Глава шестая

За западным мостом, там, где он выводил к Франквиллю, — предместью, раскинувшемуся за рекой, вне пределов городских стен, — дорога тянулась прямо на запад, поднимаясь вверх по склону холма среди окружавших пригород садов. На вершине нависавшей над Северном кручи она разветвлялась на три — словно три перста указывали в сторону Уэльса. Кадфаэль выбрал самую северную из трех дорог — ту самую, по которой в ночь после падения замка поскакали Николас и Торольд.

Поначалу монах собирался по пути завернуть к Эдрику Флешеру и рассказать ему, что один из молодых гонцов и сам уцелел, и сберег то, что было ему доверено, но потом отказался от этой мысли. Торольд еще не был в безопасности, и пока он не уедет, чем меньше народу будет о нем знать, тем лучше, а то, неровен час, о нем разнюхают враги — земля-то слухами полнится. Будет еще время поделиться с Эдриком и Петрониллой добрыми новостями.

Как и рассказывал Торольд, дорога привела в густой лес. Она становилась все уже, пока не превратилась во вьющуюся среди деревьев поросшую травой тропинку, но тут между стволами появился просвет, в который была видна обработанная делянка. Там, в глубине леса, стояла сложенная из грубо обработанных бревен хижина. Надо думать, было не так-то просто оттащить отсюда мертвое тело к замковому рву. Река здесь, как, впрочем, и в других местах, изгибалась причудливыми кольцами, и чтобы добраться до того места, куда был брошен мертвец, требовалось переправиться на другой берег. Однако в такую сушь, как нынче, как раз напротив замка можно было перейти реку вброд. Ночь ведь длинная, а расстояние не слишком уж велико...

Стало быть, где-то по правую руку должна находиться ферма Ульфа, с которым Торольд обменялся лошадками. Кадфаэль свернул направо и скоро меньше чем в четверти мили от дороги увидел небольшую ферму. Ульф был занят: он собирал пшеничные колосья после жатвы и сперва был вовсе не расположен к разговору с невесть откуда взявшимся монахом, но упоминание имени Торольда развязало ему язык.

— Да, он и правда привел сюда коня, а я дал ему взамен лучшую из своих лошадок. Я-то на этом все равно выгадал — коня он оставил доброго, из конюшен Фиц Аллана. Он пока еще прихрамывает, но скоро поправится. Если хочешь, можешь взглянуть на него. Ну и упряжь тоже была отменная, вот я ее и припрятал: больно дорогая — подумают еще, что конь краденый, а то и чего похуже.

Даже без дорогой сбруи рослый чалый красавец конь был слишком хорош для небогатого трудяги фермера. Несомненно, это был тот самый конь — он до сих пор припадал на переднюю ногу. Ульф показал Кадфаэлю рану.

— Торольд сказал, что конь поранился о «чеснок», — промолвил монах, — странно, в таком-то месте...

— Да, это точно был «чеснок», я сохранил этот шип, что поранил лошадку. На следующий день я прочесал там траву и подобрал прорву этого добра. У меня там скотина пасется, и мне вовсе не с руки, чтобы она калечилась. А кто-то разбросал «чеснок» по тропе на добрую дюжину ярдов в самом узком месте. Чтобы задержать их у хижины — а зачем еще?

— Выходит, кто-то заранее знал, по какой дороге поедут люди Фиц Аллана, и у него было достаточно времени, чтобы рассыпать «чеснок» и затаиться в засаде, дожидаясь своего часа.

— Король как-то пронюхал об этом, — мрачно предположил Ульф, — и тайно послал своих людей, чтобы захватить казну Фиц Аллана. Денежки-то ему ой как нужны — не меньше, чем его противникам.

Так-то оно так, — размышлял Кадфаэль, возвращаясь к лесной хижине, но не похоже, что это был отряд, посланный королем. Скорее всего, это затеял один человек, ради собственной наживы. А одного на такое дело король отправлять бы не стал. Похоже, что если бы все вышло, как задумал убийца Николаса, денег в королевской казне не прибавилось бы.

