Глава 1

Книжка была маленькая, в бумажной обложке, выдержанной в голубоватых тонах. На первом плане — прелестная юная девушка с беспорядочно струящимися по плечам черными волосами. Она была в благопристойном дезабилье и заметном расстройстве; глаза ее, устремленные через плечо и полные ужаса, прикованы к далеким очертаниям разрушенного замка, который высился на утесе под темнеющими небесами.

Джессика посмотрела на книжку, лежащую на коленях, полуприкрытую ее стиснутыми руками. Что за жуткая опасность таится в развалинах и угрожает бедненькой героине? Конечно мужчина, всегда мужчина — либо чернобровый герой, которого пустоголовая девица подозревает в злодействе, либо чернобровый злодей, интригу которого она только что раскрыла. Джесс еще не прочла эту книжку, но читала множество ей подобных, где интриги чередовались с утомительным однообразием. Похоже, больше ей никогда не захочется браться за триллер. Выдуманные страхи теряют весь шарм, когда напоминают о реально пережитом ужасе.

Джесс оглянулась через плечо, но не на разрушенный замок и не на дом Чарльза Адамса, а на прозаическое темное полотно убегающей вдаль дороги. Движение не было особенно оживленным, и ни одна машина долго не висела на хвосте у автобуса, трясущегося с прохладцей на скорости двадцать миль в час.

Убедившись в этом, Джесс переключила внимание на боковое стекло, за которым открывался более приятный вид. Она даже не помнит, сколько лет мечтала увидеть его: зеленые холмы Англии в новом наряде из свежей весенней травки, усеянные пятнышками — пасущимися беленькими овечками, — накрытые пологом лазурно-голубого неба. Вот та Англия, которую воспели поэты, — почти та. Стоит не апрель, а май, который, несмотря на Браунинга[1], теплее и приятнее. В первый же день Джессика с радостью узнала в растущих по обочинам дороги колючих кустах с яркими желтыми цветами дрок, обнаружила колокольчики на тропинках между живыми изгородями, услышала аромат сирени.

Все это было вчера — до того, как начался ужас.

Голова ее инстинктивно дернулась назад, глаза окинули дорогу, по-прежнему безмятежную. Сидевшая рядом толстая леди с любопытством покосилась на нее; ее пухлое розовое лицо оставалось бесстрастным, но глазки за круглыми стеклами очков в золотой оправе были испытующими и недоброжелательными.

Пакеты и свертки толстухи вонзались Джесс в бок. Она отодвинулась еще на долю дюйма, забившись уже в самый дальний угол длинного черного сиденья, и сердито недоумевала, что заставляет некоторых женщин лихорадочно делать покупки. Удивлялась она и тому, сколько ценнейших безделиц обнаружилось в скучных торговых точках Солсбери. Разумеется, относительно скучных — по сравнению с крошечными деревушками, через которые пролегал этот местный автобусный маршрут, сонный городок Солсбери со своим собором[2], выглядел настоящей столицей.

Джесс на секунду позволила раскалывающейся голове прислониться за отдохновением к холодному стеклу окна. Солсбери... собор... воскресное утро. В такое неподходящее время в таком неподходящем месте начался ужас, толкнувший ее в безрассудной попытке к бегству в автобус, шедший в неизвестном ей направлении к неведомому конечному пункту, куда он прибудет неизвестно когда. Джесс не осмеливалась спросить у кого-нибудь, куда она едет: она задалась целью оставаться незамеченной, а такой вопрос обязательно привлечет внимание. Она и так бросается в глаза, будучи явной иностранкой. Поразительно, до чего у нее откровенно американский вид, даже самой заметна разница, и разница эта совсем не в таких внешних признаках, как макияж и мини-юбка. Видела она девушек-англичанок в мини, рядом с которыми ее юбка кажется викторианской[3], и с накладными ресницами длиннее, чем у нее, на добрых четверть дюйма. Может быть, дело в покрое одежды? Ее желтый шерстяной костюм с коротеньким пиджачком и прямой юбкой стоит, наверно, не дороже ансамбля из шотландки и пурпурного свитера девчонки, которая сидит впереди через два сиденья, но выглядит... м-м-м... несколько иначе. И как ей пришло в голову выбрать такую желтизну? Этот костюм светится как настоящая неоновая вывеска.

