Едва после обеда начали косить, как на западе появилось небольшое беловатое облачко. Двигалось оно очень медленно. Вскоре показалось еще такое же облачко. И еще. Вот они уже касаются друг друга, сливаются в одну большую тучу с причудливыми полукруглыми очертаниями: туча все более темнеет, заволакивает край неба и медленно, тяжело плывет над степью. Туча еще очень далеко, солнце жжет по-прежнему, но уже откуда-то, словно легкое дыхание, пробегает еле заметный ветерок, и дышать становится легче. А туча ползет и ползет, уже почти вся синяя, а внизу темная до черноты. Только верхние завитки ее по краям остаются белыми. И вдруг издали донесся чуть слышный продолжительный гул - гром. А потом раскаты стали нарастать, слышаться все чаще, и вот уже по темной туче скользнула огненная изломанная нить, и почти в тот же миг где-то совсем рядом ухнуло, зарокотало. Солнце нырнуло за передний край тучи, а травы зашептались, закланялись, и волны побежали по некошеному лугу.
      - Павел Иванович, глядите вон туда, вправо.
      В той стороне, куда указывал кнутовищем Сергей, серой стеной двигалась дождевая завеса. Глянул на нее Павел Иванович, и ему даже почудился шум приближающегося дождя.
      - Удирать надо, а то настигнет. Глядите, глядите, вон уже курганчик поливает.
      - Гони на стан!
      Павел Иванович выключил механизмы, и лошади крупной рысью помчали облегченную лобогрейку.
      Едва успели поставить под навес лошадей и вбежать в будку, как хлынул дождь.
      Дождь полил сразу, и казалось, что нет никаких дождевых капель, а будто обрушилась сверху огромная масса воды. Стоял непрерывный шум, словно где-то рядом мчался по гранитным уступам бешеный горный поток. Гром не умолкал. Он то снижался до глухого урчания, рассыпаясь в частый и сухой треск, то вдруг, как страшный взрыв, сотрясал воздух и землю, сотрясал так, что вздрагивала будка.
      Петр Александрович Дьячков с самодовольной улыбкой поглядывал на всех, приглаживая свои седые усы, и уже в который раз повторял:
      - Вот вам и приметы, вот и не верили - дескать, бабушка надвое гадала. А выходит все как по-писаному. Хорош дождик, знатный, проливной. А главное - тихий, на все лето земля напьется. После такого дождя тут же вёдро начинается. Вот увидите.
      - А я боюсь, что он надолго затянется, ветерок-то хоть и маленький, а вроде из гнилого угла попахивает, - возразил Лукьян Кондратьевич.
      - Нет, проливной дождь долго не бывает. К вечеру еще солнце проглянет, траву малость подсушит, а завтра будем косить.
      Но если первое предсказание Петра Александровича полностью сбылось, то второе не оправдалось.
      Проливной дождь прошел, грозовая туча уплыла за горизонт, но небо не прояснилось, а осталось сероватым, пасмурным. А немного погодя начал сеять мелкий дождь.
      Солнце в этот день так и не показалось.
      Дождь прекратился только к вечеру. Ночью небо очистилось от туч, но звезды горели тускло, и было их гораздо меньше, чем во все минувшие ночи.
      Утром солнце взошло большое, свежее и казалось таким же умытым, как вся степь. А степь действительно посвежела, ожила после дождя. Дождь смыл с листьев травы пыль, и она весело зазеленела, как зеленеют первые ее ростки ранней весной.
      Вторая бригада косила разнотравье. И если в утомительные, знойные дни цветы почти не бросались в глаза, то сейчас ими пестрел весь луг. Кое-где на зеленых стебельках остались еще дождевые капли, под солнечными лучами они загорались, вспыхивали, словно разноцветные искры. А каким концертом в это утро встретила степь юных косарей! Пели на разные голоса видимые и невидимые птицы; где-то посвистывал суслик; жужжала, направляясь к цветкам, пчела; стрекотали, трещали, вызванивали на разные лады насекомые.
      Павел Иванович долго стоял у будки и молча любовался степью.
      К нему подошел Сергей.
      - Павел Иванович, может быть, поедем, попробуем?
