должна покидать нас.
      - Однако она дала знать брату Тутило, что прониклась сочувствием к разоренной Рамсейской обители, - вмешался Герлуин, настаивая на своем, - и что она желает уйти отсюда. И она ушла, дабы помочь нам.
      - Насколько я понимаю, все три стороны настроены весьма решительно, заметил граф Роберт твердо и спокойно. - Не стоит ли нам довериться какому-нибудь беспристрастному судье и согласиться с его решением?
      В покоях аббата повисло напряженное молчание.
      - У нас есть такой судья, - промолвил наконец аббат Радульфус властно и твердо. - Пусть святая Уинифред сама явит нам свою волю. В последние годы жизни она была весьма ученой женщиной. Она толковала писание своим монахиням, а теперь будет толковать его своим почитателям. Когда епископа посвящают в сан, то предсказание о его будущей деятельности получают, кладя ему на плечо евангелие, раскрывают его и читают какой-либо стих. Вот и мы проведем свой выбор по книге, положенной на ковчежец святой Уинифред и будем считать, что такова и есть ее собственная воля. Зачем отдавать право выбора кому-то другому, право, которое принадлежит святой Уинифред?
      После продолжительного молчания, покуда все собравшиеся оценивали столь неожиданное предложение аббата, граф Роберт произнес с явным удовлетворением:
      - Согласен! - Кадфаэлю показалось, что граф просто смеется. - Это будет воистину справедливый суд. Святой отец, дайте нам два дня, чтобы привести свои мысли в порядок, еще раз оценить справедливость наших претензий и помолиться о том, что долженствует каждому из нас. А послезавтра пусть состоится выбор по книге. Каждый из нас обратится с иском к святой Уинифред и смиренно примет ее приговор.
      - Просвети меня, - попросил Хью Кадфаэля, когда час спустя они сидели в его сарайчике. - Я не бывал на собраниях епископов и архиепископов. Каким образом веление небес толкуют при выборах по книге, о которых говорил аббат Радульфус? Разумеется, я знаю обычный способ предсказания будущего, когда наугад открывают евангелие и тыкают пальцем в страницу. Но какой в этом смысл при посвящении епископа в сан? Ведь если предсказание окажется плохим, то ничего уже не сделать, епископа уже поздно менять.
      Кадфаэль снял с огня стоявший на решетке жаровни кипящий горшок и поставил его на земляной пол охлаждаться, затем бросил на угли пучок сухой травы, чтобы пригасить пламя, и лишь потом неторопливо и осторожно разогнулся и сел подле своего друга.
      - Сам я, как ты понимаешь, тоже не присутствовал на подобных собраниях, - сказал он. - Епископы собираются в своем узком кругу. Но что удивительно, итоги выборов каким-то таинственным образом становятся известны. Наверное, кто-то умышленно выбалтывает их. А может, и выдумывает. Но выборы эти происходят именно так, как сказал аббат, причем в весьма торжественной обстановке. Во всяком случае, так мне рассказывали. Евангелие кладется на плечо избираемого епископа, его открывают наугад, после чего кладут перст на страницу...
      - Кто это делает? - потребовал ответа Хью, спрашивая о самом существенном и сомнительном моменте во всей процедуре.
      - Ну, я как-то не спрашивал. Наверное, архиепископ или тот епископ, который проводит обряд посвящения в сан. Разумеется, это может оказаться и друг, и враг, но я уверен, что все делается честно. Впрочем, кто знает? Так или иначе, выбранный стих из евангелия говорит о будущей деятельности нового епископа. Иногда весьма точно. Достославному Вустерскому епископу Волстану выпал вот такой стих: "...вот, подлинно израильтянин, в котором нет лукавства". Иным повезло меньше. Знаешь, Хью, что вышло Роджеру Солсберийскому, который впал в немилость у короля Стефана? "...Связавши ему руки и ноги, возьмите его и бросьте во тьму внешнюю".
      - Трудно поверить! - воскликнул Хью, поднимая скептически сдвинутые брови. - Неужели никто не припомнил ему этого после его падения? Интересно, что послали небеса Генриху Винчестерскому, когда его посвящали в сан. Пожалуй, даже я мог бы подобрать подходящий стих.
      - Думаю, ему выпало что-нибудь из Матфея, там, где он говорит, что ложные пророки умножатся среди нас. Что-нибудь вроде: "Если начнут кричать Вот Христос! - не верь им". Но толковать тут тоже можно по-разному.
      - На этот раз там, где евангелие не говорит предельно ясно и не допускает разночтений, придется, пожалуй, изрядно потрудиться, - заметил Хью. - Как думаешь, почему аббат Радульфус пошел на это? Разумеется, удачный ответ можно подстроить. Но едва ли аббат пойдет на такое. Неужели он так уверен в справедливости небесной?
