Глава седьмая

Окрыленный нежданной удачей, Кадфаэль открыл было рот, собираясь задать вопрос, но тут же вспомнил, что время сейчас рабочее, а этот человек, которого взяли в подручные из милости, всецело зависит от расположения своего хозяина.

— Тебя могут хватиться, — сказал монах. — Не хочу, чтобы из-за меня ты получил нагоняй. Когда ты освободишься?

— Мы отдыхаем и обедаем в шесть часов, — торопливо сказал каменщик и улыбнулся. — Это не скоро. Я потому и подошел сейчас: боялся, как бы ты не уехал, так ничего и не узнав.

— Ну уж теперь-то я с места не сдвинусь, — с жаром заверил его Кадфаэль. — Где мы встретимся — здесь? Назови любое место. Я буду ждать.

— В последней нише галереи. Рядом с тем местом, где мы сейчас работаем.

Кадфаэль прикинул, что за спиной у них будут груды тесаного камня, а впереди — открытое пространство: никто не сможет подойти незамеченным и подслушать их разговор. Был этот малый опаслив по натуре или действительно имел основания кого-то бояться, но так или иначе, он явно не желал лишних ушей.

— Никому ни слова? — спросил Кадфаэль, понимающе взглянув прямо в серые глаза каменщика и встретив такой же прямой ответный взгляд.

— В наших краях, брат, лучше поостеречься попусту молоть языком. Слово, попавшее не в то ухо, может обернуться ножом, вонзившимся не в ту спину. Но, слава Богу, на свете есть еще и добрые люди.

Он повернулся и прихрамывая побрел к выходу из церкви, дабы вернуться к своим трудам во славу Господа.

Пользуясь тем, что было относительно тепло, они уселись в последней нише северной галереи, откуда хорошо просматривался чуть ли не весь двор. Трава пожухла и высохла, ибо осенью почти не было дождей, но как раз сейчас небо заволокли тучи. Оно хмурилось, словно от недоброго предчувствия.

— Меня зовут Фортрид, — начал свой рассказ хромой каменщик — Родом я из Тоденема, вассального владения манора Дирхэрст. Я служил ратником под началом Бриана де Сулиса и провел с ним в Фарингдоне то недолгое время, пока замок оставался под властью императрицы. Вот там-то я и видел печать, которая нарисована на твоем пергаменте. На моих глазах ею дважды заверяли грамоты — тут уж ошибки быть не может. А третий раз я видел ее приложенной к договору о передаче Фарингдона королю.

— К договору? Неужто это было обставлено так торжественно? — подивился Кадфаэль. — Я-то думал, что королевских воинов впустили туда тайком, открыв ночью ворота.

— Да, так оно и было. Но перед этим кастелян и все капитаны заключили письменное соглашение и скрепили его своими печатями. Это соглашение было показано воинам гарнизона, чтобы те знали — решение передать замок королю единогласно принято всеми шестью капитанами, командовавшими отдельными отрядами. Без такого договора Стефану пришлось бы дорого заплатить за эту крепость. Откажись один-два капитана приложить свои печати, и их люди стали бы сражаться. Но все было оговорено и подготовлено заранее.

— Значит, — уточнил Кадфаэль, — в замке под общим командованием де Сулиса находилось еще пять капитанов со своими отрядами?

— Да. И помимо того, около тридцати рыцарей и сквайров, не имевших свиты, но и ни в один отряд не входивших.

— О них-то я знаю. Большинство этих людей оказалось в плену, потому как они не захотели перейти на сторону противника. А капитаны, выходит, все согласились сдать замок?

— Все до единого. Иначе захватить его было бы не так-то просто. Простые ратники хранят верность не королям да сеньорам, а своим командирам. Воин идет туда, куда его ведет капитан. Не будь на том пергаменте хоть одной печати — а одной из них в особенности, — дело не обошлось бы без битвы. Я говорю о печати капитана, которого любили и которому доверяли все воины.

Голос бывшего ратника дрогнул.

— Этой? — спросил Кадфаэль, коснувшись свернутого пергамента.

— Этой самой, — подтвердил Фортрид и на какое-то время умолк. Он глубоко задумался и как будто перестал воспринимать окружающее.

— И тот капитан, как и все прочие, приложил свою печать к соглашению? — прервал затянувшееся молчание монах.

— Его личная печать — вот эта самая — красовалась под тем пергаментом. Я видел ее собственными глазами, а иначе бы не поверил.

