Вот последнее, пожалуй, вернее всего. Не сомневаюсь, подавляющее большинство мужчин согласились бы с этим определением. И разразились бы еще сотней покрасочней. Скажем... мечта. Или лучше - нимфа. Вот именно, "Нимфа, олицетворяющая Вселенскую Скорбь". Роскошное название для душещипательной картины, не правда ли?
      Гостья была вся в черном - от макушки до крохотных атласных туфелек. Как ей удалось сохранить безукоризненный вид при такой мерзкой погоде - выше моего разумения, но факт остается фактом: на матовых шелковых юбках и длинных газовых вуалях не было ни пятнышка. Густая россыпь напыщенно поблескивающего черного жемчуга украшала лиф платья и редеющими нитями сбегала вниз, на шуршащие юбки. Одна вуаль ниспадала складками к самым каблучкам. Другая - та, чья задача была скрывать лицо, - отброшена назад, очаровательно обрамляя бледное чело полупрозрачной траурной дымкой. Широко распахнутые глаза вдовушки соперничали цветом с гагатовой чернотой вуалей; идеально изогнутые брови были приподняты в девичьи-невинном удивлении. Даже намек на румянец не коснулся гладких щечек, но вот рот "нимфы" пылал ядовитым пурпуром. Потрясающий эффект, читатель! При одном взгляде на эту картину в памяти невольно возникали образы смазливых вампирш и легендарных ламий.
      А кое-кому при одном взгляде на эту картину на ум невольно пришли пренеприятнейшие мысли о собственном кошмарном замызганном платье. Кое-кто покрылся потом, пытаясь вычислить - заглушает ли витающий в гостиной аромат алкоголя помоечную вонь или же наоборот, оттеняет. Этот кое-кто до того сконфузился, что даже попытался сунуть недопитый бокал с виски под диванную подушку.
      Замешательство мое, казалось, длилось целую вечность, но, уверяю вас, так лишь казалось. В отличие от впавшего в столбняк Эмерсона я, как всегда, была на высоте и секунды через две справилась с дурацким смущением. Поднялась с дивана, отослала Уилкинса, поприветствовала гостью, указала на кресло, предложила чаю. Присесть мадам согласилась, а чай отвергла. Я выразила соболезнования, добавив, что смерть сэра Генри стала потерей не только для его близких, но и для науки в целом.
      Как видите, читатель, самообладание вернулось ко мне вместе с природной дальновидностью. Услышав последнее замечание, Эмерсон вмиг вышел из ступора, но в кои веки не разразился желчной тирадой по поводу никчемности археологических усилий сэра Генри. Дело поистине неслыханное! Ведь по мнению моего дорогого супруга, ничто, в том числе и смерть, не может служить неучу оправданием.
      Однако тех жалких крох деликатности, которыми природа одарила Эмерсона, не хватило, чтобы согласиться с моей высокой оценкой заслуг сэра Генри. Или хотя бы смолчать.
      - Э-э... гм-м... - выдавил он. - М-да. Прискорбно. А что за чертовщина приключилась с Армадейлом?
      - Эмерсон! Сейчас не время...
      - Нет-нет, умоляю, не волнуйтесь! - Прекрасная вдова вскинула холеную ладошку, продемонстрировав небывалых размеров траурное кольцо из сплетенных седых волос. Не иначе как память о безмерно любимом и так рано покинувшем ее супруге. - Пусть себе ворчит. - Она послала Эмерсону томную улыбку. - Мне ли не знать, что за золотое сердце скрывает Рэдклифф под маской грубияна!
      Вот еще! Только этого не хватало! Терпеть не могу имечко, которым родители Эмерсона наградили своего старшего сына. Прежде мне казалось, что он и сам относится к этому выбору с отвращением. Однако вместо того, чтобы по обыкновению съязвить в ответ, Эмерсон расплылся в идиотской улыбке.
      - Так вы, оказывается, старые знакомые? - процедила я, пристроив наконец бокал с виски за цветочным горшком.
      - О да! - пропела леди Баскервиль, пока мой муж пялился на нее с глупейшей ухмылкой. - Жизнь развела нас на несколько лет, а прежде мы были дружны. Ах, что это были за времена! Голова кружилась от юности и страсти страсти к Египту, разумеется. Я ведь была совсем девчонкой, когда дорогой Генри завоевал мое сердце.
