Глава восьмая

Брат Кадфаэль подумал было о том, чтобы завернуть по дороге к Мартину Белкоту и убедиться, что семью плотника оставили в покое, но отказался от этого намерения, отчасти потому, что на уме у него было более срочное дело, отчасти же потому, что не хотел лишний раз привлекать внимание к этому дому и его обитателям. Одно дело — Хью Берингар, он человек независимого склада и привержен справедливости, и совсем другое — шропширские стражники и приставы. Они больше думают о том, как потрафить Жильберу Прескоту, что и понятно, ведь он королевский наместник в этом графстве. У Прескота же свое представление о правосудии, он вершит его быстро и энергично, не вдаваясь в детали, и от подчиненных требует скорого результата. И пусть — пока Прескот в Вестминстере —. я расследование формально возглавляет Берингар, сержант и его люди все равно не откажутся от заведенного шерифом порядка и по-прежнему будут выслеживать свою дичь. Если за домом Белкота установлено наблюдение, то, появись там Кадфаэль, он возбудил бы ненужное любопытство, чего ему вовсе не хотелось. Ну а не следят — тем лучше, значит, Берингара все-таки слушаются.

Кадфаэль поднялся вверх по склону, миновал двор Мартина Белкота, не кинув на него и взгляда, и проехал на своем муле дальше в город. Путь его лежал на северо-запад, через мост, ведущий в сторону Уэльса. Переехав мост, монах поднялся на вершину холма, увенчанную высоким крестом. Отсюда дорога спускалась по пологому склону, а затем снова вела наверх, к воротам замка.

С тех пор как после летней осады в замке был размещен гарнизон короля Стефана, цитадели ничто не угрожало, и, хотя у ворот была выставлена стража, караульные держались миролюбиво и довольно беспечно. Подъехав поближе, Кадфаэль спешился и повел мула под уздцы по мощеной дорожке к крепостным воротам. Караульный дружелюбно встретил монаха.

— Доброе утро, брат! Что тебе нужно?

— Мне надо поговорить с Хью Берингаром из Мэзбери. Передай ему, что пришел брат Кадфаэль, и, думаю, он выкроит для меня минутку-другую.

— Не повезло тебе, брат. Хью Берингара сейчас в замке нет, и навряд ли он вернется до темноты. Он отправился вниз по реке, что-то там ищет вместе с лодочником Мадогом, тем самым, что утопленников вылавливает.

Услышанное вызвало у Кадфаэля противоречивые чувства: с одной стороны, его порадовало, что Хью так живо откликнулся на его просьбу, с другой — огорчило то, что им не удастся встретиться. Наверное, подумал монах, лучше было бы оставить склянку у брата Марка, тот бы мог, не застав Берингара, прийти в другой раз. В ком-ком, а в Берингаре Кадфаэль не сомневался, а вот возможность разминуться с ним следовало бы предусмотреть. Хью, не мешкая, отправился на поиски шкатулочки Эдвина, и очень хорошо, что он занялся этим сам, а не перепоручил Бог знает кому. Однако задерживаться и дожидаться возвращения Берингара Кадфаэль не мог: брат Барнабас был болен и нуждался в лечении, и монаху нужно было добраться к нему как можно скорее. Кадфаэль стал даже подумывать, не отдать ли драгоценную улику кому-нибудь на сохранение или оставить у себя, пока не представится случай передать ее лично Берингару. Так или иначе, Эдвин на свободе, и непосредственной угрозы для него пока нет.

— Брат, если ты пришел в связи с тем отравлением, — подсказал караульный, то тебе стоит поговорить с сержантом, он сейчас остался за старшего. Слыхал я, что чудные дела творились у вас в аббатстве. Конечно, вы будете рады, когда негодяя схватят и в обители вновь воцарится спокойствие. Заходи, брат, я привяжу твоего мула и пошлю сказать Уильяму Уордену, что ты здесь.

Ну что же, на худой конец, не помешает взглянуть на этого представителя закона и рассудить, как поступить дальше. Кадфаэль дожидался под каменными сводами караульной, а склянка, из-за которой он и пришел, покоилась в суме, ибо он еще не решил, что с ней делать. Однако стоило монаху бросить взгляд на вошедшего сержанта, как он понял, что улику до поры до времени придется припрятать. Сержант оказался тем самым бородатым служакой с обветренным лицом и крючковатым носом, самоуверенным и скорым на расправу, который явился в дом Бонела по зову приора. Он тоже мигом признал Кадфаэля и на лице его появилась презрительная усмешка.