      - Бригадир распорядился начинать после завтрака. Нет, ты посмотри, Сережа, какая красота! А ты знаешь песню "Широка страна моя родная"?
      - Знаю.
      Павел Иванович весело подмигнул своему напарнику и запел. Сергей несмело поддержал его. Голос у него был сильный и приятный. Один за другим стали подходить ребята, девушки. Спели много песен. Пели до тех пор, пока тетя Груня не позвала завтракать.
      День, хорошо начавшийся и обещавший быть погожим, скоро испортился. Из-за горизонта показались бесформенные сероватые тучи, быстро проносившиеся низко над землей.
      Туч становилось все больше, их пелена делалась все плотнее и, наконец, солнце скрылось. Подул сырой ветерок, стало прохладно.
      К концу завтрака начал моросить мелкий густой дождь...
      "ЗДРАВСТВУЙ, ДРУЖОЧЕК!"
      - Павел Иванович, как вы думаете, косить сегодня будем?
      - Кажется, не удастся. Сейчас, Сережа, поточнее узнаем. У Петра Александровича.
      Дьячков, слышавший этот разговор, грустно качнул головой.
      - Не придется. День, можно сказать, пропал. Вон какое серое небо, кругом обложено, того и жди - с утра до вечера может сеять. Уж если что то завтра.
      Сергей задумался... Значит, сегодня бригада остается без дела. И у него тоже весь день ничем не будет занят. Вот какой подходящий случай съездить в Потоцкое! До вечера можно туда и обратно справиться. На минутку заскочить домой, забрать Шарика - и назад.
      - Ты о чем задумался? - спросил Павел Иванович.
      Сергей смутился:
      - Это я так... Думаю, нельзя ли до вечера отлучиться из бригады.
      - Почему же нельзя? Мне кажется, можно, - с готовностью ответил классный. - А ты куда собираешься?
      - Домой бы съездить. У меня там собака осталась...
      Сергей передал учителю рассказ Тани.
      - Конечно, поезжай, - долго не раздумывая, решил Павел Иванович. - Я видел твоего приятеля. Славный пес. Давай тащи его сюда.
      - А бригадир ничего не скажет?
      - Даже не думай об этом. В поселке заодно и в баньку наведайся. Наверное, уже соскучился?
      В Потоцкое шла подвода за продуктами, и Сережка к полудню был уже в поселке.
      Подойдя к дому, он увидел на двери замок. Заглянул в огород - и там никого.
      Но почему его не встречает Шарик? Излюбленным местом пса было крылечко, теперь же рыжего там нет...
      Сергей обошел весь двор - нигде никаких следов. Куда он мог деваться? Шарик всегда сидел дома, а если уходил со двора, то только с Сергеем.
      Сергей поднялся на крылечко, присел на ступеньку.
      Он знал, где спрятан ключ, но идти в дом ему не хотелось. "Эх, Шарик, Шарик, ну куда же ты запропал?" А как хорошо все могло обернуться - Манефы Семеновны нет, видно, сидит на своем базарчике, подхватил бы Сергей рыжего - и прочь со двора, бабка Манефа даже и не догадалась бы, что тут без нее хозяйничали гости. Где же теперь искать этого дуралея? Похоже, придется ждать Манефу Семеновну. Да, придется... Не уезжать же без Шарика!
      Сергей достал из-за наличника ключ, отпер замок. Тут ему показалось, что где-то совсем рядом кто-то вздохнул. Сергей прислушался. Вздох повторился, но не такой громкий. Еще и еще... Нет, это были не вздохи, а стоны, слабые, чуть слышные. Доносились они из-под крылечка, в этом Сережка уже не сомневался. Кто же там? Кто?
      Внезапно мелькнула догадка...
      - Шарик, Шарик! - позвал он.
      Под крылечком все затихло. Потом что-то зашевелилось, зашуршало и из-под нижней ступеньки показалась рыжая мордочка.
      - Шаринька! - вскрикнул Сергей и бросился вниз. - Здравствуй, дружочек, здравствуй, мой...