— А как его зовут?

— Джеффри Фицклэр. А Клэр, которому он приходится сыном, это не кто иной, как Ричард де Клэр, прежний граф Хэртфорд. Нынешний граф, Гилберт, — его сводный брат. Джеффри ведь побочный сын, незаконный отпрыск дома де Клэров, но что с того? Дети греховной любви порой превосходят рожденных в супружестве, хотя, насколько я знаю, граф Гилберт тоже человек весьма достойный. Во всяком случае, он и его сводный брат любили и почитали друг друга, хотя все Клэры горой стоят за Стефана, а Джеффри воевал за императрицу. Они и выросли вместе, потому как граф Ричард привез своего бастарда домой чуть ли не новорожденным. Его воспитали как родного, хорошо обеспечили, и когда он вырос, то смог занять приличное для незаконнорожденного положение. Это тот самый человек, копию печати которого ты носишь с собой.

Откуда у Кадфаэля взялась эта копия, Фортрид не спросил.

— А где можно найти этого Джеффри? — поинтересовался Кадфаэль. — Раз он со всем своим отрядом перешел на сторону Стефана, то, наверное, и сейчас вместе с другими капитанами служит в Фарингдоне?

— Он в Фарингдоне, это точно, — отозвался каменщик, и в его тихом голосе послышались стальные нотки. — Только вот больше не служит. Сразу после сдачи он по случайности упал с коня. В замок его принесли на носилках. Он умер еще до ночи и ныне покоится на церковном кладбище в Фарингдоне. Печать ему больше не нужна.

Повисло молчание. Кадфаэлю даже почудилось, что в наступившей тишине он услышал эхо — эхо слов, которые не были и не будут сказаны. Между каменщиком и монахом установилось взаимопонимание, не нуждавшееся в словесном подтверждении. Фортриду, бесспорно, следовало держать рот на замке. Ему ведь предстояло и дальше жить рядом с могущественными людьми, которым есть что скрывать, а он и так слишком разоткровенничался, пусть даже и перед монахом. Не стоило принуждать его открыто говорить о том, на что он достаточно ясно намекнул. Ведь он до сих пор даже не знал, откуда у Кадфаэля знак саламандры.

— Расскажи-ка мне, как все происходило, — осторожно попросил монах. — Главное — точно и последовательно.

— Ну что тут скажешь — насели они тогда на нас крепко. Лето, как назло, выдалось жаркое, а воды для такого большого гарнизона запасли маловато. Говорят, Филипп из Криклейда слал к отцу за помощью гонца за гонцом, да все попусту. И вот как-то раз проснулись мы — глядь, а в замок уже вошли люди короля. Бриан де Сулис собрал всех на дворе, велел сопротивления не оказывать и показал нам договор, скрепленный и его печатью, и печатями остальных пятерых командиров. Те молодые рыцари и сквайры, которые защищали замок сами по себе, в этом соглашении не участвовали. Они отказались перейти к Стефану и угодили в плен — нынче это все знают. Ну а у простых ратников выбора не было — куда их лорды, туда и они.

— Значит, печать Джеффри на том договоре была? — переспросил монах.

— Печать-то была, — безыскусно ответил Фортрид, — только вот его самого не было.

Кое-что определенно начинало проясняться.

— Но ведь его отсутствие, наверное, как-то объяснили?

— Не без того. Нам сказали, что он ночью ускакал в Криклейд, доложить о случившемся Филиппу Фицроберту. Но перед отъездом он — первый среди равных — собственноручно скрепил договор своей печатью. А без этой печати замок не достался бы Стефану так легко. Люди Фицклэра могли оказать сопротивление, да и другие, возможно, примкнули бы к ним.

— А на следующий день? — спросил Кадфаэль.

— Он так и не вернулся. Все, понятное дело, забеспокоились, и тогда сам де Сулис с двумя ближайшими соратниками отправился на поиски Джеффри. Они поехали тем же путем, каким должен был ехать он, и вернулись уже ближе к ночи. Его они принесли на носилках, завернутого в плащ. По их словам, выходило, будто он упал с коня и сильно ушибся. Ночью Джеффри Фицклэр умер.

«Ночью-то ночью, — подумал Кадфаэль, — только вот какой ночью?» Монах чувствовал, что тот же вопрос не дает покоя и его собеседнику. Мертвое тело не так уж трудно спрятать подальше и объяснить таким образом отсутствие честного капитана на месте предательства. Предательства, в котором он не участвовал. А потом этого капитана объявляют погибшим в результате несчастного случая — и концы в воду.

