На стане все ждали вечера.
      ...Лобогрейка умолкла, когда стало темнеть.
      Аня снова замерила и взволнованно объявила:
      - Двенадцать гектаров и четыре сотки! А?
      Семибратова заботливо наклонилась к Сергею и тихо спросила:
      - Сережка, сильно устал?
      - Мы с Павлом Ивановичем и ночью бы еще прихватили, да темнота мешает. А насчет усталости хвастаться нечего - не на рыбалке были.
      Семибратова обратилась к стоявшему рядом Храбрецову и бригадиру:
      - На машину нужно посадить третьего человека - погоняльщика. Из школьников. Свободный лобогрейщик должен отдыхать.
      Павел Иванович согласился, но добавил:
      - Пожалуй, и погоняльщиков должно быть два, пускай тоже соревнуются.
      В этот же вечер погоняльщиками к Павлу Ивановичу и Сергею были назначены Витя Петров и Таня Ломова.
      ФРОНТОВАЯ ВАХТА
      На следующий день нарочный из района завез на стан второй бригады несколько экземпляров специального выпуска районной газеты "Ленинский путь". Аня вывесила ее тут же на стене будки рядом с листком учета соревнования. Газетный лист был небольшим, всего, может быть, на четыре тетрадные странички.
      В центре первой полосы, ниже сообщения от Советского Информбюро, красовались две фотографии: Павла Ивановича и Сергея. Под фотографиями стояла подпись: "Инициаторы сменной работы - лобогрейщики П. И. Храбрецов и С. Н. Зотов. В первый день работы на сменных лошадях они скосили двенадцать и четыре сотых гектара". Дальше шла статья, где подробно рассказывалось, как организована работа в звене Храбрецова.
      Нарочный привез газету уже после обеда, и косари прочитали ее только вечером.
      Витя Петров недовольно хмыкнул:
      - Двенадцать и четыре сотых - тоже обрадовали всех. Сегодня шестнадцать отхватили, а они про двенадцать пишут. Живут вчерашним днем.
      - А разве не правда? - накинулась на него Таня. - Вчера было двенадцать? Двенадцать. Они так и написали.
      - Павел Иванович, - обратился Витя Петров, - давайте в газету пошлем рапорт, что мы скосили шестнадцать гектаров. Пускай знают.
      - Нет уж, - возразила Таня. - Если писать, то не об этом, а дать слово, что каждый день будем скашивать не меньше шестнадцати. А то рапорт! Нечего хвастать тем, что уже сделано. Не для хвастовства работаем.
      Прочитав газету, ребята отошли в сторонку и растянулись на траве. Рядом прилег и Павел Иванович.
      - Павел Иванович, - вдруг приподнявшись на локте, заговорила Таня. А что я хочу сказать. Вот прошлый раз приезжал товарищ Лысенко и говорил о фронтовой вахте.
      - И в сегодняшней газете тоже написано, - поддержал ее Витя Петров. Почти везде встают рабочие на фронтовую вахту.
      - Что, если и нам? Ведь можно? Я думаю, можно, - сама же ответила на свой вопрос Таня.
      - Давайте, а, Павел Иванович? Ломова верно предлагает. Или вы против? - спросил Петров.
      - Почему же против, - немного помолчав, сказал Павел Иванович. - Дело в том, что, вставая на вахту, люди берут повышенные обязательства...
      - И мы возьмем, - заявила Таня.
      - Ну что ж, давайте. Вахта так вахта! За сколько же гектаров будем бороться? Твое мнение, Петров.
      - Гектаров восемнадцать можно осилить, если еще поднажать.
      - Я так думаю, что и двадцать поднимем, - сказал молчавший все время Сергей.
      - А вытянем столько? - забеспокоилась Таня. - Дать обязательство - не шутки шутить.
      - Сережа, это много, - возразил Павел Иванович.
      - Вытянем, Павел Иванович, - решительно заявил Сергей. - Вот сами увидите. Будем косить и в обед, и во время завтрака без перерыва. Сколько у нас времени еще наберется?
      Поговорили, поспорили и согласились с Сергеем. Ведь интересно!
