I

Должно быть, я выглядела соответственно своему самочувствию, потому что Хамид взял меня под руку и подвел к креслу.

— Вы не должны винить себя, доктор Блисс.

— А я и не виню, — солгала я, как ни странно, весьма неубедительно, эта ложь не убедила даже меня самое.

— Это был несчастный случай, — любезно попытался успокоить меня Хамид. — Видимо, он хотел доплыть до берега, но случилась судорога или что-то в этом роде.

Начали подтягиваться те, кто собирался на послеобеденную экскурсию. Среди них был и Джон; Мэри, как всегда, — рядышком.

— Скажите, чтобы меня подождали, — попросила я, вставая. — Я скоро.

Единственное, что я видела, взбегая по лестнице, это стоявшее перед глазами лицо мальчика — мокрое от слез, когда он оправдывался, расцветающее в улыбке, когда благодарил меня за доброту. Доброта! Это не мог быть несчастный случай. То ли его принудили сбросить мне на голову злосчастный горшок и он не вынес мук совести, то ли видел того, кто это сделал. С ним расправились хладнокровно и грубо, словно с москитом.

Записка, которую я нацарапала, получилась довольно бессвязной, но суть дела, несомненно, выражала. Я положила ее в сейф и побежала обратно в холл.

Когда я примчалась, все уже спускались по трапу, но Фейсал ждал меня.

— Хамид сказал, что сообщил вам. — Его теплые, темные глаза изучали мое лицо.

— Да.

— Ему не следовало этого делать. Это вас расстроило?

— Разумеется, расстроило! Вы что, за монстра меня принимаете?

— Я не принимаю вас за монстра. Потому-то и не хотел, чтобы Хамид вам говорил. — Он поддержал меня, обняв за плечи. Я на мгновение прильнула к нему. Почувствовав, как дрожь пробегает по всему моему телу, он сжал меня крепче, не зная, что дрожу я не оттого, что расстроена, а от ярости.

— Не стоит говорить остальным об этом печальном событии, — сказал Фейсал.

Я кивнула:

— Все в порядке, Фейсал, пошли.

— Герр Шмидт еще не явился. Он тоже собирался с нами.

Безумная надежда шевельнулась во мне:

— Но мы же не можем ждать до бесконечности! Может, он заснул.

Однако такого счастья не бывает. Сияя всем своим круглым розовым личиком, бормоча извинения, из чрева лифта возник Шмидт, укомплектованный шлемом, очками, сумкой и массой других предметов, болтавшихся на ремешках, препоясывавших его торс. Я узнала камеру, бинокль, а среди менее известного мне военного снаряжения — походную флягу.

Возможностью посетить царскую гробницу воспользовались менее половины туристов. Я с облегчением обнаружила, что милая старушка Анна все же воздержалась от экскурсии; по сути дела, решились на нее только самые несгибаемые — относительно молодые и жизнестойкие. Оценив все возможности — Свита с Брайтом, Джона с Мэри, Луизу, закутанную в очередные покрывала, чтобы выглядеть загадочной, немецкую чету из Гамбурга, Элис и Пэрри, — Шмидт остановил свой выбор на Лэрри Бленкайроне, уселся рядом с ним и поприветствовал словно старого друга, каковым, как выяснилось, тот ему и доводился. Ну, во всяком случае, он был его добрым приятелем, что, по представлениям Шмидта, одно и то же. Интересно, есть ли кто-нибудь в мире искусств и археологии, кого бы не знал Шмидт? Эд Уитбред любезно подвинулся, чтобы я могла сесть по другую сторону от Лэрри. Полагаю, это была трогательная демонстрация веры то ли в мою безобидность, то ли в собственную способность в любой момент остановить меня, если я захочу убить его босса. В том, что он сумеет это сделать, сомнений не возникало.

Платформа загрохотала по пустынной равнине в сопровождении вооруженного эскорта. В лучах высоко стоявшего солнца песок казался совсем бесцветным; единственный контраст ему составляло сверкающее синее небо над головой. Встречный ветер напоминал дыхание раскаленной доменной печи.

Шмидт предался воспоминаниям о последней встрече с Лэрри на конференции по консервации и реставрации памятников. От витражей средневековых соборов до камней Колизея едва ли сыщется памятник, избежавший повреждений, нанесенных ему огнем или наводнением, и не пострадавший от загрязнения атмосферы, вызываемого интенсивным дорожным движением да и просто повседневной деятельностью человека. Лэрри, разумеется, в первую очередь интересовали египетские памятники, он казался более взволнованным, чем когда бы то ни было, и стоило ему заговорить о разграблении древних усыпальниц, как в голосе зазвучала, глубокая печаль.

