Отвернувшись от кузины, он подозвал одного из ткачей и поручил ему позаботиться о мельнике и мулах, чтобы ни человек, ни животные ни в чем не испытывали нужду. Потом Майлс погнал прях обратно к прялкам, но сделал это вполне добродушно.
— Брат, заходи, пожалуйста, мы рады тебе. А в аббатстве знают, что Джудит дома?
— Знают, — ответил Кадфаэль. — Я здесь, чтобы взять подарок, который привезла сестра Магдалина для нашего алтаря пресвятой девы Марии. И у меня поручение в замок от госпожи Перл.
Майлс прищелкнул пальцами, снова помрачнев.
— Господи, конечно. Шериф может прекращать поиски, все кончилось. Но, Джудит, я забыл! Тут случилось кое-что, о чем ты не знаешь. Здесь Мартин Белкот с сыном. Не ходи в маленькую комнату, они там сколачивают гроб для Бертреда. Он утонул в Северне два дня назад. Ах, как бы мне не хотелось портить сегодняшний день такими новостями!
— Мне уже сказали, — спокойно промолвила Джудит. — Брат Кадфаэль не мог допустить, чтобы я вошла в дом неподготовленной. Несчастный случай, я слышала?
Ее немногословие и бесцветный голос заставили Кадфаэля взглянуть на Джудит. Похоже, ее тревожило то же, что и его самого: все события, которые произошли в эти июньские дни и были связаны с ней лично и с ее делами, не были случайными.
— Я иду за Хью Берингаром, — заявил Кадфаэль и, пока все входили в дом, вышел на улицу.
Невеселые сидели они в комнате Джудит. На совет собрались Хью, сестра Магдалина, Джудит и Кадфаэль. Радостные приветствия были уже произнесены, и воцарилась слегка напряженная атмосфера. Майлс сунулся было в комнату, словно не желая расставаться со вновь обретенной кузиной. Он положил покровительственно руку ей на плечо, точно она нуждалась в защите, но при этом почтительно поглядывал на Хью, как будто ожидая, что тот попросит его выйти. Однако отослала его из комнаты сама Джудит. Она сделала это мягко, показав, какие теплые чувства питает к своему родственнику. Посмотрев Майлсу в глаза и нежно улыбнувшись ему, она сказала:
— Нет-нет, оставь нас, Майлс. У нас будет потом время поговорить. Я расскажу тебе обо всем, о чем ты захочешь узнать. А теперь мне бы не хотелось отвлекаться. Время милорда шерифа очень дорого, и я должна все внимание уделить ему, особенно после тех хлопот, что я ему причинила.
Даже тогда Майлс, нахмурившись, какое-то время поколебался, но потом горячо произнес, положив руку на ее ладонь:
— Не исчезни опять! — и легким шагом вышел из комнаты, плотно закрыв за собой дверь.
— Прежде всего я должна вам сообщить кое-что очень важное, — произнесла Джудит, глядя Хью прямо в глаза, — и я не хотела, чтобы это слышали мой кузен и моя тетя. Они и так сильно переволновались из-за меня, не нужно, чтобы они знали, что моей жизни угрожала опасность. Милорд, в лесу, в полумиле от Брода Годрика, появились разбойники. Они грабят по ночам путников. На меня там напали. Во всяком случае, напал один человек, про других я не знаю, хотя обычно, кажется, они бродят парами. У него был нож. Ему удалось только оцарапать мне руку, но я уверена, что он хотел убить меня. А вдруг следующему страннику повезет меньше? Об этом я и хотела предупредить вас прежде всего.
Хью внимательно, но бесстрастно посмотрел на Джудит. Слышно было, как Майлс, насвистывая, шел по залу, направляясь в лавку.
— Это случилось, когда вы шли в обитель? — спросил Хью.
— Да.
— Вы были одна? Ночью в лесу? Ведь вы исчезли из Шрусбери рано утром, когда шли в аббатство. — Шериф повернулся к сестре Магдалине. — Ты знаешь об этом?
