- Меня, знаете, эта Татьяна всегда в бешенство приводит! - воскликнула Елена. - Если действительно Пушкин встретил в жизни такую женщину, то я голову мою готова прозакладывать, что ее удерживали от падения ее генеральство и ее положение в свете: ах, боже мой, как бы не потерять всех этих сокровищ!
      - Может быть! - согласился Миклаков. - Но мою госпожу другое останавливало... - присовокупил он с усмешкой.
      - Другое? - спросила Елена.
      - Да!.. Она боялась в этом случае бога, греха и наказания за него в будущей жизни.
      Лицо Елены сделалось удивленное и насмешливое.
      - После этого она просто-напросто дура! - проговорила она.
      - Не очень умна! - согласился Миклаков.
      - Но я одного тут не понимаю: каким образом вы могли влюбиться в подобную женщину и влюбиться до такой степени, что целые полтора года ездили за ней по Европе.
      - Эта самая непорочность больше всего и влекла меня к ней... Очень мне последнее время надоели разные Марии Магдалины{376}!.. Но кто, однако, вам сказал, что мы с княгиней больше не встречаемся? - спросил в заключение Миклаков.
      - Жуквич! Ему кто-то писал об этом из Парижа! - отвечала Елена.
      - А! - произнес Миклаков. - Поэтому он еще здесь?
      - Здесь! Он тут через два нумера от меня живет! - отвечала Елена не совсем спокойным голосом.
      - Вот где!.. - произнес не без ударения Миклаков. - Так вы, значит, к нему под крылышко переехали?
      - Не к нему, но потому, что я только эту гостиницу и знала в Москве; а переехать мне надо было поскорее, - проговорила Елена, еще более смутясь. Скажите, однако, не знаете ли вы, что он за человек?.. Собственно, я до сих пор еще не могу хорошенько понять его.
      Миклаков подумал некоторое время.
      - Человек, как вы видите, неглупый... плутоватый, кажется... проговорил он.
      - Но я подозреваю, что он предводитель какой-нибудь большой польской партии! - подхватила Елена.
      - Нет, не думаю! - возразил Миклаков.
      - Непременно так! - продолжала Елена. - Потому что он тут хлопочет, делает сборы на помощь польским эмигрантам.
      - Ну, немного еще, видно, собрал... - заметил с усмешкой Миклаков.
      - Это из чего вы заключаете? - спросила Елена.
      - Из того, что некоторые из эмигрантов в поденщики идут на самые черные работы.
      Елена при этом даже изменилась в лице.
      - Я знаю, по крайней мере, что несколько времени тому назад он послал им в Париж значительную сумму! - проговорила она.
      - Не слыхал-с этого!.. Знаю только, что господа польские эмигранты составляют до сих пор один из главных элементов парижского пролетариата.
      - Странно, - произнесла Елена, видимо, желавшая скрыть обеспокоившую ее мысль.
      Миклаков между тем встал с тем, чтобы уйти.
      Елена тоже встала.
      - Когда же мы опять увидимся? - спросила она.
      - Нескоро, я думаю, потому что я завтра уезжаю в Малороссию.
      - В Малороссию?.. Это зачем?
      - По двум причинам... Во-первых, я за границей климатом избаловался, мне климата хорошего желается, а здесь холодно; кроме того, на днях княгиня возвращается в Москву к своему супругу.
      - Возвращается? - повторила Елена, как бы уколотая чем-то.
      - Возвращается-с; и так как я вовсе не желаю, чтобы про меня говорили, что я всюду следую по пятам княгини, то и уезжаю отсюда.
      - Просто, я думаю, боитесь за себя, что не утерпите и прибежите поглядеть на свое холодное божество, а потом, чего доброго, опять, пожалуй, начнете поклоняться ему! - заметила Елена.
      - Нет-с, нет!.. Другой раз таким дураком больше не буду! - воскликнул Миклаков, отрицательно кивая головой и уходя.
      Елена между тем, после его посещения, сделалась еще более расстроенною: у ней теперь, со слов Миклакова о продолжающейся бедности польских эмигрантов, явилось против Жуквича еще новое подозрение, о котором ей страшно даже было подумать.
