Глава 9. ВИНСЕНТ КРОКЕТ, РАЗБИТОЕ ЗЕРКАЛО

Лагерь индейцев мы увидели издалека. Сначала на фоне закатного желтого неба показались верхние концы их палаток, типи. Словно растопыренные тонкие пальцы, тянулись они из-за гребня холма. Их было много, я насчитал с десяток заштрихованных треугольников. Когда мы подъехали ближе, долина раскрылась перед нами, и типи стали видны целиком. Теперь они были похожи на песочные часы — вверху прозрачный треугольник скрещенных жердей, внизу темный треугольник бизоньих шкур. Типи стояли не кругом, как обычно, а группами, по три-четыре в каждой. Отдельно, у самого леса виднелась высокая белая палатка с пологом, украшенным синими поперечными полосами. Посреди лагеря горело несколько костров, и в разных концах пестрели группы лошадей, каждая у отдельной коновязи. Я догадался, что сюда, к скале на границе прерии и большого леса, собралось сразу несколько разных семей.

До нас доносился монотонный рокот барабана.

— Я же говорила, у них праздник, — сказала Энни.

— Не похоже, что здесь очень весело, — сказал я.

От лагеря к нам скакали шестеро всадников. Над передним колыхались белые перья короны.

Джуд жестом приказал остановиться и выехал вперед. Он поднял обе руки вверх и выкрикнул короткое гортанное приветствие, от которого у меня мурашки пробежали по спине, а Бронко попятился, недовольно отворачиваясь.

Молодые индейцы остановились в тридцати шагах от нас. Расстояние броска камня, как они выражаются. Или дистанция прямого выстрела из кольта, как привыкли считать белые. Подъезжать вплотную — невежливо, а останавливаться слишком далеко — знак недоверия. Я увидел, что на их темных лицах с высокими скулами нет никакой раскраски, и это меня обрадовало. Лица красят обычно перед боем или для особых ритуалов. А мне не хотелось сегодня участвовать ни в том, ни в другом. Хотелось поскорее вернуться в бревенчатый дом на крутом склоне горы, у самой кромки леса…

Индейцы молчали, разглядывая нас. Они были из разных племен, судя по их одежде и украшениям. Тот, что нес на голове орлиное оперение, держал у бедра кожаный круглый щит, расписанный по спирали. Парень слева от него носил налобную повязку с двумя перьями, свисающими вдоль ушей. А шляпа того, кто был справа, была обвита блестящей и пятнистой змеиной кожей. Трое были в рубахах с бахромой, двое в клетчатых сорочках, а один щеголял кожаным жилетом, надетым на голое тело.

Энни вгляделась в них и позвала:

— Ники, рада тебя видеть! Меня послал отец! У меня есть дело к Темному Быку!

— Привет, Белая Сойка! — отозвался щеголь в жилете. — Мы рады тебя видеть! Следуй за нами вместе с твоими спутниками!

Их кони слаженно развернулись и поскакали вправо, к лесу, где под навесом из срубленных веток стоял длинный стол.

Энни озадаченно посмотрела вслед индейцам и проговорила:

— Что-то не то. Это не праздник…

— Это сбор вождей, — сказал Джуд. — Я вижу типи Тапахонсо из Аризоны. Много чужих. Будем вежливы. Не забывай об уважении к чужим, Белая Сойка. Свои тебя знают, а чужие могут неправильно понять, даже если ты ничего не скажешь.

— Опять эти наставления, — проворчала Энни, но присмирела.

За длинным дощатым столом сидели два человека, по одному на каждом конце, и от этого стол казался еще длиннее.

— Кто привез сюда столько досок? — насмешливо спросил Джуд. — Наверно, индейцы новой породы. Которые не могут есть на земле.

— Это старый стол, — сказал тот, что носил оперение. — Здесь жили белые. Они рыли землю. От них остался только этот стол. И могилы.

— Белая Сойка, — сказал Ники Кожаный Жилет. — Ты останешься здесь и будешь ждать.

— Я хочу видеть своих сестер, — сказала Энни. — Я привезла им подарки. Мне надо видеть Темного Быка.

— Ты будешь ждать здесь. Сейчас ты не можешь никого видеть, — с мрачной торжественностью произнес молодой индеец и ускакал вслед за своими товарищами.

