— Все, — прервала ее Джин. — Я же вам говорила — все!

— Да, ты так говорила, и я тебе поверила. Представим, однако, что он написал не то, что ты рассказываешь. Ты могла бы это скрыть только по одной причине — сообщение Альберта выдает убийцу. Значит, ты лгала бы, если бы Альберт обвинял тебя или кого-то, кто тебе так дорог, что ради него ты пошла на ложь.

Я допускала и такую возможность, но, как следует подумав, решила: тогда ты тем более должна была бы молчать. Ведь когда я нашла тебя, Альберт уже умер, у тебя было время стереть его каракули, и ты могла заявить, что нашла его мертвым. Ни у кого это не вызывало бы сомнений, полицейский врач и без того был удивлен, как долго Альберт прожил. Каждая гипотеза, казалось, возвращала меня к одному и тому же заключению: то, что ты говорила, — сущая правда. Сама нелепость твоих утверждений подтверждает их правдивость. Зачем придумывать то, в чем нет никакого смысла?

Мне казалось, у меня в мозгу лопнет какой-нибудь сосуд, — устало сказала Жаклин, — так я ломала голову над этой несчастной цифрой семь. Каких только диких теорий я не строила! Я перебирала святых потому, что не могла забыть о навязчивой идее Альберта. Ведь святые не давали ему покоя и мне тоже. Но это ни к чему не привело; по крайней мере, к тому, чего я ожидала.

Догадка осенила меня в тот день, когда мы были в катакомбах. Я вглядывалась в надпись на гробнице, и вдруг меня как громом поразило. Джин ведь никогда не писала число, она только называла его. Помните, как я набросилась на нее и испугала до смерти. Вы все решили, что я рехнулась, заставляя ее написать то, что нацарапал Альберт. Но я правильно почуяла — цифры оказались римскими, это не была привычная нам арабская семерка.

До тех пор я не скрывала своей растерянности и была со всеми откровенна. Но после катакомб... — Голос Жаклин изменился, и Джин замерла: вот оно! Сейчас они все узнают! — Я начала действовать, — продолжала Жаклин, побледнев еще больше. — Доказательств у меня так и не было, но я боялась, как бы убийца не совершил чего-нибудь еще. Правда, за Джин я больше не беспокоилась, я понимала, что она уже сообщила все, от чего преступник пытался ее удержать. Он, должно быть, никак не ожидал, что Альберт еще сколько-то проживет и оставит хоть и неясное, но обличающее убийцу сообщение. Он-то сразу понял, что имел в виду умирающий, но был достаточно умен и сообразил, что если не дать Джин исправить ее малопонятный рассказ, то значение этой улики так и останется неразгаданным.

Жаклин отпила бургундского и поставила бокал на стол. Вино (а может быть, какой-то другой, менее заметный фактор) укрепило ее решимость. На скулах у нее загорелись яркие пятна, глаза гневно блестели.

— Семь, — громко сказала она. — Повсюду мы натыкались на это число, оно появлялось везде, словно нарочно, чтобы запутать картину. Помните, я как-то сказала, что вы все чересчур образованны. Неужели никому из вас не пришло в голову, в чем истинный смысл, даже когда вы прочли ту надпись на гробнице? Может быть, для ваших изощренных университетских умов это казалось слишком очевидным, чтобы поверить? Или убийце так здорово удалось всех запутать? Впрочем, путал не он один, все мы приложили руку к этой путанице. И я в том числе. А все это время простая и совершенно очевидная разгадка была у нас под носом.

Жаклин обвела глазами сидевших за столом, а они, не проронив ни слова, едва слыша, ответили ей тревожными взглядами. И вдруг Жаклин стукнула кулаком по столу так, что все подскочили, а бокал опрокинулся, и лужица красного вина растеклась по полированной поверхности.