— Знаю со слов Джудит, — спокойно ответила Магдалина. — Других свидетельств о том, что так близко от нас бродят беглые или разбойники, не было. Если бы кто-то из наших соседей услышал об этом, мне бы сказали. Но если вы хотите знать, верю ли я рассказу Джудит, — да, верю. Я перевязывала ей руку и перевязывала руку человека, который спас ее и прогнал разбойника. Я считаю, что Джудит говорит правду.
— Сегодня уже четвертый день, как вы исчезли, — произнес Хью, глядя на молодую женщину своими черными, как будто совсем невинными глазами. — Почему вы так долго откладывали и сразу же не предупредили меня о том, что разбойники подобрались так близко и сестры подвергаются опасности? Кто-нибудь из лесных жителей, соседей сестры Магдалины, мог отнести записку. Мы бы тогда знали, что вы в безопасности и можно не тревожиться о вас. А я бы послал солдат прочесать лес.
Джудит чуть-чуть помедлила, она не готовилась солгать, просто собиралась с мыслями. Казалось, уверенное спокойствие сестры Магдалины отчасти передалось и ей. Осторожно подбирая слова, она заговорила:
— Милорд, для всех моя история заключается в следующем: не выдержав груза несчастий, я бежала и нашла убежище у сестры Магдалины. Я была у нее все время, и ни один человек не причастен ни к моему уходу, ни к моему возвращению. Однако, если вы согласитесь с уважением отнестись к слову, которое я дала, я расскажу иное. Есть вещи, о которых я не буду говорить, на некоторые вопросы не буду отвечать, но все, что я скажу, будет правдой.
— По-моему, честное предложение, — одобрительно отозвалась сестра Магдалина. — На вашем месте, Хью, я бы согласилась. Справедливость — вещь превосходная, но только не тогда, когда она приносит больше вреда жертве, чем обидчику. Эта женщина благополучно вышла из неприятного положения — и хватит об этом.
— Когда же на вас напали в лесу? — спросил Хью, все еще не решивший, связывать ли себя обещанием.
— Прошлой ночью. Наверное, вскоре после полуночи, может быть, около часа ночи.
— Да, именно так, — поддержала сестра Магдалина. — Мы как раз только легли в постели после службы.
— Хорошо! Я пошлю туда отряд солдат и велю прочесать лес в миле вокруг. Но я не слышал, чтобы в этих местах появлялись грабители, разве что случайно забредут парни из Повиса, да и то нас об этом обычно предупреждают. Должно быть, это какой-то одиночка, виллан, бежавший от жестокого хозяина и живущий дикарем в лесу. А теперь, — Хью неожиданно улыбнулся Джудит, — расскажите все, что найдете нужным, начиная с того момента, как вас затащили в лодку, ожидавшую под мостом возле Гайи, и кончая тем, как вы добрались до Брода Годрика. А в том, что я предприму в дальнейшем, вам придется положиться на меня.
— Я полагаюсь на вас, — сказала Джудит и посмотрела на Хью долгим твердым взглядом. — Я верю, что вы пощадите меня и не заставите нарушить данное слово. Да, меня утащили и держали взаперти двое суток, уговаривая выйти замуж. Я не скажу вам где и не скажу кто.
— Хотите, я скажу? — предложил Хью.
— Нет, не хочу, — возразила Джудит. — Если вы знаете — пусть. Но я не хочу выдавать его ни словом, ни взглядом. В течение двух дней он горько каялся в том, что сделал, впадал в отчаяние, не видел, как выйти из этого положения, как избежать расплаты. Он ничего не добился и не добился бы впредь — и понимал это. Он искренне хотел избавиться от меня, но боялся, что если он отпустит меня, то я его выдам, а если меня найдут, это все равно погубит его. В итоге мне стало жалко его, — сказала Джудит. — Он не применял ко мне силу, только вначале, когда схватил меня на мосту. Он пытался уговаривать меня, он был очень напуган, да, пожалуй, и слишком хорошо воспитан, чтобы употребить силу. Он был ужасно растерян и просил помочь ему. Да и я, — добавила молодая женщина рассудительно, — я тоже хотела, чтобы обошлось без скандала, хотела этого больше, чем мести. Я вовсе не желала мстить ему, я уже была отомщена. Хозяйкой положения была я, я могла заставить его делать все, что прикажу. План придумала я. Ночью он отвезет меня к Броду Годрика, вернее, к месту неподалеку от него, ибо он боялся, что его увидят и узнают. А потом я вернусь домой, как будто все время находилась в обители. В ту ночь было уже поздно отправляться в путь, но следующей ночью, то есть прошлой ночью, мы поехали, вдвоем на одной лошади. Он ссадил меня в полумиле от Брода. А когда он уехал, на меня напали.