Мы привязали лошадей к прутьям навеса, и Энни с Джудом принялись отвязывать коробки с подарками, а я подошел к столу.

Те двое, что сидели за столом, были в городской одежде. Они не встали, чтобы поздороваться с нами, и не протянули для приветствия рук. По той простой причине, что их руки были связаны за спиной.

— Ой, мистер Скиллард? — удивилась Энни. — Что вы тут делаете?

— Жду ужина, — мрачно заявил мужчина в высокой белой шляпе.

— Вы думаете, нас подадут на ужин? — поинтересовался второй пленник, в кожаной фуражке. — А я-то надеялся дожить хотя бы до обеда.

— Кажется, тебя зовут Энни Уолк? — спросил Скиллард. — Ты не развяжешь меня, юная леди?

Энни промолчала, укладывая коробки под навес.

— Конечно, не развяжешь, — продолжал Скиллард упавшим тоном. — Ты же с ними заодно, юная колдунья. Ты такая же, как твой брат. Дикари тебе ближе, чем белые люди.

— Не бойтесь, никто вас не съест, — сказала Энни. — Не знаю, почему вы тут оказались в таком положении, мистер Скиллард.

— Почему? Я тоже хотел бы знать почему! Они привезли меня и привязали, и ничего не говорят! — раздраженно воскликнул пленник. — Они болтают только на своем диком наречии, я ничего не понимаю. Но, оказывается, они при этом умеют прекрасно говорить и на человеческом языке!

— Мы подумаем, чем вам помочь, — холодно пообещала Энни и отправилась к лошади за очередной коробкой.

Я присел на ящик у стола и тут же вскочил: гнилые доски сломались подо мной.

— Они забыли вас предупредить, дружище! — злорадно рассмеялся пленник в белой шляпе. — Сидячие места только для нас с мистером Коэном. Дружище, вы не похожи на дикаря. Позвольте представиться. Инженер Бенджамин Скиллард, Горнорудная Компания Берга. А это мистер Соломон Коэн, фотограф из Денвера.

— А мое имя — Разбитое Зеркало, — я приподнял шляпу. — Джентльмены, могу угостить вас водой и предложить самые дешевые сигары с мексиканских плантаций.

Я напоил из фляги сначала Скилларда, потом Коэна, но от сигар оба дружно отказались. Впрочем, я и сам не стал курить. Этими короткими зелеными сигарами способен наслаждаться только Крис.

— Зачем они нас связали? — ворчал Скиллард. — Все равно мы никуда не убежим.

— Не ропщите, Бен, — сказал Коэн. — Вы сами в этом виноваты. Не надо было на них кричать. Не надо было грозить армией. Не надо было говорить, что их вождям самое место в тюремной камере. Индейцы не обидчивы, но они все ваши слова воспринимают буквально.

— Вы понимаете индейцев, мистер Коэн, — сказал я.

— Почему бы мне не понимать их? Я прошел со своими камерами всю Америку, от Великих Озер до Рио-Гранде. И никто меня не связывал так, как сегодня. Ни тлинкиты, ни черноногие, ни кроу, ни ассинобойны. Они видели, что я их уважаю, и за это уважали меня. Они так меня уважали, что даже позволяли себя фотографировать, а мне от них больше ничего и не требовалось.

— А вы не фотографировали действия доблестной кавалерии на Черных Холмах пару лет назад? — спросил я.

— Нет. В то время я был в Калифорнии. А что, там были какие-то военные действия?

— Представьте себе. Были.

— Я не люблю военные сцены. Мой жанр — портрет. Приходится в основном делать панорамы для Географического Общества, за это мне платят. А портреты я снимаю для себя. И для истории. С удовольствием сделаю ваш портрет, мистер Разбитое Зеркало.

Скиллард язвительно проскрипел с другого конца стола:

— Не мешало бы сделать сначала наши портреты, Сол. Чтобы все знали, как обращаются краснокожие с теми, кто несет им цивилизацию.

Джуд легонько свистнул у меня за спиной, и я вернулся к лошадям. К нам приближалась старая индеанка с корзиной. Энни побежала ей навстречу:

— Тетушка Лиз!

— Энни, девочка, зачем ты приехала? И как ты нашла это место? Джуд, у тебя опять новая лошадь! Еще злее, чем прежняя.