      Гостья промокнула глаза воздушным платочком с отделкой из траурных кружев.
      - Ну-ну... ну-ну... - промямлил Эмерсон. Таким голосом он обычно разговаривает с Рамзесом. - Не нужно отчаиваться. Время лечит.
      Кто бы говорил! Человек, который ощетинивается при одном упоминании ненавистного ему "светского общества" и в жизни не выдавил из себя ни единой избитой вежливой фразы!
      Я не верила своим ушам. И глазам. Эмерсон, пританцовывая, засеменил к безутешной вдове. Еще секунда - и он, пожалуй, примется гладить ее по плечику!
      - Истинная правда, - встряла я. - Однако погода разбушевалась не на шутку, леди Баскервиль, да и вид у вас усталый. Надеюсь, вы не откажетесь разделить с нами ужин?
      - Благодарю, вы очень добры. - Мадам отняла платочек от совершенно сухих глаз и сверкнула жемчужным оскалом в мою сторону. - Но у меня и в мыслях не было вторгаться в вашу жизнь. Я остановилась поблизости, у друзей, они ждут моего возвращения. Уверяю, я не ворвалась бы так бесцеремонно в ваш дом, если бы не срочное дело.
      - Дело? - переспросила я.
      - Дело? - вопросительным эхом отозвался и Эмерсон.
      Не знаю, как ему, а мне лично суть дела, приведшего леди Баскервиль на наш порог, стала ясна сразу же. Подобные догадки мой ученый муж называет "преждевременными умозаключениями". Глупости. Простейшая логика - вот что это такое.
      - Да, дело, - подтвердила леди Баскервиль. - Я и так отняла у вас массу времени. Позвольте перейти к главному. Рэдклифф, вы упомянули имя бедняжки Алана. Значит, вы в курсе последних событий?
      - Мы не пропустили ни одного сообщения из Луксора, - кивнул Эмерсон.
      - Мы? - Широко распахнутые черные глаза обозрели меня с любопытством. Ах да! Кажется, до меня доходили слухи об увлечении миссис Эмерсон археологией. Что ж, тем лучше. Ей будет интересно послушать. А я-то боялась ей наскучить.
      - А вы не бойтесь. - Я хладнокровно достала бокал из тайника за цветочным горшком.
      - Спасибо, дорогая, очень мило с вашей стороны. Итак, Рэдклифф, сначала отвечу на ваш вопрос: о бедном Алане по-прежнему ничего не известно. Он как в воду канул. Только подумаю о нем... и о моем дорогом Генри... ах, прямо сердце разрывается.
      В ход снова пошел траурный платочек. Эмерсон сочувствующе цокнул. Я же, как и положено благовоспитанной даме, припав к бокалу, хранила молчание.
      Отыграв сцену с платочком, леди Баскервиль продолжила:
      - Разгадать таинственное исчезновение Алана не в моих силах, но я поклялась памятью дорогого Генри завершить дело всей его жизни... и надеюсь исполнить обет. Конечно, эта цель ничтожна в сравнении с моей огромной, невосполнимой утратой... Гробница, Рэдклифф! Гробница!
      Грудь безутешной вдовы заходила ходуном, она подалась вперед всем телом, театрально сцепив пальцы, округлив кроваво-красный рот и вперив немигающий взгляд в Эмерсона. Тот уставился на нее как зачарованный.
      - Ну разумеется. - Поскольку Эмерсон потерял дар речи, поддерживать разговор пришлось мне. - Гробница! Если мы правильно поняли, леди Баскервиль, раскопки в Луксоре приостановлены, дальше входа дело не пошло. А значит, рано или поздно могильник станет добычей грабителей и все усилия вашего мужа пропадут попусту.
      - Именно! - Гостья моментально сменила цель. Горестно стиснутые ладошки, округленные губки, глазки - все это теперь предназначалось мне. Ах, миссис Эмерсон! Восхищаюсь вашей логикой, вашим по-мужски конкретным умом. Я-то, глупая, никогда бы не выразилась так четко и определенно.
      - Вам это простительно. Итак, чем может служить Эмерсон?