— Там, в Фарингдоне, его и похоронили, — заключил Фортрид. — Нам даже тело не показали.

— А семья у него была? Жена, дети?

— Нет, никого. Де Сулис послал гонца к Клэрам, чтобы известить их о кончине Джеффри и о том, что незадолго до смерти тот присоединился к сторонникам короля. Заупокойную мессу по нему отслужили, все честь по чести. С домом Клэров де Сулис предпочитал ладить.

— Вроде все ясно, — лукаво заметил Кадфаэль, — но кое-чего я не пойму. Вот, например, коли все там у вас закончилось мирно, как же ты получил это увечье?

Каменщик криво улыбнулся.

— Упал, вот как. Свалился со стены в ров. Мне и прежняя-то служба не больно нравилась, а уж новая и подавно. Я решил удрать, но виду, понятное дело, не подавал — это было бы большой дуростью. Уж как они догадались — ума не приложу. Между мной и воротами вечно кто-то торчал, вот я и надумал спуститься со стены по веревке, а веревку-то взяли да и обрезали…

— И бросили тебя безо всякой помощи?

— А почему бы и нет? Мало ли бывает несчастных случаев? Одним больше, одним меньше — разница невелика. Но мне повезло. Изо рва я выполз и спрятался, а потом меня подобрали добрые люди. Нога, правда, срослась криво, но хоть жив остался, и то слава Богу.

Смерть одного человека и увечье, хладнокровно нанесенное другому, — за все это кто-то должен был заплатить. Подумав об этом, Кадфаэль тут же вспомнил и о своем долге. Хромой каменщик доверился ему и сообщил все, что знал, не требуя ничего взамен. Услышанное показалось монаху еще одним доказательством того, что справедливость в той или иной форме в конце концов непременно устанавливается, пусть это происходит не сразу и не напрямую.

— Фортрид, я хочу сказать тебе кое-что, о чем ты меня не спрашивал. Эта печать, которой воспользовались, чтобы скрепить ею изменническое соглашение, находится сейчас в Ковентри, у тамошнего епископа. А попала она к нему вот как: ее нашли среди вещей одного человека, приехавшего туда на совет и убитого неведомо кем. При нем, естественно, была его собственная печать, но, что странно, и та, которую я срисовал. Печать Джеффри Фицклэра была привезена в Ковентри из Фарингдона в седельной суме Бриана де Сулиса, и там же, в Ковентри, Бриан де Сулис был сражен насмерть ударом кинжала.

В конце галереи появился мастер Бернар, возвращавшийся к своей работе. Фортрид медленно поднялся, чтобы последовать за хозяином. На мгновение лицо его окрасила довольная, почти ликующая улыбка, но она тут же исчезла, уступив место обычному бесстрастному выражению.

— Господь не слеп и не глух, — тихо проговорил каменщик — Он все примечает и ничего не забывает. Хвала Господу во веки веков!

Тяжело прихрамывая, он зашагал прочь.

Брат Кадфаэль молча смотрел ему вслед.

Больше монаху не было резона задерживаться в приорате, ибо теперь он знал, куда следует держать путь. Найдя брата — попечителя странноприимного дома, он распрощался с ним и не мешкая отправился на конюшню седлать коня. До сих пор Кадфаэль даже не задумывался, что будет делать, когда доберется до Гринемстеда. Правда, существует немало способов проникнуть в любой замок, и порой самый простой из них оказывается самым лучшим. Особенно предпочтителен он для человека, отрекшегося от оружия и принявшего обет, обязывавший его не прибегать ни к насилию, ни ко лжи. Придерживаться правды, может быть, и нелегко, но зато это многое упрощает. К тому же даже отступнику не помешает следовать тем обетам, которые он пока еще не нарушил.