      После ужина Аня задержала у стола косарей и рассказала, что звено Павла Ивановича Храбрецова встает на фронтовую вахту в честь побед Советской Армии и вызывает на соревнование всех лобогрейщиков области.
      Когда пошли спать, Сергея остановил Ваня Пырьев.
      - Возьми, - сказал он и протянул листок бумаги.
      - Что это? - удивился Сергей.
      - Твоя клятва. Возьми, клятву ты сдержал. И вообще, Сережка, ты геройский человек. Бери.
      Сергей, словно раздумывая, взял у Пырьева листок, подержал в руках и молча протянул обратно.
      - Ты что?
      - Не надо.
      - Почему? - удивился Ваня.
      - Я не из-за этой бумажки работаю. Понял?
      Он всунул в руки озадаченного Пырьева листок и молча направился к постели.
      ИСПЫТАНИЕ
      Начавшаяся во второй бригаде колхоза "Заветы Ильича" фронтовая вахта охватила всю область. В областной газете каждый день помещалась сводка, печатались списки соревнующихся лобогрейщиков. Первое место удерживало звено Павла Ивановича - меньше двадцати гектаров в день оно не скашивало. Почти на одном уровне шли лобогрейщики из Шатарлыкского района, отец и сын Корягины. Отцу было уже под шестьдесят, а сыну-фронтовику около тридцати. Почти не отставали и девушки Галины Загораевой. Норма в двадцать гектаров стала теперь почти такой же обычной, как месяц назад была норма в пять гектаров.
      Все шло хорошо.
      Григорий Лысенко частенько наведывался в бригаду. Из его слов было видно, что благодаря сменной работе почти во всех колхозах района сенокос идет к концу.
      Это были радостные вести. Но однажды Григорий Лысенко приехал в бригаду до крайности возбужденный и с возмущением рассказал, что уже по многим колхозам района гуляют "божьи письма", призывающие бросить работу и отдаться молению.
      - Но обиднее всего, - горячился Григорий Лысенко, - что находятся еще темные люди, которые попадаются на "божественную" удочку. В колхозе "Вперед", например, несколько женщин взяли да и не вышли на работу.
      Павел Иванович рассказал Григорию Лысенко о случае с Сергеем.
      - Враги орудуют! - гневно бросил Лысенко. - Ничего. Доберемся и до них.
      Однажды, приехав на стан и улучив время, когда Сергей сменился и лег отдохнуть в тени густого куста щавельника, Григорий Лысенко завел с ним разговор. Говорили больше о работе. Потом Григорий, будто невзначай, задал Сергею вопрос:
      - Сережа, ты давно в пионерской организации?
      - Давно. С самого третьего класса.
      - А галстук не всегда носил? Верно?
      - Верно.
      - И сборы пропускал?
      - Было.
      - А почему?
      Сергей пожал плечами.
      - Сам не знаю...
      - Манефа Семеновна не велела. Правильно?
      Сергей ответил не сразу.
      - Не велела, - нехотя сознался он. - Верующая она больно. Потому и не велела.
      - А ты при чем? Пусть себе верит, человек старый, не перевоспитаешь, но мешать другому жить, как он хочет, - никто ей такого права не давал.
      - Это вы так говорите. Ее бы послушали, - возразил Сергей.
      - Между прочим, я и ее слушал. Да, да. Когда ночевал у вас. Поговорили мы тогда как следует. Темная она женщина... Лес дремучий. Ты ей свое, а она свое. Но все равно по главному вопросу договорились. Я хочу сказать - о тебе.
      - А что обо мне?
      - Павел Иванович мне все рассказал о твоем положении. И ты не беспокойся, Манефа Семеновна стала шелковой.
      - Не верится, - горько усмехнулся Сергей.
      - Ты поверь. Не ты у нее живешь, а она у тебя. Значит, и выгонять не имеет права. У тебя и деньги свои - пенсию за отца получаешь. И продкарточку тоже. Вот так. Словом, домашние дела у тебя наладились. А если ей что не по душе - ее дело. В обиду тебя не дадим.
      - И мне можно вернуться домой? - недоверчиво спросил Сергей.
      - А почему нет? Пожалуйста. Закончится уборка - поезжай. Ну, а как дальше жить собираешься? Или еще не думал?
