Алексей Феофилактович Писемский
      Путевые очерки
      {1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.
      Содержание
      Астрахань
      Бирючья коса
      Баку
      Тюк-Караганский полуостров и Тюленьи острова
      Астрахань
      Выехав из Саратова, я уже был на настоящем юго-востоке: солнце пекло, как у нас в последних числах марта. Везли меня по Волге, на которой чувствительно потрескивал лед, а по сторонам виднелись полыньи и проруби, ничем почти не огороженные. Вместо правильно расположенных и плотно выстроенных деревень наших верховых губерний я видел на обрывистых берегах какие-то хатки-мазанки, а около них непокрытые, из плетня, загородки для скота. Из попадавшихся сельских церквей хоть бы одна каменная. Все это, если хотите, довольно живописно при заходящем солнце, но и только.
      В Дубовке я увидел в первый раз волжских казаков, которые дожидали там проезда из Оренбурга астраханского губернатора, чтобы держать ему почетный караул. У большей части из них тип лиц и одежды довольно характерен и представляет смесь служивого человека и мужика. История волжского казачества коротка: это частью казаки-переселенцы с Дона, частью сосланные Петром стрельцы, перекрещенные калмыки, татары и, наконец, беглые беспаспортные русские люди. Из всей этой смеси теперь образовано три или четыре полка. Понятно, что правительственная цель поселения их была в противодействие набегам кочующих племен, чему они, надобно сказать, и противодействовали по пословице: "Кулак на кулака нашел", - хотя в то же время и сами были не безгрешны. Такова, по крайней мере, народная молва, которую удалось мне подслушать при проезде моем чрез Антипинскую станцию*. Там загорелась церковь. Народ, по обыкновению, бестолково принялся тушить пожар: кто таскал церковную утварь, кто кидал лопатами снег в разбитые окна; двое или трое плотников отвязывали и спускали колокола с колокольни, но вдруг пламя вырвалось из-под церковной крыши и сразу охватило дымом и огнем колокольню и людей. Толпа дрогнула; мальчишки заревели, бабы завыли, мужики только крякнули.
      ______________
      * В 30-ти, кажется, верстах от Саратова. (Прим. автора.)
      - Ну, паря, попали наши ребятки, не вывернутся, - проговорил один из них.
      - Господи, что же это такое! - невольно воскликнул я.
      - Не на угодные, сударь, видно, богу деньги сооружен наш храм божий, проговорил стоявший около меня старик.
      - Это отчего? - спросил я.
      - Казаки ведь его выстроили! Другой наворовал да награбил, может, не одну душу человеческую загубил, так и давай строить храм, чтобы отпущение грехам было. Казацкая денежка тоже всякая.
      Человека два или три стоявших около мужиков подтвердительно кивнули головами.
      - Каинской жертвы, видно, бог не приемлет, вот теперь душа душу и окупает, - заключил старик.
      За Царицыным дорога пошла, к вящему моему удовольствию, горами, но увы! - это приятное ощущение было только на первых порах, а потом пожалел я и о Волге. Не знаю, как летом, но зимой трудно вообразить себе что-нибудь безотраднее этого пути. Представьте себе снежную поляну, испещренную проталинами, а над ней опрокинутое небо. Хоть бы деревенька, огородик, дымок на горизонте, только изредка попадаются таловые без листьев деревья да мелькают однообразно столбы. Из живых существ разве увидите медленно тянущиеся возы да десятка два - три ворон, которые пронесутся бог знает откуда и куда, и все это еще в хорошую погоду; но бывают метели. Я, как выросший в лесной губернии, не мог никогда вообразить себе, что это такое: среди белого дня за две сажени ничего уже нельзя видеть; что-то вроде крупы, песку, снегу падает сверху, поднимается с земли, наносится с боков. Захваченный такою метелью, я с человеком приютился в кибитке за рогожей, но бедный извозчик с залепленными глазами поворотил лошадей как-то назад и проехал таким образом, не догадываясь сам, несколько верст, и только попавшиеся навстречу обозники надоумили его.