      Сергей не закончил фразы, пораженный жалким видом Шарика. Пес был до того худ, что походил на скелет, обтянутый кожей, и от худобы казался намного меньше; один глаз у него заплыл опухолью, а другой смотрел на Сергея с ласковой грустью.
      - Что с тобой, моя роднушка?
      Пес вильнул хвостом-коротышкой и попытался встать на задние лапы, но это оказалось не под силу ему, и он, словно застыдившись, сел у ног своего друга.
      - Ты, видно, болеешь? - сказал Сергей и осторожно взял Шарика на руки.
      Пес сладостно облизнулся и весь приник к Сережкиной груди.
      - А с глазом у тебя что? Или кто-нибудь бил? А?
      Но пес не умел говорить и поэтому ничего не рассказал о пережитых им тяжких днях. А рассказать было что...
      - Может, есть хочешь? Пойдем поищем у бабки Манефы, - предложил Сергей и, не спуская рыжего с рук, поднялся на крылечко.
      Шарик сидел на руках спокойно, как, бывало, сиживал и раньше, но едва Сергей вошел в коридор, он начал тревожно оглядываться по сторонам, завозился и, вырвавшись, выскочил на крылечко.
      - Ты чего такой? Или боишься? Не бойся, никто тебя не тронет, да и дома-то никого нет, - уговаривал Сергей. - Пойдем. Ну? Пойдем, Шарик!
      После долгих уговоров и ласковых поглаживаний, боязливо озираясь и поджав хвост, Шарик пошел за Сергеем.
      В кухне нашлось немного молока, несколько разваренных картошек, которые, видимо, оказались непригодными для продажи, и полкаравая хлеба. Молоко Сергей вылил в мисочку, накрошил туда хлеба и отдал Шарику.
      - Ешь, подкрепляйся на дорогу, мы сейчас с тобой в бригаду поедем. На голодное брюхо туда не доберешься.
      Шарик сначала нерешительно потоптался вокруг мисочки, потом жадно набросился на еду. Видно, он так изголодался, что, проглатывая пищу, даже вздрагивал. Когда мисочка опустела, Шарик начисто вылизал ее и тут же боязливо убежал на крыльцо.
      Сергей наскоро умылся и тоже принялся за еду. Вдруг Шарик зарычал и зло залаял, затем поспешно забился на свое прежнее место под крыльцом.
      Сергей выглянул в дверь - по двору шел Силыч.
      - Приехал, стахановец? - совсем беззвучным голосом, таким хриплым, что даже трудно было разобрать слова, спросил он.
      - Приехал, - нехотя ответил Сергей.
      - Ну, здорово, если так. Молодец, что решился. Нечего на дядю чертоломить, пускай дураки отдуваются.
      Сергея подмывало хотя что-нибудь возразить этому противному человеку.
      - А я не на дядю.
      - А на кого же тогда? На тетю? Или, может быть, для себя? насмешливо спросил Силыч.
      - Для государства.
      - Ну, ну. Оно небось тебе новые штаны купит?
      - Не обязательно работать за штаны.
      - Для фронта? - так же насмешливо бросил Силыч.
      - Для фронта.
      - Понятно. Только знай, вьюноша, что все сие не угодно богу. Да ты умный парень, сам понимаешь. И в Евангелии разбираешься не хуже другого. Словом, вернулся домой - и разговору конец. Ноют небось колхознички насчет дождей?
      - Вся работа встала.
      - Я и говорю - богу не угодно. Не то еще будет. Он и потоп может наслать. Кто хочет спастись - бросай мирские дела и берись за божеские. В молитве спасение. И ты тоже долго не оттягивай, берись-ка помогать нам. Заработаешь царство небесное. Для того и живет человек на земле.
      Сергей неохотно слушал Силыча, с нетерпением ожидая, когда тот уйдет. Видя, что разговор не клеится, Силыч заговорил о цели своего прихода.
      - Я завернул к вам насчет собаки, Манефа Семеновна просила.
      - А чего она просила?
      - Дурная собака твой Шарик. А может, спаси бог, беситься собирается? Мысленное ли дело, ничего не жрет и воет все ночи напролет.
      - Он по мне заскучал.