— Грунтовка вместе с красочным слоем буквально осыпается со стен, — сетовал он. — За последние двадцать лет вреда причинено больше, чем за предыдущие четыре тысячи.

— Но вы сделали замечательное дело, отреставрировав росписи в гробнице Тетисери! — воскликнул Шмидт.

— Это лишь одно из многих дел, которые надо сделать.

— Гробнице Нефертити тоже повезло.

— О да, там прекрасно поработали люди Гетти, — согласился Лэрри. — Но как только ее откроют для всеобщего обозрения, все начнется сначала.

— Значит, вы поддерживаете идею о сооружении макетов для туристов, в то время как подлинные гробницы будут доступны только ученым? — спросил Шмидт.

— Да. — Лэрри перехватил мой взгляд и смутился. — Думаете, отдает снобизмом? Мол, это не для всех, только для меня? — Он поерзал на сиденье, оно действительно было жестким. — В любом случае для погребений Амарны уже поздно, — с сожалением сказал он, — здесь мало что сохранилось. Я понимаю, что египетскому правительству нужны туристские доллары, но меня огорчает то, что здесь сделано для облегчения доступа туристов в царскую усыпальницу. Прежде чем проложили дорогу через вади, до гробницы нужно было добираться пешком три долгие, трудные мили.

— Я слышал, японцы собираются построить лифты к высокогорным захоронениям знати, — сказал Шмидт.

Они дружно вздохнули.

Мы пересекли равнину и въехали в каньон, или вади, прорезавший окружающие скалы. Тени от них было мало, солнце стояло по-прежнему высоко, середина дороги растрескалась под его палящими лучами. Заметив, как судорожно я сглатываю, Шмидт открыл свою фляжку и предложил мне. Я с благодарностью приняла ее, сделала глоток и подавилась:

— Пиво!

— Aber naturlich![32] — ответил Шмидт, принимая фляжку обратно. — Герр Бленкайрон?

Лэрри отказался. Эд тоже.

Мы везли с собой походный холодильник и перед началом спуска в этот последний пункт нашей экскурсии освежились прохладительными напитками. Путь ко входу в гробницу пролегал по узкому руслу высохшего бокового притока и не был трудным. Короткий марш мелких ступенек вел вниз. В конце галереи брезжил неяркий свет.

Фейсал собрал нас в кружок и начал рассказывать. Шмидт не смотрел на Фейсала, он смотрел на меня. Готовясь спуститься в слабоосвещенный тоннель, он снял солнцезащитные очки, и я увидела тревогу в его глазах-бусинках.

Шмидт, один из немногих, знал, что как-то раз я была заживо погребена под руинами одного баварского замка. Звучит мелодраматично, но это чистая правда: в тоннеле, по которому я двигалась, осыпалась земля, и мне пришлось откапываться. Никаких приспособлений у меня не было, только голые руки, никакого света, кроме нескольких спичек, а под конец не так уж много и кислорода. С тех пор я избегала темных замкнутых пространств под землей. Даже Шмидт не знал, что мне тот случай до сих пор иногда снится.

Знал Джон. Знал потому, что однажды, когда мы были вместе, мне как раз приснился такой сон. Джон крепко обнял меня тогда и держал, пока я задыхалась, давилась и выставляла себя проклятой дурой, прижимаясь к нему и бессвязно бормоча мольбы о воде и свете. После того как я успокоилась, он заставил меня все рассказать. «Это помогает изгнать демонов», — заявил он.

Джон тоже следил за мной во все глаза. Его взгляд поверх головы Мэри, пристальный и немигающий, встретился с моим. Я отвернулась.

Когда группа начала спускаться в усыпальницу, Шмидт подошел ко мне:

— Вики, может, вам туда не ходить?

Ему казалось, что он шепчет, но несколько человек обернулись на его голос, а Фейсал приблизился ко мне:

— Что-то не так, Вики?

— Все в порядке, — коротко ответила я.

Все действительно было более или менее в порядке. Вовсе не классическая клаустрофобия тревожила меня. Если имелся свет и вокруг были люди, я не так уж боялась замкнутых пространств. Во всяком случае, старалась убедить себя в этом.