Автобус вскарабкался на подъем, проехал через рощицу; лицо Джессики, слабо прорисованное на отражающемся в стекле темном фоне листвы, маячило в окне бледным пятном. Синева глаз почти полностью скрадывалась, выделялась лишь нежная кожа, побелевшая после долгой зимы, проведенной в офисе, и светло-каштановые волосы. Эффект получался призрачный; она прикрыла глаза, слишком устав, чтобы бросить еще один взгляд назад.

Страх утомляет. Теперь понятно, почему загнанный человек может вдруг остановиться и отдать себя в руки преследователей, даже если поимка грозит ему смертью. В ее случае страх усиливается от неизвестности. Она не знает, почему ей угрожают, и, значит, не представляет, как защищаться.

Когда теперь она припоминает случившееся, события становятся на свои места, и возникает картина, которая не складывалась перед глазами, пока не произошел ключевой инцидент, придавший всему смысл. Но на картине выстраивается только последовательность событий. Мотив до сих пор скрыт.

Но у нее уже нет сомнений, что человек, схвативший в Саутгемптоне ее чемодан, сделал это не по ошибке. Это был первый звонок. Она отвернулась на одну секундочку, чтобы подозвать такси. Два больших ее чемодана были отправлены — это устроили на пароходе, так что, пройдя таможню, она просто вынесла из здания один оставшийся чемоданчик и остановилась на улице, озираясь в поисках транспорта. Мимо нее прошмыгнул человек — всего лишь один из многих, — возле набережной собралась толпа, люди шли на посадку и сходили с корабля, провожали и встречали друзей. Заполучив такси, она глянула под ноги, увидела, что чемоданчик исчез, и первым делом предположила, что его кто-то задел на ходу, свалил или отшвырнул в сторону. Если бы случайно она не посмотрела в нужном направлении, если бы на углу чемоданчика не было длинной рваной царапины, по которой его безошибочно можно узнать, если бы в нужный момент не подоспел полисмен, услышавший ее крик: «Эй, мистер, минутку, постойте, это мой чемодан...»

Человек отреагировал совершенно естественно. Он оглянулся через плечо, небрежно, как и следует, когда столько народу окликает друг друга, словно совсем и не думал, что она обращается к нему, а просто посмотрел на всякий случай. Но его деланно небрежный взгляд упал именно на нее — и на высокую фигуру в синей полицейской форме позади нее. Он тут же вернулся и принес извинения. Как она могла догадаться, что в этом инциденте кроется тайный смысл? Она сама по рассеянности не раз совершала такие же идиотские поступки.

Джесс не стала раздумывать над случившимся ни секунды и не обратила особого внимания на предполагаемого воришку. Она приметила усы только потому, что не приметить их было нельзя — огромные, темные, пышные. Усы успешно скрадывали черты лица. Мужчина был выше ее ростом — но таковыми оказывались практически все мужчины. Среднего веса, среднего сложения, вообще средний, включая голос. Она услышала только какую-то фразу, пробормотанную с акцентом, который американцы считают оксфордским, и с хрипотцой, которую можно было счесть случайной.

Возможно, инцидент этот невольно отразился на настроении Джесс, ибо Саутгемптон ее разочаровал. Клерк в отеле оказался высокомерным, стоимость номера — выше, чем обещали в бюро путешествий, а комнаты не были готовы к ее приезду.

