Глава третья

Мне снились спагетти. Когда я проснулась, то во рту еще чувствовался вкус чеснока. Вскоре я обнаружила, что чеснок тут ни при чем: вкус исходил от тряпки, которой был заткнут мой рот. Мне не только заткнули рот, но и глаза завязали, спеленали запястья и лодыжки. Я не могла двинуться, я не могла видеть, я не могла орать, да и дышать было не очень-то легко. Чеснок мне нравится, но только не в виде грязной тряпки.

Голова раскалывалась, в желудке неприятно посасывало, в основном, наверное, от страха, но, возможно, и от того снадобья, которое в меня впихнули.

Именно повязка на глазах повергла меня в панику. Однажды, лет в двенадцать, я убежала из дома и забралась в пещеру, которую отыскала среди холмов. Проснулась я в кромешной тьме и целую минуту не могла понять, где нахожусь. Это был настоящий ужас. До сих пор снятся кошмары. А сейчас все было еще хуже: на этот раз я точно знала, что во мраке таится опасность. Какое-то время я старательно корчилась и извивалась, пытаясь вырваться из пут, — не знаю уж, как долго, мне казалось, что целую вечность. Потом успокоилась и взяла себя в руки. Так я только ухудшу свое положение, а моя единственная надежда заключалась в том, чтобы не терять голову.

Я прекрасно сознавала, что со мной случилось, но никак не могла взять в толк, как мерзавцам удалось схватить меня. Последнее, что я помнила, — это солнечный свет на изъеденной ветром и временем единственной колонне Фоки[11] рядом с ростральной трибуной, солнечные зайчики на чудесной триаде храма Диоскуров. Темные сосны и кипарисы Палатинского холма чудесно оттеняли величавые руины.

Палатин... Да, именно так... Я забралась на холм по мощеному склону, к самым развалинам императорских дворцов... А после пустота...

Я заставила себя вернуться к началу событий.

Выйдя из антикварной лавки на улице Пяти Лун, я пообедала в одном из уличных ресторанчиков на пьяцца Навона. За соседними столиками сидели исключительно туристы: молодая французская пара, яростно спорившая из-за денег; семейство громогласных немцев; несколько американцев со Среднего Запада, которые с такой жадностью поглощали спагетти, словно страдали дистрофией, чего о них сказать никак нельзя. Я могла поклясться, что за мной никто не следил. Площадь, как всегда, была забита народом. Знаменитые Реки, создание великого Бернини, изливали свои воды, и несколько оборвышей с гоготом плескались в фонтане, пока не появился полицейский и не выгнал их оттуда. На другой стороне площади устремлялись в небо витые башни церкви Святой Агнессы. По кругу площади с ревом неслись машины и мотоциклы, напоминая о гонках римских колесниц по стадиону Домициана в старые недобрые времена. На месте античного стадиона теперь площадь, но дух скорости все еще витает здесь.

Покидая ресторан, я внимательно оглядела пешеходов, но, увы, как и ожидала, никого подозрительного не увидела. Это вовсе не означает, что меня никто не преследовал, — разумеется, преследовали. Меня всегда преследуют... Один коротышка, который едва доставал мне до плеча, семенил по пятам целых полмили. И всякий раз, когда я оглядывалась, физиономию его искажал кошмарный оскал, — должно быть, бедняжка считал свою гримасу неотразимой улыбкой. У этого обожателя имелся соперник — парень на мотороллере. Он катил за мной несколько кварталов и непрерывно вопил какую-то бессмыслицу. «Что скажешь, детка?» — по-моему, так. В конце концов он врезался в толстого полицейского, который и пресек его ухаживания.

Да уж, знаменитая итальянская пылкость дает отличный предлог для слежки за одинокой женщиной. Но все мои воздыхатели отстали после того, как я купила билет на Римский форум.