      - Не отрицаю. Может, и заскучал. Только ты, вьюноша, и то прими во внимание, что собака понапрасну выть не станет. Доказано! Или свою погибель чует, или же людям беду накликает. Словом, не к добру это, а к беде. Давно замечено. Вот я и принес. - Силыч достал из кармана синеватую тряпицу, положил ее на стол и осторожно развернул. В ней оказался порошок. - Мор! - таинственно сказал он. - Сильное вещество, до завтра до утра и лапы вытянет. Только надо, чтоб сглотнул, с мяском бы дать, что ли? Самому надо осторожность блюсти... словом, мор.
      - Вы что, собираетесь Шарика морить? - спросил Сергей и почувствовал, что сердце у него стало колотиться часто и гулко.
      - Манефа Семеновна просила, - словно оправдываясь, сказал Силыч. - А она не о себе думает, о других у нее забота.
      - Это вы его избили?
      - Бить не бил, а по просьбе Манефы Семеновны хотел поучить малость. Ты то учти, ей жизни от него, проклятого, не стало. И соседям тоже муторно. Волнуются и опять же выговаривают.
      - Даже глаз зашибли. А еще... - Сергей хотел сказать: "А еще в святые лезете", но вместо этого сказал: - А еще писание читаете. Как там сказано? Блажен человек, который и скотину милует. А вы, как Гитлер...
      - Вьюноша, вьюноша! Негодную тварь и господь велит истреблять. Святое писание понимать надо.
      - Забирайте свой поганый мор, а Шарика я не дам травить.
      - Могу и забрать. - Силыч так же осторожно завернул порошок в тряпицу и сунул ее в карман. - Тогда до свидания. Пойду домой, кости покоя просят. - Не дойдя до калитки, он вернулся: - А Манефа Семеновна знает о твоем приезде?
      - Нет, - не задумываясь, ответил Сергей. - Я вот только что...
      Силыч ушел.
      Интересно, зачем он спросил? Должно быть, неспроста. И посмотрел как-то... подозрительно. Куда же он потопал? Домой? Или с доносом к Манефе Семеновне?
      Нужно бы в баню сходить. Нет, на этот раз можно и без бани обойтись...
      Сергей вернулся в избу, убрал со стола, запер дверь, ключ положил на прежнее место и, выманив из-под крыльца Шарика, ушел с ним на бригадный двор, а оттуда снова уехал в поле.
      Сергея и его Шарика в бригаде встретили шумно и радостно.
      Дождливая погода затянулась. Днем обычно было пасмурно, по нескольку раз принимался лить дождь.
      Косари укрывались от дождя в будках, здесь же приходилось завтракать, обедать... Было тесно, но никто не обижался - в тесноте, да не в обиде... Первые дни настроение у всех держалось хорошее, веселое. Ребята устраивали громкую читку, много пели. Но с течением времени в разговорах все чаще и чаще стало слышаться беспокойство за успешное окончание сенокоса. Тревожиться действительно было от чего: приближалось время уборки хлебов и все хорошо понимали, что если затянется непогода, с сенокосом до уборочной не управиться. А продолжать косить сено и убирать хлеб одновременно колхозу не под силу, нет рабочих рук. Значит, как только поспеют хлеба, придется приостановить сенокос. А это уже грозило бескормицей.
      Обо всем этом подолгу толковали в будках. Обычно разговор вели взрослые, а ребята молча сидели, прислушивались. Но когда завязывалась беседа и среди них, то главная тема была та же, что и у взрослых.
      На стан неоднократно приезжала Семибратова. Она по-прежнему держалась уверенно, не скрывала, а, наоборот, подчеркивала, что создалось исключительно напряженное положение и что выход один - как только снова наступят погожие дни, нужно работать и работать не покладая рук, как никогда не работали.
      ЕЩЕ КЛЯТВА
      В один из своих приездов Семибратова сказала Павлу Ивановичу, что в правлении колхоза приходила Манефа Семеновна и просила передать Сергею, чтобы, не откладывая, ехал домой.
      - Ну как, отпустите напарника?
      - Он же недавно ездил, - удивился Павел Иванович. - Но если зовут пускай едет. Все равно погода стоит нерабочая. А зачем он понадобился, бабка не говорила?