Для ленча было слишком поздно, для чая — слишком рано, так что Джесс оставила чемоданчик у стойки администратора отеля и пошла прогуляться. К этому времени ее настроение испортилось настолько, что она презрительно усмехнулась над Изумрудным городом и решила, что Саутгемптон — далеко не самое живописное в Англии место. Она заблудилась и натрудила ноги до боли. Вернувшись в отель, она обнаружила, что комнаты приготовлены, но удовлетворение от этого факта немедленно улетучилось, когда она поняла, что чемоданчик обыскивали.

Обыск проделали основательно и откровенно грубо. Содержимое чемоданчика выглядело так, словно его перемешали ложкой, а тюбик с зубной пастой пропал. Она нашла его в ванной растоптанным на полу, а содержимое длинной белой змейкой извивалось в раковине.

Человек постарше и поувереннее позвонил бы менеджеру и пожаловался. Джессика не отличалась робостью, но была еще слишком молода, чтобы бояться показаться смешной. К чему поднимать шум из-за тюбика пасты? Остальное осталось нетронутым, даже единственная стоящая драгоценность — нитка искусственного жемчуга, принадлежавшая ее матери. Позже она сделала два телефонных звонка, отправилась на автобусную станцию и села на последний вечерний автобус до Солсбери. В самом деле, твердила она себе, в Саутгемптоне нет ничего интересного, а сейчас можно успеть на воскресную службу в один из знаменитейших английских соборов.

Автобус представлял собой сверкающее современное чудовище, экспресс, высокомерно перегонявший зеленые автобусики местных линий. Отель был наполовину деревянный, до середины темный, от середины белый, прямо из елизаветинской эпохи[4]; улыбающаяся дежурная любезно доставила поздний ужин — яичницу с толстыми кусками бекона, горячие пышки и огромную чашку чаю со сливками, лимоном и коричневым сахаром. Джесс улеглась в постель в состоянии постыдного самодовольства, поздравляя себя с таким решением.

Она пробудилась на рассвете и вновь ощутила радостное волнение, которое почти убил Саутгемптон. Ее комнатка была забавной маленькой клетушкой, одни неправильные углы, стены внутри были так же обшиты потемневшим деревом под белой штукатуркой, как и снаружи. В одном углу стоял прозаический умывальник, а рядом — электрический обогреватель. Поеживаясь в сияющей майской прохладе старой доброй Англии, Джесс включила его и прыгнула обратно в постель, пока спирали не засветились оранжево-красным светом. Лишь слегка поколебавшись, она отказалась от идеи быстренько принять утреннюю ванну. В коридорах, наверно, градусов на десять холоднее, чем в номере, а о вероятной температуре в ванной не хотелось даже гадать. Поспешно поплескавшись в умывальнике — вода оказалась благословенно горячей, — она натянула на себя одежду, благодаря Бога за опытных друзей, которые посоветовали прихватить с собой побольше свитеров. Потом отворила освинцованную оконную створку и высунулась наружу.

Свежий утренний воздух был напоен чистыми винными ароматами — легкими, пьянящими, словно вобравшими в себя все весенние благоухания. Джесс стояла высоко над старым городом; за остроконечными крышами Солсбери она видела шпиль собора, изящный и тонкий, как воздетая девичья рука. Самый женственный из всех английских соборов, вычитала она в каком-то путеводителе и теперь поняла, что это значит.

Поспешно позавтракав, она двинулась в путь. Шла быстро, но не потому, что опасалась преследования, а потому, что такое уж выдалось утро. В подобной обстановке не рождаются неприятные предчувствия. Вниз по переулку Синего Кабана к Замковой улице... Сами названия связаны с прошлым, а кругом старые дома, превращенные в магазинчики и гостиницы, но бережно охраняемые, с резными темными балками, которые словно гнутся под бременем прожитых лет.

Солнечный свет струился сверху на узкие улочки, заливая древние фасады и сверкая на случайно сохранившихся кое-где над дверьми золотых крестах. Ветерок развевал кудри Джессики, и она повязала голову цветным платком. Через несколько минут она вышла с оживленных улиц на так называемую городскую тропу — длинную, засыпанную гравием пешеходно-велосипедную дорожку через заливные луга по Лонг-Бридж, пересекающий — ну конечно же реку Эйвон. Стратфорд, напомнила она себе, не единственный город на Эйвоне[5].