Ладный гнедой, позаимствованный монахом у Хью, застоялся в конюшне и вышел из стойла пританцовывая. Путь из Дирхэрста лежал на юг. Кадфаэль прикинул, что проехать ему придется миль пятнадцать, и решил, что Глостер лучше обогнуть стороной, оставив по правую руку. Небо затягивали тяжелые тучи, и мешкать в дороге не стоило. Вскоре плоскую, покрытую лугами равнину сменили холмы — Кадфаэль достиг гористой местности, жители которой занимались по большей части овцеводством. В здешних деревеньках торговцы шерстью скупали лучшее, самое тонкое руно. Впрочем, овцеводство и торговля несколько пострадали от боевых действий, хотя соперники в основном избегали крупных сражений и донимали друг друга набегами. Каждый стремился упрочить свое положение за счет противника — вот и Фарингдон, задуманный как опорный пункт сил императрицы, оказался теперь в составе линии крепостей короля Стефана, существенно облегчив связь между Оксфордом и Мэзбери. Как понимал Кадфаэль, несмотря на взаимное озлобление, военные действия в последнее время велись довольно вяло. Роберт Горбун был прав — ни та ни другая сторона не в силах взять верх, а стало быть, вконец истощившись, враги все равно вынуждены будут прийти к соглашению. «А могло ли, — размышлял монах, — понимание сложившейся обстановки побудить человека перейти на сторону противника? Например, я сражаюсь за императрицу вот уже девять лет и вижу, что за все это время мы ни на шаг не приблизились к победе, которая одна способна вернуть стране спокойствие и порядок. Не попробовать ли мне самому поддержать противоположную сторону да и близких людей призвать к тому же? Возможно, тогда чаша весов склонится на сторону короля и долгожданный мир наконец наступит? В этой войне все равно нет ни правых, ни виноватых, и для блага страны совершенно безразлично, кто именно одержит в ней победу — лишь бы поскорее наступил мир… Да, пожалуй, такой ход мысли возможен, хотя, конечно же, рыцарю, воспитанному в понятиях вассальной верности, весьма нелегко прийти к подобному умозаключению.

Ну а потом, когда выяснится, что переход к другому претенденту ничего не изменил? Что должен чувствовать человек, понявший: измена, совершенная им, пусть даже из лучших побуждений, оказалась напрасной? Скорее всего, отвращение, разочарование, а возможно, и желание найти лучшее применение своим силам».

Прямая, как стрела, дорога, по которой ехал Кадфаэль, шла вровень со взгорьем. Благодаря торговле шерстью местные крестьяне жили в достатке, но селились они по большей части в стороне от дорог, и деревни были разбросаны на большом расстоянии одна от другой. Чтобы расспросить, как добраться до замка, Кадфаэлю пришлось свернуть и поискать какую-нибудь ферму.

Услышав, куда монах держит путь, арендатор окинул его настороженным взглядом.

— Ты, брат, видать, не здешний. Тебе небось и невдомек, что замок сменил хозяина. Ежели у тебя дело к Масарам, то их там и духу не осталось. На Роберта Масара напали из засады. Он угодил в плен и в конце концов был вынужден уступить замок сыну Глостера, тому, что недавно переметнулся на сторону короля Стефана.

— Я слышал об этом, — отвечал Кадфаэль, — но у меня важное поручение, которое я всяко должен исполнить. А что, похоже, в округе не слишком рады новому лорду?

Крестьянин пожал плечами:

— Ни церковь, ни деревню он особо не тревожит, при том условии, что ни священник, ни сельский староста ему не перечат и носа в его дела не суют. Однако Масары правили здесь с тех пор, как Вильгельм Завоеватель пожаловал манор прапрадеду нынешнего — то есть теперь уже бывшего владельца… Да, люди от этой перемены ничего хорошего не ждут. Так что коли у тебя там есть нужда, брат, то ступай, но помни — Филипп Фицроберт держится настороженно и чужаков не жалует. — Ну уж меня-то ему опасаться нечего, — усмехнулся Кадфаэль, — едва ли я полезу штурмовать замок. А ежели мне стоит поостеречься его — что ж, спасибо за предупреждение. Так как мне туда добраться?

Арендатор пожал плечами, решив, что упрямый монах разумных советов все едино слушать не станет.

— Возвращайся на дорогу, езжай прямо милю или чуток побольше, пока справа не увидишь тропу. Она выведет тебя к Уинстону. Переберись через речку — брод там имеется… На другом берегу увидишь крутой склон, весь поросший лесом. Поезжай вверх, а как выберешься на открытое пространство, сразу увидишь замок — он высоко стоит. Правда, деревня еще выше, но она прячется в расселине. Будь осторожен, глядишь, все и обойдется благополучно.

— Надеюсь, с Божьей помощью так оно и будет, — промолвил Кадфаэль и повернул лошадь к дороге.