— Как вы думаете, что умирающий хочет сообщить остающимся? — резко спросила Жаклин. — Забудьте о всевозможных хитросплетениях и надуманных теориях из классических детективных романов. Я сама их много прочла и знаю разные варианты. Изобретательность автора часто меня восхищала, даже в тех случаях, когда постановка вопроса вызывала сомнения. Вряд ли умирающий сохраняет прежнюю остроту ума, поэтому я засомневалась, способен ли он был на изощренные рассуждения, как же он может в последние мучительные минуты придумать искусно зашифрованное послание, на которое его подвигли авторы? Сможет ли он нарочно запутать свое сообщение, зная, что убийца где-то рядом? Ведь ясно, что убийца все равно уничтожит сделанную жертвой надпись. Так что же хотел умирающий сообщить остающимся?

Жаклин снова обвела глазами присутствующих. Ди Кавалло, явно знавший ответ, молчал. На его губах играла легкая улыбка, но она не смягчала выражение лица лейтенанта. Наконец — кто бы мог ожидать? — заговорил Майкл.

— Имя того, кто его убил, — произнес он.

— Да, — подтвердила Жаклин. — Это имя и старался написать Альберт.

— Семерка? — удивился Тед. — Не понимаю...

— Тебе все еще мешает это число. Ты загипнотизирован им, как и мы все. Забудь о нем. Оно тут ни при чем. Никакого числа Альберт не писал. Смотрите, — с трудом устало проговорила Жаклин. — Вот, что он написал...

Опустив палец в лужицу вина, она вывела им такие же неуклюжие штрихи, как если бы их начертала рука умирающего, — «VII».

Кто-то понял. Кто-то шумно втянул в себя воздух, так резко, что, наверно, горлу стало больно. Джин не поднимала глаз и не видела, кто это — ее взгляд был прикован к красным буквам.

— А вот что он пытался написать. — Жаклин снова обмакнула палец в алую лужу.

«VIRGINIA» — «ВИРДЖИНИЯ»

Сковил с силой отодвинулся от стола. Скользя по мраморному полу, стул взвизгнул, как живое существо.

— Докажите! — воскликнул он. — Тут может быть множество вариантов!

— Не так уж много, — отозвалась Жаклин. — Третья буква, которую Альберт не успел дописать, может быть какой угодно... Но, даже основываясь только на двух первых, можно строить обвинение, и мы его выстроили. Зная, кто убийца, можно было понять мотив. А среди вас только у одного имя начинается с этих трех, или, вернее, двух с половиной букв.

Джин поняла. Но не верила своим ушам.

— Вы все привыкли давать друг другу прозвища, — продолжала объяснять Жаклин. — Но у Альберта такой привычки не было. В первый день нашего знакомства он пожелал узнать мое полное имя и звание. Чувство юмора у него отсутствовало, он не в силах был уловить шутливое значение тех прозвищ, которые вы давали друг другу. Впрочем, все это не важно. Важно другое — еще до того, как я получила доступ к официальным сведениям о вас, я сумела вычислить, чье имя совпадает с каракулями Альберта.

В первый раз с тех пор, как Жаклин начала свой монолог, она подняла глаза и устремила взгляд на пару, сидящую напротив нее. Эти двое всегда были очень похожи друг на друга, а сейчас, когда они с одинаковым ужасом смотрели на Жаклин, их полное сходство даже пугало.

— Энн и Энди, — проговорила Жаклин. — Знаете, я библиотекарь старой закалки. Как только я услышала ваши имена и увидела ваши рыжие волосы, я сразу вспомнила веселую книжку о парочке тряпичных кукол. Эти близняшки, конечно, были очаровательны, но я удивилась: неужели родители решили назвать своих детей в их честь, да еще при том, что между братом и сестрой год разницы? Заметила я и другое — одного из вас часто называют Джинджер. Это вполне логично, когда у вас рыжие волосы, ведь это слово обозначает рыжеватый оттенок, а еще более логично, если ваше настоящее имя — Вирджиния, а сокращенно — Джинни. Понятно? А другого из вас иногда называют Джуниор. Это и ласковое обращение «малыш», и всеми принятое добавление «младший» к фамилии отца, если у них одинаковые имена. Сэмюэль Сковил-Джуниор и Вирджиния Сковил — вот ваши настоящие имена, не так ли? Альберт знал вас обоих с детства, и для него вы оставались Вирджинией и Сэмюэлем, вашими семейными прозвищами в школе вас не называли.