— Вы не можете сказать, что это был за человек? Вы ничего не запомнили такого, что помогло бы узнать его — по виду, по хватке, по запаху, по чему угодно?
— Там, в лесу, была непроглядная тьма. Луна еще не взошла. И все произошло очень быстро. Я еще не сказала вам, кто пришел мне на помощь. Сестра Магдалина знает. Он вернулся сегодня утром вместе с нами, мы проводили его до его дома в Форгейте. Это Найалл, бронзовых дел мастер, который живет в бывшем моем доме. Ох, почему все, что касается меня самой, моих чувств и всех, кто приближается ко мне, все вращается вокруг этого дома и этих роз! — воскликнула Джудит с неожиданной страстью. — Мне не следовало уходить из этого дома, надо было подарить его аббатству и остаться там жить нанимательницей. Это дурно — бросать место, где жила любовь.
«Где живет любовь, — подумал Кадфаэль, услышав, как зазвенел обычно ровный и тихий голос Джудит. Он посмотрел на ее бледное, утомленное лицо и увидел, что оно вдруг вспыхнуло, словно в светильнике зажгли огонь. — И ведь именно Найалл оказался рядом с ней, когда речь зашла о жизни и смерти! Огонек померк, потускнел, но совсем не погас».
— Я рассказала все, — промолвила Джудит. — Что вы будете делать? Я обещала, что не стану преследовать его — того, кто похитил меня. Я не желаю ему зла. Если вы арестуете его и будете обвинять в злодеянии, я откажусь свидетельствовать против него.
— Сказать вам, где он теперь? — мягко спросил Хью. — В тюрьме замка. Он въехал в восточные ворота примерно за полчаса до того, как Кадфаэль пришел за мной, и мы тут же отправили его в камеру. Он и сообразить не успел — за что. Его еще не допрашивали и никаких обвинений не предъявляли, и никто в городе не знает, что он сидит у нас. Я могу отпустить его, а могу оставить его сидеть там до суда. Ваше желание замять это дело мне понятно, ваше намерение сдержать слово я уважаю, но есть еще история с Бертредом. Бертред бродил у реки в ту ночь, когда вы строили планы…
— Брат Кадфаэль рассказал мне, — промолвила Джудит и снова настороженно выпрямилась.
— В ту ночь Бертред умер, и это могло быть просто несчастным случаем, а могло и не быть. Ведь он подкрался к дому, чтобы, скажем так, украсть. И весьма вероятно, что кто-то столкнул его в реку.
Джудит решительно покачала головой:
— Только не тот, кого, по вашим словам, вы задержали. Я знаю, потому что все время была с ним. — Она закусила губу и на минуту задумалась. Почти все уже было сказано, но называть имя она не станет. — Мы оба были в доме и услышали, как Бертред упал. Но тогда мы не поняли, что это за шум. Просто уловили какие-то звуки снаружи. Но к этому времени он был так перепуган, что от каждого шороха начинал трястись всем телом. Но он никуда от меня не отходил. Что бы ни случилось с Бертредом, он к этому непричастен.
— Убедительное доказательство, — согласился Хью, удовлетворенный словами Джудит. — Ладно, будь по-вашему. Никто ничего не узнает, кроме тех, кому вы захотите рассказать. Но, видит бог, прежде чем я вышвырну этого негодяя из камеры и, дав оплеуху, отправлю домой, я объясню ему, что он мерзкий червяк. Тут уж вы мне не помешаете, и пусть радуется, что так легко отделался.