Следовательно, ночью здесь действительно побывал некто третий. Вновь и вновь Кадфаэль убеждался в том, что Торольд невиновен. Стальные шипы были настоящими, их рассыпали с таким расчетом, чтобы хоть одна лошадь наткнулась на них и поранилась. И замысел этот удался даже лучше, чем можно было ожидать: спутники разлучились, и убийца без помех покончил с одним и затаился в ожидании другого.

Кадфаэль не стал сразу заходить в хижину — окрестности интересовали его ничуть не меньше. Где-то здесь, неподалеку от лачуги, Торольд почуял недоброе и связал вместе лошадей, приготовившись пуститься в бегство. И здесь же, только, наверное, поглубже в лесу, того, третьего, тоже поджидала лошадь. Стоит попробовать отыскать конские следы. Дождя с той ночи не было, и вряд ли их могли затоптать — маловероятно, чтобы в лесу болталось много народу. Жители Шрусбери по-прежнему предпочитали отсиживаться по домам, и только крайняя нужда могла заставить их высунуться наружу, ну а королевские патрули, те по большей части разъезжали по открытой местности — в чащобе-то быстро не поскачешь.

Монаху потребовалось некоторое время, но он нашел то, что искал. Одна лошадь охромела и была пущена пастись. На глине, в ямке, оставшейся на месте высохшей лужицы, остались четкие отпечатки подков, судя по которым, это был рослый боевой конь. Подальше, к западу от хижины, в густых зарослях, монах обнаружил и другие следы. Ободранная кора указывала, что здесь была в спешке сорвана узда, а поредевшая трава не скрывала отпечатков копыт двух скакунов.

Осмотрев все вокруг, Кадфаэль вошел в хижину. Дверь он оставил распахнутой, и света внутри было достаточно. Это должно было помочь в его поисках: именно здесь убийца подстерегал свою жертву, и где-то здесь непременно должны были отыскаться его следы.

Остатки зимнего корма для скота, накошенного некогда по залитым солнцем опушкам и сложенного первоначально аккуратной копной у задней стены, сейчас были раскиданы по земляному полу, словно по хижине пронеслась буря. В углу стояла ветхая, покосившаяся кормушка, из которой Торольд выломал доску. Прошлогоднее сено перемешалось со свежим, уже высохшим, но еще сохранявшим аромат. Там было немало цепких стебельков липушника, и это напомнило Кадфаэлю не только о той былинке, что была глубоко вдавлена удавкой в горло Николаса Фэнтри, но и о страшной ране на плече Торольда. Липушник потребуется ему для примочек — надо будет поискать у кромки полей — там этого добра наверняка сколько угодно. Все взвешено на весах Господних: прошлогодний сухой стебелек, возможно, поможет уличить убийцу одного из друзей, тогда как эта же травка, которую подарило нынешнее лето, предназначена для исцеления раны другого.

Осмотр хижины, однако, дал Кадфаэлю немного, если не считать очевидных признаков того, что в ней происходила ожесточенная схватка. При этом к грубым бревнам возле двери прицепилось несколько синих шерстяных нитей, скорее даже ворсинок. Несомненно, кто-то здесь скрывался, затаившись за дверью. Кроме того, монаху попался пучок сухого клевера, на котором обнаружился сгусток крови. Однако тщетно Кадфаэль ворошил шуршащую траву в поисках орудия убийства. Либо убийца подобрал его и унес с собой, либо оно завалилось куда-то в угол, так что и не сыскать. Кадфаэль прополз на четвереньках от кормушки до двери, и уже вознамерился махнуть рукой на поиски и подняться, когда ладонь его наткнулась на что-то острое и твердое, и он отдернул ее в удивлении. Этот предмет был наполовину втоптан в земляной пол под тонким слоем соломы, словно кто-то подбросил и сюда стальной шип специально для того, чтобы не в меру любознательные бенедиктинские братья не совали повсюду свой нос. Присев на корточки, Кадфаэль разгреб шелестевшую траву, нащупал рукой твердый, прохладный на ощупь предмет и вытащил его. Он поднял находку повыше, чтобы от двери на нее падал солнечный свет, и она засверкала желтыми искорками, словно сама была крохотным солнышком.