— Ну нет, — вдруг подал голос Энди. — Я не позволю вам отыгрываться на нас. Да, вы правы, нас зовут именно так, как вы говорите, но разве мы держали наши имена в секрете? Они значатся в наших паспортах, во всех документах... А прозвищами своими мы пользуемся всю жизнь. Вы просто сфабриковали какую-то сумасшедшую теорию, основанную на случайных совпадениях. Попробуйте выступить с этим в суде! Алиби у Энн гораздо прочнее, чем вы думаете.

— Не спорю, — ответила Жаклин.

Сковил выпрямился на стуле. Энди, прервав свою речь, тупо уставился на Жаклин. Она устало продолжала:

— Конечно, для суда все это недоказуемо. Все, кроме мотива убийства.

— Какого мотива? Какие у кого-то могли быть причины...

— Вернемся к святым, — предложила Жаклин. — Они нас буквально преследовали на каждом шагу, помните? Так вот, меня с самого начала, еще до «происшествий» с Джин, настораживало одно обстоятельство в этой версии о самоубийстве. Когда после смерти Альберта полиция осматривала его комнату, они нашли лишь одну тетрадку, испещренную жалкими каракулями — по-видимому, это и был результат всей его работы за год или больше. Записи и тетради были бессвязны и хаотичны — плод больного ума.

Мы все считали Альберта странным. Но душевная болезнь — не ветрянка, у нее четких и определенных симптомов нет. Я не раз задавалась вопросом, и Джин, кстати, тоже, могли ли странности Альберта перерасти в стремление к самоубийству? Вспомните, он никогда не сомневался в ценности своей работы. Фанатики такого типа не кончают с собой. Их нельзя убедить, что работа, которой они посвятили жизнь, ничего не стоит, потому что их убежденность не поддается разумным объяснениям. До самого конца Альберт был абсолютно уверен в себе, презирал критиков и трудился как одержимый.

Все эти качества свойственны сумасбродам, увлеченным областями науки, которые граничат с фантастикой. Но они присущи также и тем ученым, кого их современники не понимают и считают фанатиками. Ученые-классики глумились над мечтами Шлимана о Трое. Галилей и Земмельвейс[40] всю жизнь не находили признания. Стоит ли продолжать? Таких примеров полно.

Тот факт, что Альбертом владела навязчивая идея, еще не доказывает, что эта идея была неверна. Если допустить, что Альберт не был сумасшедшим, что он не наложил на себя руки, как тогда расценивать его поведение на вечеринке? Что, если его дикие обвинения, будто его обокрали, не бред параноика, а сущая правда? Короче говоря, не было ли его убийство преступлением ради наживы?

Мы гадали, не идет ли речь о семейной реликвии, о какой-то дорогой вещице, которой мог обладать даже такой бедняк, как Альберт. А ответ все время напрашивался сам собой! У Альберта было только одно сокровище, он больше жизни дорожил только одним — своей работой.

К моему удивлению, я обнаружила, что это простое предположение сразу расставляет все по местам. Оно объясняет и поведение Альберта на вечеринке, и несоответствие между жалкой пачкой бумаг, найденной в его комнате, и битком набитым портфелем, под тяжестью которого он всегда сгибался. Понятен стал и мотив убийства. Если Альберт действительно сделал какое-то важное открытие, достойное того, чтобы его присвоить, кража не могла остаться без последствий. Альберт не был глуп. Если бы его работу опубликовал кто-то другой, он сразу узнал бы свой труд. И пусть даже ему не удалось бы доказать авторство, шумиха, поднятая вокруг работы, сильно повредила бы похитителю. Научные репутации весьма зыбки.

— Подождите, — вмешалась Джин. — По-моему, вы сказали, что это было убийством ради наживы. Но какая здесь нажива?..