— Он вообще мало что собой представляет, — произнесла Джудит равнодушно. — Просто глупый мальчишка. Настоящим негодяем его не назовешь, и он еще очень молод. Быть может, со временем он изменится. Но вопрос о Бертреде все равно не дает мне покоя. Брат Кадфаэль сказал, что это Бертред убил молодого монаха, но я этого не понимаю, не понимаю и того, почему умер и сам Бертред. Найалл говорил мне прошлой ночью о том, что происходило здесь, в городе, после того, как я исчезла. Но он ничего не сказал про Бертреда.
— Наверное, он не знал, — вмешался Кадфаэль. — Мы нашли тело только после полудня, и, когда мы принесли Бертреда в аббатство, слух о его смерти, конечно, разнесся по городу, но едва ли он дошел до окраины Форгейта, где живет Найалл. А я ему, естественно, ничего об этом не сказал. Но как получилось, что, когда его помощь понадобилась вам, он оказался рядом, вблизи Брода Годрика?
— Он видел, как мы проехали мимо, — объяснила Джудит, — перед тем, как свернули в лес. Он шел домой, но, узнав меня, решил идти следом за нами. Какое счастье для меня! Мастер Найалл всегда приносит мне радость — те несколько раз, что мы сталкивались с ним…
Хью поднялся, собравшись уходить.
— Ладно, я велю Алану отправить отряд в лес и хорошенько прочесать его. Если в этих местах объявились разбойники, мы выкурим их. Госпожа, все, о чем мы здесь говорили, останется между нами. С этим делом покончено, как вы того хотели. И слава богу, что все не кончилось хуже. А теперь, я полагаю, вам пора отдохнуть.
— Однако меня мучают мысли о Бертреде, — вдруг сказала Джудит. — И о его возможной вине, и о его смерти. Такой прекрасный пловец, родился и вырос на реке. Почему его умение плавать подвело его именно в ту ночь?
Хью ушел в замок, чтобы отозвать посланных на поиски по мере того, как они будут приходить с докладом, и чтобы честно выполнить свое обещание — выпустить несчастного Вивиана Хинде. Впрочем, он, пожалуй, продержит его еще ночь или даже дольше, чтобы тот попотел от страха в холодной камере.
Кадфаэль взял аккуратно свернутый алтарный покров, который сестра Магдалина достала из седельной сумки, и направился обратно в аббатство. Но сначала он заглянул в маленькую комнату, где на козлах стоял гроб с телом Бертреда. Плотник и его сын как раз прилаживали крышку. Кадфаэль помолился за умершего молодого человека. Вместе с Кадфаэлем на улицу вышла сестра Магдалина и остановилась, погрузившись в глубокое раздумье.
— Все хорошо? — спросил Кадфаэль, удивленный ее неразговорчивостью.
— Ничего хорошего. Все очень плохо! — Сестра Магдалина удрученно покачала головой. — Картина никак не вырисовывается. То, что случилось с Джудит, ясно, а все остальное я объяснить не могу. Ты слышал, что она сказала по поводу смерти Бертреда? А я думаю, что и ее постигла бы та же участь, если бы не бронзовых дел мастер. Сомневаюсь, что в этом клубке событий была хоть одна случайность.
Поднимаясь по холму в сторону Хай-стрит, Кадфаэль продолжал размышлять над словами сестры Магдалины. Дойдя до угла, он почему-то замедлил шаг и обернулся. Монахиня по-прежнему стояла на том же месте, сложив на животе свои полные руки, и глядела ему вслед. Конечно же, ничего случайного, даже не связанные между собой события представлялись Кадфаэлю фальшивыми отголосками одно другого. Это было похоже на цепочку, звенья которой следовали одно за другим, хотя и были вызваны разными причинами, и образовали в итоге замкнутый круг, и все, кто имел несчастье быть вовлеченным в него, оказались там, куда вовсе не рассчитывали попасть. Кадфаэль повернулся и гораздо более быстрым и целеустремленным шагом двинулся обратно, к сестре Магдалине. Та, казалось, совсем не удивилась.
— Никак не могу понять, что у тебя на уме, — произнесла она. — Мне редко приходилось видеть, чтобы ты вот так все время молчал и только хмурился. О чем ты думаешь?
