— Думаю, у тебя не было выбора, — медленно проговорил Хэлвин. — Жаль только, что дело зашло так далеко.

— И мне жаль. Но пойми, когда дети с младенчества живут под одной крышей, никому и на ум не может прийти, что их невинная дружба способна перерасти в сердечную привязанность. Одного не могу понять, как это Эдгита ничего не заметила, а если заметила, то почему сразу же не сказала об этом мне или Эмме. Впрочем, она вечно им потакала. Как бы то ни было, теперь я должен быть тверд.

— Скажи мне, — вступил в разговор Кадфаэль, — а не зовут ли твоего сына Росселином?

Сенред с удивлением посмотрел на Кадфаэля.

— Именно так его и зовут. А ты откуда знаешь?

— И сейчас он живет у Одемара де Клари. Видишь ли, мы пришли к тебе прямо из Элфорда и не далее как вчера разговаривали с твоим сыном. Он очень помог брату Хэлвину, когда ему потребовалась помощь.

— Вы с ним разговаривали! И что же мой сын сказал вам? Не вспоминал ли он обо мне? — заволновался Сенред, внутренне готовясь услышать, что Росселин горько жаловался на него, и заранее смиряясь с этим.

— Ничего особенного он не сказал. О сестре ни слова. Он поведал нам, что находится в Элфорде, повинуясь воле отца, и будет там находиться пока отец не позволит ему вернуться. Мы встретились с Росселином случайно и разговаривали с ним совсем недолго. Ты можешь им гордиться. Подумай, как твердо он соблюдает зарок, а ведь вынужден жить против своего желания в каких-то трех милях от дома. Да, вот еще что, — вспомнил вдруг Кадфаэль, — полагаю, тебе, как отцу, следует об этом знать. Росселин очень подробно расспрашивал нас о монашеской жизни и хотел узнать наше мнение относительно того, не стоит ли ему уйти в монастырь, если то, чего он желает более всего на свете, никогда не сможет осуществиться.

— Нет! Только не это! — с болью вскричал Сенред. — Я не перенесу, если он откажется от всего, что ему дано по праву рождения, и скроется от мира за монастырскими стенами. Он не создан для монашеской жизни! Юноша с такими способностями — нет, ни за что! Брат, то что ты мне сейчас рассказал, лишь подтверждает правильность выбранного мною пути. Тянуть больше нельзя. После свадьбы ему придется смириться. Пока Элисенда остается свободной, он будет продолжать льстить себя несбыточными надеждами. Вот почему я хочу выдать ее замуж, хочу, чтобы она уехала из моего дома, — тогда Росселин сможет вернуться.

— Я понимаю, ты очень обеспокоен, — несколько натянутым тоном произнес Хэлвин, — но не могу одобрить твоих планов, если юная леди противится им. Нравится тебе это или нет, но я обязан сказать: ты не имеешь права приносить в жертву одного для того, чтобы спасти другого.

— Ты заблуждаешься, если полагаешь, будто мне безразлична судьба моей младшей сестры, — нисколько не рассердившись, отозвался Сенред. — Я очень ее люблю. И решение о замужестве Элисенды мы приняли с ней совместно и осознанно, после долгого откровенного разговора. Она отчетливо сознает всю пагубную сущность их любви, она не допускает и мысли, что любовь эта может иметь какой-либо иной исход. Так же искренне, как и я, она хочет разрубить связавший их проклятый узел. Она любит Росселина и не желает погубить его жизнь, а выход видит только один — замужество. Она сама так решила, я ее не принуждал. И жениха я нашел ей — другого такого поискать, любые родители были бы рады отдать за него свою дочь и породниться с его семейством. Благородный, хорошо воспитанный, из состоятельной аристократической семьи, зовут его Жан де Перронет. Он собирался приехать к нам сегодня, так что вы сами убедитесь. Элисенда его давно знает, и если пока еще не любит, он ей, во всяком случае, не противен. Она сама согласилась отправиться с ним под венец. А любовь может прийти, ведь Жан в ней просто души не чает. У этого молодого человека, помимо прочих, есть еще одно бесценное достоинство, — прибавил Сенред мрачно, — он живет очень далеко отсюда и когда женится на Элисенде, увезет ее к себе домой в Букингем. Так сказать, с глаз долой… но не из сердца! Правда, я слышал, будто с годами даже черты самого любимого лица постепенно изглаживаются из памяти. Время лечит любые раны.

