4

Послеобеденные речи были, к счастью, краткими; как радостно объявила Хэтти, они «чуток выбились из графика» и ей бы «только парочку словечек сказать».

Клише громоздились одно на другое, почерпнутые в основном из романтической поэзии.

— Кто лучше нас знает, что любовь сметает все преграды? — ворковала Хэтти.

Жаклин зевнула.

— Любовь зла — полюбишь и козла! — не так чтобы очень тихо изрекла она.

— За любовь можно отдать все! — разливалась Хэтти.

— И немножко за бутылку, — добавила Жаклин. — Это все из виршей одного малоизвестного поэта по имени Чарльз Дибдон.

— Ш-ш! — сердито прошипела дама в норке.

Сью тихонько рассмеялась.

Но Жаклин не нуждалась в ободрении. Откровение Хэтти «Любовь — это райские кущи, а рай есть любовь» вдохновило ее на «Любовь, как корь, — заразная хворь».

— Мир полон любви! — настаивала Хэтти.

Жаклин решительно покачала головой, подбирая крошки с тарелки:

— Нет уж, увольте. Лично я сыта по горло любовью. До тошноты. «Мутит меня, с души воротит...»

— Вы, наверное, преподаете английскую литературу, — предположила Сьюзен, когда Хэтти под жидкие аплодисменты уселась наконец на место.

— Я библиотекарь, — рассеянно отозвалась Жаклин.

Ее все больше занимало странное поведение Валери Вандербилт. Та хотя и сидела сгорбившись, уткнув нос в тарелку, но время от времени, когда отправляла очередную порцию пищи в рот, вскидывала глаза, и черты ее показались Жаклин знакомыми. Она мысленно перебирала всех знаменитостей и полузабытых приятельниц — и вдруг вспомнила. Невероятно... Тут, будто повинуясь телепатическому импульсу, Ви-Ви посмотрела в сторону Жаклин. Выражение неприкрытой паники тотчас исказило ее лицо — и Жаклин убедилась в своей правоте.

Официанты принялись сгребать со столов пустые тарелки, и почетные гости потянулись за кулисы. Ви-Ви метнулась было к бархатному занавесу, но на ее пути возникла внушительная фигура тетушки Хэтти.

— Увидимся, — поспешно бросила Жаклин Сью и устремилась в погоню.

Ви-Ви заметила ее приближение и попыталась ускользнуть. Ринувшись наперерез официанту, Жаклин загнала ее в угол.

— Джин! Сколько лет, сколько зим! Я бы узнала тебя где угодно, ты так великолепна!

— Вы ошиблись, — промямлила Ви-Ви, высунув нос из-под парика. — Меня зовут...

— Джин Фраскатти! Ты по-прежнему Фраскатти или же...

— Тсс! Не произноси мое имя!

Вообще-то надо было иметь очень наметанный глаз, чтобы разглядеть знакомые черты спустя двадцать лет, да еще под толстым слоем грима. Цвет лица Джин был на несколько тонов светлее, нежели запомнилось Жаклин, а нарисованные ярко-красной помадой губы совсем не соответствовали природным контурам. Но когда-то они были подругами, и пусть Джин изменила внешность, но ей не под силу было изменить мимику и жесты.

— Ладно, как скажешь, — согласилась Жаклин. — Но я и правда очень рада тебя видеть.

— Подожди... — Ухоженные коготки вцепились в ее рукав. — Боже правый, надо же было встретить именно тебя... Что ты здесь забыла?

— Я вездесуща, — ничуть не обидевшись, ответила Жаклин. — Но ты-то как здесь очутилась? Неужели...

— Да... Да! Что толку отрицать? — с отчаянием воскликнула Джин.

— Да вроде бы незачем. Я так поняла, никто не знает твоего настоящего имени?

— И никто не должен узнать! — Голос Джин сорвался. — Обещаешь? Никому не скажешь?

— Нет, если ты не хочешь.

— Поклянись. Поклянись... именем Вана Джонсона.

Жаклин невольно рассмеялась:

— А я и забыла про него!

— Да ты же с ума по нему сходила.

— А-а, прошлогодний снег... Ну ладно. Клянусь памятью Вана Джонсона. Полагаю, при нынешних обстоятельствах — хотя будь я проклята, если понимаю, в чем тут соль, — ты не захочешь, чтобы я снова к тебе подходила.

— Нет. То есть да! Погоди минутку. — Помолчав, Валери-Джин продолжала: — Если я попрошу оставить меня в покое, ты ведь оставишь, правда?

— Разумеется.

— Но мне бы хотелось с тобой поговорить. О боже, мне просто необходимо поговорить!

— Вот и отлично.

— Но только не здесь. К тому же сейчас какая-то идиотская лекция.

— А где?