Кадфаэль поднялся с колен и выбрался на полуденный свет, чтобы рассмотреть как следует, что же он нашел. Это оказался большой, размером с дикое яблоко, неотшлифованный драгоценный камень — ярко-желтый топаз, оправой которому служил орлиный коготь из позолоченного серебра. Коготь был тонкой работы и, по-видимому, отломился от какого-то стержня. Он представлял собой часть великолепной серебряной оправы, но не броши — для этого он был явно великоват. А может, это навершие рукоятки кинжала? Если так, то это был не простой нож, а кинжал знатного человека. Под этим навершием, должно быть, находилась закругленная рукоять, а на крестовине несколько топазов поменьше, в тон большому камню — этой тускло поблескивавшей золотистой безделушке, которая лежала сейчас у Кадфаэля на ладони.

Один человек на этом полу бился в агонии, двое других перекатывались и молотили друг друга в смертельной схватке. Любой из них мог весом своего тела вдавить эфес в плотно утоптанный пол и обломить навершие в самом хрупком месте, так и не заметив этого в пылу борьбы.

Кадфаэль бережно уложил венчавший рукоять камень в седельную суму и отправился поискать липушника. На залитой солнцем опушке он нашел поросль гусиной травки, покрывавшей землю плотным ковром, нарвал, сколько ему было нужно, и двинулся домой, унося множество цепких побегов на полах своей рясы.

Как только братия после службы разошлась, чтобы приступить к обычным дневным трудам, Годит ускользнула из обители и украдкой направилась к мельнице у Гайи. Она нарвала в саду слив, а кроме того, прихватила с собой половину краюхи свежеиспеченного хлеба и фляжку вина из запасов брата Кадфаэля.

У ее подопечного разыгрался здоровый аппетит, и девушка с немалым удовольствием любовалась тем, как он уплетает угощение. Ко всему, что касалось Торольда, Годит относилась с таким интересом, будто имела на этого паренька особое право, что и не диво — ведь это она нашла его, когда он так нуждался в помощи.

Торольд сидел на сложенной из мешков постели, удобно прислонившись к теплой бревенчатой стене и вытянув длинные ноги. Он был полностью одет. Туника и штаны пришлись ему почти впору, разве что рукава оказались малость коротковаты. Выглядел парень на удивление бодро, несмотря на осунувшееся лицо и осторожные, медлительные движения — боль от ран еще давала о себе знать. Годит не слишком понравилось то, что юноша с трудом и невесть зачем напялил на себя тунику, и она не преминула укорить его:

— С чего это ты вздумал впихивать больное плечо в рукав? Его нужно держать свободным, а не то оно долго не заживет.

— Я чувствую себя хорошо, — рассеянно отозвался Торольд, — и если уж собрался скоро отправиться в путь, то должен привыкать сносить любые неудобства. А рана быстро затянется — в этом я уверен.

Юноша задумчиво нахмурился, но размышлял он вовсе не о своих болячках — мысли его были заняты другим.

— Годрик, я еще утром хотел спросить, да времени не было. Этот твой брат Кадфаэль сказал, что Ника похоронили в аббатстве? Неужто это правда? И как вообще его удалось найти?

Юноша не то чтобы сомневался в словах монаха, просто его удивляло, как такое могло случиться.