      X
      В одно утро Елпидифор Мартыныч садился на свою пролетку, чтоб ехать по больным, как вдруг перед ним, точно из-под земли, выросла Марфуша, запыхавшаяся, расстроенная и испуганная.
      - Батюшка, Елпидифор Мартыныч, с барыней нашей что-то очень нехорошо-с! - завопила она.
      - Что такое?.. - спросил Елпидифор Мартыныч.
      - Без чувств все изволит лежать-с! - отвечала Марфуша.
      - О, о!.. Отчего же это с ней случилось? - произнес Елпидифор Мартыныч.
      - Да вчера к ней-с эта проклятая горничная Елены Николаевны пришла, продолжала Марфуша. - Она больше у нашей барышни не живет-с! - И начала ей рассказывать, что Елена Николаевна из заведенья переехала в гостиницу, в нумера, к этому барину Жуквичу.
      - Переехала?.. Фю!.. - поздравляю! - воскликнул, присвистнув, Елпидифор Мартыныч.
      - Переехала-с... Елизавета Петровна очень этим расстроилась: стала плакать, метаться, волоски даже на себе рвала, кушать ничего не кушала, ночь тоже не изволила почивать, а поутру только было встала, чтоб умываться, как опять хлобыснулась на постелю. "Марфуша! - кричит: - доктора мне!". Я постояла около них маненько: смотрю точно харабрец у них в горлышке начинает ходить; окликнула их раза два - три, - не отвечают больше, я и побежала к вам.
      Елпидифор Мартыныч выслушал Марфушу с внимательным и нахмуренным лицом и потом, посадив ее вместе с собой на пролетку, поехал к Елизавете Петровне, которую нашел лежащею боком на постели; лицо ее было уткнуто в подушку, одна из ног вывернута в сторону и совершенно обнажена.
      - Закрой! - сказал Елпидифор Мартыныч, указывая прежде всего Марфуше на эту ногу.
      Та закрыла.
      Елпидифор Мартыныч после этого заглянул Елизавете Петровне в лицо, потряс ее потом довольно сильно за плечо, затем взял ее руку и стал щупать пульс.
      - Баста!.. Кончено! - проговорил он.
      - Что, батюшка, умерла, что ли, она? - спросила трепещущая Марфуша.
      - Умерла!.. Поди объяви об этом в полиции! - продолжал Елпидифор Мартыныч, как-то беспокойно озираясь кругом.
      Марфуша заревела во весь голос и пошла.
      Оставшись один, Елпидифор Мартыныч, по-прежнему озираясь по сторонам, проворно подошел к комоду, схватил дрожащими руками лежавшие на нем ключи, отпер одним из них верхний ящик комода, из которого, он видал, Елизавета Петровна доставала деньги. Выдвинув этот ящик, он отыскал в нем туго набитый бумажник и раскрыл его: в бумажнике оказалось денег тысячи полторы. Тысячу рублей Елпидифор Мартыныч сунул себе в карман, а пятьсот рублей оставил в бумажнике, который снова положил на прежнее место, задвинул ящик и запер его. Тысячу эту Елпидифор Мартыныч решительно считал законно принадлежащею ему - за все те хлопоты, которые он употребил с своей стороны по разного рода делам Елизаветы Петровны.
      Когда полиция пришла, Елпидифор Мартыныч сдал ей деньги и вещи и самое покойницу в полное распоряжение, а сам уехал, говоря, что ему тут больше нечего делать. Полиция, с своей стороны, распорядилась точно так же, как и Елпидифор Мартыныч: из денег она показала налицо только полтораста рублей, которые нужны были, по ее расчету, на похороны; остальные, равно как и другие ценные вещи, например, брошки, серьги и даже серебряные ложки, попрятала себе в карманы и тогда уже послала известить мирового судью, который пришел после того на другой только день и самым тщательным образом описал и запечатал разное старое платье и тряпье Елизаветы Петровны. Елену полиция известила о смерти матери через неделю после похорон. Все это время она аки бы разыскивала ее по Москве. Известие это несколько встревожило и взволновало Елену. Внутренний голос совести в ней говорил, что она много и много огорчала мать свою при ее жизни. "Что ж, и мой сын, вероятно, будет огорчать меня впоследствии!" - сказала Елена в утешение себе. Потом, когда ей принесли опись вещам, оставшимся после матери, она просила все эти вещи отдать горничной Марфуше, сознавая в душе, что та гораздо более ее была достойна этого наследства. Полиция и на этот раз, уделив себе еще кое-что, передала Марфуше решительно одно только тряпье. Покуда все это происходило, Елпидифор Мартыныч занят был новым делом: приездом княгини Григоровой и свиданием ее с мужем.