— Отцу нужен договор о земле, — сказала Энни. — Надо показать его Большим Белым Вождям.

— Это ты про Земельное Управление? — старуха стянула тряпку с корзины, и запахло жареной рыбой. — Или про администрацию горнорудной компании? Белых вождей стало слишком много, девочка. Поешьте здесь: я не могу позвать вас к нашему огню. Там много чужих. Джуд, развяжи этих маленьких белых вождей. Покормите их и не дайте им убежать, не то они пропадут.

Я поспешил исполнить этот приказ раньше, чем команчеро успел повернуться. Маленький белый вождь Скиллард прошипел что-то вроде «всех бы вас на одном суку», а фотограф первым делом перекрестился и пробормотал что-то на латыни.

— Что у вас случилось, тетушка?

— Все хорошо, милая, все хорошо. Ничего не случилось. Мы чего-то не понимаем, наши соседи тоже чего-то не понимают. Вот мы с ними тут и собрались, чтобы вместе все понять. Что у тебя в коробках?

— Маленькие гостинцы для тебя и для моих сестер.

— Пусть полежат у тебя. Не надо, чтобы соседи их видели. Им будет обидно, что для них ничего не привезли.

Джуд спросил:

— Мы можем развести здесь огонь? Скоро ночь.

— Огонь? — старуха помедлила с ответом. — Я пришлю к вам Ника, он позаботится о вашем ночлеге.

Мы расстелили одеяло на траве и уселись вокруг. Фотограф Коэн пристроился рядом, а инженер остался за столом, по праву белого человека. Правда, вместо севрского фарфора ему пришлось довольствоваться листом лопуха и кукурузной лепешкой, какими пользовались и мы, дикари, поедающие печеного лосося. Мы пальцами отделяли ломкую белую мякоть от костей и отправляли ее в рот, а потом обмакивали ломтик лепешки в кисло-сладкий ягодный соус и пережевывали все вместе. И свежая вода после рыбы казалась изысканным вином.

Энни собрала кости, отнесла их в сторону, куда тут же бесшумно подлетела пара ворон. Я и не заметил, где они прятались перед этим, терпеливо дожидаясь, когда мы закончим свою часть трапезы.

Темнело, и ночная прохлада быстро подняла нас с земли. Наконец появился долгожданный Ник с горящей веткой в руке. Мы соорудили костер из старых ящиков и стали готовиться ко сну. Ник принес два солдатских одеяла для Скилларда и Коэна.

— Долго нас будут здесь держать? — спросил инженер как можно учтивее. — Твои начальники должны знать, что меня наверняка уже ищут. Ищет армия, ищет охрана карьера, весь город уже на ногах. Объясни там своим начальникам…

— У меня нет начальников, — ответил индеец и, отступив от костра, исчез в темноте.

Разламывая очередной ящик для костра, я заметил на торце полустертое клеймо и поднес его ближе к огню. «Горнорудная Компания Берга и Миллса, 1875, Огайо» — прочитал я. Похоже, это имущество компании, которая владела карьером в Крофорд-Сити. Только двадцать лет назад в ней был еще какой-то Миллс. И уже двадцать лет назад их ящики прибыли сюда, в самую глушь индейской Территории. Надо признать, Берг и Миллс были в молодости отчаянными парнями. Дощечку с клеймом я оставил для истории, остальное отправил в костер. Ящики сгорали быстро, и в дыме была неприятная горечь.

В ночи продолжал мерно бить барабан. Слух успел привыкнуть к его непрерывному рокоту.

— Вам не кажется, Сол, что их танцы затянулись? — спросил инженер, кутаясь в одеяло. — Может быть, они собираются пытать нас бессонницей?

— Это не танцы, — задумчиво ответил фотограф. — Боюсь, что это совсем другое. Под такую музыку принято общаться с духами.

— Только духов нам не хватало…

— А скажите, мистер Коэн, — вмешалась Энни. — Можно ли научить простую девушку вроде меня фотографировать?

В ее беззаботном голосе совершенно искренне прозвучало детское любопытство. Можно было подумать, что ее и в самом деле больше всего на свете сейчас интересует фотография. Как будто мы не были окружены со всех сторон вооруженными и мрачными индейцами и не бубнил в ночи ритуальный барабан своим замогильным голосом…

— О, это нелегкое искусство, юная леди…

Джуд толкнул меня локтем в бок и бесшумно встал. Выждав немного, я последовал за ним. Он стоял возле лошадей.