Сам не свой от беспокойства, Сенред — порядочный человек, озабоченный благополучием близких ему людей, — разразился целой речью, пытаясь убедить себя и других в своей правоте. В отличие от Кадфаэля, он не заметил, как постепенно бледнело лицо Хэлвина, как в мучительной гримасе кривились его губы, как судорожно сжимались пальцы рук. Сенред говорил что думал, не выбирая слов, но слова эти будто огнем жгли несчастного Хэлвина. И черты дорогой Бертрады (что бы там ни думал об этом Сенред), за восемнадцать лет вовсе не изгладились из памяти Хэлвина, который так надеялся обрести покой после своего паломничества. Увы, нарыв никогда не заживет, если его не вскрыть и как следует не очистить — может быть даже огнем.

— И вы не должны опасаться, братья, как не опасаюсь этого я, — продолжал тем временем Сенред, — что Элисенду не будут холить и лелеять в ее новом доме. Еще два года назад юный Перронет просил у меня ее руки, но в ту пору сестра и слышать не хотела о замужестве. Он терпеливо ждал, когда она передумает, и дождался.

— А как относится к его сватовству госпожа Эмма? — спросил Кадфаэль.

— Мы обсуждали, что делать, втроем, и все вместе пришли к единому решению, поскольку не видим иного выхода. Знаешь, когда вчера вечером я увидел вас у своего порога, точнехонько накануне приезда жениха Элисенды, — я решил, что сам господь посылает мне знамение. Останься до завтра, брат — преподобный отец! — и соверши над ними обряд венчания.

Хэлвин медленно, с трудом разжал стиснутые руки и, будто терзаемый невыносимой болью, с усилием перевел дыхание. Его голос прозвучал еле слышно:

— Я остаюсь. И совершу обряд венчания.

— Хочу верить, что поступил правильно, согласившись, — сказал Хэлвин, когда они вернулись к себе в комнату. Однако Кадфаэль почувствовал, что Хэлвин говорит это скорее себе и не собирается делить с ним и тем более перекладывать на него тяжкий груз ответственности за свое решение. Помолчав немного, Хэлвин заговорил вновь: — Мне слишком хорошо известно какие опасности таит чрезмерная близость, а ведь их случай еще более безнадежен, чем мой… Кадфаэль, у меня такое ощущение, будто прошлое постоянно возвращается ко мне. В этом есть какой-то высший смысл. Все это неспроста. А что если мое падение с крыши должно было открыть мне глаза на то, как низко я пал и заставить меня восстать, возродиться для новой праведной жизни? Что если мне суждено было очиститься душой, лишь превратившись в калеку и предприняв паломничество, которого я страшился, пока был здоров и полон сил? Что если сам господь внушил мне мысль отправиться в это странствие, сделал меня своим орудием, для того чтобы спасти чью-то заблудшую душу? Уж не само ли провидение направило нас в Вайверс?

— Я бы сказал проще: нас загнала сюда непогода, — рассудительно отозвался Кадфаэль, вспоминая вчерашнюю неистовую метель и мерцание гостеприимного огонька в мутной зыбкой мгле.

— Удивительно и то, что мы появились здесь так вовремя, как раз накануне приезда жениха. Роптать бесполезно, остается верить, что я избран исполнить волю господа, — не слушая Кадфаэля, продолжил Хэлвин. — Знаешь, брат, эти женитьбы в старом возрасте нередко приводят к печальным последствиям. Ну откуда этим детям было знать, что они племянник и тетя, что их нежная страсть — от лукавого? Обидно, когда истинная любовь тратится понапрасну.