      После этого наводящего вопроса леди Баскервиль пришлось-таки перейти к сути. Бог весть, сколько бы она еще проканителилась, если бы не мой "по-мужски конкретный ум"!
      - То есть как - чем? Он должен взять на себя руководство раскопками. И немедленно. Сердцем чувствую - мой дорогой Генри не успокоится на небесах, пока его детище в опасности! Гробница в Долине Царей должна увековечить нетленную память об одном из добрейших, замечательнейших...
      - Помню. Вы уже говорили об этом в интервью "Дейли йелл", - прервала я сиропные излияния. - Только при чем тут Эмерсон? Что, во всем Египте не нашлось ни одного подходящего археолога?
      - Но я же из Луксора - сразу к вам! - негодующе захлопала ресницами прекрасная вдова. - Генри выбрал бы только Рэдклиффа! Рэдклифф - лучше всех!
      Какая жалость. Она не попалась на мою удочку. Ох и разъярился бы Эмерсон, если бы леди Баскервиль вспомнила о нем в последнюю очередь, после отказа других египтологов! Этой глупой курице все-таки хватило ума сообразить, кто среди них лучший.
      - Что скажешь, Эмерсон?
      Не стану лукавить - ответа я ждала с лихорадочно бьющимся сердцем. Целый букет разнообразнейших эмоций пышным цветом расцвел в моей груди. О чувствах к леди Баскервиль упоминать не стану - полагаю, в них вы и сами разобрались, читатель. Уверена, дамы меня поймут. Невелика радость провести целую зиму без мужа, отправив его к черту на кулички в компании с миссис Скорбящей Нимфой. С другой стороны, наступать на горло его лебединой песне я тоже не могла...
      Эмерсон застыл посреди гостиной, не сводя горящих глаз с прелестной вдовушки. Вид у него был... ну точь-в-точь узник, перед которым после долгих лет заключения вдруг распахнулись двери темницы. Пробегавшие по лицу эмоции я читала с легкостью, точно напечатанные черным по белому слова. Недоверие. Надежда. Ликующая радость.
      Спустя несколько бесконечно долгих секунд Эмерсон издал тоскливый вздох и сник, уронив голову.
      - Нереально.
      - Но почему?! - вскинулась леди Баскервиль. - Мой дорогой незабвенный Генри обо всем позаботился. Ах, как он все предусмотрел! В завещании выделена щедрая сумма на завершение любых раскопок, начатых при его жизни. Персонал ждет в Луксоре, готов начать по первому сигналу. Нет лишь главы экспедиции. Правда, возникли кое-какие сложности. Наши рабочие из местных жителей... они боятся подходить к гробнице. Невежественный, суеверный народ...
      - Ерунда, - отмахнулся Эмерсон. - С ними я бы разобрался. Нет, леди Баскервиль, проблема в другом. Наш ребенок еще слишком мал, чтобы мы могли без опаски взять его с собой в Египет.
      В гостиной надолго повисло молчание. Удивленно приподнятые бровки леди Баскервиль, как это ни невероятно, взлетели еще выше; гостья медленно развернулась и окинула меня взглядом, в котором читался вполне логичный вопрос. Высказать этот вопрос вслух леди не позволило воспитание, но и скрыть изумление оказалось выше ее сил. В самом деле - что за причина для отказа?! Любой мужчина вцепился бы в столь щедрое предложение мертвой хваткой, плюнув на полдюжины детей и, если уж на то пошло, на полдюжины жен в придачу. Эта мысль, несмотря на всю свою очевидность, Эмерсону даже в голову не пришла! Глубину моей гордости вы оцените, читатель, узнав, какой благородный жест я сделала в ответ на преданность Эмерсона.
      - За нас не волнуйся, дорогой. - Твердость, с которой я произнесла следующую фразу, делает мне честь. - Мы с Рамзесом прекрасно справимся. Писать будем каждый день...
      - Писать?!! - Эмерсон сверкнул глазами. Клянусь, со стороны могло показаться, будто он в ярости. - Что за чертовщину ты тут несешь? Знаешь ведь, без тебя я никуда не поеду!
      - Но... - попыталась было я возразить, хотя сердце так и пело от восторга.
      - Не мели чушь, Пибоди! И речи быть не может.