— Это все брат Кадфаэль, — ответила сидевшая рядом с Торольдом Годит. — Он выяснил, что во рву оказался один лишний труп, и не успокоился, пока не нашел того, кто не был казнен, как остальные. А как нашел, так и другим не дал покоя. Королю теперь известно, что произошло убийство, и он заявил, что оно не останется безнаказанным. Так что, если кто и сумеет добиться правосудия для твоего друга, так это брат Кадфаэль.

— Выходит, что тот, кто напал на меня в хижине, не слишком пострадал, только потерял сознание, и то на несколько мгновений. Этого-то я и боялся. У него хватило и ловкости, и хитрости, чтобы до утра успеть избавиться от мертвого тела.

— Ну, на то, чтобы провести брата Кадфаэля, хитрости у него не хватило. У Господа каждая душа на счету, — так он говорит. Теперь Николас по крайней мере погребен по-христиански, покоится в церкви, и на надгробной плите написано его честное имя.

— Я рад, — промолвил Торольд, — тому, что его не бросили гнить без погребения и не зарыли безымянным в общей могиле среди казненных, хотя и они были нашими товарищами и не заслужили такого конца. Если бы мы остались в замке, нас ждала бы та же участь. А если меня поймают, то мне еще представится возможность разделить их судьбу. И при этом, ты говоришь, король Стефан намерен наказать убийцу, который выполнил за него эту работу... Воистину, мир сошел с ума!

Годит и сама думала так же, правда, она чувствовала, что есть некая логика в том, что король взял на себя ответственность за смерть девяноста четырех человек, которых казнили по его приказу, но вовсе не собирается принимать вину за девяносто пятого, убитого предательски и без его ведома. Стефана возмутило то, как лиходей расправился со своей жертвой, а главное, он вознегодовал оттого, что убийца вознамерился сделать его соучастником этого злодеяния.

— Никто тебя не схватит, — уверенно заявила Годит. — Ну-ка попробуй, — достав из-за пазухи сливы, девушка рассыпала их по постели. — Это послаще хлеба.

Они по-приятельски сидели рядышком, ели сливы и швыряли косточки в воду сквозь щели в полу.

— Не могу я не думать о своем поручении, — рассудительно заговорил наконец Торольд, — некому, кроме меня, довести его до конца. Бог знает, что бы со мной стало, когда бы не ты да не брат Кадфаэль. Грустно мне будет, когда придется с вами расставаться — кто знает, доведется ли свидеться снова. Никогда не забуду того, что вы для меня сделали. Но как только я немного поправлюсь и смогу идти, мне нужно будет сматывать удочки. Да и вам будет безопаснее, когда я уеду.

— Кому безопаснее? Где? — бросила Годит, вгрызаясь зубами в пунцовую сливу. — Нынче безопасных мест нет.

— Может, и так, но, по крайней мере, в одних местах опасность меньше, а в других — больше. А меня ждет дело, и я готов довести его до конца.

Годит посмотрела на юношу долгим, встревоженным взглядом. До этого момента она ни разу не загадывала так далеко и вовсе не думала о расставании. Она же совсем недавно его нашла, а он, если она правильно поняла, собирается вырваться из ее рук и исчезнуть из ее жизни. Что ж, пусть попробует — у нее есть союзник в лице брата Кадфаэля.

Напустив на себя строгий вид, какой она приметила у своего наставника, Годит авторитетно заявила:

— Если ты помышляешь о том, чтобы пуститься в путь, не поправившись полностью, то выбрось это из головы. Ты останешься здесь, пока тебе не разрешат идти, а это будет не так скоро — не сегодня и не завтра. Заруби это себе на носу!

Торольд уставился на нее в удивлении и восхищении, а потом откинул голову к бревенчатой стене и расхохотался:

— Ты говоришь ну прямо как моя мать — в тот раз, когда, пытаясь угодить копьем в мишень, я навернулся с лошади. Ей-Богу, я очень привязался к тебе, но ее я тем более люблю, и все-таки пошел своим путем. Годрик, я уже достаточно крепок, и подчиняюсь приказам, полученным прежде твоих. Ты бы на моем месте давно уже удрал — вон ты какой прыткий.