— Мне бы хотелось, чтобы ты кое-что сделала для меня, раз уж ты остаешься в этом доме, — промолвил Кадфаэль. — Все заняты похоронами Бертреда и возвращением Джудит, так что тебе нетрудно будет стащить две вещи и прислать их ко мне в аббатство с сыном Мартина, Эдви, если они к тому времени еще не уйдут. Только больше никому ни слова. Одолжить на время, не украсть. Бог свидетель, в любом случае они мне понадобятся ненадолго.
— Интересно, — сказала сестра Магдалина. — И что это за вещи?
— Два левых сапога, — ответил Кадфаэль.
Глава тринадцатая
Теперь в голове Кадфаэля факты, казалось не связанные между собой, начали сплетаться воедино, постепенно приобретая ужасающий смысл, и монах не мог думать ни о чем другом. Во время вечерни он изо всех сил старался сосредоточиться на службе, однако в его сознание неумолимо вторгались несчастья, следовавшие одно за другим и так или иначе имеющие отношение к розе, предназначенной в уплату. Сначала Джудит, которая за три года одинокой жизни так и не смогла успокоиться, была несчастна и подумывала, а иногда и поговаривала об уходе в монастырь; все это время женщину донимали поклонники, молодые и старые, желавшие заполучить ее и ее состояние, безуспешно умолявшие и уговаривавшие, приходившие в отчаяние от мысли, что она исполнит свое желание и посвятит себя богу. Потом покушение на розовый куст, попытка вернуть таким образом подаренный аббатству дом, закончившаяся убийством брата Эльюрика, пусть непреднамеренным и совершенным в отчаянии. Но как бы горько человек ни раскаивался, он совершил одно убийство и в дальнейшем мог уже ни перед чем не остановиться. А тут, словно для того, чтобы все еще больше запутать и усложнить, происходит похищение Джудит — еще одна отчаянная попытка помешать ей лишить свой дар каких бы то ни было условий, попытка уговорами или угрозами заставить ее выйти замуж. И хотя имя похитителя не названо, кто этот гнусный преступник, уже известно. Казалось, и смерть Бертреда логично вытекает из действий этого человека, однако это было не так. Джудит поручилась за него, и мать Вивиана Хинде, вероятно, тоже могла бы сделать это, поскольку, как только сделка между пленницей и ее тюремщиком состоялась, Джудит, очевидно, отвели к ним в дом, где и ей было удобнее и где уже побывали люди шерифа, а из заброшенной конторы на складе поспешно и ловко убрали все следы ее пребывания. Пока все хорошо! Однако у дома на берегу кто-то бродил, сначала Бертред, а потом, вероятно, и другой человек, если только Вивиан не дошел до состояния, когда любой шорох паука в паутине или мыши под крышей мог напугать его до смерти. Планы Джудит и Вивиана могли подслушать, и следом за лошадью с двумя седоками пошел еще кто-то, не только бронзовых дел мастер Найалл. Так замыкался весь этот круг несчастий, и это тем более походило на правду, что тот, кто положил ему начало, пытался и довести дело до конца.
«Ведь если подумать, — рассуждал Кадфаэль, хотя его мыслям в эти минуты надлежало обращаться к вечным истинам. — Вивиан Хинде оказывался превосходным козлом отпущения для того, кто в лесу напал на Джудит. Вивиан похитил ее, он тщетно пытался заставить ее выйти за него замуж, а потом отвез ночью в лес, ссадил с лошади и уехал, но, не поверив ее обещанию не выдавать его, предпочел вернуться — и покончить с ней. Сейчас Джудит могла защитить Вивиана, она была совершенно уверена, что он не стал возвращаться, а поспешил убраться и оказаться дома или уехать в Фортон, где паслись их овцы. А что, если бы покушение удалось, и Джудит лежала бы мертвая в лесу, и некому было бы заявить о невиновности Вивиана? Все предусмотрено, чтобы объяснить задуманное убийство, — продолжал рассуждать Кадфаэль. — А что, если и для того, первого, убийства он нашел козла отпущения? Не заранее, потому что он не собирался убивать, а потом? Того, кто неожиданно оказался под рукой, был беспомощен, беззащитен, как бы связан и приготовлен к казни? Преступника могло осенить, и он мог попытаться извлечь из этого пользу для себя».