Да и на самом деле все оказалось не так страшно: через равные промежутки пути были развешены светильники, а над сильно разрушенными участками древней штольни проложены сходни. Кроме того, меня окружали люди. Шмидт, да благословит Господь его заботливое маленькое сердечко, постоянно находился рядом.

Я никогда не увлекалась архитектурой египетских гробниц. Свит же, видимо, решил доказать, что это его страсть. На протяжении всего путешествия он не давал прохода Лэрри, несмотря на все попытки того улизнуть, так что теперь мог рассказать мне все и обо всем. Подойдя, он начал взахлеб делиться познаниями об изменении геометрических осей и углов наклона в поздних гробницах по сравнению с ранними. Надо признать, урок он знал назубок. Элис и Шмидт дискутировали по поводу минойского влияния на искусство Амарны. Таинственно отражался от стен голос Фейсала, обращавшего наше внимание на то, что представляло особый интерес.

Такого, впрочем, нашлось немного. На осыпавшихся стенах крутого спуска не сохранилось никаких росписей. Тем не менее они внушали суеверный трепет, и к тому моменту, когда мы достигли погребальной камеры, никто не решался говорить.

Здесь тоже не было ничего особенного, лишь несколько царапин на грубых стенах. Но, рассказывая о тех сценах, которые когда-то здесь были изображены и от которых нынче остались лишь эти царапины, Фейсал силой воображения сумел отчасти воссоздать ту, былую красоту. Перед глазами вставала картина: фараон и его царственная супруга приносят в дар богу Солнца, которому они поклонялись, солнечный диск с многочисленными расходящимися от него лучами, каждый из которых заканчивается маленькой, ласкающей ручкой, а вокруг стоят плакальщицы в изодранных одеждах, их руки воздеты к небу в ритуальной скорби. Но разобраться в деталях изображения фигуры на саркофаге не помогло даже красноречие Фейсала, который утверждал, что некоторые из них указывают на то, что там изображена женщина.

— А я думала, это гробница фараона, — сказала дама из Гамбурга.

— Мы не знаем, кто та женщина, изображенная на саркофаге, — ответил Фейсал. — Предполагается, что она была...

— Нефертити! — Луиза, словно вихрь, налетела на него, размахивая руками, ее развевающиеся покровы напоминали крылья. — Да, я чувствую! Я чувствую ее присутствие!

Она шлепнулась на пол, скрестив ноги по-турецки, и забормотала что-то себе под нос.

Остальные наблюдали за ней со смесью отвращения и недоумения. Свит проворчал что-то пренебрежительное по поводу мистики Новой эры, а на лице Бленкайрона появилось брезгливое выражение.

— Поразительно, сколько людей распускают нюни по поводу Нефертити, — пророкотал саркастический голос. Джон стоял, засунув руки в карманы, его волосы блестели под светом фонаря над головой. Он взглянул на меня и улыбнулся.

Пожалуй, лишь Фейсала происходящее скорее позабавило, чем удивило. Вероятно, ему и прежде приходилось наблюдать нечто подобное.

— Это не Нефертити, — спокойно возразил он. — Ее погребальный покой находится в другом месте. Правда, один знаток предположил, что это ее усыпальница, а не усыпальница ее мужа, но в целом ученый мир этой точки зрения не разделяет. Для захоронения царицы, вероятно, предназначалась незавершенная анфилада покоев, отходящих в сторону от наклонной галереи. Позднее мы осмотрим эти боковые покои, но прежде нам предстоит увидеть лучше всего сохранившуюся часть усыпальницы, предназначавшуюся для одной из наследниц.

Не обращая внимания на Луизу, он повел нас туда, откуда мы пришли.

Все гурьбой поспешили за ним. Едва ли кому-нибудь было здесь уютнее моего, причем я имею в виду не только температуру и спертость воздуха. Погребальная камера была достаточно просторна, по словам Фейсала, — около тридцати квадратных футов, и головой потолок не задевала даже я. Тем не менее, меня не покидало ощущение, что он нависает надо мной, а подпиравшие его каменные столбы вот-вот рухнут.

Непочтительно что-то насвистывая, Джон изучал стену, а Мэри робко подошла ко мне.

— Вам хочется уйти отсюда так же, как и мне? — прошептала она.

— Не знаю. А вам очень хочется? — Я вытерла испарину со лба.

— Думаю, отчасти дело в психологии, — пролепетала Мэри. — Напоминание о смерти, распаде, темнота...