      Кадфаэль уже задавал себе этот вопрос и пришел к выводу, что аббат и впрямь свято верит в выборы по книге и рассчитывает на то, что евангелие подтвердит право Шрусбери на владение ковчежцем святой Уинифред. Кадфаэль не переставал дивиться тому, что странным образом ожидает чуда от ковчежца, в котором мощи святой Уинифред пролежали всего-навсего трое суток, после чего вновь упокоились в родной валлийской земле. И, более того, дивился от бесконечной милости, которая распространялась на этот ковчег через многие-многие мили, несмотря на то что вместо святой Уинифред в ковчежце лежал обыкновенный грешник. Некая невидимая аура чуда витала над ее алтарем. Святой здесь не было, не было никогда, но некий дух ее принесен сюда и являл ее присутствие удивительными милостями.
      - Думаю, аббат уверен в праведности суда святой Уинифред, - повторил Кадфаэль. - Он понимает, что по-настоящему она никогда не покидала и не покинет нас.
      После ужина Кадфаэль возвратился в свой сарайчик, дабы сделать все приготовления на ночь. Он пригасил жаровню до утра и проверил затычки в своих кувшинах, бутылях и флягах. В этот поздний час монах никого не ждал к себе и весьма удивился, когда дверь у него за спиной тихо, почти бесшумно, отворилась и в сарайчик вошла Даални. В слабом желтом свете масляной лампадки девушка выглядела необычно: черные волосы, заплетенные в косу с красной лентой, несколько локонов свободно спадали у висков, ярко-синее, цвета ее глаз, платье, витой золотой поясок. Девушка быстро затворила дверь и с улыбкой встретила взгляд монаха, которым тот окинул ее с ног до головы.
      - Мой парадный наряд. Я только что пела для графа Роберта. Теперь он беседует с моим хозяином, поэтому я удалилась. Думаю, не ошибусь, если скажу, что Реми уедет отсюда в Лестер вместе с Робертом Боссу. Если только верно разыграет свою партию, а музыкант он хороший. Да и графа на мякине не проведешь.
      - Не нуждается ли твой хозяин в моих лекарствах? - Кадфаэль хотел понять, зачем явилась девушка.
      - Нет. И я тоже нет. - Даални, как и в прошлый раз, была чем-то озабочена, но не спешила переходить к делу, с которым пришла. - Бенецет говорит, что Тутило обвиняют в убийстве. Говорит, Тутило убил человека, которого обманом вовлек в кражу вашей святой. Но Тутило не мог этого сделать, - уверенно заявила она. - Он не насильник, а просто мечтатель. Он не способен к действию.
      - Однако от мечтаний он все-таки перешел к делу, украв нашу святую, резонно заметил Кадфаэль.
      - Прежде чем сделать, он долго мечтал об этом. Украсть-то он мог, но это же совсем другое дело. Тутило жаждал облагодетельствовать свою обитель, жаждал исполнить свою мечту, чтобы его оценили и похвалили. Едва ли он украл бы что-либо для себя лично. Но для Рамсея, конечно, мог и украсть. Он даже принялся мечтать о том, как вызволит меня из моего рабства, - тихо промолвила девушка и улыбнулась, вспоминая невинность и неопытность юного Тутило. - И вот теперь вы держите его под замком, и впереди его не ждет ничего хорошего. Даже если ваша святая останется здесь и даже если Тутило избежит суда шерифа, то Герлуин увезет его в Рамсей, где ему придется заплатить и за то, что он пытался украсть, и за то, что кража не удалась. Они будут морить его голодом. А если дело обернется иначе и его признают убийцей, то и вовсе повесят. - Наконец-то она перешла к тому, что, собственно, хотела узнать. - Где вы держите его? Я знаю, он в темнице.
      - Тутило находится в карцере, рядом с проходом в лазарет, - ответил Кадфаэль, - Карцеров всего два, ибо обычно у нас не так уж много провинившихся. Как бы то ни было, через запертую дверь до него не доберутся и его враги, если они вообще у него имеются. Полчаса назад я навещал Тутило, он крепко спит и, судя по всему, проспит до заутрени, а то и дольше.
      - Потому что, как я уже сказала, совесть у него чиста, - радостно заметила Даални.
      - Мне кажется, Тутило не сказал нам всей правды, - мягко промолвил Кадфаэль. - Это я насчет чистой совести. Но я не стал тревожить его сон, бедняге нужно отдохнуть.
      Даални пожала плечами и улыбнулась.
      - Конечно, он умеет лгать. Ложь - неотъемлемая часть его фантазий. Нужно быть очень уверенным в нем и в самом себе, чтобы отличить, когда он лжет, а когда говорит правду. Нужна взаимная уверенность! - сказала девушка, поймав вопрошающий взгляд Кадфаэля. - Мне и самой пришлось научиться лгать, иначе было бы не выжить. Точно так же и Тутило. Но пойти на убийство? Нет, невозможно!