      Княгиня написала ему еще из Петербурга, что она такого-то числа приедет в Москву и остановится у Шеврие. Елпидифор Мартыныч в назначенный ею день с раннего утра забрался в эту гостиницу, нанял для княгини прекрасный нумер и ожидал ее. Княгиня действительно приехала и была встречена Елпидифором Мартынычем на крыльце гостиницы. Он под ручку ввел ее на лестницу и указал ей приготовленное помещение. Княгиня не знала, как и благодарить его. С княгиней, разумеется, приехала и Петицкая.
      - А вы, кажется, знакомы? - сказала княгиня, показывая Елпидифору Мартынычу на подругу свою.
      - Как же-с! - воскликнул он. - Имел честь даже лечить их, когда они с извозчика упали. Изволите помнить это, сударыня? - прибавил он Петицкой.
      - Помню! - отвечала та немного сконфуженным тоном.
      - Надеюсь, что все это теперь зажило, прошло?.. - продолжал Елпидифор Мартыныч не без намека.
      - Разумеется! - отвечала Петицкая, как бы не поняв его.
      - А что, муж примет меня? - спросила княгиня Елпидифора Мартыныча.
      - Конечно!.. Без сомнения! - отвечал было он на первых порах очень решительно; но потом несколько и пораздумал: князь после того разговора, который мы описали, ни разу больше не упомянул о княгине, и даже когда Елпидифор Мартыныч говорил ему: "Княгиня, вероятно, скоро приедет!" - князь обыкновенно ни одним звуком не отвечал ему, и, кроме того, у него какая-то тоска отражалась при этом в лице.
      - Но как нам тут поступить: вы ли к нему прежде поедете и предуведомите его или мне прямо к нему ехать? - продолжала княгиня.
      - Нет, я к нему наперед поеду и приготовлю его немного, а то вы вдруг явитесь, это, пожалуй, его очень сильно поразит! - подхватил Елпидифор Мартыныч и, не откладывая времени, поехал к князю, которого застал в довольно спокойном состоянии духа и читающим книгу.
      - К вашему сиятельству имею честь явиться с новостью великою - к-ха! воскликнул Елпидифор Мартыныч, живчиком влетая в кабинет князя.
      Князь взглянул на него вопросительно.
      - Еду-с я сейчас по Газетному переулку, - продолжал Елпидифор Мартыныч, - и вижу, что к гостинице Шеврие подъезжает карета, выходят две дамы, смотрю - боже мой! Знакомые лица! К-ха! Княгиня и компаньонка ее - Петицкая...
      - Княгиня? - спросил князь, как бы вздрогнув при этом имени.
      - Она-с!.. - отвечал Елпидифор Мартыныч. - Я бросился к ней, нашел ей нумер и говорю: "Как вам не стыдно не ехать прямо в свой дом!" - "Ах, говорит, не могу, не знаю, угодно ли это будет князю!" Ну, знаете ангельский характер ее и кротость! - "Да поезжайте, говорю, - князь очень рад будет вам".
      Говоря таким решительным тоном, Елпидифор Мартыныч очень хорошо заметил, что на лице князя опять отразилась какая-то тоска.
      - "Нет, говорит, прежде съездите и спросите, примет ли он меня?" присовокупил он не столько уже настоятельно. - Вот я и приехал: как вам угодно будет; но, по-моему, просто срам княгине жить в гостинице, вся Москва кричать о том будет.
      Князь при этом еще более нахмурился.
      - Пусть она едет сюда! - начал он каким-то прерывающимся голосом, - но я человек больной, раздражительный и желаю, чтобы не приставали ко мне!
      - Господи боже мой! Княгиня приставать станет, ангел-то этот!.. Разве только ухаживать за вами будет.