      Степной характер, чем ниже спускаться, тем ясней и ясней обозначается. Стали попадаться арбы, запряженные волами, верблюды, навьюченные и под верхом, и, наконец, показались калмыцкие кибитки, издали похожие на копны сена, а вблизи не что иное, как войлочные шатры.
      С самими калмыками я познакомился на первый раз в Енотаевске, маленьком и грязном городишке, и долго, вероятно, не забуду этого впечатления. Я въезжал в сумерки и вижу, что со всех сторон проходят какие-то мрачные и на вид подозрительные фигуры в малахаях, овчинных тулупах и штанах и флегматически меня осматривают.
      - Что это за народ? - спросил я извозчика.
      - Калмык, - отвечал он.
      - Экие некрасивые, - заметил я.
      - С чего ему красивому быть, - подхватил извозчик. - Зверем в степи живет, всяку падаль трескает; ребятишки, словно нечистая сила, бегают голые да закопченные.
      - А ты не здешний?
      - Нет, не здешний, какой здешний! Я верховой.
      - Что же, тебе не нравятся калмыки?
      - Да чему же нравиться? Дикий народ, - отвечал извозчик, - а сердцем так прост, - прибавил он.
      - Прост?
      - Прост. Приезжай к нему теперь в кибитку хошь барин, хошь наш брат мужик, какое ни на есть у него наилучшее кушанье, сейчас тебе все поставит. Меня, псы, за незнамо, кобылятиной накормили, с год после того тошнило.
      - А буянят иногда по дорогам?
      - Нет. Лошадей воровать али другую скотину - так ловки, и промеж себя, да, пожалуй, и наш брат извозчик не зевай, как раз шею намылят, и отобьют коней, да и угонят в степнину, - поди ищи там, как знаешь.
      Почтовая езда становилась все хуже и хуже; измученные лошади, отсутствие хоть сколько-нибудь устроенной дороги и ко всему этому по времени года распутица; то вы едете в санях по льду на отмелях Волги, то в кибитке по буеракам и косогорам. В воздухе тепловато, но сыро, и скорее походит на гнилую нашу осень, чем на зиму. "Так вот он, - думал я с грустью, - наш благословенный юго-восток, который я в таком приятном свете представлял себе в холодном Петербурге; так вот это наше волжское приволье с его степями, табунами и кочевниками!" Летом, вероятно, все это оживится, но теперь бедно, неприглядно, а главное, пустынно. Много надобно труда, много надобно поселить людей и других людей, чтобы оживить эти пустыни; степняк вряд ли сам по себе способен к улучшению: его надобно сильно понукать и знать, в чем понукать. Проезжая теперь по этим безлюдным и полным безмятежного покоя окрестностям, странно даже подумать, что некогда тут существовало воинственное царство Золотой Орды, что наши великие князья ездили чрез эти степи на поклонение своим грозным завоевателям, встречая или унизительное покровительство, или, чаще того, позор и даже смерть; но всему прошла своя пора; время поглотило и людей, и силу их, и власть, и даже память об них, так что теперь трудно отыскать достоверное сказание о том, что было и как было. Еще Самуил-Георг Гмелин, доктор врачебной науки императорской Академии наук и разных ученых обществ член, путешествовавший по Астраханской губернии в 1770 году, говорит: "Кто желает в неизвестностях или сумнительствах бытописания упражняться, тот нигде лучше своих догадок употребить не может, как при древней и средней истории города Астрахани, а потому довольно будет начать с тех времен, в которые сей город и все Астраханское царство присоединено к Российскому государству".
      Не желая в сих "сумнительствах обретаться", последуем и мы примеру Гмелина и начнем с того, что покорил Астрахань и вознес над ней главу свою царь Иван Васильевич при астраханском хане Этмурчее. Этмурчей, а по-татарски Джан-Турчей, прислал в Москву посланником князя Ишима с просьбою к царю принять его под свое покровительство. Царь, приняв посла милостиво, согласился на его прошение и на другой год отослал его обратно к Этмурчею вместе с своим посланником Себастианом, которому наказано было разведать и привести весь народ по их вере к шерти (присяге).
      Между тем прибыли в Москву послы из Нагаи от Измаил-Мурзы и других татарских князей с жалобой к царю на несправедливости Этмурчея, прося его о помощи и обещаясь служить ему не щадя живота. Отношения, как видите, не совсем искренние. Пронырливый хан как будто бы добровольно отдает себя во владение, а в сущности для того, чтобы удобнее теснить других татарских князьков; а царь, с своей стороны, тоже как будто бы обещает только покровительство, но в то же время принимает милостиво жалобы на Этмурчея и посылает к нему посла приводить народ к присяге. Дело разрешилось тем, что хан ограбил нашего посла, и возгорелась война... Но здесь я лучше буду продолжать по возможности подлинными словами единственного письменного сказания о покорении Астрахани, напечатанного Рычковым в 1774 году, которое, мне кажется, своим тоном яснее и нагляднее, чем мои передаточные речи, представит читателю столь отдаленную эпоху.
      "И он, Великий Государь, царь Иван Васильевич, - говорит сказание, - не стерпя своей обиды и от нагайских мурз не презрев к себе челобитья, изволил послать на Астрахань на Этмурчея царя с орды его Дербишь-Алея царя Касимовского и с ним воевод своих князя Юрия Ивановича Пронского-Шемякина с товарищами, разверстав их на три полка. И указал Великий Государь быть большому полку воеводою князю Юрию Ивановичу Пронскому да Михайлу Головнину, да в том же полку приказал Великий Князь Государь идти князю Александру Ивановичу Святыне. В среднем полку идти постельничему своему Игнатию Михайлову сыну Вишнякову, да Ширяю Кобякову-Вяземскому. В третьем полку Степану Григорьевичу Барятинскому да Андрею Булгакову и с ним другим воеводам и детям боярским из разных городов, атаманам и казакам Федору Павлову с товарищи и всяких чинов людям.
      "Поехали воеводы Волгою рекою в больших судах и, приехав на переволоку, что к Дону, отпустили наперед себя князя Александра Вяземского да Данилу Лучкова и с ним детей боярских, атаманов и казаков, Федора Павлова с товарищи для языков, которым повстречались астраханские татары выше Черного острова и они ушли было в ширях (в лодках); но их, нагнав, всех побили, только начального их Сяймыша с небольшими людьми, поймав, живых отослали к воеводе князю Юрию Ивановичу Пронскому, и те языки в допросах сказали: послал-де нас из Астрахани Янгурчей князь от себя проведати от Астрахани на пять верст и осмотреть людей, а в городе-де Астрахани людей немного, все стоят по островам и своим улусам, а царь-де Янгурчей стоит на Цареве протоке. Воеводы, по тем речам, выбрав князя Данилу Кандаурова, князя Тимофея Кропоткина да Григорья Жолобова и Данилу Сулкова, и с ними дворян и детей боярских и всяких чинов людей, послали в прибавку к князю Вяземскому и велели им идти на стан, где стоял Янгурчей царь; а сами воеводы пошли ко граду Астрахани. Того же году мая в 29 день прошли воеводы с силою "иже города Астрахани и, призвав господа бога и Пречистую Его Матерь и всех святых, вышед из судов, пошли к городу Астрахани, и астраханцы-татары, увидя их, побежали все из города, и в то время, помощью божиею, а Великого Государя счастием, они, воеводы, Астраханское царство взяли, а татаровей, которые побежали из города, нагнав, всех порубили, а иных многих и в полон побрали. Князь же Александр Вяземский с товарищи в те поры пришел на царев стан, где стоял царь Янгурчей; но он, уведав про взятие Астрахани, пометался на своих коней и незадолго перед сим утек не со многими людьми, а жен и детей своих наперед себя отпустил к морю в ширях, которых же на стану застали татар, тех изрубили, а иных живых побрали. Пушки, и пищали, и всякую рухлядь поймали; а за беглыми татарами с того стану ходил атаман казачий Федор Павлов с товарищи, и догнав в шире (на судне) за царевыми деревнями, с набатами и пищалями, многих людей тут порубили, а иных многих живых взяли, и те языки про царя Этмурчея, куда он наутек пошел, ничего не сказали. И по указу Великого Государя, воеводы князь Юрий Иванович Шемякин-Пронский с товарищи, посадя во граде Астрахани Дербишь царя Касимовского на царство, приведя всех астраханских татар, которые побраны, к правде и шерти, по их вере, чтобы им служить Великому Государю неизменно, отпустили гонца к Москве к Великому Государю царю Ивану Васильевичу. Потом, оставя воеводы в Астрахани, у Дербишь-Алея царя, - князя Андрея Барятинского, да Петра Тургенева, да выбором детей боярских и стрельцов и казаков, сами воеводы пошли за Янгурчеем царем, а напредь себя послали к морю князя Александра Вяземского и с ним нижегородских детей боярских, атаманов и казаков - Федора Карпова; на Абдул реку - голов стрелецких Кузьму Масальского да дьяка Козьмина; на Казань реку послали передового полку воевод, постельничего Игнатия Михайлова сына Вишнякова, да Ширяя Кобякова с товарищи. А в Евангусь реку - голов стрелецких Полутка Тимофеева да князя Давыда Кандаурова - и те воеводы, нашед на астраханских татар, их порубили, а иных живых побрали и полон русский от них отполонили. И те сказали, что Янгурчей царь с людьми своими пошел в Мочаг{493}, по которым вестям воеводы пошли за Янгурчеем в Мочаг к морю и, пришед на Белое озеро, взяли языков, кои сказали, что Янгурчей царь утекать будет со всеми своими людьми в Тюмень, и по тем вестям воеводы возвратились вспять, а дороги, куда ему Янгурчею ехать, объехали и послали искать его на море и по островам, но самого нигде не нашли, только людей его, астраханских татар, много перебили, а много живых побрали, да взяли ж богатыря Киязя с товарищи, кои языки сказали: царицы-де со многими людьми пошли в Батыев мочаг, а про царя ведомости не сказали. В том урочище атаман казак Федор Павлов с товарищи, толмач{493} Федор Шишков да Данило Шадринский полонили трех цариц - Тевкелю Гутееву Мурзину дочь, другую царицу Крымшалкову дочь Кулдусову, третью Янгурчееву ж дочь Ульясавити-Марию, коя, по взятии, родила сына; царевичеву же Ембуматеву жену Мергивину; царевичу ж дочь Бамбичеву царевну, и порубили у них многих татар, а иных живых побрали, и те языки сказали, что Янгурчей царь, князи и мурзы, и уланове и все астраханские татары пошли узким мочагом к Карбулатову озеру, по которым словам пошли воеводы вверх узкого мочага на Карбулат озеро и, дошед их, порубили из них многих, а Янгурчей царь и с ним немногие люди ушли, иных же, догнав у Белого озера, многих живых побрали и полону русского отполонили много. В те поры от князей, от мурз и уланов и от всех астраханских людей приехал Ираклит князь и бил челом Великому Государю, его царскому пресветлому Величеству, чтоб царь пожаловал их, казнить и рубить не велел, а велел бы служить себе, Великому Государю и служилому его государеву Дербишь-Алею царю Касимовскому, а они б на то дали правду. Воеводы взяли от него Ираклита (и других улусных и черных людей) клятву, чтоб служить ему, Великому Государю, его царскому пресветлому Величеству и детям его царским и служилому его царскому Дербишь-Алею царю Касимовскому, да по всякий год давать ему, Великому Государю и его царским детям по тысяче рублей денег, да по три рыбы матерыя, и, сбирая тое дань меж себя самих, на всякий год посылать к нему, Великому Государю и к его царским детям со своими послы. А полон русский, что у них ни есть, купленный или взятый, беспохоронно отдать им весь, а ловцам его, Великого Государя, ловить рыбу в Волге реке от Казани по Астрахань и до моря без пошлин, не явясь в Астрахани и не с их астраханскими ловцами, без кривды.
      "Между тем Дербишь-Алей царь, приняв царство Астраханское, отрядил к Москве к Великому Государю гонцов на его Великого Государя жалованье, за приимство астраханского царства бил челом, и астраханские люди татарове все от себя к Великому Государю к Москве гонца ж отряжали на его Великого Государя жалованье с челобитьем за то, что их Великий Государь, его царское Величество пожаловал бы, казнить и развозить их не велел и, дав им царя, повелел бы служить себе, Великому Государю. А потом и воеводы царские послали Великому Государю донос о взятии Астрахани и объясняя, что до указа твоего, Великого Государя, ехать мы не смеем". Разрешение было получено, и в сентябре месяце (7064 г.){494} войска возвратились в Москву. "И Великий Государь царь и Великий Князь Иван Васильевич воевод своих царских Юрия Ивановича, сына Пронского-Шемякина с товарищи, такожде и дворян, и голов, и полковников, и детей боярских, и разных людей за ту их службу, что они Астраханское царство взяли и по его Великого Государя указу в Астрахани служивого его Дербишь-Алея царя Касимовского посадили и всех астраханских татар к их правде и шерти привели, жаловал своим царским жалованьем".
      Таким образом было взято и покорено царство Астраханское.
      Пропускаю здесь об измене и изгнании Дербиша, о неудачном нападении турецкого султана; пропускаю о бежавших в Астрахань Марине Мнишек с Заруцким; но как не пересказать о взятии Астрахани Стенькой Разиным, славным вором и морским разбойником, о котором мы все слыхали еще в детстве, учили кое-что в истории, имя которого знает, наконец, весь народ. Появился он на Волге с шайкою донских казаков около 1665 года, грабил и захватывал все суда, идущие в г.Астрахань, перебрался потом морем к Гурьеву, разбил наголову посланную из Астрахани нарочитую команду стрельцов, взял город и произвел там страшное кровопролитие.
      Перезимовав в Гурьеве, Разин отправился весною в Персию, разорил и разграбил там многие прибрежные города и селения, соединился потом с другим разбойником, Сережкой Кривым, осмелился, наконец, биться с самим персидским шахом и победил персиян. Русское правительство приняло, наконец, более решительные меры. Стольник Львов послан был для преследования Разина и нагнал его у взморья. Стенька прислал повинную и принял указ государев, которым призывали его в отечество с тем только, чтобы он жил смирно; но, привезенный в Астрахань, бежал оттуда на Дон и снова появился на Волге, завладел в стороне царицынской многими калмыцкими и татарскими улусами, осадил город Царицын и, подкупив гарнизон, состоявший из стрельцов, вошел в оный и убил воеводу Петра Турчанинова. Государева казна и все государственные суда сделались его добычею. Для усмирения Разина прибыл из Москвы Иван Лопатин с многочисленным войском из стрельцов. Стенька Разин вышел к нему навстречу и так его поразил, что он в сражении лишился жизни, а оставшиеся в живых из войска взяты в полон.
      Первые принесли эту весть в Астрахань татары. Прибывший из Черного Яра сотник Данило Тарлыков объявил, что и сию крепость взяли неприятели и что при взятии оной все дворянство лишилось жизни, выключая только одного князя Симеона Ивановича Львова (вероятно, изменившего).
      Астрахань приготовилась к обороне: починили городские стены; астраханский воевода Прозоровский, узнав об опасности, в которой страна находилась, послал донесение к царю, однако оно не дошло: посланный с ним Тарлыков, ехавший для безопасности в Москву объездом, утонул в Тереке. Между тем Разин приближался к городу и, остановясь в восьми верстах повыше оного, при Шарском бугре, отправил два легких струга; на них съехали астраханский священник Василий Маленков и слуга князя Львова, которые в нищенском платье пробрались было в город лазутчиками, но были пойманы и, приведенные к воеводе, сознались ему; слуга подвергнут был пытке и потом повешен на стене ввиду неприятельских стругов, а попа, заклепавши ему рот, отвезли в темницу.
      Архиерей установил общенародное молебствие. Прозоровский, с своей стороны, поставил на воротах вооруженных людей, расставил по стенам пушки, ополчая весь город: иностранец, мальчик, всяк, кто только мог держать оружие, должен был занимать назначенное ему место. Обо всех этих распоряжениях Разин был уведомлен астраханскими переметчиками Андреем Лебедевым и Самсоном Курятниковым, и, так как в этом году полая вода была чрезвычайно велика, он поехал сначала в волжский пролив Богда, а оттуда ручейком Черепахой - в Кутум, а из Кутума - в речку Кривушу. Здесь начал он для осады заготовлять лестницы. Между тем архиерей приказал в болото, отделяющее городские стены от Кривуши, пустить из Волги воду; того ж 19 июня двое нищих ушли из Астрахани к Разину; он подкупил их деньгами, и они обещали во время осады зажечь город в разных местах, но, возвратившись, признались в своем замысле и были казнены. Но, кроме того, архиерей и воевода сомневались и в верности гарнизона; с этой целью Прозоровский позвал к себе войсковых начальников, советовал им быть в повиновении и напомнил им долг присяг".
      21 числа в вечеру воевода с своим братом и сыном, с головами стрелецкими Табунцовым и Фроловым, надевши на себя воинское платье и доспехи, приказал играть на трубах и пошел к Вознесенским воротам, оттуда полагал, что Разин сделает первоначальное свое нападение. Он еще раз увещевал здесь войско храбро биться и стараться не допускать неприятеля приближаться к городу; но с наступлением ночи, когда разбойники приступили к городу и приставили для приступу лестницы, подозреваемая измена обнаружилась; расставленные по городским стенам стрельцы не только не отбивали неприятелей, но еще прикликали заранее условленным словом; пушкари, которые должны были стрелять, оставались в бездействии; несколько храбрых и верных защитников из дворян и мещан были побиты. Сам воевода Прозоровский, раненный насквозь копьем, отнесен своими слугами в кремль, в соборную церковь, куда собралось великое множество астраханских жителей, как в более безопасное место, и где пришедший архиерей причастил св. таин умирающего воеводу.
      С наступлением дня разбойники овладели внешними стенами и стали осаждать Кремль. Ворвавшись чрез разломанные Пречистенские ворота и по невысокой стене около магазинов в самую крепость, они приступили к собору. Находившийся здесь в преддверии пятидесятник Фрол Дура, защищая вход с одним ножом, умертвил несколько человек неприятелей; однако двери были, наконец, взломаны и Дура изрублен в куски. После чего разбойники взяли едва дышащего Прозоровского и, отнеся на раскат{497}, находившийся при преддверии церковном, сбросили его оттуда на землю. Все бывшие в церкви мещане, головы Табунцов и Фролов, все дворяне, дьяки за церковью побиты, и когда по приказу Разина отнесены в Троицкий монастырь, то монах, который их погребал, насчитал шестьсот мертвых тел.
      За убийствами следовали грабительства: государственная казна, состоявшая из наличных денег и куниц, сделалась первая добычею бунтовщиков. Домы Прозоровского, дьяков, дворянские и купеческие, дворы гилянские, индейские, бухарские были расхищены. Пощады не было никому. Сам Стенька Разин ездил по улицам, и если кто ему нечаянно попадался, того приказывал колоть, или топить в воде, или вешать. Шайка его делала то же, в том числе и стрельцы, предавшие город.
      13 июля Разин, будучи пьян, послал своего есаула к архиерею требовать у него старшего сына Прозоровского, и когда тот пришел, Разин спросил, куда употребил его отец пошлинные деньги? Молодой Прозоровский отвечал, что оне розданы стрельцам на жалованье. Дьяк Алексеев подтвердил то же. А когда Стенька спросил, где схоронены пожитки его отца, Прозоровский отвечал, что есаул его Ивашка Хохлач все захватил и держит у себя. За такие ответы Разин велел связать ему ног", а дьяку Алексееву запустить за ребра крюк и таким образом обоих повесить на стене. Чрез полчаса Разин позвал и младшего сына Прозоровского и велел его также повесить подле брата; хотя оба они потом были сняты живые, но старший вскоре помер. Совершив сии злодеяния, Разин пошел с своею шайкою и с частью астраханских стрельцов в Симбирск, поручив правление города Ваське Усу и Федьке Шелудяку, коих он сделал атаманами.
      Во время бывшего третьего числа августа собрания, называемого по их кругом, разбойники сделали новый бунт: побили всех астраханских приказных людей, иных в домах, а иных на улице, и, приступая ко двору архиерея Иосифа, требовали, чтоб скрывавшийся там дьяк Иван Турчанинов был им выдай; но, не найдя его, ругали самого архиерея поносными словами и укоряли, что он держит более сторону знатных, а не казаков.
      Вслед за тем мурза Емашед Енаев привез к архиерею Иосифу государев указ из Москвы, коим находившиеся в числе изменников астраханские жители увещевались, чтобы они, оставив бунтовские замыслы, опять истинному своему государю покорились. Архиерей написал с указа копию, послал оную к игумену Вознесенского монастыря Сильвестру с приказанием, чтоб он ослушников Андрея Лебедева и Сергея Баранова к себе призвал и, прочитав указ, отводил их от измены. Лебедев, вышедши из кельи игумена, прямо пошел к своим товарищам и сказал, что архиерей вместо царского издал свой указ и намерен всех заговорщиков отдать в руки знатным. Архиерей же приказал в колокола звонить и велел, чтоб все собирались в соборную церковь, где священник Федор Негодяев прочитал государев указ и хотел было вручить его архиерею, но бывшие тут из бунтовщиков казак Ивашка Самарянин и астраханские жители Федюшка Панов, Ермолка Власов, Ивашка Ярило и другие вырвали у него из рук указ и отнесли его к атаману своему Ваське Усу, который, сковав на другой день Негодяева, мучил его жесточайшим образом и спрашивал, царский ли тот указ или архиерейский был? Негодяев стоял на одном, что архиерей получил указ из Москвы, и был, наконец, освобожден от мучений.
      Двадцать первого числа апреля стрелец Гаврила Ларионов, прозываемый Шелудяк, объявил архиерею, что юртовские татары вторично из Москвы привезли государев указ и стоят на другой стороне Волги. Архиерей послал к главным бунтовщикам Ивашке Красулину и Абрамке Андрееву и требовал их к себе, приказывая сказать, что он имеет с ними говорить о делах крайней важности, но они к нему не пришли, а пошли на рынок. Архиерей, узнавши об этом, сам пришел туда и, объявив, что татары привезли от государя указ и стоят на другой стороне Волги, говорил, чтобы главные из бунтовщиков или сами они оный взяли, или кого-нибудь от себя отправили. Красулин с своими товарищами отвечал, что он не смеет ничего сделать без ведома главного своего атамана, и пошел к Ваське Усу, который, получив это известие, пришел в соборную церковь, ругал архиерея поносными словами и грозил смертью, если он ему не отдаст присланного из Москвы указа. Архиерей отвечал, что он никакого указа не имеет, но только слух носится, что оный пришел, и потому просит, чтоб его приказано было взять. Ради чего Ивашко Овощников поехал на западный берег Волги, осведомился об указе и, действительно найдя его там, принес к архиерею, который поспешил с тем указом в церковь и, распечатав оный в присутствии бунтовщиков, хотел тотчас прочитать, но крамольники, вышед из церкви, побежали в свой круг. Архиерей, следуя за ними, взял с собою значительное число священников и служителей церковных и, придя в круг, приказал снова прочитать указ, писанный, собственно, к бунтовщикам, а потом другой, который он получил особливо. Когда оба указа были прочитаны, то вместо того, чтоб усовеститься, бунтовщики кричали и говорили, что господа в государстве все, что хотят, писать могут, но сие до них не касается. "Если бы-де читанные указы были государевы, - толковали они между собою, - то была бы под ними красная царская печать, а может-де, и сам архиерей сочинял оные".