Я отправилась на Форум, потому что это практически единственное место в Риме, открытое в середине дня. Кроме того, среди руин можно найти уединенное местечко, чтобы посидеть в тиши и составить план дальнейших действий. Увы, такая же мысль посетила еще кучи людей. Форум был переполнен желающими пожариться на послеполуденном солнышке.

Поэтому я и полезла на Палатинский холм — в поисках тени и уединения в этом лабиринте из развалин. На Палатине находилось самое первое римское поселение, и с тех пор там все время что-то строили. Вот я и заблудилась. Да кто бы не заблудился? Так что я понятия не имела, где нахожусь, когда меня схватили. Низкие стены из крошащегося кирпича и какие-то чахлые кустарники — последнее связное воспоминание, если не считать мелькнувшее угрюмое смуглое лицо и укол в плечо. Набравшись наглости, они вполне могли оттащить меня вниз у всех на виду. Публика наверняка бы решила, что вот еще кого-то хватил солнечный удар...

Итак, с тем, как я сюда попала, все ясно; теперь неплохо бы выяснить, где нахожусь. Из всех чувств в моем распоряжении остались только слух и обоняние. Я энергично втянула в себя воздух. Без толку: кроме запаха чеснока, ничего не унюхала. От ушей поначалу было не больше пользы, но вскоре послышался скрежет. Замок! Кто-то открывает замок...

Я замерла, постаравшись принять ту же позу, в какой меня бросили. Судя по звукам, я лежала лицом к двери комнаты... или шкафа... или погреба... в общем, неважно. Вслед за скрипом двери мужской голос произнес по-итальянски:

— Она еще спит. — Странный выговор, похож на грубый римский диалект, только еще более неотесанный.

Затем раздался смех, омерзительный смех, от которого по спине у меня побежали мурашки. Другой голос сказал нечто такое, что я не решаюсь повторить. Ключевого, слова я, правда, не поняла, — наверное, какой-то местный жаргон, — но смысл был более чем прозрачен.

— Нет, — с сожалением возразил первый. — Это запрещено. Ее нужно лишь допросить.

— Такую красотулечку я допросить не откажусь, — снова захихикал злодей номер два.

До чего ж противный смех. Воображение услужливо нарисовало портрет весельчака: низенький, коренастый, с жирными черными волосами и ртом, как у жабы, — широким, безгубым и слюнявым.

— В конце концов, — добавила «жаба», — кто об этом узнает и кого это волнует? Говорить она от этого не разучится, ведь так, Антонио?

Некоторое время они обсуждали эту животрепещущую тему. Я с большим интересом внимала их спору. Наконец ушли. Ф-фу... Впрочем, рано радоваться: Антонио хоть и не соглашался с коротышкой, но голосу его недоставало убедительности. Странно, меня гораздо больше беспокоил именно он, а не безымянный похотливый напарник. Ладно, всему свое время... Если они решат-таки «допросить» меня, я забуду обо всех правилах приличия и завизжу так, что у них барабанные перепонки лопнут. К чему корчить из себя героиню, правда? Господи, до чего же мерзкий голос у этого похотливца...

Дверь снова отворилась. Я распахнула рот и заорала. Точнее, попыталась распахнуть рот и заорать. Беда в том, что я начисто забыла о чесночном кляпе. Раздалось лишь сдавленное жалкое бульканье, а шаги стремительно приближались. Чья-то рука сграбастала меня за шкирку с такой легкостью, словно я была не взрослой женщиной весьма ощутимых габаритов, а худосочным младенцем. Человек перебросил меня через плечо, и бодрой рысью мы куда-то помчались. Я извивалась изо всех сил, норовя лягнуть тюремщика, и мне это почти удалось — человек пошатнулся, распластал меня на какой-то гладкой поверхности и навалился сверху.

— Перестань дергаться! — прошипел в ухо голос, показавшийся знакомым. — Может, снова хочешь пообщаться с Антонио и милягой Джорджо?