— А вот и нет, — яростно возразила Годит, — у меня ума побольше. Да какой от тебя толк, вздумай ты бежать — у тебя даже оружия нет. И лошадей тоже нет — ты же сам говорил, что отпустил их, чтобы сбить с толку преследователей. Далеко ли ты убежишь? И будет ли Фиц Аллан признателен тебе за твое недомыслие? Не стоит об этом и толковать, — ты отсюда до реки — и то вряд ли сумел бы добраться, а обратно тебя, как и в прошлый раз, пришлось бы брату Кадфаэлю на закорках тащить.

— Ой ли, Годрик, братец ты мой? — рассмеялся Торольд и глаза его игриво заблестели. На миг он забыл о своих важных заботах: дерзость этого юнца, сулившего ему неудачу и позор, и позабавила его, и задела. — Неужто я, по-твоему, совсем уж слабый?

— Как отощавший кот, — заявила девушка и запустила косточку от сливы между половицами, так что та с плеском упала в воду. — Тебя даже десятилетний малец запросто уложит на лопатки.

— Вот как! Ты в этом уверен? — Торольд откатился в сторону и здоровой рукой обхватил Годит за талию. — Ну держись, мастер Годрик, сейчас ты увидишь, на что я способен!

Юноша весело засмеялся, с удовольствием ощущая, как мускулы его напрягаются в предвкушении дружеской потасовки с добрым приятелем, которого не помешает, однако, малость окоротить, для его же блага. Он протянул раненую руку и легонько толкнул паренька в плечо — нахальный чертенок повалился на спину, успев только приглушенно пискнуть.

— Ну что, дружище, получил свое? — воскликнул Торольд. — Погоди, то ли еще будет — сейчас я тебя одной рукой уложу! — И в явном намерении выполнить свое обещание юноша уперся ладонью в прикрытую просторной туникой грудь Годрика.

Он отпрянул, словно ошпаренный, пораженный своим открытием. У Годит от неожиданности перехватило дыхание, но, едва овладев собой, она тут же наградила Торольда размашистой оплеухой. Они отшатнулись друг от друга и замерли среди разворошенных мешков. Их теперь разделяло чуть более ярда. В воздухе повисла напряженная тишина.

Довольно долго они сидели молча, боясь даже пошевелиться. Прошла целая минута, прежде чем юноша и девушка решились осторожно приподнять глаза и искоса обменяться взглядами. Гнев в глазах Годит сменился выражением виноватого сочувствия. Торольд не отрываясь смотрел на ее личико с тонкими, нежными и, несомненно, девичьими чертами. Это ж надо было умом повредиться, чтобы до сих пор не замечать очевидного. А ее голос — он ведь такой мягкий, и нарочитая хрипотца лишь добавляет ему очарования. Юноша задумчиво почесал все еще звеневшее ухо и, осмелившись наконец прервать затянувшееся молчание, робко спросил:

— Почему же ты мне раньше не сказала? Я вовсе не хотел тебя обидеть, но откуда я мог знать?

— А тебе и не было нужды знать об этом, — отрезала еще не остывшая Годит, — от тебя только и требовалось, что проявить немного сообразительности и делать, что тебе велено, да побольше учтивости, чтобы обращаться с друзьями как подобает.

— Но ты же сама меня подначивала, Господь свидетель, — запротестовал Торольд. — Ты сама напросилась, а я всегда играл так с младшим братишкой — что в этом дурного... — Он умолк и неожиданно спросил: — А брат Кадфаэль, он знает?

— Ясное дело, знает. У брата Кадфаэля глаза на месте — уж он-то петуха с курицей не спутает.