Но это было только предположение, какой бы горькой насмешкой надо всем, что произошло, оно ни выглядело. Правильность этих сложных логических умозаключений должны были показать два левых сапога, которых Кадфаэль еще не видел.
«Чем старее, тем лучше, — сказал он, когда умница сестра Магдалина, потеряв дар речи от удивления, попросила разъяснить ей задачу. — Мне нужны сильно поношенные». Мало у кого, кроме богачей, есть несколько пар сапог, однако одному из тех, кто интересует Кадфаэля, уже ничего не нужно, а у другого, несомненно, найдется и другая пара. «Новые не бери, — решительно сказал Кадфаэль, — хотя у него наверняка есть и новые. А пропажу самых старых он вряд ли заметит».
Вечерня закончилась, и Кадфаэль перед ужином отправился в свой сарайчик посмотреть, не ждет ли его там посланец сестры Магдалины. Сыну плотника были хорошо знакомы привычки Кадфаэля, они были старыми приятелями, и юноша, безусловно, станет искать его именно там. Но в сарайчике было прохладно, тихо и пусто, только стоявший на лавке кувшин с бродившим вином испускал время от времени довольное бульканье. Медленному сонному ритму этих звуков отвечало легкое шуршание сушеных трав, пучки которых свисали с потолочных балок. Стояли самые длинные дни в году, и снаружи было почти так же светло, как днем, только через час свет смягчится и его сменят косые лучи закатного солнца, а потом и зеленоватые сумерки.
Пока ничего.
Кадфаэль закрыл дверь своего маленького королевства и пошел в трапезную ужинать. Он выслушал елейный упрек от брата Жерома за то, что опоздал на минуту, но принял выговор без возражений и оправданий. Сам того не замечая, Кадфаэль придумывал возможные объяснения тому, что парень еще не пришел. Обитатели дома на улице Мэрдол, наверное, долго не могли угомониться и улечься спать, и сестре Магдалине не удалось так легко и быстро осуществить кражу, как он надеялся. Не беда! Всякое дело, попав в руки этой женщины, будет доведено до конца.
Чтением из святого писания Кадфаэль пренебрег, но на повечерие пошел. Юноши все еще не было. Монах опять отправился в свой сарайчик. Род его занятий всегда служил Кадфаэлю прекрасным предлогом пренебрегать строгим монастырским распорядком, даже поздно вечером он мог позволить себе отсутствовать там, где полагалось быть всем. И только когда совсем стемнело и братия разошлась по своим клетушкам в дормитории, прибежал Эдви Белкот и стал извиняться.
— Отец послал меня с поручением во Франквилл, а мне не разрешили сказать ему, что я должен бежать к тебе, брат Кадфаэль, так что я решил лучше попридержать язык и сходить. Но на это ушло больше времени, чем я рассчитывал, а потом я соврал, что оставил свой инструмент, чтобы был предлог так поздно вернуться в дом Вестье. Сестра Магдалина уже поджидала меня. До чего проворная женщина! У нее уже было приготовлено все, что ты просил. — Эдви вытащил из-под куртки завернутый в мешковину сверток, протянул Кадфаэлю и удобно уселся на стоявшую у стены лавку, не дожидаясь приглашения и не сомневаясь, что ему здесь рады. — А зачем тебе эти два сапога?
Эдви недавно исполнилось восемнадцать, а Кадфаэль хорошо знал его с четырнадцати лет. Тогда это был живой, не по возрасту высокий, худой парнишка, безрассудно смелый, с копной каштановых волос и светло-карими глазами, которые замечали все вокруг. Вот и сейчас Эдви внимательно наблюдал, как Кадфаэль разворачивает сверток и вываливает сапоги на земляной пол.
— Чтобы хорошенько разобраться с двумя ногами, — ответил монах юноше и некоторое время глядел на сапоги, не прикасаясь к ним. — Который из них Бертреда?
— Этот. Я утащил его для сестры Магдалины из узла с вещами Бертреда, а вот чтобы добыть другой, ей пришлось ждать удобного момента, а то бы я был здесь до того, как меня послали во Франквилл.