      - Нет.
      - Откровенно говоря, эта поездка мне не очень нравится.
      Сказали Сергею. Он не только не обрадовался, но даже смутился. Когда узнал, что Семибратова берет его с собой и должна скоро уезжать, засуетился и стал торопливо укладывать вещи.
      Павел Иванович удивился:
      - Ты разве не собираешься вернуться?
      - Я, Павел Иванович... я вернулся бы...
      - Может, надоело здесь?
      - Ну что вы! - с обидой в голосе воскликнул Сергей.
      - Значит, все решено. И нечего тебе взад-вперед с вещами возиться. Вещи пускай полежат здесь.
      В разговор вмешались ребята, стали уговаривать Сергея обязательно вернуться, доказывали, что дома у него ничего не случилось, да и не могло случиться. Другое дело, когда там никого не осталось, как, например, у Кости Жадова: и он, и мать - оба в поле. А у Сергея бабка.
      Сергей вещей не забрал. Договорились, что в любом случае он обязательно приедет в бригаду и увезет все, когда будет уезжать совсем.
      - Шарика на меня оставь, - предложила Таня.
      - Не останется.
      Но пес, словно понимая уговоры Тани и Сергея, остался.
      ...Манефа Семеновна встретила Сергея приветливо; глаза ее светились радостью, и Сергей понимал, что старуха действительно рада ему; несколько раз перекрестив, она принялась обнимать его и крепко поцеловала в лоб, что случалось, особенно за последнее время, очень редко. Казалось, что о минувшем приезде Сергея она ничего не знает.
      - Худющий-то какой стал, господи-батюшка, - запричитала Манефа Семеновна, - одна кожа да кости остались.
      Сергей знал, что это неправда, что, наоборот, за время дождей от длительного безделья он даже поправился, но, учитывая своеобразный характер Манефы Семеновны, возражать не стал. Он огляделся по сторонам ничего в избе не изменилось: так же висела в переднем углу потемневшая от времени икона, перед ней горящая лампада с чуть заметным крохотным язычком пламени; стол, покрытый выцветшей клеенкой, за столом деревянные лавки, на конике полотенце...
      - Умывайся, Сереженька, а я ужин соберу. Поди, наголодался там на казенных харчах.
      - А мы не голодали. Еды там вволю.
      - Чем же вас ублажали, чем потчевали? - со скрытой усмешкой спросила Манефа Семеновна.
      Сергей рассказал. Старуха недовольно поджала губы:
      - То-то я и говорю - с виду весь осунулся. С такого харчу не то что поправиться, считай, ноги таскать не будешь. А вы к тому же еще и работали.
      Сергей хотел было сказать, что и дома они едят не больно сладко, но опять сдержался, промолчал.
      Умывшись, как ни в чем не бывало Сергей сел за стол и взялся за ложку. Но опустить ее в чашку с дымящимися щами не удалось. Манефа Семеновна вдруг нахмурилась, брови ее сурово сдвинулись, она ударила его по руке, да так, что ложка стукнулась о крышку стола.
      - Ты что же это?! Лба не перекрестив - за ложку? - со строгим укором сказала Манефа Семеновна. - Или совсем уже в безбожники записался? Люди добрые сначала богу помолятся, вознесут хвалу господу, а тогда и за святой хлеб берутся.
      Сергей вышел из-за стола и, как до поездки в бригаду, не спеша трижды перекрестился и снова сел на свое место. Есть перехотелось. И без того невеселое настроение стало тягостным. И комната показалась куда мрачнее, чем была раньше. И душно, не поймешь, чем в избе пахнет, не то ладаном, не то клопами. А может, богородской травой. Сергей нехотя хлебал щи - они казались ему пересоленными - и думал о бригаде, пытаясь представить, что сейчас там делается. Нет, хорошие все-таки у них ребята, вот и придрались к нему, и клятву взяли, а все же относятся как свои. С ними Сергей совсем позабыл и про наказ Манефы Семеновны насчет моления. Представив себе, как были бы поражены ребята, увидев его молящимся, Сергей не смог сдержать грустной улыбки.