      - И ухаживанья я ничьего не хочу!.. Мне дороже всего, чтобы меня оставляли одного! - воскликнул князь.
      - Ну, и будут вас оставлять, как вы желаете того; я даже предпишу это как медицинское правило. Прикажете поэтому послать к княгине сказать, чтобы она ехала к вам? - заключил Елпидифор Мартыныч.
      - Посылайте! - отвечал князь, отворачиваясь несколько в сторону и как бы не желая, чтобы видели его лицо.
      Елпидифор Мартыныч отправил за княгиней свой собственный экипаж, приказав ей сказать, чтоб она немедля ехала.
      Княгиня приехала вместе с Петицкой. Вся прислуга княжеская очень обрадовалась княгине: усатый швейцар, отворяя ей дверь, не удержался и воскликнул: "Ай, матушки, вот кто приехал!". Почтенный метрдотель, попавшийся княгине на лестнице, как бы замер перед нею в почтительной и умиленной позе. Одна из горничных, увидав через стеклянную дверь княгиню, бросилась к сотоваркам своим и весело начала им рассказывать, что прежняя госпожа их приехала.
      - А вы пока пройдите туда, на мою половину, - сказала княгиня Петицкой.
      - Знаю-с! - отвечала ей та и прошла в задние комнаты.
      Княгиня стала приближаться к кабинету мужа; она заметно была в сильном волнении. Елпидифор Мартыныч, все время прислушивавшийся к малейшему шуму, первый услыхал ее шаги.
      - Княгиня приехала!.. - проговорил он каким-то торжественным голосом.
      Князь при этом изменился несколько в лице и привстал с своего места.
      Княгиня, войдя в кабинет, прямо и быстро подошла к нему. Князь протянул ей руку. Княгиня схватила эту руку и начала ее целовать. Князь, с своей стороны, поцеловал ее в лоб Елпидифор Мартыныч, тоже стоя на ногах, с каким-то блаженством смотрел на эту встречу супругов. Наконец, князь и княгиня сели. Последняя поместилась прямо против мужа и довольно близко около него. Елпидифор Мартыныч занял прежнее свое место.
      - Как ваше здоровье теперь? - проговорила княгиня, смотря на князя беспокойными глазами.
      - Ничего себе; я, собственно, недолго был болен и теперь совершенно почти здоров, - отвечал он трудным и медленным голосом.
      Княгиня продолжала смотреть на князя с беспокойством: ее, по преимуществу, поразил мутный и почти бессмысленный взгляд князя.
      - А вы тоже были больны? - спросил он, в свою очередь, почти совсем не глядя на княгиню.
      - Да, я в Париже была очень больна, - отвечала она, немного покраснев.
      В ее наружности, впрочем, только произошла та перемена, что ее белое и нежное лицо начало немного дрябнуть и походить на печеное яблоко.
      - Но потом где вы жили? - сказал князь как бы более механически.
      - Потом я жила в Италии, в Германии, - отвечала княгиня.
      - С кем-нибудь из русских или одни? - спросил князь; ему, кажется, хотелось узнать, жил ли там Миклаков.
      - Совершенно одна!.. С одной только Петицкой, - подхватила княгиня, как бы угадав его тайную мысль. - В Риме, впрочем, в одно время со мной жила Анна Юрьевна, где она и умерла.
      - Умерла Анна Юрьевна? - воскликнул Елпидифор Мартыныч.
      - Умерла, и какою-то страшной смертью, так что кричала на весь маленький переулок, в котором жила, а итальянцы, вообще очень суеверные, перестали даже ходить мимо ее дома.
      - Какая же болезнь у нее была? - спросил князь опять как-то механически: его даже известие о смерти Анны Юрьевны нисколько, по-видимому, не тронуло.
      - Я не знаю, какая, - отвечала княгиня.
      - К-ха! - откашлянулся глубокомысленно Елпидифор Мартыныч. - По образу ее жизни ей и нельзя было ожидать от бога покойной кончины, - проговорил он. - Желательно было бы знать, к кому теперь перешло все ее громадное состояние в наследство?
      - Барону, кажется! - отвечала княгиня.
      - Барону, однако! - воскликнул Елпидифор Мартыныч. - Но ведь это тысяч сто годового дохода?
