— Нет, — ответила она, — на наших грядках такой травы нет. Но, может быть, я узнала бы ее, если бы увидела, как она растет.

— Это липушник, его еще кличут гусиной травкой. Чудное такое растение, цепкое — глянь, вот на этих шишечках малюсенькие такие крючочки. А сам стебелек — видишь, надломлен посередине...

С недоумением Годит взглянула на высохшую, хрупкую былинку, сломанную посередине, и спросила:

— Что это? Где ты это нашел?

— Этот стебелек врезался в шею того незнакомца, — пояснил Кадфаэль помягче, чтобы не напугать девушку, — а вдавила его и сломала та самая петля, что удушила бедного юношу. Это трава старого урожая, а не нынешнего. Она скошена и высушена прошлой осенью, на корм скоту или на подстилку. Этой травкой пренебрегать не следует: ей нет равных в заживлении свежих ран, даже таких, какие с трудом поддаются лечению. Дикие травы тоже могут приносить исцеление — надо только уметь ими пользоваться, а то и до беды недалеко.

Монах бережно спрятал выцветший стебелек за пазуху и обнял Годит за плечи:

— Ну ладно, пошли, глянем на того паренька.

Во второй половине дня братья обычно предаются своим трудам, и только юные послушники резвятся, покончив со своим необременительным заданием. Кадфаэль и Годит спустились к церкви, не встретив по пути никого, кроме нескольких игравших отроков, и вступили в полумрак, царивший под прохладными сводами храма.

Таинственный незнакомец, извлеченный из замкового рва, был завернут в саван и покоился на носилках в конце нефа. Голова и лицо его были открыты. Неяркий, но ясный свет падал на мертвое тело, и глазам не требовалось много времени, — летним днем здесь было достаточно светло, — чтобы разглядеть лицо покойного. В церкви они были одни, если не считать мертвеца, и можно было тихонько перемолвиться словом.

— Ты знаешь его? — спросил Кадфаэль, взглянув на девушку, и был уже заранее уверен в ответе.

Еле слышный шепот донесся до него:

— Да...

— Идем! — сказал он решительно и вывел девушку наружу — так же бережно, как и привел.

Когда они вышли на солнце, Кадфаэль услышал, как Годит глубоко вздохнула. Больше она не промолвила ни слова до тех пор, пока они не вернулись в сад. Там, в тени бревенчатого сарая, среди благоухающих трав, она чувствовала себя в безопасности.

— Его имя, — начала Годит тихим голосом, — Николас Фэнтри. Я знала его с двенадцати лет — встречала время от времени. Он был сквайром Фиц Аллана, жил в одном из северных имений. В последние годы он служил своему лорду в качестве верхового гонца. В Шрусбери его не знают... Если его подстерегли и убили из засады, значит, он был здесь по поручению своего господина. Но ведь у Фиц Аллана уже не должно было быть дел в здешних краях... — В мучительном раздумье Годит обхватила голову руками. — Знаешь, здесь, в Шрусбери, живут люди, которые могли бы, наверное, рассказать о нем побольше. Они называли бы тебе его имя, если бы у них были причины разыскивать своих близких среди погибших. И, думаю, что они могли бы сообщить тебе о том, чем он занимался здесь в тот день и ночь. Но ты уверен, что им за это ничего не будет?

— Из-за меня-то уж точно, — заверил Кадфаэль. — Это я обещаю.

— У меня есть няня — она-то и привела меня сюда под видом своего племянника. Петронилла служила в нашей семье с юности, пока не вышла замуж, а замуж, она вышла поздно — слишком поздно, чтобы иметь собственных детей. Она стала женой Эдрика Флешера, старшины цеха мясников в Шрусбери — а он всегда был добрым другом дома Фиц Аллана, так же, как и нашего дома. Когда Фиц Аллан выступил на стороне императрицы Матильды, он доверил этим двоим все свои планы. Если ты отправишься к ним и сошлешься на меня, — доверительно прошептала девушка, — они тебе все-все расскажут. Их лавка в мясном ряду, узнать ее нетрудно — там на вывеске медвежья голова нарисована.