      - Чего раскололся? Надо плакать, а не смеяться, - прикрикнула Манефа Семеновна.
      Сергей не стал пускаться в объяснения. После ужина она спросила:
      - А постель твоя где?
      - Там осталась.
      - Или снова в обрат собираешься?
      В вопросе Манефы Семеновны слышалась с трудом сдерживаемая раздраженность и даже угроза.
      - Как вы скажете, - дипломатично ответил Сергей.
      - А чего я еще могу сказать? Все говорено-переговорено. Не успел за порог ступить, забыл, как творить крестное знамение. Прошлый раз приехал на глаза не показался. Собаку и то выше меня поставил. Не думала, что вместо спасиба за все черную неблагодарность получу. На Степана Силыча накинулся. Седины бы его постыдился.
      - Я не накидывался... - пытался оправдаться Сергей, но старуха и слушать не стала.
      Перед сном Манефа Семеновна сама долго молилась и столько же продержала на молитве Сергея. А когда он уже лег, расплакалась, села у его изголовья и запричитала:
      - Солнушонок ты мой! Заждалась я, кругом-то я одна-одинешенька, целый день слова некому сказать. Только и радости, что с господом посоветуюсь. И все тебя ждала, глаза насквозь проглядела.
      Говорила она и говорила, и о том, что старец Никон строго наказал непременно привести Сергея, и о том, что снова был слышен глас божий, оповестивший о приближении конца света, когда погибнут все грешные люди, а останутся только те, кто верует и почитает бога; рассказала и о божьих письмах, принесенных будто святыми людьми, а в тех письмах тоже о конце света и велено всем, кто хочет спастись, бросать работу и заняться только постом и молитвой.
      Слушал Сергей, и ему так хотелось, чтобы бабка поскорее замолчала, на память приходили другие слова и разговоры, совсем непохожие на эти, слова, которые он слышал в бригаде от Павла Ивановича, Тани, ребят, Семибратовой и всех-всех, с кем довелось ему встретиться на сенокосе.
      Когда Манефа Семеновна, думая, что ее речи окончательно покорили Сергея, положила на его голову свою сухую ладонь и стала гладить волосы, он чуть отодвинулся и сказал, что ему жарко. Затем сделал вид, будто дремлет, крепко зажмурил глаза и вскоре действительно уснул.
      Утром разбудила Манефа Семеновна:
      - Вставай, Сереженька, завтракать пора.
      Он тут же проснулся и соскочил с постели. Небо хмурилось, и в комнате было мрачновато. Сколько же времени? Много или мало? Все равно надо одеваться. Сергей взялся за одежду и увидел на полу у порога листок бумаги размером в половину тетрадного. Откуда он? Вчера его здесь не было! Интересно! Сергей взял бумажку в руки. Это был не обычный тетрадный лист, а кусок неграфленой бумаги с тоненькой, чуть заметной зеленой окантовкой. Он был весь исписан, но буквы не скорописные, а наподобие печатных, как обычно пишут объявления. Сергей стал читать... "Божье письмо. На святой горе был услышан глас божий. Близко второе пришествие Христа. Приближается Страшный суд, и погибнут тогда все грешники и восторжествуют праведники. Чтоб спастись от погибели - молитесь сорок дней и ночей, кайтесь над святым Евангелием. Бросьте всякую работу и другие греховные дела. Забудьте о земном. Перепиши письмо на девяти листках и раздай девяти знакомым и незнакомым и сделай это тайно ото всех. Так велит господь. А если не выполнишь приказания - потеряешь самого дорогого человека на свете и на тебя придет болезнь, горе и смерть лютая. Бросьте земное и молитесь". Внизу стояло вместо подписи: "Печать архангела Михаила".
      Сергею стало немного жутковато. Наскоро одевшись, он выбежал к Манефе Семеновне на кухню.
      - Баб Манефа, кто положил это письмо? - Он показал ей листок.
      - Знать не знаю, ведать не ведаю. Кому надо, тот и положил. В дверь бросили.
      - К нам сегодня приходил кто-нибудь?