— Не имеет значения, — рассеянно произнес Кадфаэль, взял один сапог в руки и повернул его подошвой кверху.
Очень поношенный сапог, сделан из цельного куска кожи, у носка она совсем стерлась, даже заплата стоит, подошва на пятке укреплена треугольным куском толстой кожи. Сапог самого обычного фасона, без застежки, его просто натягивали на ногу. Кожаный ремешок, пришитый к подъему, тоже почти совсем стерся. Однако подошва от пятки до носка сношена равномерно: все долгие годы, что человек носил этот сапог, он ходил ровно, не нажимая особо на ту или другую сторону.
— Мне бы следовало это знать, — вздохнул Кадфаэль. — Ведь я же не меньше полудюжины раз видел, как ходит этот человек. Прямой как стрела! Вряд ли он хоть раз в жизни косо сбил пятку.
Другой сапог был повыше и доходил до лодыжки, он тоже был сделан из цельного куска, на пятке был так же пришит кусок толстой кожи, а вокруг лодыжки шел ремешок, застегивающийся на бронзовую пряжку. Наружный край подошвы у пятки был сильно стоптан, там даже образовалось полукруглое углубление, и то же самое легко было заметить у внутреннего края носка. В свете лампадки, горевшей в сарайчике, тени стали очень резкими. На подошве хорошо было видно начало трещины — она начиналась на том же месте, что и на сапоге, снятом с мертвого Бертреда. Этого было достаточно.
— О чем это говорит? — поинтересовался Эдви, наклонив над сапогом свою взлохмаченную голову и с любопытством рассматривая его.
— Это говорит о том, что я дурак, — мрачно ответил Кадфаэль, — хотя у меня и мелькало подозрение. Это говорит о том, что если видишь на человеке сапоги, то это вовсе не значит, что он носил их на прошлой неделе. А теперь тихо! Дай мне подумать!
Кадфаэля раздирали сомнения: нужно ли действовать немедленно, но, припомнив весь сегодняшний день, он решил, что можно подождать до утра. Скорее всего, преступника успокоили слова Джудит, что нападение на нее в лесу — случай, который может произойти с любым путником. Разбойник, дескать, хотел убить женщину, чтобы забрать потом ее одежду, если уж ничего более ценного он не найдет. Нет, нечего бить тревогу и опять поднимать Хью, можно все отложить до утра, убийца наверняка чувствует себя в безопасности.
— Сынок, — промолвил Кадфаэль, вздохнув, — я становлюсь стар. Я соскучился по своей постели. И ты беги домой, а то твоя мать будет ворчать, что я сбиваю тебя с пути истинного.
Эдви, любопытство которого вовсе не было удовлетворено, ушел, а Кадфаэль долго еще сидел, глядя перед собой и осмысливая реальность того, против чего восставал его разум, и пытался представить себе дальнейший ход событий. Потому что убийца, поверивший теперь в собственную ловкость и безнаказанность, не отступит. Зайдя так далеко, обратно он не повернет. Да, время его истекло. У него осталась только одна ночь, хоть он этого и не знает. Вряд ли он попытается сегодня предпринять что-нибудь против Джудит, в ее собственном доме, когда рядом с ней сестра Магдалина. Он предпочтет выждать — ведь он не подозревает, что завтра наступит конец.
Кадфаэль выпрямился, и от его движения огонек лампадки замигал. Нет, не против Джудит! Но если преступник так уверен в себе, то он постарается воспользоваться последней оставшейся ночью, чтобы еще раз попытаться вернуть дом в Форгейте; ведь завтра должна быть уплачена рента — принесена роза, и тогда еще на целый год будет подтверждено право аббатства на это владение. Если Джудит была неуязвима, то о розовом кусте сказать это было никак нельзя.