Джесс прислонилась к перилам моста и возрадовалась. Сцена прямо с картины Констебля[6], или, точнее, Констебль уловил эту сцену и атмосферу. Какое счастье видеть ее вот так, под широким синим небесным куполом, испещренным плывущими легкими облаками! Через нежную зелень полей взгляд ее пробежал над расплывчатыми, словно спустившиеся на землю облака, силуэтами цветущих фруктовых деревьев и приковался к великолепному фасаду собора и его взмывающим ввысь башням, которые вырисовывались на фоне лугов как драгоценность на зеленом бархате.

Она побрела дальше, часто останавливаясь, чтобы вдосталь наглядеться, ибо через каждые несколько шагов менялась либо картина, либо ее обрамление из цветов и зелени, либо форма округлых скользящих по небу облаков. Удивительно, до чего выразительными бывают основные цвета — синий, белый, зеленый... Но это были и не основные цвета, а нечто цельное и совершенное; синий того тона, который не в силах ухватить художники, зеленый не одного, а тысячи оттенков, бесконечно переливающихся под солнцем, и тенью, и ветром, — от бледного цвета шартреза до изумрудного через весь спектр зелени.

В какой-то точке вид собора утратил главенствующее положение, и она заколебалась, не зная, вернуться или идти по тропе до конца. Решение не составляло особого труда — исследовать новую территорию интереснее, чем возвращаться, а дорожка заканчивается где-то в городе, недалеко от собора. Конечно, вид с моста... Но это такая вещь, которой нельзя наслаждаться то и дело через короткие промежутки времени, как с шоколадным тортом — второй кусок портит впечатление от первоначального вкуса.

Позже она все гадала, что было бы, если в она вернулась. Стали бы они гнаться за ней за городом и встретилась бы она с ними среди пустынных лугов? Может быть, да, может быть, нет. Судя по всему, они должны были с рассвета поджидать ее у собора, в том самом единственном месте, где рано или поздно появлялся каждый гость Солсбери.

Шагая по дорожке, она вышла к огороженной площадке вокруг собора с неожиданной стороны и вошла внутрь через один из трансептов[7], а не через главный вход. Посмотрела на часы и ускорила шаг. Было почти половина одиннадцатого, если ей хочется осмотреть что-нибудь до начала службы, надо поторапливаться.

Трясясь по сельским дорогам в слоноподобном автобусе, Джесс радовалась, что ей выпали эти ничем не омраченные полчаса. Даже сейчас, оглядываясь назад сквозь туман недоумения и страха, память об этих минутах оставалась светлой и яркой — длинный неф с летящими арками, средневековые гробницы с суровыми застывшими изображениями закованных в латы рыцарей, сводчатые клуатры[8] с ажурными окнами, за которыми виднелись переплетение зеленой листвы и позолоченная солнцем трава. Последним безоблачным впечатлением стало первое знакомство с часовней.

Стоя почти в центре высокого восьмиугольного зала, Джесс окинула взглядом силуэт единственной стройной колонны, уходящей под крышу, где она расцветала в широкие своды с каменными нервюрами, которые грациозно ниспадали к верхушкам остроконечных окон. Наполовину загипнотизированная, Джесс опустилась на каменную скамью у стены. Здесь священники собора несли свою службу. У каждого каноника была собственная небольшая ниша, обрамленная резным камнем; она понадеялась, что у них есть и несколько мягких подушек. Скамья была жесткой, и зимой холод наверняка пробирал старых церковников до костей, даже через плотные шерстяные одежды.