      - Не знаю. И ты зря выспрашиваешь. В письме-то что написано? Молчать велено. И молчи. Больше меня ни о чем не выпытывай, знаю - не знаю, умру не скажу. И не приведи тебя бог ослушаться этого письма. Шутка сказать был услышан голос божий! Молиться надо. После завтрака пойдем к старцу Никону. А твое дело, я так скажу, совсем особенное. С кого другого, а с тебя спросится.
      Позавтракали, помолились.
      Манефа Семеновна достала из сундука и подала Сергею чистую одежду, велела поскорее переодеться - Никон Сергеевич их ждет. Сергей не сопротивлялся. Но он наотрез отказался надеть серый пиджак. Манефа Семеновна удивилась, но настаивать не стала. Она только спросила, чем же не понравился ему этот славный пиджачок? Сергей так и не ответил, но добавил, что вообще носить его не будет. В другое время Манефа Семеновна не прошла бы молча мимо таких дерзких слов мальчишки, но она торопилась, была занята другим, более важным, и оставила этот разговор до другого раза.
      Старец Никон встретил их приветливо. Спросил, совсем ли приехал Сергей. Услышав положительный ответ Манефы Семеновны, поинтересовался есть ли у юноши желание вместе со старцем Никоном и Силычем служить богу в моленной, возносить славу господу.
      Сергей немного помялся в нерешительности. Вот она настала - та страшная минута, когда он должен выбрать, как ему дальше жить, пойти со старцем, а заодно с Силычем, и тогда прощай все - и Таня, и Павел Иванович, и ребята.
      В памяти промелькнула ночь, когда он давал у костра клятву, затем разговор с Таней... Нет, надо отказаться, пускай будет даже лучше смерть, чем позор!..
      - Ну, - спросил старец и благожелательно опустил руку на плечо Сергея, - что же мы молчим?
      Собравшись с духом, Сергей ответил, что у него нет такой охоты. Тут Манефу Семеновну даже качнуло. Она охнула, всплеснула ладонями и накинулась на Сергея с упреками. Затем стала уверять старца, что до поездки в бригаду Сергей всей душой стремился прислуживать в моленной, а вот побывал там - вернулся совсем другим, словно его там заново перекроили. Но все же сердце у Сергея чистое и душа еще невинная, он исправится. Пускай Никон Сергеевич не сомневается в этом. Слова Манефы Семеновны такие верные, что она может даже присягу дать.
      Затем снова заговорил старец. Он наобещал Сергею златые горы и попросил выручить единоверцев, потому что за последние дни Силыч совсем остался без голоса. Ну, а без чтения слова божьего какое же может быть моление?
      Старец говорил тихим и грустным голосом, а глаза его смотрели на Сергея ласково и просяще...
      - Ну так что же ты, Сережа?
      Сергей ответил, что он, пожалуй, и не сможет, он уже и читать-то по-церковному позабыл.
      - А мы сейчас посмотрим, - сказал старец и раскрыл перед Сергеем псалтырь. - Ну-ка, читай.
      Книга раскрылась на странице, где был напечатан псалом, который Сергей знал почти наизусть и мог прочитать без единой запинки. Но он стал читать, будто с трудом разбирает написанное, читал по слогам, да и то сбивался и путал. Ему дали другую страницу, совсем незнакомую. Чтение пошло еще хуже.
      Старец Никон молча поднялся со стула и нервно зашагал по комнате. Затем остановился перед Сергеем:
      - Неужто так скоро позабыл все то, чему я научил тебя, сын мой возлюбленный?
      - У меня памяти нет, - еле слышно ответил Сергей. - Я и в школе тоже чуть тяну.
      - Не верю я ему, не верю, Никон Сергеевич! - воскликнула Манефа Семеновна. - Врет он все, притворяется. Я же вам говорила, что и в седьмой класс хорошо перешел. Грех-то какой! Дайте ему еще пробу, Никон Сергеевич. А ты, богохульник, не смей над божьим писанием глумиться. О себе не думаешь, родителей бы вспомнил.
      - Да, души покойных не возрадуются, - скорбно произнес старец. - Души покойных грустят, видя все происходящее.