Существует немало способов проникнуть в замок, рассуждал он, проезжая через деревушку Уинстон. Причем самое простое и наиболее подходящее для одинокого, невооруженного путника — подъехать к воротам и попросить, чтобы его впустили. День клонился к вечеру, почему бы и не попросить пристанища в замке. Предоставлять стол и кров клирикам да монахам — священный долг каждого человека, а уж благородного — в первую очередь. Стоит проверить, сколь далеко простирается благородство Филиппа Фицроберта.

Следуя той же логике и для того чтобы повидаться с владельцем замка, лучше всего просто попросить его о встрече. Правда — лучший ключ, способный открыть ворота любой твердыни. Филипп держит под замком двоих — теперь уже очевидно, что по меньшей мере двоих, — узников, к которым он, конечно же, не питает расположения. Если ты хочешь, чтобы их отпустили, не причинив вреда, почему бы не обратиться прямо к нему и не попытаться доказать, что держать этих несчастных в плену нет никакого резона. Стоит ли усложнять дела, придумывая кружные пути?

За Уинстоном тянувшаяся на запад дорога постепенно суживалась, пока не превратилась в тропу, хорошо расчищенную и утоптанную, — видать, пользовались ею часто.

С открытого, поросшего вереском плоскогорья тропинка неожиданно нырнула вниз и запетляла по крутому, густо поросшему деревьями склону. Монах заслышал журчание воды и вскоре выехал к маленькой речушке, струившейся по каменистому ложу. Берега ближе к воде поросли травой, а узенькая полоска гравия указывала брод. На противоположной стороне тропа взбегала по крутому откосу, скрываясь под старыми, давно укоренившимися деревьями.

Он перебрался через речушку и стал подниматься по откосу. Неожиданно стало светлее, деревья поредели, и Кадфаэль выехал на открытое пространство. Впереди, примерно в полумиле, на ровном уступе высился замок Масардери.

У четырех поколений владевших этой землей Масаров было достаточно времени, чтобы возвести внушительную каменную твердыню. Семьдесят пять лет назад первый лорд обозначил свои права, возведя деревянный частокол, от которого нынче, конечно же, и следа не осталось. Теперь замок представлял собой грозную каменную громаду. Угловые башни, соединенные зубчатой каменной стеной, окружали донжон — главную, самую высокую башню. Две совершенно одинаковые приземистые и крепкие башенки стояли по обе стороны ворот. Гора, уступ за уступом, поднималась позади замка. Выше по склону находилась длинная расселина, где над вершинами деревьев Кадфаэль приметил маковку колокольни да случайно углядел с кат крыши. Конечно же, то была деревня Гринемстед. Мощеная дорожка вела по голому, лишенному всякой растительности откосу прямо к воротам замка. Территория вокруг крепости была тщательно расчищена, чтобы никто не мог приблизиться к ней незамеченным.

К воротам Кадфаэль поднимался, желая, чтобы его заметили, и ожидая, когда его окликнут. Филипп Фицроберт был строгим командиром и не потерпел бы нерадивости в службе. Караульные, конечно же, заметили приближение монаха. Задолго до того, как он приблизился на расстояние оклика, за стеной кратко протрубил рог. Ввиду довольно позднего часа тяжелые двойные ворота были уже закрыты, но калитка в одной из створок, достаточно высокая и широкая, чтобы в нее мог проскочить даже мчавшийся во весь опор всадник, и в то же время достаточно легкая, чтобы ее можно было захлопнуть, как только он окажется внутри, оставалась приоткрытой. В двух одинаковых невысоких и толстых башнях по обе стороны ворот были прорезаны бойницы, так что неосторожный чужак рисковал угодить под двойной обстрел. Все эти предосторожности не могли не вызвать одобрения Кадфаэля, который хоть и оставил военное дело давным-давно, но вовсе его не позабыл. К таким воротам, пусть даже и незапертым, следовало приближаться открыто, не спеша, но и не колеблясь и держа руки на виду. Последние ярды Кадфаэль проехал неторопливой иноходью и остановился, хотя никто не вышел навстречу. Ему не предложили войти, но и не преградили дорогу.

— Мир вам, — возгласил монах и, не дожидаясь ответа, медленно проехал вперед, под арку. В темном сводчатом проеме стояли вооруженные люди. Двое воинов без спешки или угрозы, но и без промедления остановили лошадь Кадфаэля, взяв ее под уздцы.