Сидя прямо и чинно, как подобало в таком месте, она дала волю своим мыслям. Поразительно, что все эти чудеса восходят к средним векам — к тринадцатому столетию, когда люди жили как свиньи в лачугах с земляными полами, и даже благородное дворянство в своих горделивых замках терпело такие неудобства, которые толкнули бы современных рабочих на марши протеста. Ледяной пол устлан грязной соломой, под расшитыми бархатными одеждами ползают вши, по парадным залам разносится вонь из открытых выгребных ям... И из всей этой мерзости и нищеты рождается чудо: камни укладываются в ряды совершенных Евклидовых пропорций, стекла сияют как драгоценные камни, идея Бога и человека воплощается в сооружении, превосходящем и человека, построившего его, и Бога, строгим требованиям которого служили строители.

И это надолго осталось последней романтической мыслью, посетившей ее.

Должно быть, в ее мечтания проникли какие-то звуки, свидетельствующие о приближении человека, но когда она впервые заметила его, он стоял неподвижно — в дверях, в единственном выходе из помещения. Что-то в самой его позе и сосредоточенном взгляде вселило в нее предчувствие еще прежде, чем она узнала его. Среднего роста, среднего сложения, прекрасно сшитый темный костюм, каштановые волосы... Усы. Святители небесные, да, пышные темные усы. Человек из Саутгемптона, убегавший с ее чемоданчиком!

Джесс обладала превосходным воображением, воспитанным на постоянном чтении солидного количества детективов. Она частенько забавлялась, замечая всякие совпадения и строя на них сложные заговоры, полные смертоносных интриг. Иногда они были так хороши, что нагоняли на нее почти настоящий страх.

Так что сейчас она пыталась убедить себя подавить примитивный инстинкт, который иногда намного разумнее рассудка; мир на самом деле не так уж разумен. Она с трудом поднялась с жесткой каменной скамьи, и человек сдвинулся с места, слегка, но многозначительно.

Они долго смотрели друг на друга через зал причудливых очертаний. Тусклые цветные пятна из окон с бледными витражами расцветили пол и легко заскользили по лицу человека, когда он медленно двинулся к ней.

— Я хочу с вами поговорить, — сказал он. — Не бойтесь. Просто немного поговорить.

Голос мужчины был таким, каким она его помнила, нарочито лающим, но скрыть акцент было невозможно. Ясно слышались четкие отрывистые согласные.

— О чем? — еле слышно спросила Джесс.

— Не здесь. Где-нибудь... более конфиденциально.

Джесс попятилась, ощутив под коленками край каменной скамьи. Он не сможет загнать ее здесь в угол, мелькнула вдруг у нее безумная мысль, углов полным-полно, только все они очень широкие.

— Оставьте меня в покое, или я позову на помощь. Нам не о чем разговаривать.

— Кольцо. Где оно? Вы привезли его с собой, правда?

— Кольцо... — тупо повторила Джесс.

— Это все, что мне нужно. Если вы просто...

Он все еще шел к ней, расставив руки, словно хозяин, пытающийся поймать разыгравшуюся собачонку. Ей не понравилось, как он двигал руками. И лицо его не понравилось. В сущности, ей все в нем не нравилось.

Высокий зал был пуст и безмолвен. Снаружи из клуатра Джесс слышала щебет птиц и отдаленный гул голосов. Куда делись орды туристов? Один какой-нибудь завалящий туристик — вот все, что ей нужно, одна милая старая леди из Мурхеда, штат Миннесота, один французский студент, один датчанин...

— Если я отдам вам кольцо, вы оставите меня в покое?

— Разумеется. — На этот раз в нетерпении он позабыл изменить голос, приятный баритон прозвучал мягко и чисто. И что-то еще отчетливо послышалось в этом единственном слове. Джесс с определенностью, исключавшей необходимость анализа, поняла, что он врет.

Что будет, если закричать? Услышит ее кто-нибудь? Собор чересчур далеко, он отрезан массивной дверью, но в клуатрах должны быть люди. И все же она медлила, не потому что не осознала опасность, а из идиотских соображений приличия. Хорошо воспитанные юные леди не вопят в церкви.