— Что ты будешь делать, если за ними придут? — спросил он.

— Ничего.

— Ты уверен? Ты не будешь их защищать?

— Не буду, — сказал я. — Хотя фотограф мне нравится.

— Он хороший человек, — согласился Джуд. — Я его не отдам. Не мешай мне.

— Могу я чем-нибудь помочь?

— Да. Не мешай.

Мы вернулись к костру, где фотограф рассказывал Энни о своем искусстве.

— …Но скоро этим сможет заниматься каждый. У меня в чемодане лежит камера Истмэна, называется «Кодак», я тебе обязательно ее покажу.

— Как называется? — переспросила Энни.

— Ко-дак.

— Это на каком языке?

— Ни на каком. Истмэн сам придумал это слово, потому что для той штуки, которую он изобрел, ни в одном языке слова не нашлось. Так вот, с этой камерой вам ничему не надо будет учиться. Ни вставлять пластины, ни проявлять их — все это сделают за вас. Внутри камеры уже есть рулон фотопленки, его вставили на заводе. Вы снимаете сто кадров, потом отправляете камеру на завод, в Рочестер, а там вашу пленку проявляют, печатают карточки, вставляют в камеру новую пленку и все это отправляют вам. То есть полностью оправдывается лозунг фирмы: «Нажми на кнопку, остальное сделаем мы!»

— Но такая камера стоит, наверно, огромных денег, — вздохнула Энни.

— Вместе с пленкой двадцать пять долларов, — сказал Коэн.

— Как хороший револьвер, — заметил я. — А долго идет почта в этот ваш Рочестер?

— Не знаю, — сказал Коэн. — Никогда еще не пользовался их услугами.

— Почему? Это же так удобно, — сказала Энни. — И выгодно. Получается сто карточек по четверти доллара каждая, а продать их можно будет не дешевле, чем за доллар. Любая шахтерская семья охотно выложит доллар за приличный портрет. Семьдесят пять долларов прибыли с каждой пленки. Что вам мешает пользоваться их услугами?

— Во-первых, я никому не доверяю и все делаю сам. Во-вторых, я не могу ждать. Некоторые снимки бывают мне нужны немедленно.

— Слышите? — Скиллард поднял лицо и приложил ладонь к уху. — Кто-то плачет.

— Кто-то поет, — поправил его фотограф. — И не «кто-то», а шаман. Я угадал, там идет разговор с духами. Хорошо, что мы далеко от них и не слышим подробностей.

— Наверно, прибыльное дело эти ваши карточки? — спросила Энни, возвращая разговор к менее тревожным темам. — Вы можете хорошо заработать в шахтерском поселке.

— Это иллюзия, юная леди. Чужие деньги всегда кажутся больше своих. Настоящий мастер не может стать богатым. Его награда не в деньгах. Если же он попытается превратить свой талант в богатство, его ждет большое разочарование. Вы, конечно, слышали о Мэтью Бреди, великом мастере фотографии…

— Вы забыли, где находитесь, Сол, — перебил его Скиллард. — Откуда эти люди могли слышать о вашем Бреди?

— Во время Гражданской войны он организовал «дивизию фотографов», — продолжил Коэн. — Он собрал огромную коллекцию военных снимков. Вложил в это дело почти сто тысяч долларов и надеялся, что его затраты окупятся после войны. Но после войны оказалось, что эти фотографии никому не нужны. Никто их не печатал, чтобы не будить в обществе неприятные воспоминания. И Бреди обанкротился. Он не мог отдать долги, не мог платить жалованье своим репортерам, и в конце концов оказался в полной нищете.

— В каждом деле есть риск, — заметила Энни. — Может быть, и наши шахтеры не сразу захотят сниматься за деньги.

— Как ужасно он кричит, собака, — выругался Скиллард. — Если это и в самом деле песня, то я не думаю, что он поет о любимой девушке или о траве у дома.