— Не думаю, что ты прав. Сдается мне, напрасной любви не бывает, — сказал Кадфаэль. — Но я очень рад, что мы останемся здесь еще на день-два. Тут уж я спорить не буду, это действительно случилось весьма вовремя.

Хэлвину и впрямь было жизненно необходимо набраться сил перед обратной дорогой в Шрусбери, ведь он довел себя уже до полного изнурения. Посему Кадфаэль оставил его отдыхать, а сам отправился взглянуть при свете дня, что из себя представляет манор Вайверс. День был опять облачный и ветреный, но не такой холодный, как накануне. Неожиданно пошел мелкий моросящий дождь, но тут же и прекратился.

Слуги во дворе без излишней суеты занимались будничными делами, приятно было посмотреть на их спокойную, слаженную работу. Кадфаэль дошел до ворот, остановился и принялся рассматривать дом Сенреда Вайверса. Под крутой крышей над соларом виднелись окна, вероятно там наверху находились комнаты для гостей и, скорее всего, как раз сейчас одну из них убирают к приезду жениха. Беднягу Хэлвина, а с ним и Кадфаэля, заботливый внимательный Сенред поместил внизу, в жилом этаже.

За изгородью начинались поля, невысокие холмы, тут и там виднелись небольшие рощицы. Как только погода установится, все зазеленеет. Почки уже набухли и только ждут тепла. В ложбинах и под деревьями снег еще не растаял, но лежать ему осталось недолго: сквозь облака уже начало пробиваться солнце.

Кадфаэль заглянул на конюшню, там царил идеальный порядок. Конюхи с гордостью продемонстрировали любознательному монаху своих лошадок. На псарне Кадфаэля тоже встретили очень приветливо. И здесь не к чему было придраться, все сияло чистотой. В отдельной загородке на свежей соломе лежала сука с шестью щенятами, им было по месяцу или чуть больше. Кадфаэль не удержался и взял на руки одного из щенков. Его мать отнеслась к этому вполне благосклонно — кому ж не приятно, когда восхищаются их детьми. Маленькое теплое тельце восхитительно пахло молоком, и Кадфаэль не без сожаления положил щенка обратно к матери под бочок. И тут позади него раздался чей-то спокойный голос:

— Это ты будешь венчать меня?

В дверях стояла она. Опять Кадфаэль смотрел на нее против света и видел лишь силуэт, опять девушка показалась ему значительно старше, так уверенно и невозмутимо она держалась, ее возраст выдавал лишь звонкий чистый голос. Элисенда Вайверс не спешила принарядиться к приезду жениха. В темно-синем домашнем шерстяном платье, с небольшой бадейкой, полной теплого мясного варева, она пришла кормить собак.

— Это ты будешь венчать меня? — повторила она свой вопрос.

— Нет, — выпрямившись сказал Кадфаэль, — тебя будет венчать брат Хэлвин. Я не рукоположен в священники. Впрочем, никогда к этому и не стремился.

— Значит, это тот, который на костылях, — задумчиво проговорила Элисенда. — Мне жаль его. Надеюсь, наши слуги хорошо о нем заботятся. Ты слышал о моем замужестве? Слышал, что сегодня приезжает мой жених?

— Твой брат рассказал нам об этом, но есть вещи, которые можешь знать только ты. Только тебе известно, по своей ли воле ты вступаешь в этот брак, — ответил Кадфаэль, внимательно вглядываясь в юное девичье лицо.

Элисенда ответила не сразу, но не оттого, что испытывала какие-то колебания, скорее, в эти несколько секунд она старалась составить себе представление о человеке, заговорившем с ней на столь деликатную тему. Ее большие серьезные глаза испытующе смотрели на Кадфаэля. Самой ей скрывать было нечего и его взгляда она не боялась. Если бы Элисенде почудилось в его вопросе простое праздное любопытство, она не колеблясь уклонилась бы от ответа, сумев проявить при этом подобающую учтивость. Но она ответила.