Она судорожно дрогнула, когда в дверь хлынул мощный поток звуков — высоко подвешенные на башне колокола звучали так, словно были совсем рядом. Колокола Солсберийского собора призывали на службу.

Позже Джесс припомнила, что мужчина тоже вздрогнул от звона, и сообразила, что он нервничал нисколько не меньше ее. Даже если бы она была достаточно спокойна, чтобы заметить это вовремя, она не утешилась бы; согласно крупным авторитетам по убийствам, которых она читала, чем больше преступник нервничает, тем он опаснее.

Только одно удерживало ее от полной паники. Что этот человек может с ней здесь сделать? Оружия у него, кажется, нет, за это время он, безусловно, успел бы вытащить пистолет или нож. Он не рискнет убивать в таком людном месте, куда каждую секунду может кто-то войти. Похитить ее еще труднее, она будет сопротивляться, бороться и...

И что? Ему нужно лишь для начала подобраться поближе, чтобы ударить ее. А потом можно нести свою упавшую в обморок невесту или сестренку через сочувствующую толпу к поджидающей рядом машине.

Он сделал шаг вперед, а Джесс, задохнувшись, шарахнулась назад. Она уже переборола свою щепетильность и приготовилась завизжать, но поздно. Колокола гремели без умолку, приглашая опаздывающих поторопиться.

Он был теперь совсем близко, расставил руки, преградив путь к бегству, потянулся...

И зал мгновенно заполнился людьми — маленькими, длинными, толстыми, худыми, но все они были среднего и старшего возраста, все с неизменной классовой принадлежностью — видеокамерами. Американские туристы, благослови их Господь, как всегда, не в том месте и не в то время; за ними, в отчаянии взмахивая руками, семенил служитель в черной рясе.

— Леди и джентльмены, прошу вас! Начинается служба. Пожалуйста, леди! Кто желает присутствовать на службе...

Дородный джентльмен вытащил изо рта изжеванную, но незажженную сигару, поглядел на ее кончик и обратил взор на гида.

— Сколько идет эта служба?

— Примерно минут сорок пять, сэр. Прошу вас, леди и...

Дородный джентльмен снова сунул сигару в рот.

— Я тебя там найду, Марта, — сказал он. — Давай выходи, мы пока тут посмотрим.

Остальные мужчины в группе одобрительно залопотали. Гид уныло глянул на предводителя бунта, потом посмотрел через плечо в сторону невидимой башни, на которой смолкли колокола.

— Очень хорошо, джентльмены. Если вы... Леди! Прошу вас. Сюда.

Четыре леди вошли. Пять вышли. Джесс держалась как можно ближе к самой крепенькой из них. Служитель шаркал ногами позади нее; выскальзывая в дверь, Джесс увидела, что человек с усами отошел от скамьи и двинулся следом.

Она надеялась сделать рывок к свободе, попав в клуатр, но не очень хорошо знала дорогу, а под удобным прикрытием леди-туристки она была в безопасности. Джесс обычно терпеть не могла «средних туристов» — в эту категорию входили все, кроме нее самой, — но теперь готова была закрыть глаза на их добродушное любопытство и наивную склонность считать любого гражданина Штатов практически членом семьи.

— У вас тур? — приветливо поинтересовалась ее новая приятельница. — Наверняка с ног валитесь. Мы уже едем домой. Гарри говорит, если надо будет осматривать еще одну церковь, он перейдет в магометанство, его напрочь замучили мозоли. Гарри говорит...

Джесс не могла бы сказать ничего, даже если в хотела. Она кивала и улыбалась, а монолог длился до тех пор, пока они не вошли в собор, где на них негодующе шикнул служитель. Он кивнул им на ряд скамей, и Джесс шлепнулась позади соотечественницы.