— Интересно, что некоторые шаманы позволяют себя сфотографировать, а некоторые, наоборот, могут и камеру разбить, — проговорил Коэн, глядя в сторону шаманской палатки. — Так вот, о чем мы говорили? Да… А еще пленка хороша тем, что из нее можно делать бегущие картинки. Вы слышали про бегущие картинки Майбриджа? О, это великое изобретение… Все началось в семьдесят втором году, когда губернатор Калифорнии поспорил с друзьями о лошадях…

— Слышите? — перебил его Скиллард. — Вот, опять…

— Не мешайте, Бен, — мягко попросил Коэн. — Возможно, кроме меня, никто не расскажет нашей юной леди о достижениях фотографии.

Он замолчал, глядя в огонь.

— Так что там насчет лошадей? — спросил я.

— Лошадей? — Коэн растер ладони над огнем, словно они у него были обморожены. — Так вот, губернатор Стэнфорд утверждал, что, когда лошадь бежит рысью, в какой-то момент все четыре копыта одновременно находятся в воздухе. А его друг так не считал. Они заключили пари, разрешить которое было поручено Майбриджу. Тот вооружился камерой и принялся снимать скачущих лошадей. Это было в семьдесят втором году. В семьдесят седьмом году он предоставил свои снимки Стэнфорду, и тот выиграл пари. Работа затянулась на пять лет, потому что Майбриджу пришлось отсидеть срок за убийство. Если бы его жена не завела любовника, и если бы Майбридж не застал ее с ним, и если бы он промахнулся, и если бы суд присяжных его оправдал — тогда прогресс фотографии не был бы заторможен на целых пять лет! Все дело в том, что Майбриджу удалось расчленить движение на составные части. Просто поставил в ряд двадцать четыре камеры, и они срабатывали одна за другой. А когда стал просматривать картинки, они вдруг ожили. Наш глаз не успевает заметить смены одного кадра другим, и создается полнейшая иллюзия движения! Я видел это сам в Денвере. Шестьсот карточек скользят перед глазами одна за другой, и лошадь скачет, как живая…

— А не проще посмотреть на живую лошадь, чем любоваться карточками? — спросил я.

— Проще. Но в этом нет никакого чуда. А Майбридж сотворил чудо, и мне странно, что никто этого не заметил, — закончил Коэн.

— Будет чудо, если мы доживем до утра, — съязвил Скиллард. — Спокойной ночи, приятных сновидений.

Посреди ночи я проснулся оттого, что барабан замолк. Джуд тоже поднял голову.

— Идут сюда, — шепнул он. — Помни свое слово.

Он отполз в сторону, бесшумно и мгновенно. Я сел к костру так, чтобы меня было видно тем, кто приближался со стороны лагеря. Скоро донесся шорох шагов, и отсветы костра выхватили из темноты несколько светлых фигур.

Энни подошла к костру и осталась стоять рядом, накинув на плечи одеяло.

— Это ты, Ник? — спросила она..

— Да, Белая Сойка. Отец передал тебе это.

Один из индейцев вручил Энни вещь, похожую на квадратный кожаный щит. Это и был договор на енотовой шкуре. Выбеленная и выскобленная шкура со знаками и рисунками была натянута между четырьмя гладкими прутьями. Я не сразу понял, что это были черенки индейских стрел. Но Энни соображала быстрее меня. Она быстро выдернула черенки из оплетки и сложила шкуру пополам, потом скатала ее в трубку и спрятала в рукаве.

— Уезжай, — сказал Ник. — Не жди рассвета. Уезжай сейчас.

— Ты можешь сказать, что тут творится? — спросила Энни и коснулась его руки. — Тетушка Лиз отказалась от подарков. Темный Бык не обнял меня и ничего не подарил отцу. Что случилось?

— Наши соседи недовольны, — сказал Ник. — Говорят, что мы помогаем белым уничтожать наших братьев. Это неправда.

— Почему стучал барабан?

— Пророк из Аризоны встречался с духами.

— И что сказали духи?

Ник хотел ответить, но индейцы за его спиной заговорили на своем языке, и он повернулся к ним. Я услышал в их речи несколько знакомых слов и подошел к Энни. Они замолчали, настороженно глядя на меня.

— Митакуйте оясин! — сказал я.

На языке сиу это приветствие значило «все мы родичи».

— Здравствуй, — сказал Ник. — Кто ты?

— Я друг Энни. Мое имя Винн. Я тоже хочу знать, что сказали духи. Мы стоим на одной земле, и духи сказали свое слово для всех нас, а не для одного пророка.