      Сергей сел, сорвал огромный лист щавельника, положил его на колено и начал медленно разглаживать.
      - Думать-то я думал... Одним словом, Григорий Михайлович, пожалуй, в ремесленное пойду.
      - Ну что же, решение, Сережа, правильное. Очень правильное. Путевку райком комсомола даст.
      - Так я не в комсомоле.
      - А хочешь быть комсомольцем?
      - Хотеть-то хочу, да только... примут ли...
      - Особенно прибедняться не следует. Вот здесь, на покосе, ты выдержал большое испытание, и мне думается, что примут тебя в комсомол. Во всяком случае, я поддержу тебя. И Павел Иванович тоже ручается за тебя.
      Григорий Лысенко уехал, а Сергей долго еще думал о его словах. Растревожил Сергея только что закончившийся разговор... Шуточное ли дело сам секретарь райкома комсомола руку за него тянет. А Лысенко не такой человек, чтобы сказал и позабыл. Вон как все прислушиваются к нему, и дедушка Дьячков, и Павел Иванович с Семибратовой... Вышло бы все, как хотела Манефа Семеновна да старец Никон с хрипатым Силычем, и сидел бы с ними Сергей в Потоцком, словно какой-нибудь вражина. Ему вдруг почему-то вспомнилось "страшное" бдение. Припадочная женщина. Хрипатый Силыч... Шел Сергей из моленной и оглядывался, боялся людей... А теперь вот все люди к нему с душевностью относятся. Был бы жив отец, он, наверное, похвалил бы Сергея. И насчет ремесленного тоже...
      Когда Лысенко говорил Зотову, что тот выдержал испытание, то они оба не предполагали, какое новое испытание ждет Сергея впереди.
      ...Однажды днем Павел Иванович почувствовал недомогание. Ныли руки, ноги. Несмотря на большую жару, по спине время от времени пробегал легкий холодок. В суставах появлялась нудная боль. Павел Иванович долго крепился, никому ничего не говоря. А когда подошел черед меняться с Сергеем, слез с лобогрейки, лег прямо на солнцепеке и, несмотря на то что солнце стояло над головой и земля, как никогда, дышала жаром, не чувствовал зноя. Волны холода прокатывались по телу. Его начинало трясти.
      За последние дни Павел Иванович и Сергей настолько втянулись в работу, что начали сменяться не после первого, а после второго круга.
      И в этот раз Сергей, объехав один круг и заканчивая второй, поглядывал на конец делянки, где обычно проходила смена, надеясь увидеть Павла Ивановича, но его там не было.
      Вот и конец круга, а Павла Ивановича нет. Таня остановила лошадей. Сергей сошел с машины и только сейчас заметил классного, лежавшего невдалеке на травянистой стерне. "Наверное, заснул", - подумал Сергей и, осторожно ступая босыми ногами, направился к нему.
      Павел Иванович лежал, широко раскинув руки. Глаза его были закрыты, а челюсти крепко стиснуты. Он уже не дрожал, а сотрясался всем телом.
      - Гляди, - прошептал подбежавшей Тане Сергей.
      - Наверное, малярия, - высказала свое предположение Таня.
      - Малярия? - недоверчиво спросил Сергей. - Может, нога болит?
      - Разве не видишь, как трясет? У моей мамы была малярия, тоже вот так ее всю трясло.
      - Павел Иванович! - тихонечко позвал Сергей.
      Павел Иванович с трудом приоткрыл глаза - они были красные и мутные.
      - Вам нехорошо? - спросила Таня.
      - Ничего... пройдет... Вы, ребята... не беспокойтесь, идите, работайте.
      - Может, чего надо? - наклонился к учителю Сергей.
      Павел Иванович чуть качнул головой и снова закрыл глаза, будто задремал.
      Таня сняла с себя ситцевую косынку и прикрыла ею голову Павла Ивановича. Сергей запротестовал:
      - Зачем это? Убери. Слышишь, Таня? И без того человеку душно.
      - Затем, что нужно. Не видишь, как печет? Если голова открыта, удар может быть от солнца, а так - косынка тень дает. Понял? А сейчас пойдем косить. Приедет Витя Петров, Павла Ивановича на стан отправим.