      - Д-да! Впрочем, он и стоит того: последнее время он такую показал ей привязанность, что она мне сама несколько раз говорила, что это решительно ее ангел-успокоитель! Недели две перед смертию ее он не спал ни одной ночи, так что сам до того похудел, что стал походить на мертвеца.
      - Ну, из-за этакого наследства отчего и не похудеть!.. - произнес Елпидифор Мартыныч не без усмешки.
      - Барон, вероятно, скоро сюда приедет!.. - продолжала княгиня.
      - Вот как!.. Что ж, это и хорошо! - произнес Елпидифор Мартыныч, а сам с собой в это время рассуждал: "Князь холодно встретился с супругой своей, и причиной тому, конечно, эта девчонка негодная - Елена, которую князь, видно, до сих пор еще не выкинул из головы своей", а потому Елпидифор Мартыныч решился тут же объяснить его сиятельству, что она совсем убежала к Жуквичу, о чем Елпидифор Мартыныч не говорил еще князю, не желая его расстраивать этим.
      - И здесь такожде новостей немало! - продолжал он, как бы исключительно обращаясь к княгине. - Елизавета Петровна Жиглинская, если только вы помните, тоже померла.
      - Померла? - спросила княгиня.
      - Когда она померла? - воскликнул при этом князь.
      - Недели с три, надо быть, - к-ха! - отвечал Елпидифор Мартыныч, потупляясь несколько.
      - Отчего вы не сказали мне об этом? - спросил князь почти строго.
      - Да так как-то все забывал - к-ха! - отвечал Елпидифор Мартыныч как бы и искренним голосом.
      - И долго она была больна? - проговорила княгиня, сначала не подозревавшая, к чему ведет всю эту речь Елпидифор Мартыныч.
      - С ней два удара собственно было! - отвечал тот с какой-то особенною пунктуальностью и резкостью. - Один вот первый вскоре после поступления дочери в кастелянши! - На слове этом Елпидифор Мартыныч приостановился немного. - Сами согласитесь, - продолжал он, грустно усмехаясь, - какой матери это может быть приятно!.. А потом-с другой раз повторился, как дочь и оттуда переехала.
      - А куда она оттуда переехала? - спросила княгиня не совсем уже смелым голосом.
      Она еще за границей слышала, что Елена главным образом потому оставила князя, что он стал ее ревновать к Жуквичу; но чтоб эта ревность была справедлива, она не слыхала подтверждения тому.
      - В гостиницу тут одну; в нумера, где вот Жуквич поляк живет!.. проговорил Елпидифор Мартыныч, как бы больше обращаясь к князю.
      Княгиня при этом ответе окончательно смутилась и не стала больше расспрашивать. Князь тоже молчал и начал щипать себе бороду; известие это, впрочем, мало, по-видимому, его поразило, - он как будто бы ожидал заранее этого, и только его блуждающий взгляд несколько сосредоточился, и он заметно стал что-то серьезное и важное обдумывать.
      Княгиню между тем все беспокоила мысль, как сказать князю о Петицкой, и, видя, что разговор ни о чем другом не начинается, она решилась наконец:
      - Я Петицкую с собой привезла; вы позволите ей жить у меня? проговорила она.
      - Пожалуй, мне все равно! - отвечал князь с явною досадой, что его отвлекают от собственных мыслей.
      Елпидифор Мартыныч это заметил и обратился к княгине.
      - Князь утомился; ему вредно долго беседовать - к-ха! - сказал он.
      - Хорошо, я уйду! - сказала кротко княгиня и сама встала при этом.
      - До свиданья! - сказал ей князь, стараясь как можно поприветливей ей улыбнуться.
      Княгиня ушла, но Елпидифор Мартыныч не уходил: он ожидал, что не будет ли еще каких-нибудь приказаний от князя, и тот действительно, когда они остались вдвоем, обратился к нему.
      - Вы там сказали, - начал он прерывающимся голосом, - что госпожа эта... переехала к Жуквичу; но она вместе с собой таскает и ребенка, которому я отец тоже и не могу допустить того! Вся жизнь ее, вероятно, будет исполнена приключениями, и это никак не может послужить в пользу воспитания ребенка!