      - Ну, чего же ты молчишь? Чего в землю уставился? Проси, чтоб Никон Сергеевич еще дал почитать.
      Но Сергей молчал.
      - Нет, уважаемая Манефа Семеновна, дорогая сестра во Христе, видно, правду говорит пословица - насильно мил не будешь, - обиженно сказал старец. - Я же вижу, как вы болеете за него, но свое сердце и разум другому не поставишь.
      Старец стал внушать Сергею, чтобы тот почитал и во всем слушался Манефу Семеновну, что неуважение и непослушание старшим - страшнейший грех.
      - А я и так слушаюсь, - не удержался Сергей.
      - Где же ты слушаешься? - накинулась на него старуха. - Ты бы хотя память покойного отца чтил, вон у меня письмо лежит за образом, Николай Михайлович прямо так и писал, что мне тебя препоручает, а ты час от часу все хуже да хуже. Вы слышали, Никон Сергеевич, он меня слушает?! Ты поклянись здесь, дай клятву, что никогда не преступишь моего слова. Можно такую клятву, Никон Сергеевич?
      Старец немного подумал. Затем сказал, что, конечно, можно, что закон божий разрешает принимать от кающихся клятву. Он выдернул из стопы книг одну и положил ее на край стола.
      - Подойди, раб божий Сергей.
      Сергей подошел.
      - Положи на Евангелие два пальца - указательный и средний. Большой к ним присоедини. Теперь повторяй за мной. Я, раб божий Сергей... на святом Евангелии, перед лицом всемогущего бога... даю клятву...
      Словно во сне, Сергей механически повторял слово за словом, не вдумываясь в их смысл. Да он сейчас ни о чем и не думал. На душе было так скверно, что он готов был разреветься. Совсем неожиданно Сергей взглянул в окно - оно выходило на улицу - и чуть не вскрикнул: мимо проходил Иван Егорыч, с удилищами на плече, котомкой за спиной, знакомым котелком в одной руке и изрядным куканом рыбы в другой. Шел Иван Егорыч, по-стариковски сгорбившись, и о чем-то глубоко задумался. На другой стороне улицы чей-то рыжеватый телок пощипывал травку. А это кто? Торопливым шагом проследовала Таня. За ней бежал Шарик. Даже не верилось. "Когда же она приехала?" - подумал Сергей. Как вспышка молнии, в памяти промелькнула его жизнь на стане в Цветной лощине. Сергей словно очнулся быстрым взглядом окинул комнату, увешанную иконами и непонятными картинами, Манефу Семеновну, старца, Евангелие на столе... Рывком он убрал с Евангелия пальцы и бросился в дверь. Догнав Ивана Егорыча, Сергей не очень смело поздоровался с ним.
      - А, Сережка, здорово, брат! - обрадовался старик и протянул мальчишке руку. - С поля на побывку?
      - Да вот, по делам, - ответил Сергей и удивился: откуда Ивану Егорычу известно, что он в поле?
      - Я однажды заходил к тебе, бабка все и пояснила. Твою бабку я, оказывается, знаю. Как же! С бабкой, скажем прямо, тебе, парень, не повезло.
      Они расстались дружески, и Иван Егорыч пригласил к себе Сергея в гости, когда тот совсем вернется в поселок.
      Дома Сергей торопливо переоделся, надел все, в чем приехал из бригады. Зная, что предстоящая встреча с Манефой Семеновной не сулит ему ничего хорошего, вышел во двор. Там, во всяком случае, она не станет кричать и не полезет в драку.
      Да, письмо отца! Манефа Семеновна все говорит, что в этом письме отец велел ей распоряжаться Сережкой. Письмо за образом? Надо найти его, достать... И прочитать... Скорее назад, в избу...
      Сергей вспрыгнул на лавку и торопливо стал шарить на полочке-угольнике за образом... Под руку попалась пачка бумажек. Не слезая с лавки, Сергей стал быстренько перебирать их... Вот голубой конверт, выцветший, пожелтевший. Это он! Слегка дрожавшими пальцами Сергей достал из конверта письма, их было два. В одном Николай Михайлович сообщал, что остался служить в Красной Армии, а другое.