— После лекции. Давай встретимся... О господи! — Сдавленно вскрикнув, Джин вдруг рванулась прочь, пошатываясь на высоченных каблуках.

Жаклин обернулась посмотреть, что же так испугало старинную подругу. Впрочем, Джин многого не надо — помнится, она до смерти боялась жуков, мальчишек, летучих мышей и мало ли чего еще.

Прямо на Жаклин надвигалась дама в потертом твидовом костюме — высокая, плотного сложения, с решительными чертами и заметными усиками, — но шариковая ручка, которой она размахивала, не казалась настолько пугающей, чтобы обратить Джин в стремительное бегство. Хотя... Сумка, перекинутая через плечо дамы, была не меньше тех, что носила Жаклин, и в данный момент матрона как раз доставала оттуда блокнот. Да у нее же на лбу написано, что она журналистка!

— Вы какая будете из Валери? — поинтересовалась усатая дама, нацелив ручку на Жаклин.

— Пока никакая. Если напишу роман, то назовусь Валери фон Хенцау.

— Недурно, — ухмыльнулась дама. — Значит, ваша бирка...

— Сплошное вранье.

— Ясно.

Жаклин изучила именную бирку собеседницы. Чуть ли не впервые за день она увидела знакомое имя.

— "Д. Дюберстайн". Так вы Дюбретта? Та самая, что ведет светскую хронику?

— Случается, меня величают и другими... э-э... именами. — Острые черные глазки Дюбретты пытливо вперились в Жаклин. — Вы, часом, не с Валери Вандербилт разговаривали?

— Угу, я страстная почитательница ее таланта.

— Да что вы? Забавно. По выражению вашего лица я решила, что вы обвиняете ее в каком-то преступлении.

— Просто она такая застенчивая...

— Она явно что-то скрывает. Видно невооруженным глазом. Хотела бы я знать...

Жаклин преградила Дюбретте путь.

— Кстати, я и ваша поклонница тоже! — заявила она. — С интересом читаю вашу колонку.

— И как часто?

— Ну...

— Так я и думала. — Дюбретта расхохоталась. — Нет, дорогуша, вы слишком умны, чтобы интересоваться подобной чепухой.

— Мне запомнился один скандал, о котором вы писали. Пару лет назад. Насчет сексуальных домогательств в мэрии.

— Ах, это! Меня тогда чуть не уволили. Читатели предпочитают скандалы со звездами, а не с безвестными чиновниками.

— Нет, серьезно, отличный был цикл статей. — Джин теперь уже наверняка успела удрать, и Жаклин могла себе позволить быть искренней. — Вас следовало выдвинуть на Пулицеровскую премию.

Черты лица Дюбретты от природы не были созданы для нежных эмоций, а за долгие годы в весьма циничной профессии еще больше ожесточились, но взгляд, которым она одарила Жаклин, был полон признательности. Гордость, благодарность и приязнь читались в мимолетной улыбке, но акула пера тут же нарочито угрюмо буркнула:

— Вы на какую из лекций собираетесь?

— На ту, что про рекламу и саморекламу. Пожалуй, там будет занятнее всего.

— Это точно.

Несколько секунд они молча шли рядом, затем Дюбретта спросила:

— А что вы здесь делаете? Не для печати — мне просто любопытно.

Жаклин отлично знала, что грош цена этому «не для печати», но знала также, что ее персона слишком незначительна, чтобы удостоиться упоминания в колонке Дюбретты. К великому сожалению. Высоколобые обитатели респектабельного Колдуотера клеймили позором «примитивные и возмутительные сплетни», что не мешало им взахлеб читать колонку тайком. И Жаклин с превеликой радостью появилась бы в ней.

— Я библиотекарь, — пояснила она. — Захотелось прошвырнуться в Нью-Йорк и при этом получить командировочную скидку.

Они последними покинули зал.

— Надо припудрить нос, — сообщила Жаклин. — Возможно, мы с вами еще встретимся.

Дюбретта ухмыльнулась:

— Займу для вас местечко.

— Зря тратите время, Дюбретта. Я ни за что не предам Валери Вандербилт. Каленым железом не выбьете из меня правду!

На том они и расстались.

Жаклин в самом деле пудрила нос, когда вдруг сообразила, что среди лиц, отражающихся по соседству с ее собственным, одно как будто сверлит ее взглядом — точнее, ее отражение. Это не был очередной призрак из прошлого — лицо совсем юное, могло бы принадлежать ее дочери, а то и внучке... (При этой мысли Жаклин поморщилась.)

Откровенно говоря, внучка из этой девицы получилась бы на любителя. Толстенному слою тонального крема оказалось не под силу скрыть зарубцевавшиеся и свежие прыщи; розовые тени для век, нанесенные щедро и неумело, придавали девице сходство с кроликом, а маленькие глазки, жирные щеки и нос пуговкой навевали воспоминания об одной душевнобольной свинье, которую некогда знавала Жаклин. Свинку величали незатейливо — Тупица. В минувшем феврале хозяин свинки, мистер Джонс, превратил Тупицу в отбивные, к горячему одобрению друзей и соседей.