Ник молчал. Из-за его спины вышел индеец с обритой головой. Его лоб пересекала красная, блестящая полоса. Краска была совсем свежая.

— Ты говоришь смело, и ты знаешь наш язык, — сказал он. — Духи не хотят, чтобы твои братья рыли землю у скалы Белого Мула. Это принесет смерть. Нам и нашей земле.

— Рано или поздно все мы умрем, — сказал я. — В этом тоже будут виноваты мои братья?

— Духи говорят, что мы вернемся на землю после смерти. А твои братья останутся в вечном огне. Мы хотим вернуться на землю, где можно жить. А твои братья убивают землю. Я все сказал.

Он закрыл глаза, показывая, что не намерен слушать меня, круто развернулся и зашагал прочь. Широкая спина воина блеснула в отсветах костра и скрылась в темноте. Индейцы ушли, но Ник остался с нами, потому что Энни продолжала держать его за руку.

— Ники, Ники, подожди, объясни мне…

— Я не могу объяснить.

— Зачем вы привезли сюда инженера и мистера Коэна? Что с ними будет?

— Не знаю. Темный Бык приказал привезти сюда тех, кто роет нашу землю. С ними будут говорить наши соседи.

— А потом их отвезут в город?

— Я не знаю. Они несут нам смерть, Энни. Здесь рыли землю двадцать лет назад, и тогда умерли все. Те, кто рыл, умерли первыми. Потом умерли их начальники. Потом умерли те, кто воровал у них лошадей и еду. Здесь под землей живет смерть, и ее нельзя выпускать.

— Так сказали духи, да?

— Какие духи, Энни? Ты думаешь, я такой же дикарь, как эти шайены и навахо? Они язычники и поклоняются своим идолам. Пусть они верят своим духам, если им так хочется. Но эта земля и в самом деле прячет под собой смерть. Лучше бы тебе уехать отсюда поскорее.

Он выдернул руку и убежал к огням лагеря.

— Ники тоже крещеный? — спросил я у Энни.

— Да, он мой крестник. Вся семья Темного Быка — наши крестники.

— И где же вы крестились? У вас есть церковь?

— Разве для этого нужна церковь?

К нам подошел Джуд. На его рубашке белели прилипшие сухие травинки.

— Ники прав. Надо уходить. Утром будет драка. Кайова будут защищать инженера, а шайенам нужна его кожа.

— Зачем? — спросил я. — В чем он провинился?

— Ни в чем. Но они обдерут его, а землемер передаст кожу в экспедицию.

— Но зачем?

— Они дикие. Они хотят войны. Им не нравится, что мы живем в мире.

Джуд отряхнул рубашку.

— Я повезу фотографа, — сказал он. — Инженера свяжем и оставим у костра.

— Оставим? — спросила Энни.

— Их много, они поймают нас, и у них появится много белой кожи. Мы не можем его увезти, — сказал я.

— А бросить человека — можем? Можем оставить его на муку смертную?

Я отвел глаза, а Джуд сказал:

— Не хотел тебе говорить, Белая Сойка… Но я оставлю у костра только его тело.

Глава 10. ГЛАЗ ПУМЫ

Мулы сами нашли дорогу к ферме. Несмотря на густые сумерки, навстречу фургону от домов прибежали мальчишки.

— А где Питер? — удивились они. — Ого, сколько дырок! Дед будет ругаться!

Дед не ругался. Старый Лукас молча оглядел пробоины при свете керосиновой лампы, пересчитал ящики и собрал несколько расплющенных пуль.

— Винн не вернулся? — спросил Крис.

— Я и не ждал их, — спокойно ответил Лукас. — От родни так быстро не уедешь. Их оставили ночевать.

— Питера тоже оставили ночевать. У шерифа.

— Что Маккарти придумал на этот раз?

— Подстрекательство к похищению.

— Ужин на столе, — Лукас подтолкнул Криса к дому. — Потом все расскажешь.

— Спасибо, я сыт. Скажите, у вас есть оружие?

— Нет.

— Как же вы живете тут… Если на вас нападут, вам нечем будет защищаться.

— Бог защитит. Так значит Питер снова за решеткой… В прошлый раз Маккарти держал его целый день голодным. Тогда кто-то сказал, что он приехал в город на краденой лошади.

— Не помните, кто именно?