Знакомым был не только голос, но и запах хорошего мыла, аромат дорогого табака, да и накрахмаленный воротничок, впившийся в шею, наводил кое на какие догадки. Тем не менее я продолжала извиваться, словно взбесившееся пресмыкающееся. Вовсе не потому, что мне было неприятно столь близкое соседство господина с утонченными вкусами. Нет, просто-напросто я не могла дышать. Согласитесь, любому человеку требуется хоть немного кислорода, а как его получить, если твой рот забит тряпкой, а нос прижат к плечу незнакомца? Тюремщик сообразил, чем вызваны мои конвульсии, и слегка ослабил хватку. Сильные пальцы развязали узел кляпа, и я с наслаждением выплюнула грязную тряпку и с шумом втянула в себя воздух. Но в ту же секунду губы спасителя заткнули мне рот не хуже кляпа.

Первую минуту поцелуй имел лишь практическое значение — мой рот и в самом деле требовалось заткнуть, поскольку неподалеку уже шныряли Антонию с Джорджо. Их голоса раздавались так отчетливо, словно они находились всего в нескольких футах, но, честно говоря, нелегко сосредоточиться на перемещениях бандитов, когда тебя целуют...

Как водится у поцелуев, он был незабываемым. К великому моему стыду, губы предали свою хозяйку и ответили на поцелуй... гм, почти сразу... Ладно, пусть это будет на их совести. Практичный поцелуй быстро превратился в восторженно-страстный, и без ложной скромности скажу, что мой вклад нельзя назвать ничтожным.

Впрочем, как только стихли торопливые шаги Антонио и Джорджо, поцелую настал конец. Рядом с моим ухом зазвучал скорее веселый, чем страстный шепот:

— Спасибо, было очень мило... Нет-нет, помолчи. Я не намерен отвечать на твои вопросы, поэтому не стоит зря тратить время. Надо вытащить тебя отсюда. Джорджо — чертовски неприятный малый, мне отвратительна мысль, что ты будешь тратить на него свои... таланты. Кроме того, у моего начальства могут возникнуть кое-какие замыслы... Молчи! Ты не можешь считать себя в безопасности, пока мы не выйдем из дома. Так что слушайся меня, если не хочешь угодить в лапы Джорджо! Уж тогда он точно осуществит свою подлую мечту. Capisce, signorina dottoressa?[12]

— Откуда вы узнали? — начала я. Его губы коснулись моих. Но на этот раз не задержались.

— Я же сказал — заткнись! Не воображай, будто я стану отвечать на твои вопросы. Так как? Будешь слушаться или натравить на тебя Джорджо?

Не думаю, чтобы он действительно выполнил угрозу, но я не собиралась испытывать судьбу. В этом вкрадчивом голосе таилось что-то безжалостное.

— Ладно, — покорно сказала я.

— Хорошо. Я тебя развяжу, но ты не должна снимать с глаз повязку. Ты мне обязана своей жизнью или, по меньшей мере... в наши дни употребляют слово «добродетель»? Сомневаюсь. А о девственности, разумеется, речь не...

— Хватит! — раздраженно зашептала я. — Согласна. Полагаю, вы прикажете мне не совать нос куда не надо?

— Именно. Ты ведь, в сущности, ничего не знаешь, иначе не заявилась бы в лавку как последняя дура. Хочешь дельный совет? Отправляйся-ка домой и копайся в книгах, как и полагается порядочному ученому. Приличная профессура не изображает из себя бестолковых сыщиков. А теперь пошли. И бога ради, не шуми!

Во время своего монолога (а этот дьявол большой говорун) он перерезал веревки на ногах и руках и принялся растирать мои конечности.

Пока он трепал языком, я пыталась выяснить как можно больше о том месте, где мы находились. Это оказалось совсем нетрудно. Ощущение замкнутого пространства, запах пыли, а также шторы, движение которых я ощущала... Мы прятались за тяжелыми портьерами, бархатными или плюшевыми, в той же комнате, где меня держали в плену. Теперь понятно, почему Джорджо и Антонио не видели нас... Вот только почему они не заглянули за шторы?.. Бестолковые нынче бандиты...