Кадфаэль убеждал себя, что становится слишком суеверным и что никто, даже преступник, у которого голова закружилась от успеха, не посмеет так скоро повторить нападение, но к тому времени, когда монах додумал эту мысль до конца, он обнаружил, что уже пересек свой садик и быстрыми шагами идет через большой монастырский двор, направляясь к сторожке. Здесь все было знакомо, темнота не мешала идти, да и небо было чистым, высыпали звезды, время от времени освещая полуночный мрак мелкими, как булавочные уколы, вспышками. В той части Форгейта, что прилегала к аббатству, было тихо и пусто, только иногда крадучись пробегала кошка. Но впереди, там, где стена аббатства поворачивала к ярмарочной площади, на небе низко над крышами нависало какое-то зарево, и в его отблесках то вырисовывались четкие очертания окружающих домов, то снова все погружалось во тьму. Кадфаэль побежал. На бегу он услышал далекий приглушенный гул встревоженных голосов, звучавших так, словно люди не верили своим глазам. Внезапно из зарева вырвалась мощная вспышка пламени, фонтаном взлетевшего в небо, сопровождаемая треском дерева и горящих ветвей. В невнятном гуле толпы стали различимы крики мужчин и вопли женщин, залаяли собаки — и тревожное эхо покатилось по дороге.
Открывались двери, мужчины выскакивали на улицу, на ходу натягивая штаны и рубахи, и неслись, ничего не понимая, туда, где полыхал огонь. Кто-то что-то спрашивал на бегу, но ему никто не отвечал, потому что никто ничего не знал. Кадфаэль вместе с другими добежал до ворот двора Найалла. Они были широко распахнуты. Через калитку в садовой стене виднелись оранжево-красные сполохи, а над стеной бушевал столб пламени, в небо взлетали раскаленные вихри высотой в два человеческих роста, рассыпая в темноте хлопья серого пепла.
«Слава богу, — подумал Кадфаэль, подняв глаза и убедившись, что пламя устремлено вертикально вверх, — слава богу, нет ветра, огонь не перекинется на дом или усадьбу мельника за стеной. И судя по шуму и ярости пожара, он скоро выдохнется».
Входя в калитку, Кадфаэль заранее знал, что увидит. Розовый куст у задней стены сада превратился в огненный шар. Он гудел, как большая печь, и треск горящих колючих ветвей напоминал могильный стук костей. Пламя добралось и до старой виноградной лозы, но за ней преградой огню стояла стена. Фруктовые деревья росли поодаль и уцелели, разве что пострадают ближайшие к розовому кусту ветки, но от самого куста не останется ничего, кроме почерневших сучьев, торчащих в разные стороны, как мертвые руки, да белого пепла. На фоне слепяще-яркого пламени видны были фигурки людей, которые топтались вокруг, не решаясь подойти ближе. С безопасного расстояния на куст плескали воду, но она тут же, как бы взрываясь, превращалась в пар, с неистовым шипением растворявшийся в воздухе. Постепенно люди бросили попытки бороться с огнем, отступили и стояли, глядя, как старый узловатый ствол, так много лет расцветавший белыми розами, корчится в агонии, трещит и стонет.
Найалл стоял, прислонившись к стене дома. Его перепачканное лицо выражало растерянность, брови были сдвинуты. Когда Кадфаэль подошел к мастеру, он на мгновение повернул темноволосую голову, взглянул на монаха и снова вернулся к прерванному занятию — созерцанию гибели розового куста.
— Как ему удалось разжечь такой костер? — спросил Кадфаэль. — С огнивом тут пришлось бы провозиться никак не менее четверти часа. Да и ты был в доме.
— Он пришел тем же путем, что и в первый раз, — ответил Найалл, не сводя печального взгляда с поднимавшегося высоко вверх столба дыма и кружащегося в воздухе пепла. — Через выгон за стеной, там, где земля повыше. Наверное, он даже не спускался в сад. Через стену плеснул масло на куст и лозу — просто залил их маслом. А потом сверху бросил факел. Зажженный… А сам — прочь, в темноту. И мы ничего не можем сделать!
Сделать было и впрямь ничего нельзя, разве что отойти подальше от жара и наблюдать, как мало-помалу стихает ярость огня. Почерневшие ветки, отделившись от стены, оседали, падая в середину костра, хлопья серого пепла летали вокруг, словно мотыльки. Можно было только благодарить бога, что каменная стена не позволяет огню перекинуться на дома.