      Ах, читатель! Что за сладостный миг, что за триумф выпал на мою долю! Год жизни можно отдать, лишь бы увидеть потрясение, исказившее небесные черты леди Баскервиль. И, пожалуй, еще полгода - за ее пристальный взгляд, выискивающий хоть намек на чары, которыми я намертво приковала к себе мужа!
      Придя в себя, гостья нерешительно пробормотала:
      - Можно попробовать устроить ребенка...
      - Нет, леди Баскервиль, - замотал головой Эмерсон. - Прошу прощения, но мы вынуждены отказаться. Как насчет Петри?
      - Ужасный человек, невыносимый! - содрогнулась наша гостья. - Генри терпеть не мог этого зазнайку, невежу и грубияна!
      - Есть еще Нэвилл.
      - Да он же просто неуч, как говорил Генри. К тому же Нэвилла уже нанял египетский Исследовательский фонд.
      Эмерсон предложил еще несколько имен на выбор; мадам отвергла все до единого, но раскланиваться не собиралась. Я гадала, что за карту она припрятала в рукаве. Пусть бы уж козырнула - да и отправлялась восвояси. Я устала, хотелось побыть с Эмерсоном наедине, да и живот подвело от голода.
      Не представляю, когда бы мы избавились от засидевшейся гостьи, если бы не наше беспардонное, но в данном случае весьма кстати явившееся чадо. Вечерний ритуал прощания Рамзеса с папочкой и мамочкой был незыблем, как египетские сфинксы. Тем вечером мы явно задержались, а среди добродетелей нашего отпрыска терпение, боюсь, не значится. Подождав, по его мнению, достаточно долго, Рамзес отправился на поиски родителей. Понятия не имею, каким образом ему удалось ускользнуть от бдительного ока нянюшки; впрочем, он всякий раз менял тактику, доведя искусство побега до совершенства.
      Двери гостиной распахнулись с таким треском, точно их толкнула рука какого-нибудь мифического исполина. На пороге же возникло нечто миниатюрное, чуть ли не эфемерное - фигурка в белой ночной рубашечке, с сияющим личиком в обрамлении чуть влажных кудрей. Ну чистый ангел! Для полного сходства с херувимами Рафаэля не хватало только крылышек за спиной.
      Обеими руками несостоявшийся херувим прижимал к груди огромную папку рукопись "Истории Египта" Эмерсона. Бросив быстрый и не слишком доброжелательный взгляд на незнакомку, ребенок уверенно зашлепал к папочке.
      - Говолил - почитаешь! - с укоризной напомнил он.
      - Говорил, говорил... - Эмерсон взял у сына "Историю". - Сейчас приду, Рамзес. Возвращайся к себе.
      - Нет, - спокойным, но не терпящим возражений тоном отозвался Эмерсон-младший.
      - Какая прелесть! - пропела леди Баскервиль. - Маленький ангелок!
      Я собралась было исправить это определение на другое, поточнее, как Рамзес вдруг продемонстрировал свои ямочки и сладким голоском проворковала:
      - А ты - холошенькая тетя.
      Напрасно тетя так расточала в ответ улыбки и алела счастливым румянцем. Откуда ж ей, бедной, знать, что в устах Рамзеса это не комплимент, а всего лишь констатация очевидного факта. Более того, легкий изгиб его губ и выбор слова "хорошенькая" вместо "красивая" (а разницу, будьте уверены, Рамзес знал с пеленок) заставили меня насторожиться. Я нутром чуяла, что наше не по годам проницательное чадо имеет что-то против леди Баскервиль и при первой же возможности выдаст в лоб свое нелицеприятное мнение. Стоит лишь подтолкнуть его в нужном направлении и...
      К сожалению, подобрать ключик к откровенности Рамзеса мне не удалось: помешал Эмерсон.
      - Иди к себе, сынок, - повторил он. - Няня будет волноваться.
      Услышав непривычные приказные нотки в голосе отца, Рамзес удивился, но виду не подал. Холодный расчет, как вы помните, был неотъемлемой чертой характера нашего отпрыска. Вот он и воспользовался ею на полную катушку, обратив свои чары на гостью. Просеменив через комнату, Рамзес остановился напротив леди Баскервиль, с невинным видом сунул палец в рот (между прочим, от этой идиотской привычки я отучила его еще в младенчестве) и восхищенно округлил глаза.