— Помощник шерифа.

— Не Лански?

— Он самый. Но он ошибся, лошадь не была краденой.

— Ошибся? — Крис усмехнулся. — Вы так легко прощаете своих врагов, что я начинаю вам завидовать.

— Да какой же он враг? — говорил старик, распрягая мулов. — С отцом его мы с малых лет росли. Вместе в Америку приехали еще до войны. Нет, он не враг. Его просто зависть мучает, так этим не он один страдает.

— Вы поедете к шерифу?

— Зачем?

— Попробуем освободить Питера.

— Зачем?

Крис озадаченно сдвинул шляпу на затылок.

— Но… Он ваш сын.

— Верно.

— И вы ничего не хотите для него сделать?

— Я для него уже все сделал.

Лукас выволок ящик с гвоздями из фургона и, крякнув, взвалил на плечо. Крис взял второй ящик, подхватил лампу, и вместе они пошли к сараю, который темным треугольником виднелся на фоне лилового вечернего неба.

— Но вы не будете возражать, если я сам освобожу вашего сына? — спросил Крис. — Я кое-что придумал.

— Не стоит трудов. Пускай посидит, урок ему будет.

Старик топором отодрал крышку ящика и набрал пригоршню жирно блестящих гвоздей:

— Хорошие гвозди.

— Мне они тоже понравились, — сказал Крис.

— Эх, как полотно продырявили. Решето. Кто в тебя стрелял?

— Неважно. Их уже нет.

— Ну, и что же ты придумал?

— Он ночует в участке, охраны там нет. Окно я оставил открытым, запасной ключ от решетки спрятал в инструментах. Дайте мне еще одного коня, и к утру Питер будет дома.

— Как у тебя все просто… Ладно, поступай как знаешь. Только не удивляйся, если он откажется бежать. А ведь он откажется. Знаешь, какой шум поднимется, если шериф утром увидит, что его нет?

— У шерифа утром будут другие заботы, — сказал Крис. — Утром шериф узнает, что началась война.

— Какая война?

— Между компанией Берга и ранчо Фримонта.

— Нет ничего хуже войны, — сказал старик. — От нее будет плохо всем.

— Зато ваша земля останется у вас. Землемеры повернут в другую сторону. Они стараются держаться подальше от мест, где белые люди охотятся на других белых людей.

Лукас перебирал пальцем горсть гвоздей на своей ладони и ничего не отвечал. Наконец, он ссыпал гвозди обратно в ящик и сказал:

— Ты собираешься отправиться прямо сейчас? Ночь на дворе.

— Днем, как я понимаю, у вас тут лучше не разгуливать по дорогам. А сейчас время самое подходящее, — пояснил Крис. — Ночь лунная, дорогу я выучил. Готовьте коня для вашего сына.

— Сначала я приготовлю тебе кое-что выпить перед дорогой. Только давай уж закончим с этими ящиками.

Когда они заносили в сарай последнюю пару, Крис, шедший сзади, услышал, как старик ударился обо что-то ногой и выругался вполголоса по-русски: «Ох! Яти ж твою в коня матушку, прости, Господи…»

Крис засмеялся, и старик сердито повернулся:

— Поставил ящик посреди дороги, и еще смеется!

— Я не о том, — по-русски ответил Крис. — Давно не слышал родной речи.

— Ну и ну… Что ж ты не раскрывался, что русский? Давно здесь?

— Двенадцать лет.

— А с какой губернии?

— Одесса.

— А мы смоленские… Ну ты подумай… Земляк! — Лукас покрутил головой. — Кому рассказать, не поверят. На Оклахоме земляка встретить! Ну, теперь-то ты от нас так просто не уйдешь. Теперь-то по-другому все будет. Ты двенадцать лет, а я тридцать девятый год здесь, и хоть бы одного земляка встретить!

— А Лански?

— Лянские-то? Так они вместе с нами с России приехали. Митька Лянский — ему фамилию сам наш граф Полянский дал, вместо наследства — да Кузьма Небольсин, да Хлебников, да братья Редькины… Как приехали сюда с графом, так с тех пор и неразлучны. Тогда Америка совсем другая была. Все тут переменилось за последние годы. А что в России-то делается? Землю дали или нет? Когда мы уезжали, только о том и толковали, что вот-вот землю дадут. Так дали или нет?