— Убийство ради наживы — это убийство с целью завладеть тем, что вам не принадлежит. Наша беда в том, что, говоря о ценностях, мы представляем себе только нечто материальное. Но вы-то — люди науки, художники, — как никто другой, должны понимать, что бывают желания куда более страстные, чем простая жажда денег. Кому-то необходима новая идея, новое оригинальное исследование. Да Боже мой! В наше время заработать деньги или украсть их куда безопаснее, чем ради них убить. Другое дело — убить ради чего-то неосязаемого, чего не достичь обычными средствами. Ведь, как гласит поговорка, — или вам дано, или не дано. Раз вы не способны родить новую блестящую идею, как ни бейся, ничего не получится. А если именно такая идея нужна кому-то во что бы то ни стало...

— Ну, вы уже заговорили загадками, — подал голос Хосе. — Я согласен с вашей точкой зрения, вы правы, мы все знаем, что такое жажда научной славы. Но какое отношение это имеет к Энн? Она же скульптор. Как она могла воспользоваться работой Альберта?

— Совершенно верно. И все же Альберт думал, что на него напала Энн.

— Переодевание! — резко выдохнул Энди. — Вы уже упоминали об этом — как легко переодеться кем-то другим.

— Правильно, переодевание, — перебила его Жаклин. — Только кому имело смысл выдавать себя за Энн? Если моя теория о мотиве верна, большинство из вас сразу отпадает. Майкл, так же как и Энн, художник, на что ему работа Альберта? Ни к чему она и Хосе... Джин? Тоже отпадает. Я библиотекарь и знаю, как узки научные специальности каждого из вас. Джин занимается историей средневекового искусства. Если она вдруг опубликует труд о древнехристианских святых, это вызовет всеобщее изумление. Значит, остается только трое заинтересованных. Трое занимающихся тем или иным аспектом римской археологии и истории. Мы ведь так и не узнаем, над чем именно работал Альберт.

Все глаза медленно и неуклонно обратились в одну сторону.

— Нет! — закричала Дейна и неуклюже поднялась из-за стола. От блестящей Клеопатры и следа не осталось — перед собравшимися стояла рыхлая, с нездоровым цветом лица девушка в нелепом костюме, она цеплялась за стол, чтобы не упасть. — Нет, я его не убивала! Я бы не могла! Я...

— Поддержите ее кто-нибудь, она сейчас упадет, — велела Жаклин. — Нет, Дейна, это не ты.

— Но выдать себя за Энн могла только она! — возразил Энди. — Девушке это ничего не стоит. Надеть парик...

— Энди! — остановила его Жаклин. — Неужели ты не понял, что все бесполезно? Теперь ты не сможешь использовать материалы Альберта, ты выдашь себя с головой. Ты просчитался! Все было зря. Не лучше ли признаться и покончить со всем этим? Всем нам и так тяжело, — всем и каждому.

Энди потряс головой.

— Вы просто обезумели, — тихо сказал он. — Безумная старая...

Жаклин посмотрела на Сковила и заговорила так быстро, будто хотела закончить объяснения как можно скорей.

— Помещение, где произошло убийство, было плохо освещено, но не так уж плохо, чтобы Альберт принял Дейну за Энн, к каким бы ухищрениям Дейна ни прибегла. Во-первых, у них совершенно разные фигуры... И одежда... у убийцы не было времени для переодевания, не мог же он прийти в церковь с чемоданом. Парик и тот пришлось бы нести в коробке. Интерес к работе Альберта можно приписать и Теду, но нечего и говорить, уж он-то никак не мог выдать себя за Энн. А вот сходство Энн и ее брата разительно. Энн — девушка довольно высокая, Альберт же был небольшой, судить о росте брата и сестры он мог, только если бы они стояли рядом. А волосы, одежда — все у них было одинаковое. В тот день они оба приехали на экскурсию в темных брюках и рубашках. Энди оставалось только мазнуть губы помадой, повязать голову шарфом и надеть темные очки. Для задуманного плана этого было достаточно.