      - Очень холошенькая тетя. Ламзесу нлавится. Ламзес хочет на лучки.
      - Ах ты, лицемер несчастный! - возмутилась я. - А ну кыш отсюда!
      - Он у вас просто прелесть, - залепетала леди Баскервиль. - Хорошенькой тете пора уезжать, малыш. Поцелуй тетю на прощание.
      Взять его "на лучки" она и не подумала. Просто наклонилась и подставила безукоризненно гладкую белую щеку. Оскорбленный в лучших чувствах - ну как же! от постели отлынить не удалось! - Рамзес звучно приложился к щеке тети, оставив мокрое пятно там, где еще секунду назад лежал ровнехонький слой пудры.
      - Холошо, ухожу! - заявил наш обиженный ангел. - Быстло плиходи, папочка. И ты, мамочка. Дай мою книгу!
      Эмерсон смиренно вернул сыну рукопись, и тот удалился. Леди Баскервиль, уловив намек, поднялась.
      - Мне тоже пора. Ради бога, простите за беспокойство.
      - Ничего, ничего, - поспешно успокоил Эмерсон. - Жаль, что не смогли помочь.
      - Очень жаль, - с тонкой улыбкой согласилась гостья. - Что поделать... Теперь, познакомившись с вашим очаровательным ребенком и обворожительной супругой (тут мне пришлось вернуть ей улыбку), я могу понять, почему связанный семейными узами человек не горит желанием сменить домашний уют на полную опасностей и неудобств жизнь в Египте. Ах, мой дорогой Рэдклифф, вы стали истинным семьянином! Прелестно! Просто прелестно! Какая радость видеть вас наконец устроенным и успокоившимся! И это после стольких лет неугомонного холостячества! У кого повернулся бы язык винить вас за отказ? Никто из нас, разумеется, не верит во всякие проклятия и тому подобные глупости, однако в Луксоре действительно происходят странные вещи. И я понимаю, что сломя голову броситься навстречу неизвестным опасностям способен лишь человек мужественный, горячий, даже отчаянный. Счастливо оставаться, Рэдклифф... миссис Эмерсон. Приятно было с вами встретиться. Нет-нет, умоляю, не провожайте. Я и без того доставила вам уйму хлопот.
      Вот это я понимаю - актриса! Начала за здравие, кончила за упокой. Куда только девались шелестящий баюкающий голос и умиротворенный тон. Леди Баскервиль метала фразы, точно индеец - дротики. Несчастный Эмерсон стал сине-багровым; попытался было прохрипеть что-то в ответ, но мадам лишила его даже этого ничтожного удовольствия. Грациозно развернувшись, леди Баскервиль в траурном облаке кружев и газа выплыла из гостиной.
      - Ч-черт! - Эмерсон в сердцах пнул диван.
      - Из ряда вон наглая особа, - согласилась я.
      - Наглая?! Ничуть не бывало! Она попыталась как можно приличнее высказать то, о чем остальные предпочитают молчать. "Истинный семьянин"! Дьявольщина!
      - Слышу речи мужчины... - разозлилась я.
      - Неужели? Поразительно! Я давно уже не мужчина, а дряхлая старуха! Развалина, которой только и осталось, что греть у камина свою...
      - Давай, договаривай! Твоя дамочка знала, что делала. Она именно на это и рассчитывала. Неужто сам не заметил, с какой злобной точностью она подбирала слова? Выудила все мыслимые и немыслимые оскорбления, разве что не добавила...
      - "Под башмаком у жены"! Тут я с тобой согласен. Сказать такое ей воспитание не позволило.
      - Ах, так ты, значит, у меня под башмаком?!
      - Да нет же. Конечно, нет, - пошел на попятную Эмерсон. Я, впрочем, ничего другого и не ожидала. Непоследовательность в спорах, как известно, отличительная черта всех мужчин. - Ты пытаешься, как всегда...
      - А ты вечно пытаешься на меня давить. Но моя сила воли...
      Двери гостиной распахнулись.
      - Ужин подан! - объявил Уилкинс.