Снова повисло молчание, еще более долгое. Полные обиды и любопытства, Торольд и Годит настороженно поглядывали друг на друга из-под опущенных ресниц. Девушка украдкой присматривалась к рукаву, под которым была скрыта рана — не дай Бог, снова выступит кровь. Юноша всматривался в ее лицо. Надутые губки и насупленные брови указывали на то, что Годит еще сердится.

Они заговорили одновременно, боязливо задав один и тот же вопрос: «Тебе не больно?» — И в тот же миг оба покатились со смеху и упали друг другу в объятья. Отчужденность пропала без следа, и лишь преувеличенная осторожность их взаимных прикосновений напоминала о том, что недавно случилось.

— Нельзя было тебе толкаться больной рукой, — укорила юношу Годит, когда, отсмеявшись, они оторвались наконец друг от друга и, довольные и веселые, сидели на мешках, переводя дух, — вдруг рана снова бы открылась...

— Ерунда, с рукой все в порядке. Но ты — ни за что на свете я не хотел бы тебя обидеть, — серьезно сказал Торольд и тут же спросил, просто и естественно, не сомневаясь, что получит ответ: — Кто же ты такая? И как вышло, что ты надела этот наряд?

Годит повернулась к Торольду и окинула его долгим, полным доверия взглядом. Она знала, что может положиться на него во всем, и без колебания ответила:

— Все дело в том, что меня не успели отослать из Шрусбери до падения города, вот и решили обрядить в одежду монастырского служки. Конечно, это была отчаянная и рискованная затея, но я не сомневалась, что справлюсь. И я справилась — провела всех, кроме брата Кадфаэля. Ты ведь тоже не догадался, разве не так? Слава Богу, Торольд, мы с тобой одного поля ягоды — и друзья, и враги у нас общие. Я Годит Эдни.

— Вот это да! — Лицо юноши просияло, глаза широко раскрылись от изумления и восторга. — Ты дочь Фалька Эдни! Слава Богу, мы так за тебя беспокоились. Особенно Ник, он же тебя знал... А я тебя до сих пор не видел, но я тоже... — он склонил русую голову и церемонно пожал маленькую, не совсем чистую руку, которая только что взяла последнюю сливу. — Мистрисс Годит, я ваш слуга — располагайте мною. Как это здорово! Если бы я знал, то рассказал бы тебе всю историю без утайки.

— А это и сейчас не поздно, — заметила Годит и, великодушно разделив пополам сливу, лихо запустила косточку в реку. Более спелую половинку она ловко засунула ему прямо в открытый рот. Торольд закрыл рот, и Годит, воспользовавшись этим, продолжила: — А потом я расскажу тебе свою историю — думаю, нам обоим не помешает знать все друг о друге.

По возвращении брат Кадфаэль не сразу отправился на мельницу, а задержался, чтобы проверить, все ли в порядке в его сарайчике, и растолочь в ступе гусиную травку до однородной зеленой массы, из которой собирался приготовить целебную мазь. Лишь после этого он направился к своим юным подопечным. Из опасения, чтобы кто-нибудь его не выследил, монах обогнул мельницу и подошел к ней с обратной стороны. Но надо было спешить: время летит быстро, и через какой-нибудь час им с Годит пора возвращаться к вечерне.

Оба они знали его шаги — когда Кадфаэль вошел, юноша и девушка сидели рядом, облокотившись о стену, с сияющими улыбками на лицах. Вид у обоих был безмятежный и чуть отстраненный, как если бы они существовали в ином мире, неподвластном суетным повседневным заботам. Однако доступ в этот мир был великодушно открыт для Кадфаэля.

Монаху достаточно было одного взгляда, чтобы убедиться — между ними больше нет тайн. Сразу видно, что этим молодым людям хорошо вместе — незачем и спрашивать. Зато они оба простодушно ожидали расспросов.

— Брат Кадфаэль... — в радостном нетерпении начала было Годит.