      - Конечно-с! У такой матери какое воспитание?.. - подхватил Елпидифор Мартыныч.
      - А потому заезжайте к ней, хоть завтра, что ли, и скажите ей, что я не сужу нисколько ее поступков; но за всю мою любовь к ней я прошу у ней одной милости - отдать мне ребенка нашего. Я даю ей клятву, что сделаю его счастливым: я ему дам самое серьезное, самое тщательное воспитание. Княгиня, как вы знаете, очень добра и вполне заменит ему мать; наконец, мы сделаем его наследником всего нашего состояния!
      - Отдаст!.. Вероятно, отдаст! - подхватил Елпидифор Мартыныч. - И куда он ей?.. У нее новые, я думаю, скоро дети будут.
      - Пожалуйста, заезжайте! - повторил ему еще раз князь.
      - Заеду-с! - отвечал Елпидифор Мартыныч.
      Князь в тот день не выходил больше из своего кабинета и совсем не видался с княгиней, которая вместе с Петицкой разбирала и расстанавливала разные вещи на своей половине.
      * * *
      Перед тем как Елпидифору Мартынычу приехать к Елене, у ней произошла весьма запальчивая сцена с Жуквичем. Елена недели две, по крайней мере, удерживалась и не высказывала ему своих подозрений, которые явились у ней после свидания с Миклаковым, и, все это время наблюдая за ним, она очень хорошо видела, что Жуквич хоть и бывал у нее довольно часто, но всегда как-то оставался недолгое время, и когда Елена, несмотря на непродолжительность его посещений, заговаривала с ним о польских эмигрантах, о польских делах, разных социальных теориях, он или говорил ей в ответ какие-то фразы, или отмалчивался, а иногда даже начинал как бы и подшучивать над ней. Елена не из таких была характеров, чтобы равнодушно переносить подобные вещи: у ней час от часу все более и более накоплялось гнева против Жуквича, так что в одно утро она не выдержала и нарочно послала за ним, чтобы он пришел к ней переговорить об одном деле. Жуквич явился и, по-видимому, был несколько смущен.
      - Мы последнее время решительно играем с вами в какие-то жмурки, где я хожу с завязанными глазами, а вы от меня увертываетесь!.. - начала она прямо. - Но так как я вообще полусвета не люблю, а потому и хочу разъяснить себе некоторые обстоятельства: прежде всего, я получила известие, что польские эмигранты в Париже до сих пор страшно нуждаются.
      Жуквич при этом вспыхнул весь в лице.
      - Кто ж вам сообщил это известие? - как бы больше пробормотал он.
      - Один очень и очень достоверный человек! - подхватила Елена. - Но вы мне этого не говорили; значит, вы или сами не знаете этого, чего вам, как агенту их, не подобает не знать, или знаете, но мне почему-то не доверяете.
      - О, панна Жиглинская, почему ж я стану вам не доверять! - воскликнул удивленным тоном Жуквич.
      - Этого я не знаю!.. Вам самим лучше это знать! - подхватила Елена. Во всяком случае, - продолжала она настойчиво, - я желаю вот чего: напишите вы господам эмигрантам, что ежели они действительно нуждаются, так пусть напечатают в какой-нибудь честной, серьезной газете парижской о своих нуждах и назначат адрес, кому бы мы могли выдать новую помощь; а вместе с тем они пояснили бы нам, что уже получили помощь и в каком именно размере, не упоминая, разумеется, при этом наших имен.
      - Это невозможно, панна Жиглинская! - снова воскликнул Жуквич, как бы приведенный почти в ужас последними словами Елены.
      - Почему невозможно? - спросила она его насмешливо и в то же время пристально смотря на него.
      - Да потому ж, панна Жиглинская, как я могу это написать?.. Мои ж письма, как сосланного, все читаются на почте; меня за это ж письмо сейчас сошлют в Сибирь на каторгу.
      - Но вы посылали, однако, деньги туда... - Да боже ж ты мой! Я посылал через банкиров от неизвестного лица.
      - В таком случае поедемте мы с вами в Париж, потому что я последними деньгами решительно хочу сама распорядиться и даже думаю остаться совсем в Париже, где сумею найти себе работу: я могу учить музыке, танцам, русскому языку и сидеть даже за конторкой купеческой.