      - Отложите минут на пятнадцать. - Я повернулась к Эмерсону. - Если мы сейчас же не попрощаемся с Рамзесом...
      - Знаю. Пойду почитаю ему, а ты пока переоденься. Не желаю садиться за стол с респектабельной клушей, от которой несет помойкой. Как ты посмела заявить, что я на тебя давлю?
      - Я сказала - пытаешься. Ни тебе, ни кому другому добиться успеха не удавалось и не удастся.
      Дворецкий посторонился, пропуская нас в коридор.
      - Благодарю, Уилкинс, - бросила я.
      - К вашим услугам, мадам.
      - Что же до пресловутого башмака...
      - Прошу прощения, мадам?
      - Это я не вам, Уилкинс, а профессору Эмерсону.
      - Да, мадам.
      - Я сказал - под башмаком, - прорычал Эмерсон, топая вслед за мной по лестнице, - значит, под башмаком!
      - Ну и соглашался бы тогда на предложение этой скорбящей красотки. Думаешь, я не видела, что ты готов был в ту же секунду сорваться с места? Ахах! Представляю себе эту идиллию! Всегда вместе - день за днем, ночь за ночью, под бархатным небом Египта...
      - Брось, Амелия. Что за дурацкие фантазии. Бедняжка ни за что не вернется в Луксор; там же ей все будет напоминать об утрате.
      Я расхохоталась.
      - Нет, вы только послушайте! Неподражаемая наивность. На такое только мужчина способен. Уверяю тебя, в Англии вдовушка не задержится. Умчится в Луксор при первой же возможности, особенно если там будешь ты.
      - Меня там не будет!
      - Это почему же? Кто мешает?
      Мы поднялись на второй этаж. На площадке Эмерсон свернул направо - в сторону детской. Я же двинулась налево, в нашу спальню.
      - Ты скоро? - бросил через плечо Эмерсон.
      - Через десять минут.
      Мне и десяти не понадобилось, чтобы сбросить насквозь провонявшее серое платье, надеть другое и дойти до детской. В комнате было темно, если не считать золотистого круга от ночника, рядом с которым устроился Эмерсон. Рамзес лежал в кроватке - глаза в потолок, ручки по швам, весь внимание. Очаровательная семейная картинка. Если, конечно, не прислушиваться к вечерней сказке:
      - ...более детальное изучение ранений, в частности раздробленных лобной и височной костей, а также пробитой грудины и расщепленных позвонков, дает возможность воссоздать обстоятельства смерти фараона.
      - А-а! Уже добрались до мумии Секвененре, - сказала я, переступая порог.
      В полумраке раздалось бормотание вырванного из раздумий человека:
      - Мне кажется, без кло-вло-пло-лития не обошлось...
      - Без чего? - Эмерсон озадаченно нахмурился.
      - Без кровопролития, - перевела я. - Не могу не согласиться, Рамзес. Если у скелета проломлен череп, а позвоночник разделен на две части, то вряд ли человек умер естественной смертью.
      Оттачивать на Рамзесе сарказм - пустое занятие.
      - Не плосто кло-вло-пло-литие! - уточнил он. - Фалаона убил кто-то из своих.
      - Чушь! - отрезал Эмерсон. - Идиотская гипотеза. Кстати, первой ее выдвинул Петри. Убийство на семейной почве совершенно исключено, поскольку...
      - Ну все, хватит! - Эмерсону только дай сесть на любимого конька, он будет неделю распинаться. - Уже поздно, и Рамзесу давно пора спать. А у нас ужин стынет.
      - Ах да, ужин... - Эмерсон наклонился к сыну. - Спокойной ночи, мой мальчик.
      - Спокойной ночи, папочка. Думаю, его в галеме убили.
      Этого еще не хватало! Версия об убийстве в гареме способна убить самого Эмерсона! Я вцепилась мужу в плечи и вытолкала за дверь прежде, чем он успел проглотить коварный крючок малолетнего хитреца. Потом завершила свою часть вечернего ритуала и присоединилась к Эмерсону.
      - Рамзес меня иногда тревожит, - осторожно начала я по дороге к лестнице. - Не переусердствовали ли мы с его образованием? Думаешь, он понимает, что такое гарем? И вообще - не скажется ли на нервах ребенка чтение на ночь подобных ужасов?