— Это снова ты, брат. И ты, конечно, по-прежнему пытаешься доказать, что этот парень, Эдвин, невиновен, хотя все против него, и не хватает разве что свидетеля, который стоял бы рядом и видел, как малец подлил отравы. Небось опять будешь мне голову морочить, а убийца тем временем улизнет в Уэльс.

— Я пришел, — не совсем правдиво возразил Кадфаэль, — затем, чтобы узнать, не выяснилось ли чего-нибудь новенького в связи с тем, о чем я вчера рассказал Берингару.

— Ничего не выяснилось, и бьюсь об заклад, никогда и не выяснится. Стало быть, это ты, своими дурацкими байками, спровадил Берингара вниз по реке! Я мог бы об этом догадаться! Каких бы небылиц ни наплел тебе этот враль и пройдоха, ты на все клюешь и стараешься его выгородить. Это ж надо набраться дури, чтобы в такую стужу посылать людей плавать вверх-вниз по Северну да искать ковчежец, которого и на свете-то никогда не было! Тебе, брат, за многое придется ответить, и за это тоже.

— Несомненно, придется, — невозмутимо признал Кадфаэль, — так же, как и всем нам, грешным, даже тебе. Но отдавать все силы установлению истины и торжеству справедливости — это долг Берингара, и твой тоже. Я делаю то, что в моих силах, не хватаясь за то, что лежит на поверхности, и не закрывая глаза на все остальное, лишь бы поскорее избавиться от хлопот. Похоже, я зря тебя побеспокоил. Но передай Берингару, что яприходил сюда и спрашивал о нем.

Монах посмотрел сержанту в глаза и усомнился в том, что даже это сообщение будет передано. Нет, такую серьезную улику никак нельзя оставлять в распоряжении этого человека, который настолько уверен в своей правоте, что, возможно, не остановится и перед тем, чтобы пойти на подтасовку фактов. Ничего не поделаешь, придется склянке прогуляться с ним в Ридикросо да подождать до той поры, когда поправится брат Барнабас.

— Я знаю, брат, что у тебя добрые намерения, — примирительным тоном произнес Уильям, — но вы у себя в обители далеки от мирской суеты — лучше оставить такие дела тем, кто в них разбирается.

Кадфаэль не стал возражать. Выйдя за ворота, он взобрался на мула и, проехав через город, вернулся к подножию холма, где свернул направо по улице, ведущей к западному мосту.

«В конце концов, — размышлял монах, — ничто еще не потеряно. И Берингар пошел по тому следу, по которому я его направил. Так что теперь пора подумать о предстоящей поездке, а дела Ричильдис и ее сына могут подождать до выздоровления брата Барнабаса».

Дорога из Шрусбери в Освестри служила одним из самых оживленных торговых путей во всей округе и содержалась совсем неплохо. Построили ее римляне в те давние времена, когда они правили Британией. Если по той же дороге ехать на юго-восток, то прямиком попадешь в Лондон, где король Стефан сейчас готовится отпраздновать Рождество со своими лордами, а кардинал-епископ Альберик из Остии проводит легатский совет, посвященный реформе церковного управления. Вполне вероятно, что на том совете решится и вопрос о смещении аббата Хериберта.

Если же ехать, как Кадфаэль, в противоположном направлении, то путь пролегает, через изобильные фермерские земли и густые леса, к городку Освестри, лежавшему не далее как в восемнадцати милях от Шрусбери. А от Освестри до монастырских выпасов всего четыре мили. Дорога и здесь была прямой и широкой, только кое-где поросла травой, и местами на нее наступала буйная зелень. Кадфаэль позволил мулу идти быстрым, но размеренным шагом, стараясь не утомлять его. Проехав Освестри, он двинулся дальше на запад, где гордо вздымались синевшие в сгущавшихся сумерках горные вершины Уэльса. Бервинский кряж плавно переходил в слегка подернутое туманной дымкой небо.

Еще до наступления темноты монах подъехал к небольшой мызе, притулившейся в лощине меж холмов. За приземистой, прочной бревенчатой хижиной, служившей братьям жилищем, располагались амбары и просторные хлева, в которых укрывали овец от непогоды. Вверх по склонам тянулись длинные, сложенные из серых камней ограждения, обозначавшие границы выпасов. Начало зимы было относительно мягким, и овцы еще паслись на холмах. Если не хватало жнивья и травы, их подкармливали зерном и кореньями.