Музыка уже звучала. У всех этих соборов прекрасные хоровые школы, и пение совершенно не походило на самодеятельные хоры, распевавшие дома в белых методистских церквях. Высокие мальчишеские голоса взмывали и парили над глубокими мужскими тонами, и на мгновение невыразимая красота летящего ввысь песнопения, заполнившего необъятный неф, заставила Джесс позабыть свои страхи. Потом она повернула голову, принимая предложенную служителем маленькую книжечку, и увидела, что человек с усами целенаправленно движется к ней. Лицо сердитое, а правая рука в кармане. Пистолет? Шприц? Нож? Допустим, он встанет с ней рядом, воткнет иглу...

Ее вытаращенные глаза и приоткрытый в испуге рот привлекли внимание служителя, и он оглянулся, чтобы проследить за ее взглядом. Джесс увидела, как его плотно обтянутые черным плечи возмущенно вздернулись. Посетителям не дозволяется расхаживать по собору во время службы, а этот явно преследует благочестивую юную леди, чье выражение лица наглядно свидетельствует о неудовольствии. Служитель послал Джесс скупую одухотворенную улыбку и ринулся в бой.

С облегчением и вдруг проснувшимся интересом Джесс наблюдала, как ее преследователь был перехвачен, скручен и безжалостно брошен на скамью в дальнем ряду. Служитель занял пост в боковом приделе рядом с нарушителем и остановил на нем холодный взгляд. Джесс предчувствовала, что, если он двинется, его сомнет волна разъяренных служителей в черном, а тело тихонечко вынесут. Нарушение тишины здесь — смертный грех.

Впервые она почувствовала себя в безопасности и сделала долгий судорожный вдох. Музыка смолкла, эхо замерло в широких арках, священник в белом подошел к алтарю, преклонил колени под шепот публики, и раздались слова:

— Господь Всемогущий, которому все сердца открыты, все помыслы известны, от которого не укроется ни одна тайна, просвети сердечные помыслы наши, ниспослав на нас Духа Святого...

Джессике очень хотелось, чтобы ее преследователь усвоил эту прекрасную мысль. Она также хотела, чтобы эта конкретная тайна от нее не укрылась. Что нужно этому человеку? Кольцо? Невозможно. Абсурд.

— Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение...

Благоволение? В данный момент Джесс почти не ощущала его. Кольцо, кольцо, кольцо... Это слово вертелось у нее в голове безумным рефреном величественной древней литании, а ритуальные движения священника и служек затмевало встающее перед ее мысленным взором чер... — нет, только не здесь! — проклятое кольцо, спрятанное на дне сумочки.

В письме была просьба его привезти, и она привезла; положила в сумочку, считая, что там оно в большей сохранности, чем в чемодане, ведь старик придавал ему такое значение. Конечно, оно понадобилось ему исключительно из сентиментальных соображений. Мать Джессики как-то отнесла его к ювелиру, который сообщил, что само по себе оно ценности не представляет. Камень — какой-то вид агата, грубо обточенный, оправа золотая, но невысокой пробы. Кольцо, безусловно, не очень красивое. Большое — явно на мужскую руку — и такое тяжелое, что палец сгибается. Старая фамильная безделушка, красть которую, несомненно, не стоит.

— Помолимся за всю церковь Господню в Иисусе Христе и за всех людей по их нуждам...

Джессика очнулась и сообразила, что только одна осталась стоять. Она быстро упала на колени, больно стукнувшись об пол; подушечка для колен исчезла, и в поисках ее она заглянула под скамью. В этот момент священник погрузился в моленье о королеве, королевской фамилии и благополучии католической церкви, что на мгновение поразило Джесс среди ее мрачных мыслей, пока она не припомнила, что именно так именует себя английская церковь[9].

Потом священник помянул в молитве всех скорбящих и страждущих духом и телом, и Джесс искренне поддержала его. Ей даже не надо было оглядываться через плечо; она знала, что хмурый взгляд устремлен на ее склоненную голову. Что же делать? Молитва хороша для души, но Господь редко вмешивается лично, чтобы отвести выпущенную в тебя стрелу. Служитель может помочь задержать преследователя, пока она не улизнет, но потом, даже на улице...