      - Но как ж я поеду с вами, панна Жиглинская?.. Меня арестуют на первой станции, потому что я беглый буду.
      - Подите вы, Жуквич!.. Вы не сумеете убежать и попадетесь кому-нибудь, когда вы с виселицы успели уйти!.. - воскликнула Елена. - Не хотите только!..
      - Да ж, панна Жиглинская, и не хочу, - это так! - воскликнул Жуквич, в свою очередь, явно оскорбленным тоном и весь краснея в лице. - Потому что ж вы, - я не знаю чем я подал повод тому... - вы едете в Париж поверять меня!.. Я ж не подлец, панна Жиглинская!.. Я миллионами ж польских денег располагал, и мне доверяли; а вы в грошах ваших подозреваете меня!.. Да бог ж о вами и с деньгами вашими, я сейчас выпишу их из банка и возвращу вам их!.. Да съест их дьявол!.. Поляки никогда ж не нуждались в такой обидной помощи!..
      Монолог этот еще более рассердил Елену.
      - Кто честен-с, тот не боится, чтоб его поверяли! - произнесла она каким-то почти грозным голосом.
      - Я ж честен и не боюсь ваших поверок! - кричал ей на это Жуквич.
      - Нет, вы боитесь, - это вы извините!.. Вас выдают ваше лицо и тон вашего голоса.
      - Да нет ж, не боюсь, и через неделю ж вы получите все ваши деньги назад! - продолжал кричать Жуквич, берясь за дверь и уходя.
      - Сделайте одолжение, очень рада тому! - кричала ему в свою очередь Елена.
      Она предположила, как только он возвратит ей деньги, все их отослать к Николя Оглоблину с запиской, что от таких людей, как он и отец его, она не желает принимать помощи ни для какого дела. Елена не успела еще несколько прийти в себя, как ей сказали, что ее спрашивает Елпидифор Мартыныч. Елена, полагая, что он приехал к ней по случаю смерти ее матери, послала было сказать ему, что она никакой надобности и никакого желания не имеет принимать его, но Елпидифора Мартыныча не остановил такой ответ ее. Он явился к ней в комнату. Взглянув, впрочем, в лицо Елены, Елпидифор Мартыныч понял, что ему не совсем удобно будет разговаривать с ней, а потому и постарался принять как можно более льстивый тон.
      - Пословица русская справедлива: старый друг лучше новых двух!.. Нашел же, наконец, я вас, отыскал! - сказал он, придав самое сладкое выражение своему лицу.
      - Совершенно напрасно трудились! - отвечала ему насмешливо-презрительным тоном Елена.
      Елпидифор Мартыныч хоть бы глазом при этом моргнул.
      - Что делать-с! - произнес он спокойным тоном философа. - Не по своей вине вас беспокою, а по приказанию князя, который мне поручил передать вам, что он вас по-прежнему уважает и почитает... И как бы вы там лично сами к-ха! - ни поступали - к-ха! - он не судья вам; но вы еще молоды, можете выйти замуж, будете переезжать с места на место, а это он находит весьма неудобным для воспитания вашего сына и потому покорнейше просит вас отдать ему малютку вашего!..
      - Малютку моего?.. - переспросила Елена.
      - "Я, говорит, - продолжал Елпидифор Мартыныч, не отвечая на ее вопрос и как-то особенно торопливо, - в какие-нибудь тридцать лет сделаю его действительным статским советником, камергером, и если хочет Елена Николаевна, так и свиты его императорского величества генерал-майором!" У князя ведь прекрасные связи!.. - "Потом, говорит, я сделаю его наследником всего своего состояния, княгиня, говорит, заменит ему вторую мать".
      - А княгиня разве приехала? - остановила его Елена.
      - Да-с! Вчерашнего числа возвратилась, - отвечал Елпидифор Мартыныч.
      Какая-то злая улыбка появилась при этом на губах Елены.
      - Все эти предложения князя, конечно, очень лестны и заманчивы, отвечала она насмешливым голосом. - Но, по несчастью, я никак не желаю сына моего видеть ни действительным статским советником, ни генерал-майором, а желаю, чтобы он был человек и человек немножко получше отца своего.