На мягком дерне тропинки поступь мула была почти не слышна, однако его приближение не укрылось от чутких ушей собаки брата Симона, которая тотчас же залаяла. Едва Кадфаэль спешился у двери, как навстречу ему вышел брат Симон — худощавый, жилистый монах со всклоченной шевелюрой. Симону уже минуло сорок, но он был беспомощен, как дитя, во всем, что не касалось овец. По части же овец он был дока и знал каждую, как мать собственного ребенка. Правда, с тех пор, как занедужил брат Барнабас, у него все из рук валилось.

Симон радостно тряс руки брата Кадфаэля и не находил слов, чтобы выразить травнику свою благодарность, — ведь теперь ему не придется оставаться один на один с больным.

— Ему совсем худо, Кадфаэль. Дышит так, словно осенние листья в лесу шуршат под ногами. Я-то думал, он пропотеет и все пройдет, ан нет. Я уже пробовал...

— Попробуем еще, — успокоил Симона Кадфаэль и прошел в темную, приятно пахнувшую деревом хижину. Внутри было очень тепло и сухо. Деревянные дома в непогоду куда уютнее каменных, правда, они больше подвержены пожарам, но здесь, в уединенном месте, такая опасность невелика. Утвари в хижине было немного, однако вполне достаточно для скромной монашеской жизни. Брат Барнабас лежал в постели, но не спал, а метался, пребывая в горячечном бреду. Его хриплое дыхание действительно напоминало шорох опавших листьев. Лоб был горячим и сухим, а полуоткрытые глаза, казалось, ничего не замечали. Впрочем, телосложения Барнабас был богатырского, и Кадфаэль не сомневался в том, что он одолеет хворь, — надо только немного помочь ему в этом.

— Ступай, Симон, займись своими делами, — промолвил Кадфаэль, поставив суму у постели и открывая ее, — а больного предоставь мне.

— А может, тебе что-то понадобится? — озабоченно спросил брат Симон.

— Поставь на огонь котелок воды, принеси тряпицу и какую-нибудь плошку, ну а если потребуется что-нибудь еще, я сам найду.

Брат Симон чуточку успокоился: он по-детски верил в могущество тех, кто искушен в премудрости, которая была для него тайной за семью печатями. Весь вечер Кадфаэль посвятил уходу за больным, а когда стемнело, продолжил свои хлопоты при свете единственной свечи, принесенной Симоном. В ноги занедужившему брату Кадфаэль положил горячий камень, завернутый в валлийскую фланель, а потом долго и энергично растирал горло, грудь и бока мазью из гусиного жира, смешанного с горчицей и еще кое-какими жгучими травами. Покончив с растиранием, травник закутал грудь и горло больного в ту же фланель. Потом он наложил на сухой лоб Барнабаса прохладную повязку и стал поить его вином, подогретым с пряностями и огуречником, — лучшее средство понизить жар. Он терпеливо вливал в рот Барнабаса глоток за глотком, и через некоторое время мускулы больного расслабились, а дыхание стало ровнее. Больной погрузился в сон. Спал он беспокойно, а посреди ночи начал потеть, да так, что вся постель оказалась мокрой. Однако Кадфаэль и Симон, не отходившие от Барнабаса, тут же бережно приподняли больного, сменили ему белье, заново укутали в сухую материю и укрыли потеплее. Худшее миновало.

— Иди поспи, — посоветовал Симону удовлетворенный Кадфаэль, — дела у Барнабаса пошли на лад. Поутру проснется голодный как волк.

Он, правда, ошибся на несколько часов, ибо брат Барнабас, погрузившись в глубокий, спокойный сон, поспал почти до полудня. Проснувшись, он чувствовал себя слабым, как новорожденный ягненок, однако глаза его были ясными и хрипы исчезли.

— О слабости не думай, — добродушно сказал Кадфаэль, — даже если ты поднимешься на ноги, мы тебя из дому не выпустим пару деньков, а то и подольше. Времени у тебя полно — так что отдыхай на здоровье. С овцами твоими мы и вдвоем как-нибудь управимся.

Барнабасу заметно полегчало, и он, положившись на лекаря, блаженствовал в постели, предвкушая выздоровление. Когда ему принесли поесть, он принялся за еду неуверенно, ибо лихорадка отбила у него аппетит, но скоро вошел во вкус и ощутил неутолимый голод.

— Это самый добрый знак, — заметил Кадфаэль, — ежели человек ест с удовольствием, от души — стало быть, идет на поправку.

Основательно подкрепившись, Барнабас вновь крепко заснул, а Симон с Кадфаэлем, оставив его, отправились посмотреть на овец, кур, корову и другую здешнюю живность.