И снова она опоздала последовать за другими, когда остальные прихожане поднялись на ноги. Полуобернувшись, Джесс увидела человека с усами и еще кое-что, отчего застыла на полдороге, а звуки службы превратились в ее ушах в сплошной гул.

Враг тоже повернулся и подавал кому-то рукой какие-то знаки. Джесс с легкостью обнаружила того, кому эти знаки предназначались. Людям не разрешалось во время службы стоять у входа в церковь, словно зрителям на представлении. Но один человек все же стоял, игнорируя попытки служителя заставить его сесть, и она увидела, как поднимается его рука, отвечая на сигнал сообщника. Он был высоким, довольно худым, темноволосым, одетым в старый дождевик, которые так популярны в Англии.

На этот раз Джесс сознательно рухнула на колени. Второй мужчина в дверях — сколько их еще, внутри и снаружи? Надо что-то делать. Надо что-то придумать. В голове ее в бешеном темпе прокручивались и отбрасывались возможные варианты, а вокруг поднялось бормотание:

— Уповаем не на правоту нашу, а на всемогущество и великую милость Твою. Ибо мы недостойны подбирать крохи под столом Твоим...

Когда молящиеся поднялись и раздался красивый выразительный голос, заговоривший о чем-то не совсем уместном, о каких-то запретах и объявлениях о ежемесячных собраниях, ей стало ясно одно — что следует сделать. Но как? Она еще не собралась с мыслями, как вновь полетели ввысь ангельские голоса, и двое церковных служителей медленно зашагали по нефу. Она не обращала на них внимания, пока американская леди не пихнула ее локтем.

— Они собирают пожертвования, дорогая. Если вам надо английских денег...

— Спасибо, у меня есть.

Джесс полезла в сумочку. Кошелек с мелочью никак не подворачивался под руку. Красно-коричневый бархатный мешок для пожертвований с маленьким отверстием сверху проплывал в ряду перед ней. Какой милый мешочек по сравнению с блюдом, которое носят дома... Пальцы нащупали наконец кошелек с его неординарным содержимым, и в голове у нее словно вспыхнул ослепительно яркий свет.

Служитель, протягивающий ей мешок, не мог видеть, что она бросает, — она постаралась не разжимать кулачок, пока не засунула его внутрь, — но услышал тяжелый мелодичный звон нескольких тяжелых предметов, упавших на уже опущенные монеты. Такой звук издают полукроны, никак не меньше, и он подарил юной леди вежливую улыбку, прежде чем двинуться дальше. Иностранцы — в конце концов, это не их церковь, и очень мило с их стороны проявлять подобную щедрость, хотя Альф говорит, что за ними нужен глаз да глаз, особенно за американцами... Мужчина в следующем ряду бросил фунтовую бумажку, и служитель забыл о юной американской леди. Этот делает все напоказ, заботится, чтобы все его оценили.

Довольная собой, Джесс расслабилась. Но тут локоть соседки снова впился ей в ребро, а в ухе раздался свистящий шепот:

— Они все потащились туда. Что нам делать?

— Если желаете причаститься... — неуверенно начала Джессика.

— Я — баптистка, — отрезала ее новая знакомая таким тоном, как будто ей предлагали принять участие в небольшой Черной мессе.

— Ну тогда остаемся сидеть, вот и все.

Женщина кивнула, с неодобрением следя за процессией. Джесс присоединилась к молитве Господней, пытаясь подавить странные звуки, исходившие из желудка. Она не была голодна, но нервничала, и бурчанье в животе усиливалось по мере того, как поток причащающихся редел. Скоро служба закончится. Кольцо она пристроила, но что делать с собственной трепещущей и бурчащей персоной? И скоро — слишком скоро — священник повернулся к пастве: