- Поезжай, - сказала Машет и надулась.
      - Семьянин, мне кажется, не должен и думать об обществе, - заметила резко Катерина Архиповна. - Кроме того, Сергей Петрович, чтобы ездить по клубам, для этого надобно, мне кажется, иметь деньги, а вы еще не совершенно устроили себя, у вас еще нет и экипажа, который вы даже обещались иметь.
      Хозаров ничего не отвечал на этот намек и вышел в залу, по которой начал ходить взад и вперед, задумавшись. Спустя четверть часа к нему вышла Катерина Архиповна.
      - Что же вы, Сергей Петрович, оставили вашу жену? Что вы хотите этим показать?
      - Помилуйте-с... я дома и, как следует семьянину, не уехал в клуб, отвечал Хозаров.
      - Все равно: вы ушли от нее; вы пойдите посмотрите; она почти в истерике от ваших фарсов. Это бесчеловечно, Сергей Петрович... Зачем же вы женились, когда так любите светскую жизнь?
      Хозаров ничего не отвечал теще и пошел в гостиную, где действительно нашел жену в слезах.
      - Не плачьте, Мари! Что это за ребячество, - сказал он, садясь около нее на диван и обнимая ее.
      - А зачем же вы в клуб сбирались? Мне, я думаю, одной скучно, отвечала Мари.
      - Ну, не извольте же плакать от всяких пустяков; я не поехал - и довольно; лучше давай в ладошки играть.
      Затем молодые начали играть в весьма занимательную игру, которую Сергей Петрович назвал в ладошки; она состояла в том, что оба они первоначально ударяли друг друга правой ладонью в правую и левой в левую; потом правой в левую и левой в правую, и, наконец, снова правой в правую, левой в левую, и так далее.
      Такого рода замысловатую игру молодые продолжали около получаса. Марье Антоновне было очень весело. Катерина Архиповна, увидев, что молодые начали заниматься игрою в ладошки, ушла в свою комнату. Хозаров первый покончил играть.
      - Ну, довольно! - сказал он.
      - Давай, Серж, еще играть.
      - Будет, милочка! Мне еще надобно с тобой поговорить о серьезном предмете. Послушай, друг мой! - начал Хозаров с мрачным выражением лица. Катерина Архиповна очень дурно себя ведет в отношении меня: за всю мою вежливость и почтение, которое я оказываю ей на каждом шагу, она говорит мне беспрестанно колкости; да и к тому же, к чему ей мешаться в наши отношения: мы муж и жена; между нами никто не может быть судьею.
      - Она на тебя сердится, Серж. Она говорит, что ты обманщик и все неправду сказал, что у тебя есть состояние.
      - И это не ее дело, есть ли у меня состояние, или нет; она должна только отдать тебе твое и наградить тебя, как следует, - и больше ничего! Я даже полагаю, что ей гораздо было бы приличнее жить с своим семейством, чем с нами.
      - Она говорит, что ни за что этого не сделает; сама будет управлять имением и жить с нами, а нам давать две тысячи в год.
      - Вот тебе на!.. Прекрасно... бесподобно... Сама будет твоим имением управлять и нам будет выдавать по копейкам... Надзирательница какая, скажите, пожалуйста! Ты сделай милость, Мари, поговори ей, что это невозможно: я для свадьбы задолжал, и у меня ни копейки уже нет; мне нужны деньги; не без обеда же быть.
      - Я уж ей говорила, Серж, по твоей просьбе; она говорит, что все у нас будет; только деньги тебе в руки не хочет давать; она говорит, что ты ветрен еще, в один год все промотаешь.
      - О, черт возьми! Опять это не ее дело! Состояние твое - и кончено... Что же, мы так целый век и будем на маменькиных помочах ходить? Ну, у нас будут дети, тебе захочется в театр, в собрание, вздумается сделать вечер: каждый раз ходить и кланяться: "Маменька, сделайте милость, одолжите полтинничек!" Фу, черт возьми! Да из-за чего же? Из-за своего состояния! Ты, Мари, еще молода; ты, может быть, этого не понимаешь, а это будет не жизнь, а какая-то адская мука.
      - Что делать, Серж! Она очень рассердилась, что ты состоянием-то своим обманул, и на прошедшей неделе целый день плакала.
      - Что ж такое, что я, может быть, и прибавил, или, лучше сказать, что, любя тебя, скрыл, что имение мое расстроено. Катерина Архиповна сама меня обманула чрез Антона Федотыча; он у меня при посторонних людях говорил, что у тебя триста душ, тридцать тысяч, а где они?
      - Ай нет, Серж! У меня нет трехсот душ; всего только сто.
      - Ну, а денег сколько?
      - Денег, я не знаю; тебе мамаша подарила сколько-то?
      - Да что она мне подарила? Полторы тысячи; это до тридцати тысяч еще очень далеко. Стало быть, мы все неправы.
      - Да тебе кто это, Серж, говорил?.. Папаша?
      - Антон Федотыч.
      - Ну, вот видишь, он все говорит неправду. Меня сколько он раз маленькую обманывал: пойдет в город куда-нибудь: "Погоди, Мари, говорит, я принесу тебе конфет", - и воротится с пустыми руками. Я уж и знаю, но нарочно и пристану: "Дай, папаша, конфет". - "Забыл", говорит, и все каждый раз забывает, такой смешной!
      - Все-таки, Мари, мне ужасно нужны деньги. Сделай милость, поди и попроси для себя у Катерины Архиповны хоть рублей семьсот, - проговорил Хозаров.
      - А если она спросит, зачем мне деньги?
      - Ах, боже мой, зачем!.. Ну, скажи, что хочешь бедным дать.
      - Нет, не поверит! Семьсот рублей бедным, - этого много!
      - Да, это правда - неловко. Скажи просто, что ты меня очень любишь и что завтрашний день - мое рождение.
      - А разве в самом деле завтра твое рождение?
      - Кажется, завтра, - ну, так как в рождение обыкновенно дарят, то и ты скажи, что хочешь подарить мне семьсот рублей; только, смотри, непременно настаивай, чтобы деньгами; вещей мне никаких не надо. Неужели она в этих пустяках откажет!
      - Не знаю, Серж; семьсот рублей очень много; мамаша беспрестанно мне говорит, чтобы я берегла деньги, а тут скажет, что тебе на какие-нибудь пустяки дать столько денег.
      - Ну, так ты вот как, мой ангел, объясни ей: скажи, что завтрашний день мое рождение и что ты непременно хочешь подарить мне семьсот рублей, потому что я тебе признался в одном срочном долге приятелю, и скажи, что я вот третью ночь глаз не смыкаю. А я тебе скажу прямо, что я действительно имею долг, за который меня, может быть, в тюрьму посадят.
      - За что же это в тюрьму посадят?
      - За то, что я несостоятельный должник.
      - Ах, Серж, это страшно!
      - Еще бы... Но что же делать? Я тебя так любил, что готов был занять не только семьсот рублей, но даже семь тысяч, чтобы только обладать тобой. Знаешь ли ты, друг мой, что в самую нашу помолвку я был без копейки!.. Кажется, не велика беда! Это может случиться с первым богачом в мире. Я, конечно, занял эту пустячную сумму; потом получил из деревни тысячу рублей. Вот и все деньги. Желал бы я знать, где Катерина Архиповна могла найти более расчетливого зятя, который на какие-нибудь полторы тысячи рублей сыграл бы свадьбу; так нет: подобного самоотвержения не хотят даже и видеть и понимать. Пришла в голову ложная мысль, что я мот, и больше знать ничего не хотят. Чувства жалости даже не имеют и, может быть, за ничтожные семьсот рублей заставят идти в тюрьму.
      - Нет, Серж, как это возможно! Я пойду выпрошу у мамаши.
      - Сделай милость, Мари, и если ты меня любишь, то попроси Катерину Архиповну быть справедливее и великодушнее ко мне, и скажи прямо ей: "Если вы, мамаша, отдали ему меня, то неужели пожалеете каких-нибудь семисот рублей, чтобы сохранить его честь".
      Проговоря это, Хозаров обнял и страстно расцеловал жену, которая тотчас же отправилась к матери. Во время прихода Мари Катерина Архиповна была занята чем-то очень серьезным. Перед ней стояла отпертая шкатулка, и она пересматривала какие-то бумаги, очень похожие на ломбардные билеты. Услышав скрип двери, она хотела было все спрятать, но не успела.
      - Что это, мамаша, такое? - спросила Мари.
      - Ничего, мой друг, разные документы.
      - А деньги тут есть, мамаша?
      - Нет, друг мой, это все бумаги.
      - А в бумажнике что?
      - Ничего, - тоже бумаги.
      - Ах, мамаша! Зачем вы неправду говорите? Дайте мне посмотреть.
      - Зачем тебе? Тут, право, ничего нет.
      - Дайте мне, мамаша, денег; мне очень нужно семьсот рублей.
      - Тебе семьсот рублей! Для кого же это тебе?
      - Завтра Сергея Петровича рождение, и я хочу ему подарить семьсот рублей.
      - Друг мой! С чего это тебе пришло в голову? Кто же дарит деньгами и особенно мужа? Если завтра действительно день его рождения, так мы поедем и купим ему какую-нибудь вещь по твоему вкусу.
      - Нет, мамаша, пожалуйста, я не хочу дарить вещами, да и он не возьмет, у него очень много вещей, а вы дайте мне семьсот рублей.
      - Послушай, Мари, это, верно, он научил тебя, - сказала Катерина Архиповна, поняв очень хорошо, с какой стороны ее атакуют. - Я вижу, что ты любишь его, - это прекрасно; но ты пойми, друг мой, что он ветреник и тебя в глаза обманывает. Ну, скажи мне, зачем ему семьсот рублей? Квартира у вас есть, столом я распоряжаюсь, нарядов я тебе сделала, кроме того еще прибавлю; сам он одет очень прилично. Ну, зачем ему деньги? Больше незачем, как на мотовство. Ты рассуди только сама: состояние у тебя небольшое; может быть, будут у вас дети, а у него ведь ничего нет. Он нас во всем обманул. Ну, чем и на что вы будете жить? Служба бог знает еще когда будет, а ты, не видя, что называется, с его стороны ничего, станешь дарить ему по семисот на рождение.
      - Мамаша, его посадят в тюрьму!
      - Кого в тюрьму?
      - Сержа.
      - За что же в тюрьму?
      - Он занял, мамаша, семьсот рублей... все ночи теперь не спит.
      - Лжет, мой друг! Бесстыдно лжет; у него, может быть, долгу и не семьсот рублей; но и за то не посадят его в тюрьму, а деньги просто ему нужны на мотовство.
      - Да, мамаша, вам хорошо говорить, а если его посадят?
      - Не посадят, друг мой; клянусь моей честью, не посадят.
      - Нет, мамаша, вы этого сами не знаете и не понимаете. Он говорит: неужели вы пожалеете семисот, когда вы отдали ему меня?..
      - Ах, друг мой, - перебила Катерина Архиповна, вздыхая, - не отдавала я тебя, не желала я этого; богу так угодно. Не то бы было, если бы ты вышла за Ивана Борисыча: тот не стал бы тянуть деньги и сам бы еще свои употребил для твоего счастья. Ну, если он в самом деле должен, так пусть скажет: кому?
      - Он должен, мамаша, одному приятелю.
      - Ну, что же, приятелю? Не долги он, друг мой, хочет выплачивать, а ему самому нужны деньги: в клуб да по кофейням не на что ездить, ну и давай ему денег: может быть, даже и возлюбленную заведет, а жена ему приготовляй денег. Мало того, что обманул решительно во всем, еще хочет и твое состояние проматывать.
      В продолжение этого монолога у Мари навернулись на глазах слезы.
      - Друг мой Машенька, не огорчайся, не плачь, - проговорила старуха, тоже со слезами на глазах. - Я переделаю его по-своему: я не дам ему сделать тебя несчастной и заставлю его думать о семействе. Я все это предчувствовала и согласилась только потому, что видела, как ты этого желаешь. Слушайся только, друг мой, меня и, бога ради, не верь ему ни в чем. Если только мы не будем его держать в руках и будем ему давать денег, он тебя забудет и изменит тебе.
      - Он, мамаша, в самом деле какой-то странный! Или целует меня, или сбирается куда-нибудь уехать.
      - Этим ты, друг мой, не огорчайся; мужчины все таковы. Но главное дело: ему не надобно давать денег и надо заставить служить для того, чтобы он имел какое-нибудь занятие, - и я берусь это устроить; только, пожалуйста, не слушайся его и будь благоразумнее. Ну, вот хоть бы теперь: верно ведь, он тебя научил попросить у меня денег?
      - Он, мамаша!
      - Вот, видишь, - я это знала наперед; ты ему скажи, или лучше ничего не говори; я с ним за тебя поговорю.
      - Мамаша! Да отчего же он переменился ко мне?
      - Он не переменился, друг мой! Мужчины все таковы. В женихах они обыкновенно умирают от любви, а как женятся, так и начнут обманывать. Это, друг мой, ничего; его надобно заставить, чтобы он любил тебя, - и я его заставлю, потому что ни копейки не стану давать ему денег. Поверь ты мне, он опомнится и начнет слушаться и любить.
      - А что же, мамаша, я завтрашний день ему подарю?
      - Об этом ты не беспокойся. Я сама куплю приличную для него вещь, а сегодня с ним поговорю. Где он теперь, в гостиной, что ли? Ты посиди здесь, а я с ним поговорю.
      Мари осталась в кабинете, а Катерина Архиповна отправилась для объяснения с зятем.
      - Ваше завтра рождение, Сергей Петрович? - сказала она, входя в гостиную.
      - Да, кажется, что завтра, - отвечал Хозаров.
      - Вы даете, верно, вечер или что-нибудь такое для ваших знакомых?
      - Я ни о каком вечере и не думал.
      - Для чего же вам так нужны семьсот рублей?
      - Какие семьсот рублей?
      - Да такие, которые вы присылали свою жену требовать от меня.
      - Мне ваших семисот рублей никогда не было да, конечно, и не будет нужно.
      - Перестаньте, Сергей Петрович, притворяться; это еще возможно было в женихах, но не для мужа; теперь уже все ясно, и я пришла вас спросить, зачем вам так нужны семьсот рублей, за которыми вы присылали жену вашу ко мне?
      - Жены моей я к вам, Катерина Архиповна, не посылал, а если она сама знает, что мне нужны семьсот рублей, так это, я полагаю, весьма извинительно, - потому что между мужем и женою не должно быть тайны.
      - Вы должны какому-то приятелю?
      - Да-с, я должен.
      - Кому же это?
      Хозаров смутился и молчал.
      - Если уж я вам должен отвечать на это, - сказал он после нескольких минут размышления, - то извольте: человек, который обязал меня, не желает, чтобы это знали все.
      - Я, кажется, платя за вас деньги, могу же спросить, кому я должна их отдать?
      Хозаров совершенно сконфузился.
      - Если вы, мамаша, не верите, то как вам угодно; я, впрочем, кажется, и не просил у вас ваших денег.
      - Все равно, вы прислали жену вашу просить у меня денег.
      - Если жена моя желала снабдить меня деньгами, то, конечно, не вашими, а своими, которыми она, так как вышла уже из малолетства, имеет, я думаю, право располагать, как ей угодно.
      - А... так вот вы к чему все ведете, Сергей Петрович! Теперь я понимаю, - сказала Катерина Архиповна, побледнев от досады, - только этого-то с вашей стороны и недоставало. Теперь я вас узнала и поняла как нельзя лучше, - и поверьте, что себя и дочь предостерегу от ваших козней. Нет, милостивый государь, вы не думайте, что имеете дело с женщинами и потому можете, как вам угодно, обманывать. Я сама живу пятьдесят лет на свете; видала людей и, позвольте вам сказать, имею некоторые связи, которые сумеют вас ограничить.
      - Я даже не понимаю, Катерина Архиповна, к чему вы все это говорите.
      - Нет, вы очень хорошо понимаете, а также и я понимаю; но вы ошибаетесь, очень ошибаетесь в ваших расчетах, и теперь я от вас настоятельно требую объяснить мне, для какой собственно надобности вы подсылали ко мне вашу жену требовать денег?
      - Я опять вам объявляю, что не подсылал к вам жены, но я ей только открылся.
      - И вы утверждаете, что не подсылали ее ко мне?
      - Я молчу-с и предоставляю вам думать, что угодно.
      - Да, Сергей Петрович, конечно, уж лучше молчать, когда говорить нечего; можно обмануть молоденькую женщину, но я старуха.
      Последних слов Сергей Петрович уже не слыхал; он вышел из гостиной, хлопнув дверьми, прошел в свой кабинет, дверьми которого тоже хлопнул и сверх того еще их запер, и лег на диван.
      Марья Антоновна, видевшая из наугольной, что Сергей Петрович прошел к себе, хотела к нему войти, но дверь была заперта; она толкнулась раз, два, ответа не последовало; она начала звать мужа по имени, - молчание. Несколько минут Мари простояла в раздумье, потом пошла к матери.
      - Он, мамаша, заперся, - сказала она.
      - Что ж мне, друг мой, делать, не ломать же дверь? Он, может быть, еще и не такие фарсы начнет выделывать; от него надобно всего ожидать.
      У Мари навернулись слезы.
      - Ты-то за что мучишь себя и огорчаешься, друг мой?
      - Как же, maman, если его в тюрьму посадят?
      - Ах, друг ты мой, как ты молода! Ну, где слыхано, чтобы за семьсот рублей в тюрьму посадили?
      - Мамаша, дайте мне, пожалуйста, денег.
      - Нет у меня, Маша, для этого бесстыдного человека денег.
      Мари разрыдалась. Старуха не выдержала, пошла в свою комнату и через несколько минут вернулась с пачкою ассигнаций.
      - На, Маша, возьми, это твои деньги. Он мне прямо давеча сказал, что я даже не имею права располагать твоим состоянием.
      Мари тотчас же перестала плакать, взяла деньги и поцеловала у матери руку, но зато расплакалась Катерина Архиповна.
      - Отдавай ему, мой друг, хоть все; он еще и не то будет делать; будет, может быть, тебя учить и из дому меня выгнать.
      - Нет, мамаша; он не смеет этого и думать, - возразила Мари.
      - Он все смеет думать; он на все может решиться.
      - Вы не сердитесь на него, мамаша... он, ей-богу, добрый.
      - Видела я, друг мой, и очень хорошо поняла его доброту. У него, я думаю, теперь одна мысль в голове, чтобы как-нибудь разлучить меня с тобою и захватить твое имение.
      Старуха очень расстроилась и, подобно своему зятю, ушла в свою комнату и затворилась.
      Мари тотчас же подошла к дверям мужнина кабинета и начала снова стучаться; но ответа, как и прежде, не последовало.
      - Серж! Я тебе денег принесла, поди сюда, - проговорила она. - Что ты тут сидишь один в темной комнате?
      Послышался шорох, замок щелкнул, и дверь растворилась.
      - А, это вы, Мари? Я не узнал вашего голоса, - сказал Хозаров, выходя из кабинета.
      - На деньги, я выпросила у мамаши.
      - Нет, Мари, после всех этих историй я не могу принять от тебя денег.
      - На, Серж, возьми. Куда же мне их? Я не то брошу их на пол.
      - Ты можешь их бросить, сжечь, возвратить опять своей маменьке, но только я их не могу принять.
      Говоря это, молодые входили в гостиную. Сергей Петрович сел на диван и задумался. Мари стала перед ним и обняла его голову.
      - Ну, душка, не сердись... Возьми! Мамаша так только погорячилась, она очень скупа, - и ей вот жаль денег.
      - Изволь, Мари, я возьму эти деньги, потому что хотя они и лежат у Катерины Архиповны, но все-таки твои, и она их неправильно захватила по правам матери.
      Сергей Петрович еще несколько времени беседовал с своею супругою и, по преимуществу, старался растолковать ей, что если она его любит, то не должна слушаться матери, потому что маменьки, как они ни любят своих дочерей, только вредят в семейном отношении, - и вместе с тем решительно объявил, что он с сегодняшнего дня намерен прекратить всякие сношения с Катериной Архиповной и даже не будет с ней говорить. Мари начала было просить его не делать этого, но Хозаров остался тверд в своем решении.
      Еще письмо Варвары Александровны:
      "Я расскажу тебе, chere Claudine, один смешной и грустный случай: в прошлом письме моем я тебе писала о молодых Хозаровых, и писала, что видаюсь с ними почти каждый день; но теперь мы не видимся, и знаешь ли почему? Наперед тебе предсказываю, что ты будешь смеяться до истерики: старуха-мать меня приревновала к зятю и от имени дочери своей объявила мне, что та боится моего знакомства. Она - эта молоденькая женщина - боится, что я могу нарушить ее счастье, когда я, сближаясь с ними, только и помышляла о счастье ее. Вот тебе, chere Claudine, люди! Они, видно, всегда и везде одинаковы; а знают ли эти люди, что сердце мое давно уже похоронено в могиле, что в памяти моей живет мертвец, которому я принадлежу всеми моими помыслами; но оставим мое прошедшее. Я его таю; я никому и никогда, кроме тебя, не поднимала еще с него завесы; но пусть они взглянут на мое настоящее: у меня есть муж, которого я уважаю, если не за сердце, то по крайней мере за ум; и вот эти люди поняли меня как пустую, ветреную женщину, которая готова повеситься на шею встречному и поперечному... Я искала одной чистой и благородной дружбы, а они сочли, что мне надобна интрига; но бог с ними! Досаднее всего, что из-за меня, как сказывала их горничная моей девушке, вышла между матерью, Мари и мужем целая история: укоры, слезы, истерика и тому подобное. Что мне оставалось сделать в подобном положении? В душе моей я их не обвиняю: они только поняли меня ложно. Долго я думала, долго размышляла и, наконец, решилась прервать с ними совершенно знакомство. Молодой человек, которого я и до сих пор еще люблю и уважаю, несколько раз приезжал ко мне, но я не велела его принимать; бог с ними, пусть будут они счастливы. О chere Claudine! Я теперь уже начала окончательно бояться людей.
      Barbe Мамилова".
      IX
      Прошло еще два месяца. Сергей Петрович Хозаров, одетый в щегольскую бекешку, вошел в квартиру девицы Замшевой и прямо прошел в занимаемый хозяйкою нумер, которую застал в обыкновенных ее утренних разговорах с кухаркою.
      - Здравствуйте, почтеннейшая, - сказал, входя, мой герой.
      - Ах, Сергей Петрович! - вскрикнула хозяйка, бросившись убирать некоторые не весьма благовидные принадлежности ее туалета. - Ступай и делай так, как я тебе говорила, - прибавила она кухарке.
      Стряпуха вышла.
      Хозаров, не снимая бекешки, сел.
      - Я вами очень недоволен, почтеннейшая; зачем вы каждый день ходите к теще и просите, чтобы она заплатила вам мой долг.
      - Сергей Петрович! Нужда, видит бог, нужда! Что мне прикажете делать? Никто не платит; вы не поверите: как уехал Ферапонт Григорьич, ни с кого не получила ни копейки.
      - Это вы все не то говорите, Татьяна Ивановна. Кто вам должен? Я. Следовательно, вы и должны адресоваться ко мне.
      - Да, батюшка Сергей Петрович, я знаю, что у вас денег нет. Катерина Архиповна, как жила с вами, прямо мне сказала: "Что ты, говорит, к нему ходишь, у него полушки за душой нет".
      - Вы все говорите чушь, - возразил Хозаров. - Разве теща моя может знать, есть у меня деньги или нет?
      - Сергей Петрович, не обижайтесь на меня, а выслушайте. Я прежде к вам ходила; у самих вас всегда просила; припомните, что вы мне говорили: "Подождите, говорили, у меня теперь нет, а я у маменьки выпрошу". Ну, поэтому я к ним и адресовалась. Заплатите, отец мой, право нужда; ведь не шуточка восемьсот рублей.
      - Конечно, по вашим понятиям, восемьсот рублей ужасная сумма, но что это такое значит для мужчины? Плевок, нуль... и потому честью заверяю вас, что заплачу вам, и заплачу даже с процентами; только, бога ради, не извольте являться ни к жене моей, ни к теще за моим долгом.
      - Да где же вы, Сергей Петрович, возьмете? Теперь открытое дело, что у вас ничего нет.
      - Скажите, как вы прекрасно считаете в чужом кармане... Полноте, почтеннейшая, вздор молоть, не извольте и беспокоиться об этих пустяках.
      - Милый мой постоялец, как же мне не беспокоиться? У вас ведь, право, ничего нет. Ну, хоть бы службу какую имели или по крайней мере у меня квартировали, все бы надежда была впереди.
      - У вас, Татьяна Ивановна, может быть, нет надежды, а у меня их на миллион.
      - Нет, Сергей Петрович, не верю, нынче совсем миллионов на свете нет.
      - Есть, Татьяна Ивановна, и даже больше чем миллионы. Припомните только мои обстоятельства перед свадьбою. А?.. В каком я тогда был положении? Уж, кажется, решительно без копейки, а что же вышло потом? В один день хватил три тысячи.
      - Это случайность, Сергей Петрович.
      - Нет, почтеннейшая, вовсе не случайность. Умная вы женщина, а не совсем жизнь-то понимаете. Вспомните, где я взял денег тогда?
      - Да что припомнить? Как теперь помню, что взяли у Варвары Александровны; закладчик-то, у которого ее вещи, каждый день ходит ко мне.
      - Я не про то говорю, почтеннейшая, ходит или нет к вам этот болван закладчик; но вы решите мне один вопрос: неужели же я с этой же стороны не могу достать и теперь денег?
      - Не можете, Сергей Петрович, никаким образом не можете; тогда было другое дело, тогда вы были человек холостой.
      - А если я вам представлю доказательство? Не угодно ли взглянуть! проговорил Хозаров и подал Татьяне Ивановне маленькую записку, которую девица Замшева хотя с трудом, но все-таки прочла.
      - Ну, уж этого дела я не знаю, это ваше дело, - сказала она.
      - Нет, вы скажите: понимаете ли тут главный смысл?
      - Как не понять, известное дело: тайное свидание будете иметь. Только какой вы обманчивый человек, Сергей Петрович! Когда женились, так думали: вот станете боготворить жену; вот тебе и боготворить! Году не прошло еще, а рога приставил; недаром я вас звала ветреником; сердце мое говорило, что вы опасный для женщин человек.
      - Согласен, почтеннейшая, что опасный человек, но все-таки скажите, понимаете ли вы результат моих отношений к Барб Мамиловой?
      - Нет, Сергей Петрович, наше дело темное, и понимать ничего не хочу.
      - Ну, так я вам растолкую. Она любит меня; вы это видите.
      - И напрасно любит, - перебила Татьяна Ивановна.
      - Ну, уж это ее дело; а вы слушайте, - возразил Хозаров. - Она любит и богата; следовательно, любя меня, будет давать и денег.
      - Сомневаюсь, Сергей Петрович, очень сомневаюсь, - сказала Татьяна Ивановна. - Если бы вы были холостой человек, другое дело; а теперь уж женатый. Женщины к женатым очень недоверчивы: это я знаю по себе.
      - Нет, почтеннейшая, умный человек и женатый умеет поддержать себя. Умный человек не отступится от своих прав. Он скажет: "Если любишь, так и дай денег, а не то мужу скажу", так не беспокойтесь, расплатится; и расплатится богатейшим манером.
      - Ой, Сергей Петрович, страшное, да и не дворянское вы затеваете дело!
      - Я этого не затеваю; но говорю только один пример, чтобы успокоить вас. Скажите мне только, успокоились ли вы?
      - Нет, Сергей Петрович, все еще сомневаюсь. Хоть бы срок назначили, отец мой! Право большая нужда.
      - Извольте! В записке, кажется, назначено свидание семнадцатого февраля; в тот же самый день, но только вечером, вы можете пожаловать ко мне, и я с вами разочтусь самым благороднейшим образом. Adieu, почтеннейшая! Но только уговор лучше денег, чтобы к теще и к жене за деньгами ни шагу.
      - Не пойду, Сергей Петрович, ей-богу, не пойду. Хоть и трудно немного, но что же делать, перебьюсь!
      Хозаров ушел.
      В прескверное зимнее утро, семнадцатого февраля, на Тверском бульваре сошлись мужчина в бекешке и дама в салопе и шляпке; это были Сергей Петрович Хозаров и Варвара Александровна Мамилова. Оба они, пройдя несколько шагов, остановились.
      - Сама природа против меня, - сказал Хозаров, протирая глаза, залепленные снегом. - Мне очень совестно, что я в такую погоду обеспокоил вас.
      - Ничего, - отвечала Мамилова, - делая доброе дело, не надобно раскаиваться. Взойдемте в кондитерскую, - прибавила она и вместе с своим спутником вошла в известную, конечно, каждому читателю беседку на средние бульвара. Уселись они в отдаленной комнате. Мамилова тотчас же спросила себе огня, закурила папиросу и предложила такую же своему спутнику. В последнее время Варвара Александровна сделала еще шаг в прогрессе эмансипации: она стала курить. На первых порах этот подвиг был весьма труден для молодой дамы; у ней обыкновенно с половины выкуренной папиросы начинала кружиться голова до обморока: но чего не сделает женщина, стремящаяся стать в уровень с веком! Мамилова приучила свои нервы и в настоящее время могла уже выкуривать по три папиросы вдруг.
      - Итак, Сергей Петрович, - начала она, закурив папиросу, - вы писали мне, что у вас на сердце много горя и что это горе вы хотели бы разделить со мною. Я благодарю вас за вашу доверенность и приготовилась слушать. Мое правило - пусть с горем идут ко мне все люди; я готова с ними плакать, готова их утешать; но в радости человека мне не надо, да и я ему не буду нужна, потому что не найду ничего с ним говорить.
      - Неужели же вы не пожелаете разделить даже счастье друзей ваших?
      - Да, счастье друзей, это другое дело; но и то - нет; разве я не радовалась вашей радости, не хотела жить вашим счастьем? Но как это поняли? Ваша теща мне в глаза сказала, что посещения мои неприятны ее дочери и неприличны для меня. Я оставила ваш дом, я не хотела влить капли горя и неприятности в чашу ваших радостей и с этой минуты поклялась бегать счастливых людей. Я, конечно бы, даже никогда не увиделась с вами, но вы писали мне, что вы несчастливы, - и этого довольно, чтобы я пренебрегла всем и решилась с вами видеться, - и даже несколько романически: на бульваре и в беседке. Ну-с! Рассказывайте мне ваше горе, я слушаю.
      - Горе мое, - начал Хозаров несколько театральным голосом и бросив на пол недокуренную папироску, - горе мое, - продолжал он, - выше, кажется, человеческих слов. Во-первых, теща моя демон скупости и жадности; ее можно сравнить с аспидом, который стережет сундук, наполненный деньгами, и уязвляет всех, кто только осмелится приблизиться к его сокровищу.
      - Во-первых, Сергей Петрович, - возразила Мамилова, - это еще не большое горе, потому что теща для зятя, как я полагаю, лицо совершенно постороннее, тем более что она с вами уж не живет.
      - Это ваша правда, она с нами не живет, - отвечал Хозаров. - Я настоял, наконец, чтобы она изволила существовать отдельно от нас и даже не бывала в моем доме, но какая от этого польза? Я не вижу только ее прекрасной особы; но ее идеи, ее мысли живут в моем доме, потому что они вбиты в голову дочери, которая, к несчастью, сама собою не может сообразить, что дважды два - четыре.
      - Бог с вами, Сергей Петрович! Что вы такое говорите? - возразила Варвара Александровна. - Неужели Мари так...
      - Так проста, хотите вы сказать? Даже более чем проста. Она - глупа, Варвара Александровна, - глупа, как вот это дерево! - проговорил грустным голосом Хозаров и постучал по столу рукой.
      Мамилова некоторое время ничего не отвечала.
      - Из чего вы заключили, - начала она несколько даже строгим голосом, что жена ваша глупа? Что вас так разочаровало в женщине, которую вы некогда боготворили, которую вы сами избрали в подруги ваших дней и, можно сказать, насильно вырвали ее из семейства, где она была счастлива и беспечна?
      - Я этого вопроса с вашей стороны ожидал, Варвара Александровна; имея такой возвышенный взгляд на брак, вы не могли меня не спросить об этом; но когда я вам объясню подробно, то вы согласитесь со мною и оправдаете меня.