Я могла бы отпустить немало остроумных и жизнерадостных замечаний в адрес своих тюремщиков, но, по правде говоря, с запасами жизнерадостности наблюдались проблемы. Я не впервые очутилась в опасном переплете, вообще-то мне доводилось бывать в местах и похуже, но нельзя сказать, чтобы я к этому привыкла. И вряд ли когда-нибудь привыкну. Сейчас меня одолевало острое желание во что бы то ни стало выбраться из этой переделки живой. А потом... ну тогда и решу, что потом.

Поэтому я позволила обнять себя за плечи и в покорном молчании потрусила туда, куда меня подталкивала сильная рука. Поразительно, как много можно узнать об окружающей обстановке, даже если ни черта не видишь. Возьмем, к примеру, пол. Этот был гладким и немного скользким, — вероятно, хорошо отполированное дерево. А вот ковер... Я могла даже сказать, что это не одно из тех пушистых синтетических покрытий, которые сейчас в моде. Нет, ткань под ногами была тоньше, структурнее, а в одном месте я даже обо что-то споткнулась. Может, восточный ковер с бахромой?

Во всяком случае, уже через несколько секунд стало ясно, что мы находимся отнюдь не в дешевой квартирке. Запах воска и лака, общее ощущение простора, шаги, отдающиеся эхом, — все это наводило на мысль о большом и, быть может, даже роскошном доме. Некоторое время мы шагали по мрамору, — по крайней мере, под ногами ощущалось что-то твердое и скользкое. Мы все шли и шли. Безразмерное какое-то помещение... Уж не музей ли?..

Мой спутник хранил молчание. Его рука крепко держала меня, пальцы обхватили предплечье с силой, которая была красноречивее любых слов. Один раз я услышала далекие голоса, в другой он остановился и втолкнул меня в маленькое тесное помещение, пока вдали не стихли шаги.

Чем дальше мы шли, тем увереннее я себя чувствовала. Храбрость мало-помалу возвращалась, о любопытстве уж и не говорю, оно никуда и не пропадало. Где же мы находимся? Наверное, все-таки музей, что же еще?

Долгожданный шанс взглянуть на окрестности я получила, когда мы добрались до ведущей вниз лестницы. Насчет лестницы я поняла, лишь когда странный тюремщик подхватил меня на руки и начал спускаться. Видимо, ему проще было тащить меня, чем регулировать мое движение по ступенькам. Тем не менее меня не покидало чувство, что ему просто понравилось таскать меня на руках. Упускать такой случай было нельзя. Я обвила его шею и уткнулась лицом в плечо.

Он засмеялся, точнее, выпустил струю воздуха в мое левое ухо. Я ласково пощекотала ему шею. До омерзения сентиментальный жест. Странно, но ему эти телячьи нежности пришлись по душе. Он, конечно, может хоть пеной изойти, отрицая это, но я-то знаю правду...

Лестница осталась позади, но он и не думал меня опускать. Теперь мы шли по совершенно пустынному коридору с мраморным полом и зеркалами на стенах. Можете поверить, там были зеркала: я видела их собственными глазами. Точнее, единственным глазом, поскольку лишь чуть-чуть сдвинула повязку.

Коридор все тянулся и тянулся. Время от времени зеркала сменялись полотнами в массивных рамах. До сих пор мне не доводилось разглядывать великие творения с такого ракурса: перед моим глазом мелькали ноги, края развевающихся одежд и трава с камнями, служившая фоном.

Галерея была очень длинной. Когда мы добрались до конца, мой галантный тюремщик-спаситель совсем запыхался. Справедливости ради следует сказать, что дыхание у него сбилось не только от усталости: руки и рот у меня были свободны, и я в полной мере пользовалась ими. Повязку я предусмотрительно вернула на место, поскольку увидела все, что хотела.