Кадфаэль задумчиво почесал нос:

— Если я позаимствую мула у нашего аббата, то смогу обернуться быстрее, да и бедные мои ноги пощадить надо. Так я и короля не заставлю ждать, и смогу на обратном пути завернуть в лавку. Только дай мне какой-нибудь знак, чтобы они поняли, что ты мне доверяешь, и держались без опаски.

— Петронилла умеет читать и знает мой почерк. Если ты раздобудешь кусочек пергамента, хотя бы клочок, я напишу для нее пару строчек.

Годит, как и сам Кадфаэль, горела желанием довести это дело до конца.

— Он был веселый парень, этот Николас, — продолжала она, — и я никогда не слышала о нем худого слова. Он, кажется, ни с кем не ссорился и на лице у него всегда была улыбка... Но ведь если ты скажешь королю, что Фэнтри был сторонником императрицы, он и не подумает искать убийцу, верно? Скажет, что так Бог судил, и велит оставить все как есть.

— Я скажу королю, — ответил Кадфаэль, — что этого человека убили, и я знаю, как и когда, но где это случилось и почему — еще предстоит выяснить. И еще я скажу, что мне удалось выведать его имя — оно не слишком громкое и королю наверняка не известно. Больше я ничего говорить не стану, да пока я и знаю-то немногим больше. И даже если король отмахнется от этого и велит помалкивать, я не отступлюсь. Моим ли попечением, Божьим ли промыслом, а то и тем и другим вместе, но справедливость должна восторжествовать.

Брат Кадфаэль позаимствовал на конюшне личного мула аббата Хериберта и, прихватив с собой сверток с одеждой, который передала Элин, отправился к королю. Такая уж у него была манера — ничего не откладывать на потом. Он не сомневался в том, что по дороге через город ему попадется не один нищий.

Штаны Кадфаэль отдал старику с бельмами на глазах, сидевшему в тени городских ворот с протянутой рукой, опершись на посох. Старец выглядел бы довольно благообразно, кабы не его собственные штаны — латанные-перелатанные — того и гляди развалятся. Добротная коричневая туника досталась юноше — трясущемуся слабоумному паралитику с отвисшей губой, просившему подаяние возле высокого креста. Бедняге было на вид лет двадцать, его держала за руку крошечная старушонка, которая ревностно опекала убогого. Ее визгливые возгласы благодарности провожали Кадфаэля до самых ворот замка. Аккуратно сложенный плащ оставался еще при нем, когда монах подъехал к сторожевому посту королевского лагеря. Там Кадфаэль заметил маленькую деревянную тележку Осберна и увидел его самого — беспомощные иссохшие ноги и натруженные мускулистые руки, с помощью которых калека передвигался. Рядом с ним, в траве, стояли деревянные башмаки. Увидев монаха в рясе, верхом на добром муле, Осберн схватил башмаки и, отталкиваясь ими, с удивительной прытью покатил Кадфаэлю наперерез.

Как бы быстро ни умел передвигаться этот бедолага, — подумал монах, — все же большую часть времени он обречен на неподвижность и, наверное, замерзает даже в летние ночи, а уж каково ему зимой достается — и подумать страшно.

— Добрый брат, — взмолился Осберн, — не поскупись на милостыню для несчастного калеки, и Господь воздаст тебе сторицей.

— Так я и сделаю, приятель, — ответил Кадфаэль, — и дам тебе кое-что получше медной монеты. А ты помолись за ту добрую леди, что моей рукой посылает тебе вот это, — Кадфаэль развернул сверток и опустил в мозолистые руки ошарашенного калеки плащ Жиля Сиварда.

— Ты поступил правильно, сообщив о своем открытии, — сказал король. — Немудрено, что мой кастелян сам этого не заметил, у него своих забот хватало. Так ты говоришь, что на этого человека набросились из засады и накинули на шею удавку. Похоже, что действовал грабитель с большой дороги. И каков мерзавец — бросил свою жертву среди казненных мною врагов, чтобы скрыть свое злодеяние, свалить его на меня и моих воинов. Да как он посмел?! Я расцениваю это как оскорбление короля и желаю, чтобы негодяй был схвачен и предан суду. А как, ты говоришь, звали покойного, Фэнтри?