— Год пока складывается удачно, слава Тебе, Господи, — промолвил Симон, с удовлетворением оглядывая длинноногих, выносливых горных овечек.

«Овцы эти чем-то с валлийцами схожи, — подумал Кадфаэль, не сводя глаз с юго-запада, где вдалеке высился Бервинский кряж, — физиономии такие, что по ним ни о чем не догадаешься, ушки всегда на макушке, а взгляд такой невинный — святые, да и только».

— Пастбищ хороших здесь сколько угодно, — продолжал Симон, — и трава на них держится долго, к тому же овцы неплохо и стерню подъедают. И ботвы у нас хватает, а она тоже на корм годится. Думаю, когда подойдет стрижка, шерсти будет побольше, чем в прошлые годы, только б зима не была слишком суровой.

Монахи поднялись на гребень холма над огороженными загонами, и Кадфаэль устремил взгляд на юго-запад — туда, где длинный кряж плавно спускался в долину между холмами.

— Я так понимаю, что где-то там, в лощине, и находится манор Малийли?

— Точно. Прямой дороги туда нет, а по тропке мили три будет, тропа, правда, удобная. Сам-то манор зажат между склонами, только с юго-востока выходит на открытое место. Хорошая землица для здешних краев. Я так обрадовался, когда узнал, что там теперь наш управляющий, а то и не знаю, как бы я передал о наших делах в аббатство. А у тебя туда поручение, брат?

— Да, мне надо будет там кое-чем заняться, конечно, когда брат Барнабас поправится и здесь во мне не будет особой нужды.

Кадфаэль обернулся и посмотрел назад, на восток.

— Даже здесь мы, пожалуй, забрались на валлийскую сторону, от прежней границы добрая миля будет. Сам-то я не пастух, и в этих краях мне бывать не доводилось. Я родом из Гуинедда, с истоков Конвея. Но даже эти холмы кажутся мне родными.

Манор Герваса Бонела, должно быть, вклинился в валлийскую землю глубже, чем эти горные пастбища. Бенедиктинский орден имел мало влияния в Уэльсе. Валлийцы склонялись к своему древнему кельтскому христианству, им ближе были отрешившиеся от мира отшельники или небольшие монашеские общины, нежели могущественные и деятельные ордена, опиравшиеся на поддержку Рима. На юге нормандские искатели приключений еще глубже проникли в валлийские пределы, а здесь, как подметил брат Рис, Малийли оставался единственной занозой, вонзившейся в плоть Уэльса.

— На дорогу до Малийли много времени не уйдет, — услужливо подсказал брат Симон. — Лошадка у нас старенькая, но еще крепкая, да и работой мы ее не слишком обременяем. Если хочешь, можешь завтра отправиться, теперь я тут и один управлюсь.

— Посмотрим, каков завтра будет брат Барнабас, — промолвил Кадфаэль.

Как только Барнабасу сбили жар, дела у него быстро пошли на лад. К ночи ему уже опротивело валяться в постели и он принялся упрашивать, чтобы ему разрешили встать и пройтись по комнате, дабы размять ослабшие ноги. Здоровый от природы организм сам бы теперь справился с недугом, однако Барнабас терпеливо глотал все снадобья, которыми пичкал его Кадфаэль, и согласился, чтобы его снова растерли целебной мазью.

— Ну, теперь за меня нет нужды тревожиться, — заверял пастух, — скоро я буду здоров как бык. Может, денек-другой я еще не выберусь на холмы, хотя и мог бы, если бы вы меня отпустили, но уж за домом, курами да коровой приглядеть сумею.

На следующий день он поднялся рано, сотворил вместе с братьями утреннюю молитву и ни за что не соглашался снова улечься в постель. Как ни уламывали его Кадфаэль с Симоном, Барнабас согласился только на то, чтобы провести день дома, сидя у очага, но заявил, что сам выпечет хлеб и приготовит обед.

— Что ж, тогда я поеду, — сказал Кадфаэль. — Ты, Симон, сегодня и без меня сумеешь управиться. Отправлюсь прямо сейчас, чтобы обернуться засветло.

Брат Симон проводил его до развилки и подробно растолковал, как добраться до места. Миновав селение Кросо, надо будет выехать на перекресток и свернуть направо, а оттуда уже видна будет лощина между холмами.

— Езжай прямо туда, — сказал Симон, — и попадешь в Малийли. Эта тропа ведет и дальше на запад, до Лансилина — главного селения округа Кинллайт.