Как только я в этом разобралась, все стало указывать на Энди. У него были и мотив, и возможность действовать, вот он и действовал. Естественно, Альберт обсуждал с Энди свою работу, он считал его другом детства и таким же энтузиастом, каким был сам. Альберт неважно говорил по-английски, и беседовать с ним было трудно, но Энди знает французский и, как я подозреваю, арабский тоже — лучше, чем хочет показать. Вообще он прекрасный лингвист. Из всех вас только он мог судить о работе Альберта, о значении его открытия. И он же единственный мог с успехом использовать украденную рукопись. Она в общем-то по его специальности, а Энди позарез нужна была свежая идея. Ведь скоро будет решаться вопрос о грантах. Энди должен был его получить. Все от него этого ждут. Но он... Сэм, простите меня, я не виню вас, никто вас не может винить, но Энди мучает страх, что он подведет вас — вас и себя. Юноша с другим характером иначе реагировал бы на великолепный пример для подражания, который вы собой являете. Энди же считал себя обязанным не только стать с вами вровень, но и превзойти вас.

— А как же я защитил диссертацию, — вдруг высоким неузнаваемым голосом воскликнул Энди. — Мне ни к чему воровать чужие идеи. Ведь наш Энди блестящий исследователь! Он умнее всех на свете...

— О Боже, — прошептала Дейна.

— Да, защитил, — повторила Жаклин. — А помнишь, у тебя был когда-то друг, юноша, — он покончил с собой. У кого же тогда был нервный срыв, Энди? Сколько раз Энн лгала, выручая тебя? В том, первом случае она тоже знала или только подозревала?

Видно было, как Энди отчаянно старался совладать с собой. Дикий блеск в его глазах угас, и дрожащие пальцы снова обрели твердость.

— Хватит! — сказал он. Его голос звучал так спокойно, уверенно и рассудительно, что все почувствовали себя неловко. — Сейчас мы покончим с этим бредом. Вы говорите, что убил тот, кто похитил работу Альберта, да? Альберт утверждал, что его так называемое сокровище украли в тот день, когда у нас была вечеринка, пока он выходил поесть. Так? А я весь тот день безвылазно просидел в библиотеке. Многие из вас могли меня там видеть.

— Это правда, — сказал Тед. — Я был в книгохранилище в полдень и видел Энди в его кабинете. А потом я долго сидел в читальном зале и заметил бы, как он уходил.

— Я тоже его видела, — подтвердила Джин.

— Хорошо, — сказала Жаклин. — Придется испить горькую чашу до дна, так я понимаю? Энн!

Энн сидела закрыв грубо раскрашенное лицо руками. Она подняла глаза. Слезы проложили в гриме дорожки, но даже при этом лицо Энн никому не показалось смешным.

— Одного из вас, тебя или брата, обвинят в убийстве, — сказала Жаклин. — С логикой шутить нельзя. Мотив может быть у любого из вас — твоя преданность Энди хорошо известна. Ты вполне могла бы ради него совершить кражу. Наверно, ты даже предпочла бы взять его вину на себя. Ведь ты жертвуешь собой ради Энди всю жизнь. Но ты, Энн, лучше всех знаешь, каков он, так неужели ты допустишь, чтобы он остался на свободе? Он болен, и, может быть, его еще можно лечить. Так это или нет, готова ты жертвовать собой ради него или нет, но ты не имеешь морального права жертвовать жизнью еще и его возможных жертв. А ведь все это повторится снова.

Долгое время все затаив дыхание ждали. Потом Энн склонила голову.

— Это была я, — еле слышно произнесла она. — В тот день в библиотеке была я. Вы сами говорили, как легко нам подменить друг друга... Энди сказал, что это нужно для какой-то шутки. А когда Альберт умер... никто меня ни о чем не спрашивал! А я не хотела верить...

Ди Кавалло уже приготовился к прыжку, но Энди опередил его. Оттащил его от сестры Майкл, пальцы Энди, словно когти, уже впивались в горло Энн. Пришлось обоим, Майклу и лейтенанту, держать его, пока он, наконец, не обмяк и не разразился бурными рыданиями. Смотреть на это было невозможно, но Джин поняла, что до конца дней своих она не забудет другого — какими глазами глядел на Энн старший Сковил, проклиная дочь за то, что она предала брата.