— Николас Фэнтри. Так сказал мне один человек, опознавший его в церкви. Он родом откуда-то с севера, а больше я о нем ничего не знаю.

— Может быть, — предположил король, — он прискакал в Шрусбери, чтобы предложить нам свою службу? К нам здесь присоединилось несколько молодых сквайров с севера графства.

— Вполне вероятно, — согласился Кадфаэль, — всякое бывает, и порой люди меняют свои убеждения.

— Увы, бывает и такое, что грабители в лесу нападают на путников из-за их пожитков. Хотел бы я сказать, что дороги моего королевства безопасны, но при нынешней смуте утверждать этого не берусь. Ну что ж, если желаешь, можешь продолжить свое расследование, а если найдешь убийцу, извести шерифа, дабы свершилось правосудие. Воля короля ему известна — я не терплю, когда мое имя используется для прикрытия мерзких делишек.

Именно в этом и заключалась для короля суть дела. Кадфаэль подумал, что даже узнай король о том, что Фэнтри был сквайром Фиц Аллана и погиб, выполняя задание мятежников, и получи он неопровержимые доказательства этого — каковых, конечно же, не было — его отношение к случившемуся ничуть бы не изменилось. По всем приметам, в ближайшем будущем в королевстве Стефана убийствам конца-краю не будет, и не похоже, чтобы по этому поводу король лишился сна, однако позволить подлому убийце, напавшему исподтишка, укрываться в его тени, Стефан не мог: он видел в этом смертельное оскорбление и хотел отплатить за него по полному счету. В натуре короля Стефана причудливым образом сочетались энергия и апатия, великодушие и мстительность, способность к стремительным, опережающим события, действиям, и к непостижимому бездействию. Но где-то в глубине души этого высокого, статного, простодушного человека теплилась искра истинного благородства.

— Благодарю вашу королевскую милость за одобрение и поддержку, — от чистого сердца ответил брат Кадфаэль, — и обещаю: я сделаю все, что в моих силах, для того, чтобы справедливость восторжествовала. Человеку не пристало пренебрегать своим долгом, а эту заботу возложил на меня Всевышний. Я знаю имя этого несчастного, помню его лицо — такое открытое и невинное — и мне ведомо, что его ни в чем не обвиняли, и никто не слышал о нем ничего дурного. Он встретил свою смерть незаслуженно, и я полагаю, что вашей королевской милости это не нравится, так же, как и мне. И я сделаю все, что в моих силах, чтобы доискаться до истины.

В лавке под вывеской с медвежьей головой Кадфаэля приняли с обычной осторожной любезностью, какую оказал бы монаху любой горожанин. Петронилла, кругленькая, седая и уютная, пригласила его войти, выказывая всяческое почтение, за которым скрывались подозрительность и стремление поскорее отделаться от незваного гостя. Однако Кадфаэль тут же вручил ей истрепанный клочок пергамента, на котором Годит старательной, но не совсем уверенной рукой вывела несколько строк и поставила свое имя. Стоило Петронилле присмотреться к записке, как ее охватила радость. Когда она подняла глаза на пожилого, плотного, загорелого и простоватого на вид монаха, в них стояли счастливые слезы.

— Стало быть, козочка моя, милая моя девочка, неплохо там управляется? А ты о ней хорошо заботишься — она сама пишет. Я ее руку сразу узнала — мы же с ней вместе грамоте учились. Я нянчила малышку чуть ли не с самого рождения. Она одна росла, жаль, не было у нее ни братишки, ни сестренки. Чтобы ей не было одиноко, я все время была с ней, оттого и учиться с ней вместе стала. Присаживайся, брат, да расскажи, как она там, здорова ли. Может, ей что-нибудь нужно, так я бы с тобой послала... Ох, брат, как бы нам отправить ее в безопасное место? А у тебя она долго сможет пробыть? Может ведь статься, что тут одной неделей не обойтись.