Эти слова произносить в моем присутствии не следовало. Ничего не ответив, я решительно направилась к выходу.

Однако я не стала подавать вида. Погребальные покои, которые мы осматривали в мастабах Саккары, находились над землей; гробницы Амарны вырублены в скалах, но там мы не спускались в погребальные камеры, а в помещениях, где побывали, всегда в отдалении виднелся дневной свет. Нынешняя экскурсия оказалась для меня самым трудным испытанием. Но я решила, что должна победить свою фобию. Однако почему нужно делать это так стремительно? Лучше постепенно. Какого дьявола прыгать сразу на спину здоровенной лошади, начну-ка я с маленького пони и буду продвигаться вперед потихоньку.

Одна из дочерей Эхнатона умерла в детстве и похоронена в отцовской гробнице, в анфиладе боковых покоев. По тому, что здесь сохранилось, трудно восстановить картину, представлявшуюся мне столь трогательной: маленькое спеленатое тельце на смертном одре и безутешные родители, горестно склонившиеся над ним. Какие-то вандалы пытались вырубить часть рельефа: глубокие зазубрины разрушили верхнюю половину изображения тела царевны и ряд других деталей.

— Вот почему я панически боюсь того, что эти памятники становятся все более доступными, — сказал стоявший рядом со мной Лэрри. — Эти рельефы были целехоньки вплоть до тридцатых годов.

— Но нельзя же всю вину возлагать на бедных крестьян, — заявил стоявший по другую сторону от меня Шмидт, этот тайный социалист. — Ответственность за подобные безобразия несут европейские и американские коллекционеры, которые платят бешеные деньги за незаконный вывоз антиквариата. Разумеется, я не имею в виду вас, — спохватился он.

Лэрри рассмеялся:

— Именно поэтому моя коллекция не столь впечатляюща. Все лучшее расхватали музеи и менее щепетильные коллекционеры еще до того, как я этим увлекся. Так или иначе, меня больше интересует консервация, чем коллекционирование.

Когда мы покидали усыпальницу царевны, я заметила, что Джон снова отстал, в то время как Мэри шла следом за мной. Может, «милые бранятся...»? Я подождала ее и дружески ей улыбнулась. У меня, разумеется, не было никаких тайных намерений.

— Ну вот почти и все, — ободряюще сказала я.

— Да нет, все в порядке. — Голос ее, однако, слегка дрожал. — Было очень интересно.

Мы начали подниматься по галерее. Теперь она показалась немного круче, чем когда мы по ней спускались. Анфилада комнат, которые, как сказал Фейсал, возможно, предназначались для захоронения Нефертити, находилась на полпути к выходу. Указав на вход в нее, где уже ждали остальные, я спросила:

— Пропустим это последнее лакомство или пойдем? Мэри быстро посмотрела назад. Джон находился на некотором расстоянии и не обращал ни на кого никакого внимания. Интересно, сможет ли маленькая недотепа принять решение, не посоветовавшись с ним? И что это он один там делает? Быть может, они действительно поссорились и он дуется, желая, чтобы Мэри чувствовала себя виноватой в том, что задела его ранимое сердце?

— Давно хотела вас спросить... — словно между прочим сказала я, — про Джен. Как она?

— Гораздо лучше. По сути дела...

Она запнулась. Джон появился внезапно, за ее спиной замаячил его силуэт.

— Ты меня напугал, дорогой! — воскликнула Мэри.

— По сути дела, — продолжил он ее прерванную фразу, — ей уже настолько хорошо, что она может отправиться домой.

— Вы хотите сказать, Джен покидает Египет? — Я воззрилась на него в изумлении.

— Покинула. Сегодня утром. Моя мать не доверяет египетским врачам и больницам.

— Значит, она не вернется к нам?

— Нет.

Я перевела взгляд с самодовольно ухмыляющегося Джона на потупившуюся Мэри. Не из-за этого ли они поссорились?

— Вы, кажется, не слишком огорчены, — заметила я.

— Нисколько. Она мне до смерти надоела, — грубо отрезал Джон. — Ну ладно, девочки, пошли. Вы слоняетесь здесь так, будто вам все это очень нравится.

К тому времени, когда мы осмотрели еще несколько незаконченных помещений, высеченных в скале, и послушали объяснения Фейсала насчет их вероятного предназначения, все, даже Луиза, готовы были закруглиться.