— Дело прежде всего, — остановил ее монах, — помоги-ка мне снять с молодца тунику и рубаху да начинай разматывать повязку. Она еще прилипает, а стало быть, опасность еще не миновала. Да смотри, разматывай полегоньку.

Не выказывал ни малейшего замешательства или смущения, девушка тут же бросилась помогать Торольду раздеться — она развязала ворот полотняной рубахи и бережно, стараясь не потревожить рану, спустила рубаху с плеч и высвободила конец повязки. Юноша наклонялся то в ту, то в эту сторону, чтобы ей было удобнее, но ухитрялся при этом не сводить взгляда с лица Годит. Да и сама она редко отводила глаза от его сосредоточенной физиономии, разве что когда повязка или рана требовали особого внимания.

— Ну-ну! — пробормотал себе под нос Кадфаэль, глядя на них. Похоже, что Хью Берингару уже незачем разыскивать свою невесту, если, конечно, этот малый вообще собирается ее искать.

Вслух же монах удовлетворенно произнес:

— Ну что ж, парень, рана твоя заживает превосходно — лучше и быть не может. Это делает честь и тебе, и мне, как твоему лекарю. Примерно через месяц ты уже сможешь натягивать лук, правда, шрам останется у тебя на всю жизнь. Ну а сейчас потерпи: я смажу рану свежим бальзамом. Он сильно жжется, но поверь — это наилучшее средство для заживления ран. И плечо еще будет побаливать: порванные мышцы всегда ноют, когда срастаются, но твои срастутся как надо, это уж точно.

— Да мне вовсе и не больно, — пробормотал Торольд, словно в полусне, — брат Кадфаэль...

— Попридержи-ка язык, парнишка, пока мы тебя не перевяжем. Сделаем дело, а уж потом наговоритесь вволю, ишь не терпится...

И они наговорились. Как только Торольду помогли снова облачиться в рубаху и накинуть на плечи тунику, слова полились нескончаемым потоком. Но рассказывая о случившемся, юноша и девушка не перебивали друг друга — один начинал, а другая подхватывала, словно соблюдая строгую последовательность церемониального танца. Они настолько увлеклись, что даже в голосах их появились схожие интонации. Ясно было, что эти двое влюблены, хоть еще и не догадывались об этом.

Они считали, что их связывает только дружба, тогда как на самом деле между ними уже зародилось более сильное чувство.

— Вот так и вышло, что я рассказала Торольду о себе все, — промолвила Годит, — а он в ответ поделился со мной тем, что до сих пор от нас утаивал, и теперь хочет поведать этот секрет тебе.

— Мне удалось надежно укрыть сокровища Фиц Аллана, — охотно продолжил Торольд. — Они были со мной в двух связанных седельных сумах, и я бросился в реку и поплыл вместе с ними вниз по течению. Из-за груза мне нелегко было держаться на плаву, и пришлось пожертвовать мечом и кинжалом, чтобы только облегчить вес. А под первой опорой большого каменного моста — ты, конечно, знаешь, где это — я задержался, чтобы перевести дыхание. Там, наверное, раньше швартовалась рыбачья лодка и поэтому сохранилась якорная цепь. Она приделана к кольцу в камне. Я прикрепил свои сумы к этой цепи и опустил под воду, так что их невозможно увидеть, а сам поплыл дальше вниз по течению, и уже еле живой выбрался на берег — там меня и нашла Годит.

Имя девушки выговаривалось у него легко, и чувствовалось, что Торольду приятно произносить его.

— Я думаю, — продолжал юноша, — что все это золото и сейчас болтается на цепи в водах Северна, и надеюсь, что оно останется там до тех пор, пока я не смогу забрать его и увезти, чтобы вернуть законному владельцу. Ибо теперь я, благодарение Всевышнему, знаю, что он жив и может воспользоваться своим добром.

Неожиданно Торольда охватило беспокойство.