Петронилла тарахтела без умолку, но в конце концов Кадфаэлю удалось вставить словечко-другое и рассказать, как поживает ее питомица и как он собирается позаботиться о том, чтобы ей и впредь было хорошо. До сих пор монах даже не задумывался о том, как умеет эта девчушка, сама того не ведая, завоевывать сердца.

К тому времени, когда из города вернулся ходивший разведать что да как Эдрик Флешер, Петронилла уже прониклась к Кадфаэлю полным доверием и поручилась за него перед мужем, как за надежного друга. Эдрик, удобно разместив свое грузное тело в широком кресле, вздохнул с облегчением и произнес:

— Завтра я открываю лавку. Нам повезло. По-моему, Стефан раскаивается в том, что обрушил свой гнев на тех, кто не хотел ему покориться. Он запретил здесь всякие грабежи и, как ни странно, этот запрет соблюдается. Если бы его притязания были справедливы, да не будь он таким бесхребетным, я, пожалуй, встал бы на его сторону. Да только хуже нет, когда человек выглядит героем, а сам вовсе не таков.

Мясник замолчал, подобрав ноги под кресло. Взгляд его упал на жену, а затем задержался на лице Кадфаэля.

— Она говорит, что девочка тебе доверяет, и для меня этого достаточно. Скажи, что тебе нужно, и я сделаю все, что в моих силах.

— О девушке, — с живостью отозвался Кадфаэль, — я буду заботиться столько, сколько потребуется, а когда подвернется подходящий случай, доставлю ее туда, куда нужно. Что же до моих нужд — да, тут вы можете мне помочь. В церкви нашего аббатства лежит тело молодого человека, и завтра его предадут земле. Он погиб в ту самую ночь, когда, как вы знаете, были повешены и сброшены в ров защитники замка. Но он был убит в другом месте, а потом его тело бросили в ров к казненным, чтобы его захоронили с ними заодно, и все было шито-крыто. Я могу рассказать вам, как и когда он расстался с жизнью, но не знаю, где это произошло, а также кто и почему совершил это преступление. Годит сказала, что этого юношу звали Николас Фэнтри и он был сквайром Фиц Аллана.

Все это монах рассказал обстоятельно и подробно, и ответом ему было напряженное молчание. Конечно, кое-что они слышали, но о смерти Фэнтри не знали, и это известие было для них страшным ударом.

— И еще я должен сказать, — добавил Кадфаэль, — что намерен выяснить всю правду об этом злодеянии и добиться того, чтобы юноша был отомщен. Сам король обещал мне, что покарает убийцу, ему эта история понравилась не больше, чем мне.

После затянувшегося молчания Эдрик спросил:

— А что, только один человек погиб таким образом? Или двое?

— А их должно было быть двое? Разве одного недостаточно?

— Их было двое, — резко ответил Эдрик, — двое, на которых было возложено одно поручение. Но откуда стало известно, что он убит? Похоже, ты единственный человек, который все это знает.

Кадфаэль устроился поудобнее и повел неспешный рассказ. Если из-за этого он и не поспеет к вечерне — значит, так тому и быть. Он никогда не пренебрегал своими обязанностями, но коли случалось так, что одни из них мешали другим, всегда знал, какие предпочесть. Главное, что Годит без него не покинет своего убежища до вечернего урока.

— Вам бы лучше рассказать мне все, что вы знаете, — промолвил монах, — а уж я, по мере сил, постараюсь и Годит не дать в обиду, и за Фэнтри посчитаться.

Муж и жена обменялись взглядами и поняли друг друга. Рассказывать взялся Эдрик.

— За неделю до того, как пал замок и город и бежала семья Фиц Аллана, мы решили укрыть девушку в вашем аббатстве. Сам Фиц Аллан задумывался о том, что будет, если он погибнет при штурме — он ведь бежал только после того, как враг прорвался в ворота — ты слышал об этом? Он еле спасся, переплыл реку вместе с Эдни и был таков. Слава Богу! Однако за день до последнего приступа он оставил распоряжения и на тот случай, если погибнет, и на тот, если спасется. Вся его казна оставалась здесь, у нас, и он хотел, чтобы, если его убьют, сокровища попали к императрице. В тот день мы перенесли золото в мой сад во Франквилле — тогда, если бы потребовалось срочно его увезти, не пришлось бы пересекать мост. И мы условились об особом знаке. Тому, кто явился бы к нам с этим знаком, мы дали бы лошадей и все необходимое — помогли бы забрать казну и скрыться.