      Пока они стояли возле Павла Ивановича, Сергей не думал о том, что ему одному придется работать на скидке до самого вечера. Эта мысль пришла в голову, когда Сергей снова сел на задний стульчик и взял в руки вилы.
      Ему стало страшно. Он понял - будет тяжело. А что, если он не справится, выдохнется и звено в дни вахты отстанет? Интересно, как поступил бы Павел Иванович? Наверное, в нитку бы вытянулся, но ни за что не сбавил выработки. Неужто Сергей один не сладит?
      Лошади бежали вдоль травянистой стены, шестерни лобогрейки грохотали, зубья косы метались из стороны в сторону, и вилы Сергея раз за разом сваливали на землю скошенную траву.
      Позади осталась, уже половина круга. Сергеем все больше овладевало желание выкосить, во что бы то ни стало выкосить не меньше двадцати гектаров, словно в звене ничего и не случилось.
      Лобогрейка завернула на второй круг.
      Обычно на этом месте Сергей начинал подумывать о том, что осталось уже меньше круга и что скоро его сменит Павел Иванович, что можно будет, наконец, лечь в траву, расправить руки и ноги и целый час лежать не двигаясь. Сейчас нечего было даже думать о смене.
      Как никогда, желанными стали казаться Сергею повороты на углах делянки, когда Таня чуть придерживала лошадей. В это время коса почти прекращала свою работу и Сергей мог на несколько мгновений оставить навильник и дать мускулам недолгий отдых.
      К концу второго круга Сергеем овладело странное состояние: усталости он не чувствовал и находился словно в полусне. Лошади, Таня, крылья лобогрейки - все это отодвинулось куда-то далеко-далеко. Казалось, что рокот машины стал тише и доносится откуда-то издали.
      Таня оглянулась и, увидев полузакрытые глаза и заметно побледневшее лицо Сергея, натянула вожжи.
      - Сережа, может, немного отдохнешь?
      - Гони давай. Некогда отдыхать, - обронил он, даже не взглянув на нее.
      Закончили второй круг. Таня остановила лошадей.
      - Зачем встала? Повертывай.
      Но Таня привязала к сиденью вожжи и сошла на землю.
      - Как зачем? Два круга прошли, наверное, машину пора смазать. Или позабыл? А потом, Павла Ивановича наведать нужно. Если с ним трясучка прошла, то теперь, может быть, в жар бросило, нужно холодок устроить да пить дать.
      Сергей сошел с лобогрейки. Его слегка пошатывало.
      Павел Иванович по-прежнему лежал с закрытыми глазами, он весь горел, словно в огне, губы высохли и обветрили.
      Когда ребята подошли, Павел Иванович чуть приоткрыл отяжелевшие веки.
      - Павел Иванович, может, вас сейчас на стан отправить? - спросила Таня.
      - Нет, не нужно. Я здесь... немного полежу. Скоро пройдет. А вы косите?
      - Косим. Не волнуйтесь, мы с Таней нормально косим.
      - Сережка, не надрывай себя. С отдыхом косите.
      - Мы и так отдыхаем.
      - Павел Иванович, испейте воды, - предложила Таня.
      Она ловко приподняла одной рукой голову Павла Ивановича, а другой поднесла к его запекшимся губам ковш с водой.
      Павел Иванович жадно припал к нему.
      - Спасибо.
      - Давайте мы вам поможем перебраться в тень, под щавельник, предложила Таня.
      Павел Иванович согласился. Но тени оказалось мало. Тогда Сергей снял с себя рубашку и брюки и остался в трусиках.
      Брюки и рубашку растянул на стеблях куста - тень закрыла почти всего Павла Ивановича.
      Таня и Сергей сделали еще два круга.
      К этому времени на своей тройке подъехал Витя Петров.
      Обычно Сергей помогал перепрягать лошадей, но сейчас, как только сошел с машины, тут же лег.
      Таня и Витя перепрягли, смазали лобогрейку.
      Таня забралась на одну из своих лошадей, немного отъехала в сторону и пальцем поманила Петрова. Когда Витя подошел к ней, она что-то таинственно зашептала ему, поглядывая в сторону Сергея.