      - У Рамзеса железные нервы. Не волнуйся, он будет спать сном праведника, а к завтраку выложит стройную теорию убийства Секвененре.
      - Эвелина с радостью взяла бы его на зиму.
      - Та-ак! Все по новой? Ну ты и мать! Только и мечтаешь, как бы избавиться от сына, да?
      - Выбор-то у меня невелик. Либо с сыном расстаться, либо с мужем.
      - Притворство! Сплошное притворство. Никому ни с кем не нужно расставаться.
      Мы заняли свои места за столом; лакей, провожаемый критическим взглядом Уилкинса, внес первое блюдо.
      - Суп отменный, - оценил Эмерсон. - Передайте кухарке мою благодарность, Уилкинс.
      Дворецкий с достоинством склонил голову.
      - Давай покончим с этим раз и навсегда, Амелия. Не желаю слушать твое нытье.
      - Когда это я ныла, интересно?
      - Никогда. А кто тебе позволит? Итак, мы договорились: в Египет я не поеду. Ясно? Я высказал свое решение леди Баскервиль и менять его не намерен.
      Разумеется, я не поддалась на эти глупые речи.
      - Катастрофическая ошибка. По-моему, тебе необходимо отправиться в Луксор.
      - Твое мнение мне известно. Наслышан. Могу я, в конце концов, иметь собственное?
      - Нет. Поскольку оно неверное.
      Не вижу смысла, любезный читатель, приводить на этих страницах дальнейшие подробности нашего спора. Дискуссия продолжалась в течение всего ужина, причем Эмерсон обращался за поддержкой то к дворецкому, то к лакею. Поначалу Джон - парнишка, всего лишь пару недель служивший в нашем доме, сильно нервничал. Но по мере разгорания свары увлекся и принялся вовсю раздавать советы, игнорируя предупреждающие знаки более опытного Уилкинса. Мне стало жаль беднягу дворецкого - тот даже побагровел от усиленных подмигиваний, - и я предложила выпить кофе в гостиной. Джона отослали, но напоследок он успел все же выдать заключение:
      - Пожалуй, вам лучше остаться, сэр. Уж больно они чудные, эти туземцы. А нам-то каково без вас будет, сэр?
      Эмерсон не возражал бы, если в вместе с Джоном исчезла и сама проблема. Не тут-то было! С присущим мне упорством я гнула свою линию, не обращая внимания на многочисленные попытки мужа уйти от темы. Дошло до того, что он с ревом швырнул недопитую чашку в камин и ринулся вон из комнаты. Я следом.
      Когда я добралась до нашей спальни, Эмерсон уже раздевался. Пиджак, галстук, воротничок тоскливо поникли там, куда закинула их безжалостная рука владельца, пуговицы свистели во все стороны.
      - Не забудь купить дюжину новых рубашек, когда окажешься на Риджент-стрит, - посоветовала я, уворачиваясь от очередного метательного снаряда. - В Египте они тебе понадобятся.
      Эмерсон крутанулся юлой. Должна признаться, для человека столь мощного телосложения он двигается на удивление стремительно. Один неуловимый миг - и ненаглядный супруг уже навис надо мной. Вцепился в плечи и...
      Здесь я вынуждена сделать отступление, любезный читатель. Не для того, чтобы извиниться, - о нет! По мне, так нынешнее ханжество в описании сексуальных отношений - полный нонсенс! С какой, спрашивается, стати нужно закрывать глаза на одну из увлекательнейших и вполне достойных сторон жизни человека? И почему, спрашивается, писатели, якобы изображающие "реальную жизнь", так усердно увиливают от этой темы? С другой стороны - уж пусть бы лучше просто увиливали. Какими жалкими выглядят те уклончивые фразы и иносказания, которыми они пытаются выйти из положения! Я лично не признаю ни скользкую вкрадчивость французского, ни велеречивую претенциозность латыни. Чем плох язык наших предков? Пусть фарисей, если ему попалась в руки эта книга, пропустит несколько абзацев. Проницательный же читатель поймет и оценит теплоту наших с Эмерсоном отношений.
      Итак, вернемся к прерванному спору.
      Эмерсон вцепился мне в плечи и ка-ак встряхнет!