— Вы так и поступили? — спросил Кадфаэль.

— Да, в то утро, когда пал замок. Это произошло так быстро и неожиданно, что когда эти двое явились к нам, было слишком поздно. Нам пришлось отослать их за мост, чтобы дождаться ночи. Днем все равно ничего нельзя было предпринять.

— Скажи-ка мне еще вот что: в какое время пришли эти двое, что они говорили, от кого получили приказ? Кто еще мог знать об их поручении? И когда в последний раз ты видел их живыми?

— Они пришли на рассвете. Мы к тому времени уже слышали грохот — начался штурм. У них был лист пергамента с условным знаком — на нем была изображена голова святого. Они рассказали, что в ночь накануне приступа собрался совет, и Фиц Аллан велел им, независимо от того, останется он в живых или нет, как бы там все ни обернулось, на следующий день непременно отправляться в путь и во что бы то ни стало доставить сокровища императрице, чтобы она использовала их для защиты своих прав.

—Стало быть, каждый, кто присутствовал на совете, должен был знать, что следующей ночью, как только стемнеет, эти двое пустятся в дорогу. А знал кто-нибудь, каким путем они собираются ехать? И где были спрятаны сокровища?

— Где укрыты сокровища, знали только Фиц Аллан да я — остальным было известно лишь то, что они во Франквилле. Этим двоим сквайрам было приказано явиться ко мне.

— Выходит, что кто бы ни замыслил посягнуть на это золото, все равно он не мог забрать сокровища сам, даже если знал, когда должны явиться гонцы. А значит, ему только и оставалось, что устроить засаду на дороге. Ну, а раз в окружении Фиц Аллана все были осведомлены о том, что казну повезут из Франквилля на запад, в Уэльс, то и насчет дороги ни у кого не могло быть сомнений. Река так петляет, что в ту сторону милю с небольшим можно проехать только одним путем.

— Ты что же, думаешь, что золото решил прибрать к рукам кто-то из тех, что прознали о нем на совете? Один из приближенных Фиц Аллана? Нет, я не могу в это поверить! Да ведь они, почитай что все, остались в замке до конца и сложили головы. На двоих ночных путников могли напасть по чистой случайности — мало ли лиходеев промышляет разбоем по лесным тропам...

— Всего-то в миле от городских стен? Не забывай: тот, кто убил этого паренька, сделал это поблизости от замка, и наверняка спланировал это заранее. Ему хватило времени оттащить убитого ко рву и задолго до рассвета бросить его там среди мертвых тел. Значит, он знал, что ров будет полон мертвецами. Итак, эти парни явились к тебе, показали условный знак и рассказали, как им велено поступить, если что-то случится. Правда, все случилось быстрее, чем можно было ожидать — такой сокрушительной и яростной атаки никто не предвидел, и действовать пришлось в спешке. Ну, а как же ты поступил? Отправился с ними во Франквилль?

— Да. Там у меня есть сад, а в саду амбар. В нем-то они и прятались до темноты вместе с лошадьми. Все ценности были уложены в седельные сумы — по паре на всадника — для одной лошадки такой груз был бы тяжеловат. Сумы спрятали на дне высохшего колодца. Ну а я, убедившись, что гонцы и ценности надежно укрыты, ушел оттуда. Это было примерно в девять утра.

— А когда они собирались двинуться в путь?

— Только с наступлением темноты. А ты и вправду думаешь, что Фэнтри убили вскоре после того, как они отправились в дорогу?

— Безусловно. Если бы он успел отъехать подальше, с ним бы расправились другим способом. А это убийство было изобретательно и хитроумно спланировано. Но все же недостаточно хитроумно. Ладно, Фэнтри ты знал хорошо — так мне Годит сказала. Ну а второго? Его ты тоже знал?