      Витя кивнул головой в знак согласия и пошел к машине, а Таня пустила лошадей в галоп и умчалась в сторону стана.
      Сергей забрался на лобогрейку.
      - Трогай, Витька.
      - Успеем. Отдохни немного.
      - Что?
      - Отдохни, говорю. Таня сказала, что ты совсем надорвался.
      - Врет она. Давай садись.
      - Не сяду.
      - Ты понимаешь, что делаешь, или не понимаешь? - закричал Сергей. - Я в нитку вытянусь, а дневную норму выполню. Садись, не тяни время.
      - Один поезжай, если хочешь.
      Сергей пришел в ярость.
      - Срывщик, симулянт. Вот ты кто - срывщик! - сердито выкрикивал Сергей.
      Поток колючих слов, неожиданно обрушившихся на Петрова, словно ошеломил его. Он молча вспрыгнул на лобогрейку и махнул кнутом:
      - Но! Пошли!..
      В это время Таня уже подъехала к стану, нашла бригадира.
      - Дядя Лукьян, у нас беда. Павел Иванович лежит как пласт, видно малярия, а Сережка Зотов с самого обеда работает на скидке один. Он то почернеет, то побелеет. А насчет отдыха и слушать не хочет. Надо заменить его...
      Лукьян Кондратьевич хлестнул коня и помчался к навесу, где Петр Александрович Дьячков замешивал в колоде корм для лошадей.
      - Петр Александрович, живо запрягайте лошадь в ходок и гоните на делянку Павла Ивановича. Вот Танюша Ломова приехала, говорит, он сильно заболел, сюда его нужно привезти. А я поскачу, Зотова сменю на лобогрейке, оказывается, с обеда один парнишка работает. Таня, поставь к корму лошадей и беги в будку. Надо кого-нибудь за врачом.
      Лукьян Кондратьевич ускакал, почти вслед за ним уехал на ходке и Петр Александрович.
      Врач подтвердил, что у Павла Ивановича был приступ малярии, и посоветовал ему на несколько дней уехать в поселок.
      Павел Иванович послушно выпил порошок, дал сделать укол, но уехать из бригады отказался.
      Начало темнеть. Павел Иванович лежал в будке. Приступ закончился, но все еще держалась головная боль. У входа сидела Наташа Огородникова и по приказу тети Груни никого не пускала, чтобы не беспокоили больного.
      Ваня Пырьев принес фонарь, и внутренность будки окрасилась в мутновато-желтый цвет.
      В будку торопливо вошел Сергей. Остановившись на мгновение у порога и увидев лежащего Павла Ивановича, он бросился к больному, с беспокойством вглядываясь в полуосвещенное лицо.
      - Приехал, Сережка? - спросил Павел Иванович.
      Лицо Сергея расплылось в радостной улыбке.
      - Вам лучше, да?
      - Завтра снова будем вместе работать.
      - А мы с Таней, как вас увезли на стан, прямо места себе не находим. Ломова признала у вас малярию, а я думаю - вдруг что-нибудь хуже.
      - Таня правильно поставила диагноз, как заправский врач. У меня действительно был приступ малярии. Ну, рассказывай, как без меня работалось, чем порадуешь?
      - Двадцать гектаров и несколько соток. Мы с Лукьяном Кондратьевичем.
      Наташа заглянула в будку и сказала, что тетя Груня зовет ужинать.
      - Я вам сюда принесу.
      Вскоре Сергей вернулся, неся в двух эмалированных чашках ужин.
      - Садитесь, Павел Иванович.
      - Ты, Сережка, ужинай, а я не буду. Аппетита нет, да и во рту скверное ощущение, привкус какой-то противный.
      Сергей растерянно посмотрел на классного.
      - Как же не есть? И не обедали, и ужинать не хотите. Так совсем отощаете. Скидывать с лобогрейки не сможете.
      - Запасом проживу, - отшутился Павел Иванович. - Садись и ешь.
      Сергей наработался за день, устал и очень хотел есть, но сказал Павлу Ивановичу:
      - Если вы не будете, то я отнесу обе чашки. Меня тоже что-то на еду не тянет.