Отвернувшись от зеркала, Жаклин оказалась нос к носу с этим видением. Шагнула в сторону — девица туда же. Она была не из мелких — ростом с Жаклин и значительно шире. Платье ничуть не скрадывало ее габаритов, хотя было явно от дорогого портного: несколько ярдов кисеи свободными складками ниспадали от гофрированной кокетки, рукава с буфами — размером с хороший воздушный шар.

— Что такое? — осведомилась Жаклин.

— Хочу с вами поговорить.

— Мы знакомы?

— Меня зовут Лори Туппер.

— Какое совпадение, — пробормотала Жаклин, вспомнив о покойной свинке.

— Что?

— Нет-нет, ничего. — Именная бирка девицы была белого цвета. — Если вы из фанов, то ошиблись адресом. Я не имею отношения к породе Валери.

— Еще бы! — презрительно фыркнула Лори. — Я президент Общества поклонников Валентайн. Мне известны все крупные авторы.

— И что же вам надо от меня, уважаемая Лори Туппер?

— Вы писательница?

— Нет.

Жаклин попыталась обойти Лори, но та клещом вцепилась в ее рукав.

— Слушайте, я вас не знаю, так что, думаю, вы новичок в этом бизнесе. Хочу вас предупредить: держитесь подальше от этой жуткой женщины. Она всеми силами будет пытаться выбить из вас информацию. Из кожи вон лезет, лишь бы облить грязью всех авторов. Особенно Валентайн.

— Какая женщина?

— Дюберстайн! — Лори выплюнула это имя, словно тухлятину. — Она настоящая сука. Пошлая, мерзкая сука. Неужели не читали, что она накропала вчера про Валентайн? Боже, до чего дешевые уловки...

— Все ясно. — Порывшись в сумке, Жаклин протянула Лори салфетку. — Вытрите рот.

Лори машинально промокнула салфеткой струйку слюны, стекавшую по подбородку.

— Как же я ее ненавижу! Не вздумайте с ней связаться. Она вас уничтожит, смешает с грязью. Она спит и видит, как бы навредить Валери Валентайн. Но черта с два ей это удастся! Она не знает, с кем связалась! Я не позволю...

Жаклин скользнула в сторону, оставив Лори бормотать угрозы и истекать слюной.

Лекционный зал был полон, но Дюбретта, издалека углядев Жаклин, поманила ее к свободному креслу рядом с собой.

— Ну разве не весело? — с издевкой спросила она.

— Лично я в восторге.

— Ага, значит, вы питаете слабость к извращенцам и чудикам.

— Возможно, — улыбнулась Жаклин, — во всяком случае, они куда интереснее так называемых нормальных людей.

— Если хотите, могу показать вам самых чокнутых, — предложила Дюбретта.

— С удовольствием. Вот только теряюсь в догадках, с какой стати вы носитесь с такой мелкой сошкой, как я.

— Так уж и теряетесь? — Они обменялись понимающими улыбками, затем Дюбретта серьезно добавила: — Если честно, чертовски приятно поболтать с неискушенным наблюдателем, который не прячет камень за пазухой и вдобавок обладает очень приличным коэффициентом умственного развития.

— Продолжайте, милая Дюбретта! Обожаю лесть. — Но Жаклин чувствовала, что в словах акулы пера есть доля искренности. Впрочем, кукушка хвалит петуха... Ведь вознести хвалу мастерству журналистки — самый верный путь к ее сердцу и доказательство недюжинного ума.

Ораторы и гости стали рассаживаться на сцене. Верная своему обещанию, Дюбретта называла самых именитых. Скрюченная старушка лет восьмидесяти, тяжело опиравшаяся на трость, — это Розмари Рэдли, автор «Бутона страсти». Неуклюжий длиннорукий громила, смахивающий на гиббона, — Руби Граустарк, автор семнадцатитомной саги о Токевилях, в которой история проклятого судьбой семейства прослеживается от средневековой Англии до Мексики девятнадцатого века.

— Руби? — переспросила Жаклин. — Имя-то женское...

— Среди авторов любовного романа затесалось несколько мужчин, — с усмешкой заметила Дюбретта. — Это одна из немногих профессий, где принадлежность к мужскому полу является недостатком. Ведь читатели — на девяносто восемь процентов женщины, и, по мнению издателей, они предпочитают книги, написанные женщинами.

— А как же он? — Жаклин кивнула на мохнатогрудого красавца.

— Фон Дамм? О, это одна из самых блестящих идей Хэтти! — неохотно признала Дюбретта. — Она решила, что красивый, сексапильный мужик будет хорошо продаваться, — и оказалась права. На самом деле его зовут Джо Кирби. Эге... А вы двое, часом, не родственники?