Медленно и неохотно Эдрик ответил:

— Нет. Николас — тот, как мне показалось, знал его неплохо. Держались они по-дружески, как добрые товарищи. Да только Николас легко сходился с людьми — душа нараспашку. А того парня я никогда прежде не видел. Вроде бы он откуда-то из северных владений Фиц Аллана, а назвался Торольдом Бландом.

Супруги рассказали Кадфаэлю все, что знали, и даже чуть больше, чем можно было выразить словами. Хмурый, задумчивый вид Эдрика говорил сам за себя.

Молодой человек, которого они знали и которому верили, был мертв, а другой, которого они не знали, исчез, а с ним пропало и все добро Фиц Аллана — столовое серебро, монеты и драгоценности, — предназначавшееся для сундуков императрицы. На такое сокровище всякий мог позариться. Убийце, несомненно, было известно все, что необходимо было знать, чтобы завладеть казной, а кому, как не напарнику убитого, знать об этом лучше других? Конечно, засаду на дороге мог устроить и кто-то другой, однако Торольду Бланду даже в этом не было нужды. Эти двое целый день прятались в амбаре Эдрика. Быть может, Николас Фэнтри покинул его уже мертвым. Он был завернут в плащ, перекинут через седло, и ехать ему пришлось недалеко — до крепостного рва, а дальше, в Уэльс, лошади отправились лишь с одним всадником.

— Да, ведь в тот день еще кое-что случилось, — припомнила Петронилла, когда Кадфаэль уже поднялся, чтобы уходить. — Примерно в два часа, когда люди короля овладели городом и крепостью и опустили подъемный мост, сюда заявился Хью Берингар — он помолвлен с моей девочкой, и ну расспрашивать, где да как ее отыскать... Неужто думаешь, я ему сказала? Конечно, нет — за кого ты меня принимаешь! Я ему наплела с три короба: дескать, ее увезли еще за неделю до падения города, а нам не сказали куда, но я надеюсь, что она уже далеко от Англии. Мы сразу догадались, что он явился к нам с ведома Стефана: иначе навряд ли его пропустили бы так скоро, как бы не так. Он побывал в королевском лагере прежде, чем взялся выискивать мою Годит, и уж ясное дело, делал это не от любви. За нее можно получить немалую награду — она ведь лучшая приманка для своего отца, а может быть, и для Фиц Аллана. Так что держи мою козочку от него подальше. Я слыхала, что сейчас он живет в аббатстве.

— И он побывал здесь в тот самый день? — допытывался озабоченный Кадфаэль. — Да, да, я непременно постараюсь, чтобы она не попалась ему на глаза — это я уже понял. Но скажите, когда он был у вас, не обмолвились ли вы случаем о миссии Фэнтри? Может, его что-то насторожило, он ведь очень шустрый и себе на уме... Нет, нет, прошу прощения, я знаю, что вы зря болтать не станете. Ну что ж, спасибо за помощь. Я дам вам знать, если у меня что путное выйдет.

Монах уже подошел к двери, когда провожавшая его Петронилла с горечью промолвила:

— А он казался таким славным парнишкой, этот Торольд Бланд. И лицо такое обыкновенное — кто бы мог подумать, что он на такое способен...

— Торольд Бланд, — медленно, по слогам выговорила Годит, — это саксонское имя. В северных землях саксов хоть пруд пруди — старинные фамилии, хорошая кровь. Но этого я не знаю, и, по-моему, даже никогда не встречала. А Николас, значит, был с ним в дружеских отношениях? Он вообще-то был человеком общительным, но ведь не дураком же. Наверняка они были сверстниками и неплохо знали друг друга. И все же...

— Да, — отозвался Кадфаэль, — вот именно. И все же... Знаешь, дочурка, я слишком устал сегодня и плохо соображаю, чтобы сейчас ломать над этим голову. Пойду-ка я к повечерию, а там и на боковую, чего и тебе советую. А завтра...

— А завтра, — подхватила девушка, поднявшись, — мы похороним Николаса. Мы вместе. Я знала его и я должна быть там.

— Непременно, милая, — позевывая, согласился Кадфаэль и, обняв ее за плечи, повел в церковь, чтобы конец этого нелегкого и печального дня был отмечен молитвой, полной признательности и надежды.