      Павел Иванович внимательно посмотрел на Сергея, понял его хитрость и взялся за ложку.
      Совсем неожиданно в будку вошла Семибратова. Поздоровались.
      - Как себя чувствуете, Павел Иванович?
      - Спасибо. Видите, даже за лапшу принялся. С таким напарником, как Сережка, не пропадешь.
      - А я привезла вам хорошую новость. Сегодня звонил секретарь райкома Семенов и сообщил, что за ударную работу на сенокосе вы, Павел Иванович, и Сережка занесены на районную доску Почета. Так что поздравляю.
      РАЗВЯЗКА
      Через несколько дней, в субботу, косари уехали в поселок.
      Хотя Григорий Лысенко и предупредил Зотова, что Манефа Семеновна будет относиться к нему совсем по-другому, Сергей, зная ее суровый характер, волновался. Не может она промолчать... Ну и пускай! Только бы заговорила сразу, прямо от порога. Он теперь не даст себя в обиду. Пускай хоть что!.. В крайнем случае можно совсем уйти из дому. Сейчас он знает, куда податься. Только выбирай. В ремесленное можно? Можно. И в колхоз тоже возьмут. Разве откажет Семибратова? Ни за что! Но у Сергея решение твердое - ремесленное. Будет напускаться Манефа Семеновна да принуждать к молению - ей прямо так и сказать, что он уже не маленький и нечего его носом тыкать, как слепого кутенка. Хочет она молиться - пожалуйста, это ее дело, а он больше и не подумает. И так, словно попугай, всю жизнь твердил молитвенные слова. Отец одно писал в письме, а Манефа Семеновна все по-своему повернула. Она, конечно, заботилась о нем, и здорово заботилась, но то совсем другой разговор.
      Как бы там ни было, но теперь Манефе Семеновне Сергея на цепь не посадить. В случае чего - можно прямо к Павлу Ивановичу. Да разве у него защита только Павел Иванович? Можно даже в райком комсомола удариться.
      Как ни взбадривал себя Сергей, все же сердце всю дорогу тревожно ныло. Была бы дома не Манефа Семеновна, а кто-нибудь из близких, скажем, мать или отец, кто ждал бы его и радовался его успехам на сенокосе... Шуточки - на районную доску Почета определили и газета напечатала... А Манефа Семеновна - что, выговаривать, чего доброго, примется да Страшным судом пугать. Едет он домой, а самому и ехать туда не хочется, будто у него и дома нет вовсе.
      Манефа Семеновна не ждала Сергея и, увидев его, даже растерялась.
      - Здравствуйте! - нарочито бодро и уверенно поздоровался Сергей.
      - Сережка?! Да господи-батюшка... Вот уж не думала. Ну, чего же ты стоишь у порога? Проходи, чай, домой приехал... - Манефа Семеновна засуетилась, забегала по избе.
      Скандал не начинался. Или отодвигался.
      - Совсем приехал? - спросила Манефа Семеновна, кивком головы указав на Сережкин узел с пожитками.
      - На отдых. Все косари приехали. Потом будем хлеб убирать.
      - А-а-а! - неопределенно протянула Манефа Семеновна. - И ты тоже?
      - А как же! Обязательно.
      Сергей почувствовал, что на душе у него стало легче. Главное было сделано, начало для серьезного разговора положено. Но Манефа Семеновна уклонилась от него.
      - Хорошо, что в субботу приехал, - миролюбиво, даже с оттенком радушия сказала она. - Я баньку истопила.
      - Вот здорово! - обрадовался Сергей.
      - Сейчас белье соберу. А ты присядь пока с дороги. Там Степан Силыч моется. Он уже давно ушел, вот-вот придет.
      Так вот, значит, из-за кого Манефа Семеновна топила баню! Из-за Силыча...
      Старуха забегала из одной комнаты в другую.
      Сергей присел на лавку. На столе он увидел большую тетрадь в коричневом ледериновом переплете. Откуда она взялась, эта тетрадь? Раньше у них такой не было. Приятная догадка обрадовала Сергея: должно быть, Манефа Семеновна для него где-нибудь купила... А что? Вполне возможно. Сергей раскрыл тетрадь... Нет, она была уже далеко не новая, около половины листов повырвано. Бумага какая хорошая, белая-белая, с чуть заметной зеленой окантовкой. Он когда-то уже видел такую. Но где? Так это же... Ну да! На такой же бумаге было написано "божье письмо"!.. Он перевернул страничку - на ней знакомый текст "божьего письма", на второй то же... Сергей захлопнул тетрадь. Вошла Манефа Семеновна.