— Мир всякому, кто сам приходит к нам с миром, — с улыбкой промолвил начальник стражи, выходя из караульной, — как, наверное, пришел ты. Твоя ряса говорит об этом красноречивее всяких слов.

— И говорит правдиво, — отозвался монах.

— Каким ветром занесло тебя в наши края, — поинтересовался сержант, — и куда ты держишь путь?

— Сюда, в Масардери, — напрямик ответил Кадфаэль. — Мне надо поговорить с вашим лордом, ради этого я и приехал. Мне сказали, что Филипп Фицроберт здесь. Я прошу его принять меня, где и когда ему будет угодно, сам же готов ждать сколько потребуется.

— Тебя кто-то послал? — спросил сержант, не выказывая, впрочем, особого любопытства. — Наш лорд совсем недавно вернулся из Ковентри, где епископы хотели взять его в оборот. Ты небось приехал по их поручению.

— В каком-то смысле — да, — признал Кадфаэль, — однако у меня есть к нему и свое, личное дело. Будь добр, передай ему мою просьбу, а уж там как он решит.

Воины, слегка ухмыляясь, обступили монаха со всех сторон, однако держались они при этом вполне дружелюбно и почтительно. Сержант неторопливо размышлял, как поступить с неожиданно нагрянувшим гостем.

Двор замка был не слишком большим, но оставался достаточно светлым благодаря отсутствию навесов с внутренней стороны стен. Обзор со стен открывался превосходный, а в замке наверняка было немало лучников, так что всякий, вздумавший приблизиться к нему с оружием в руках, был бы неминуемо встречен смертоносным градом стрел. Изнутри к стенам прилепились сараи, кладовые и тесные клетушки, служившие жилыми помещениями. Все эти деревянные постройки в случае осады можно было поджечь зажигательными стрелами, однако, как рассудил Кадфаэль, огонь не представлял для замка особой опасности, ибо и стены, и башни были сложены из камня.

— И что это я? — спохватился монах. — Изучаю эту крепость, будто собрался ею овладеть. Возможно, впрочем, так оно и есть, но несколько в другом смысле. — Добро пожаловать в замок, брат, — радушно пригласил монаха сержант. — Мы никогда не закрываем ворота перед особами духовного звания. Нашего лорда тебе и вправду придется подождать, потому как он поехал прогуляться, но как вернется, ему сразу о тебе доложат. Слезай с лошади, брат, Питер отведет ее на конюшню, а твои сумы отнесут внутрь.

— Лошадкой я сам займусь, — с улыбкой отозвался Кадфаэль. Сержант, конечно же, не подозревал ничего дурного, но монах полагал, что на всякий случай будет совсем не лишним знать, где можно найти коня.

— Я ведь тоже когда-то был воином. Давненько, но старые навыки не забываются.

— Это верно, — согласился сержант, слегка посмеиваясь над пожилым монахом, мало походившим на воина. — Ну, раз так, Питер покажет тебе конюшню, а дальше ты сам смекнешь, как устроиться. Коли ты прежде носил оружие, то, стало быть, знаешь, каковы порядки в замках и гарнизонах.

— Больше мне ничего и не надо, — от души поблагодарил Кадфаэль сержанта и повел своего коня следом за Питером, радуясь тому, что попал в крепость без особых затруднений. Проходя по двору, он не преминул отметить бдительность стражи и царивший повсюду образцовый порядок, несомненно, заведенный Филиппом. Припомнив краткую встречу в приоратской церкви, монах решил, что от этого пусть учтивого, но мрачного и сурового человека ничего другого ждать и не приходилось. Всякий замок представляет собой одновременно и крепость, и жилище, а потому живет как военными, так и обыденными, домашними заботами. Однако здесь, где следовало постоянно помнить о возможности вражеского нападения, хозяйственная сторона жизни была всецело подчинена нуждам обороны. Нигде не было видно женской прислуги. Возможно, управляющий Филиппа имел жену, которая распоряжалась немногочисленными служанками, однако ничто в облике хозяйственного двора не напоминало о женском присутствии. Во всем чувствовалась строгая экономия и суровый, сугубо мужской дух. Несомненно, аскетический быт гарнизона определялся вкусами и привычками лорда. Филипп не имел ни жены, ни детей и был всецело поглощен нескончаемой демонической усобицей. Он жил лишь войной и требовал того же от подначальных ему людей.

Во дворе и на конюшне царила повседневная суета, люди неспешно и деловито уходили и приходили, а гул их голосов напоминал жужжание пчелиного улья.