— Если считать, что взрослые люди свободны в своем выборе, — сказала она, — тогда я отвечу тебе, да, я добровольно согласилась на этот брак. Существуют какие-то нормы, которым должно подчиняться. А кроме того, наши близкие тоже имеют свои права и надобности. Все мы связаны и зависим друг от друга. Скажи брату Хэлвину… — впрочем, мне следует называть его отец Хэлвин, — чтобы он не терзался сомнениями. Я знаю, что делаю. И никто меня не заставляет.

— Я передам ему твои слова, — ответил Кадфаэль, — но все равно, мне кажется, ты согласилась на этот брак из-за других, а не из-за себя.

— Тогда скажи ему, что я по доброй воле и по своему собственному желанию предпочла согласиться на этот брак ради других.

— А как же твой будущий супруг?

Ее губы дрогнули. Думы о Жане де Перронете, несомненно, терзали ее, подрывая уверенность в правильности принятого решения. Элисенда понимала, что никогда не сможет дать ему в полной мере того, что он заслуживает. Сенред вряд ли сказал жениху, что согласие Элисенды вынужденное и сердце ее отдано другому. И у нее язык не повернулся сказать Жану, что она не любит его, как должна бы любить жена мужа. Сия тайна известна только Вайверсам. Оставалось лишь надеяться, что с годами любовь все-таки придет, и не исключено, жизнь у этой пары сложится даже лучше, чем у многих других, но блаженство истинного любовного союза уготовано не им.

— Я всемерно буду стараться не обмануть его ожиданий, — твердо ответила Элисенда. — Жан заслуживает самого лучшего и я сделаю для него все, что смогу.

Не было смысла говорить ей, что, скорее всего, этого окажется недостаточно — она и так все знала и мучилась тем, что вынуждена вводить в заблуждение своего будущего супруга. Может статься, эта неожиданная беседа в полутемной псарне вновь возродила глубоко запрятанные в душе Элисенды горькие сомнения. Незачем терзать ей сердце, если невозможно облегчить ее участь.

— Да поможет тебе господь. Я буду молиться за тебя, — завершая разговор сказал Кадфаэль и направился к выходу.

Собака стряхнула с себя облепивших ее щенят и, возбужденно махая хвостом, тянулась к бадейке в руках девушки. Жизнь — непрерывная цепь рождений, свадеб, празднеств и смертей — не может не продолжаться. Когда Кадфаэль, уже стоя в дверях, обернулся, он увидел как Элисенда наполняет теплым, слабо дымящимся варевом собачью миску, кончик ее тяжелой темной косы качался среди карабкающихся друг на друга щенков. Элисенда не поднимала голову, но Кадфаэлю показалось, она знает, что он еще не ушел.

— Ты будешь скучать без своей питомицы, когда она выйдет замуж, — заметил Кадфаэль, обращаясь к Эдгите, которая принесла им обед. — Или ты решила ехать с ней на юг?

Неразговорчивая от природы Эдгита помедлила с ответом, но боль от разлуки с Элисендой была слишком велика и она не смогла скрыть чувств. Ее губы дрожали, когда она наконец заговорила:

— Да что же я, старуха, буду делать в чужом доме? Ведь силы у меня уже не те. Кому я там нужна? Здесь, по крайней мере, ко мне относятся с почтением. А чего мне на старости лет ждать в этом Букингеме, где никто меня не знает? Но она уедет, моя голубка, уедет! Да и как не уехать, — надо! И жених ее, слова не скажу, вполне приличный молодой человек… Все бы ладно, кабы не лежала душа моей девочки совсем к другому.

— Однако этот другой никогда не смог бы стать ее мужем, — мягко напомнил ей Кадфаэль, но когда Эдгита безмолвно и печально посмотрела на него бесцветными, словно вылинявшими глазами, не выдержал и отвел взгляд.

— Мой господин сказал тебе, да? — со вздохом произнесла Эдгита. — Ну, конечно, все так говорят. И я понимаю, сейчас Элисенде надо помочь, не дожидаясь, пока придет беда. Я приехала в дом к Вайверсам с ее матерью, когда она вышла замуж за лорда Эдрика. О какой любви тут говорить: ведь она была почти втрое моложе его. Хороший добрый человек, но старый, очень старый. Его бедной жене в то время так нужен был кто-то из родного дома, кому она могла бы довериться. Мою голубку отдают хотя бы за молодого.