      - Баб Манефа, это чья такая тетрадь? - простодушным тоном спросил Сергей.
      Манефа Семеновна даже вздрогнула.
      - Где? А-а-а! Силыча.
      Сергей протянул к тетрадке руку, но Манефа Семеновна опередила его.
      Сергей был не в состоянии сдержать того чувства неприязни и ненависти к Силычу, которое сейчас охватило его всего и, казалось, распирает грудь.
      - А вы знаете, баб Манефа, что там написано?
      - Что бы там ни написано, дело не наше, а хозяина. - Она подала ему узелок. - На-ка бельишко да иди с богом. Пока подойдешь, он, гляди, и выйдет.
      Сергей взял узелок.
      - Я пойду в поселковую баню.
      - Это с какой же радости? - изумилась Манефа Семеновна.
      - А с такой, что не хочу мыться после Силыча.
      - Да ты что говоришь?! Матерь-дева пречистая... Как у тебя только язык поворачивается... Что тебе плохого этот человек сделал?
      Сергей вдруг рассвирепел:
      - Пропади он пропадом... И не человек он вовсе, а враг! Натуральный враг. Я знаю, что там написано, в тетради, - "божьи письма"! Чтоб работать бросали...
      - Сережа, да ты опомнись!..
      - Люди жилы рвут на работе, чтоб помочь фронту, а он... Это, баб Манефа, так ему не пройдет. Сами увидите...
      Сергей выскочил во двор, позвал Шарика и двинулся не на огород, а за ворота.
      Манефа Семеновна стояла среди комнаты, сжав в руках свернутую в трубочку коричневую тетрадь.
      Вошел благодушный, разомлевший после пара Силыч.
      - Ну, Манефа Семеновна, поблаженствовал я. Словно в раю побывал.
      Но на старуху эти слова не произвели никакого впечатления.
      - Беда, Степан Силыч... Ой, беда... Сергей вернулся.
      Она торопливо рассказала о только что состоявшемся разговоре. Силыч помрачнел.
      - И все из-за этой тетрадки, - сокрушалась старуха.
      - А ты убрать не могла... Значит, грозит?
      - Грозит...
      Силыч хмуро глядел в пол.
      - Ну что ж, суши сухари, Манефа Семеновна, дорога нам уготована дальняя, - сказал он не то всерьез, не то шутя.
      - Какая дорога? - не поняла Манефа Семеновна.
      - Куда Макар телят не гоняет. Если не похуже что-нибудь. Скажут, агитация. А в военное время - особые законы. Я знаю. Словом, пропали мы с тобой.
      - Ну, а я при чем?
      - При всем. Скажут - одна вина. Да не только мы - других запутают.
      Старуха взялась за голову, запричитала.
      - Не вой, этим не поможешь. Надо выход искать. В баню, говоришь, пошел? Ну, это значит, не скоро вернется, там всегда очередь, - сипел Степан Силыч. - Часа через два. Не раньше. Пойдем к Никону Сергеевичу...
      Старец Никон был дома. Как всегда, он встретил своих постоянных посетителей доброй улыбкой и гостеприимно пригласил садиться.
      - Никон Сергеевич, не до сидения. Погибель пришла. Мы с Манефой к тебе за советом.
      Силыч торопливо рассказал все, что узнал от Манефы Семеновны.
      Губы старца побелели, а лежавшая на столе рука начала чуть заметно вздрагивать. От него ждали ответа, но он молчал, словно потерял дар речи. Затем сорвался со своего места к заметался по горнице.
      Силыч и Манефа Семеновна впервые видели его таким растерянным.
      - Может, сбежать? - прохрипел Силыч.
      Старец шагнул к нему.
      - Куда? Бежать некуда! Все дороги закрыты! И под землей не скроешься.
      Он снова зашагал по горнице, но уже немного спокойнее. Наконец сел.