      - Это я собственно сказал вам от себя; это мои предположения, подхватил Елпидифор Мартыныч, видя, что он ошибся в своих обольщениях, - а князь его воспитает, как только вы пожелаете.
      - Нет, он никак его не воспитает, как я того пожелаю: князь сам очень хорошо знает, как мы на это розно с ним смотрим.
      - Но состояние-то-с, состояние-то, поймите вы!.. - старался было убедить Елену Елпидифор Мартыныч. - Вы, еще бог знает, будете ли богаты, а князь, мы знаем, что богат и сделает сына вашего богачом.
      - Сын мой, надеюсь, будет настолько неглуп, что и без состояния просуществует на свете, - возразила Елена, - и вы потрудитесь передать князю, что я так же, как и он, по-прежнему его уважаю и почитаю, но сына моего все-таки не отдам ему.
      Проговоря это, она подошла к этажерке, взяла с нее шляпку свою и начала ее надевать перед зеркалом.
      - Вы, кажется, уезжаете куда-то? - спросил ее робко Елпидифор Мартыныч.
      - Да, мне нужно по одному моему делу! - отвечала Елена, начавшая собираться единственно с тою целью, чтобы выпроводить как-нибудь своего гостя.
      - К-ха! - конфузливо откашлянулся Елпидифор Мартыныч. - Очень жаль, что я не мог с успехом исполнить моего поручения, - присовокупил он грустно.
      - И мне тоже жаль! - проговорила Елена.
      Елпидифор Мартыныч, делать нечего, поклонился ей и вышел.
      - Вот дура-то девка! - выбранился он, сходя с лестницы, и к князю прямо проехать не решился, а первоначально околесил других своих больных и все обдумывал, как бы ему половчее передать ответ Елены.
      Князя он застал в нетерпеливом ожидании.
      - Нет-с, она никак не соглашается на то! - начал Елпидифор Мартыныч нежным голосом. - "Я, говорит, мать, и так люблю моего ребенка, что никак не могу расстаться с ним".
      - Но она может видаться с ним хоть каждую неделю! - произнес князь.
      - И я говорил ей это, но она не соглашается! - сказал Елпидифор Мартыныч.
      Князь некоторое время тер себе лоб.
      - Послушайте!.. - начал он, видимо что-то придумав. - Я никогда не имел подобных дел... но, говорят, полиция всемогуща... нельзя ли похлопотать, чтобы хоть силой они взяли у нее ребенка и отдали его мне.
      Слова эти заставили Елпидифора Мартыныча призадуматься.
      - К-ха! - кашлянул он многознаменательно. - Пожалуй, можно будет попробовать; у меня есть кой-какие каналы, по которым можно будет подойти к разным властям.
      - Ну, подойдите и обещайте им денег - десять, пятнадцать тысяч! подхватил князь.
      - Ой, господи, для чего так много! - произнес Елпидифор Мартыныч, как бы испугавшись даже такой огромной цифры денег; и после этого обещания по крайней мере с неделю ходил по своим каналам; затем, приехав, наконец, к князю, объявил ему с отчаянным видом: - Нет-с! Ничего тут не поделаешь, и слышать не хотят. "Как, говорят, при нынешней гласности, можно это сделать?.. - Пожалуй, все газеты протрубят: она мать, - кто же может взять у нее ребенка?"
      - Но она погубит его, понимают ли они это? - воскликнул с мучительнейшим выражением в лице князь.
      - Понимают-с, но гласности боятся! - отвечал Елпидифор Мартыныч.
      XI
      Елена, не видав Жуквича после описанной сцены около недели, начинала раскаиваться, что так резко высказала ему столь обидную вещь, и полагала, что он нейдет к ней в ожидании присылки денег ему из Парижа, а что, как только банк вышлет ему, он явится к ней и швырнет ей эти деньги... О, тогда Елена намерена была самым искренним образом испросить у него прощения в своем подозрении и умолять его взять деньги назад и распоряжаться ими, как только он желает. Наконец, прошла еще неделя, но Жуквич не шел к Елене, и она ни от кого даже звука о нем не слыхала, так что решилась послать его просить к себе и для этого позвала нумерного лакея.