— Рядом не лежали. Хотите верьте, хотите нет.

— Я верю только показаниям, данным под присягой, да и то не всегда. — Дюбретта что-то пометила в своем блокноте. — Джо — безработный актер, которого Хэтти взяла на эту роль. А его так называемые книжки строчат всякие-разные скучающие домохозяйки из Бруклина.

Она даже не потрудилась понизить голос, и несколько дам из предыдущего ряда обернулись, дабы пронзить ее взглядом. Одна из них заявила с хорошо поставленным бостонским выговором:

— Прошу прощения, мисс, но вы ошибаетесь. Виктор знает женское сердце и душу как мало кто из мужчин, и он сам, до последней запятой, пишет свои замечательные книги.

Лицо Дюбретты расплылось в широкой лягушачьей ухмылке.

— Уяснили картину? — обратилась она к Жаклин.

— Начинаю потихоньку, — весело отозвалась та.

Тут на сцену торопливо забралась Хэтти. Гул голосов разом стих. Дюбретта принялась рыться в кармане:

— Черт, и куда я задевала сигареты?

В ходе поисков на пол вывалились всевозможные предметы — мятые салфетки, визитные карточки, талоны на кофе и мыло, розовая бирка в форме сердечка. Жаклин нагнулась, чтобы помочь собрать все это, и уже хотела вернуть вещи хозяйке, как вдруг взгляд ее упал на розовое сердечко, Это была не запасная бирка, как она предполагала. На сердечке было нацарапано послание: «Прекрати, грязная сука, а не то пожалеешь!»

И рядом рисунок, столь же корявый, как буквы на плакате поклонниц Валери Валентайн. Похоже на крест...

Глава 2

Хэтти начала тронную речь. Легонько подтолкнув Дюбретту, Жаклин прошептала:

— Это что, шутка?

Дюбретта глянула на розовое сердечко и досадливо поморщилась:

— Малолетка чертова. Как только умудрилась... Ерунда, потом объясню.

Жаклин нашла семинар еще более увлекательным, чем ожидала. Она-то думала, что выступать будут литературные агенты, редакторы и издатели, А вместо этого публику услаждали модный фотограф, стилист, представитель известной косметической линии и модельер. На роль подопытного кролика из зала выбрали оцепеневшую от восторга девушку, и мастера принялись над ней колдовать. Когда они закончили, девицу было не узнать: щедро нагримированная, в парике и золотой парче, она напоминала восковой манекен. На тот случай, если у кого остались сомнения насчет цели этой демонстрации, Хэтти пояснила:

— Дорогие мои, никогда не выходите из образа — романтика, вечная романтика! Нет-нет, не оглядывайтесь на меня — для старой тети Хэтти поезд давно ушел, так что не берите с меня пример, но прислушайтесь к тому, что я говорю! А уж если ничто не помогает, так у нас есть мистер Джонсон, который фотографирует всех знаменитых красавиц, и он-то вам расскажет, как сделать ваши снимки более выигрышными.

Мистер Джонсон поведал о хитростях освещения, грима и — в безнадежных случаях — помощи аэрографа.

— Драгоценные мои, все хотят видеть ваши глаза, так что смотрите прямо в объектив! И думайте при этом: «Я люблю тебя, камера!»

Не считая спорадических смешков, Дюбретта почти не обращала внимания на речи; временами она что-то строчила в блокноте, но глаза ее так и стреляли по сторонам, перебегая от зрителей к гостям на сцене. Среди последних была и несчастная Валери Вандербилт, лицо которой почти целиком закрывал парик. Едва семинар закончился, Валери-Джин рысью устремилась к выходу, и Дюбретта вскочила на ноги. Жаклин вцепилась в ее руку:

— Так что насчет этой писульки с угрозой?

Дюбретта попыталась освободиться, но Жаклин не отпускала. Пожав плечами, Дюбретта капитулировала.

— А-а... Девчонка — президент клуба почитателей Валери Валентайн. У нее не все дома: вбила себе в голову, что я стремлюсь уничтожить ее кумира, вот и подсовывает мне идиотские записочки.

— С Лори я уже познакомилась, — сообщила Жаклин. — А вы разве не хотите развенчать ее кумира?

— Иконоборство — моя работа и... — Выдержав паузу, Дюбретта со зловредной улыбкой добавила: — Мое истинное наслаждение. Если в я раздобыла компромат на Валентайн — уничтожила бы ее за милую душу, можете не сомневаться. Пойдемте, познакомлю вас с красавчиком Джо.

Она направилась к сцене, где стайка воздыхательниц окружила Джо, он же Виктор фон Дамм. Автор попеременно целовал ручки и раздавал автографы.