      - Давно уже тебя, архиерей, - продолжали крамольники, - ждет раскат, где покончил свою жизнь Прозоровский; мы сожалеем только, что не такие теперь подошли дни*, а то бы ты узнал, сколь великое дело столь многие казакам делать затруднения. От тебя и от твоих выдумок рождаются все беспокойства: ты посылал письма на Терек и на Дон и оными сделал то, что донские и терекские казаки от нас отстали.
      ______________
      * Была страстная неделя. (Прим. автора.).
      Архиерей на это, обратившись к астраханским стрельцам, сказал:
      - Вам надлежит сих донских разбойников перехватить, наложить на них цепи и оковы, и если это сделаете и обратитесь к своей службе, то я вас обнадеживаю, что получите от государя прощение за ваши преступления.
      Стрельцы на это отвечали:
      - Кого нам хватать, мы все разбойники.
      Первого числа мая того ж года бунтовщики снова взяли священника Негодяева в свой круг, мучили его бесчеловечно, вынуждая сказать, что указы сочинял сам архиерей, но он стоял неизменно за правду и был убит. Тем же жестоким истязаниям обречены были двое знатных дворян, жившие в доме архиерейском, но когда злодеи увидали, что и тут ничего не успели, то положили, наконец, убить самого архиерея. Одиннадцатого мая пришло несколько бунтовщиков в церковь и звали святителя в свой круг; он обещал прийти, однако прежде того приказал звонить в колокола, что для священников было знаком собираться в соборную церковь. Они облачили его в архиерейские одежды, в коих он вошел в круг бунтовщиков и спросил, для какой его причины туда призвал". Тогда Васька Ус, обратившись к казаку Коченовскому, сказал:
      - Что ж ты стоишь, пень? Выдь и скажи, что ты именем главного нашего атамана здесь сказать имеешь.
      Коченовский начал так:
      - Именем Стеньки Разина, нашего предводителя, здесь я предстою и тебя, архиерей, спрашиваю: какая тебе была причина писать к братьям нашим на Дон и Терек письма, ибо твои письма сделали то, что донские и терекские казаки от нас отстали?..
      Архиерей на это сказал, что он ни на Дон, ни на Терек никаких писем не писал, а хотя бы, прибавил к тому, и писал, то он думает, что тем никакого злодейства не сделал, ибо донские и терекские жители не неприятели, но подданные одного и того же великого государя, и что советовал бы он также и им постараться заслужить сие имя: отложив свои мятежнические и разбойнические замыслы, испрашивать прощения. Ответ этот ожесточил еще более мятежников.
      - Так зачем же ты, архиерей, скрываешь свои плутовства и зачем к нам выходишь в сем одеянии? - кричали они и хотели с него снять насильно облачение.
      - Не подобает на архиерея возлагать рук в его святительском одеянии, сказал один из казаков, Мирон, и был за то вытащен из круга и тут же изрублен на части.
      - Снимайте с архиерея одежды! - кричали бунтовщики священникам, но архипастырь, видя, к чему это все клонится, сам вручил крест, панагию и митру священникам и, сказав: "Прииде час мой, прискорбна душа моя до смерти", - приказал протодиакону разоблачать себя. Когда все было готово, злодеи, вытолкав священников из круга, потащили святителя в Кремль на зеленый двор. Палач Ларька с злодеем Ветчиной сорвали с святителя подрясник и, оставив его в одной власянице, связали ему руки и ноги и повесили на огонь.
      Казак Сука стал допрашивать мученика, не сам ли он сочинял указы и не писал ли еще писем на Терек и Дон, - но никакого ответа не получил.