      - Что же вы наделали?!
      - Прости, Никон Сергеевич! - взмолилась почти не перестававшая плакать Манефа Семеновна.
      - Не во мне дело, не я должен такое прощать. Вы всё дело наше сгубили, предали на распятие Понтию Пилату все стадо Христово, отдали волкам на растерзание... И нету за это прощения и не будет!
      Растерянности в нем не осталось и следа. Он весь кипел от негодования и ярости, и казалось, сам готов был растерзать провинившихся.
      - Глотку ему надо заткнуть. Убеди его, сестра Манефа.
      - Переменился он. Слово мое не доходит. Все вижу, - вытирая слезы, горестно сказала Манефа Семеновна. - Сама виновата, упустила я его. Ох, упустила.
      - Думаешь, за это с тебя не спросится? Сторицею будет взыскано! В Евангелии что сказано? Какой мерой мерите, такой и вам отмерится, - снова напустился старец, но уже только на Манефу Семеновну.
      - Не надо было эти листики писать...
      - Не греши! - прервал старуху Никон. - Господь сказал - не мир я принес, но меч. И мы, мы его взяли. Против кого? Против врагов господних.
      Никон помолчал.
      - Сережка-то не больной из бригады вернулся? - спросил он, пытливо глядя на Манефу Семеновну.
      - Нет, здоров.
      - Может, не заметила, сестра Манефа? Слух такой идет - животами люди страдают по бригадам. Понос и рвота кровавая, - не отрывая от нее взгляда, проговорил Никон.
      Манефа Семеновна не понимала, к чему он клонит.
      - Вроде как с ним никакой болезни...
      - А я говорю - болен... - хмуро бросил старец. Он наклонился к самому уху Манефы Семеновны и что-то тихонько зашептал. Она ахнула и часто закрестилась. - У Силыча есть снадобье, он выручит.
      Старуха прижала руки к груди:
      - А не дай бог с ним что случится...
      - Христос себя не пожалел, на крест взошел... - сурово промолвил Никон.
      - Ничего страшного не последует, - зашептал Силыч, - переболеет недельку, ну, другую... А за это время можно ему в голову все вбить, что пожелается.
      - Ой, не могу, лучше мне самой помереть...
      - Иуда предал Христа за тридцать сребреников. - Никон поднялся и указал Манефе Семеновне на дверь. - Иди, сестра Манефа, может, и тебе дадут.
      - Никон Сергеевич, - вскрикнула в отчаянии старуха, - зачем же так...
      Силыч извлек из кармана уже знакомую нам синеватую тряпицу и отдал ее Манефе Семеновне.
      - В борщик... Вот как придет... Тут же... - просипел он.
      - Идите. Время дорого, - стал торопить гостей Никон. - Последи, сестра Манефа, чтоб куда-нибудь не пошел. Ступайте. Я помолюсь за вас. Господь милосердный даст - все обойдется.
      ...Вернувшись из бани, Сергей плотно пообедал и собрался идти к Павлу Ивановичу, чтобы рассказать все о Силыче. Но сразу же после обеда он почувствовал себя нехорошо: стало мутить, затем появились рези в животе, а немного погодя открылась рвота.
      Манефа Семеновна металась из угла в угол, предлагала Сергею то воды, то квасу, но он ни на что не мог смотреть, ему становилось все хуже и хуже.
      Старуха проклинала себя за то, что послушалась Силыча, бросалась на колени и начинала молиться, но, услышав стоны Сергея, кидалась к нему, затем, выбежав из комнаты, царапала себе лицо и рвала волосы...
      Если бы не заехали к Сергею Павел Иванович и Григорий Лысенко, эта повесть имела бы другой конец. Но они заехали. Бывает же в жизни так, что хорошие люди поспевают вовремя.
      Через несколько минут Сергей был в больнице.
      Кто-то из ребят видел, как Павел Иванович и Григорий Лысенко везли Сергея, и сказал об этом Тане. Она тут же помчалась в больницу. Врач не смогла выйти, а санитарка сказала, что Сергею очень плохо, у него отравление, а чем - пока неизвестно, анализ получат только к утру. Наверное, что-нибудь съел.