Кадфаэль задал вопрос, который уже давно вертелся у него на языке:

— А где мать Элисенды? Она умерла?

— Нет, восемь лет назад она ушла в бенедиктинский монастырь в Полсворте, вскоре после смерти старого лорда. Всегда имела к этому склонность. Когда ее муж умер, к ней начали свататься, знаете, как это бывает с молодыми вдовами. Но она предпочла стать монашкой. Многие прячутся от тайных печалей за монастырскими стенами, — заключила Эдгита, сурово поджав губы.

— И оставила дочь круглой сиротой, — в голосе Кадфаэля невольно прозвучала укоризна.

— Ничего подобного! Она оставила дочь на леди Эмму и меня! — возмутилась Эдгита и уже спокойнее продолжила: — Пойми, у Элисенды было три матери — три любящих матери. Госпоже Эмме стоило бы проявлять к детям побольше строгости, да где там, она никогда им ни в чем не отказывала. А моя госпожа все грустила, грустила, а потом, лишь бы не выходить еще раз замуж, ушла в монастырь.

— А Элисенде такая мысль в голову не приходила? — спросил Кадфаэль.

— Господь сохрани мою девочку! Только не это. Кому-то такой шаг дается легко и тогда монашество становится спасением, но для тех, кто насильно загоняет себя туда, монастырь превращается в ад! Нет, я не хочу для нее такой участи. Простите, братья, что-то я слишком разговорилась, вас я обидеть не хотела. Вы лучше меня знаете, почему приняли постриг, и не сомневаюсь, у вас были для этого гораздо более серьезные причины, чем у моей Элисенды… Раз уж так все сложилось, пусть лучше выходит замуж за этого Перронета, он неплохой малый, хотя, конечно, до нашего мальчика ему далеко. — Эдгита взяла кувшин, наполнила еще раз их чаши и принялась собирать пустые блюда. — Я слышала, вы были в Элфорде и видели Росселина. Это правда?

— Правда, — отозвался Кадфаэль. — Еще вчера мы по воле случая встретились там с Росселином и немного поговорили. Но лишь сегодня утром узнали, что он сын Сенреда Вайверса.

— Как он выглядит? — с нескрываемым беспокойством спросила Эдгита. — Здоров ли он? Сильно ли тоскует по дому? Я его не видела больше месяца. Как он горевал, когда отец отослал его из дома! Будто он не родной сын, будто в чем провинился! А Росселин никогда ничего плохого не делал и в мыслях не держал. Такой хороший мальчик! Что он говорил?

— Прежде всего, он находится в добром здравии, — осторожно начал Кадфаэль, — и настроение, если учитывать все обстоятельства, у него не такое уж плохое. Откровенно говоря, он действительно очень обижен тем, как с ним обошелся отец, и ему не нравится жить в чужом доме. Естественно, Росселин не обсуждал с нами своих бед, ведь мы для него были не более чем случайные собеседники, хотя думаю, он вообще не стал бы вести речи на эту тему ни с кем из чужих. Но он сказал нам, что дал слово оставаться у лорда Одемара, пока отец не разрешит ему вернуться обратно.

— Но он же не знает, что они тут затеяли! — с бессильным гневом вскричала Эдгита. — Разумеется, отец сразу разрешит ему вернуться, лишь только Элисенда отправится с Жаном в Букингем. Какое ужасное известие ждет Росселина в его собственном доме! Какой стыд проделывать такие вещи за спиной родного сына!

— Его отец и мать считают, что так будет лучше для всех, и в первую очередь для него, — вмешался затронутый за живое Хэлвин. — Им самим от всей этой истории белый свет уже не мил. И если родители Росселина решили скрыть от него, что Элисенда выходит замуж, их, во всяком случае, можно понять и простить.