— Брат Кадфаэль, а до тебя не доходили слухи о найденных сокровищах? Ведь если бы что-то подобное случилось, мы бы об этом узнали?

— Конечно, не сомневайся. Пока еще никто не подцепил на крючок этакую рыбешку. Да и кому вообще могло прийти в голову что-то разыскивать под мостом. Другое дело, что и нам будет непросто выудить оттуда сумы — так, чтобы никто нас не приметил. Придется как следует пошевелить мозгами — небось найдем выход. А теперь послушайте, что успел сделать я, пока вы здесь клялись друг дружке в верности.

Рассказ Кадфаэля был краток:

— Я пошарил в лесу и убедился, что все было так, как ты мне рассказывал, — удовлетворенно сказал он, посмотрев на Торольда. — Там остались следы твоих лошадей, и следы лошади твоего врага тоже. Причем только одной лошади. Похоже, он был один и действовал на свой страх и риск ради собственного обогащения, а вовсе не для того, чтобы пополнить сундуки короля. Он по всей тропе рассыпал «чеснок» — так что твоему родичу пришлось на следующий день собирать, а не то бы вся скотина покалечилась. В хижине все сено раскидано — сразу видно, что была схватка. И посмотри, что я там нашел, — эта штуковина была вдавлена в пол.

Монах извлек из сумы кусочек грубо обработанного желтого камня, оправленного в позолоченный птичий коготь, и протянул юноше.

Торольд взял камешек в руку и принялся с интересом его рассматривать — похоже, что видеть эту вещь прежде ему не доводилось.

— Наверное, отломился от рукояти кинжала, — промолвил наконец юноша, — а ты как думаешь?

— Так, значит, не от твоего кинжала? — вопросом на вопрос ответил Кадфаэль.

— Моего? — Торольд рассмеялся. — Да где, скажи на милость, бедному сквайру, которому еще только предстоит пробиваться в жизни, разжиться таким чудесным оружием? Судя по всему, это был дорогой клинок. А мне мой дед оставил в наследство простой старый меч и кинжал ему под стать — в толстых кожаных ножнах. К тому же, будь мой кинжал таким легким, я бы его сберег. Нет, это навершие не от моего клинка, у меня ничего подобного не было.

— А у Фэнтри?

Торольд решительно замотал головой:

— Если бы у него завелось подобное оружие, я непременно бы об этом узнал — мы с Ником дружили более трех лет. Да только откуда — происхождения и достатка он был такого же, как и я.

Помолчав, Торольд поднял глаза и задумчиво посмотрел на Кадфаэля:

— Но кое-что я сейчас, кажется, припоминаю. Когда этот тип лишился чувств, я высвободился и стал выбираться оттуда, и тут что-то хрустнуло в соломе у меня под ногами. Какая-то твердая маленькая вещица. Я оступился и чуть было не полетел кувырком. Надо думать, камушек отломился от его кинжала, когда мы перекатывались по полу. Конечно, это его вещь, в этом нет сомнений.

— Скорее всего, так оно и есть, — отозвался Кадфаэль и, повертев камень в руках, спрятал его в суму, — к тому же, эта штуковина — единственное, что может навести нас на его след. Вряд ли кто-то захочет расстаться с таким дорогим оружием всего лишь из-за отломанного навершия. Вероятнее всего, хозяин сбережет клинок и отдаст в починку — когда решит, что опасность миновала. Так что нам надо искать кинжал: найдем его — найдем и убийцу.

— Жаль, что я не могу остаться и заняться этим, — произнес Торольд прерывающимся от гнева голосом. — Ник был мне добрым другом, и мне очень бы хотелось расквитаться за его смерть. Но увы, долг повелевает мне выполнить приказ и доставить сокровища Фиц Аллана во Францию. И кроме того, — добавил юноша, твердо глядя в глаза Кадфаэлю, — я должен отвезти туда дочь Фалька Эдни и вручить ее отцу. Если ты, конечно, доверишь мне это.