      - Дьявольщина! - заорал он. - В этом доме я хозяин! Забыла, кто здесь принимает решения?
      - Мне казалось, мы оба принимаем решения... после того, как спокойно и учтиво обсудим проблему.
      Башня на моей голове, которую так старательно сооружала Смайз, растрепалась, а волосы у меня, между прочим, густые, жесткие, и удержать их не так-то просто. Одна рука Эмерсона по-прежнему вдавливала меня в пол, а вторая неожиданно оказалась на моем затылке. Шпильки и гребни из пучка разлетелись по ковру.
      Следующую фразу Эмерсона я припомнить не могу. Наверняка что-то несущественное... Зато его следующее действие оказалось куда более запоминающимся. Эмерсон меня поцеловал. Разумеется, я не хотела отвечать на поцелуй: Но мой муж так замечательно целуется... Словом, заговорить я смогла не скоро. Мое предложение позвать Смайз, чтобы та помогла раздеться, было встречено в штыки. Взамен услуг горничной Эмерсон предложил свои. Я наотрез отказалась, заявив, что его метод раздевания превращает одежду в груду никуда не годного тряпья. Ответом на это вполне резонное замечание стали невоспроизводимые на бумаге хрюкающие звуки и изуверское нападение на крючки моего любимого домашнего платья...
      Так-то вот, читатель. Я, конечно, ратую за откровенность во всем, но, если подумать, иногда конфиденциальность все же необходима.
      К полуночи дождь стих. Только скрежет обледеневших веток о стекло нарушал тишину в спальне, да ветер стонал и буйствовал, точно разъяренный препятствием дух ночи.
      Щека моя покоилась на груди мужа; гулкое биение его сердца звучало в такт моему.
      - Когда уезжаем? - прошептала я.
      Эмерсон зевнул.
      - Следующий пароход отходит в субботу.
      - Спокойной ночи, Эмерсон.
      - Спокойной ночи, дорогая моя Пибоди.
      Глава третья
      I
      Верите ли вы в чудеса, читатель? В сапоги-скороходы, ковры-самолеты и тому подобные диковины из сказок Востока? Разумеется, вы в них не верите. Но прошу вас - хоть на миг отбросьте свой скептицизм и позвольте волшебной силе слова перебросить вас через тысячи миль в уголок, столь непохожий на промозглую хмурую Англию, словно он возник на другой планете. Представьте себя сидящим рядом со мной на террасе каирского "Шепард-отеля". Небо слепит синью дорогого фарфора. Солнце расточает брызжущие ласки на богатых торговцев и попрошаек в отрепьях, на благообразных имамов в тюрбанах и затянутых в сюртуки европейцев - словом, на весь разношерстный люд, заполняющий площадь перед гостиницей. Вот мимо проплывает свадебная процессия под аккомпанемент бравурной какофонии флейт и барабанов. От любопытных взглядов зевак невесту скрывает нежно-розовое шелковое покрывало, края которого торжественно поддерживают четверо мальчуганов. Бедное дитя! Из рук одного владельца юная невеста переходит в руки другого, точно мешок с галантерейным товаром... Печально, конечно, но сейчас даже возмущение этим безобразным рабским обычаем не может умалить мою радость от возвращения в Египет. Я счастлива. Через несколько минут подойдет Эмерсон и мы отправимся в музей.
      Лишь легкая рябь смущает почти зеркальную гладь моего настроения. Не тревога ли это за сына, оставшегося без материнской заботы? О нет, любезный читатель, вовсе нет! Мысль о том, что тысячи миль разделили нас с Рамзесом, наполняет мою душу таким восхитительным покоем, какого я не знала уже лет пять. Остается только гадать, почему это я раньше не сообразила устроить себе каникулы.
      Я знала, что в доме любящей тетушки Эвелины ребенок будет окружен вниманием и заботой. Уолтер-старший, с неизменным интересом следивший за успехами в археологии своего юного тезки, пообещал заняться с ним изучением иероглифов. Каюсь, меня все же мучило чувство вины перед племянниками, детьми Эвелины и Уолтера, которым, как выразился Эмерсон, "предстояло пережить долгую, трудную зиму". С другой стороны, опыт общения с Рамзесом наверняка пойдет им на пользу.