— На свете есть и такие, кто вовек не будет прощен, — мрачно буркнула Эдгита. Произнеся эту малопонятную фразу, она подняла деревянный поднос и направилась к двери. Немного не дойдя до нее, остановилась и вновь повернулась к монахам. — Мне бы хотелось, чтобы все было честно. Мне бы хотелось, чтобы ему сказали. Неважно, может Росселин на ней жениться или нет, он имеет право либо благословить этот брак в своей душе, либо отвергнуть. А как получилось, что вам стало известно его имя, но вы не знали, откуда он родом?

— Его имя упомянула в разговоре одна леди, она сказала, что он уехал на охоту вместе с лордом Одемаром, — ответил Кадфаэль. — А позже мы сами с ним встретились и он помог Хэлвину, когда тот почти не мог идти после бессонной ночи, проведенной на коленях в церкви.

— Да, мой мальчик готов любому прийти на помощь, — сразу оживилась Эдгита. — А кто, говоришь, упомянул его имя? Жена Одемара?

— Нет, ни с Одемаром, ни с его женой мы не разговаривали вовсе. Это сказала мать Одемара, Аделаис де Клари.

Посуда зазвенела на подносе в руках старой служанки. Эдгита перехватила его покрепче и подошла к двери.

— Разве она сейчас в Элфорде?

— По крайней мере, была там, когда мы уходили. А потом почти сразу началась метель, так что, скорее всего, она все еще не уехала.

— Она не часто навещает сына — промолвила Эдгита. — Ходят слухи, они с невесткой терпеть друг друга не могут. Впрочем, такое иногда случается. — Привычным движением локтя она распахнула дверь и сказала: — Слышите, кони ржут под окнами? Это, должно быть, приехал Жан де Перронет.

Приезд Жана де Перронета обошелся без излишней торжественности и помпы. Он явился в дом будущих родственников с одним слугой и двумя грумами и привел с собой двух лошадей для невесты и ее служанки и еще несколько лошадей про запас для будущей поклажи. Все было продуманно и практично, да и сам Перронет в простом скромном платье производил впечатление толкового, здравомыслящего человека, а его лошади, как с удовольствием отметил Кадфаэль, отличались исключительной ухоженностью и великолепной сбруей. Да, Жан де Перронет знал, на чем стоит экономить, а на чем нет.

Хэлвин и Кадфаэль вышли во двор, чтобы посмотреть на новоприбывших. Вновь заметно похолодало, ветер так и не утих, а судя по несущимся в поднебесье рваным облакам, к вечеру опять мог пойти снег. Путешественники, несомненно, были рады очутиться наконец под надежной крышей.

Когда де Перронет спрыгнул с чалого коня, Сенред уже ждал его у крыльца. Он дружески обнял молодого человека и повел его к своей жене, которая, улыбаясь, стояла в дверях, чтобы приветствовать гостя так же сердечно. Кадфаэль обратил внимание, что Элисенды нигде не было видно. На ужине в честь жениха ей, конечно, присутствовать придется, но пока приличия позволяли ей уклониться от встречи с ним, переложив все хлопоты по приему гостя на брата и его жену. Хозяева увели Жана в дом, а слуги Сенреда так энергично принялись помогать прибывшим развьючивать лошадей, что через несколько минут кони уже стояли в конюшне и двор опустел.

Так вот, значит, каков жених Элисенды! Кадфаэль задумался, размышляя обо всем, что видел, и не мог найти в молодом человеке никаких изъянов, за исключением одного — он был не тот, кого любила Элисенда. А посему никогда ему не видать того счастья, которым она была бы способна одарить любимого. На вид Жану было лет двадцать пять-двадцать шесть и выглядел он вполне зрелым и уверенным в себе. Его слугам легко с ним, потому что Жан уважает их за хорошую работу, а они чтят его как разумного и справедливого господина. Красивый, высокий, прекрасного сложения, с открытым счастливым лицом, в предвкушении давно ожидаемого блаженного часа — Сенред не мог найти лучшего жениха для своей любимой младшей сестры. Жаль, что сердце ее принадлежит другому.

— Но как еще он мог поступить? — невольно выдавая всю глубину терзавших его сомнений, проронил Хэлвин.