Мы прошли через вращающуюся дверь — я слышала ее тихий шорох — и очутились в Другом, более узком коридоре, где стоял слабый запах кухни. Здесь меня наконец поставили на ноги. Продолжая обвивать руками шею спасителя, я доверчиво подняла незрячее лицо... И, как оказалось, очень кстати. Для него. Кулак точным ударом опустился на мой вздернутый подбородок...

Очнулась я в такси, голова покоилась на плече дьявола. Поначалу я не поняла, что это такси: мимо проносились огни, напоминавшие длинные языки пламени.

— Просыпайся, дорогая, — сказал знакомый голос. — Вставай, прекрасная луна, и затми завистливое солнце... Ну что за девушка!

Я повернула голову и увидела улыбающуюся физиономию. Именно ее я и предполагала увидеть. Давешний высокомерный англичанин... Кончик его носа щекотал мне щеку... Память вспышкой осветила мое сознание, и с яростным криком я накинулась на мерзавца. Англичанин лишь рассмеялся и поцеловал меня. Я не сопротивлялась. Нельзя же терять достоинство.

Покончив с поцелуями, он отстранился и критически осмотрел меня:

— Не так плохо. Юные дамы после ночных приключений выглядят утомленными, так что ничего странного в этих темных кругах под глазами нет. Не могу передать, какое я получил удовольствие.

— На вашем месте я и пытаться не стала бы! Где мы?

— У твоей гостиницы. Как думаешь, ты способна передвигать ногами самостоятельно?

Я разогнула конечности. Он поспешно отодвинулся, и я улыбнулась, точнее, оскалила зубы.

— Не бойтесь. Не стану я вас лягать, много чести. Хотя получила бы невыразимое наслаждение... Ну да ладно. Да, передвигать ногами, как вы изящно выразились, я способна. Ваши объятия могут деморализовать кого угодно, но только не меня.

— До чего же острый язычок! — восхитился англичанин. — Ум в сочетании с красотой... Ладно, любовь моя, сегодня тебе повезло, но я настоятельно советую завтра же утром покинуть Рим.

Такси остановилось. Англичанин открыл дверцу и вылез из машины, прежде чем я смогла придумать достойный ответ. В распахнутую дверцу нырнула холеная рука, ухватила меня за шкирку и бесцеремонно вытащила на свет божий.

Мы действительно находились перед моей гостиницей, одним из тех роскошных зданий эпохи Возрождения, которых полным-полно в Риме. На форме швейцара было больше позолоты, чем на каком-нибудь церковном куполе. Вытаращив глаза, швейцар пялился на меня, словно ему явился призрак.

Я вздохнула. И впрямь, наверное, призрак... Еще бы! Сначала мне вкололи какую-то пакость, потом связали, держали взаперти черт знает сколько времени, а напоследок еще и дали в челюсть. Выгляжу небось оборванкой... Ага, не беззащитная, но гордая героиня, угодившая в жуткую историю, а заурядная пьянчужка...

— Buona notte, carissima, — проворковал ненавистный блондин. — Grazie, per tutto[13]...

Он разжал руки.

Я сделала шаг, покачнулась и ухватилась за удачно подвернувшийся фонарный столб. Таксист ухмыльнулся. Улыбка англичанина стала еще шире и еще ядовитее. Я повернулась и с достоинством... шатаясь из стороны в сторону, под внимательными взглядами швейцара, двух коридорных, горничной, трех таксистов и нескольких десятков туристов начала взбираться по роскошным ступеням отеля «Бельведер».

Мне следовало чувствовать себя униженной и оскорбленной, но я улыбалась, пусть и слегка кривоватой улыбкой — нещадно ныла челюсть. Неприятные часы, которые пришлось пережить, стоили того. У меня наконец-то появилась зацепка. И какая зацепка!

Глава четвертая